Глава 1

Мажордом не без трепета доложил Дрису Веррасу о том, что дочь его светлости сбежала.

— Я же велел тебе держать ее под замком!

Дрис Веррас был человеком спокойным и выдержанным, но дни его были сочтены, а терпение — на исходе.

— Мы так и поступили, ваша светлость.

— Как же она тогда убежала? Из окна спальни она выпрыгнуть не могла — там четыре этажа над каналом!

— Леди Верран, судя по всему, сплела из постельного белья веревочную лестницу, привязала ее к балюстраде балкона, спустилась на третий этаж, вернулась в дом, а затем, воспользовавшись, очевидно, лестницей для прислуги, спустилась к каналу.

Дрис Веррас мрачно покачал головой.

— Умная девушка. Почему бы ей не проявлять свой ум там, где это действительно важно?

Мажордом почтительно промолчал.

— Сколько времени моя дочь отсутствует?

— Наверняка не больше часа-другого, милорд.

— И кому об этом известно?

— Шести или семи слугам, милорд.

— Отлично. Проследи за тем, чтобы для остальных это оставалось тайной. И особенно позаботься о том, чтобы ничего не проведали приверженцы лорда Грижни. Верран же надо найти незамедлительно. Возьми тех слуг, которым уже известно о ее побеге, и вместе с ними обшарь весь город. Сперва, конечно, порт и его окрестности: ей может прийти в голову проникнуть на какое-нибудь судно. Поставь кого-нибудь караулить южные ворота: возможно, она решила искать прибежище у родственников по материнской линии в Гард-Ламмисе. Побывайте в домах ее друзей, но соблюдайте при этом полную дискретность. — Дрису Веррасу пришло в голову еще кое-что. — И загляните к молодому Бренну Уэйт-Базефу в башню Шевелин — она может оказаться и там. А когда найдете ее, приведите обратно, но тоже, по возможности не поднимая шума. Все это может показаться лорду Грижни намеренным оскорблением.

— А что, если леди Верран откажется вернуться с нами, ваша светлость?

— На это у нее едва ли хватит смелости. Стоит мне только задуматься о том, какая неслыханная честь оказана этой несносной девчонке, и о том, как упрямо, как глупо, как неблагодарно и неблагородно она себя повела… — Дрис Веррас не без труда совладал со своими чувствами. — В случае категорической необходимости можете применить силу. Но, разумеется, с головы этой сумасбродки не должно упасть и волоса.

— А если мы так и не найдем ее, ваша светлость?

Дрис Веррас представил себе, как он волей-неволей докладывает лорду Террзу Фал-Грижни, магистру ордена Избранных, объединявшему всех чародеев и мудрецов Ланти-Юма, о том, что его нареченная сбежала. Дрис Веррас побледнел при одной мысли об этом.

— Если вам не удастся найти ее, то я погиб. В таком случае пусть девчонка бродяжничает, нищенствует, умирает с голоду или выходит на панель, мне это безразлично. Я никогда не бил ее, никогда не наказывал и теперь понимаю, что поступал неправильно. — Встретив испытующий взор мажордома, он скомкал конец монолога. — Найди ее. Приступай к этому немедленно.

Дрис Веррас вышел из комнаты, мысленно проклиная судьбу, наградившую его столь сумасбродной дочерью.

У мажордома чесался язык поделиться с другими ошеломляющей новостью. Но кто посмел бы распространять слухи, столь оскорбительные для лорда Террза Фал-Грижни? Поэтому слуга в полном молчании отправился выполнять приказ своего господина.

Утверждали, будто в жилах города Ланти-Юм течет вода, тогда как в жилах у горожан — огонь. Это поэтическое сравнение относилось к системе каналов города, и впрямь похожей на систему вен и артерий, а также определяло страстный нрав, якобы присущий большинству жителей города. Но Ланти-Юм, судя по богатству здешней литературы, представлял собой прежде всего неиссякающий источник вдохновения.

Ланти-Юм — город городов великого острова Далион — был расположен на своих прославленных Девяти Островах, с трех сторон охраняемый морем, а с четвертой, которая связывала его с главной частью великого острова, — древней крепостной стеной Вейно. С незапамятных времен став средоточием мощи, богатства, красоты и колдовства, город казался своим гордым сыновьям и дочерям центром Вселенной. А центром этого центра Вселенной был Лурейский канал, застроенный по обе стороны фантастическими дворцами богатых и знатных и пересеченный мостами из зеленого мрамора и золоченого хрусталя. По водам Лурейса скользили суда всех видов: легкие лодки, которые можно было взять напрокат вместе с профессиональным лодочником; частные домбулисы, плывущие по воле своих владельцев куда им заблагорассудится; баржи, на которых грузы и товары любого рода доставлялись и в здешние особняки, и на бесчисленные маленькие рынки, расположенные едва ли не на каждой городской площади; и здесь и там мелькали и изысканные венеризы, служащие увеселению высшей знати, украшенные фантастической резьбой по всему корпусу, с роскошно отделанными и обставленными каютами, отполированными веслами и на редкость причудливо разодетыми рабами-гребцами.

На одном из судов — в домбулисе с черными полированными бортами и высоким, причудливо изогнутым носом — ехала миниатюрная светловолосая девушка в чрезвычайно дорогом одеянии. Ее ручки были переплетены на обтянутых шелком коленях, а по хорошенькому, еще совсем юному личику бежали крупные слезы. Лодочник то и дело исподтишка поглядывал на нее. Девушка наверняка была из хорошей семьи. Почему же она отправилась в путь одна-одинешенька, не прихватив с собой хотя бы служанку? Он видел, что она плачет, видел, как она волнуется. Возможно, она сбежала из дому, а если так, то не навлечет ли он на себя неприятности, невольно помогая ей скрыться? И лодочник тревожился не зря. Его пассажиркой была леди Верран, вознамерившаяся сбежать из отчего дома.

Верран смотрела на набережную. Повсюду было полно народу: стражники в зеленой, расшитой золотом форме; знатные господа в бархате; дамы в шелках, играющих всеми цветами радуги; купцы в синем сукне; нищие во всегдашних лохмотьях; бродячие артисты и школяры; крестьяне, приехавшие в город на ярмарку; профессиональные игроки в карты и кости; уличные музыканты; рабы; воры; паломники из внутренней части острова в зеленых клобуках; рослые иностранцы, покрытые татуировкой лица которых выдавали в них стреллийцев, воинов Гард-Ламмиса; жрицы Эрты с расписанными золотом лицами; и даже кое-где внушительного вида люди, на плащах у которых был вышит золотом двуглавый дракон, что свидетельствовало об их принадлежности к Избранным. Тысячи и тысячи людей наполняли улицы и набережные, скользили в челнах по водам канала, гуляли по садам и бульварам, образуя в своей совокупности калейдоскопическую картину, которая за все столетия существования Ланти-Юма ни разу не повторилась дважды. Над головами летали, перекликаясь, морские птицы. Далеко внизу великий город отражался в воде, словно королева в серебряной ванне.

Зрелище было неописуемое, но Верран ничего не замечала.

— Остановимся здесь, — сказала она лодочнику, разрешив тем самым мучащую его загадку.

Он подвел домбулис к причалу у подножия башни Шевелин и помог юной пассажирке выбраться на берег. Она расплатилась с чрезмерной щедростью — должно быть, просто не привыкла иметь дело с деньгами, а затем, не оборачиваясь, поспешила в выложенную яркими изразцами башню. На мгновение лодочнику стало не по себе. В достаточной ли безопасности будет это юное существо, предоставленное самой себе? Девочка была, судя по всему, умной, но на редкость неискушенной. Должно быть, в башне Шевелин у нее друзья или родные. А если так, то, значит, не о чем беспокоиться. Пожав плечами, лодочник пошел прочь.

Леди Верран легко взбежала по мраморным ступеням. Взглянув на нее со стороны, никто не заподозрил бы, что в башне Шевелин она еще никогда не бывала, — столь стремительно и уверенно она шла. И вот она уже увидела дверь, которую искала, и забарабанила по ней кулачками. Наконец Бренн Уэйт-Базеф откликнулся. С первого взгляда на него стало ясно, что Бренна мучает одна из его частых и тяжелых немочей. Бледное лицо, синяки под глазами, опущенные плечи — все свидетельствовало вдобавок и о глубоком унынии.

— Верран! А мне сказали, что тебя увезли из города. Мои письма возвращались нераспечатанными, вот я и подумал… но ты плакала!

— Тебе солгали. Родители держали меня под замком последние трое суток. А сегодня мне удалось убежать, и я отправилась прямо к тебе. Мне необходима помощь.

— Войди же и расскажи обо всем! — Он отошел в сторонку, давая девушке пройти, но она замешкалась. — В чем дело?

— Бренн, мне туда нельзя! Я одна, и…

— И что скажут люди? Ты что, еще совсем ребенок?

Верран вздернула подбородок.

— Какой же я ребенок, мне шестнадцать лет!

Она вошла в комнату и, остановившись, осмотрелась. В комнате были скелеты — сотни скелетов. Скелеты птиц, летучих мышей, рыб, овец, собак, каких-то огромных клыкастых существ и даже, похоже, скелет единорога.

— Какая гадость! Для чего ты держишь эти старые кости?

У Бренна загорелись глаза. Всего минуту назад он пребывал в глубоком унынии, но теперь его охватил страстный энтузиазм. Бренн Уэйт-Базеф был переменчив по натуре. Причем бурная смена настроения сплошь и рядом протекала совершенно непредсказуемо. К тому же и внешность у него была точь-в-точь как у героя поэмы «Занибуно, проклятый император»: черные волнистые волосы, бледное лицо, орлиный профиль и горящие глаза. Верран обожала эту поэму и не сомневалась в том, что Бренна она обожает тоже.

— Это часть моего экзамена, — пояснил Бренн, в волнении совершенно позабыв об опасности, угрожающей девушке. — Выдержав его, я стану полноправным членом ордена Избранных. Меня уже несколько лет морят в кандидатах на прием, но все переменится, когда они увидят это. Вот погляди-ка.

На шее у него висел медальон на перекрутившейся цепочке. Это был один из тех магических предметов, к помощи которых прибегают городские ученые-чародеи, желая продемонстрировать свое могущество и сопричастность к Познанию. Бренн произнес несколько загадочных слов — и медальон засверкал, хотя и ничуть не ярче, чем глаза его хозяина. Бренн закончил заклятье — и собранные в комнате скелеты словно бы ожили. Птицы затрепетали крыльями, кошки зашевелили лапками, змеи принялись извиваться всем телом. Леди Верран вскрикнула от удивления и отвращения. Бренн подхватил скелет рыбы и бросил его в банку с водой. Белые рыбьи кости неуклюже поплыли.

— Вот видишь!

Он торжествующе посмотрел на гостью.

А та наблюдала за происходящим со все нарастающим отвращением.

— Конечно, все это… интересно… Но, Бренн, зачем это?

Она коснулась его больного места, и он вспыхнул.

— Ты даже не удосужилась задуматься над значением моего открытия! Только подумай, благодаря этому частному проявлению Познания я могу контролировать движения мертвых оголенных костей! А если бы эти кости не были голыми? Если бы на них по-прежнему оставались мышцы и кожа? А что, если бы речь и вовсе шла не о мертвой материи? Неужели ты не понимаешь? Благодаря моему открытию когда-нибудь станет возможно полностью контролировать движения других существ, включая людей, причем их мозг, сознание, эмоциональный мир и воля останутся целыми и невредимыми.

— Но это звучит жестоко.

— А сейчас ты просто сморозила глупость. Конечно, кто-нибудь бессовестный сможет воспользоваться моим открытием и в нехороших целях, но в открытии, как таковом, нет ничего злого или жестокого. Научные исследования сами по себе высоконравственны. — Как правило, подобные высокопарные и идеалистические речения Бренна восхищали Верран, но сейчас она ни малейшего восхищения не испытывала. — Это важное открытие, и когда о нем узнают, никто больше не посмеет отказывать мне в сопричастности к ордену Избранных!.. А я-то думал, ты за меня порадуешься.

— Да я радуюсь, Бренн, честное слово, радуюсь. Только вот…

— Что еще такое?

— Почему тебе так не хочется оставаться обыкновенным человеком? Разве обязательно становиться колдуном?

— Колдуном? Не употребляй этого слова, Верран. Оно вульгарно. Членов ордена Избранных называют учеными. Иногда пользуются словами «исследователи» или «экспериментаторы». Но только не колдуны и ни в коем случае не волшебники.

— А почему? Они ведь и занимаются магией, не так ли?

Она подошла к креслу, на сиденье которого обнаружила, однако же, скелет то ли крысы, то ли белки. Бренн произнес заклятие — и скелет замер. Верран брезгливо переложила кости на стол, а сама села в кресло.

— Магия или волшебство означают занятия чем-то неестественным. А ученые из ордена Избранных изучают… возможности. Они понимают силу, которая правит миром, и знают поэтому, как ею пользоваться. Это жизнь, исполненная благородства.

— Само собой.

— Меня давным-давно признали бы ученым, если бы не…

Бренн смешался, маятник его настроения вновь качнулся в сторону уныния. Он мог и не договаривать последнюю фразу до конца. К роду Уэйт-Базефов из замка Ио-Веша люди относились с предубеждением и подозрением. И повелось так с тех самых пор, когда предок Бренна Стаз Уэйт-Базеф возглавил неудачное восстание против герцога Ланти-Юма. Стаз закончил свои дни на плахе, а перед казнью его еще и пытали, но, на взгляд жителей города, род Уэйт-Базефов искупил свою вину еще не полностью.

— Вечно одно и то же! Мир не простит мне этого никогда.

Бренн совсем осунулся — и тем сильнее походил сейчас на проклятого короля Занибуно, однако леди Верран это печальное зрелище на сей раз не тронуло.

— Тебя не интересует, зачем я пришла сюда? — негромко спросила она.

— Разумеется, интересует. И мне не терпелось поговорить с тобой.

Сознавая, что привлекла к себе сейчас все внимание молодого человека, но не уверенная в том, насколько длительным окажется этот успех, леди Верран приступила прямо к сути дела.

— Отец держал меня взаперти в моей комнате, потому что понимал, что при первой же возможности я сбегу. Я сама объявила ему об этом в тот день, когда он поделился со мною планом выдать меня за… за… — Чувствовалось, что произнести ненавистное имя ей непросто. — За Террза Фал-Грижни.

Реакция Бренна вознаградила ее за все испытания. Он буквально побелел.

— Это правда?

— Правда.

— Тебя выдают замуж за магистра Избранных?

— Если ты не поможешь мне этого избежать.

— Но не могут же тебя выдать замуж за старика! Он старше тебя лет на пятьдесят.

— Он старше меня на тридцать лет.

— Это чудовищно!

— Возраст его мне безразличен. Дело гораздо хуже. Всю свою жизнь я слышала про Фал-Грижни — да и кто о нем не слышал? — и я его боюсь. Я не могу выйти за него замуж: я даже не уверена в том, что он человек! — Верран отчаянно старалась не расплакаться, но в конце концов проиграла эту схватку с самой собой. Голос ее дрогнул, и слезы полились ручьями. — Говорят, он на самом деле не человек, а сын Эрты — откуда иначе взяться его нечеловеческим познаниям? Говорят, что он заодно с белыми демонами пещер, которые пожирают неосторожных путников. Правда, в это я как раз не верю. Но кое-кто утверждает, будто он вступил в союз с силами разрушения, а вот в это я как раз могу поверить! Я не хочу выходить замуж за того, кто вызывает у меня ужас. Я не хочу губить свою жизнь!

— А ты сказала родителям о том, как ты относишься к возможному замужеству?

— Они и слушать меня не хотят. Они только и думают о выгодах, которые сулит нашей семье родство с домом Грижни. А когда я сказала отцу о том, как мне страшно, он ответил: ты слишком мала, чтобы понимать, что хорошо, а что плохо.

— А про нас с тобой ты им рассказала? Сказала, что собираешься выйти за меня?

— Я попробовала. — Верран вздохнула. — Отец страшно разозлился. Ты, Бренн, ему совсем не нравишься.

— Это я знаю. — Молодой человек отвернулся к окну и уставился на роскошную панораму канала Лурейс. — Террз Фал-Грижни, магистр ордена и председатель Совета Избранных. Не будь его, меня бы уже давным-давно сделали полноправным членом. Но род Грижни всегда питал ненависть к нашему роду. А теперь еще и это. Его непревзойденность вправе взять любую женщину, которую заблагорассудится. Ему сгодилась бы любая здоровая девушка из хорошей семьи, которая родила бы ему нормальных детей. Но нет, ему понадобилась та, которую выбрал я, — и только затем, чтобы продемонстрировать свое могущество. Он зашел слишком далеко!

— Но как мне заставить отца переменить решение, Бренн?

Синие глаза Верран смотрели на молодого человека, явно ожидая от него какого-то чуда.

— Я скажу тебе, как ты должна поступить. Мы с тобой убежим сегодня же. Убежим и поженимся.

— Но мы не сможем сделать этого! Отец нас задержит.

— Не задержит, если не сумеет найти.

Верран задумалась.

— Но что станет тогда с моей семьей? Гнев лорда Грижни…

— А чего ради тебе трепетать за судьбу твоей семьи? Твои родители уже доказали, что твоя собственная судьба им безразлична, не так ли?

Внутренне она не согласилась с этими словами, однако же промолчала. По собственному опыту она знала, что возражения только вызовут у Бренна вспышку гнева.

— Верран, любишь ты меня или нет? До сих пор мне казалось, что любишь.

— Мне кажется, люблю.

— Но предпочтешь выйти замуж за Фал-Грижни, потому что он знаменит и могуществен, не так ли?

— Это несправедливо и просто нечестно, Бренн!

— Тогда выходи за меня замуж. Сегодня же.

Леди Верран посмотрела на него, испытывая сильнейшее искушение ответить согласием. Как он красив и умен, какую увлекательную жизнь поведут они вдвоем! А что касается его соперника… Согласие уже заиграло у нее на устах, но так и не было произнесено. Потому что в этот миг в дверь Бренна Узит-Базефа постучали.

— Не отворяй!

Бренн, проигнорировав ее слова, широко распахнул дверь. Трое слуг Дриса Верраса, включая мажордома, стояли на пороге.

— Что вам угодно?

— Лорд Уэйт-Базеф! Лорд Дрис Веррас разыскивает дочь! — торжественно возвестил мажордом и тут же увидел Верран. — Вам придется отправиться с нами, леди.

— Никуда она с вами не отправится! Она останется здесь, со мной. Так и передайте Дрису Веррасу и Фал-Грижни, если вам угодно.

Бренн говорил сравнительно спокойным голосом, но глаза у него сверкали, а лицо было белое как мел. Нижняя челюсть, пожалуй, слишком изящная для истинного мужа войны, была гордо выпячена. И несмотря на его молодость, вид у него был более чем угрожающий.

— Лорд Уэйт-Базеф, мы не собираемся с вами пререкаться. У нас приказ доставить молодую леди в отчий дом.

— Отец молодой леди может проваливаться ко всем чертям! Никто не расстроится. А она останется здесь.

Мажордом понял, что дальнейший спор с молодым человеком бесполезен, и решил обратиться к самой барышне.

— Леди, ваш проступок, если о нем станет известно, запятнает честное имя вашего рода на ближайшие двадцать лет. Неужели ваши родители заслуживают от вас такого к себе отношения? Подчинитесь чувству долга и вернитесь домой.

Верран явно дрогнула, и мажордом шагнул к ней навстречу, следом за ним сделали по шагу вперед и двое других.

— Не смейте переступать порог! — воскликнул Бренн. — Верран, я не хочу, чтобы ты его слушала.

Но ни Верран, ни мажордом не подчинились его приказам.

— Леди, от имени вашего отца я вынужден настаивать…

Мажордом протиснулся в комнату.

Бренн Уэйт-Базеф отчаянно покраснел. Он что-то забормотал, и медальон у него на груди засветился. Что-то треснуло, коротко и резко. Мажордом, отчаянно закричав, отступил. Он прижимал к груди только что сломанную руку.

— Бренн! Прекрати! Прошу тебя! — выкрикнула Верран.

Но он оставил ее слова без ответа.

— Передайте мой ответ Дрису Веррасу и Террзу Фал-Грижни. — Слуги смотрели на него разинув рот. Двое младших по чину поддерживали изувеченного мажордома. — А теперь убирайтесь отсюда и больше не возвращайтесь! — Леди Верран невольно шагнула вслед за слугами. — Верран, ты останешься здесь.

Она обернулась к нему. В глазах у нее сверкали слезы ярости.

Превозмогая боль, заговорил мажордом.

— Леди, прошу вас в последний раз. Увести вас силой мы не в состоянии. — Он посмотрел на медальон, глубоко вздохнул и продолжал: — Но если вы не вернетесь, ваш род будет опозорен, а гнев лорда Грижни окажется воистину чудовищным. Ваше сегодняшнее решение предопределит судьбу многих. Умоляю вас тщательно продумать это и сделать мудрый выбор.

— Бесчестье той семьи ее не касается. Ее семья — это я, а другой семьи ей не надо! — воскликнул Бренн. — И гнева Грижни ей бояться нечего, потому что я могу защитить ее, и она сама это знает. Пусть лучше побережется сам Грижни!

Леди Верран изумленно уставилась на этого… неуравновешенного мальчишку! Глаза у нее расширились. Определение возникло у нее в мозгу нежданно-негаданно. И она сама не могла поверить в то, что именно так — неуравновешенным мальчишкой — только что назвала своего возлюбленного Бренна. Но слово было — пусть и мысленно — произнесено и закружилось над ней, словно выпущенная из клетки летучая мышь. Впервые за несколько дней она задумалась четко и трезво, а задумавшись, пришла к неожиданным для себя самой выводам.

Она подошла к двери.

— Я ухожу, Бренн.

— Верран, я думал…

— Взвесив все обстоятельства, я считаю, что так будет лучше.

— Тогда ради чего ты сюда вообще явилась? Чтобы посмеяться надо мной?

— Домбулис моего отца ждет внизу? — поинтересовалась леди Верран. Мажордом с глубоким облегчением кивнул. — Вот и отлично. Вернемся домой и позаботимся о твоей руке.

Она бросила последний несчастный взгляд на Бренна Уэйт-Базефа, который как пораженный громом застыл посреди великого множества скелетов, а затем в сопровождении отцовских слуг покинула башню Шевелин и уселась в домбулис.

Вернувшись домой, леди Верран выдержала чудовищное объяснение с разгневанным отцом. Вопреки ее обещаниям впредь вести себя хорошо Дрис Веррас распорядился держать ее в ее собственных покоях под стражей и постоянным наблюдением до самого дня бракосочетания с Фал-Грижни.

Глава 2

В утро бракосочетания небо было таким же пасмурным, как и настроение леди Верран.

Впрочем, тучи на небе останутся ненадолго, на этот счет у нее не было никаких сомнений, — их наверняка разгонит могучая воля великого Фал-Грижни. Разгонять тучи или, если вздумается, скликать их было в его власти.

Вокруг Верран хлопотали прислужницы, но она сама воспринимала эти хлопоты с их непременными ахами и охами апатично. В молчании она облачилась в вышитое подвенечное платье цвета слоновой кости и в атласные туфельки, молча надела несколько самых дорогих и изысканных драгоценностей. Фал-Грижни заранее известил о том, что великое множество драгоценностей, которые традиционно надевают идущие под венец представительницы знатных родов города, не в его вкусе. Поэтому Верран пришлось отказаться от ослепительного ожерелья и драгоценного пояса, доставшихся ей от матери. И вместо шитой золотом фаты, в которой венчалась еще ее бабка, она надела прозрачное покрывало, усеянное крошечными бриллиантами. Сравнительная безыскусность всего наряда в целом пришлась по душе Фал-Грижни, сама же леди Верран отнеслась ко всему этому равнодушно, потому что у нее не было ни малейшего желания угождать своему внушающему ей ужас жениху. Женщины расчесали ей волосы, но не стали над ними излишне мудрить, и это было к лучшему, так как длинные волосы Верран в этом и не нуждались. В качестве заключительного штриха одна из прислужниц коснулась щек леди Верран румянами, чтобы скрыть бледность, естественную после бессонной ночи.

Верран посмотрела на себя в зеркало. Прислужницы сопроводили этот осмотр возгласами восторга, напоминающими радостный птичий щебет, но сама невеста словно бы ничего не слышала. Ей были безразличны и подвенечное платье, и фата, и даже стремительное превращение из обычной хорошенькой девушки в истинную красавицу, которое она претерпела. Вглядываясь в собственные глаза, она читала в них уныние и печаль, растерянность и глубокий страх. Леди Верран выпрямилась и поджала губы. Кем бы ни оказался на самом деле ее супруг — чародеем, призраком или сыном Эрты, — он не должен заметить ее страх и не должен этому страху порадоваться.

Одна из прислужниц подала Верран букет бледных лилий с кремовыми лепестками. Эти цветы были традиционным знаком прощания новобрачной с отчим домом. При выходе из дому в ожидающую карету или домбулис было принято метить, рассыпая лепестки цветов, свой путь. Верран механически проделала то, чего от нее ждали, — она обрывала холодные лепестки и выпускала их из рук. Их летучий аромат окружал ее; следом за ней размеренным шагом выступали прислужницы. Когда она в последний раз переступила порог собственных покоев, дожидающиеся за дверью музыканты присоединились к процессии и заиграли на своих инструментах. На мгновение леди Верран показалось, будто все это — всего лишь детский спектакль в домашнем театре, но тут же она подумала о происходящем иначе: свадебное шествие показалось ей похоронной процессией, и ее шаг дрогнул.

Церемонно она вышла из главных ворот дома на набережную канала, где уже собрались члены семьи и слуги, все в праздничных одеяниях. Верран раздала слугам серебряные монеты и выпила пряное вино из фамильной чаши рода Веррасов. Все это она проделала правильно, но несколько отстраненно, и без каких бы то ни было признаков подлинных чувств заключила в объятия отца и мать.

Несмотря на внешнюю отстраненность от происходящего, леди Верран заметила, что ее многочисленные дядюшки и тетушки выглядят несколько растерянно, а двоюродные братья и сестры — и просто мрачно. Одна из прислужниц, не сдержавшись, разрыдалась. А вот ее родители, напротив, явно радовались событию. Лорд Дрис Веррас и его слуга сияли от гордости или от ощущения собственного триумфа — трудно было определить, от чего именно. Дрис Веррас поглядывал на дочь с откровенным умилением. Она была хороша собой, добронравна и послушна — и все это работало на благо семье. Предстоящее замужество воссоединит благородный род Веррасов с еще более благородным и бесконечно могущественным домом Грижни. Более того, свадьба должна была состояться в новом герцогском дворце, а скрепить союз вознамерился не кто иной, как сам Повон Дил-Шоннет, герцог Ланти-Юма. Герцог Повон выразил такое желание, судя по всему, из-за того, что речь шла о воссоединении двух наиболее знатных семейств города. Из-за этой неслыханной чести, оказанной ему, лорд Дрис Веррас едва не сошел с ума. Подумать только: жених поначалу хотел было отказаться от герцогской милости!

Фал-Грижни, которому хотелось сыграть тихую и неприметную свадьбу, цинично сформулировал свое нежелание подчиниться герцогской воле таким образом: предложение герцога было вызвано его собственной гордыней, которая, вкупе с чрезмерной расточительностью, уже принесла столько горя и городу, и стране. Не согласный с новыми налогами, введенными герцогом затем, чтобы завершить возведение собственного дворца, — налогами на рядовое население и поборами со знати, — Фал-Грижни поначалу распорядился о том, чтобы свадьбу сыграли на маленьком островке в лагуне Парниса, принадлежащем обществу Избранных. И лишь совместными усилиями Дриса Верраса и целой вереницы эмиссаров герцога его удалось в конце концов, после отчаянного сопротивления, заставить покориться герцогской воле. В итоге бракосочетание все-таки решили провести в герцогском дворце, что невероятно льстило роду Веррасов. А малышка Верран? Вне всякого сомнения, она готова была смириться с любым выбором; в конце концов, в этом и заключался ее долг. Превратившись в леди Грижни, она получит возможность всячески способствовать преуспеянию дома Веррасов. Таким образом дочь с лихвой должна была окупить силы и средства, потраченные на ее воспитание!

Лорд Дрис Веррас запечатлел поцелуй на челе у дочери, после чего закрыл ее лицо фатой, снять которую предстояло в урочный час только мужу. После чего родители и сородичи, слуги и музыканты препроводили леди Верран к семейному причалу, где уже дожидалось восемь сендилл, готовых доставить всех участников церемонии в герцогский дворец.

Сендиллы были роскошны — только что изготовленные, ослепительно сверкающие, богато украшенные флагами и цветами. На носу у каждой реял стяг, на котором переплетались две руки, символизируя единение домов Веррасов и Грижни. Под звуки флейт и скрипок леди Верран взошла на борт. И как раз в это мгновение солнечный луч пробился сквозь тучи и засверкал подобно золотому мечу в серебряных водах канала. Все ахнули, восприняв это как магический знак. Но первые ахи переросли в подлинный восторг, когда, как по мановению незримой руки, тучи разошлись во все стороны, совершенно очистив небо над городом Ланти-Юм. Прямо над головой у Верран небо стало изумительно голубым. За стенами города над страной нависали низкие тучи и грозно грохотал гром. Выглядело все так, словно Фал-Грижни запретил непогоде омрачать утро собственного бракосочетания. Участников предстоящей церемонии охватил невыразимый восторг, но Верран, глядя на небо, очистившееся от туч по приказу одного-единственного человека, чувствовала, как в груди у нее холодеет сердце.

Восемь сендилл отправились в путь. Он был недолог, потому что канал Юм, на который выходил дом Веррасов, непосредственно примыкал к каналу Лурейс, на котором находился новый дворец герцога; но для Верран время ползло мучительно медленно. По берегам канала плотными толпами стояли зеваки. Тысячи зрителей приникли к окнам или вышли на балконы в бесчисленных домах и башнях. По каналу Лурейс заскользили сотни челнов. Казалось, все население Ланти-Юма решило полюбоваться грандиозным спектаклем — бракосочетанием величайшего из чародеев, какие здесь когда-либо жили, бракосочетанием, которое должно было послужить доказательством тому, что даже великий Фал-Грижни был в конце концов таким же человеком, как и все остальные.

Верран на мгновение закрыла глаза; ей стало нехорошо от запаха лилий, мерного скольжения сендиллы, жадных взоров, обращенных на нее отовсюду и прежде всего от неестественного, чересчур ослепительного и чрезмерно прекрасного блеска солнечных лучей на поверхности канала. Оставалось благодарить судьбу за расшитую крошечными бриллиантами фату, которая представляла собой сейчас единственный барьер между оробевшей невестой и внешним миром! Верран мельком посмотрела на башню Шевелин, мимо которой проплывали сейчас сендиллы. Выходящие на канал окна третьего этажа были закрыты. Но, возможно, Бренн Уэйт-Базеф следит за церемонией из-за опущенных ставен.

Сендиллы меж тем плыли дальше. Справа поднялась арена Шоннет — грандиозное сооружение из черного и зеленого мрамора, увенчанное множеством стеклянных куполов. Под куполами арены был расположен гигантский бассейн, используемый для проведения лодочных состязаний и потешных морских сражений. Кое-кто поговаривал о том, что сооружение бассейна в Ланти-Юме было явно излишним, особенно если вспомнить о том, каких денег оно стоило. Возражая этим скрягам и крохоборам, герцог Повон подчеркивал, что благодаря бассейну жители города получили возможность любоваться лодочными состязаниями независимо от погоды и не испытывая при этом малейших неудобств, — подобный прогресс цивилизации стоил любых затрат.

Верран посмотрела на него — на доведенное лишь до половины строительство театра Шоннет с двумястами порфировыми колоннами. Театр был еще одним из излюбленных начинаний герцога, а очередные налоги, которыми он обложил население в прошлом году с тем, чтобы получить деньги на дальнейшее строительство, каким-то таинственным образом привели к сорокапроцентному росту цен на свежие фрукты. Ропот черни стал естественным и прискорбным следствием этого факта. Сейчас голоса недовольных утихли, но замерло и строительство. Каменщики, утверждавшие, будто никто с ними так и не расплатился, ушли со стройки и не поддавались ни на какие уговоры вернуться. В пустынных залах театра нашли временное пристанище городские бродяги. В последнее время события такого рода перестали казаться исключением.

Музыка, солнечный свет, струение вод и буйство красок едва не загипнотизировали Верран. И в конце концов ей показалось, будто восемь сендилл прибыли к золотому причалу чересчур быстро. Герцогский дворец своим тяжело изукрашенным и золоченым фасадом выходили на канал Лурейс. Великолепие этого грандиозного сооружения не вызывало ни малейших сомнений, однако несколько тяжеловесные пропорции не давали возможности пережить истинное восхищение.

Великое множество гостей уже дожидалось на набережной, стремясь приветствовать невесту. Музыканты возвестили о ее прибытии и сопроводили ее по осыпаемым лепестками лилий мраморным плитам во дворец; первый зал, внешне несколько напоминающий пещеру, был, однако же, высотой в четыре этажа; дальше начиналась широкая лестница из розового мрамора; лестничная площадка была украшена кораллами и перламутром, а отсюда вы попадали в зал для аудиенций, роскошь и великолепие которого казались чуть ли не смехотворными. Процессия сопровождалась непрерывной музыкой. Верран опиралась на руку отца и время от времени поглядывала на него, словно надеясь на то, что он в последний момент изменит свое решение. Но лицо Дриса Верраса сияло от счастья — и это не сулило Верран пощады.

Зал для аудиенций, вопреки своим грандиозным размерам, оказался уже практически полон. Здесь собрались многие сотни гостей. Но Верран восприняла все это сборище как безликую толпу неотличимых друг от друга людей. Она пошла вперед столь медленным и мучительным шагом, что могло показаться, будто ведут на плаху человека, приговоренного к смертной казни. С трудом распознала она ослепительного герцога, восседающего на высоком троне; у подножия трона толпились люди сиятельные и знатные; даже праздничные ливреи лакеев сверкали драгоценными каменьями, а в некотором удалении от всего этого великолепия стоял исключительно высокий и стройный мужчина в простой одежде — и это был Террз Фал-Грижни. Верран узнала его без особенного труда. Ей уже не раз доводилось встречаться с ним, но всегда — издали, всегда воспринимая его как чужого и незнакомого человека в одеянии полуночника, держащегося особняком ото всего рода человеческого.

Но сегодня Фал-Грижни отказался от всегдашних черных одежд. По случаю торжества не облачился он и в знаменитый плащ с изображением двуглавого дракона. Однако его серый камзол, просто пошитый и лишенный каких бы то ни было украшений, казался вызывающе повседневным среди разодевшихся на свадьбу вельмож и аристократов. Грижни стоял с невозмутимым видом, и лицо его оставалось надменным, о чем любой мог догадаться с первого взгляда. Верран не хотелось разглядывать своего жениха чересчур пристально. Она быстро отвернулась от Грижни и поглядела в сторону трона. Герцог Повон Дил-Шоннет, как можно было подумать, глядя на него, сейчас не полностью владел собой. Грузный и широкоплечий мужчина средних лет как-то обмяк на высоком престоле. Его волосы, повлажневшие от пота, растрепались, а остекленевшие глаза казались под набрякшими веками двумя щелочками. В руке герцог держал надушенный носовой платок и то и дело подносил его к носу и делал глубокий вдох.

Рядом с троном стоял прославленный граф Саксас Глесс-Валледж, могущественный чародей, один из старейших членов Совета Избранных, представитель аристократического рода. Достопочтенные люди поговаривали о том, что Глесс-Валледж предельно властолюбив и совершенно безжалостен, но глядя на его изящное лицо, на котором играла приветливая улыбка, этого никак нельзя было подумать.

По другую руку от трона стоял элегантный молодой лорд Бескот Кор-Малифон, щеголь и острослов, прославившийся своей экстравагантностью и вызывающий у людей осуждение из-за своей распущенности. Бриллианты Кор-Малифона затмевали, казалось, свет солнца.

За троном величаво стояли представители самых знатных и могущественных семейств Ланти-Юма. Именно эти люди и правили городом, более того, они решали его судьбу. Лорд Кру Беффел, настаивавший на использовании рабского труда уголовных и политических заключенных на рытье городских каналов. Распутная дочь Беффела Лавененла, согласно молве переспавшая с пятью сотнями мужчин, принимая их как поодиночке, так и весьма многочисленными компаниями. Командир герцогской гвардии Хаик Ульф — жестокий человек, личные слуги которого постоянно ходили в синяках и свежих шрамах…

Но Верран не успела завершить осмотр великих и знатных, потому что в это время ее подвели к Фал-Грижни. Она еще раз бросила на него беглый взгляд из-под фаты и увидела где-то у себя над головой гордый и бледный профиль. У Грижни были сильные черты лица несколько аскетического склада, взгляд непроницаемо холоден, а осанка — воистину царская. Темные волосы чародея были едва заметно тронуты сединой, чуть серебрилась и короткая бородка. Глаз его Верран толком не могла разглядеть. Вид у него был такой, словно он не знал таких человеческих чувств, как душевное участие или симпатия, и Верран поневоле вздрогнула. А меж тем взял слово герцог. Он решил сам провести брачную церемонию, и, не будь Верран так сильно расстроена, она бы чувствовала себя польщенной. При прочих равных обстоятельствах она заметила бы также, что голос герцога звучит несколько странно. Но глубокое уныние, в котором она пребывала, не давало ей замечать подобные пустяки. Герцог приказал жениху и невесте подать друг другу руки. Чутье подсказало Верран, что рука Грижни непременно окажется холодной — как заброшенная могила. Она неохотно подала ему руку — но нет, его пожатие оказалось теплым и крепким, тогда как ее собственная рука была просто ледяной.

Герцог произносил свою речь, неверно ее интонируя. Хотя заранее составленный и нанесенный на пергамент текст лежал у него на коленях, даже простое чтение давалось Повону не без труда. Казалось, он утратил ориентацию и то и дело прибегал к спасительным ароматам надушенного носового платка, который все чаще и с очевидным облегчением подносил к носу. Церемония выдалась долгая. В конце концов Верран настолько пришла в себя, чтобы все-таки заметить, что герцог, напротив, совершенно не в себе. Она также подметила, что Фал-Грижни произносил необходимые слова и формулы глубоким и звучным голосом, красота которого могла бы принести ему любовь жителей города, вздумай он использовать природный дар именно этим образом. Но он вроде бы популярности не искал.

Но наконец все завершилось. Жених и невеста стали мужем и женой. Фал-Грижни повернулся к новобрачной, поднял с ее лица фату, и Верран впервые испытала на себе всю силу взгляда его темных глаз. И все же ей удалось выдержать этот взгляд не потупившись. Грижни, наклонившись, сухо и строго формально поцеловал ее в губы. Девушка, взяв себя в руки, даже не дрогнула. Заиграла музыка, и ее тут же окружили желающие поздравить молодую чету. Общий вихрь унес ее в сторону от только что обретенного мужа, что, впрочем, ее ни в малейшей мере не огорчило.

Ей удалось и на протяжении всего празднества избегать какого бы то ни было общения с ним, если не считать краткого обмена взаимными любезностями. Во время свадебного пира это оказалось тем проще, что мужа и жену усадили по разным концам стола, а сам этот стол был в длину как хорошее грузовое судно. Не испытала Верран никаких трудностей и во время танцев, потому что Грижни не танцевал, а бальный зал оказался такой длины, что она в нем едва не заблудилась. Во время чтения поздравительных стихотворений, речей и приветствий ей удалось уединиться со стайкой хихикающих ровесниц в особой горнице с окнами на канал, в котором свершались последние девичьи ритуалы. Верран удалось растянуть эти ритуалы надолго, а пока она занималась этим, гости проследовали за герцогом в знаменитый сад с павлинами, общий чертеж которого имел правильную геометрическую форму. Уже настал ранний вечер, когда она наконец очутилась рядом с мужем на большом, обитом шелком диване, или, вернее, на садовой скамейке, потому что именно в саду давали представление под названием «Маски супружества, или же Принуждение к добродетели». Выбор пьесы показался ей нарочитым и, пожалуй, несколько безвкусным. Но ее автором был сам герцог, воспевший добродетель, которою не обладал сам.

Заходящее солнце придало дополнительную прелесть спектаклю. Небо было безоблачно, а в воздухе ни ветерка. Лишь дальний грохот грома напоминал гостям на свадьбе о том, что грозовые тучи насильственно удерживаются от наступления на небо над городом. Сидя справа от Верран, Фал-Грижни следил за представлением с невозмутимым видом. Сидящий слева от Верран герцог также проявлял меньше интереса к спектаклю, чем следовало ожидать от автора пьесы. Глаза его высочества смотрели исключительно на надушенный носовой платок. Зрачки герцога были расширены, дышал он судорожно и с хрипами. Верран с удивлением посматривала на него.

Наконец герцог почувствовал на себе ее взгляд и, в свою очередь, посмотрел на нее.

— Эх, моя дорогая, — уныло заметил он. — Вижу, что вам не по вкусу моя пьеса. Но в ней содержится урок, который каждой невесте следует принять близко к сердцу!

— Весьма поучительный урок даже для той, которая не нуждается в подобных поучениях. Поучительный хотя бы из-за его авторства, которое само по себе является символом добродетели.

Ответ Верран свидетельствовал лишь об отменном аристократическом воспитании, однако герцогу он явно пришелся по душе.

Он рассмеялся болезненным смехом.

— Отлично сказано! И девица хороша, и язычок у нее пребойкий! Хотелось бы мне стать вашим наставником, милочка, жаль только, что эту роль уже взял на себя ваш муж, высокоблагородный Грижни. — В его нечетко звучащем голосе промелькнули нотки сарказма или, может быть, недружелюбия. Верран расслышала это, но у нее хватило ума промолчать. — Да и кто из нас настолько умен и мудр, чтобы погнушаться уроком, преподанным Грижни, который является истинным сыном мудрости!

Косая ухмылка герцога обнажила зубы, которых у него было вроде бы даже слишком много. Он поднес к носу надушенный платок и глубоко вздохнул.

— Какие-нибудь особые духи, ваше высочество? — полюбопытствовала Верран.

— Ах вот как, нам хочется переменить тему! Я покоряюсь. Красивой невесте с пребойким язычком следует потакать во всем. Да, моя дорогая, это совершенно особые духи. Этот платок подарен мне моим другом Глесс-Валледжем. Когда вдыхаешь его аромат, сразу же начинаешь чувствовать себя лучше, испытываешь облегчение, покой, приходишь в согласие с самим собой. Но истинное чудо заключается не в этом. Стоит вдохнуть аромат этого платка — и изображенные на нем фигурки оживают. А изображено здесь многое: женщины с мужчинами, женщины со зверями, женщины с демонами. Крайне увлекательное зрелище. И весьма стимулирующее. Вот, дитя мое, вдохните, да поглубже!

Герцог подал ей платок.

— Не прикасайтесь к нему, мадам. Я запрещаю вам это.

Пораженная, Верран подняла глаза. Она и не подозревала, что Фал-Грижни прислушивается к ее разговору с герцогом. Тон, которым были сказаны его слова, не оставлял места для возражений.

Герцог ухмыльнулся.

— Предпочитаете держать ее в неведении, Грижни? Но женщины таковы, каковы они есть.

— Там, где ложное знание порождает болезнь, неведение наверняка сулит исцеление. Ваше высочество знает, как я смотрю на эти вещи.

Слова Фал-Грижни прозвучали грубовато. Каким бы тайным могуществом он ни обладал, дипломатичность в число его талантов не входила.

— Слишком хорошо знаю, — вздохнул герцог. — Моральное рвение и ригоризм, присущие нашему дорогому Грижни, известны нам в такой степени, что мы и надеяться не могли, что он позволит себе такую роскошь, как молодая жена. Ладно, что сделано, то сделано, и я поздравляю вас с воистину обворожительной новобрачной.

Грижни сухо кивнул, каким-то образом ухитрившись не вложить в этот жест ни малейшей почтительности, и вновь обрел привычную невозмутимость. Верран с интересом наблюдала за ним. Было совершенно ясно, что ее муж и герцог терпеть друг друга не могут, но причина этой неприязни оставалась для нее тайной. Так или иначе, присутствие герцога на свадьбе самого могущественного из своих подданных было для сюзерена едва ли не обязательным знаком вежливости. Некоторое время полюбовавшись ястребиным профилем мужа, Верран набралась смелости и придвинулась к нему поближе.

— А почему вы не захотели…

Ей так и не удалось закончить вопрос, потому что в этот миг в толпе гостей возникло внезапное волнение, послышались какие-то крики — и вдруг кто-то вырвался из общих рядов и бросился прямо на жениха. Нападающий — это был разъяренный и обезумевший мужчина неопределенного возраста — размахивал кинжалом, лезвие которого угрожающе поблескивало в лучах заходящего солнца. Мужчина истерически кричал, обрушивая насмешки, оскорбления и обвинения на дом Грижни в целом и на Террза Фал-Грижни в частности. Многое из того, что он кричал, трудно было разобрать, потому что крики его были бессвязны, да и сам он находился на грани помешательства. Но, судя по всему, он обвинял Террза Фал-Грижни в мыслимых и немыслимых преступлениях. Отдельные слова и фразы все-таки можно было уловить:

— Затуманил мой разум… предал и обманул меня… использовал меня…

Горе и ненависть, которыми были проникнуты его выкрики, были воистину страшны, но Верран не пришлось долго слушать их. Издав особенно отчаянный вопль, безумец поднес кинжал к самой груди Фал-Грижни. Вскрикнув, Верран вскочила с места, тогда как гости, присутствующие на свадьбе, невольно замерли.

И лишь Фал-Грижни даже не шевельнулся. Спокойно сидя в своем высоком кресле, он пробормотал что-то голосом настолько тихим, что слов невозможно было расслышать. Председатель Совета Избранных не воспользовался ни кольцом, ни медальоном, ни каким-нибудь другим амулетом для того, чтобы прибегнуть к внушению, но слова его тем не менее оказались действенными — и внезапно руки безумца лишились всей своей недавней силы. Кинжал выскользнул из одеревеневших пальцев и упал на землю. Какое-то мгновение он простоял, в недоумении глядя на собственные руки, а затем опустился на колени и неуклюже зашарил по земле в поисках потерянного оружия. Но усилия его так и остались бесплодными — и тут он заплакал.

На Фал-Грижни, казалось бы, не подействовало даже это зрелище. Он подал какой-то знак, и тут же вперед подались некие загадочные фигуры. До настоящего времени практически никто не замечал их присутствия. На них были длинные серые плащи цвета призрачного тумана — фамильного цвета дома Грижни. Лиц практически не было видно из-под клобуков — лишь нечто волосатое и одутловато-белое. Слуги мужа не показались Верран людьми, хотя она и не смогла бы определить их подлинную сущность. Двое из загадочных незнакомцев схватили продолжающего всхлипывать и причитать безумца и застыли, ожидая дальнейших указаний.

Но тут прорычал какой-то приказ лорд Хаик Ульф — и вперед выдвинулось несколько мужчин самого свирепого вида. Судя по всему, Ульф заранее расставил своих воинов по саду, переодев их в партикулярное, чтобы они сошли за гостей. В руках у переодетых воинов сверкнули мечи.

— Мои люди позаботятся обо всем, — сказал Ульф.

Увидев лорда Ульфа, пленник затрепетал. Всхлипы сменились жуткими воплями.

— Заберите его, — распорядился Ульф.

Безумец начал вырываться из рук у одетых в серое слуг Грижни, дергая их за рукава. Это зрелище вызвало у Верран и отвращение, и жалость.

Не обратив никакого внимания на Ульфа, Фал-Грижни обратился непосредственно к собственному узнику:

— Я тебя не знаю. Кто послал тебя сюда? — Этот допрос начался и продолжался при смятенном молчании окружающих. — Я лично допрошу этого человека. Доставьте его во дворец Грижни. И не делайте ему ничего дурного, — наказал чародей своим приверженцам.

Однако они не смогли выполнить этот приказ, потому что гвардейцы герцога преградили им дорогу к причалу. Из-под серых клобуков послышалось сдавленное шипение.

— Это дело дворцовой стражи. И мы с ним справимся. Чего вы ждете? — рявкнул Ульф, обратившись к своим подчиненным; гвардейцы подступили ближе, но невольно замерли, когда непонятное шипение из-под серых клобуков усилилось и стало звучать явно угрожающе. — Вперед! И не бойтесь ручных демонов Грижни!

Насчет того, что не нужно бояться, лорд Ульф ошибся: одно из серых существ внезапно полоснуло когтистой лапой по лицу ближайшего стражника, разодрав его от глаза до подбородка. Гвардеец с громкими проклятиями отшатнулся в сторону. Ульф, лицо которого побагровело от ярости, обратился к чародею.

— Отзовите ваших демонов, Грижни, и предоставьте моим людям выполнить их долг.

— Все это касается только меня. — Грижни не сводил глаз со взятого в плен безумца. — Я хочу узнать, кто прислал этого человека.

— Вот и отлично! Как только мы сумеем развязать ему язык, мы вас оповестим.

— Я уже знаю, но я хочу узнать наверняка. Мне необходимо подтверждение, прежде чем я предприму необходимые действия. Вы меня поняли, лорд?

Хаик Ульф побагровел еще сильнее, вид у него сделался угрожающим.

— Думайте, что вам угодно. Но мой долг и мое право арестовать этого человека. И всякий, кто попытается воспрепятствовать этому, посягнет тем самым на устои государства. Не этим ли вы намерены заняться, Грижни?

Однако Грижни не удостоил его ответом. Отвращение к начальнику стражи было, судя по всему, настолько велико, что дальнейшие препирательства представлялись бессмысленными.

Верран заметила, что лорд Саксас Глесс-Валледж что-то тревожно нашептывает на ухо герцогу. Его высочество все еще был несколько не в себе, но сейчас нашел в себе силы заговорить, словно его только что подхлестнули.

— Ульф прав. Это не подпадает под юрисдикцию Избранных. Позволю себе напомнить всем, кто имел неосторожность забыть об этом, следующее: Избранные не имеют права вмешиваться в мирские дела. Более того, я вынужден напомнить вам, Грижни, что было бы более чем ошибочно отдать вам во власть человека, который только что пытался лишить вас жизни. Люди могли бы подумать, что вы решили расправиться с ним, а подобные мысли подорвали бы подлинные представления о герцогском правосудии. Поэтому пленником должен заняться Ульф.

Фал Грижни промолчал, и Леди Верран затаила дыхание. Неужели ее муж безропотно покорится воле герцога? По лицу Грижни нельзя было ничего понять, но само его молчание оказалось достаточно красноречивым. К удивлению Верран, он посмотрел на нее так, словно с ее присутствием ему следовало считаться, принимая решение о том, как поступить. Затем дал пренебрежительную отмашку, и его слуги отпустили пленника, сразу же подхваченного и уведенного примерно полудюжиной гвардейцев. До слуха Верран еще какое-то время доносились его вопли и стенания, затем вновь наступила тишина.

— Вы приняли правильное решение, ваша непревзойденность, — как всегда, благожелательно и учтиво произнес Глесс-Валледж.

Это было дружеское замечание — и все же, подумала Верран, не намекнул ли вельможа тем самым на нежелательные колебания ее мужа, прежде чем он смирился с герцогской волей?

Солнце село, в саду наступили сумерки, слуги зажгли фонари. Какое-то время отовсюду лились звуки оживленных, но несколько бессмысленных разговоров. Фал-Грижни стоял в одиночестве, судя по всему всецело погрузившись в глубокие размышления. Но тут герцог отдал распоряжения и возобновился спектакль. Гости, в ходе возникшего переполоха и по его окончании разбредшиеся по всему саду, вернулись на свои места и начали терпеливо дожидаться окончания представления, которое должно было стать и концом всего празднества.

Верран, будучи утомлена и рассержена, с трудом перенесла медленное продвижение сендиллы по запруженному другими судами каналу Лурейс от герцогского дворца к устью канала Сандивелл, где высился дворец Грижни, хотя на всем пути по обоим берегам канала ей на глаза попадалось множество достопримечательностей. Дворцы Ланти-Юма, освещенные фонарями и маленькими разноцветными фонариками, представляли собой роскошное зрелище, а небо играло всеми своими красками, чтобы ублажить юную супругу Фал-Грижни. Но Верран ничего этого не замечала: ее парализовала мысль о приближении брачной ночи. Фал-Грижни сидел в сендилле рядом с нею. Его поведение на протяжении всего дня было предельно формальным, но вот наконец они с Верран обменялись словами, не входящими в предписанный ритуал. Девушке становилось все труднее справляться со своими нервами. Голова разболелась, а главное, Верран чувствовала, что если молчание не прервется, она просто-напросто умрет. И сама не осознав всей важности внезапно пришедшего ей в голову вопроса, она выпалила:

— А почему вы решили на мне жениться?

Лорд Грижни посмотрел на нее. Наконец его лицо утратило всегдашнюю непроницаемость, потому что сейчас на нем можно было прочесть откровенное удивление. Но когда он заговорил, его звучный голос полился с таким спокойствием, как будто ему надо было приручить только что пойманного в лесу и насмерть перепуганного зверька.

— Я последний в своем роду, мадам, и род Грижни не должен на мне пресечься.

Верран задумалась.

— Но почему же?

— Может ли быть, чтобы девушке из аристократического рода никогда не объясняли таких вещей?

Последнюю фразу он произнес с еще большим удивлением, чем предыдущую.

— Ничего толкового мне, во всяком случае, сказать не сумели. Неужели родовое имя, прямое наследование по крови и все такое прочее — вещи, к которым следует относиться с трепетом лишь ради них самих? Так мне и говорили, но почему дело обстоит именно так, мне не объяснил никто.

— Но ваш отец сказал вам, что это так. Что же, этого вам недостаточно?

— Недостаточно, — сказала Верран.

Грижни пристально посмотрел на нее. Он не улыбнулся, но Верран показалось, что весь этот разговор его забавляет.

— Вы меня удивили, мадам, — сказал он в конце концов. — Но ничуть не огорчили. Отвечая на ваш вопрос, следует отметить, что желание продолжить династию основано в своей глубине на самолюбии, граничащем с эгоизмом, и на стремлении обрести бессмертие. Люди отказываются верить тому, что бессмертие сулят скорее великие дела, нежели сыновья и дочери.

Верран обдумала услышанное, а затем сказала:

— Но большинство людей не способны на великие дела. Поэтому им приходится довольствоваться сыновьями и дочерьми, не так ли?

— Отлично сказано, мадам.

На этот раз Грижни и впрямь улыбнулся. Улыбался он редко, но уж когда это случалось, улыбка совершенно преображала его лицо, с которого мгновенно улетучивалась всегдашняя холодность.

— Взять, например, моего отца, — ободренная его реакцией, продолжила Верран. — За всю свою жизнь он не совершил ничего выдающегося, не считая, конечно, реконструкции винных погребов в нашем фамильном доме. Мне кажется, именно по этой причине он придал такое значение тому, чтобы я вышла замуж именно за вас, то есть вошла в вашу династию.

— Возможно. Но ваше замечание, мадам, несколько неделикатно.

— Ах вот как! Так, может быть, мне лучше замолчать?

— Ни в коем случае! Прошу вас, продолжайте!

— Вы-то сами совершили великие дела, — сказала Верран. — И весь мир знает об этом. Слава вам гарантирована, и, следуя вашей собственной логике, у вас нет ни малейшей нужды обзаводиться потомством. А это означает, что вы так и не ответили на мой исходный вопрос. Почему вы решили на мне жениться?

— Надо будет с вами когда-нибудь обсудить этот вопрос без ненужной спешки.

Этот ответ прозвучал не слишком утешительно, но у Верран не оставалось ни смелости, ни времени на дальнейшие расспросы, потому что сендилла уже прибыла к причалу Грижни. Сопровождавший их поначалу флот меж тем рассеялся: свадебные гости разъехались по домам. Сейчас на причал вместе с молодоженами поднялись лишь ближайшие приверженцы дома Грижни. Верран охватил ужас. Ненадолго развеявшиеся было страхи вспыхнули с новой силой. И что это за загадочные существа в серых плащах с клобуками, которые состоят на службе у ее мужа? Демонами назвал их Ульф. А еще она вспомнила ужасные обвинения, которые выкрикивал ворвавшийся на свадьбу безумец. Вспомнила и о том, что Фал-Грижни кое-кто считает сыном Эрты, и ее сердце забилось еще быстрее.

Прежде чем новобрачные вошли во дворец, одно из грандиознейших сооружений во всем городе Ланти-Юм и одно из самых красивых со своими массивными колоннами и огромным куполом, отлитым из чистого серебра, Верран невольно залюбовалась им. Но вот они вошли — и безмолвные серые фигуры препроводили леди Верран в ее покои. Нормальных слуг в человеческом образе здесь не было видно нигде. Обговаривая условия предстоящего бракосочетания, Фал-Грижни выразил готовность поселить у себя столько слуг и служанок леди Верран, сколько той будет угодно. Однако вопреки любви и даже обожанию, с какими относились к юной госпоже челядинцы Дриса Верраса, никто из них не набрался смелости последовать за нею во дворец Грижни.

Ее покои оказались просторными и красивыми. Кровать была обтянута бледно-голубым шелком, а высокие окна инкрустированы разноцветным хрусталем, благодаря чему стены и потолок должны были играть в дневные часы всеми цветами радуги.

Верран отослала загадочных и страшных слуг и без посторонней помощи приготовилась ко сну. В конце концов она задула свечи и забралась под шелковое одеяло. Но долгое время пролежала без сна, неподвижная, словно труп, и охваченная невыносимым и жалким напряжением. Однако Террз Фал-Грижни так и не появился. Верран отчаянно напрягала слух, чтобы уловить шорох его шагов, но слышала только шум дождя и свист ветра. Грозовые тучи, избавившись наконец от магического заклятия, со всей яростью обрушились на Ланти-Юм. Изрядная толика этой ярости выпала и на долю дворца Грижни.

Верран испытывала глубочайшую усталость. Вопреки собственным страхам она погрузилась в забытье — и беспечально проспала после этого всю ночь.

Глава 3

Краски. Чистые ослепительные краски повсюду. Верран, еще не совсем проснувшись, залюбовалась ими. Да, но откуда они взялись? Любопытство заставило ее окончательно проснуться. И тут она вспомнила, где находится, вспомнила, кто она такая. Вспомнила обо всем, что произошло накануне. Леди Грижни. Теперь ее зовут леди Грижни, она владелица этого дворца и супруга… и, не закончив мысль, Верран стремительно села. В ее покои лился из окон солнечный свет. Призмы хрусталя принимали его, преломляли и разбрасывали по всему помещению. Особенно великолепно выглядел при этом потолок. Верран огляделась по сторонам — покои были прекрасны, но показались ей совершенно чужими.

Верран откинула одеяло, спрыгнула с высокого ложа, подбежала к окну и выглянула наружу. Прямо под ее окном сливались воды каналов Лурейс и Сандивелл. У причала дворца Грижни стояло большое судно торговца пряностями, и аромат этого товара ударил Верран в ноздри, а вместе с ним нахлынули запахи рыбы, дыма, человеческого жилья, которыми и был пропитан влажный воздух города Ланти-Юм. Верран сделала глубокий вдох. Оставайся она незамужней девицей, находись она в отчем доме, в такое утро она непременно отправилась бы с подругами на небольших быстрых лодках по каналу, они затеяли бы игру, принявшись стукаться бортами, что взрослые горожане, разумеется, презирали. Но леди Грижни, разумеется, не имела права участвовать в таких забавах. Леди Грижни едва ли могла нанять утлый челн и промчаться на нем по белым водам под мостом Вейно. Ну хорошо, а на что же она тогда имеет право? Вздохнув, Верран отвернулась от окна и подошла к шкафу в форме колокола. Пора было одеться, а в этом ей, как правило, помогала служанка. Верран уже собралась было позвонить в колокольчик, но в последний миг отдернула руку. Если она позвонит — что за чудовище поспешит к ней в ответ на вызов? Она ведь прекрасно помнила, что Фал-Грижни держит в качестве слуг отнюдь не людей. В качестве слуг? Или рабов? Или это своего рода домашние животные?.. Так или иначе, лучше держаться от них подальше.

Верран прошла в ближайшую дверь и очутилась в роскошно обставленной гостиной. Предполагалось что такая знатная госпожа, супруга его светлости, председателя Совета Избранных, должна принимать у себя и высокопоставленных господ, и всевозможных жалобщиков. Верран попыталась представить себе, как она будет этим заниматься. Ее домашний наставник когда-то пробовал преподать ей искусство давать аудиенцию: надо было держаться с внешним великодушием, однако стараться лишить посетителя самоуверенности. Тогда она пропустила этот урок мимо ушей. Да и сейчас только фыркнула, вспомнив о нелепых наставлениях.

Она покинула гостиную, прошла сквозь еще одни двери и очутилась в туалетной с зеркальными стенами, огромными столами из полированного дерева, золочеными ларцами для драгоценностей и флаконами со всевозможными бальзамами и притираниями. Эти флаконы были изготовлены из редкого голубого хрусталя, который привозят из Тайпела. Верран была очарована. По сравнению со здешним великолепием отчий дом казался просто-напросто нищей лачугой. Приподняв крышку одного из огромных столов, Верран обнаружила свои платья, разложенные в безупречном порядке. Верран выбрала платье, застегивающееся спереди, — надеть его она могла, не прибегая к чужой помощи. Все же не без труда одевшись, она вернулась в спальню. На столике у двери, на серебряном подносе, лежала записка. Верран готова была поклясться, что еще две минуты назад ее там не было. Развернув пергамент, Верран увидела строки, написанные хорошим и четким почерком. Она прочитала:

«Мадам,

неотложные дела вынудили меня покинуть дом на все утро. Я вернусь к полудню и рассчитываю в это время увидеть вас в главном зале. А до тех пор вы вольны распоряжаться временем, как вам заблагорассудится.

Хочу предупредить вас о необходимости проявлять осторожность в обращении с домашними слугами, которые к вам еще не привыкли. При ближайшей возможности я познакомлю вас с ними, после чего у вас не будет оснований сомневаться в их преданности и готовности выполнить все, что им будет приказано.

Грижни».

Речь идет об этих тварях? О демонах? Она вновь перечитала записку. И как это она будет распоряжаться временем, «как ей заблагорассудится»? Придется подумать. Сориентировавшись по солнцу, Верран решила, что до полудня остается около двух часов. Это время она решила провести за осмотром дворца Грижни — от чердака до подвала. Конечно, дворец был огромным, чужим и в каком-то смысле угнетающим. Но, так или иначе, она стала теперь его хозяйкой!

Начав осмотр, она сразу же поняла, что двух часов ей не хватит. Дворец Грижни оказался воистину бесконечным, даже большим, чем можно было судить, поглядев на него снаружи. Более того, здесь имелось великое множество переходов и поворотов, перетекающих один в другой пассажей, спиральных лестниц, ведущих вроде бы в никуда, безбрежных галерей, по которым разносилось эхо и неожиданно возникающих задних двориков. Короче говоря, здесь легко было заблудиться. И все комнаты были великолепно обставлены. Род Грижни принадлежал к стариннейшей и богатейшей знати. И эта фамилия была золотыми буквами занесена в историю города. Кое-кто из ученых придерживался воззрений, согласно которым род Грижни был древнее и благороднее, чем правящая герцогская династия Дил-Шоннетов. Когда-то род Грижни был многочислен, и едва ли не все его представители славились как умом, так и крайней эксцентричностью. Во дворце вечно толпились родичи, гости и приверженцы. Однако со временем эксцентричность взяла верх над жизненной энергией, присущей представителям дома Грижни, род пошел на убыль, и наконец остался один-единственный потомок древних отцов — Террз Фал-Грижни, признанный, правда, как самым умным, так и самым таинственным во всей династии. И теперь во всем дворце, жилых комнат в котором хватило бы на размещение обитателей средней величины городка, жили только хозяин, его молодая жена и загадочные слуги.

Проходя по бесчисленным коридорам, Верран удивлялась невероятной тишине, царящей во всем дворце. Застыв на месте и прислушавшись, она различала крики прохожих и лодочников. В самом же дворце было тихо. Какой разительный контраст по сравнению с привычной и любимой ею суетой дома Веррасов! Сейчас там повсюду звучат детские голоса, потому что по меньшей мере дюжина племянников и племянниц самой Верран прибыли погостить вместе со своими родителями. Слуги то шутят, то ссорятся, и…

Но думать обо всем этом сейчас не имело никакого смысла. Вздохнув, Верран двинулась дальше по полу, выложенному зеленым мрамором, вдоль увешанных зелеными гобеленами стен, от которых, как в волшебном лесу, струилась прохлада. Время от времени на глаза Верран мельком попадались таинственные фигуры в серых плащах. Памятуя об указании Фал-Грижни, она не спешила с ними знакомиться. Таинственные создания, кем бы они на самом деле ни были, часто следили за ней, казалось бы, отовсюду, однако не предпринимали никаких попыток ей помешать. Лишь однажды серая фигура, отличающаяся от прочих особенно высоким ростом, загородила ей проход и категорически не дала пройти в желаемом направлении. Подойдя поближе, Верран заметила блеск по-тигриному желтых глаз из-под клобука и, повинуясь порыву, хотела было убежать, однако в последний момент раздумала.

— Как тебя зовут? — спросила она. Ответа не последовало. Было совершенно неясно, поняло ли существо смысл сказанных ею слов. — Ты умеешь говорить? — Опять никакого ответа, если не читать тихого шипения из-под клобука. Меж тем со всех сторон бесшумно приблизились и другие фигуры в сером, и Верран физически почувствовала на себе давление их взглядов. — Меня зовут леди Грижни. — Прозвучало это крайне неубедительно. — Я жена Фал-Грижни.

Возможно, они наконец ее поняли, потому что тут же расступились, давая ей возможность пройти. Верран двинулась дальше, ощутив прилив уверенности в собственных силах. Однако эта уверенность сразу же сошла на нет, когда она вспомнила о том, что скоро полдень и ей надлежит оказаться в главном зале, а где он находится, у нее не было ни малейшего представления. А если она не успеет явиться туда вовремя, ее муж решит, что она его нарочно ослушалась. Люди говорили, что гнев Грижни подобен внезапной ярости Ледяного моря, и у нее не было ни малейшего желания испытать это на себе.

Верран поспешила по тому же зеленому коридору в обратном направлении. Промчалась мимо нескольких призрачных слуг, повернула налево, потом направо, потом снова направо, спустилась по винтовой лестнице, пробежала по залитой солнечным светом галерее, вновь поднялась по лестнице — и очутилась в том же самом зеленом коридоре. И те же серые создания уставились на нее, не исключено, с любопытством. Одно из существ приблизилось к Верран.

— Где главный зал? — спросила она и затем произнесла по слогам: — Про-во-ди ме-ня в главный зал!

Безмолвный слуга медленно отошел от нее и присоединился к своим собратьям.

Что ж, придется самой разыскивать главный зал, и придется делать это побыстрее. С нарастающей тревогой Верран возобновила поиски. Она наверняка опоздает, а Фал-Грижни подумает, что… подумает, что она… прервав эту мысль, Верран признать себе: она понятия не имеет о том, как отреагирует Грижни на ее опоздание.

Коридорам не было конца. Верран в конце концов забрела в нежилые помещения дворца, она проходила мимо каких-то кладовых, проходила туннелями, стены которых были влажны, что свидетельствовало о близости канала, и поросли плесенью. В носу у нее внезапно засвербило. Запах был противным, атмосфера — угнетающей, а время, проведенное в этих подземельях, наверняка было потрачено понапрасну. Прямо перед Верран несколько узких и скользких ступенек вели в погреб, наверняка расположенный ниже уровня воды в канале. Можно было радоваться разве что тому, что и здесь было вполне светло. По стенам висели светящиеся оранжевым светом фонари. У подножия лестницы имелась дверь, исписанная старинными прямоугольными рунами. Любопытство одолело леди Верран. Она спустилась по ступенькам и открыла дверь.

Оранжевый свет из погреба хлынул в темное само по себе помещение. Верран увидела гигантское гнездо, сплетенное из множества веток, камышинок, травинок, лиан, — и все это сооружение было скреплено глиной, взятой со дна канала. В гнезде она увидела какие-то темные тела. Здесь было не меньше дюжины обитателей: маленькие, когтистые существа, плоские тельца которых были покрыты курчавыми черными волосами. Было очевидно, что это детеныши, возможно едва появившиеся на свет, потому что глазки у них еще не открылись, а во рту не было зубов. Но, пусть и слепые, они почувствовали чужое присутствие (или, возможно, их потревожил свет) и жалобно запищали. Верран присела возле гнезда на корточки, погладила детенышей по уродливым головкам, хотела было поиграть с ними. Это был чисто материнский порыв, однако зверьки этого не поняли. Они заверещали с нескрываемым страхом.

И тут же из темной глубины помещения выпрыгнуло наружу какое-то чудище. Ростом несколько ниже нормального человека, но явно куда сильнее и тяжелее. Существо было покрыто жестким черным волосом, а вдоль позвоночника у него шел ряд колючек. Точно такие же колючки образовывали своего рода защитный панцирь на толстой шее и на плечах. Рот был разинут, из него доносилось грозное шипение. Красные глаза горели безумным пламенем.

Верран отдернула руку, вскочила на ноги, при этом она и сама не удержалась от крика. Чудище, продолжая шипеть, угрожающе протянуло к ней когтистые лапы. Мгновенный удар лишь чудом не пришелся Верран по глазам. Повернувшись, она бросилась прочь и почувствовала, как когтистая лапа вцепилась в подол ее юбки. Гнилостное дыхание пахнуло ей в волосы на затылке волной летнего зноя — и Верран оцепенела. Но тут тяжелый бархат платья порвался, как легкий тюль, и Верран оказалась свободной.

Она бросилась бежать по подземному коридору, а чудище погналось за нею. Она понимала, что необходимо взбежать по лестнице, что необходимо вырваться на солнечный свет, но для этого было уже слишком поздно. Ее гнали вниз и внутрь — вниз по лестницам, глубь по петляющим переходам, внутрь — в самые дубины дворца Грижни, где воздух был смраден и сперт, где на стенах была плесень, а звуки из внешнего мира, с канала Сандивелл, оставшегося далеко вверху, были уже не слышны.

Верран на бегу оглянулась. Чудище гналось за нею вплотную, на расстоянии всего в несколько ярдов, и Верран были прекрасно видны и кажущиеся стальными когти, и налитые бешенством красные глаза. В разгар испытываемого ею ужаса она невольно подумала о том, что ее родители огорчились бы, увидев ее сейчас, огорчились бы, что заставили ее выйти замуж за сына Эрты, или того хуже, огорчились бы, что принесли в жертву собственному тщеславию родную дочь, огорчились бы и прониклись сознанием собственной вины… Но почему-то эта мысль ничуть ее не утешила.

Чудище странной прихрамывающей пробежкой гналось за нею. Гналось — и настигало. Яростное шипение стояло в ушах у девушки. Судорожно вздохнув, Верран побежала еще быстрее, что на здешнем скользком полу было опасно и само по себе. Но и это последнее усилие оказалось бесплодным, потому что вскоре Верран с ужасом обнаружила, что коридор, по которому она бежит, заканчивается глухой стеной.

По дороге ей попались несколько дверей. Три из них Верран попробовала открыть, но все они оказались заперты. Четвертая, однако же, отворилась, и за ней замаячила кромешная тьма, такая кромешная, какая бывает, наверное, разве что в разрыве между пространством и временем. Верран метнулась в эту тьму и захлопнула за собой дверь.

Сделав несколько неуверенных шагов во мраке, она остановилась. Здешняя тьма была прямо-таки сверхъестественной. Глухая, плотная, душная, она наваливалась на Верран со всех сторон. И странный запах стоял здесь — запах, пожалуй, растительного гниения, запах не только едкий, но и горячий, ни с чем похожим во всем дворце Грижни, да и ни в каком другом месте, она не сталкивалась. Вне всякого сомнения, этот запах был искусственным, и ответственность за него нес Фал-Грижни. Так или иначе, решила Верран, именно он несет ответственность за весь этот ужас. Столь отвратительный феномен мог быть создан лишь волшебством, или, как угодно это называть членам Совета Избранных, Познанием.

Верран охватил невыразимый ужас. В самом качестве здешней тьмы было нечто, способное подавить малейшую смелость. И сердце билось из-за этого быстрее, и холодный пот заливал лицо, двумя ледяными лужицами собираясь на висках. Верран побрела вперед, вытянув перед собой руки. Может быть, отсюда есть другой выход, а может быть, найдется фонарь или… Она споткнулась обо что-то и сшибла какой-то предмет. Нечто тяжелое с грохотом рухнуло на пол прямо рядом с нею. Верран услышала звон бьющегося стекла. Какая-то жидкость начала растекаться по полу стремительно, как лава, она увлажнила и подол платья Верран. В и без того странную атмосферу вплелся еще один причудливый запах. Потянувшись вниз, Верран с ужасом обнаружила, что жидкость уже разъела подол ее платья. Она выпрямилась во весь рост, начала жалобно всхлипывать. Но всхлипы тут же прекратились, когда дверь в таинственную комнату открыли.

Не было никакого сомнения в том, что здешняя тьма как-то по-особому препятствует распространению света. В дверном проеме светили фонарем, но этот свет не проникал в глубь комнаты. А сама дверь казалась Верран лишь едва заметным бледно-оранжевым прямоугольником. И в этом прямоугольнике грузно темнела широкоплечая фигура ее преследователя. Верран затаила дыхание. Возможно, чудище испугается тьмы и, струсив, повернет обратно. Но этот оптимизм оказался беспочвенным. Темная фигура грузно проследовала в комнату, закрыла за собой дверь — и здесь снова воцарилась абсолютная тьма.

Верран стиснула челюсти, чтобы ее зубы не застучали от страха, и встала не шевелясь. Если чудище двинется куда-нибудь в сторону, ей удастся добежать до двери, а уж оттуда выбраться на верхние этажи дворца, где ей придут на помощь. Лучше всего было бы и вовсе выбраться из этого здания, нанять лодку и навеки покинуть дворец Грижни. И если ее отец откажется взять ее под свой кров (а он почти наверняка откажется), то она отправится к Бренну Уэйт-Базефу, как ей и стоило поступить с самого начала.

Чудище было где-то рядом. Его тяжелое дыхание доносилось с расстояния всего в несколько футов. Возможно, здешняя тьма оказалась для чудища столь же труднопереносимой, как и для самой девушки, потому что его ярость и напор вроде бы пошли на убыль. Тем не менее чудище методично обыскивало комнату, расхаживая от стены к стене. Один раз Верран услышала, как оно наступило на битое стекло, а в другой оно само натолкнулось на что-то тяжелое и препротивно при этом зашипело. Верран боялась, что чудище сумеет найти ее, сориентировавшись по стуку сердца.

Медленно и осторожно девушка начала отступление. Но вопреки всем ее усилиям чудище почуяло, что она больше не стоит на месте, почуяло, не исключено, из-за какого-то шевеления в мертвенной атмосфере или из-за еле слышного шороха шагов. Оно остановилось и шумно принюхалось, надеясь уловить запах девушки. Но спертый дух тьмы перешибал все остальные, и чудище раздосадованно зашипело. А когда оно возобновило поиски, терпения у Верран уже не осталось. Она бросилась к двери, но в такой тьме, да еще, понятно, ужасно волнуясь, пролетела мимо. И вместо двери с разбегу налетело на каменную стену. Зашипев, чудище бросилось на нее; оно проскочило так близко, что Верран почувствовала прикосновение жестких волос к собственной руке. Верран отскочила в сторону — и натолкнулась на какой-то предмет обстановки, который с грохотом полетел на пол. Изо рта у нее вырвался невольный крик. Теперь чудище точно знало, где она находится, и отреагировало на это радостным шипением. Верран вновь отскочила — и снова стукнулась о стену. Развернувшись, она принялась отчаянно шарить руками во тьме в надежде нащупать дверную ручку. Но так и не нашла ее. Впрочем, это и не понадобилось: дверь скрипнула на петлях, вновь возник бледно-оранжевый прямоугольник света, едва различимый в непроглядной тьме.

Верран бросилась на свет — и столкнулась с Фал-Грижни, который стоял в дверном проеме. Она наверняка упала бы, но он крепко и бережно подхватил ее.

— Пустите меня!

— У вас не все в порядке, мадам, — заметил Грижни.

— Мы не можем оставаться здесь! Там, в подвале, злобное чудище!

— Да, действительно. Я его туда и поселил. Только не стоило бы называть его чудищем — во-первых, это не совсем точно, а во-вторых, оно может обидеться.

— Да уж, обижается оно легко. Оно пыталось убить меня!

— Только потому, что создалась непонятная ему ситуация. Я бы предупредил его о вашем появлении в доме, если бы смог предположить, что ваша экскурсия заведет вас так глубоко на нижние уровни здания. Должен признаться, мадам, что я вас недооценил. Но сейчас я исправлю свою ошибку. — Грижни резко хлопнул в ладоши. — Сюда, Нид! Сюда! Оставайтесь здесь, мадам, — поспешно добавил он, потому что Верран едва не пустилась бежать.

В ответ на его слова она остановилась, но было видно, что дается ей это нелегко.

Появился Нид. На его безобразном лице можно было прочесть ярость и недоверие.

— Эта женщина — моя жена. А ты осмелился напасть на нее. — Фал-Грижни произносил все это ледяным тоном. — Муж и жена едины во всем, так, по крайней мере, считается. Поэтому, напав на нее, ты тем самым напал на меня. Следует ли мне, исходя из твоего поведения, предположить, что ты разорвал узы крепкой дружбы? И что, следовательно, впредь мы друг для друга чужие?

Нид подавленно зашипел. Никакие слова не смогли бы передать овладевшее им отчаяние красноречивей.

— Или ты не хочешь прервать знакомство со мной?

Нид всем своим видом дал понять, что ему хочется дружить. Кровавый блеск исчез из глаз, которые сейчас округлились от волнения. Когтистая лапа нервно скребла каменный пол.

— Отлично. Тогда пойми и навсегда запомни: перед тобой леди Грижни, и она является владелицей этого дворца. Относись к ней с таким же уважением и с таким же трепетом, как ко мне. Служи ей, сдувая перед ней, если понадобится, пылинки с полу, а если надо будет пожертвовать ради нее своей жизнью, то ты пожертвуешь жизнью. Ясно? — Нид зашипел несколько невнятно. — Могу ли я полагаться на твою верность этой даме? Отвечай. — Нид прошипел нечто более вразумительное. И, чтобы продемонстрировать собственную преданность, изобразил перед Верран нечто вроде поклона. — Вы принимаете извинения Нида, мадам? — осведомился Грижни.

Верран не знала, что сказать.

— Я благодарна, — неуверенно начала она. — Я надеюсь, что мы подружимся. Мне жаль, что я потревожила малышей. Но я не собиралась принести им никакого вреда.

Нид отважно уставился ей в глаза. По-человечески говорить он не умел, но, судя по всему, прекрасно понял ее слова. Обладает ли он разумом? Это оставалось загадочным. Сейчас он переводил взгляд с Верран на Грижни и обратно, словно мысленно фиксировал эту связку, и шипел нечто благостное.

— Теперь, мадам, Нид будет выполнять все ваши приказания, — уверенно сказал Фал-Грижни. — Я аналогичным образом познакомлю вас и с другими моими созданиями. А теперь пойдемте.

Он уверенно повел жену вверх по лестницам и по сложному лабиринту коридоров, а Нид вразвалочку потрусил за ними. Если спонтанное и едва не закончившееся опустошительными последствиями вторжение молодой жены в подземелья дворца и потревожило Грижни, то он не подал и виду.

Волнение и любопытство развязали язык Верран:

— А какова природа этих созданий, которые вам служат?

— Ответ на этот вопрос оказался бы чересчур пространным. Достаточно сказать, что они представляют собой гибриды самых различных существ и качеств, само сочетание которых стало возможно лишь благодаря Познанию. Они безупречно преданные слуги, как вы сможете убедиться сами. И прежде всего им присуща одна фундаментальная добродетель — они не умеют говорить. Среди всех этих существ Нид самый отважный и самый преданный. Так что мне хотелось бы, чтобы и вы доверяли ему.

Верран неохотно посмотрела через плечо на ковыляющее за ними неуклюжее создание.

— Я постараюсь, милорд. А что, людей в качестве слуг вы не держите?

— Не держу.

— Вы бы не могли доверять им?

— Они бы не могли доверять мне. Но это не имеет никакого значения. Предрассудки простолюдинов меня не заботят.

— А предрассудки знати?

— Лишь изредка.

— Следовательно, человеческое мнение вообще не слишком интересует вас?

Фал-Грижни задумался над вопросом.

— Самыми примечательными чертами человека являются ум и изобретательность. Поэтому люди представляют для меня определенный интерес, хотя взятые вкупе они, разумеется, отвратительны. Ум человека служит ему для усовершенствования в его пороках, а изобретательность помогает проявлять свою жестокость во все более изощренных формах. Иногда мне попадаются исключения из этого правила, но это бывает редко, крайне редко.

— Это любопытно, милорд. А вот на мой взгляд и исходя из моего личного опыта, люди, как правило, бывают добрыми и хорошими.

— В вашем возрасте я и сам так думал.

— Но… у вас что же, совсем нет друзей?

— За всю мою жизнь у меня было только трое друзей. Один умер еще мальчиком. Другой был убит разъяренной чернью менее полугода назад. С третьим я по-прежнему дружу.

Верран было трудно и понять, и представить себе такое, потому что у нее самой имелись десятки друзей и подружек и она в них души не чаяла; по крайней мере, так обстояло дело до ее замужества. Она исподтишка посмотрела на мужа. Выражение его лица было даже трезвее всегдашнего, и она лишний раз удивилась тому, что великий Фал-Грижни удосуживается отвечать на ее детские вопросы. Хотя, возможно, статус жены и обеспечивал ей определенные привилегии. Ей и в голову не приходило, что ему, не исключено, нравится держаться столь свободно и раскованно, не тая своей антипатии к расе людей, представителем которой он все-таки являлся.

— А тот, кого убили, случайно, не был Рев Беддеф? — не без опаски задала Верран очередной вопрос.

Рев Беддеф был высокопоставленным чародеем в Совете Избранных; на него набросилась разъяренная городская толпа. Его заковали в цепи и сбросили с крепостной стены Вейно в стремнину.

— Это был он.

— Какая чудовищная история! Я так и не поняла, как такое вообще могло случиться? И за что люди так ненавидели его?

— Его ненавидели, потому что в городе систематически распускали слухи, согласно которым Рев Беддеф и многие другие члены Совета Избранных использовали Познание для того, чтобы внушить герцогу Повону мысль о необходимости повысить налоги. В ту пору чернь особенно разъярилась и потребовала жертву, чтобы выместить на ней собственное разочарование. А Рев Беддеф, как никто другой, подходил на роль этой жертвы. Таким образом, гнев низов был отвлечен от настоящей мишени.

— Но это же не принесло никому никакой выгоды! О чем только люди думали?

— Люди, мадам, вообще не думают. Время от времени они действуют, и происходит это, как правило, по призыву того, кто стал — пусть и совсем ненадолго — их вожаком. В данном конкретном случае толпу призвали к насилию личные враги Рева Беддефа, которые являются также и моими заклятыми врагами.

— Вы хотите сказать, лорд, что такое может случиться и с вами? На вас могут напасть на улице?

До сих пор ей и в голову не приходило, что Грижни может оказаться уязвимым, как самый обыкновенный смертный. От него так и веяло неприступностью и неуязвимостью.

— Это не исключено, — безучастно ответил он. — Но, в отличие от Рева Беддефа, который тратил творческую энергию на изобретение самовозводящихся пирамид, я создал средства личной защиты.

— И что это за средства?

— О, они весьма многочисленны. С одним из них вам уже довелось столкнуться. — И в ответ на ее недоуменный взор, он добавил: — В Черной комнате. То есть в той комнате, в которой я вас только что нашел.

— Но это было чудовищно! Просто чудовищно! Я никогда не видела и не чувствовала ничего подобного!

— Надеюсь, что так. Тьма в Черной комнате…

— Какая она душная! Какая тошнотворная! Я даже не могу описать вам, что я там ощутила.

— Эта тьма, — с поразительным терпением продолжил Фал-Грижни, — которая ассоциируется со смертью и с ядовитым распадом света, представляет собой мое личное изобретение, причем самого зловещего свойства. Это могучее оружие, которое я в урочный час смогу обрушить на головы своих врагов. Но в моем распоряжении имеются и другие ресурсы. Если потребуется, изобретенный мною Ледяной Щит накроет весь дворец Грижни. Будьте уверены, я сумею постоять за себя и за своих близких!

— Постоять за себя — но против кого? Кому вы бросаете вызов? — Она помедлила. — Тот человек, который попытался напасть на вас вчера…

— Это был несчастный, разумом которого завладела чужая воля. Он, должно быть, и сам толком не понимал, что делает, и никакой ответственности он за это нападение не несет. Боюсь, он всего лишь понапрасну напугал вас, мадам.

— Ах нет, милорд. Совсем он меня не напугал. Когда прямо передо мной как из-под земли вырастает размахивающий ножом безумец, меня это не пугает, а только забавляет.

Грижни не без интереса посмотрев, на нее.

— Во всяком случае, таких людей вам бояться и впрямь не стоит. Но, будучи моей женой, вам следует предельно остерегаться Глесс-Валеджа и Хаика Ульфа. Они теперь стали и вашими врагами. Да и на благосклонность герцога рассчитывать не приходится.

— Я это заметила. Но почему его высочество не любит вас?

— Ему известно, что я распознал его слабость и некомпетентность в качестве правителя. Более того, он и зависит от Избранных, и трепещет перед ними. Хотя и то, и другое не сулит ему ничего хорошего.

— Но вы же не сказали ему об этом в открытую!

— Напрямую не сказал. Но и взглядов своих от него таить не стал. Я, знаете, не царедворец.

«Чего нет, того нет», — подумала Верран. А в ее собственном роду все мужчины были сладкоречивыми дипломатами. И бесстрашная прямота мужа повергала ее прямо-таки в отчаяние. Честность — это, конечно, хорошо, но…

Вслух она спросила:

— А что с Глесс-Валледжем?

— Ищет славы и благосклонности герцога. Умен, тонок и бесконечно подл — такое вот сочетание.

— А Хаик Ульф?

— Он ненавидит и боится Избранных. Ему не нравится их вмешательство в светские дела. Он воин и аристократ, уверенный в том, что все дела государства должны решать аристократы и воины. Воображение у него отсутствует, подлинный ум тоже, я о нем самого невысокого мнения и считаться с ним не намерен, — без обиняков пояснил Фал-Грижни.

Верран была не слишком уверена в справедливости подобной оценки, однако решила держать свое мнение при себе.

— А вот теперь я понимаю, где мы находимся, — сменила она тему. — Мои покои в дальнем конце этого зала.

— Вам, наверное, хочется освежиться, — заметил Грижни, критическим взглядом окинув ее растрепанные одежды. — А потом мы проследуем в главный зал и все мои слуги рады будут приветствовать вас. В зал вас проводит Нид. Вы теперь не боитесь оставаться с ним с глазу на глаз?

Верран, обернувшись, посмотрела на мутанта.

— Нид, — позвала она. — Мне кажется, я могу тебе доверять.

Нид радостно зашипел.

— Вы рассудили правильно, и вы не робкого десятка. Ваше поведение радует меня, мадам.

И не дожидаясь ответа на сделанный комплимент, Фал-Грижни отвернулся от жены и пошел прочь по коридору, предоставив леди Верран в одиночестве поразмыслить над уникальностью своего мужа и его положения в обществе.

Глава 4

За мутантами необходимо было приглядывать. Они были трудолюбивы и неутомимы, но несколько неуклюжи при исполнении домашних дел, требующих определенной точности и сноровки. Отрадным исключением являлись лишь трудовые навыки, связанные с умением прясть, ткать и вязать безупречные узлы. По-видимому, им помогали врожденные инстинкты, связанные с пребыванием в материнской паутине. И леди Верран решила воспользоваться искусством слуг.

Верран находилась сейчас на кухне дворца Грижни. Это было просторное помещение с высокими каменными сводами. Вокруг нее хлопотали мутанты. Все это утро они мастерили эластичные циновки, которыми предстояло покрыть полы. Сначала они ткали особые ленты из тонкой пряжи. Затем их окрашивали в различные цвета. А сейчас мутанты уже сплетали разноцветные полосы в большие красивые ковры. Работали они практически безупречно. Верран поглядывала на них не без удовольствия, потому что сейчас по истечении шести недель, проведенных ею во дворце Грижни, эти существа уже не казались ей столь странными и таинственными. И впрямь им оказались присущи верность хозяевам и готовность к самопожертвованию, какие не часто встретишь среди людей. А что касается их внешности… Теперь, привыкнув к присутствию в доме молодой госпожи, мутанты больше не прятали лица под клобуками плащей. И Верран обнаружила, что лицам этих темных волосатых созданий присуща гамма выражений, почти не уступающая человеческой. Глаза, которым случалось гореть грозным пламенем, смотрели, как правило, мирно и умильно, а когтистые лапы, способные разорвать человеческое лицо одним-единственным ударом, оказались, наряду с прочим, превосходными садовыми инструментами. И в конце концов, мутанты были далеко не такими уж страшилищами.

— А не понадобятся ли Вам дополнительные синие ленты? — спросила леди Верран. — Или хватит и тех, что есть?

Мутанты ответили успокоительным шипением. Просто поразительно, как по-разному звучало в разные минуты их шипение и сколько разнообразных чувств оно передавало. Верран обнаружила, что может поддерживать со слугами своего рода беседу. Чем дольше она прислушивалась к их шипению, тем больше похожих на слова и фразы оттенков в нем различала.

Она лишний раз проверила, как подвигается работа.

— Просто загляденье получится, — воскликнула она, и в ответном шипении мутантов ей послышалась признательность. Но они и впрямь заслужили похвалу, потому что дорожки действительно получались замечательными. Им предстояло украсить огромный дворец Грижни с его колоннами и куполами, а сам их рисунок — этакая голубая рябь — олицетворял воды канала Сандивелл; качество же от начала до конца оставалось безупречным.

Сегодня им предстояло проявить и кулинарное искусство. Во дворце ждали к ужину редкую гостью. Сюда обещала прибыть Гереза Вей-Ненневей.

Вей-Ненневей была чародейкой, одной из немногих женщин, допущенных в ряд Избранных, и единственной — входящей в Совет. Тем, что вопреки принадлежности к слабому полу ей удалось занять столь высокое положение, она была обязана своим выдающимся успехам в овладении Познанием. Будь она мужчиной, она, возможно, претендовала бы и на роль председателя. Женщина, обладающая удивительным могуществом, она была последним из личных друзей, который остался у Террза Фал-Грижни.

И хотя бы по этой причине, не говоря уже обо всех остальных, леди Верран хотелось оказать ей особенные знаки внимания. Впрочем, специальные приготовления были призваны порадовать не только ее, но и самого Фал-Грижни. И Верран не сомневалась в том, что они его сумеют порадовать. Конечно, он ничего не скажет, особенно в присутствии гостьи, но несколько удивленно поднимет брови и недолгая вспышка радости в его темных глазах подскажет леди Верран, что ее муж доволен. Никто другой не заметит этого, а Верран заметит. Раз уж она научилась разбираться во всем диапазоне шипения домашних слуг, то и мысли и настроения мужа перестали быть для нее тайной, хоть и выдает он это порой едва уловимыми улыбками и гримасами.

Подумав о муже, Верран нахмурилась. Конечно, кое-что читать по его лицу за эти шесть недель она научилась, но в общем и целом он оставался для нее полнейшей загадкой. Он относился к ней с неизменной и несколько рассеянной учтивостью и ни разу за все эти шесть недель не переступил порог ее покоев, равно как и она сама ни разу не побывала у него. Она бы вполне могла предположить, что просто-напросто не нравится ему, однако, исходя из того, что он достаточно часто искал ее общества — и, строго говоря, куда чаще, чем это предписывал этикет, — она понимала, что дело обстоит не совсем так. Более того, Террз Фал-Грижни был не из тех, кого волнует чужое мнение или какие бы то ни было предписания, и если он ищет ее общества, то не ради соблюдения этикета, а потому что ему нравится быть с ней. Страх Верран перед мужем мало-помалу уменьшился, хотя не исчез окончательно. Она до сих пор не оставила сомнений относительно того, не является ли ее муж сыном Эрты… И все же ей и самой, несомненно, нравилось его общество. Никто не умел говорить с таким изяществом, как Фал-Грижни, но, конечно, только тогда, когда на него нападала охота поговорить. Никто не обладал столь глубокими познаниями, никому не была присуща такая широта мировоззрения. Когда он заговаривал о надеждах, питаемых им в связи с будущим Ланти-Юма, город, казалось, оживал перед взором Верран и расцветал всеми цветами радуги. Чаще, однако же, куда чаще Фал-Грижни рассуждал о коррупции, вырождении и бесследном исчезновении былого величия. Но хотя его мудрости была присуща несомненная горечь, сама эта горечь никогда не была направлена против Верран. У нее создалось смутное впечатление, что она забавляет его, и это ее радовало, потому что ей постоянно хотелось отвлечь мужа от горестных раздумий. Тоска, порой находившая на Фал-Грижни, была ледяной и темной, ее причиной наверняка были загадочные для Верран страхи и обиды, одолевавшие этого, столь не похожего на остальных, человека.

Леди Верран не смела и надеяться на то, чтобы развеять эту печаль, и лишь время от времени, когда ей ненадолго удавалось разогнать зловещие тени, она от всей души ликовала.

— Лорд Грижни встречается с герцогом, — сообщила она мутантам. — Вечером, когда он вернется, у нас будет важная гостья. Увидев плоды ваших трудов, он будет гордиться вами.

Радостно зашипев, мутанты удвоили усилия.

Новая венериза герцога была великолепна. Зеленые шелковые паруса расшиты золотыми лилиями и розами. Руль и весла позолочены, а главная мачта изубрана черным гагатом. Сегодня венериза сошла на воду в первый раз. Ей дали название «Великолепная» — и она и впрямь была в своем роде совершенной.

На борту «Великолепной» герцог со своими приближенными возлежали на зеленых диванах посреди крытой паркетом палубы. Вокруг них во всем великолепии вставал город Ланти-Юм, но его красота оставляла их равнодушными. Шло важное совещание, в ходе которого герцог должен был обсудить важные государственные дела со своими лордами и с представителями Совета Избранных. Хотя на самом деле говорили сейчас главным образом о новой венеризе, и придворные наперебой спешили принести поздравления своему сюзерену.

— Великолепно, ваше высочество! Никогда не видел такой изумительной венеризы.

— Истинное чудо роскоши и красоты, ваше высочество.

— Его высочество преподал своим подданным замечательный урок. Его высочеству удалось поднять экстравагантность на уровень подлинного искусства.

— Эта венериза, ваше высочество, похожа на танцовщицу из Зеллании, — заметил пышно разодетый Бескот Кор-Малифон. — Та же ленивая грация, та же плавность!

— Отличное сравнение, Бескот, — явно обрадованный, ответил Повон Дил-Шоннет. — Потому что кажущаяся лень «Великолепной», как и кажущаяся лень танцовщицы из Зеллании, может неожиданно смениться более чем увлекательной активностью. И я докажу это вам всем.

Герцог, содвинув унизанные перстнями руки, хлопнул в ладоши, и тут же перед ним предстал судовой офицер в расшитом золотом зеленом мундире. Герцог отдал ему какое-то распоряжение. «Великолепная» содрогнулась, получив импульс, заставивший ее в буквальном смысле слова подняться из воды. А затем она помчалась вперед на совершенно немыслимой скорости, скользя над поверхностью канала, как скользил бы пущенный меткой рукой плоский камешек. Изумленные и обрадованные пассажиры восторженно закричали. «Великолепная» неслась с такой скоростью, что лодки и баржи не без труда уворачивались от ее стремительного приближения. На одной небольшой барже, груженной фруктами, люди оказались не столь проворными — и ее захлестнуло волной, струящейся из-под руля гигантской венеризы. Другую баржу «Великолепная», пролетая мимо, легонько задела, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы владелец баржи и большая часть его товара полетели через борт в запенившуюся воду. Отчаянные вопли владельца баржи слились с восторженными возгласами, доносящимися с борта венеризы, а горожане, стоя по обоим берегам канала, с ужасом наблюдали за происходящим. «Великолепная» промчалась мимо герцогского дворца, мимо дома Феннахар, мимо круглой башни Ка-Неббинон, мимо дома Беффела и, не снижая скорости, понеслась в сторону статуи Кройно Дета. Ветер играл в зеленых парусах, беззвучно вздымались золоченые весла; волна разрушения оставалась там, где промчался на своей яхте герцог. И лишь свернув под старый мост Итчей, герцог, не переставая смеяться, распорядился несколько сбавить скорость.

— Это истинное чудо, ваше высочество!

— Как вам это удалось?

— Эта венериза представляет собой дружественный дар и личное изобретение моего дорогого друга Саксаса Глесс-Валледжа, — пояснил герцог. — Так что техническую сторону дела пусть объяснит он сам. Ваше слово, Саксас!

Глесс-Валледж обаятельно улыбнулся.

— Разве, полюбовавшись изумительной картиной, благородное собрание обратилось бы к живописцу с вопросами о технике письма или же об источнике его вдохновения? Увы, создатель шедевра бессилен истолковать его происхождение. Настроившись на сугубо технический лад, он заговорит о красках, о маслах, с помощью которых смешал свои краски, об особо тонких кистях — и понесет еще много такого же, ровным счетом ничего не значащего, вздора. Он только бесцельно утомит слушателей. Хуже того, он омрачит впечатление, оставшееся у них от его шедевра, он уничтожит блеск, иллюзию, тайну… И тем самым погубит доверие, которое с самого начала вызвала у зрителей его работа. Короче говоря, ваше высочество, любое объяснение моих трудов чревато двойной опасностью: я и наскучу своим благородным слушателям, и низведу тайну «Великолепной» до смешного.

И, произнеся этот монолог, он насмешливо поклонился.

— Браво, Валледж!

И все находящиеся на борту «Великолепной» разразились веселым смехом. Все, за исключением Террза Фал-Грижни. А он застыл чуть в стороне от всего развеселившегося общества. В своем черном плаще он походил на ворона среди беспечных пересмешников. Рядом с ним стояла его верная союзница Гереза Вей-Ненневей.

— Характер и скорость движения этого судна имеют чрезвычайно простое объяснение, — заговорил Фал-Грижни, и все с удивлением посмотрели в его сторону. — Я готов объяснить вам это, чтобы вы могли осознать истинную причину своего веселья. Венериза благодаря Познанию снабжена великим множеством нервных окончаний, способных поглощать жизненную энергию и силу людей. Поглощаемая таким образом эманация придает судну невиданную скорость. В трюме заточены люди, энергия которых и служит источником питания. Сейчас они беспокоятся, теряют сознание, им кажется, будто их высосали досуха. Довольно скоро они умрут от истощения, после чего их заменят другими. Должно быть, речь в обоих случаях идет о приговоренных к смерти преступниках. Невелика опасность того, что запас людей, которых можно «потратить» на горючее для «Великолепной», когда-нибудь иссякнет. Если учесть свирепость наших законов и легкость, с которой у нас выносят смертные приговоры, список осужденных окажется поистине бесконечным. Но если представить себе маловероятное, если представить себе, что на осужденных преступников возникнет дефицит, другой институт, присущий нашему обществу, а именно рабство, всегда способен обеспечить необходимый запас человеческих тел. Поэтому веселитесь со спокойной душой — горючее у «Великолепной» не кончится никогда, — Голос Фал-Грижни звучал с безжалостностью северного ветра. Герцог и его приближенные выслушивали монолог с нарастающим беспокойством. Фал-Грижни вечно удается испортить людям все удовольствие. — Теперь, когда ваше любопытство по поводу устройства венеризы удовлетворено, — продолжил чародей, — мы, возможно, обсудим и вопрос о долге Ламмиса, ведь ради обсуждения этого вопроса нас, насколько я понимаю, сюда и призвали.

— У нас хорошие новости, — сухо начал герцог. — Келдхар Гард-Ламмиса предложил нам чрезвычайно выгодные условия. В обмен на временную и сугубо формальную передачу титула и управления фортификационными укреплениями Вейно городу Гард-Ламмису сроком на двадцать лет келдхар предоставляет нам пятнадцатилетнюю отсрочку по выплате имеющегося долга.

На мгновение воцарилась гнетущая тишина. Затем Фал-Грижни осведомился:

— И эти условия ваше высочество называет выгодными?

— Келдхар упомянул и о возможности предоставления дополнительных займов.

— В обмен на что?

— Этого он не уточнил. Но у меня нет причины сомневаться в благих намерениях и доброй воле наших братьев из Гард-Ламмиса.

— Они нам никакие не братья, — тихо и горько произнес Фал-Грижни. — Они наши соперники, а при удачном для них стечении обстоятельств они могут превратиться и в наших врагов.

— Судя по всему, вы, милорд, склонны видеть врагов там, где их на самом деле нет. Но мы понимаем вашу тревогу. — Герцог заговорил с внешним спокойствием, однако было понятно, что такой поворот разговора ему неприятен. — Однако враждебность Гард-Ламмиса — это вопрос спорный. А вот наши нынешние трудности — вопрос бесспорный.

— Трудности? — Грижни уже не давал себе труда скрывать подлинные чувства. — Может быть, речь идет о расходах? О тратах на дорогостоящие игрушки вроде вот этой? — Он описал в воздухе круг, указывая на всю «Великолепную» в целом. — Трудности, связанные с новыми театрами, цирковыми аренами и прочими бессмысленными созданиями пышной роскоши? Трудности в связи с великолепными дворцами, огромными поместьями, ослепительными бриллиантами, золотыми и серебряными безделушками для вашего высочества и для фаворитов вашего высочества? Именно на такие трудности вы и ссылаетесь? Именно ради них вы и готовы поступиться крепостью Вейно? Главной твердыней, защищающей нас от вторжения с материка?

Приближенные герцога смотрели на Фал-Грижни с нескрываемой враждебностью. Причем сами манеры чародея, его голос, дрожь его губ и горделивая осадка головы раздражали их даже сильнее, чем смысл его слов. С особенным вниманием следил за чародеем Глесс-Валледж.

— Но нам не грозит вторжение с материка, милорд, — вступил в спор Бескот Кор-Малифон. — Такого никогда не было и, надо полагать, не будет.

— Не будет до тех пор, пока мы удерживаем Вейно.

— Ну, так крепость и впредь останется за нами.

— За нами? А гарнизон в крепости будет из Гард-Ламмиса?

— Лорд, вы всегда ожидаете худшего…

— И у меня есть на то все основания. Вы все, и советники герцога, и члены Совета Избранных, извольте выслушать меня! Слишком долго в нашем городе пользовались недостойными способами сбора денег, причем и собирали-то их на недостойные цели. — Взгляд темных глаз Фал-Грижни буквально впился в герцога. Гереза Вей-Ненневей, продолжавшая стоять рядом с председателем Совета Избранных, легонько подняла руку, словно желая предостеречь его, но не отошла от своего друга. — Уже много лет и простой народ, и аристократия облагаются все более и более тяжкими налогами, а теперь их ресурсы, равно как и их терпение, разве не исчерпаны до последней капли? А уж как немилосердно обирают живущих в провинции за стенами города… Взять хотя бы налог на наследство, практически лишающий сыновей отцовского имущества. Вся знать настроена враждебно по отношению к существующему режиму. — Последнее замечание явно шокировало герцога, но Грижни невозмутимо продолжал: — Простой народ доведен до отчаяния, меж тем его сознательно отвлекают от подлинной причины бедствий и источника всех несчастий. Но в конце концов люди поймут, что к чему,— и тогда следует ожидать вооруженного восстания!

Высосав едва ли не все до последней капли из города и провинции, — продолжал Грижни, — власть обратилась к внешним источникам. Мы приняли воровское золото — и взамен предоставили убежище беглым преступникам из чужих краев. Мы отдали на откуп чужакам городскую гавань; наши чиновники берут взятки у иностранцев и предоставляют им взамен торговые льготы и концессии. А в последнее время мы начали брать и внешние займы, причем под ростовщический процент. Все это достойно самого строгого осуждения; подобная политика ослабила нас во многих отношениях, что наверняка не замедлит проявиться впоследствии. Но пожертвовать нашей воинской твердыней, впустить иностранные войска на землю Ланти-Юма — означает заявить о нашей возрастающей слабости, означает растрезвонить об этом на весь мир. Тем самым мы объявим собственный город лакомым трофеем для любого захватчика — и, не сомневайтесь, найдутся те, кто поспешит принять это к сведению. Это слишком высокая, слишком непомерная цена за… блестящие игрушки. Я говорю все это в двойном качестве — и от себя лично, и как магистр ордена Избранных. Я категорически заявляю: крепость Вейно не должна быть и не будет передана в чужие руки!

— Не должна? И не будет? — У герцога не осталось и следа недавнего благодушия. — Едва ли решение останется за вами, Грижни.

— Ваше высочество отвергает мнение Совета Избранных?

Фал-Грижни произнес последнюю реплику угрожающе.

— У Избранных право совещательного голоса. А вовсе не решающего.

— Но не означает ли сложившаяся ситуация необходимости исправить подобное положение вещей?

— Она означает необходимость исправить положение вещей вокруг Совета Избранных и его нынешнего председателя. В дни моего деда, позволю себе напомнить, дело обстояло совсем иначе. Избранные решали свои вопросы и не вмешивались в вопросы управления государством!

— В дни вашего деда у Избранных не было причины вмешиваться.

Герцог пришел в ярость.

— Но я не потерплю подобного вмешательства! Избранные отнюдь не всемогущи, и они обязаны подчиняться светским законам…

— Избранные — это верноподданные слуги вашего высочества, — ловко вмешался в разговор Саксас Глесс-Валледж. — Их единственная цель — преуспеяние города Ланти-Юм и его законного правителя. И если мы и проявляем чрезмерное рвение, то лишь потому, что судьба государства нам не безразлична.

— Излишнее рвение я бы простил, Саксас, — возразил герцог. — А вот публичного вызова не прощу никогда.

— Ни о каком публичном вызове и речи идти не может, — воскликнул Глесс-Валледж. — Господин председатель просто, несколько, увлекся и сам сейчас конечно же в этом раскаивается. Как раскаиваюсь за него и я. Но взволновало его исключительно, общественное благо.

— Я собирался поговорить о внешнем займе. Вопрос получил в данном случае неправомерное развитие. — Фал-Грижни мог сейчас пользоваться воплощением неколебимой гордости. — Я убежден в том, что крепость Вейно нельзя ни при каких обстоятельствах отдавать в залог под гарантию дальнейшего долга. Убежден настолько, что не остановлюсь перед использованием особых ресурсов, которыми обладают Избранные, для предотвращения подобного поворота событий.

Слово было наконец произнесено. Фал-Грижни облек в словесную форму главную угрозу, перед которой трепетали приближенные герцога. И они уставились на него в яростном молчании.

Лицо герцога из пунцового превратилось в темно-багровое.

— Вот оно как! — заорал он. — Вы угрожаете неповиновением в случае, если мы не удовлетворим ваших требований?

— Я обещаю противодействие.

— Значит, вы со своими колдунами задумали диктовать мне политику? Может, вы и править захотите вместо меня, а, Грижни? Может быть, вы и впрямь метите на мое место?

— Ваше высочество отвлекается от предмета дискуссии, — ледяным тоном заметил Фал-Грижни.

— Как бы нам всем не разъяриться, а потом не устыдиться, — начал с прибаутки Глесс-Валледж. — Разумеется, досточтимые лорды, дело не должно зайти так далеко. И нет никакого смысла в том, чтобы длить этот спор на свежем воздухе, когда нас видят и слышат все жители Ланти-Юма. На борту «Великолепной» имеется салон, в котором мы могли бы расположиться вдали от посторонних ушей. В салоне курятся благовония, там нас ожидает охлажденное вино и яства, способные обострить наши умственные способности и чувства.

Придворные восхищенно зашептались.

— Мой дух омрачился, Саксас, — вздохнул герцог. — Мне и впрямь не помешало бы отдохнуть.

Глесс-Валледж повел герцога по палубе; придворные почтительно потянулись следом за ними. На какое-то мгновение Фал-Грижни и его спутница заколебались. Вей-Ненневей была женщиной чрезвычайно высокого роста, едва ли меньшего, чем сам Грижни. Ее рост подчеркивали прямая осанка и высокая, на античный лад, прическа. На сильном и строгом лице пожилой женщины были ясно написаны сомнения.

— Ты скорее повредил делу, Террз, чем помог ему.

Она произнесла это с прямотой, право на которую дает многолетняя дружба.

— Мне казалось, Гереза, что в этом отношении мы с тобой заодно.

— В том, что касается твоих мотивов, да, заодно. Но не в том, что касается твоих методов. Они представляются мне непродуктивными.

— Вот как, мадам? — сухо переспросил он.

— Нет ни малейшего смысла в том, чтобы переходить в наступление. Это действительно так. Ты разозлил герцога и его приближенных. И, поступив так, тем самым нанес ущерб собственному делу, которое в равной мере является и моим, и сильно подыграл собственным врагам. Надо обратиться к иной тактике.

— Ну и что ты посоветуешь? Кланяться, льстить, заискивать, строить из себя подобострастного придворного? Превратиться во второго Глесс-Валледжа?

— Разумеется нет. Да ты бы и не смог вести себя так, даже если бы захотел. Но не следует искушать герцога столь явной непочтительностью, да и недооценивать собственных врагов тоже не стоит. Их у тебя бесчисленное множество, и подобное публичное поведение с твоей стороны идет им на пользу.

— Но глупость и тщеславие Дил-Шоннета выводят меня из себя. Никакого терпения на него не напасешься!

— И все же нетерпение следует маскировать.

— И в частном разговоре, и в официальном я всегда говорю то, что думаю. И никто не заставит меня изменить этому правилу, — возразил Грижни.

— В этих словах больше гордыни, чем честности. Есть много способов высказывать подлинное мнение, никого при этом не задевая.

—Я их не знаю.

Вей-Ненневей поняла тщетность своих усилий. Вздохнув, она переменила тему разговора.

— А что это за молодой человек стоял рядом с Кру Беффелом? Он смотрел на тебя с такой яростью. Он своим горящим взором напомнил мне «Занибуно» — ты ведь помнишь эту поэму?

— Ax, этот… Это младший сын Трела Уэйт-Базефа. Ему страсть как не терпится войти в число Избранных.

— А у него есть способности?

— Способности у него немалые, но отсутствует дисциплина и почти нет правильной методики. Через годик-другой он дозреет, и тогда я порекомендую его. А до тех пор я останусь противником этой кандидатуры.

— Ага, тогда мне понятно, почему он смотрел на тебя с такой ненавистью. Хотя, честно говоря, мне показалось, что в этом есть и что-то другое, что-то личное. — Пристально посмотрев на жесткое и напряженное лицо друга, она внезапно спросила: — А как твоя молодая жена? Я не успела поговорить с ней на свадьбе, но мне показалось, что она — очаровательное дитя.

Лицо Террза Фал-Грижни несколько подобрело.

— Она хорошая. Я познакомлю тебя с ней нынешним вечером.

— Выходит, счастливый брак?

Фал-Грижни как бы ненароком отвернулся от нее.

— Слишком рано судить об этом.

Да и не стал бы он обсуждать подобные вопросы ни с кем — даже с нею.

— Ты уже перестал считаться с тем, что намеченный тобою курс действий подвергает известной опасности и твою молодую жену? — как бы мимоходом спросила Вей-Ненневей.

Фал-Грижни резко повернулся к ней.

— Я тебя не понимаю.

— Прекрасно понимаешь, Террз. — Он удивленно поднял брови, поэтому она продолжала: — Ты разгневал герцога и его могущественных друзей в такой степени, что они уже предприняли несколько покушений на твою жизнь. Если подобные испытания лишь обостряют твое самоуважение, не говоря уж о самоуверенности, — что ж, я не против; это, разумеется, твое личное дело. — Она обратила внимание на то что ее слова, похоже, не столько сердят, сколько изумляют его. — Но сейчас ты, по-моему, зашел слишком далеко. Ты пригрозил систематическим противодействием политике герцога со стороны Избранных, а твои враги не замедлят объявить подобные намерения и поступки государственной изменой.

— Не сомневаюсь, — пренебрежительно ответил Грижни. — И что же, ты страшишься за Избранных?

— Не слишком. Избранные в состоянии защитить себя.

— А я в состоянии защитить не только себя, но и своих близких.

— Ты переоцениваешь собственные силы. Можешь презирать своих врагов сколько хочешь, но относиться к их делам и планам нужно серьезней. И если тебя обвинят в измене, ты окажешься в самой настоящей опасности.

— Ты преувеличиваешь.

— Мне так не кажется. И не забывай: если тебя казнят как предателя, то твою молодую жену ждет, скорее всего, та же участь.

— Такая возможность исключена, — заверил ее Фал-Грижни. — В случае нападения я обращусь к Познанию. Но я не предвижу и возможности нападения. Опасностям, о которых ты говоришь, не суждено воплотиться в жизнь.

Дальнейший разговор не имел никакого смысла. Вей-Ненневей и Фал-Грижни проследовали в салон и присоединились к герцогу и его свите. Герцог уже успокоился, а напитки и кушанья, обещанные Глесс-Валледжем, возымели на него благотворное действие. Зрачки герцога расширились, и настроение поднялось. Тем не менее весь остаток дня прошел в яростных спорах. Фал-Грижни неутомимо настаивал на необходимости реформ, и его обжигающе холодная и непримиримая манера держаться выводила из себя оппонентов. Прежде чем совещание закончилось, он, сам того не желая, сумел объединить всех своих врагов, и даже дипломатическое искусство Герезы Вей-Ненневей не смогло поправить положения.

Прежде чем совещание завершилось, Фал-Грижни объявил присутствующим, что Избранные прекращают выполнять жреческие и пророческие обязанности, связанные с вопросами о рождении, о смерти, о заключении брака, о торговых делах, о ставках в азартных играх и так далее применительно к аристократическим семействам Ланти-Юма до тех пор, пока не будет окончательно утрясен вопрос о крепости Вейно. Более того, Избранные снимают свою защиту с традиционных путей торгового флота Ланти-Юма.

Это заявление повергло Повона Дил-Шоннета в неудержимую и неконтролируемую ярость. Фал-Грижни проследил за реакцией герцога на свои слова, а затем, не сказав более ни слова, покинул салон. Немалое количество горячительного и освежительного ушло на то, чтобы хоть как-то успокоить герцога. Но даже после этого о подлинно хорошем настроении не могло быть и речи, хотя «Великолепная» по-прежнему мчалась по водам самых больших каналов к вящему изумлению толпящегося на берегу народа.

Фал-Грижни наконец прибыл домой. Верран, только взглянув на него, поняла, что ее муж разгневан и что его гнев никак не связан с нею самой. Ей оставалось только догадываться, что совещание с герцогом и его приближенными не завершилось триумфом. С Грижни прибыла и Гереза Вей-Ненневей — вся ум и поистине столичный шарм.

Ужин удался на славу, и настроение чародея явно улучшилось. Его тронутые льдом глаза постепенно оттаяли, а когда он наконец обратил внимание на новые циновки, то обрадовался и развеселился по-настоящему. Верран и сама пребывала в превосходном настроении. Но вот Вей-Ненневей, улучив удобную минуту, отвела ее в сторонку для разговора с глазу на глаз. Разговор затянулся надолго, а заключительные его фразы звучали потом в мозгу у Верран на протяжении долгих месяцев.

— Мне кажется, дорогая, Террз поступил правильно, женившись на вас. Вы, конечно, очень молоды, но все же вы с ним станете, по-моему, отличной парой. И я, наверное, не ошибусь, предположив, что вы готовы сослужить своему мужу великую службу? — Верран, несколько насторожившись, кивнула. — Тогда употребите все ваше влияние на то, чтобы убедить его умерить пыл по отношению к противникам и оппонентам. Попробуйте научить его держаться несколько скромнее.

— Научить лорда Грижни! — Сама мысль о такой возможности изумила Верран. — Да как же я могу? Он воплощение мудрости!

— Мудрости — да, я согласна. Вы вышли замуж за величайшего мудреца из всех, кто когда-либо жил или будет жить на земле. Но неслыханная мудрость и тот факт, что он гордится ею, заставили его практически порвать с остальными людьми. Я знала его еще совсем молодым человеком — и это всегда было так. Всю свою жизнь он был совершенно один, а поэтому, вопреки своей мудрости, он не знает и не понимает людей и не обладает должной терпимостью. И если он не сумеет перемениться, то навлечет на себя великое несчастье. Поэтому вы должны заставить его перемениться.

— Но я не обладаю ни малейшим влиянием на лорда Грижни!

— Обладаете, дорогая, поверьте! Так что воспользуйтесь моим советом — и употребите свое влияние во благо.

Глава 5

Через два дня герцог издал указ, согласно которому совокупное имущество Избранных впредь должно было подвергнуться налогообложению. Террз Фал-Грижни как магистр ордена Избранных резко заявил в ответ на это, что остров Победы Неса, будучи искусственным образованием, которое чародей своим искусством создал и посредством Познания, налогообложению не подлежит. Меж тем сам остров и воздвигнутые на нем здания представляли собой наиболее существенную часть принадлежащей Избранным недвижимости. Возражения герцога, подготовленные, очевидно, придворными учеными, содержали намек на необходимость в корне пересмотреть все права и привилегии Избранных, сформулированные в соответствующей хартии. Фал-Грижни незамедлительно созвал Совет Избранных. Верран, удивляясь собственной смелости, попросила мужа разрешить ей присутствовать на заседании.

Фал-Грижни не мог скрыть удивления.

— Но почему вам этого хочется, мадам? Что может вас там заинтересовать?

— Интересует — и все, — ответила Верран. — В конце концов, Избранные представляют собой одно из самых могущественных сообществ в городе. А сейчас, когда возник спор о налогах, между герцогом и Избранными могут начаться серьезные трения, которые вполне способны повлечь за собой важные последствия. И кроме того, мне почти ничего не известно об Избранных и о том, как они себя ведут. Поскольку я ваша жена, мне необходимо в этом разобраться.

— Звучит все это более чем здраво, — кивнул Грижни. — И проявляемый вами интерес меня радует. Добро пожаловать на наше заседание.

— Вот и чудесно! А меня всегда волновало, чем это занимаются ученые чародеи на своих собраниях. Приносят жертвы Эрте? Заклинают демонов?

— Едва ли так, мадам. — Губы Грижни дрогнули — верный признак того, что он готов улыбнуться. — Боюсь, проводимые нами процедуры не оправдают ваших ожиданий.

— Да нет, я уверена, что оправдают! Но вы уверены в том, что это вполне нормально?

— В каком смысле нормально?

— Я хочу сказать, как к этому отнесутся остальные? Может, им не понравится мое присутствие? Может, они и вовсе запретят мне присутствовать.

— Такие вопросы решаю лично я. И если я приглашаю гостя или гостью, и если эта гостья к тому же моя жена, то ни у кого из членов Совета не возникнет ненужных вопросов.

Верран снизу вверх поглядела на его высокомерное, даже несколько презрительное лицо.

— Вслух-то, может, никто и не задаст вам таких вопросов. Но не почувствуют ли они себя задетыми?

— Это не имеет никакого значения. Готовьтесь, мадам. Мы выезжаем через час.

Совещание должно было пройти на острове Победы Неса. Это был небольшой островок, сверкавший изумрудной зеленью посреди лагуны Парниса. Много поколений назад чародеи, столкнувшись с неприязненным отношением к себе со стороны итчей, примитивных волшебников Ланти-Юма, образовали совместно с другими образованными людьми общество Избранных и обратились к герцогу Джинишу Дил-Шоннету с просьбой благословить их союз соответствующей хартией. Герцогу, по понятным причинам, не хотелось этого делать, и он ограничился выпуском указа, который имел скорее насмешливое содержание. Согласно указу, подписание хартии должно было состояться в лагуне Парниса, однако Избранным запрещалось при этом пользоваться лодками, плотами и другими плавательными средствами. Тогдашним вожаком чародеев был человек по имени Нес и по кличке Глазастый, блестящий экспериментатор в области практических знаний. Осознавая необходимость заключения хартии, он согласился на издевательские условия герцога. В канун первого новолуния на седьмой год правления Джиниша Дил-Шоннета, Нес по кличке Глазастый в одиночестве проработал всю ночь. А когда на следующее утро в небе над Ланти-Юмом поднялось солнце, из вод лагуны Парниса уже поднимался зеленый остров. Герцогу волей-неволей пришлось подписать хартию. Таким образом появилось общество Избранных — к явному неудовольствию аристократов, приверженцев традиционного хода вещей, да и многих других. Остров назвали островом Победы Неса — и в последующие годы он верой и правдой служил Избранным во всей их разнообразной и, случалось, сугубо тайной деятельности.

Лорд Террз Фал-Грижни с женой отправились в путь на домбулисе. Их сопровождал Нид. Верран оделась в дорогое, но неброское платье, потому что стиль внешней скромности предпочитал ее муж, а ей хотелось, чтобы он мог гордиться ею. День выдался облачный, и над башнями и куполами города Ланти-Юм висела серебристая дымка, смягчая их очертания и приглушая буйство красок. Да и звуки, казалось, были приглушены: над водами каналов едва слышались выклики торговцев. Когда, отмеряя время, пробил колокол на башне Ка-Неббинон, даже этот звук прозвучал слабее всегдашнего. Воздух был прохладным и влажным в нем чувствовались свежие запахи моря.

Верран с удовольствием оглядывалась по сторонам, словно ей сейчас впервые довелось полюбоваться красотой родного города. Да ведь и впрямь на борт домбулиса она не ступала уже довольно долго. Конечно, они с мужем получали множество приглашений, однако Фал-Грижни не любил выезжать, если в этом не было особой необходимости. Правда, он недвусмысленно заявил, что его жена вольна ездить куда угодно при том условии, что ее будут сопровождать телохранители из числа мутантов. И кое-какие приглашения она действительно приняла. Но вскоре обнаружила, что недавние подруги относятся к ней с чрезмерной почтительностью, ведь она теперь как-никак стала леди Грижни. Более того, их разговоры казались ей, привыкшей к утонченным речам лорда Грижни, ребячливыми и вздорными, и, находясь в гостях, Верран чувствовала, что скучает по мужу.

Домбулис остановился у островного причала. Нид привязал его и помог хозяину и его жене подняться на берег.

В самой середине острова высилась Нессива — ошеломляющий комплекс зданий, в котором нашлось место множеству залов для аудиенций, залов для заседаний, кабинетов и лабораторий, а также помещение приватного свойства. Со всех сторон Нессиву окружали высокие деревья. Сады и парки, впрочем, были разбиты по всему острову. В садах находилось великое множество коварных ям и западней, в которые довелось угодить не одному прохожему.

Сады стояли безмолвные и пустые. Верран, Фал-Грижни и Нид прошли по тихому парку, затем очутились под аркой, за которой высилось здание. Его архитектура была проста — окна узкие, стены необыкновенно толстые. У входа не стояли стражники, потому что чародеи из числа Избранных не нуждаются в страже, состоящей из людей. В огромную дверь были вделаны стеклянные глазки, блестевшие причудливым блеском. Когда все трое подошли ко входу, этот блеск стал еще более интенсивным. Верран с изумлением уставилась на один из бездушных глазков и обнаружила, что он, в свою очередь, уставился на нее. Ей даже показалось, будто он моргнул. Что же это — игра ее собственного воображения? Фал-Грижни с Нидом успели пройти вперед, и Верран поторопилась их догнать.

Помещения в самой Нессиве оказались тесными и не слишком хорошо освещенными. Слабый свет просачивался лишь из окон, больше похожих на бойницы, глубоко посаженных в невероятно толстых стенах. Пол находился в полной тени. Оставаясь и сами в тени, чародеи в своих темных плащах скользили туда и сюда, что производило едва ли не гипнотическое воздействие. Своего предводителя они встретили со сдержанной почтительностью, а на его молодую жену поглядывали не без любопытства. Не было сказано почти ни слова. Все шли в сторону зала заседаний, который был расположен под центральным куполом. Лица чародеев показались Верран суровыми и встревоженными. В воздухе подобно опасному газу висело напряжение, и Верран невольно подумала о том, что выбрала не лучший день для визита. Но, разумеется, муж мог бы и просто приказать ей остаться дома. Или он ошибся в своей оценке возможной реакции Избранных на ее появление? Или, напротив, взял ее сюда, чтобы подчеркнуть свою власть? В случае с Фал-Грижни ни о чем нельзя было судить наверняка.

Зал заседаний оказался огромным помещением круглой формы, с куполообразным потолком, который поддерживали идущие в три ряда колонны. Купол был из серого гранита, а колонны — из простого черного базальта. И только пол здесь был из дорогого черного мрамора. Посередине зала на некоем возвышении стоял длинный стол с креслами для десяти членов Совета Избранных. Вокруг него амфитеатром поднимались ряды круглых скамей. Первые два ряда были оставлены для сорока старейшин. Начиная с третьего ряда предстояло рассесться остальным Избранным, а их, помимо пятидесяти вышеперечисленных, было еще сто шестьдесят, и, судя по всему, здесь они собрались сейчас едва ли не все. Общее количество мудрецов-чародеев казалось на удивление небольшим — особенно если вспомнить об их совместном могуществе: их немногочисленность подчеркивала гигантские размеры зала.

Фал-Грижни с женой прибыли сюда одними из последних. Верран надеялась где-нибудь притаиться с тем, чтобы остаться незамеченной, но Грижни подвел ее к первому ряду и усадил там вместе с Нидом перед тем, как самому подняться на главный подиум. Несколько более чем пожилых чародеев с недоумением взглянули в сторону Верран, и она почувствовала, что краснеет. Она решила не отрываясь смотреть на десятерых членов Совета — благо они находились прямо напротив нее. Ее муж, председательствовавший в Совете, оказался одним из самых младших по возрасту его членов, и это не могло не удивить Верран. Фал-Грижни казался ей человеком бесконечно мудрым и опытным, но почти все остальные члены Совета были гораздо старше его. Каким же образом ему удалось стать магистром ордена? Каким образом удалось сместить с этой должности своего предшественника — Леккела Дри-Ванниво?.. Сказав мужу о том, что она ничего не знает об Избранных, Верран не покривила душой.

Послышался шорох темных одежд — и в кресло рядом с Верран опустилась рослая женщина. Повернувшись к ней, Верран с радостью приветствовала союзницу своего мужа Герезу Вей-Ненневей. Кроме Вей-Ненневей, Верран знала в лицо еще двух участников Совета: здесь присутствовал Саксас Глесс-Валледж, закадычный друг герцога, а на дальнем конце стола восседал Бон Дендо, всем известный как великий мастер политического лавирования. Лица остальных семерых показались Верран едва знакомыми. Она подумала, что они, должно быть, всего несколько недель назад были гостями у нее на свадьбе. Но сейчас лица собравшихся были далеко не праздничными.

Фал-Грижни встал с кресла и неподвижно застыл на почетном месте во главе стола. Во всем огромном зале на мгновение воцарилась мертвая тишина. Затем Грижни заговорил совершенно непонятно. Верран вслушалась. Красивый голос ее мужа звучал то выше, то ниже, однако она не могла разобрать ни единого слова. Он говорил на древнеюмском — на древнем языке, оставшемся живым на протяжении нескольких поколений уже после объединения древнелантийского языка с наречиями островных городов. Древнеюмский был языком старинных ученых-чародеев. Воззвание на этом языке непременно открывало каждое заседание ордена Избранных. Так повелось со дней Неса по кличке Глазастый.

И как раз когда Верран решила, будто на протяжении всего совещания ей не доведется услышать ничего, кроме тарабарщины, воззвание завершилось. Фал-Грижни, не садясь на место, продолжил выступление уже по-лантийски. Верран напряглась. Уж это-то она должна понять или, по меньшей мере, ей так хотелось думать. Но и по-лантийски Грижни говорил сейчас едва ли более понятно, чем на древнеюмском. Он довольно пространно излагал процедурные вопросы, ссылаясь при этом на факты и обстоятельства, понятные только тем, кто был сведущ во всех тонкостях Познания. Этого требовал ритуал, но Верран почувствовала, что ее интерес вновь идет на убыль. Она уставилась на потолок, покрытый стеклянными расписными панелями, начала рассматривать изгибы купола. В серебряном небе над головой в этот миг пролетела морская птица — и Верран поневоле позавидовала ей. До сих пор предсказание Фал-Грижни сбывалось: совещание не оправдывало ее ожиданий. Ей было ужасно скучно. Она исподтишка поглядывала на сидевших с нею в одном ряду старейшин — как правило, это были седовласые старцы в черных одеждах, и ничто в их внешнем облике не намекало на наличие особых способностей, им якобы присущих, — способностей врожденных, но развитых и утонченных десятилетиями трудов и ученья. Почему несчастный Бренн Уэйт-Базеф так стремится войти в их число?.. Рядом с Верран сидел Нид. Клобук его был откинут, потому что лицо Нида не показалось бы отвратительным никому из присутствующих. Глаза мутанта неотрывно следили за его господином, на лице были написаны преданность и умиление. Верран посмотрела в ту же сторону — взглянула на мужа трезвыми глазами. Как правило, она почти не обращала внимания на его почти обескураживающую внешность, предпочитая вместо этого упиваться благозвучием его голоса. Или дело заключалось не столько в голосе, сколько в словах, которые этим голосом произносились? Такой пристальный взгляд ему бы наверняка не понравился, и она понимала это. Он привез ее сюда с тем, чтобы она набралась премудрости, с тем, чтобы увеличила запас собственных знаний, потому что знания он ценил выше власти, богатства или любви. Верран тряхнула головой, чтобы прогнать незаметно накатившую дремоту. И она выбрала для этого удачный момент, потому что именно сейчас Фал-Грижни закончил вступительную часть своей речи и слова его стали внезапно более чем понятными. А ведь Грижни, наряду с прочим, славился немногословием и убедительностью своих выступлений.

— Всем вам известно сложившееся положение. Герцог обложил имущество Избранных высоким налогом, распространив его и на данный остров, что представляется крайне спорным решением, потому что остров в его владения не входит. И сделал он это с тем, чтобы показать нам серьезность собственных намерений. Ему отчаянно нужны деньги. И сама эта потребность возникла в результате его бездумной и близорукой политики. Он проникается враждебностью ко всякому, кто даст ему противоречащий его собственным планам и желаниям совет или же осудит уже принятое им решение. Именно такой совет он и получил от Избранных в ответ на свое предложение заложить крепость Вейно городу Гард-Ламмис, и налог на наше имущество стал прямым следствием такого развития событий. При данных обстоятельствах мы можем и должны избрать одну из предлагаемых далее тактик.

Во-первых, мы можем искать благоволения его высочества полной и скорейшей выплатой всех налогов, а также снятием наших возражений в связи с его планами. Поступая так, мы на какое-то время обретем его милость. Во-вторых, мы можем отказаться платить налог, одновременно настаивая на собственных возражениях в связи с крепостью Вейно, надеясь на то, что наша решимость окажется достаточным средством, чтобы охладить пыл правителя… и уменьшить его страх. — Грижни сделал краткую паузу для поддержания интереса к своей речи. — В-третьих, мы можем заплатить испрошенное и вместе с тем настоять на своих возражениях, что, разумеется, вызовет с его стороны лишь дальнейшее раздражение. Наконец, мы можем отказаться от уплаты налога и одновременно с этим усилить противодействие проводимой герцогом политике. Я склоняюсь в пользу этой, четвертой, возможности, в поддержку чего позволю себе назвать две причины.

Следует четко осознать и объявить, что Избранные представляют собой самоуправляющееся сообщество, которое, благодаря присущим нам особым способностям, существует в городе-государстве Ланти-Юм как совершенно независимая сила. Хотя наше могущество очевидно, вопрос о нем сознательно игнорируется на протяжении всей истории лантийского государства. По различным причинам сугубо политического свойства мы как единое целое решили смириться во всех аспектах и без каких бы то ни было ограничений с властью герцогской династии Ланти-Юма. Но следует ли нам и желательно ли для нас вести себя с тем же смирением и впредь, это вопрос более чем спорный. Налогообложение нашего имущества имеет откровенную политическую подоплеку и именно в таком качестве оно должно быть отвергнуто с порога.

В дополнение к этому — и отвлекаясь от соображений чисто финансового плана, — встает вопрос об обязательствах Избранных заботиться о благополучии и процветании города. Нет ни малейших сомнений в том, что политический курс, проводимый Повоном Дил-Шоннетом, ослабляет государство и, не исключено, чреват для него в весьма недалеком будущем самыми пагубными последствиями. Разве это не затрагивает Избранных напрямую? На мой взгляд, затрагивает, потому что Избранные связаны с городом-государством Ланти-Юм узами традиции, родства, взаимных чувств и общей истории. И мы не можем даже подумать о том, чтобы разорвать эти узы, не поставив тем самым под угрозу глубинную сущность нашего сообщества. По этой причине наша заинтересованность в благополучии и процветании Ланти-Юма равнозначна инстинкту самосохранения. Мощью мы обладаем колоссальной. И ради общественного блага сейчас пришла пора употребить эту мощь. Следовательно, я намереваюсь усилить противостояние Избранных планам герцога относительно крепости Вейно и относительно многого другого, разработанного по той же схеме: ведь в наличии у правителя таких намерений сомневаться не приходится. Как председатель Совета Избранных я вправе принять подобное решение единолично. Но поскольку оно является столь серьезным и может повлечь за собой последствия, затрагивающие всех Избранных, я выношу этот вопрос на открытое обсуждение. Если среди вас найдутся противники выводов, к которым я пришел, то я готов выслушать их сегодня и взвесить услышанное.

Закончив речь, Фал-Грижни поднял левую руку в традиционном жесте, означающем открытие свободной дискуссии, и опустился в председательское кресло.

Верран теперь совершенно проснулась. Парадоксальная и хладнокровная манера, в которой муж изложил далеко идущие выводы, глубоко поразила ее. Чародеи, казалось, были в той же мере взволнованы что и она; они ерзали и перешептывались, что, вообще-то говоря, было им не свойственно.

Саксас Глесс-Валледж, также наделенный необычайным хладнокровием, первым вызвался сформулировать ответ. Когда он поднялся с места, собираясь начать речь, на лице у него были написаны задумчивость и тревога.

— Его непревзойденность Фал-Грижни говорил с решительностью и бескомпромиссностью, которые многих из нас удивили и повергли в растерянность. Понадобится некоторое время на то, чтобы взвесить все обстоятельства и возможные последствия предложенной им тактики с тем, чтобы дать на эти предложения тщательно продуманный ответ. Вследствие и по причине этого я предлагаю назначить комитет, который всесторонне исследует фискальную политику его высочества и на основе проведенного исследования даст свои рекомендации Совету. На проведение подобного исследования уйдет несколько месяцев, и мне остается только надеяться на то, что на протяжении всего этого времени лорду Грижни удастся совладать со своими необузданными порывами.

Нид тихонько зашипел. Верран с удивлением посмотрела на него. Мутант сидел, презрительно поджав губы. Невозможно было определить, понял ли он слова Валледжа или всего лишь отреагировал на оскорбительные нотки, которые время от времени проскальзывали в хорошо поставленном голосе чародея. Затем Верран посмотрела на мужа. Лицо Фал-Грижни оставалось невозмутимым и совершенно непроницаемым. И все же Верран — и она сама не могла понять почему — бросило в дрожь.

— Но есть моменты, — не повышая голоса, продолжил Глесс-Валледж, — которые настолько очевидны, что реакция на них не требует продолжительных раздумий. И эта реакция должна оказаться однозначно отрицательной. Во-первых, его непревзойденность Фал-Грижни упомянул в качестве доказанного или не требующего дальнейших доказательств факта то обстоятельство, что решения, принимаемые нашим правителем, представляют собой опасность для судеб страны. Но это всего лишь личное мнение лорда Фал-Грижни. Да и как можно было бы доказать такое? Наш город-государство — самая гордая, самая могущественная и самая богатая страна на всем Далионе. Так оно было всегда, так же будет и впредь. Да и есть ли у нас хоть малейшая причина относиться к этому иначе? Неужели предложенная передача в залог крепости Вейно свидетельствует о крушении нашей экономики? Да и кто вправе судить о таких вещах? Герцог Повон, правитель нашего государства по праву рождения? Или магистр Грижни, могущество которого в рамках Познания велико и неоспоримо, тогда как его способности государственного мужа вызывают самые серьезные сомнения? Я предоставляю почтенному собранию ответить на этот вопрос.

Прежде чем продолжить, он позволил себе легкую ироническую улыбку.

— Лорд Грижни постулирует тот факт, что данный остров Победы Неса находится вне юрисдикции герцога и, следовательно, не подлежит налогообложению. В ответ на это я могу указать лишь на самое очевидное: остров находится в самом центре Ланти-Юма. То, что на него так долго не распространялось налогообложение, можно рассматривать исключительно как знак доброй воли со стороны правящей династии. Но в настоящее время означенная добрая воля пошла на убыль. Его непревзойденность председатель совершенно справедливо подчеркнул тот факт, что действиями герцога руководит, возможно, чувство личной вражды. Но по отношению к кому? Разумеется, не по отношению к обществу Избранных в целом. Не секрет, а следовательно, нет никакого греха упомянуть об этом, что отношения между его высочеством и председателем Совета носят далеко не дружественный характер. Тайные лазутчики докладывают его высочеству о том, что Фал-Грижни, возможно, затевает недоброе, и, судя по тому, что мы услышали от него сегодня, в таких донесениях имеется своя правда. Если бы герцог Повон не сомневался в том, что магистр и Совет Избранных не питают к нему недобрых чувств, он и сам не ожесточился бы в ответ, а тем самым со взаимными манифестациями враждебности было бы покончено раз и навсегда.

Механику столь удивительной метаморфозы он расписывать во всех деталях не стал. Да в этом и не было никакой необходимости.

— И наконец, заключительный аргумент председателя, — продолжал Глесс-Валледж. — Он затрагивает обязанности Избранных вторгаться в государственные дела. Что возразить на это? Как ответить на злонамеренную попытку извратить принципы, на которых основывается наше сообщество? Собратья, разве мы с вами политики? Или же мы мудрецы-чародеи, назначение которых состоит в том, чтобы разгадывать тайны Вселенной? Стоит ли нам вторгаться туда, где нас не ждут и не зовут и где мы не сможем принести никакой пользы? Или же нам следует сосредоточиться на своей работе с тем, чтобы исполнить предназначение Избранных? Друзья мои и собратья, для ответа на этот вопрос я заглянул в глубину собственной души. А теперь предоставляю вам с присущей вам мудростью сделать то же самое.

Закончив на этой тяжелой и меланхолической ноте, Валледж опустился в кресло.

Леди Верран была потрясена настолько, что забыла о всегдашней скромности. Обратившись к Вей-Ненневей, она спросила:

— Неужели все маги импровизированно ораторствуют с таким мастерством?

— Насколько я знаю Глесс-Валледжа, он готовил эту речь долгие недели, — ответила Ненневей. — Дорогая моя, ваш муж идет на колоссальный риск.

Теперь поднялся с места член Совета по имени Джинзин Фарни. По его внешности можно было безошибочно судить о его крестьянском происхождении и именно по этой причине он пользовался особенной популярностью у простолюдинов Ланти-Юма. Черты лица у него были грубые, лоб низкий. Но за невзрачным фасадом скрывались ум, образование и поразительная искушенность в мирских делах.

— Глесс-Валледж говорил со всегдашней последовательностью и осторожностью. Но если воспринять его слова буквально, то единственным доказательством возможной правоты Фал-Грижни и его теории стало бы какое-нибудь грандиозное несчастье. Что касается лично меня, то мне не хотелось бы стать свидетелем несчастья только для того, чтобы убедиться в правоте чьих-то слов. Я подхожу к сложившейся ситуации, исходя из собственных познаний в истории города, и мои наблюдения заставляют меня сделать выводы, сходные с теми, к которым пришел председатель Совета. Ради нашего общего блага герцога необходимо незамедлительно направить на путь истинный, заставив свернуть с ошибочного и пагубного.

Фарни здесь очень уважали, и его слова произвели сильное впечатление на собравшихся. В поддержку доводов Фал-Грижни выступил Дрервиш Дей-Лимит. Его поддержал и Чес Килмо. Однако осторожный мудрец Ледж Ром-Юзайн выступил в пользу Глесс-Валледжа, его примеру последовали еще двое или трое красноречивых ораторов. Лишь Бон Дендо оставил свое мнение при себе.

Леди Верран огляделась по сторонам. Чародеям в амфитеатре, как старейшинам, так и представителям низшего звена, было явно не по себе. Меж тем растерянность и замешательство, сейчас очевидные, члены общества Избранных испытывали крайне редко. Верран и представить себе не могла, что эти легендарные и даже несколько зловещие люди могут прийти в подобное смущение. Они перешептывались, как самые обыкновенные смертные.

А ее муж?.. Верран вновь посмотрела на подиум. Он сидел, как всегда, неприступный и непроницаемым взглядом смотрел на своих коллег. Она вспомнила его слова о том, что как председатель Совета он вправе решить этот вопрос единолично. Ей пришло в голову, что он, возможно, открыл дискуссию лишь ради уважения к коллегам. Не исключено, что он собирается самым внимательным образом выслушать всех ораторов с тем, чтобы затем хладнокровно поступить по-своему. Судя по всему, многие из собравшихся в зале магов воспринимали происходящее точно так же, потому что они не переставали перешептываться и этот шепот сливался в единый, пожалуй, разгневанный хор. В какой-то миг Фал-Грижни повернул голову, и Верран увидела его глаза. Он посмотрел прямо на нее, причем лицо его ничуть не переменилось, и все же она почувствовала… но что?.. пожалуй, одобрение и поддержку.

В одном из задних рядов поднялся с места молодой, но тучный и даже несколько обрюзгший человек. Зеленая кайма вокруг эмблемы двуглавого дракона у него на плаще свидетельствовала о том, что он принят в число Избранных совсем недавно.

— Ага, вот оно! Начинается, — пробормотала Вей-Ненневей. — И раньше, чем я думала.

Верран испытующе посмотрела на нее.

— Этого толстяка зовут Ниро Лис-Дедделис, он креатура Глесс-Валледжа. Валледж вечно поддерживает кандидатуры каких-нибудь молодых людей и, по существу, проводит их в число Избранных. Зато потом они, разумеется, чувствуют себя перед ним в долгу. Дедделису и хочется расплатиться с благодетелем. Но почему-то мне кажется, что он малость перестарается.

Верран не поняла этих тонкостей. Она села так, чтобы смотреть в лицо Дедделису.

— Услышанное нами сегодня граничит с государственной изменой! — Дедделис буквально полыхал, обуреваемый праведным гневом. Но эффект был не так велик, потому что голос у него оказался неожиданно писклявым. — Это возмущает меня, это огорчает меня, а главное, ужасает! Тут, среди нас, находятся некоторые, настолько укоренившиеся в структурах власти нашего сообщества, что они, как им кажется, вправе посягать и на высшую государственную власть. Мы все коренные лантийцы — и все же наши сограждане относятся к нам со страхом и недоверием. А если говорить о людях невежественных, то и с ненавистью! И сейчас мне кажется, что я их даже не осуждаю, потому что и мне, Ниро Лис-Дедделису, предатели ненавистны! Поэтому я призываю коллег раз и навсегда показать всему миру, что вызывающее поведение одного лидера не может превратить в предателей нас всех! Мы должны воспротивиться тирании в рамках собственного сообщества, и поэтому я настаиваю на голосовании! Настаиваю на нем и требую его!

Его яростная жестикуляция была столь же красноречива, как и слова.

— Почему он так орет? — спросила Верран.

— Потому что он молод, — пожала плечами Ненневей.

— Но что тут вообще происходит?

— Как мне представляется, молодой протеже Валледжа только что совершил колоссальную ошибку. Я говорю о голосовании, на котором он настаивает. Для того чтобы перевесить волю председателя Совета, необходимо собрать девяносто процентов голосов. Подобный расклад просто-напросто исключен. Голосование, если оно, конечно, состоится, только, укрепит позиции вашего супруга..

— Ага, понятно.

Верран стало немного легче. Она взглянула на подиум. Фал-Грижни и Джинзин Фарни о чем-то переговаривались. На лице у одного из сторонников Валледжа, Леджа Ром-Юзайца, было написано глубочайшее отвращение. У самого Валледжа был такой обескураженный вид, словно его любимый щенок только что опрокинул шахматную доску и перевернул фигуры. Конечно, многие из подводных течений оставались для Верран загадкой, однако в одном она сейчас не сомневалась: ее мужу не о чем было беспокоиться. Поэтому она с еще большим интересом принялась следить за дальнейшим развитием событий.

— Член ордена Избранных Ниро Лис-Дедделис, ученый и чародей, слово предоставляется вам.

Даже столкнувшись с дерзкой выходкой, Фал-Грижни не пожелал уклониться от ритуала.

— Ваша непревзойденность, будучи чародеем и членом ордена Избранных, я настаиваю на проведении общего голосования по вопросу об отношении Избранных к политике его высочества.

Молодой чародей произнес это столь же формально, более того, в его голосе послышались подобострастные нотки.

Но если Грижни и заметил подобострастие, то оставил его без внимания.

— Значит, так тому и быть. Давайте же немедленно проголосуем и подсчитаем голоса с тем, чтобы потом перейти к рассмотрению других вопросов.

Было ясно, что и голосование он считает пустой формальностью.

Рядом с собой Верран услышала воистину убийственное шипение. Она посмотрела на Нида, который, в свою очередь, угрожающе взирал на Дедделиса. Мутант уже выпустил когти. Он начал подниматься с места, но Верран успела положить руку ему на плечо.

— Прекрати, Нид! Немедленно прекрати! — Ее голос звучал необычно резко. — Если ты устроишь здесь переполох, лорд Грижни пожалеет о том, что взял тебя. Ему будет за тебя стыдно, понял? Очень стыдно!

Внезапно возникшая необходимость голосовать не застигла Избранных врасплох. К ручке каждого кресла была прикреплена коробка, в которой лежали две таблички — черная и белая. И вот по рядам прошел писец с урной, в широкую прорезь которой каждый из членов ордена опускал одну из своих табличек.

— Белая табличка означает одобрение намерений вашего мужа, — пояснила Вей-Ненневей. — А черная, наоборот, несогласие с ними.

Верран внимательно наблюдала за происходящим. Насколько она могла судить, большинство чародеев опускало в урну белые таблички. Когда писец подошел к их креслам в середине первого ряда, Вей-Ненневей бросила в урну белую табличку, а затем озабоченно нахмурилась.

— Он же выиграет, — сказала Верран.

— Это совершенно очевидно. Причем очевидно настолько, что я гадаю, в чем, собственно говоря, здесь фокус.

— Но вы же сказали, что этот неуравновешенный молодой толстяк совершил глупую ошибку, предложив голосовать.

— Возможно, это и так. Остается только надеяться, что за всем этим не скрывается ничего другого.

— А что же тут может скрываться?

— Не волнуйтесь, дорогая моя. Должно быть, я и сама зря тревожусь, — сказала Ненневей. — Наверняка вам уже известно, что Террз в состоянии постоять за себя.

— Постоять за себя в каких обстоятельствах?

— Ну, например, защититься от любой интриги, предпринятой коллегами.

— Но кому придет в голову затеять такую интригу, мадам? Или Избранные считают, что лорд Грижни руководит Советом некомпетентно?

— Он чрезвычайно сильный руководитель, и, соответственно, у него есть враги. Но безвольный руководитель, не имеющий врагов, вовсе не обязательно хорош. А Фал-Грижни — подлинное воплощение воли. И даже его злейшие враги вынужденно признают это.

— Так каких же качеств хорошего руководителя ему недостает?

— Дипломатичности. Терпимости. Выдержки. Гибкости. И еще необходимой во многих случаях уклончивости. Все эти качества у Фал-Грижни отсутствуют.

Верран почувствовала себя несколько задетой.

— Если у него отсутствует столь многое, то чего ради его выбрали на эту должность?

Нахмурившись, она отвела взгляд от собеседницы.

Сидя за маленьким столом в одном из концов зала, писец в присутствии трех свидетелей подводил итоги голосования. Настроение у большинства чародеев было унылое, прямо-таки похоронное. Лис-Дедделис стоял в центре довольно большой группы людей. Он громко говорил и отчаянно жестикулировал. Верран, пристально посмотрев на него, подумала, что он не выглядит молодым человеком, только что совершившим колоссальную ошибку.

— Террза не выбирали магистром. Он выиграл свою должность, — сказала Вей-Ненневей, и Верран с удивлением посмотрела на нее.

— Как это выиграл? В лотерею?

— Разумеется нет!

— Тогда прошу прощения за свое невежество.

— Вы ничуть не более невежественны, чем большинство наших сограждан. Такова политика Избранных — как можно меньше сообщать посторонним о наших процедурах. Должность магистра и председателя Совета — это прерогатива того из мудрецов-чародеев, кому присуща наибольшая мощь в рамках Познания. Так повелось еще со дней Неса. Позже не раз возникал разговор о необходимости учитывать и некоторые другие качества, но пока суд да дело, прежнее правило остается в силе. На протяжении многих лет положение Фал-Грижни никем не оспаривалось, потому что его мощь в рамках Познания не знает себе равных. Потому-то я в такой мере и озадачена.

— Вы имеете в виду это голосование?

— Да. Решение Грижни таким путем отменить не удастся. Но если число поданных против него голосов достигнет четверти от общего количества чародеев, а такое вполне вероятно, это будет признано достаточной причиной для того, чтобы кто-нибудь послал ему официальный вызов на соревнование за пост председателя. А если дело сложится именно так, состоится и само состязание, и его победитель будет объявлен магистром и председателем Совета. Но невозможно хотя бы на миг поверить в то, что такой щенок, как этот Дедделис, осмелится вступить в состязание с Фал-Грижни. Из подобной схватки Дедделис вышел бы с навсегда помраченным разумом, и ему самому об этом, конечно, известно.

— Но, может быть, он и не хочет вступать в состязание? Может, он просто рисуется?

— Это крайне опасная для него бравада.

Голоса меж тем подсчитали. Писец поднялся на подиум, чтобы объявить результаты. Общее количество Избранных составляло двести три человека, из них на сегодняшнем совещании присутствовали сто девяносто девять. Писец насчитал пятьдесят три черные таблички.

Ниро Лис-Дедделис поднялся на ноги.

— Недоверие, — торжествующе возопил он. — Недоверие! В поддержке отказано! Авторитет председателя Совета Грижни поставлен под сомнение!

— Что это на несчастного дурака нашло? — пробормотала Вей-Ненневей, и Верран услышала ее слова.

По всему залу чародеи с откровенным недоумением переглядывались и перешептывались.

— Поставлен под сомнение кем, маг Лис-Дедделис? — со всегдашней невозмутимостью осведомился Фал-Грижни.

Воцарилась мертвая тишина. Но на Лис-Дедделиса это, похоже, не произвело ни малейшего впечатления.

— Я предъявляю вам формальный вызов, ваша непревзойденность, — провозгласил он. — По праву, дарованному мне общим для нас всех законом, я предъявляю вам вызов!

Фал-Грижни всмотрелся в лицо молодого соперника.

— Позвольте мне удостовериться в том, что я понял вас правильно. Вы предъявляете мне формальный вызов и настаиваете на состязании в рамках Познания по правилу Неса. Вы состоите в рядах Избранных всего полгода и претендуете на пост магистра?

— Совершенно верно, ваша непревзойденность.

— И это означает, маг Лис-Дедделис, что вы обладаете способностями, о наличии которых мы не подозреваем, не так ли?

— Чем обладаю, тем и обладаю. Я не утверждаю, будто я достоин председательского поста. Но я твердо убежден в том, что обязан противодействовать акциям, которые представляют собой опасность как для города, так и для самих Избранных. Чего бы это лично мне ни стоило, в этом мой долг. Долг мага и честного человека.

— Какая глупость, — буркнула Вей-Ненневей, обратившись скорее к себе самой, чем к Верран. — Этот молодой глупец окончательно лишился разума. А я уверена, что Террзу этого совершенно не хочется.

— Так почему бы ему тогда не отказаться?

— Он не может отказаться, поскольку ему предъявлен формальный вызов. Отказ равнозначен признанию собственного поражения, и в этом случае Дедделис автоматически становится председателем Совета.

— Вот этот — и председателем? — брезгливо спросила Верран. — Но у него же совершенно отсутствует достоинство.

— И это самое малое, что можно о нем сказать.

После недолгого раздумья заговорил Грижни.

— Я не отказываюсь принять ваш вызов. И все же я даю вам определенное время на то, чтобы вы самым тщательным образом продумали возможные последствия своих действий.

— В отличие от вас, ваша непревзойденность, я не страшусь возможных последствий собственных действий и мне не нужно дополнительного времени на размышления. Все, что мне нужно, это прямой ответ.

— Что ж, вы его получите, — сказал Грижни. — Поскольку вы ссылаетесь на правило Неса, я хочу для вашей собственной пользы напомнить вам о некоем дополнительном праве. Вызов сохраняет силу до тех пор, пока он не принят или не снят инициатором. Но каждый из присутствующих здесь чародеев, превосходящий вас старшинством в структурах организации, имеет право перехватить у вас первенство с тем, чтобы предъявить вызов самому. — Лис-Дедделис никак не отреагировал на услышанное. — Не угодно ли кому-нибудь из высокопоставленных магов поступить именно таким образом?

Двести без малого чародеев принялись отчаянно перешептываться.

— Что он имеет в виду? — спросила Верран.

— Любой из высокопоставленных магов может вступить в состязание с Грижни вместо Дедделиса, нравится это самому Дедделису или нет, — пояснила Ненневей. — И если несчастному глупцу повезет, кто-нибудь из его друзей так и поступит.

Кажется, несчастному глупцу и впрямь повезло, потому что тут слово взял Глесс-Валледж.

— Ваша непревзойденность, друзья, собратья, чародеи! Страстная приверженность идеалам, присущая магу Дедделису, ставит нас всех в неловкое положение. Убеждения моего молодого друга заставили его предъявить формальный вызов, естественные последствия чего представляются нам всем чрезвычайно нежелательными. — В ровном голосе Валледжа послышались сконфуженные нотки. — Поскольку маг Дедделис вступил в орден Избранных по моей рекомендации, ответственность за создавшуюся ситуацию падает в каком-то смысле на меня. Поэтому я по праву старшинства перехватываю предъявленный вызов у Лис-Дедделиса.

Дедделис уставился на Валледжа как загипнотизированный. По рядам скамей прошел вздох облегчения. Взгляд бесстрастных глаз Фал-Грижни был обращен теперь на Валледжа.

— Я не возражаю, — сказал он. — И принимаю решение, согласно которому состязание пройдет здесь и начнется немедленно. Маг Глесс-Валледж, это вас устраивает?

— Целиком и полностью, ваша Непревзойденность, — спокойно ответил Валледж. — Я считаю это состязание пустой формальностью.

— Что ж, в таком случае не пожелаете ли вы сами выбрать форму и метод состязания?

— Как говорится, проверенное временем лучше любых новаций. Давайте вступим в бой согласно Дройлю самого Неса!

— Что это значит? — спросила Верран у союзницы мужа. — Что такое Дройль? Неужели Валледж и лорд Грижни действительно вступят в бой? Пожалуйста, не допусти этого, Нид.

Мутант уже давно неодобрительно шипел в кресле рядом с ней. Услышав слова Верран, он умолк, однако не переставал ерзать.

— Ваш муж и Валледж вовсе не собираются драться. Они померяются силою в рамках Познания. И ни одному из них не грозит физическая опасность. Если бы в поединок с Грижни вступил Лис-Дедделис, то из-за неравенства их способностей это могло бы оказаться для Дедделиса опасным. Но в случае с Валледжем это не так, потому что он и сам обладает великой мощью.

— Значит, он может выиграть?

— Едва ли… если, конечно, не… — Вей-Ненневей резко сменила тему. — Есть множество форм и методов соревнований по Дройлю. Когда Валледж упомянул о Дройле самого Неса, он тем самым потребовал проведения состязания по самой древней и, собственно, изначальной системе, которая названа так в честь аппарата, изобретенного Несом.

— Что это за аппарат?

— Сами увидите.

На подиум поднялось довольно большое число магов. Избранные не пользовались помощью слуг, потому что им не хотелось подвергать опасности разглашения тайну своих совещаний. Даже наиболее трудоемкие мероприятия и процедуры осуществлялись самими чародеями. Вот и сейчас одетые в черное маги унесли с подиума длинный стол (члены Совета тем временем спустились в зал). На возвышении остались только Валледж и Грижни. Один из магов, не поднимаясь на подиум, привел в действие здешнюю машинерию. Две из плит пола разъехались в разные стороны. С тяжелым лязгом проржавленных пружин в воздух медленно поднялся Дройль самого Неса.

На взгляд Верран, он представлял собой всего лишь две большие будки прочной конструкции, закрытые со всех четырех сторон каждая. Стены будок были сделаны из темной, слабо поблескивающей субстанции — то ли из металла, то ли из темного стекла.

— Выглядит не слишком страшно. Что это такое?

— На внутренние стены в каждой из будок нанесены символы и рисунки, позволяющие члену Ордена избранных всецело сосредоточиться и довести свои мысленные процессы до уровня, способного обеспечить проекцию, — пояснила Ненневей. — Вы не знаете, что такое проекция? Ну, ничего. Сейчас сами увидите.

Фал-Грижни и Глесс-Валледж прошли в предназначенные для них будки. Двери будок закрыли снаружи на засов, таким образом оба мага превратились в узников. Как только засовы были задвинуты, в глубине каждой из будок вспыхнул слабый свет. И сразу же оба участника состязания стали отчетливо видны сидящим в зале. И Грижни, и Валледж сидели в будках, каждый из них сосредоточенно всматривался в исписанную символами стену.

— Им не мешает, что все это происходит на глазах у публики? — спросила Верран.

— Они нас не видят. С их стороны стены непрозрачные. И слышать нас они тоже не могут, потому что вещество, из которого изготовлен Дройль, является звукоизолирующим. Каждый из них отрезан сейчас от остального мира и оставлен наедине с символами, которые помогут ему войти в круг Познания.

— А что произойдет, когда они войдут?

Гереза Вей-Ненневей ничего не ответила. Ее внимание было всецело сосредоточено на Дройле. Верран меж тем огляделась по сторонам. Присутствующие в зале чародеи тоже были всецело поглощены происходящим. Ниро Лис-Дедделис подался в кресле вперед, он не отрываясь смотрел на своего наставника Валледжа. Верран почувствовала, как на запястье ей легла когтистая лапа. Обернувшись, она посмотрела на Нида: он отчаянно моргал.

— Все в порядке, Нид. Никто его не обидит. Мадам Вей-Ненневей сказала, что нет никакой опасности.

Верран надеялась, что ее слова прозвучали убедительно. Но Ниду так не показалось, и он отвернулся от нее с горестным шипением.

Чародеи сидели в будках Дройля с одинаково отсутствующим выражением на лицах. Глаза у них были закрыты; казалось, оба погрузились в транс и, возможно, потеряли сознание. Или уснули. Верран всмотрелась в лицо своего мужа. Оно было бледным, но, с другой стороны, он всегда был бледным. Возможно, на челе чуть резче обычного обозначились морщины, однако на таком расстоянии да еще при неважном освещении об этом трудно было судить наверняка. Неважное освещение, но почему? Разве сквозь застекленные сферы купола в зал не льется дневной свет? Верран посмотрела вверх. Застекленные сферы оставались на прежнем месте, однако дневной свет сюда почему-то не проникал. Напротив, в зале становилось все темнее и темнее. Она уже не видела магов, сидящих в задних рядах. Одновременно и непрерывно в зале становилось все холоднее, так что на руках у Верран появилась гусиная кожа. Она потянулась к Ниду, взяла его за лапу и крепко сжала ее. Чем темнее становилось в зале, тем ярче разгорался свет в будках Дройля: сейчас он озарял их глубину, лица их временных обитателей и еще несколько футов темного подиума.

И тут Верран увидела то, что имела в виду Вей-Ненневей, говоря о проекциях. В двух противоположных концах подиума материализовались две фигуры. Поначалу зыбкие и неопределенные, они приобрели затем четкие очертания и несомненную материальность. Скоро их можно было признать людьми — пусть несколько туманными и не вполне вещественными, но тем не менее людьми. Светлые сперва контуры становились все темнее, расплывчатые лица приобретали характерные черты, стали заметны детали костюма и особенности внешнего облика, — и вот перед публикой предстали два симулякрума, то есть подобия людей. Это были двойники Фал-Грижни и Глесс-Валледжа. Чуть меньше, чем в натуральную величину, но в точности они. Верран перевела взгляд со своего мужа, сидящего в Дройле, на его двойника, стоящего в темном плаще на краю подиума, и удивилась. Тот Фал-Грижни, что оставался в будке, сидел закрыв глаза, и лицо его было бледно. Глаза же симулякрума были широко раскрыты и взор насторожен. И на лице у него можно было прочесть выражение, которое напугало Верран. Она никогда еще не видела его таким, хотя как раз это лицо и повергало в трепет его врагов. Напротив, фигура Саксаса Глесс-Валледжа не производила столь внушительного впечатления — симулякрум был меньше ростом, как-то расплывчат, и лицо у него казалось не столько властным, сколько хитрым.

Симулякрумы окинули друг друга взглядом. Оба были безоружны, так что Верран подумала, что они едва ли сойдутся в бою. Но вскоре она обнаружила, что ошиблась.

Проекция Грижни поплыла навстречу своему противнику. Она двигалась медленнее, чем человек, и бесшумно, как облачко пара, подгоняемое легким ветерком, а также неуверенно, как будто сам воздух представлял для нее в своем продвижении серьезное препятствие. Проекция казалась сейчас столь же бесплотной, как дым. Вся ее жизненная сила словно бы ушла в глаза и сосредоточилась в них; свет их в полумраке зала казался на удивление ровным. Проекция Валледжа отступила на шаг и застыла на месте. Симулякрум Грижни выбросил вперед руку, как человек, собирающийся плыть во мраке. Длинный черный рукав тут же вздулся, столкнувшись с сопротивлением воздуха. Из растопыренных пальцев вырвались пять сгустков какого-то черного вещества. На полдороге эти сгустки превратились в змей, и по рядам зрителей прокатился ропот.

— Террз в отличной форме, — заметила Вей-Ненневей.

Змеи опустились на плечи второму симулякруму и принялись, извиваясь, расползаться по всему его телу. Скоро симулякрум Валледжа оказался опутан ими с ног до головы, причем со стороны казалось, будто его обволакивает темный и густой дым. В будке истинному Глесс-Валледжу стало трудно дышать; зрители видели, каких сил ему стоит хотя бы не задохнуться вовсе. Его двойник опустил голову, какое-то время простоял, опутанный змеями, а затем широко развел руки. Змеи ниспали с его тела, несколько секунд помелькали в воздухе, а затем исчезли, превратившись в бесформенный пар, который тут же поднялся под купол зала.

Ободренный таким поворотом поединка, симулякрум Валледжа перешел в контратаку. Он стремительно испустил туман в форме отдельных полос, которые тут же сплелись в сеть, и эта сеть поплыла по воздуху к остановившемуся на месте Грижни. Двойник Грижни поднял обе руки. К вящему изумлению Верран, полупризрачные пальцы удлинились вытянулись, стали плоскими, приобрели резкие края и в конце концов превратились в десять устрашающего вида лезвий. Этими лезвиями симулякрум Грижни изрубил наплывающую на него сеть — и вот уже от нее не осталось ничего, кроме клочьев дыма.

И вновь симулякрум Грижни подался вперед, угрожающе помахивая в воздухе всеми десятью лезвиями. Проекция Валледжа отступила в сторону и оторвалась от пола. Несколько мгновений она парила в воздухе, а потом опустилась вновь. Пять лезвий тут же впились ей в плечо, разорвав черный плащ и все, что было под ним. Намерение Грижни было ясно: он решил отсечь противнику левую руку.

Верран ахнула. Чародеи, с волнением следящие за поединком, безмолвствовали. В будке Дройля лицо Саксаса Глесс-Валледжа исказилось гримасой боли, он отчаянно зажмурился. Должно быть, он закричал, запрокинув голову и мучительно напрягая жилы на шее, но звукоизолирующая будка не позволяла этого услышать.

Отсеченная рука поплыла по воздуху. Широкий черный рукав опустился на пол, кисть отрубленной руки, однако, продолжала то сжиматься, то разжиматься, словно в ней оставалась еще какая-то жизнь. Верран, испугавшись, почувствовала, что на нее накатывает тошнота. Она отвернулась от подиума, стиснула обеими руками когтистую лапу Нида, глубоко вздохнула. Тошнота пошла на убыль.

«Это ведь не человек, а только проекция, — напомнила она себе. — Никакой не человек».

И она заставила себя вновь посмотреть на подиум.

Отсеченная рука растаяла. Над тем местом, где она только что лежала и трепетала, парило в воздухе облачко темного дыма. Симулякрум Грижни вплотную придвинулся к сопернику. Симулякрум Валледжа отступил. Сделав глубокий вдох, он выпустил затем воздух изо рта и носа. Но это оказалось не воздухом, а темными смерчами, которые тут же завились вокруг лезвий Грижни, тупя острия и режущие кромки. Черным смерчем заволокло лицо Грижни и даже глаза. Проекция отшатнулась — судя по всему, ее ослепили. У себя в будке настоящий Террз Фал-Грижни поднес руку к глазам. Когда он сделал это, его проекция покачнулась и как бы прошла через первую стадию дематериализации. Но затем Фал-Грижни восстановил полную концентрацию — и соответственно отвердела проекция. Ее лицо оставалось прежним, но лезвия исчезли, и теперь у нее были обыкновенные руки с обыкновенными пальцами. А за это время проекции Глесс-Валледжа удалось частично восстановить отрубленную руку. Теперь из левого плеча у симулякрума торчала полупризрачная культя, пальцев на которой еще не было.

И вновь симулякрум Грижни пошел в атаку. Теперь он наслал на противника тысячу крошечных дротиков. Они поплыли в воздухе — медленно, по нормальным стандартам, но в контексте данного поединка более чем грозно. Симулякрум Валледжа поднял руку. Рукав — и без того широкий — раздулся и превратился в сотканный из тумана щит, в который понапрасну впились чуть ли не все дротики. Лишь одному или двум удалось миновать преграду и достигнуть цели — и они взорвались, оставив в облике симулякрума большие рваные раны. У себя в будке подлинный Глесс-Валледж весь напрягся, и глаза у него невольно раскрылись. А его симулякрум в существенной мере дематериализовался и стал почти совсем прозрачным. Внешние контуры стали расплывчатыми и на какой-то миг вся проекция оказалась на грани распада и исчезновения. Грижни меж тем произвел еще один залп — и симулякрум Валледжа — теперь прозрачный и призрачный — отпрянул на самый край подиума.

Проекция Грижни, однако же, начала расти. На глазах у всего ордена Избранных она потемнела, отвердела и увеличилась в размерах. Теперь она доходила бы среднему человеку до пояса — и это было свидетельством экстраординарной мощи Фал-Грижни в рамках Познания. Ледяное безжалостное лицо казалось маской, высеченной из белого мрамора, — настолько уже отвердел симулякрум. Плащ стал кромешно-черным, утратив малейший намек на недавнюю прозрачность, и когда симулякрум медленно вознес над головой обе руки, то расточаемая им тьма могла бы сравниться с ночною.

Но Глесс-Валледж еще не был побежден. На лице его, в будке Дройля, можно было увидеть сейчас глубочайшую сосредоточенность и такую неистовую решимость, сталкиваться с которой людям доводится не часто. Полураспавшийся было симулякрум воспользовался сейчас собственной призрачностью, окружив себя облаком темного пара, в котором окончательно растворилась его фигура. Теперь проекцию Валледжа было невозможно увидеть. Весь подиум заткал густой туман, сквозь который можно было различить лишь фигуру симулякрума Грижни и обе будки Дройля.

Несколько мгновений Грижни провел, пытаясь отыскать в наплывающем со всех сторон тумане своего исчезнувшего противника. Затем, словно в порыве внезапной осторожности, крупная фигура съежилась, вернувшись к первоначальным размерам. И это оказалось со стороны Террза Фал-Грижни дьявольски умным ходом. Потому что какую-то долю секунды спустя из тумана ударил ослепительный всполох света, заряженного энергией, — и ударил он как раз туда, где только что находилась голова «подросшего» симулякрума. И свет этот вовсе не поплыл с неторопливостью пара — нет, он ударил со скоростью и силой миниатюрной молнии. Чародеи, присутствующие в зале, разразились дружным вздохом изумления, потому что никогда еще на состязаниях по системе Дройля не происходило ничего подобного. И почти сразу же вслед за первой из тучи ударила вторая молния, на этот раз удар пришелся заметно ниже и попал симулякруму Грижни в грудь. В теле симулякрума образовалась сквозная рана, а точнее, зияющая дыра, и тут же весь подиум заволокло кромешно-черным туманом.

Верран невольно вскрикнула, а Нид яростно зашипел. Проекция Грижни напомнила корабль, пораженный прямым попаданием вражеской батареи. Туман мало-помалу начал рассеиваться — и сквозь него забрезжил симулякрум Валледжа — серая фигура, в распоряжении у которой по-прежнему находился страшный огонь. Валледж уже полностью восстановил левую руку. Из его рук вылетела еще одна молния — и попала в цель, практически лишив проекцию Грижни правого плеча. Верран посмотрела в будку. Лицо ее мужа скривилось от боли, и это чудовищно напугало ее; кроме того, было видно, что он с трудом удерживается у себя в кресле.

Раздался треск, вспыхнуло пламя, ударила еще одна молния и отрубила симулякруму Грижни ногу по колено. Отрубленная нога просуществовала еще несколько секунд, прежде чем утратила очертания и превратилась в пар. Не будучи в состоянии удержаться на ногах, симулякрум опустился на колено.

Верран судорожно стиснула руки, она почувствовала, что у нее самой разламывается все тело.

— Как это отвратительно!

К ее удивлению, Вей-Ненневей согласилась с нею:

— Валледж ведет себя неэтично. Его поведение, согласно нашему моральному кодексу, можно даже назвать преступным.

— В каком смысле?

— Он пользуется формой Познания, не принятой в состязаниях по системе Дройля, и это дает ему преимущество. Он освоил новую технику, тщательно подготовился, а затем приказал своей креатуре Дедделису призвать к общему голосованию в надежде застигнуть Фал-Грижни врасплох. Что ж, это ничуть меня не удивляет, такое похоже на Глесс-Валледжа. Но не извольте сомневаться, я непременно оспорю победу, достигнутую столь беззастенчивым способом.

Следующая молния повергла симулякрум Грижни на пол. Медленно и бесшумно проекция опустилась и какое-то время пролежала в неподвижности, одновременно утрачивая четкость очертаний. Лицо настоящего Фал-Грижни выглядело сейчас совершенно пустым.

Проекция Валледжа приблизилась к поверженному наземь сопернику и нанесла ему еще один световой удар. От этого удара симулякруму Грижни снесло полчерепа, и в аудитории послышался приглушенный ропот.

Вей-Ненневей вздохнула.

— Вот и конец. Но я буду протестовать.

Какое-то время Верран с ужасом смотрела на симулякрума. У него отсутствовало пол-лица. Часть головы превратилась в бесформенное облако темного пара, а часть — исчезла напрочь. Верран быстро перевела взгляд на будку, в которой ее муж сидел бледнее самой смерти, однако живой и здоровый.

Поверженная и практически уничтоженная фигура внезапно затрепетала и выпустила тонкую струйку заклубившегося по подиуму тумана. Судя по всему, у Фал-Грижни оставались волевые резервы, о которых и не подозревал его противник. Туман обвился вокруг проекции Валледжа, быстро поднявшись на уровень грудной клетки. На лице у симулякрума и на лице у реального Валледжа в будке было написано совершенно одинаковое изумление.

Остатки симулякрума Грижни подползли к проекции Валледжа, и в зале принялись перешептываться, придя в полное смущение.

Террз Фал-Грижни поднял голову, выражение его лица изменилось, он весь подобрался, словно для последнего усилия. И в этот миг проекция Грижни беззвучно взорвалась, разлетевшись на тысячи острых, как иголки, осколков, которые пронеслись по воздуху на поразительной скорости. Град острых обломков обрушился на проекцию Валледжа, вспорол дымчатое и нетвердое вещество, из которого она сейчас состояла, и превратил фигуру с человеческими пропорциями в бесформенные клочья тумана.

Саксас Глесс-Валледж бессильно поник, упершись лбом в стену будки. Глаза его были широко раскрыты, взгляд казался незрячим. Над подиумом парили в воздухе легкие черные облачка — это было все, что осталось от обеих проекций. На какое-то время эти облачка зависли в некоей неопределенности. Затем, словно подхваченные незримым ветром, некоторые из них слетелись навстречу друг дружке, слились, потемнели — и вот из образовавшейся тучи медленно выплыла фигура Фал-Грижни. Туман еще вился вокруг нее. Возродившаяся к жизни проекция Грижни махнула рукой — и весь туман, и все, что осталось от Валледжа, сразу же испарилось и уже паром поплыло над рядами амфитеатра. Когда облачко проплывало над головой у Верран, она привстала с места и дотронулась до него. Облачко оказалось горячим, как человеческая кровь, и она торопливо отдернула руку.

Облачка сперва посветлели, потом исчезли окончательно. И лишь проекция Грижни, который, несомненно, вышел из поединка победителем, гордо постояла на подиуме, а затем дематериализовалась без постороннего понуждения. Состязание по системе Дройля было закончено. В зале сразу же стало и теплее, и гораздо светлее.

Фал-Грижни каким-то образом открыл запертую снаружи на засов дверь и выбрался из будки. Осанка его оставалась горделивой, а шаг — твердым. Никаких признаков того, что он только что выдержал жесточайшее испытание, заметно не было. Вопреки своей всегдашней сдержанности, Избранные разразились бурными рукоплесканиями.

Грижни поблагодарил публику за овацию легким кивком.

— Займитесь чародеем Валледжем, — ровным голосом распорядился он. — И уберите Дройль.

Люди сразу же бросились выполнять его распоряжение. Двое магов низшего звена извлекли Глесс-Валледжа из будки и на руках унесли с подиума. Глаза Валледжа были открыты, однако, судя по всему, он лишился чувств. Сработала незримая машинерия, и Дройль начал опускаться под пол.

Террз Фал-Грижни повел совещание, стремясь к его скорейшему завершению. Судя по всему, победа в состязании убедила его в правомочности единолично принятого решения. Он объявил о том, что сконструированные Избранными устройства, предназначенные для отражения нападения со стороны убийц, грабителей, похитителей и насильников, должны впредь стать недоступными герцогу и всем, кто его поддерживает.

Эти слова не вызвали никаких возражений.

В домбулисе по дороге домой Грижни молчал, а Верран не решалась потревожить его. Чародей, сидя на корме, смотрел на воду. Облака рассеялись, и солнце светило ему сейчас прямо в лицо, вследствие чего все черты проступали со скульптурной четкостью. Верран поневоле исподтишка поглядывала на него. Ее муж был неестественно бледен. Вокруг глаз лучиками расходилось великое множество мелких морщинок, на которые она прежде никогда не обращала внимания. Тени на лице казались такими черными, словно их наложили углем, а чело рассекала глубокая вертикальная складка. Верран увидела или скорее почувствовала, что он смертельно устал и, возможно, испытывает физическое страдание. Ей пришло в голову, что она могла бы положить руку ему на чело, чтобы разгладить морщины, и она уже почти собралась сделать это, но все-таки не решилась.

Они прибыли во дворец Грижни. Извинившись перед женою со всегдашней учтивостью. Фал-Грижни удалился в свои покои. Там он и пробыл в уединении весь остаток дня. Он ничего не сказал Верран о своих намерениях, но она сама решила, что ему хочется отоспаться.

День выдался долгим, одиноким и скучным. Верран какое-то время провела в саду, но вскоре пресытилась даже тамошней красотою. Она хотела было написать какие-то письма, но не сумела сосредоточиться, потому что перед ее мысленным взором витали события, разыгравшиеся нынешним утром. Она ненадолго зашла к мутантам, но обнаружила, что не в настроении выслушивать кряканье и шипение. В конце концов она направилась в огромную дворцовую библиотеку с ее несметными залежами манускриптов, карт, юридических грамот и переписанных от руки книг. Она выбрала книгу Рева Беддефа «История Избранных» и принялась за чтение. Рев Беддеф был, судя по всему, на редкость эрудированным чародеем. И кроме того, он до самой смерти был одним из немногих друзей Фал-Грижни. Интересно, а что поделывает сейчас сам Фал-Грижни? Утомило его состязание или, может быть, наделило недугом? Такого не может быть — он же неуязвим! Но почему у него тогда такой болезненный и утомленный вид? И нет никакого смысла в том, чтобы послать кого-нибудь из мутантов его проведать. Ни одно из этих существ, даже Нид, никогда не осмелится переступить через порог его личных покоев, пока не будет призван хозяином.

Всю вторую половину дня до самого вечера Верран провела за чтением. И к наступлению сумерек утратила в значительной мере былое невежество насчет Избранных и истории их ордена. В конце концов она поужинала — в одиночестве и без малейшего аппетита.

После ужина сосредоточиться на чтении стало и вовсе не возможно. Верран попробовала было еще почитать, но сразу же отложила книгу в сторону. Поднялась с места и принялась расхаживать по дворцу, переходя из одной пустой комнаты в другую, чем-то непонятным ей самой обеспокоенная и словно бы растревоженная. Она блуждала по дворцу долгие часы; было уже далеко за полночь. Свечи успели догореть до основания, прежде чем она наконец отправилась в постель.

Ночь выдалась холодная, и все же под шелковыми одеялами ей стало душно. Верран вертелась ерзала, мяла простыни. Стало ясно, что ей не уснуть. Промаявшись час или около того, она оставила последнюю надежду. Откинула одеяла и спрыгнула с кровати. Босоногая, она привидением проскользнула по залитой лунным светом спальне; в ночной рубашке перешла из одной комнаты в другую, потом в третью, — и вот уже она оказалась в коридоре.

Свечи догорели. Лунный свет падал в окна, сквознячком веяло вдоль холодных полов. Перед ней в полумраке тянулся высокий коридор. Верран шла на цыпочках, чтобы свести к минимуму соприкосновение с ледяным мраморным полом. По коридорам она кралась, не проронив ни звука, переходила из залитых лунным светом покоев в палаты, полные тьмой, проходила мимо открытых окон, из которых веял теплый ветер, принося ароматы сада и обвевая ей щеки; время от времени ей попадались по дороге красноглазые существа, облаченные в серое, и, узнав свою госпожу, провожали ее покорными взглядами.

А она все шла и шла, и сердце у нее в груди бешено колотилось, а шаг становился все медленнее и медленнее по мере того, как она приближалась к цели своего ночного путешествия. У черного портала она остановилась и прислушалась. Из сада доносилось пение сверчков, там жужжали насекомые и шелестела листва, но больше она не слышала ничего. Верран открыла дверь и прошла в покои Фал-Грижни, переступив через этот порог впервые в жизни.

Она остановилась в залитой лунным светом передней, озябнув и окончательно заробев. Никого из мутантов не было поблизости. Не раздавалось ни звука, нигде не было ни малейшего признака жизни. На цыпочках она прошла из передней в следующую комнату. Босые ноги стыли на каменном полу, да и руки у нее были как две ледышки. Она ускорила шаг, минуя одну незнакомую ей комнату за другой, пока не очутилась у порога той, которую искала.

Комната оказалась большой, однако скудно обставленной: здесь не было почти ничего, кроме нескольких резных кресел, точно таких же шкафов и высокой кровати на массивном постаменте и под балдахином. И сам балдахин оказался самым тщательным образом задернутым. Оставалась лишь одна-единственная узкая щель, казавшаяся входом в темную пещеру, в которой спал Фал-Грижни. И внезапно проникнувшись полной уверенностью, Верран поняла, что он вовсе не спит. Нет, он бодрствует, разумеется, бодрствует. В молчании она приблизилась к ложу, скользнула в темную щель и впервые в жизни легла рядом со своим мужем.

Глава 6

Поблизости от канала Лурейс тянулась примерно на полмили пешеходная дорожка, по которой считалось модным прогуливаться в лучах солнечного света. На террасе над этой дорожкой, которая называлась Прендивет-Саунтер, сидел маг Саксас Глесс-Валледж. Впервые за несколько недель, прошедших после поражения, нанесенного ему Фал-Грижни, он почувствовал себя в силах выйти из дому, и следы перенесенных испытаний еще можно было прочесть у него на лице, да и в движениях тоже. Вид у Глесс-Валледжа был хмурый, замкнутый; его молодое, почти мальчишеское лицо приобрело суровость, скорее подобающую зрелому возрасту. Черный плащ с двуглавым драконом он сменил на обычную уличную одежду — возможно, затем, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. На столике перед ним стояли кубок вина и чаша с фруктами, но он не прикоснулся ни к тому, ни к другому.

Валледж всматривался в толпу прогуливающихся по Саунтеру. И вот он высмотрел того, кто был ему нужен, — кряжистого мужчину в форме офицера герцогской гвардии. Перегнувшись через парапет, Валледж окликнул его:

— Эй, командир! Идите сюда, Ульф!

Лорд Хаик Ульф поднял глаза, встретился взглядом с Валледжем и с откровенной неохотой остановился.

— Слушаю?

— Поднимайтесь ко мне, командир!

Брови Ульфа удивленно поползли вверх. Он не желал иметь никаких дел с Глесс-Валледжем, да и со всеми остальными магами тоже. Ни для кого не было тайной то обстоятельство, что Ульф ненавидел Избранных — замкнутую и крепко спаянную шайку подозрительных волшебников, у которых не хватало духу даже на то, чтобы называть свою профессию так, как она называется на самом деле. Ученые-чародеи — так они предпочитали именовать себя, всячески отрицая собственную причастность к колдовству. А еще они называли себя исследователями — как угодно, лишь бы не предстать перед миром под настоящим именем! Послушать их, так весь их орден не что иное, как безобидное академическое общество, время от времени проводящее заседания только затем, чтобы обсудить философские и натурфилософские вопросы. Подумав об этом, лорд Ульф мрачно усмехнулся. Он-то знал, что это не так, да и все это знали. В распоряжении у этих так называемых ученых имелись силы и средства, какие и не снились нормальным, по-настоящему порядочным людям.

Именно знания, которыми обладали Избранные, позволяли им оказывать большое влияние на городские и государственные дела, — правда, лишь в тех случаях, когда им самим этого хотелось. Нельзя было исключать и того, что они носятся с мыслью целиком взять бразды правления в свои руки. Подумав об этом, лорд Ульф окончательно разозлился. Мысль о том, что компания непредсказуемых в своих поступках и чужеродных остальному обществу колдунов может взять под свой контроль государственные дела, казалась ему невыносимой. Такие вопросы, как сбор налогов и пошлин, продвижение по службе генералов и чиновников, переговоры с иноземными правителями, судьбы войны и мира, — все это должно было, как повелось сыздавна, оставаться под контролем наследственной аристократии, одним из представителей которой был он сам. Под контролем аристократии и, разумеется, военных. Таков нормальный порядок вещей.

К счастью, члены ордена Избранных были, как правило, слишком погружены в свои таинственные ритуалы и секретные сборища, чтобы более или менее часто вмешиваться в государственные дела, — хотя, на взгляд лорда Ульфа, и вмешательство, имеющее место, было само по себе нетерпимо. Так, по крайней мере, обстояло дело, пока магистром Совета Избранных не стал Террз Фал-Грижни, к которому лорд Ульф относился с невыразимой ненавистью. Фал-Грижни оказался человеком своенравным и властолюбивым. Фал-Грижни начал проявлять недопустимый интерес к государственным делам и оказался человеком слишком могущественным, чтобы его мнением можно было пренебречь. Лорд Ульф не принадлежал к пассивным натурам и не в его характере было терпеть не устраивающую его ситуацию, особенно если ее изменение и исправление находилось в рамках его собственных возможностей. Но все попытки устранить Фал-Грижни оказывались до сих пор безрезультатными. И вот теперь с ним, с Ульфом, хочет поговорить Глесс-Валледж. Человек он скользкий и обходительный, он тоже волшебник, но поговаривают, что он и сам стремится к свержению Фал-Грижни. Так что, как знать, беседа с ним может оказаться и небесполезной.

Хаик Ульф поднялся на террасу и тяжело опустился в кресло напротив Валледжа всем своим крупным и грузным телом.

— К вашим услугам, мастер, — сказал он довольно недружелюбным тоном.

Они заказали еще один кубок вина, и Хаик Ульф сделал добрый глоток. Глесс-Валледж пристально посмотрел на него. Ульф был известным нахалом и грубияном, но дураком его не считали. Так что, как знать, беседа с ним может оказаться небесполезной.

Пока Валледж раздумывал над тем, как бы поудачней начать разговор, паузу прервал Хаик Ульф:

— Ну как, оправились после своего позора?

Глесс-Валледж не мог скрыть удивления.

— Прошу прощения, командир?

— Я слышал, что какое-то время назад вы сцепились с Фал-Грижни. И он с вас чуть не спустил шкуру.

Откуда Хаику Ульфу стало известно о событиях, разыгравшихся на совещании Избранных? Неужели распустила слух эта мерзавка жена Грижни?

— А откуда у вас такие сведения, командир?

— Да не волнуйтесь, у меня имеются свои источники. Я знаю столько, что это весьма удивило бы вас, мастер.

— Не сомневаюсь в этом. Всему городу Ланти-Юм известно, что от начальника герцогской стражи Хаика Ульфа почти ничего не утаишь. — Валледж пустил в ход одну из своих обаятельных улыбок. — Но мне больше пришлось бы по вкусу, если бы вы называли меня просто по имени.

Ульф широко развел в стороны огромные руки.

— Вот как? А мне казалось, будто вам, чародеям, хочется, чтобы весь мир знал, кто вы такие.

— Кое-кому из нас — вне всякого сомнения. Что же касается меня, то, на мой взгляд, аристократическое имя говорит о человеке куда больше, чем любой титул, дарованный ему в ордене Избранных.

Трудно было определить, возымела ли должный эффект апелляция к аристократической солидарности. Хаик Ульф, хмыкнув, поднес ко рту кубок.

— Только не подумайте, — продолжил Валледж, — будто магистр высшего Совета и я вступили в грубую физическую схватку. Уверяю вас, что ничего подобного не было.

— Было или не было, но вам-то все равно не поздоровилось!

Ульф осушил кубок. Судя по всему, он уже утрачивал интерес к разговору.

Глесс-Валледж всмотрелся в лицо собеседника. Было ясно, что тонкость и деликатность в разговоре с ним неуместны. Чем грубее подход, тем лучше.

— Но и ваши старания оказались в равной мере безрезультатными, — сказал он.

Ульф и глазом не моргнул.

— О чем это вы?

— Я заметил, командир, что за последний год вы организовывали несколько покушений на жизнь магистра ордена Избранных Грижни. Последнее из них имело место на его свадьбе. Это был скверный план и осуществленный к тому же негодными средствами. У вас не было ни малейшего шанса на успех.

— Впервые слышу. — Ульф налил себе еще вина. — Послушайте, чародей, все это вам приснилось.

— Вот как? А убийцу вы, надо полагать, допросили?

— Жалкий одиночка, безумец, которого следовало бы держать под замком.

— И вы держите его под замком?

— Нет, — невозмутимо ответил Ульф. — Он умер под пытками.

— Какая жалость. Что же, он оказался таким слабаком или допрос был проведен с чрезмерным пристрастием?

— Трудно сказать. Вам еще что-нибудь хочется выяснить, Валледж?

— Да. Мне хотелось бы выяснить, почему вы с таким упорством прибегаете к столь бессмысленным и плохо замаскированным планам. На что вы рассчитываете, посылая наемного убийцу-одиночку к магистру ордена Избранных? Это же сущее ребячество. Почему бы вам не воспользоваться более мощным орудием, находящимся в вашем распоряжении?

— И что это за орудие?

— Ваши гвардейцы, разумеется.

— Только и всего? Послушайте, Валледж, я не несу ответственности ни за одно из покушений на жизнь Грижни. У него, как вам известно, куча врагов. Так почему же ваши подозрения пали именно на меня? — Ульф отпил вина, пристально посмотрел на чародея, а затем продолжал: — Но допустим, чисто гипотетически, что я действительно охочусь на Грижни. Неужели вы думаете, будто я могу напасть на него во главе целого эскадрона или что-нибудь в этом роде? Напасть по собственной воле? Не думаю, будто вы настолько глупы. В таком случае я бы превысил свои полномочия. Приказы в таких делах должны исходить лично от герцога.

— А если вам станет известно, что герцог отнюдь не огорчится подобным поворотом событий?

— Чтобы поверить в это, мне нужно нечто большее, чем ваше слово.

— А что конкретно?

— Устный приказ самого герцога, а лучше всего — письменный приказ.

— Вы ставите трудные условия.

— А почему бы и нет? — Ульф пожал плечами. — Это ведь чисто гипотетическое обсуждение ситуации, не правда ли? И не забывайте о том, что в ходе гипотетического обсуждения чародей вроде вас выражает гипотетическое желание устранить своего руководителя Фал-Грижни. Своего, добавлю, прославленного руководителя.

Глесс-Валледж задумчиво повертел в руке кубок. Как ни противно ему было варварство прямой и честной беседы, она, бесспорно, была единственным средством, способным повлиять на примитивный разум Хаика Ульфа.

— Буду говорить с вами начистоту. Полагаю, мы с вами, командир, едины в одном: Фал-Грижни представляет собой угрозу самому существованию города-государства Ланти-Юм. Его непозволительное и неоднократное вмешательство в государственные дела только усугубляет эту угрозу. Вы со мной согласны?

— Об этом-то я все время и твержу! Только я никогда не думал, что у кого-нибудь из вас, колдунов из секты Избранных, хватит духу на то, чтобы поглядеть правде в глаза. И уж тем более, чтобы что-нибудь в этой связи предпринять.

— Моя лояльность по отношению к городу и его аристократии имеет для меня большее значение, чем принадлежность к ордену Избранных. Но в данном конкретном случае эти интересы не вступают в противоречие один с другим, потому что подлинное служение интересам Избранных заключается в устранении безответственного руководителя.

Валледж мог бы добавить к этому, что пост магистра ордена представляет собой для него самого предмет многолетних вожделений, но вдаваться в такие тонкости в разговоре с Ульфом явно не стоило.

Хаик Ульф призадумался. Глесс-Валледж слыл отъявленным лжецом, медоточивым краснобаем и к тому же сам был колдуном. Но не приходилось сомневаться в том, что он действительно ненавидит Фал-Грижни, и поэтому его соображения стоило принять к сведению.

— Вы говорите об устранении? Но как бы вы подошли к решению этой задачи? Ваша недавняя попытка нельзя сказать, чтобы увенчалась успехом.

— Совершенно ясно, что никто из чародеев не сможет сместить его, пользуясь традиционными методами. Равно как и убийце-одиночке с ним не справится. Но организованная атака ваших гвардейцев, которых благословит на это герцог, может оказаться достаточной.

— Да уж, с моими людьми ему не справиться.

— Только берегитесь недооценить Грижни!

— А вы знаете цену моим гвардейцам, Валледж. Никакому колдуну с ними не совладать. Но я не поведу их в атаку, не получив приказа от герцога. И, если хотите знать мое мнение, герцог не решится отдать такой приказ.

— Во всяком случае, ему понадобится на то серьезная причина, — пробормотал Валледж. — Но думаю, мы сумеем такую причину найти.

— Как?

Ульф явно заинтересовался.

— Об этом уж я сам позабочусь. А пока суд да дело, есть многое, чего можно добиться, твердо рассчитывая на поддержку со стороны герцогской гвардии.

— Слишком вы торопитесь, волшебник. Я еще не дал вам согласия ни на что.

— А я-то думал, что вы согласились с тем, что у нас с вами общий враг.

— Ну и что?

— И мне кажется, такой энергичный человек, как вы, должен стремиться к устранению своих врагов.

— Я над этим подумаю.

— Вот и отлично. Но тогда уж подумайте еще кое над чем. Человек, который поможет избавить Ланти-Юм от Грижни, заслужит благодарность и герцога, и следующего магистра ордена Избранных. И такой человек наверняка получит повышение по службе.

— Только не старайтесь купить меня. Вы слишком многое на себя берете. — Разговор начал злить Ульфа. — Я сказал, что я над этим подумаю. И вы обо мне еще услышите.

И, не дожидаясь ответа, Ульф поднялся с места дошел прочь подчеркнуто целеустремленным шагом, который выделял его в толпе праздношатающихся по эспланаде.

Валледж проводил его взглядом. На данный момент помощь Хаика Ульфа необходима, но настанет счастливый день — и в не слишком отдаленном будущем, — когда от этого человека можно будет избавиться. «Из Ульфа, — подумал Валледж, — получится превосходный генерал-губернатор. Для этого у него как раз необходимое сочетание предусмотрительности и безжалостности. И нетрудно будет подыскать ему соответствующую должность где-нибудь на небольшом и далеком острове в Ледяном море. Сейчас, однако, надо было задуматься над более насущными проблемами — и вот, кстати, на подходе одна из них».

По Саунтеру шел Бренн Уэйт-Базеф. Одет он был небрежно, да и сам, судя по всему, пребывал в великом волнении. Он поднялся на террасу к Глесс-Валледжу, с которым заранее договорился о встрече.

Валледж сердечно поздоровался с молодым человеком. Бренн, усевшись на место, поглядел на чародея взглядом, в котором можно было прочесть и почтение, и удивление. Он понятия не имел о том, с какой стати вдруг понадобился знаменитому Глесс-Валледжу.

— Я пригласил вас сегодня, чтобы обсудить вопрос о вашем приеме в орден Избранных.

— Я даже не знал, ваша светлость, о том, что вы в курсе дела.

— Да, я в курсе. Я вынужденно присутствовал при том, как отклонили вашу кандидатуру, что мне кажется и ошибкой, и несправедливостью.

— Несправедливостью?

Судя по внезапному блеску в глазах у Бренна, Глесс-Валледж затронул больное место.

— Когда молодому человеку с вашими дарованиями и перспективами отказывают в приеме в орден Избранных, это конечно же несправедливо. Крайне несправедливо.

Бренн с напускным равнодушием пожал плечами.

— Вы великодушны, ваша светлость. Что же касается моего провала, то, полагаю, положение со временем изменится.

— Возможно. — Валледж сочувственно улыбнулся. — Но, судя по всему, у вас есть высокопоставленные недоброжелатели. Магистр ордена Фал-Грижни вас не жалует.

— Надеюсь, мне удастся убедить его в своих достоинствах.

Молодой человек был бессилен скрыть истинные чувства. Он рассуждал о своем провале с деланным безразличием, но было видно, что он глубоко страдает.

— Беспристрастный судья оценил бы вас по достоинству уже давным-давно, кандидат Уэйт-Базеф. Меня так и подмывает усомниться в беспристрастии магистра.

— Мы с Фал-Грижни не дружим. Я знаю, что он испытывает против меня глубокое предубеждение. Строго говоря…

Но тут Бренн понял, что невольно выдает свои подлинные чувства, и замолчал. Замолчал — и пристально уставился на своего собеседника.

— Строго говоря, что? — попробовал было подбить его на дальнейшую откровенность Валледж, однако безуспешно. — А вам никогда не приходило в голову, что человек, способный испытывать личное предубеждение, не вполне подходит на роль магистра ордена? Фал-Грижни, конечно, великий ученый, и я никогда не скажу по этому поводу ничего другого. Но должность магистра обязывает обладать и другими качествами, помимо искусства в рамках Познания.

— Я с вами согласен. Возможно, когда-нибудь у Избранных появится магистр, лишенный эксцентричности и злонравия. А пока этого не произошло, мне остается надеяться только на то, что Грижни смягчит свое отношение ко мне.

— Гранит можно смягчить скорее, чем Фал-Грижни. И если вы решили дожидаться этого, то ждать вам придется вечно. К счастью, существует и другая дорога.

Бренн не мог скрыть любопытства. Глаза выдавали его, а попытки замаскировать свои чувства оставались смехотворными.

Валледж сделал добрый глоток вина, полюбовался лодками на глади канала, втайне порадовался собственному всемогуществу. В конце концов он соизволил пояснить свою мысль:

— Существует возможность принять вас в орден Избранных вопреки воле господина магистра. Если один из членов высшего Совета выступит вашим рекомендателем, а по меньшей мере половина собрания поддержит вашу кандидатуру, то противодействие со стороны Грижни будет преодолено.

— Мне это известно. Но разве кто-нибудь из членов высшего Совета осмелится противостоять Фал-Грижни?

— Это не исключено. Но, конечно, такой член Совета должен не сомневаться в абсолютной лояльности и поддержке со стороны своего протеже.

— Позвольте мне переспросить вас, ваша светлость. Вы собираетесь выступить моим рекомендателем?

— Я? Нет. С учетом всех обстоятельств, мне представляется более целесообразным, чтобы вашим официальным рекомендателем выступил Ледж Ром-Юзайн. Совершенно не обязательно оповещать весь мир о том, с кем чародей Бренн Уэйт-Базеф дружит на самом деле!

Вскоре после этого разговор закончился, и Бренн отправился восвояси. Какое-то время Глесс-Валледж еще посидел на солнышке, испытывая вполне уместное в сложившейся ситуации чувство удовлетворения. И его красивое лицо искрилось при этом такой доброжелательностью, что случайные прохожие невольно улыбались ему в ответ. Кое-кто даже выкрикивал ему слова приветствия, потому что большинство лантийцев не сомневалось: для чародея Саксас Глесс-Валледж был просто замечательным человеком.

События, разыгравшиеся в ближайшие несколько недель, никак не могли улучшить настроение Фал-Грижни. Герцог Повон завершил свои переговоры с келдхаром из Гард-Ламмиса, и крепость Вейно была на законных основаниях отдана в залог иностранному государству. Вскоре после этого гарнизон, присланный из Гард-Ламмиса, занял крепость. Дружественные отношения между двумя городами-государствами подсказали келдхару мысль о том, что в портах Ланти-Юма с торговых судов Гард-Ламмиса не должны взиматься положенные сборы. Уже выставив собственный гарнизон в крепости Вейно, келдхар потребовал от герцога Повона подобного жеста доброй воли практически на ультимативных условиях. И герцог согласился.

Противостоял ему сейчас один только Фал-Грижни. Он уже объявил о своем отказе платить налоги на недвижимость, находящуюся на острове Победа Неса. Теперь же Грижни отказался платить налоги и на остальную недвижимость Избранных, независимо от ее местонахождения. Вдобавок к этому, магистр объявил, что впредь Избранные снимают с себя заботу об очистке городских каналов методом Познания, равно как и заботу о целости деревянных портовых сооружений в связи с опасностью, исходящей от различных морских червей.

Герцог Повон гневно отказал магистру в очередной аудиенции, в ответ на что Грижни по собственному почину собрал лантийскую знать и потребовал, чтобы она поддержала его в конфликте с герцогом. На взгляд Грижни, именно комбинация сил городской аристократии и ордена Избранных смогла бы оказать давление, достаточное для того, чтобы сломить волю герцога. С простым народом Ланти-Юма он, однако же, советоваться не собирался. Более того, такая мысль не приходила ему в голову.

На неизмеримо более низком уровне амбиции магистра оказались задетыми в результате приема в орден Избранных кандидата Бренна Уэйт-Базефа, официальным рекомендателем которого выступил чародей Ледж Ром-Юзайн. Впрочем, будучи занят государственными делами, Фал-Грижни практически не уделил внимания вопросу о приеме Уэйт-Базефа. Однажды вечером он в разговоре с женой упомянул об этом факте, как о чем-то чрезвычайно незначительном, не догадываясь о личном значении, которое это событие имело для нее.

Глава 7

Летом пришла пора Водных Игр и Фестиваля. Этот праздник, самый популярный в Ланти-Юме и наиболее характерный для этого города, длился пять дней, на протяжении которых каналы были переполнены всевозможными плавательными средствами, со всех сторон звучала музыка, молодые люди круглыми сутками плясали и пели на борту гигантской баржи, которая стояла на якоре посередине лагуны Парниса. И все эти пять дней проходили состязания, включая гонки на лодках, состязания пловцов и ныряльщиков, водную акробатику, подводную борьбу, командные заплывы, соревнования Людей-Цветов, смертельно опасные огненные дуэли на водах и многое другое.

Верран посетила игры в обществе Нида. Конечно, она предпочла бы прибыть сюда с мужем, но его никакими силами нельзя было вытащить на публичные состязания, в ходе которых зрелище людских толп со всей неизбежностью оскорбило бы его чувства. Кроме того, уже несколько недель Фал-Грижни занимался эзотерическим исследованием, цель и предназначение которого он категорически отказывался обсуждать, и в результате выходил из своей лаборатории только затем, чтобы поесть и поспать. Верран подозревала даже, что и эти нечастые его появления имеют место исключительно затем, чтобы угодить ей, потому что предоставленный самому себе Фал-Грижни мог длительное время обходиться без пищи и сна, черпая свежие силы исключительно в Познании.

Верран было интересно, чем же он все-таки так занят. Несколько раз она останавливалась у входа в лабораторию, так и не осмеливаясь постучаться. Но из-за двери до нее в этих случаях доносились странные голоса — явно нечеловеческого происхождения и на диво мелодичные. Возможно, это было напевом, а возможно, и на диво ритмизованным разговором. Голосов было несколько, не то четыре, не то пять, и басовитые тона самого Грижни резко отличались от них. Однажды Верран расхрабрилась настолько, что притворила дверь и заглянула в лабораторию, однако ее дерзость не принесла никаких результатов. Верран встретила чрезвычайно интенсивная и потому неестественная тьма, которую она уже успела — и даже слишком хорошо — запомнить. Она сталкивалась с точно такой же тьмой в дворцовых подземельях. Именно из этой тьмы и доносились до ее слуха мелодические голоса. Верран быстро вышла, закрыла за собой дверь и удалилась так и не спросив мужа о том, что все это значит. Так или иначе, таинственные обладатели мелодических голосов всецело завладели вниманием Фал-Грижни.

И вот Верран на пару с Нидом оказалась в толпе веселящихся и побуждающих веселиться друг дружку и постаралась извлечь из этого максимальное удовольствие. Она купила у уличного торговца чашки для Нида и для других мутантов, она просадила кучу денег, играя в зеленый восьмиугольник, она купила бумажный пакет жареных орешков, она понаблюдала за тем, как Нид сожрал все орешки и большую часть пакета, она довольно успешно поиграла на лодочном тотализаторе, она от души посмеялась над нелепыми ужимками клоунов, казавшихся в своих широких и просторных одеждах особенно неуклюжими на воде.

Уже сильно за полдень Верран с Нидом отправились на домбулисе на Солнечный плот — гигантское плавучее сооружение, расписанное самыми яркими красками. Именно отсюда толпы лантийцев следили за борьбой пузырей.

Борьба пузырей издавна слыла более чем безопасным занятием. Несколько соревнующихся вставали на легкие надувные плоты, именуемые пузырями, и принимались осыпать «вражеские» суденышки заостренными стержнями, чтобы проткнуть их, выпустить из них воздух и заставить тем самым противника прыгнуть в воду. Последнего, кто оставался на плоту к моменту окончания состязания, объявляли победителем. Так было раньше. Но в правление нынешнего герцога на смену безобидным стерженькам пришли остроконечные дротики и поражать ими начали не только плоты, но и тела соперников.

Нид сумел подыскать отличное место на самом краю плота, отсюда было прекрасно видно все состязание. Но Верран вскоре поняла, что это зрелище ей не нравится. Кое-кто из борцов вышел на турнир, вооружившись особенно острыми дротиками, и соревнование переросло в кровопролитие. Верран поспешила отвернуться. Уж лучше наблюдать за лицами зрителей. И вскоре она высмотрела в толпе знакомый профиль. Это был Бренн Уэйт-Базеф.

Верран вспомнила их последнюю злосчастную встречу и подумала о том, стоит ли ей подойти к молодому человеку. Он ее вроде бы еще не заметил — так не лучше ли и ей самой скрыться от греха подальше? «Да нет, что за глупости, — подумала она. — Убегать от Бренна Уэйт-Базефа было бы сущим ребячеством». Она помахала рукой, привлекая к себе его внимание, потом намеренно посмотрела ему прямо в глаза. Бренн явно удивился, более того, ему стало не по себе. На мгновение он, казалось, заколебался, не обратиться ли в бегство самому. Верран с улыбкой подозвала его к себе. Молодой человек подошел к ней, однако на улыбку не ответил.

«Как молодо он выглядит, — удивленно подумала она. — Просто мальчик!»

И сердечно с ним поздоровалась.

— Добрый вечер, леди Грижни, — сухо ответил он.

Возникла неприятная пауза. Верран гадала, что бы такое сказать. Бренн был одет в черный плащ с двуглавым драконом, и это не укрылось от ее внимания.

— Значит, ты стал чародеем, Бренн! Мои поздравления. Я знаю, сколько это для тебя значит.

— Ваша милость чрезвычайно любезны.

— Значит, ты добился всего, чего хотел? Я хочу сказать, теперь ты входишь в орден Избранных.

— Я учусь, я экспериментирую, я надеюсь добиться большего.

— Значит, ты доволен жизнью?

— Мудрость приносит удовлетворение; по меньшей мере хочется на это надеяться. Но со стороны вашей милости очень любезно осведомиться об этом.

— А ты не можешь, Бренн, называть меня просто по имени? Мы с тобой в конце концов не впервые видим друг друга.

— Вот как? Но я впервые вижу леди Грижни, супругу магистра высшего Совета.

— Надеюсь, мы с тобой обойдемся без взаимных попреков.

— На твоем месте я бы тоже на это надеялся.

— Ты по-прежнему сердишься на меня. Но мы не должны становиться врагами. Тебе самому этого наверняка не хочется!

— Вот уж не думал, что мои желания имеют хоть какое-нибудь значение для вашей милости. — Бренн наконец дал волю своему темпераменту. Голос его стал громче, глаза гневно запылали. — Мне пришлось прийти к выводу о том, что мои желания не имеют для тебя никакого значения. И произошло это в от день, когда ты позволила продать себя в брак без любви, когда пошла замуж за старого развратника!

Нид предостерегающе зашипел, и Верран поспешила успокоить его. Но эта заминка дала ей возможность справиться с собственным раздражением. И когда она заговорила, голос ее прозвучал спокойно:

— Тебя неправильно осведомили, Бренн. Никто меня не продавал. Лорда Грижни нельзя назвать ни стариком, ни развратником. Он хороший человек, более того, он великий человек. И в моем браке не отсутствует любовь. Напротив, я счастлива.

— Счастлива, — презрительно оскалился Бренн. — И думаешь, я в это поверю? Ты не можешь быть счастлива с таким человеком, как Грижни! Самое большее, что тебе удастся, — это внушить себе, что ты счастлива. Но все твое так называемое счастье — самообман.

— А какая, строго говоря, разница? — спросила она с выдержкой, которая привела его в еще большую ярость.

— Разница в том, что он воспользовался Познанием, чтобы затуманить твой разум! Зная Грижни, я не сомневаюсь в том, что он поступил именно так.

— С меня довольно. Я не хочу слушать ничего в таком роде. Ты ничего не знаешь о нем. А теперь я уйду.

Она повернулась, собираясь уйти, но Бренн, удерживая, положил руку ей на плечо. Нид чудовищно зашипел, изготовившись нанести удар. Ей пришлось успокоить разгневанного мутанта.

— Подожди… Не уходи… Я прошу прощения… — Вид у него был и впрямь виноватый. — Я был слишком груб, но только потому, что переживаю за тебя.

Она моментально простила его.

— Но за меня не надо переживать. Поверь мне…

— Я тревожусь за твою безопасность. Послушай, Верран. Ты единственная женщина, которую я когда-либо любил. И твое замужество ничего в этом не меняет. Я собираюсь хранить верность тебе всю жизнь.

— Но, Бренн, тебе всего двадцать один год…

— Это не имеет значения. Я на другую женщину даже не взгляну. — Она не поверила ему, но спорить на эту тему не имело никакого смысла. — Твое счастье и твоя безопасность — вот что меня волнует. А я знаю, что и то, и другое подвергается опасности, пока ты остаешься в доме у Грижни.

— Я тебя не понимаю.

— Ты не понимаешь другого. Ты не понимаешь того, что за человек на самом деле Фал-Грижни. У меня есть друзья среди Избранных — и весьма высокопоставленные друзья, — и они рассказали мне о твоем муже такое, что у тебя уши бы завяли, если бы ты только услышала!

— Значит, твои друзья — лжецы. Или невежды. Или и то, и другое сразу, — заорала она, дав наконец волю и собственному темпераменту. — Кто они такие?

— Я же говорю тебе, что они маги. То есть люди, знающие Грижни — и его поступки, и его характер!

— Знающие его лучше, чем собственная жена?

— Ах, да что там! Можно не сомневаться в том, что с тобою он добр. Ему хочется повернуться к тебе светлой стороной. Иначе юная девица не стала бы обожать стареющего самодура. Но скажи мне, Верран, а что тебе известно про Фал-Грижни доподлинно? Что тебе известно о его прошлом? О его злодеяниях, о его злоупотреблениях должностным положением в качестве магистра ордена Избранных? Знаешь ли ты что-нибудь о его властолюбии? О его безжалостности? Или, например, о его экспериментах? Или о том, как он извращает великую мощь, данную ему в рамках Познания? Вот скажи мне, над чем он работает прямо сейчас? Тебе известно хотя бы это?

Верран промолчала.

— Вот видишь! Он дал тебе узнать о себе весьма немногое — и по вполне понятной причине. Поэтому мне и приходится предостеречь тебя об опасности и посоветовать тебе порвать все узы, связующие тебя с Грижни, пока это еще возможно. Но запомни, Верран, его своеволие не навеки останется безнаказанным.

— О какой опасности ты меня предупреждаешь? И о каком своеволии говоришь? Все это чушь!

— Все это сущая правда. Фал-Грижни не удастся скрыть навсегда собственные преступления. Однажды ему придется предстать перед судом. И когда это произойдет, пусть хотя бы никто не скажет, будто ты, его жена, стала и его сообщницей!

— Я понимаю, что ты не лжец, значит, мне остается допустить, что тебя ввели в заблуждение. Но неужели ты сам не понимаешь, как смехотворно все это звучит? Ты рассказываешь мне какие-то жуткие истории про моего мужа, не предъявляя при этом ровным счетом никаких доказательств. Ты прислушиваешься к клевете, которую распространяют его враги, то есть те самые люди, имена которых ты не можешь или не хочешь назвать. Ты приходишь ко мне с напоенными ядом обвинениями и рассчитываешь, что я приму эти ничем не подкрепленные слова за правду. Ты очерняешь имя моего мужа и пытаешься расстроить наш брак. — Теперь она разъярилась уже по-настоящему. — Я ненавижу тебя за это, Бренн Уэйт-Баэеф, и говорю тебе в лицо: тебе должно быть стыдно!

— Ты не можешь разозлить меня, моя Верран, потому что я понимаю: ты не отвечаешь за собственные слова. Твоими устами говорит Фал-Грижни. — Она собралась было сказать в ответ что-то гневное, но он не дал ей перебить себя. — Но я спасу тебя! Спасу вопреки тебе самой! Нет, тебе не обязательно верить мне на слово. Уже весь город поднимается, почувствовав опасность, и я могу доказать это. Я должен тебе кое-что показать.

Он раскрыл кожаную сумку, которую носил на поясе, достал оттуда лист бумаги, развернул его и передал Верран.

Это была листовка большого формата. Первое, что бросилось в глаза Верран, была грубая и злая карикатура на Фал-Грижни: лицо его на этой карикатуре было по-волчьи злобно. У него над головой клубились крылатые, демонического вида создания. Под карикатурой был напечатан текст, и Верран прочитала его:

"ЛАНТИ-ЮМ СПАСЕН, А ЗАГОВОР РАСКРЫТ!

Да будет ведомо всему миру, что над городом Ланти-Юм нависла страшная опасность. Она выявлена и доказана, и доказательства настолько весомы и неопровержимы, что жуткий и кровоалчный черный колдун из ордена Избранных, лорд Террз Фал-Грижни вкупе с другими волшебниками и с ведьмой по имени Гереза Вей-Ненневей изобличен тем самым в заговоре против Общественного Блага. Колдуны живут в роскоши, которую вспоило человеческое несчастье, потому что серебро, принадлежащее простым людям, превращено в слитки и хранится в казне у лорда Грижни, обманным и колдовским путем завладевшего выплаченными нами налогами. Но и это украденное сокровище не умерило алчности предателей, которые злоумышляют теперь убить великого князя и всю его семью с тем, чтобы самим стать королями и принцами.

Далее стало известно, что Террз Фал-Грижни заключил союз с белыми демонами пещер с тем, чтобы они помогли ему при достижении его гнусных целей. Он же, со своей стороны, пообещал демонам впредь кормить их человеческими младенцами. Таким образом Фал-Грижни со своими приспешниками надеется расплатиться с демонами кровью жителей Ланти-Юма и утолить дьявольские аппетиты таинственных чудищ нашими детьми.

Будьте уверены в том, что так оно все и будет, если отважный народ Ланти-Юма с оружием в руках не обрушится на предателей. Примите это предостережение к сведению все, у кого есть мужество противостоять тирании и сверхъестественной жестокости.

Союз патриотов».

Верран стремительно прочитала этот текст.

— Где ты это взял?

— Последние день-два такими листовками обклеен весь город, — ответил Бренн.

— Весь город? Но кто их расклеил? Это же так подло! Это же такая ложь…

— Ложь? Ты уверена?

— Конечно уверена! Я знаю лорда Грижни! Все это — клевета!

Бренн сочувственно поглядел на Верран и промолчал.

— Но как хоть один здравомыслящий человек может поверить в такую мерзость? Белые демоны пещер — существа мифологические, и всем это прекрасно известно. Их же на самом деле не существует!

— Нет. Они есть.

— И что это еще за союз патриотов?

— Я думаю, он именно то, что утверждает его название.

— Но какие же они патриоты? Они грязные лжецы, и им нужно запретить распространять подобную клевету. Герцог должен найти их и бросить в темницу.

— Поверить в правду не так-то просто.

— Да какая же это правда! Впервые в жизни я радуюсь тому, что так мало людей умеет читать.

— Сведения распространяются и так и этак. Вот, Верран, посмотри!

Он указал на дальний конец баржи. Там группа горожан собралась вокруг человека, читающего точно такую же листовку вслух.

— Это надо немедленно прекратить! Пойду поговорю с этими людьми.

— Даже не вздумай, — остерег Бренн. — Если эти люди узнают, что ты жена Грижни, даже твой мутант тебя не спасет.

— А мне все равно! Хочу выслушать, что они мне скажут.

И не дожидаясь ответа, она устремилась в дальний конец баржи. Бренн и Нид последовали за нею. Они подошли как раз, когда чтение завершилось. На мгновение наступила тишина, а затем торговец рыбой с обветренным и умным лицом заметил:

— Чушь собачья!

Кое-кто из слушателей закивал, другие же засомневались, а третьи и вовсе рассердились. Один парень с голодными глазами полюбопытствовал:

— А с чего ты это взял?

— Здравый смысл. Во-первых, налоги нам все время повышают вовсе не Избранные. Если уж кого в этом и винить, то герцога и его фаворитов. Что же насчет младенцев для белых демонов, то это страшилка для маленьких детей и для больших идиотов. Так что сам выбирай, который ты.

— Никоторый, господин всезнайка! Но раз уж ты так умен, то объясни мне, откуда нам, простым людям, знать, что делает лорд Грижни, а чего не делает. Объясни, сам-то ты это откуда знаешь?

— По меньшей мере и герцог и аристократы — точно такие же люди, как мы с вами, — вмешался еще один спорщик. — И все это знают. Они не занимаются колдовством и не якшаются с демонами. А вот про Избранных такого не скажешь!

— Большинство Избранных тоже нормальные люди. А магистр Фал-Грижни — сын Эрты. Это установленный факт!

Это заявил некий рабочий — заявил низким голосом и с абсолютной уверенностью в собственной правоте.

Верран с трудом удерживалась от того, чтобы вмешаться.

— У Избранных нет причин злоумышлять против герцога и против простого народа.

— А разве сыну Эрты нужны какие-нибудь причины? Он руководствуется врожденной злобой.

— Но нет никаких доказательств.

— А союз патриотов утверждает, что есть.

— И где же они тогда?

— И что такое этот союз патриотов?

— Отважные люди, вот они кто такие.

— Мне ничего не известно ни про какие заговоры, — вступил в спор новый голос. — Но я знаю, что дела в городе идут для простого народа все хуже и хуже, налоги растут, а еда с каждым днем дорожает. И герцог, и аристократы, и Избранные — они все воруют. Мы голодны, а у них морды лопаются от жира. И если заговор существует, то они все в нем участвуют, они все заодно.

Эти слова вызвали прилив злобы и возмущения.

— Так оно и дальше будет, если мы не постоим за себя!

— Но как нам постоять за себя? И против кого?

— Против наших врагов!

— Против сборщиков налогов!

— Против жадных купцов!

— Против герцогской гвардии!

— Против зажравшихся аристократов!

— Против Фал-Грижни — он сын Эрты!

— Против Фал-Грижни — он предводитель демонов!

— Подождите… — Верран была не в силах более сдерживаться. — Послушайте…

Но никто, кроме Бренна, не услышал ее; спор продолжился.

— Вот видишь, Верран? Видишь, как люди относятся к Грижни? И на то у них имеются основания. Пойдем, тебе не безопасно оставаться здесь. Если хочешь, я провожу тебя до дому. Но ты бы поступила мудрей, если бы не вернулась в дом Грижни. Уж лучше отправляйся к отцу. А еще лучше поедем ко мне — и превратим наши жизни в те, какими они были задуманы с самого начала.

— Задуманы с самого начала? — Ей было больше не сдержать ни гнева, ни страха. — Послушай-ка меня, Бренн. Если я и думала, что хорошо к тебе отношусь, то наша нынешняя встреча развеяла эту иллюзию раз и навсегда. Я счастлива в браке с лордом Грижни, а ты…

— Он околдовал тебя, — воскликнул Бренн. — Тебя необходимо спасти!

— И я буду счастлива, если ты больше никогда не попадешься мне на глаза! Пойдем, Нид.

Верран резко развернулась и пошла прочь, предоставив Бренну проводить ее растерянным взглядом. И вскоре наемный домбулис понес ее по водам канала ко дворцу Грижни. Листовку она, скомкав, по-прежнему держала в руке. На листовку попадали брызги, типографская краска расплывалась, но текст все еще можно было прочитать — и она перечитывала его вновь и вновь. И с каждым новым прочтением ее гнев усиливался.

— Бренн — глупец, — шипела она сквозь стиснутые зубы. — Подлый, легковерный, безответственный идиот! — Нид выражал свое согласие шипением, а лодочник удивленно поглядывал через плечо на странную парочку. — Вечно он нападает на все, чего не может понять, — мрачно продолжала она, но тут же, запнувшись, вспомнила слова Бренна: а что тебе, собственно говоря, известно про Фал-Грижни? — Достаточно мне известно, — сказала она Ниду. — Достаточно известно, чтобы понять, что все, написанное в этой листовке, — грязная клевета. Лорд Грижни не злодей, просто он не похож на обыкновенного смертного. Враги боятся его и завидуют его успехам. Было бы лучше, если бы он сблизился с людьми и позволил им как следует узнать себя. Но он никогда так не поступит. Скажет, что не испытывает ни малейшего желания. Как тебе кажется, Нид, не вредит ли он себе таким поведением?

Нид прошипел нечто успокоительное. Он не понял ее слов, но тревога, звучащая у нее в голосе, от него не укрылась.

А лодочник тщетно напрягал слух. Ему ничего не удалось разобрать из того, что нашептывала пышноволосая девушка своему диковинному спутнику в сером.

— Может, мне стоит показать ему эту листовку, — сказала Верран. — Хотя эта ложь, конечно раздосадует его. Так что, может, лучше спрятать ее и ничего ему не рассказывать. Но если ее расклеили по всему городу, то она и сама рано или поздно попадется ему на глаза. Нет, Нид, мне надо поговорить с ним. И как можно скорее.

Домбулис остановился у причала дворца Грижни. Верран стремительно бросилась внутрь, Нид заковылял следом. Какое-то время, пока она, ища мужа, металась из одной комнаты в другую, мутант следовал за нею повсюду, но затем она его отослала. Не найдя мужа, Верран с неохотой отправилась к нему в лабораторию. Обычно она старалась не тревожить Террза во время работы, но сегодня обстоятельства ее обязывали.

Она прижалась ухом к двери, ведущей в лабораторию, прислушалась. Услышала голоса — те самые мелодические и явно нечеловеческого происхождения голоса, которые так ее раздражали. Сделав глубокий вдох, Верран открыла дверь. Перед ней был Фал-Грижни, окруженный белыми демонами пещер.

Их было четверо — высокие, бледные, несколько расплывчатые создания. Внешне они походили на людей, хотя людьми конечно же не были. Их огромные ослепительно яркие глаза были явно не человеческими. И тела у них, как с отвращением обнаружила Верран, светились. Сияние было слабым — но здесь, в плохо освещенном помещении, его нельзя было не заметить.

Верран невольно вскрикнула. Это восклицание привлекло внимание демонов — и откликнулись они на него загадочно. Их огромные глаза уставились на нее, а голоса слились в исполненном странной гармонией звуке.

Фал-Грижни быстро вышел из глубины лаборатории и встал перед женой, заслоняя от ее взора демонов.

— В чем дело, мадам?

— Я… я сожалею, что помешала вашим трудам, — пробормотала Верран. — Но мне нужно поговорить с вами. Это очень важно.

Грижни пристально посмотрел на нее, затем кивнул и вышел из лаборатории, плотно закрыв за собою дверь.

— Что это за создания? — шепнула Верран.

— Их не надо бояться. Но вы взволнованы. Что стряслось?

— Вот. — Она отдала ему листовку. — Я получила ее сегодня днем от Бренна Уэйт-Базефа. Он говорит, что такими листовками оклеен весь город.

Грижни со своей всегдашней невозмутимостью пробежал текст глазами, полюбовался собственной карикатурой, а затем заметил:

— Никакого сходства.

— Вы о рисунке? Или о тексте?

— И о том, и о другом.

— Но это же клевета, не так ли?

— Сведения, изложенные здесь, неверны. Вас еще что-нибудь напугало?

— Поначалу нет, — неохотно призналась она. — Я указала Бренну, что все это ложь, особенно в той части, где речь идет о белых демонах пещер. «Это миф»,— сказала я. А Бренн сказал, что они существуют на самом деле.

— В каком-то смысле он прав.

— Теперь я и сама верю. Эти ваши… — Она указала на закрытую дверь в лабораторию. — Все правильно. У нас в доме находятся белые демоны. А если все в листовке — ложь и клевета, то почему они здесь находятся? — Муж ничего не ответил на это, и она добавила: — Лорд, я вам доверяю. Но не угодно ли вам объясниться?

— Я вижу по вашему лицу, что вы боитесь задеть меня. Но успокойтесь! Ваше любопытство не лишено оснований, и я отношусь к нему вполне одобрительно. Будьте уверены в том, что я не собираюсь покушаться на жизнь герцога и членов его семьи. Он бездарный правитель, и его устранение было бы в интересах государства, но я не пойду на убийство, чтобы добиться такого устранения, да и трон его я занимать не собираюсь. Что же касается так называемых белых демонов, то это на редкость безобидные существа в тех случаях и до тех пор, пока им ничто не угрожает. Четверо таких существ сейчас гостят у меня, но их никак нельзя назвать демоническими.

— Но кто же они, милорд?

— Это вардрулы, аборигены пещер Далиона. Они умны, скромны и боязливы — одним словом, они гораздо симпатичнее людей, с которыми состоят в близком родстве.

— Эти чудища состоят в родстве с нами?

— Конечно. А разве вы не заметили сильного внешнего сходства?

— Скорее они напоминают карикатуры на нас. Именно сходство и делает их такими страшными.

— Они ничуть не страшны, мадам. Строго говоря, мы, люди, в сравнении с ними во многих смыслах проигрываем. У вардрулов отсутствует наша смелость, но и наша жестокость тоже. Страх заставляет их не покидать своих подземелий, однако я настолько сдружился с ними, что целая делегация осмелилась посетить город под мои личные гарантии. Но я также гарантировал им тайну этого визита и надеюсь на ваше сотрудничество в этом отношении.

— Но кто-то их все равно уже увидел, — заметила Верран. — В союзе патриотов, кто бы в этот союз ни входил, наверняка хотя бы мельком увидел эти… этих вардрулов, ошибочно приняв их за демонов, как поначалу и я сама, и эти люди предположили самое худшее. Если бы вам удалось связаться с людьми из этого союза и убедить их в том, что они ошибаются, тогда, возможно, они прекратили бы распространять про вас грязные слухи…

Фал-Грижни криво усмехнулся.

— Вы так наивны, мадам. Никакого союза патриотов не существует. Публикацию этой листовки, которая вас так расстроила, организовали мои враги. Они воспринимают мой нынешний конфликт с герцогом как удобную возможность со мной расправиться. Они уже дали мне понять свои намерения.

— Значит, вы в опасности?

— Возможно. Только они в еще большей опасности, — сухо ответил лорд Грижни.

— Так, может быть, вардрулам лучше исчезнуть? Если их увидят, люди решат, что в листовке написана правда, не так ли?

— Вардрулы исчезнут, когда им заблагорассудится. Они мои гости, и их пребывание у меня в доме для меня большая честь. Я не думаю, что им что-нибудь угрожает. Но я не уверен, что могу сказать то же самое про вас. Предстоящий конфликт может оказаться неприятным. И тот факт, что вы являетесь моей женой, может стать для вас источником опасности. Возможно, вам будет лучше на какое-то время удалиться в одно из моих поместий.

Верран почувствовала, что лицо у нее запылало так, словно ей только что отвесили пощечину.

— Оставить свой дом? Оставить вас? Я этого не сделаю.

— Как ваш муж и повелитель я несу за вас полную ответственность. — Голос Грижни звучал ровно, но безжалостно. — И рассчитываю на то, что мои решения относительно вашей судьбы будут приниматься вами без возражений.

— Но я не хочу никуда уезжать, Террз! Я ваша жена, и мое место здесь.

— Ваше место там, куда я вас отправлю.

— Но я не хочу уезжать!

Ее голос сорвался. Слезы брызнули из глаз. Она зарыдала.

Фал-Грижни воспринял это с явным неудовольствием.

— Плакать нет смысла. Возьмите себя в руки мадам. — Его голос несколько смягчился. — Поймите, что я действую в ваших интересах…

— Вы ничего не понимаете, — всхлипывая, ответила Верран. — Иначе вы никогда не отослали бы меня. Да еще в такое время.

— Мы сможем обсудить это, если вы прекратите плакать. Мадам, я прошу вас успокоиться. Но она и не думала успокаиваться.

— Мне в любом случае было бы важно остаться с вами. Но сейчас это особенно важно! Сейчас, когда я жду ребенка.

Ей хотелось бы сообщить ему эту новость при иных обстоятельствах, но сложившаяся ситуация требовала немедленного признания.

— Вы ждете ребенка! — удивленно воскликнул он. — Вы уверены? — Верран кивнула. — И какой же срок?

— Мне кажется, шесть недель.

Грижни был не из тех, кто выдает собственные чувства, однако сейчас он широко улыбнулся, и глаза его радостно вспыхнули. Просто удивительно, насколько молодым человеком показался он ей в эту минуту.

— Я благодарю вас, мадам. Я чрезвычайно рад.

— Вы действительно рады, милорд?

— Я… — Он запнулся, подыскивая подходящее слово. — Я счастлив.

Глаза Верран все еще были влажны от слез. Грижни притянул ее к себе и поцеловал, как ей того и хотелось. И речи о том, чтобы отослать ее, больше не было.

Глава 8

Осенью в Лайти-Юм пришли новые тревоги, и герцогу Повону начало казаться, будто его сглазили. Сперва разыгралась эта историях кораблями Кру Беффела. Три торговых судна, принадлежавшие ему, разбились в бурю о скалы у побережья Стрелл, и дорогой груз безвозвратно пропал. Разумеется, это было делом рук Фал-Грижни. Такого никогда не случалось до тех пор, пока магистр не снял покровительства Избранных с морских путей торгового флота. Грижни, по сути дела, оказался убийцей. Однако вместо того, чтобы обвинить в своем несчастье чародея, который этого определенно заслуживал, Кру Беффел предпочел посчитать виновником трагедии самого герцога. И теперь устные жалобы и письменные петиции разоренного лорда сделали и без того грустную жизнь Повона просто невыносимой. И дело было не только в Беффеле. Примерно полдюжины представителей высшей знати принялись докучать великому князю, выражая ему свое недовольство то тем, то этим, и за всем чувствовались козни проклятого Грижни.

Произошла серия краж со взломом во дворцах аристократии, чего не случилось бы, не сними Избранные свою защиту и с них. Отвратительные морские черви уже разбойничали на причале, многие столбы которого были уже подточены. И это тоже было результатом интриг и злоумышлений Грижни. Повон понял, какая это страшная вещь — вражда со злокозненным и могущественным магистром ордена Избранных. И какая жалость, что верховную власть в ордене не может получить человек, исполненный понимания и сочувствия, — такой, например, как Саксас Глесс-Валледж. Насколько утешительней пошла бы в этом случае жизнь! Саксас, конечно, понял бы необходимость поддерживать самые тесные дружеские отношения с келдхаром из Гард-Ламмиса. Правда, келдхар начал в последнее время предъявлять кое-какие претензии, что да, то да, но его остающаяся в силе добрая воля имела чрезвычайно важное значение для благополучия города-государства Ланти-Юм. Келдхар предложил новый щедрый заем в обмен на свободный и беспошлинный доступ на береговую полосу Уит, охраняемую лантийской крепостью, которая подобно орлу воссела на господствующем над побережьем утесе. Повон счел себя вынужденным пойти на эти условия, и Фал-Грижни со всеми своими Избранными тут же принялся оказывать противодействие. «Подобное — постоянное и последовательное — противоборство граничит с государственной изменой», — подумал герцог. К тому же Саксас сообщил ему, что значительное число горожан, главным образом из простонародья, воспринимает Грижни как своего рода общественное проклятие. Союз патриотов — а все они без исключения оказались благонамеренными и здравомыслящими людьми — регулярно печатает и распространяет листовки, вменяющие в вину магистру всевозможные преступления, а в самых последних из этих листовок содержатся требования немедленно арестовать и казнить лорда Грижни. С какой радостью пошел бы герцог навстречу подобным пожеланиям подданных, да только дело обстояло далеко не просто. Увы, столь могущественного чародея изолировать было почти невозможно, потому что злоба его была безгранична, и нападение на него повлекло бы за собой массу осложнений пренеприятного свойства. Более того. Избранные были самолюбивы и спесивы, они, скорее всего, не смирились бы с устранением собственного предводителя. Их возможные действия могли оказаться опасными, и это особенно огорчало Повона. Почему жизнь чревата такими трудностями? Почему ему не дают жить в мире и править по справедливости, что и является его единственным желанием? Почему его подданные не относятся к нему с достаточной лояльностью, не поддерживают его, не благодарят, не славят и его самого, и осуществляемые им перемены? Почему не найдется ни одного честного человека, который вонзил бы нож Фал-Грижни в сердце ради общественного блага? И правда, почему?

Герцог Повон долго ломал себе голову над этими вопросами, но так и не пришел к мало-мальски удовлетворительным выводам. К счастью, именно нынешним вечером молодой Бескот Кор-Малифон дает изумрудный бал-маскарад. Маскарад обещает быть по-настоящему замечательным: в костюмах, украшенных изумрудами, перед гостями выступят зелланские танцовщицы. Поговаривали о том, что Бескот продал два лучших поместья, чтобы покрыть расходы на маскарад, но не дело герцога вдаваться в такие вульгарные обстоятельства. Бескот — слишком величавый аристократ и слишком утонченный художник, чтобы останавливаться перед расходами.

Задумавшись о предстоящем празднике, герцог Повон заметно повеселел.

Недели, принесшие такие хлопоты и огорчения герцогу Повону, обернулись для леди Верран сплошными радостями. Встреча с Бренном Уэйт-Базефом скоро позабылась. Беременность протекала нормально и почти не приносила ей каких бы то ни было тягот. Муж относился к ней с подчеркнутой нежностью. Белых демонов она больше не встречала и ничего о них не слышала. Большую часть времени она проводила в беседах с подругами и родственницами, которые давали ей всевозможные советы относительно родов и последующего ухода за ребенком. Женщины относились к ней с огромной симпатией. Они радостно разговаривали с нею о детях, но стоило Верран упомянуть о муже, как они тут же спешили переменить тему. Верран это удивляло, однако она решила не расстраиваться. В эти дни ей пришлось нанести множество визитов, потому что ее подруги категорически отказывались приезжать во дворец Грижни. Ее несколько удивляло, что Фал-Грижни не высказывал ей досады в связи с ее чересчур частыми выездами. Однако, судя по всему, он не имел ничего против того, что она проводит столько времени в женском обществе. Правда, в каждый свой выезд в город Верран приходилось брать с собой самое меньшее трех охранников. Удивляло ее и то, что Грижни не возражал против ее многочасовых прогулок по берегу канала, которые ей так нравились, потому что было общеизвестно, что беременным женщинам следует избегать любого перенапряжения сил. И все же Грижни почему-то одобрял ее прогулки.

И вот Верран шла по набережной Сандивелл золотым осенним деньком. Нид двигался рядом с нею, а еще трое мутантов — на некотором расстоянии у нее за спиной. Солнечный свет нежно играл у нее на лице и отражался в воде канала. Город был красив, как всегда, и Верран любовалась видами, пока ей не попалась на глаза бумажка, прикрепленная к пьедесталу статуи Зин Гривис. С первого взгляда на эту бумажку она поняла, что это такое. Новая листовка, новая порция лжи и клеветы. Сейчас ими и впрямь был уже оклеен весь город — листовки прилепляли к стенам общественных зданий, к статуям, к ограде фонтанов, их как бы нарочно забывали на столах в трактирах и кабаках и на рыночных прилавках, разбрасывали по набережным и возле причала; одним словом, они были повсюду. И каждый день появлялись новые. Союз патриотов трудился не покладая рук. Время от времени Верран умоляла мужа заняться этими листовками с тем, чтобы предотвратить их дальнейшее появление и распространение. Его могущества должно было хватить на это с лихвой, причем, уничтожая листовки, он был бы только прав. Но Фал-Грижни не снисходил до клеветы, распространяемой его недоброжелателями. Он не обращал внимания на листовки и убеждал Верран в том, что и ей следует относиться к этому точно так же; она же не в силах была последовать его совету. И вот она, ускорив шаг, устремилась к статуе, чтобы прочесть новую мерзость.

Листовка оказалась испачканной и надорванной. Должно быть, она провисела здесь уже немалое время. Конечно, Верран увидела зловещую карикатуру на собственного мужа и прочитала следующее:

«РАЗОБЛАЧЕНО НОВОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО!

Согласно сведениям, поступившим из анонимных источников, на службе у лорда Грижни состоят демоны, вызванные им из недр подземного мира силами магии, сам же Фал-Грижни является царем демонов. Присутствие этой нечисти в стенах нашего города несет нам всем великую опасность, и да узнают об этом все смелые и вольнолюбивые!

Союзпатриотов».

Верран сорвала листовку, скомкала и выбросила в канал. За этим ее застигли несколько университетских школяров. Самые молодые из них подошли поближе. Впрочем, их любопытство казалось вполне безобидным. Они поглядывали на Верран с насмешливой бесцеремонностью, а на мутантов — с понятным любопытством. Мутанты было тепло одеты. Их плащи с клобуками совершенно скрывали их неуклюжие тела. Школярам захотелось рассмотреть их получше. И когда Верран со своими спутниками пошла по набережной, компания школяров поплелась следом за ними.

Поначалу Верран это не встревожило. Плетущиеся за ней гурьбой школяры выглядели несколько нелепо, но не более того. Но скоро отдельные реплики, явно предназначенные и для ее слуха, начали досаждать ей.

— Хорошенькая. Очень хорошенькая.

— Слишком миленькая, чтобы разгуливать в одиночку.

— Фракки, болтун ты несчастный! С нею четверо слуг! Это же не называется в одиночку.

— Слуги не в счет. Ей куда больше понравилось бы, окажись она в компании ученых и джентльменов. Как тебе кажется, не согласится ли эта красотка пропустить с нами стаканчик винца?

Настороженный голос возразил:

— Нет, не думаю. И ты бы сам о таком не подумал, знай ты, кто она такая.

— Ага, я не знаю, а ты, конечно, знаешь.

— Я действительно знаю.

У Верран запылали щеки. Нахмурившись, она ускорила шаг. Навязчивые школяры тоже прибавили ходу.

— Врешь ты все, Ридо. Бьюсь об заклад, ты ее не знаешь.

— На сотню, договорились? Кто-нибудь еще со мной спорит?

За спиной у леди Верран послышался шумный гогот. К этому времени все происходящее уже привлекло к себе внимание многочисленных прохожих. Она обратилась к Ниду:

— Назревает скандал, а лорду Грижни такое не понравится. Так что пошли домой.

Нид, соглашаясь с нею, зашипел. Трое других мутантов подтянулись поближе и взяли свою госпожу в кольцо.

Студенты меж тем окончательно разобрались со своим пари.

— Ладно, Ридо, дело за тобой. Называй имя или плати деньги!

— С удовольствием. Джентльмены, держитесь покрепче за штаны, чтобы не потерять их со страху. Эта хорошенькая дамочка не кто иная, как леди Грижни, жена магистра ордена Избранных. Франки, с тебя сотня.

Но Фракки не собирался признавать поражение.

— Чушь собачья. У тебя совсем мозгов нет, если ты думаешь, что я в такое поверю. Еще чего — леди Грижни!

— Она самая. Посмотри на знак на плащах у слуг. Это же герб рода Грижни. А теперь, если ты человек чести, плати.

— Заплачу, когда поверю в то, что проиграл. А ты меня еще и наполовину не убедил. Впрочем, мы это сейчас выясним.

Верран быстрым шагом пошла к домбулису Грижни, стоящему у причала уже совсем недалеко. Одетые в серое существа, обступившие ее со всех сторон, практически защищали Верран от досужих взглядов зевак. Ей хотелось ускользнуть как можно более незаметно, однако у нее ничего не вышло.

Фракки, парень с приятным лицом и лихими усиками, бросился ей наперерез.

— Ваша милость, простите мне мою дерзость… — Он увидел в ее синих глазах недоброе пламя, однако не внял этому предупреждению. — Могу ли я спросить у вас…

Она шла не убавляя шага, и молодой человек вытянул руку, желая остановить ее. Один из мутантов, неловкий увалень по имени Глис, отшвырнул его сильным ударом. Фракки полетел наземь, а его друзья расхохотались. Фракки кое-как поднялся на ноги.

— Глис, не надо бы… — начала Верран.

Фракки опять появился у нее на дороге.

— Ваша милость, ваши слуги исполнены рвения, но мне необходимо узнать…

И тут когти Глиса располосовали несчастному руку от локтя до запястья. Фракки с криком упал наземь, рука у него оказалась вся в крови.

Эта стычка собрала порядочную толпу появившихся невесть откуда зевак. В толпе были школяры, торговцы, нищие, ярмарочные девки, — мелкий воровской люд, — одним словом, характерная для лантийского простонародья компания. Среди главных качеств этого народа были крайнее любопытство и беспримерная тяга к насилию. Вопросы и замечания загудели в воздухе полчищами саранчи.

— Видел? Слуга его ножом полоснул.

— Не ножом, а лапой с когтями.

— О чем ты? У людей нет лап с когтями.

— А это не человек!

Школяры какое-то время постояли в нерешительности, а затем всей компанией надвинулись на мутантов.

Верран встревоженно посмотрела на них и шепнула Ниду:

— Уводи нас отсюда. Да поживей!

Нид властно зашипел на своих собратьев, но было уже слишком поздно. Глис, подавшись вперед, схватил не пришедшего еще в себя школяра, поднял в воздух и швырнул в канал Сандивелл. Другие школяры бросились вперед, толпа развеселилась, а кто-то в ней закричал:

— Стражу! Позовите стражу!

Ридо налетел на Глиса со скоростью выпущенного из пращи камня; сила столкновения отбросила мутанта на несколько шагов. На мгновение эти двое сплелись в яростной схватке, затем повалились наземь. Скоро стало ясно, что Ридо безнадежно проигрывает поединок. Когти Глиса сверкнули в лучах послеполуденного солнца — и вот уже у юноши полилась кровь из целого десятка рваных ран. Ридо крича от боли, отчаянно отбивался. Один из его ударов пришелся Глису в мошонку. Яростно зашипев мутант схватил противника за горло. Когти впились глубоко — и крики Ридо перешли в жалобные всхлипы.

Теперь школяры всей оравой набросились на Глиса. При этом они для храбрости яростно орали. Зашипев, мутант выпустил Ридо, и тот рухнул на колени и отполз в сторону. Но тут в драку вступили остальные мутанты.

Слуги Фал-Грижни были страшны в рукопашной, особенно Нид. Несколько мгновений спустя трое школяров с плачем катались по мостовой, а четвертый улепетывал. Нид победоносно зашипел, но, как скоро выяснилось, он рано обрадовался. Тут же — и куда громче — зазвучали молодые голоса.

— Школяры! Друзья! Вперед! Слава университету!

Это был древний клич студентов Ланти-Юма, призыв о помощи, который никогда в истории города не оставался без ответа. Через несколько мгновений откуда ни возьмись на набережной собралась целая орава школяров, причем им на подмогу спешили со всех сторон все новые и новые. За школярами шли гвардейцы герцога, и по-прежнему отовсюду валом валили зеваки.

— Глис! Нид! Прекратите немедленно! — тщетно взывала Верран.

Мутанты не слышали или не желали слушать ее. «Лорд Грижни, — подумала и поняла она, — придет в ярость». Рядом с ней находился причал, к которому был привязан ее домбулис. Она принялась в отчаянии распутывать сложный узел.

К этому времени на место события сбежались уже десятки школяров и с их совокупной мощью было не справиться даже искушенным в бою мутантам Фал-Грижни. Кто-то из школяров вооружился палкой — и точный удар пришелся Глису по плечу. Мутант зашатался, но тут же пришел в себя и с шипением бросился на обидчика. В этот миг клобук откинулся на плечи — и взорам толпы предстало поросшее густой шерстью плоское лицо. Толпа невольно подалась назад, некоторые закричали от ужаса: залитый солнечными лучами Глис с трясущимися губами, выставленными наружу клыками и густой шерстью по всему лицу представлял собой поистине устрашающее зрелище.

— Демоны, — закричали с разных сторон. Кто-то, приглядевшись к гербам на плащах, заорал:

— Демоны Фал-Грижни! Демоны Грижни!

— Царь демонов наслал на нас своих подданных! Братья, на нас напали!

Крики ужаса и отвращения неслись отовсюду. Многие бросились бежать, но самые храбрые и самые разъяренные остались на месте.

— Это неправда! — закричала Верран. — Выслушайте меня!

Но никто не обратил на нее внимания. В толпе началась массовая истерия: ярость, страх, отчаяние первые признаки паники. Здоровенный детина из рабочих с бычьей шеей и могучими ручищами выступил вперед, расшвыряв школяров, чтобы они не путались у него под ногами. В руке у него был топор. Чувствовалось, что он боится, но ярость была сильнее страха.

— Я не боюсь демонов! Я не боюсь колдунов! Я не боюсь самого Грижни! Вот что я для них приготовил.

И он занес над головой свой топор.

Глис увернулся — но недостаточно стремительно. Острие впилось ему в затылок. Высоким фонтаном взметнулась кровь, а затем кровавым дождем рухнула вниз, на головы беснующимся. Глис повалился замертво. Он был и впрямь уже мертв, но разъяренные лантийцы принялись бить и пинать бездыханное тело, словно бы для того, чтобы убедить самих себя в том, что и демоны смертны.

Оставшиеся в живых мутанты, братья убитого Глиса по материнской паутине, зашипели от ярости и от горя. Овладевшее ими отчаяние на какое-то мгновение удержало толпу лантийцев от новых действий, словно парализовав ее, и этих мгновений мутантам хватило на то, чтобы наброситься на убийцу своего брата и разодрать его разве что не в клочья клыками и когтями.

Стоны умирающего заставили очнуться оцепеневшую было толпу. Кто-то крикнул:

— Смерть демонам!

И все подхватили:

— Смерть демонам!

В руках у людей замелькали ножи и камни. Кое-кто вооружился и палками. Появились и люди посерьезней: у них с собой оказались кинжалы и даже мечи. В городе Ланти-Юм ходить без оружия было как-то не принято.

— Смерть демонам Грижни!

Верран с ужасом увидела, как кинжал по самую рукоять вонзился в спину одному из мутантов. Выкрикнув что-то сдавленным голосом, тот рухнул наземь. Толпа с ликующим ревом надвинулась на него множество рук поспешили изодрать в клочья серую одежду. Когда всеобщим взорам предстало совершенно нечеловеческое, с колючками на груди и спине, тело мутанта, истерия толпы переросла в безумие. Безжалостные лезвия буквально искромсали тело умирающего мутанта, и столь же безжалостные руки впились в живот и грудь, выдирая из разверстых ран жизненно важные органы.

Точно так же расправилась толпа и с третьим мутантом, вопреки его яростному сопротивлению. Из четырех спутников Верран на ногах оставался только Нид. Он скинул серый плащ, чтобы обеспечить себе свободу передвижений, и сама Верран понимала, как легко его принять за демона, пока он прыгал, метался, уворачивался от ударов и бросался в бой со скоростью, которая не могла не показаться сверхъестественной. Человеческая кровь была у него на клыках и на когтях, его глаза пылали; уже два трупа лежали у его ног. И так ужасен был вид разгневанного мутанта, что по толпе прошел испуганный ропот и она невольно попятилась.

Верран поняла, что внезапная передышка наверняка окажется недолгой, выбрала тот миг, когда наступила тишина, и закричала во весь голос:

— Нид, сюда! Ко мне!

И он услышал ее. Он не мог увидеть ее над головами толпы, но услышал. И сразу же рванулся на звук ее голоса, прыгнув при этом так высоко и настолько стремительно, что и впрямь показался демоном, за которого его ошибочно принимали горожане; окровавленные клыки и когти довершали это мнимое тождество. Горожане поспешно расступились перед ним в обе стороны, а тех, кто замешкался, сшибли наземь их более расторопные товарищи. Верран меж тем по-прежнему распутывала чудовищный узел, которым был привязан домбулис. Узел тугой и к тому же сырой. Верран поняла, что ей с ним ни за что не справиться. На мгновение она впилась в него с невероятной силой, сломав себе при этом ногти. Но сам этот факт напомнил ей о маникюрных ножницах, которые были у нее с собой в сумочке. Она быстро извлекла их. Крошечные ножницы, изубранные драгоценными камнями, не имели режущей кромки, зато их острие было хорошо заточено. Верран вонзила их в узел — и тот сразу же поддался.

Нид тем временем преодолел уже половину расстояния, отделявшего его от госпожи. Страх, ненадолго парализовавший толпу, уже миновал, вновь послышались дикие выкрики, и несколько храбрых лантийцев бросились на мутанта, взяв наперевес лодочные весла. Кровь залила голову и грудь мутанту — Нид зашипел, бешено, но вслепую отбиваясь от обрушившихся на него ударов, и нападающие, в свою очередь, облились кровью.

Но тут по воздуху полетели камни. Часть из них попала в мутанта, тогда как другие, брошенные не столь точно, поранили нападающих на него людей. Один из камней ободрал Ниду щеку, и он инстинктивно поднял руку, защищая голову. Он зашатался и казалось, что он не удержится на ногах. А стоило ему упасть — и он бы уже никогда не поднялся.

— Сюда, Нид! — крикнула Верран, и вновь он услышал ее.

Ее голос придал ему новый заряд смелости. Возможно, именно сознание того, что жену лорда Грижни следовало защитить во что бы то ни стало, позволило ему пробиться сквозь охваченную жаждой убийства толпу. Он домчался до Верран, как раз когда она окончательно справилась с узлом.

Верран спрыгнула в лодку, Нид последовал за нею. Маленькое суденышко угрожающе накренилось и чуть не перевернулось; Верран поневоле затаила дыхание. Нид схватился за весла, принялся отчаянно грести, и домбулис отплыл от причала.

Из толпы послышались новые крики.

— Что это за женщина?

— Это ведьма! Она была с демонами Грижни!

В воду канала Сандивелл полетела куча камней, но лодка уже отплыла на безопасное расстояние. Верран не знала, не пустятся ли за ними в погоню. Толпа была разъярена до безумия, а у причала стояло множество лодок. В ужасе она оглянулась. Толпа продолжала неистовствовать, однако никаких признаков погони не было. Тогда Верран посмотрела на Нида. Из множества ран на теле мутанта лилась кровь. Один глаз уже ничего не видел, шерсть была выдрана клочьями, две колючки на спине надломлены и болтались словно на ниточке. Тем не менее израненный мутант яростно греб обоими веслами. Верран почувствовала, что глаза ей застилают слезы, и она поторопилась их смахнуть.

— Ничего не понимаю, — прошептала она. — Они, должно быть, сошли с ума.

Они свернули в канал Лурейс и подплыли к дворцу Грижни. Верран препоручила Нида заботам его собратьев, а сама помчалась разыскивать мужа. Но вскоре обнаружила, что лорда Грижни нет дома. И никто не знал, когда он вернется. Верран охватило отчаяние, потому что ей не терпелось поведать ему о том, какая драма только что разыгралась.

Она пошла к мутантам и помогла им перевязать раны Нида и укрепить на месте сломанные колючки. Вид у мутантов был совершенно потерянный. Вне всякого сомнения, они понимали, что трое собратьев погибли. Верран стала петь им, выбирая самые жалостливые песни, и это их несколько утешило. В конце концов они начали как бы подпевать ей, издавая горестное шипение. За этим их и застал вернувшийся час спустя Фал-Грижни.

Едва взглянув на мужа, Верран поняла, что ему уже известно о случившемся. Ледяная ярость, которую можно было прочесть у него на лице, оказалась незнакомым для нее выражением, и на мгновение она испугалась. Вид у него был сейчас столь страшным, что она поневоле лишний раз подумала о том, нет ли толики правды в тех историях, какие о нем рассказывали. Он выглядел человеком, способным на все — на убийство и на кое-что пострашнее убийства, и глядя на него, Верран почувствовала, как у нее защемило в груди.

Пройдя через комнату, он спросил у нее:

— Вы сами не пострадали?

Она мотнула головой, и на глазах у нее вновь заблестели слезы.

— Со мной все в порядке. А вот слуги — Джасил, Мор и бедный малыш Глис — убиты. Люди на набережной Сандивелл увидели Глиса и испугались, а потом началась драка и… — Она судорожно сглотнула и не без труда продолжила свой рассказ. — И вдруг все словно с ума сошли, пролилась кровь, и три ваши создания погибли. Нид и другие пришли в ярость, увидев как убили Глиса. Они убили горожанина, который расправился с Глисом, а в дальнейшем Нид убил по меньшей мере еще двоих. Там были гвардейцы, но они и не подумали прийти на помощь. Что теперь будет с Нидом? Он же убил людей. Ему необходимо бежать из города.

Нид встретил эти слова гневным шипением, глаза его стали совсем красными.

Фал-Грижни поспешил успокоить его.

— Не бойся. Никуда тебе не придется бежать.

Нид сразу повеселел.

— Но как же ему остаться, Террз? — удивилась Верран. — Он убил людей. И хотя на то имелись серьезные основания, месть горожан наверняка будет…

— У горожан куда больше оснований страшиться моей мести, мадам. — Она ничего не ответила, и Фал-Грижни добавил: — Вы, должно быть, не осознаете, что вас самих могли поранить или убить. Они ведь кидали в вас камнями, не так ли?

— Только в самом конце, когда я была в лодке с Нидом. И они даже не погнались за нами. Они…

— Разбушевавшаяся чернь напала на мою жену. На мою жену!

Выражение его лица заставило Верран затрепетать.

— Мне кажется, они не знали, что я ваша жена, — поспешила ответить она. — Их напугали мутанты. Они и впрямь решили, будто Нид и его товарищи — демоны. А все из-за этих листовок, которые расклеены по всему городу…

— Меня не интересуют листовки. Они не заслуживают внимания. Меня интересует только то, что чернь напала на мою жену.

— Но со мной все в порядке, лорд, со мной действительно все в порядке. Только как нам быть с Нидом? Простые люди наверняка потребуют правосудия…

— И они получат его, — зловеще произнес Фал-Грижни.

— Террз, я не знаю, что вы задумали, но я прошу вас…

Верран не успела закончить фразу, потому что в этот миг в открытое окно влетел камень. Он пролетел прямо над головой у нее и с силой ударился о дальнюю стену. Нид, зашипев, поднялся на ноги; казалось, он и думать забыл о недавних ранах. Фал-Грижни схватил жену, увел ее с опасного места и заслонил своим телом.

— Кто это? — вскричала она. — Неужели толпа преследует нас и здесь?

В окно влетел еще один камень, потом еще один. Теперь снаружи можно было расслышать яростные крики. Нечто темное и мохнатое мягко шлепнулось на пол через окно. Это был полусгнивший труп крысы. Верран сдавленно вскрикнула.

— Нид, Кевид и все остальные, — обратился к своим мутантам Фал-Грижни. — Препроводите леди Грижни в ее покои. Заприте двери, опустите ставни и оставайтесь с нею, пока я не прикажу вам уйти. Если все же туда попытается проникнуть кто-нибудь посторонний, убейте его. Вы меня поняли?

Они, вне всякого сомнения, поняли его.

— Прошу вас, Террз, я предпочла бы остаться с вами.

— Мадам, извольте слушаться!

Грижни дал мутантам сигнал, и они увели Верран из комнаты.

Верран и не вздумала сопротивляться. Безвольная и потерянная, она позволила мутантам препроводить себя в покои. Согласно приказу Грижни, мутанты заперли внутреннюю дверь. Верран решила удалиться к себе в спальню. Ставни здесь были уже опущены, однако в щель между ними ей удалось бросить взгляд на набережную. То, что она увидела, было просто чудовищно. Там собралась толпа — куда большая, чем какой-то час назад на набережной Сандивелл, но столь же яростная и неистовая. Крики и проклятия отчетливо доносились до ее ушей. Разъяренные горожане бесчинствовали, толпясь у причала Грижни. У многих в руках были камни, дохлые крысы, протухшая рыба и прочая дрянь, которой они собирались бомбардировать дворец. На слиянии каналов Лурейс и Сандивелл собралось множество лодок. Они перегородили канал, лишив тем самым обитателей дворца Грижни возможности пуститься в бегство по воде.

Случайный камень ударился в закрытое ставнями окно спальни. Верран инстинктивно отпрянула, затем вновь приникла к окну. Крик толпы стал громче, а проклятия еще ужасней…

— Что им нужно? — прошептала Верран, обратившись скорее к самой себе, чем к своим бессловесным стражам. — Есть ли у них какая-нибудь определенная цель? Что они пытаются сделать?

Но, судя по всему, определенная цель у толпы отсутствовала. Чего никак нельзя было сказать про Фал-Грижни.

Легкая дрожь пробежала по дворцу Грижни и его окрестностям. Верран невольно ухватилась за ручку окна, чтобы устоять на ногах. Задрожал ли и в самом деле дворец или у нее самой закружилась голова? Она поглядела через плечо и увидела, что мутанты тоже едва держатся на ногах. Последовал еще один толчок, на этот раз уже несомненный.

Внизу, на набережной, у причала Грижни, на смену яростным выкрикам пришли тревожные. В только что безоблачном небе откуда ни возьмись появились кромешно-черные тучи, они уже застили свет солнца. В мире внезапно настали сумерки. Задул ветер — сильный, холодный, с запахом мертвечины, ветер, подобный дыханию могильного склепа. С каждым мгновением этот ветер набирал силу и скорость. Наконец разразился самый настоящий ураган, он принес с собой тьму и все тот же гнилостный запах распада. Город погрузился в глубокую тьму. Лишь то там, то здесь мелькало тусклое пламя. Лантийцы, столпившиеся на набережной, едва удерживались на ногах под порывами могучего ветра. Волосы и одежда у них пришли в полный беспорядок. Какая-то дрянь летала по воздуху и прилипала к лицам.

— Лорд Грижни, — тихо произнесла Верран.

Воды канала тоже пришли в неистовство. Домбулисы затрепетали, сорвались с мест, начали переворачиваться. Опытные гребцы оказались бессильны этому противостоять. Перепуганные лантийцы целыми дюжинами стали бросаться в канал, но, спрыгнув с берега, тут же обнаруживали, что они не в состоянии плыть.

Стихийное беснование под окнами дворца прекратилось, люди бросились врассыпную. Но лорду Грижни было мало и этого. Загремел гром, небеса дрогнули, и из разрывов, несомые ветром, выпорхнули на гигантских крылах призрачные летучие мыши — наглядное воплощение гнева, который бушевал в душе у чародея. Когда эти чудовищные исчадия приблизились к земле, крики людей и переполошившихся чаек зазвучали в унисон. И тут на мир опустилась полная тьма — и принесла с собой смятение и невыразимый ужас. Огромные крылья, распростершись в воздухе, совершенно затмили небо и застучали в лад вою ветра и глухому неистовству вод.

Все это длилось недолго. Повергнув в ужас толпу, летучие мыши улетели, унося на своих крыльях и тьму. Ветер замер, волнение вод затихло. Но еще до того, как небеса вновь посветлели, на набережной перед дворцом стало пусто. Пусто было и на причале. Лишь плыли по водам канала обломки домбулисов и лодок а из живых людей здесь не осталось ни души.

Сперва люди подумали, что произошла великая и чудовищная расправа магистра ордена Избранных над своими врагами. Целую ночь, а потом еще целый день люди приглушенными голосами говорили о бесчисленных жертвах. Но в конце концов стало ясно, что вопреки разгулу и неистовству искусственно ниспосланных стихий никто не лишился жизни. Даже те, кто от страха попрыгали в канал, каким-то чудом не утонули. Всех это удивило, озадачило, люди принялись спорить, но так и не пришли к единому мнению. И никто не осмелился потребовать объяснений у самого Фал-Грижни. Строго говоря, никто не осмелился к нему даже обратиться. На протяжении нескольких дней каналы и набережные вокруг дворца Грижни оставались пустынными, как, если верить преданию, земли, принадлежащие царю демонов.

Глава 9

Первым, кто посетил Верран после происшествия на набережной Сандивелл, был ее отец. Она решила встретиться с ним в гостиной своих личных покоев, потому что большой зал для аудиенций показался ей в данном случае неподобающим. Тем не менее, когда выяснилась истинная цель прихода Дриса Верраса, стало понятно, что зал для аудиенций оказался бы куда уместней.

Дрис Веррас решил не тратить времени понапрасну.

— Дочь моя, — начал он. — Я совершил несправедливость. Я неправильно распорядился твоей судьбой и сейчас горько сожалею об этом.

Верран пристально посмотрела на отца. Всмотрелась в знакомое лицо, заметила, как судорожно сжаты пухлые руки, почувствовала во всем его облике тайное напряжение. И, невольно разозлившись на себя, подумала о том, что Дрис Веррас всего на пять лет старше ее мужа. Для визита отец выбрал день, когда Фал-Грижни не оказалось дома. Верран заподозрила тайный смысл отцовских намерений, но тем не менее, как примерная дочь, поинтересовалась:

— Что ты имеешь в виду, отец?

— Дитя мое, я хорошо запомнил отвращение, с которым ты восприняла перспективу выйти замуж за магистра ордена Фал-Грижни. Я помню твои слезы, твой ужас, твои жалобные мольбы — помню так, словно все это было только вчера. Но тогда я тебя не послушался. Ослепленный выгодами предстоящего брака, я оставил без внимания твое недовольство. Увы… надо было мне больше полагаться на интуицию родной дочери. Ибо нельзя отрицать, что события последних нескольких недель доказали справедливость твоих тогдашних страхов. Фал-Грижни — неподходящий супруг для девушки из рода Веррасов, да и из любого другого аристократического рода тоже. Я отдал родную дочь в руки истинному злодею.

На мгновение Верран замешкалась с ответом. Она окинула взглядом собственную гостиную. Вспомнила о том, что является владелицей огромного дворца Грижни и женой величайшего изо всех магов. И когда она заговорила, ответ ее прозвучал предельно учтиво, но впервые в жизни она обратилась к отцу как один взрослый человек к другому и к тому же как равный к равному:

— Ты ошибаешься, отец.

— Вот как?

Веррас был явно поражен. Сперва он хотел было упрекнуть дочь в непослушании, но, вспомнив о ее изменившемся статусе, придержал язык.

— Ты ошибаешься. И позволь спросить тебя, почему ты называешь лорда Грижни злодеем?

Удивление Дриса Верраса возросло. Никогда еще дочь не требовала у него объяснений, никогда не апеллировала к голосу разума. Верран явно переменилась. Веррас решил, что ее нынешнее высокое положение несколько ударило ей в голову, однако предпочел до поры до времени скрыть собственное неудовольствие.

— Мое дорогое дитя, боюсь, я огорчил тебя, хотя вовсе не собирался этого делать. У меня нет ни малейшего желания причинять тебе ненужную боль. Я уже проявил несправедливость по отношению к тебе, столь неудачно и немилосердно выдав тебя замуж, и можешь быть уверена в том, что я не собираюсь повторить или даже усугубить собственную ошибку. Что касается лорда Грижни, то отвратительный характер этого человека уже проявился в полной мере и на этот счет не может быть никаких сомнений. Он эксплуатирует свои служебные возможности для сведения личных счетов, он беспрестанно пытается расширить собственную власть, причем за счет власти герцога, а последняя омерзительная расправа над толпой ни в чем не повинных лантийцев, собравшейся у причала, — этот поступок доказывает, что Грижни истинный злодей, более того, государственный изменник…

— Прошу тебя, отец, оставь это. Ты ведь не знаешь всей правды. Люди распространяют о моем муже злостные небылицы, причем они это делают совершенно сознательно. Именно эти люди и исходят истинной злобой — они, а вовсе не Фал-Грижни. Позволь мне поведать тебе о том, что разыгралось на самом деле, по крайней мере, насколько я сама все это понимаю. Во-первых, о том, что касается толпы на причале. Тебе следовало бы узнать, что люди, собравшиеся там, принялись бомбардировать дворец камнями, и у меня нет ни малейшего сомнения в том, что они убили бы нас, если бы им представилась такая возможность…

Внезапно Верран показалось крайне важным убедить отца в правоте и непогрешимости Грижни, но Дрис Веррас не собирался выслушивать ее доводы.

— Дитя мое, я вижу, что ты столь же образцовая жена, как и образцовая дочь. — Он улыбнулся ей с отеческим сочувствием. — Твоя преданность мужу заслуживает похвалы, но истина заключается в том, что вся ситуация в связи с твоим браком стала невыносимой. И нечего тебе лицемерить в разговоре с родным отцом.

— Выходит, тебя совсем не интересует, что произошло на самом деле?

— Да знаю я, что произошло на самом деле. Союз патриотов самым тщательным образом изложил все факты.

— Не упоминай мне об этих отвратительных лжецах!

— В свете последних событий могу ли я им не верить? Террз Фал-Грижни представляет собой одну из величайших опасностей, с которыми наш город сталкивался на протяжении всей своей истории! Он чародей, обладающий исключительными способностями и возможностями и преисполненный решимости обратить свой дар во зло, подчинив его целям самовозвеличивания.

— Ты бы не осмелился, отец, сказать это ему в глаза.

— Да уж конечно не осмелился бы, — неожиданно согласился Дрис Веррас. — Есть куда менее болезненные способы самоубийства.

— Неужели ты пришел сюда с единственной целью оскорбить моего мужа у него за спиной?

— Да, дочь моя. Я пришел сюда положить конец твоему несчастью. Пришел освободить тебя из темницы.

— О чем ты говоришь?

— Ты оставишь дворец Грижни. Ты вернешься под отчий кров, и вся семья с радостью примет тебя. Но это произойдет еще не сегодня. А пока суд да дело, уместно проявлять предельную скрытность. Поэтому я решил, что ты должна на какое-то время покинуть Ланти-Юм. Твоя родня по материнской линии в Гард-Ламмисе, вне всякого сомнения, с превеликой охотой…

— Так это ты принял решение о том, что я должна покинуть дворец Грижни? — перебила отца Верран. Она раскраснелась, у нее отчаянно колотилось сердце, она чувствовала, что утрачивает контроль над собой. — Так это ты принял решение разлучить меня мужем и выгнать из собственного дома? Неужели ты и впрямь думаешь, будто я способна всерьез отнестись к твоему предложению?

— Дитя мое, я гораздо старше и не в пример умнее тебя, и я знаю, что для тебя лучше, а что хуже.

— Именно это ты и твердил, выдавая меня замуж вопреки моим просьбам!

— Да, я тогда ошибался.

— Нет, как выяснилось, как раз тогда ты не ошибался. Ты, отец, ошибаешься сейчас.

— Дитя мое! Успокойся и выслушай меня внимательно! Конечно, у тебя есть причины для гнева. С тобой обошлись с предельной, хотя и непреднамеренной жестокостью. Тебя выдали замуж за подлого и порочного тирана, и твое нынешнее ожесточение вполне понятно. Но теперь истина выплыла наружу и пришла пора положить конец твоим страданиям. И будь уверена, девице из рода Веррасов не о чем беспокоиться: родные уберегут ее от любых несчастий.

— Все это крайне трогательно, отец, — сказала Верран, и вновь подчеркнутая невозмутимость дочери неприятно удивила Верраса. Не будь она столь образцовой дочерью, он наверняка решил бы, что у нее в голосе слышатся нотки сарказма. — Трогательно и в высшей степени для меня неожиданно. Но мы с лордом Грижни жена и муж. Я стала его женой по твоему настоянию, однако теперь эти узы не могут быть порваны, даже если бы я сама того захотела. Даже покинув лорда Грижни по твоему настоянию и удалившись в Гард-Ламмис, я бы все равно осталась его женой.

— А вот это далеко не так, как ты себе представляешь, — возразил Дрис Веррас, и стремительность его ответа позволила дочери предположить, что именно этот довод тщательно продуман заранее. — С учетом крайне необычных обстоятельств, а именно твоей молодости, твоего нежелания вступать в этот брак, противоестественных пороков лорда Грижни и невыразимых страданий, которые ты претерпела, оказавшись во власти у такого человека, — с учетом всего этого развод представляется вполне возможным. Строго говоря, я могу доверительно сообщить тебе, что герцогу это понравилось бы. Я уже советовался по этому поводу с его высочеством и могу почти наверняка пообещать тебе, что в должный час за разводом дело не станет, и тогда ты сможешь вновь выйти замуж. И на этот раз, не исключено, выбор нового супруга будет осуществлен с учетом твоих пожеланий. Подумай об этом, дитя мое. — Дрис Веррас блаженно улыбнулся. — Второй брак, а значит, новый свадебный наряд, новые подарки, балы и праздники в твою честь, благословение самого герцога, муж, и по возрасту, и по общественному положению тебе подобающий, — мы можем даже обсудить кандидатуру молодого Уэйт-Базефа, если ты будешь на этом настаивать. Думаешь, многим женщинам дается шанс начать все заново? Нет, поверь, это редкая привилегия.

— Действительно редкая, — ответила Верран. — Но, отец, не упускаешь ли ты из виду одной детали? Ты прекрасно знаешь, что я жду ребенка от лорда Грижни. Или, на твой взгляд, это ровным счетом ничего не значит?

— Конечно, значит, и очень многое, — веско возразил Дрис Веррас. — Мы ведь говорим о моем внуке, о плоти от плоти моей. Меня в равной степени волнуют судьба моей дочери и моего внука. И это лишний раз заставляет меня потребовать, чтобы ты покинула этот дом если не ради собственного благополучия, то хотя бы ради ребенка. Послушай, дочь, ты же не собираешься воспитывать сына в этом ужасном месте? Ты же не отдашь невинное дитя на произвол Террза Фал-Грижни? Иначе из мальчика получится такой же злодей и мерзавец, как сам Грижни. Материнский долг требует от тебя немедленного отъезда.

— Ты, отец, много рассуждаешь о долге. О моем дочернем долге. О моем материнском долге. О твоем отеческом долге. Ты произносишь все эти слова с такой легкостью! — Верран по-прежнему говорила с напускным спокойствием. Лишь судорожно сцепленные на коленях руки выдавали ее волнение. — Я удивлена, что ты не напомнил мне о моем долге перед старинным родом Веррасов.

— А разве ты нуждаешься в подобном напоминании?

— Едва ли. Исполнению именно этого долга препятствует мой брак с лордом Грижни. И, как я предполагаю, ты сейчас сообщишь мне, что в интересах нашей семьи я должна как можно скорее расторгнуть этот брак.

— Ах вот как! Значит, ты и сама понимаешь это? Что ж, дочь моя, ты научилась разбираться в мирских делах. За последние несколько недель лорд Грижни на редкость себя дискредитировал. Его в равной мере ненавидят и герцог, и простой народ. Что касается черни, то она выкрикивает проклятия ему денно и нощно. Союз патриотов добивается его ареста с последующей казнью. События приняли такой оборот, что узы родства с Фал-Грижни позорят род Веррасов. Пятно пало на наше имя, в глазах народа мы предстаем не только родственниками, но и союзниками Фал-Грижни. И крайне маловероятно, что такая ситуация изменится в ближайшем будущем. А поэтому репутацию дома Веррасов можно спасти, лишь пожертвовав этой чрезвычайно сомнительной для нас связью. И заняться этим необходимо немедленно. Ты понимаешь меня, дочь моя?

— Тебя, отец, было бы чрезвычайно трудно не понять. И все же прошу тебя объяснить мне одно обстоятельство. Ты говоришь об обвинениях против лорда Грижни, о злодеяниях, которые ему приписывают, об опасности, которую он, на чей-то взгляд, собой представляет. Но ты даже не задумался над тем, справедливы ли эти обвинения, или же мой муж столкнулся с клеветой. Разве то обстоятельство, что люди столько толкуют о его прегрешениях, само по себе доказывает его вину?

Дрис Веррас равнодушно пожал плечами.

— Может быть, и нет, но это не имеет значения. Фал-Грижни боятся и ненавидят — и этого достаточно, чтобы семья его жены предстала в самом невыигрышном свете. — Верран вся подобралась, но ее отец оставил это без внимания. — Я уже столкнулся с тем, что высокопоставленные люди посматривают на меня искоса. К счастью, герцог по-прежнему убежден в моей личной преданности, но как долго сможет еще его высочество доверять тестю своего заклятого врага? А если и герцог настроится против нас, что тогда? Нам придет конец. Неужели ты добиваешься именно этого? Нет, дочь моя. Верность интересам нашего дома требует от тебя немедленного расторжения злосчастного брака.

— А чего требует от меня верность супружескому долгу?

— Ты в сущности еще дитя, и нельзя возлагать на тебя полную ответственность. И Фал-Грижни ты не обязана ровным счетом ничем. Если ты наберешься смелости, чтобы оставить его, тебе будет рукоплескать весь город. И никаких пересудов тебе опасаться не придется.

— А я и не боюсь никаких пересудов, справедливы они или нет. — Голос ее зазвучал с внезапной резкостью, и это заставило Дриса Верраса насторожиться. — Как мне представляется, отец, я дорожу общественным мнением куда меньше, чем ты. И я не оставлю лорда Грижни. Начать с того, что мне совершенно этого не хочется. Даже если бы я не носила его ребенка, мне не захотелось бы с ним расстаться. Во-вторых, ты требуешь, чтобы я расторгла брак, и называешь при этом причины, которые кажутся мне низменными и ничтожными.

— Верность собственному роду — это, по-твоему, низменная и ничтожная причина?

— Страх перед общественным мнением и страх лишиться герцогского благоволения — вот что тобою движет на самом деле.

Дрис Веррас набрал полные легкие воздуха в попытке сохранить хладнокровие.

— Я старше тебя, я тебя умнее, и я значительно лучше твоего разбираюсь в мирских делах. И с твоей стороны было бы только умно руководствоваться в своих поступках моими советами, потому что я не пекусь ни о чем другом, кроме как о твоем благополучии и счастье.

— Это неправда. Мое счастье тебя не заботит да и никогда не заботило.

— Не будь столь неблагодарной. Ты поднялась высоко — но только благодаря мне, и я по-прежнему остаюсь твоим отцом и требую к себе уважения.

— Как вам угодно, сэр. Не хотите ли вы обсудить со мной еще что-нибудь?

В голосе Верран прозвучала автоматическая учтивость.

Дрис Веррас нахмурился.

— К сожалению, сейчас с тобой ни о чем, похоже, не договоришься. Твое высокое положение ударило тебе в голову и ты ничего не желаешь слышать. Но так или иначе, об одной вещи я тебя все-таки попрошу. Не спеши отвергать мой совет прямо с порога. Пообещай мне, что тщательно поразмыслишь над тем, что сегодня услышала.

Верран холодно поклонилась.

— Хорошо, но только не рассчитывай на это. Потому что мнения своего я все равно не переменю.

— Ну что ж. Я постарался ради тебя, как смог, а ты пренебрегла моим советом, значит, тут уж ничего не попишешь. Долг свой я выполнил и больше не несу никакой ответственности за твою судьбу. Но хорошенько запомни наш сегодняшний разговор. Как бы ни сложилось будущее, ты не сможешь впоследствии утверждать, будто тебя не предупреждали.

Дрис Веррас поднялся с места и ушел. Когда он покинул покои дочери, она отчасти огорченно, отчасти облегченно вздохнула… Оставалось надеяться на то, что он сюда не вернется.

Глава 10

Когда келдхар из Гард-Ламмиса потребовал ему передать ему пять тысяч лантийских солдат для участия в войне с Силевией, герцог Повон счел себя вынужденным согласиться. Как раз в это время магистр ордена Избранных Фал-Грижни повел борьбу против политики герцога с особенным ожесточением. Грижни заручился поддержкой многих представителей знати, в том числе таких людей, как Кру Беффел, Ро Занлас и Дьюл Парнис, которые отказались отдать в рекруты своих крепостных и рабов. Действия Грижни нашли поддержку и у других, потому что лантийские аристократы не желали без каких бы то ни было выгод лично для себя расставаться со своими холопами.

Фал-Грижни во всех его начинаниях поддерживала Гереза Вей-Ненневей. Поэтому не было ничего удивительного в том, что женщина-маг стала мишенью для нападок союза патриотов. Вскоре по всему городу оказалась расклеена очередная листовка. Составленная так, чтобы потрафить самым низким вкусам черни, она включала в себя и карикатуру, одновременно омерзительную и непристойную. Вей-Ненневей была изображена обнаженной, причем ей было придано сходство не столько с женщиной, сколько со зверем. В руке у нее был кинжал, а изо рта и по подбородку струилась кровь. Текст под карикатурой гласил:

«ВЕДЬМА ГЕРЕЗА ВЕЙ-НЕННЕВЕЙ И ЕЕ КРОВАВЫЕ ЗЛОДЕЯНИЯ

В последнее время выяснилось, что ведьма Ненневей — сообщница и приспешница Фал-Грижни, царя демонов, повинна в самых неслыханных злодеяниях. Да будет известно всем, что эта старая и уродливая ведьма ежедневно похищает у жителей Ланти-Юма самых красивых дочерей и делает их своей добычей. Ни имя, ни звание ее не интересуют, лишь бы те были красивы и девственны. Этих несчастных дев ведьма уводит к себе в логово и там пьет их кровь. Когда под воздействием колдовства и злобы несчастные становятся совершенно беспомощными, ведьма сдирает с их девственных тел кожу до последнего лоскута. И затем покрывает белоснежной и юной плотью свое распадающееся от старости и мерзости тело, добиваясь ненадолго призрачного сходства с красавицами. И в этом мимолетном облике выходит ночами на улицы и предается блуду, а бесчисленные любовники и знать не знают, с кем спознаются, а когда узнают, становится уже слишком поздно.

Таким образом, к нашему вящему стыду, процветают подлость и обман этой ведьмы. Нет и не будет нам прощения, пока не предадим Ее Гнилость и ее Пакостность огню. Так что, люди добрые, берегитесь.

Союзпатриотов».

Верран прочитала эту листовку с отвращением. Да и на глаза она ей попалась лишь по злосчастному невезению, потому что в последнее время Верран не выходила из дому. После прискорбной истории на набережной Сандивелл Фал-Грижни предложил ей на выбор: или не покидать пределов дворца и прилегающего парка на протяжении всей беременности или же незамедлительно отправиться в одно из принадлежащих мужу сельских поместий. Верран предпочла остаться в Ланти-Юме и теперь проводила все время во дворце или в саду, по которому прогуливалась в сопровождении телохранителей. И эту листовку она нашла в саду. Ее приклеили к камню, а потом какой-то благонамеренный патриот запустил этим камнем через ограду. Верран не показала листовку мужу, но заподозрила, что ему уже известно о ее появлении: не зря же считалось, что ему известно практически обо всем. Верран подумала, знает ли об этой мерзости Вей-Ненневей.

У нее появился случай поговорить с Ненневей позже на той же неделе, когда женщина-маг прибыла во Дворец Грижни на совещание в компании с несколькими, как она выразилась, «делегатами». Отсюда следовало предположить, что вардрулы по-прежнему обитают где-то поблизости, однако за ужином эта тема не упоминалась. А ужинали Верран, Фал-Грижни и Ненневей при свечах в столовой в покоях у самой Верран.

Если Вей-Ненневей и была чем-то встревожена, то внешне она этого никак не выказывала. Ее сильное лицо оставалось безмятежным. Ее манеры — как всегда, подчеркнуто светскими. И говорила она о каких-то пустяках; о вздорном характере городских лодочников, о последних чудачествах Бескота Кор-Малифона, о свадьбе старшего сына Джинзина Фарни. И ни слова о политике, что даже несколько задело Верран. Было совершенно очевидно, что Вей-Ненневей считает ее молодой и невежественной дурочкой и говорить с нею на серьезные темы не хочет.

И когда женщина-маг начала излагать собственную систему учета расходов на ведение домашнего хозяйства, Верран не выдержала.

— Порекомендовали бы вы эту систему герцогу, — сказала она. — Может быть, это помогло бы ему урегулировать внешний долг перед Гард-Ламмисом, Хурбой и Стреллом.

Все это было с ее стороны чистым блефом. На самом деле Верран почти ничего не смыслила в экономике.

Вей-Ненневей с улыбкой посмотрела на Грижни.

— Похоже, эта малютка неплохо здесь освоилась.

— Она никоим образом не лишена интеллекта, — ответил Грижни.

— У таких новостей ноги сами растут, — несколько сухо заметила Верран.

— Герцогу, моя дорогая, мои советы так же понравились бы, как и советы вашего мужа. Он терпеть не может, когда Избранные вмешиваются в его дела. К тому же ему внушили, будто те из нас, кто не в восторге от его политики, собираются свергнуть его и усесться на его место.

Верран кивнула. Это уже было интересней.

— И что же, он прочит вас на роль герцогини?

— Маловероятно, что именно я, пожилая женщина, стану претендовать на трон. Но герцог полагает, что в случае чего я захочу поддержать какого-нибудь более реального претендента.

— А вы поддержите? — спросила Верран.

Вей-Ненневей удивленно приподняла брови.

— Я уже объяснял леди Грижни, что худшие подозрения его высочества являются совершенно беспочвенными, — заметил Фал-Грижни.

Заговорил он в своей всегдашней внешне невозмутимой манере, но Верран расслышала за его словами нечто большее. Лишь особо тренированный слух был бы в состоянии уловить эти обертоны. Верран остро взглянула на мужа. Его угловатое лицо оставалось бесстрастным, губы были плотно поджаты. И лишь глаза горели подозрительно ярко — или так казалось при свечах?

Грижни почувствовал ее пристальный взгляд. Он повернулся к жене, и их глаза встретились. В это мгновение Верран решила, что поняла его правильно. И вновь обратилась к Вей-Ненневей:

— Так поддержали бы или нет?

— Это трудный вопрос, дорогая моя. Мне кажется, герцог ведет город-государство прямехонько в пропасть. И все же я не смогла бы поддержать переворот, предпринятый одним из Избранных.

— А почему, мадам? Раз уж он такой скверный правитель…

— Дело не в этом, — терпеливо объяснила Вей-Ненневей. — Или, по меньшей мере, не только в этом. В первую очередь вмешательство в государственные дела представляет собой отступление от правил ордена Избранных, ибо тем самым извращается сам смысл нашей деятельности. Чародей, пренебрегающий Познанием ради достижения политических целей, непременно обнаружит, что его мощь уменьшается.

— Но если это пойдет во благо городу, то разве такое самопожертвование со стороны чародея не будет оправданным? — спросила Верран.

Она заметила, что ее муж чрезвычайно внимательно прислушивается к разговору.

— Возможно. Но следует принять во внимание и многое другое. Например, если допустить, что законного главу государства сместит маг из ордена Избранных, то какова будет реакция родственных нам городов-государств? Как отнесется к этому келдхар из Гард-Ламмиса? Или герцог Хурбы?

— Что вы имеете в виду, мадам Ненневей?

— Что надо все хорошенько обдумать. Во всех больших городах Далиона есть организации, связанные с обществом Избранных. В Гард-Ламмисе имеется Братство, в Хурбе — Черный Круг, в Реле — Посвященные. Если у нас случится переворот и наследственного герцога сменит маг из числа Избранных, то правители других государств начнут косо посматривать на членов собственных тайных обществ. Могут даже начаться репрессии.

— А разве заморские чародеи не могут сами о себе позаботиться? — спросила Верран. — Во всяком случае, нас это не касается, не так ли?

— Нет, не так, моя дорогая и юная леди Грижни. Как по-вашему, возможная война с Хурбой нас не коснется? А то и война с целой коалицией городов-государств, которые выступят против Ланти-Юма единым фронтом?

— А вы полагаете, что такое действительно может иметь место?

— Я в этом не сомневаюсь. Властители родственных городов-государств ни за что не потерпят захвата власти в Ланти-Юме Избранными — это послужило бы слишком опасным примером для их собственных подданных. Не исключено, конечно, что особо могущественный маг… — и тут Ненневей посмотрела на Фал-Грижни, — …может привести Ланти-Юм к победе в такой войне, но цена этой победы окажется ужасной.

— Вы умеете убеждать, мадам Ненневей.

— А если я вас все-таки не сумела убедить, то у меня в запасе есть еще один аргумент, и, может быть, самый главный. Заключается он вот в чем: людьми нельзя править посредством Познания. Подобное правление смущает человека, угнетает его, и в конце концов сводит с ума. Людьми должны править такие же люди, как они сами, а вовсе не чародеи. Избранным следует упиваться своей мудростью, но не посягать на трон герцога! А поэтому… — Вей-Ненневей вновь посмотрела на Фал-Грижни. Теперь в ее взгляде можно было прочесть причудливое сочетание сожаления и решимости, — …герцог Повон может этому сильно удивиться, но я заявляю о своей верноподданности ему!

Вскоре после этого Вей-Ненневей удалилась, а Верран осталась наедине с мужем. Грижни был молчалив, и, какое-то время понаблюдав за ним, Верран спросила:

— Как вам кажется, лорд, она права? Относительно опасности для самих Избранных и войны с Хурбой?

— Мне кажется, ее доводы звучат здраво.

— А как насчет всего остального? Вы согласны с нею в том, что людьми нельзя править посредством Познания?

— Согласен, — после некоторого размышления ответил Грижни. — Согласен, что это, возможно, не самый лучший выход. Так или иначе, альтернативы могут оказаться гораздо худшими.

Верран продолжала всматриваться ему в лицо, которое напоминало ей неприступную крепость. Грижни заметил на себе ее чересчур пристальный взгляд.

— Вам хочется обсудить со мною еще что-нибудь, мадам?

— Нет! — Она почувствовала, что начинает краснеть, и устыдилась глупости собственных подозрений. — Но… Террз, вы ведь очень к ней привязаны, не так ли?

Лицо Фал-Грижни утратило всегдашнюю неприступность.

— Я знаю Вей-Ненневей чуть ли не всю мою жизнь. Да, я к ней очень привязан. В такой степени я не привязан больше ни к кому — за исключением вас, мадам.

— Через два месяца ко мне присоединится наш ребенок, — напомнила она мужу, и на его губах заиграла легкая улыбка.. — Дела идут все лучше и лучше, лорд. Необходимо только набраться терпения.

Гереза Вей-Ненневей не знала о том, что ее преследуют. Погруженная в собственные мысли, она не оглядывалась по сторонам. Когда лодочник доставил ее на причал Южного Уитлета, она с отсутствующим видом расплатилась с ним — при этом явно переплатив — и поднялась на набережную. Она наверняка не заметила, что на причале ее прибытия дожидались несколько человек, в плащах с клобуками и что эти люди пошли следом за нею.

Сразу за здешним причалом начинался запутанный лабиринт аллей и пешеходных дорожек. Южный Уитлет, один из самых старых районов города, превратился теперь в излюбленное место жительства художников, философов и алхимиков. Здесь же, на одной из узких улочек, застроенных старомодными домами, жила и сама Вей-Ненневей. Она жила в одиночестве подобно многим другим чародеям. Никто не следил за тем, как она приходит и когда уходит, никто не задумывался над тем, дома она или нет.

Вечер выдался холодный, светила луна, улицы были почти пустынны. На Вей-Ненневей повеяло первой стужей приближающейся зимы, и она озябла. Ветер скоро утих, но Вей-Ненневей продолжала бить дрожь. Тут-то она и заметила, что ее преследуют. Эти люди шли у нее за спиной уже довольно долго. Могущественному чародею не имело смысла бояться случайных уличных грабителей. Напротив, им самим следовало опасаться женщины, владеющей системой Познания. Возможно, подумала она, эти люди вовсе и не думают ее преследовать. Наверное, они тоже живут в Южном Уитлете, даже по соседству с нею. И тем не менее Вей-Ненневей ускорила шаг. До ее дома оставалось всего несколько ярдов. А уж оказавшись у себя, она запрет дверь, зажжет свечи и почувствует себя в полной безопасности.

Она была уже практически дома. Но шедшие за нею мужчины, тоже ускорив шаг, догоняли ее. Шли они в ногу, шли строгим чеканным шагом, вовсе не присущим каким-нибудь уличным молодчикам. Вей-Ненневей остановилась и посмотрела на них — и они тотчас остановились сами. Их было пятеро — высокие широкоплечие мужчины, все при оружии. На лицах у всех были маски. Самый высокий и широкоплечий был, судя по всему, вожаком; к нему и решила обратиться женщина-маг.

— Не думаю, что вы воры. Так что же вам от меня нужно?

— Нужна твоя жизнь.

Грубый голос показался ей смутно знакомым. Вей-Ненневей улыбнулась.

— Что ж, возьмите ее, если сможете. Но, пожалуй, это окажется трудновато. Вы знаете, кто я такая?

— Да, я знаю тебя, старуха.

— Но знаешь ли ты, кто я по рангу? Или тебя не страшит месть Избранных?

Эта угроза, казалось, испугала одного из нападающих — его рука скользнула на рукоять меча.

Однако на рослого вожака ее слова не произвели ни малейшего впечатления.

— С колдунами и с ведьмами мы разобраться сумеем, можешь не сомневаться.

— Вот как? А приблизиться ко мне ты все равно боишься, и я вижу это. Но скажи, почему это ты решил со мною расправиться?

— Потому что в этом городе станет веселее жить, когда мы выгоним отсюда всех колдунов.

— Ты служишь городу или герцогу? Скажи, тебя послал герцог?

— Хватит разговаривать! У меня нет времени слушать вой старой суки.

Он дал отмашку своим спутникам, и те обнажили мечи.

Вей-Ненневей заговорила тихим голосом. Один из нападающих застонал, выронил оружие, вцепился руками себе в грудь и рухнул наземь. Несколько мгновений он провел в корчах на мостовой, а его спутники, не зная, что делать, беспомощно следили за ним. Наконец он испустил последний крик и умер.

— Я раздавила ему сердце, — непринужденно пояснила женщина-маг. — Как если бы я стиснула его железной рукой. Какое-то время я чувствовала, как оно, сопротивляясь, борется за жизнь, а затем оно внезапно треснуло. Если придется, я обойдусь точно так же с каждым из вас. Эй, ты! — обратилась она к рослому вожаку. — Сними маску!

— Думаешь, ты нас уже победила?

— Так я и думала, что мне знаком твой голос, — ответила Вей-Ненневей. — А теперь я его вспомнила. Командир Хаик Ульф из герцогской гвардии, не так ли? — Ответа не последовало. — Маскарад окончен, Ульф! Можете разоблачиться.

Повинуясь, он снял маску и отшвырнул ее в сторону. Лунный свет, падая на тяжелое лицо Хаика Ульфа, придавал ему сходство с ожившим трупом.

— Думаешь, ты нас перехитрила?

— Герцог послал вас, командир, убить меня? Или эта идея пришла в голову лично вам?

— Герцогу известно, что он может на меня положиться.

Ульф говорил с напускным спокойствием; лицо его оставалось предельно страшным.

— А вы случайно не состоите в союзе патриотов? Да, мне попадались на глаза ваши листовки, — добавила она, правильно истолковав выражение его лица. — И что же, передо мной весь наличный состав или же Саксас Глесс-Валледж тоже один из ваших?

— Это не твое дело, ведьма. Да и вообще тебе скоро ни до чего не будет дела. Прямо сейчас.

Вей-Ненневей, высокая и прямая, казалось, стала еще выше и еще прямее.

— Хаик Ульф, вы глупец. Как вы собираетесь убить человека, способного умертвить вас на расстоянии с помощью одного-единственного слова?

— Закрыв твой поганый рот!

Хаик Ульф дал отмашку — и из глубокой теня на Вей-Ненневей внезапно набросились вооруженные гвардейцы в масках. Один из них зажал ей ладонью рот, другой накинул ей на шею кожаный ремешок с металлической прошивкой — это была гаротта наемного убийцы. В мгновение ока гаротта сдавила шею женщине-магу. Профессиональный проворот удерживающей гаротту сильной руки лишил ее дыхания, после чего счет жизни Вей-Ненневей пошел на секунды.

Ни дышать, ни говорить она не могла. А при отсутствии речи едва ли могла проявиться система Познания, и убийцы прекрасно это знали. Она попыталась сбросить или расслабить гаротту, но самые отчаянные усилия мужественной Вей-Ненневей ничем не могли помочь ей в схватке с гвардейцами.

Руки Ненневей заметались по воздуху, чертя какие-то причудливые письмена. Духовная дисциплина многоопытного чародея позволила ей даже в агонии прибегнуть к безмолвному варианту Познания.

Лорд Хаик Ульф почувствовал, как в его разум вторгается кто-то посторонний. Его руки машинально взметнулись вверх, норовя изгнать призрачного гостя. Какая-то сила сдавила ему горло так, что он потерял способность дышать. Глаза его полезли на лоб, а лицо чудовищно потемнело. Непроизвольно он принялся вторить жестам Вей-Ненневей, повторять одно ее движение за другим. Боль хлестала его крыльями исполинского демона. В легких и в горле бушевало пламя. Каким-то чудом, какой-то проклятой магией ведьма Вей-Ненневей овладела им и напрямую привязала его к себе. И теперь он страдал, и теперь он умирал заодно с нею. Ульф хотел было окликнуть своих людей, хотел было отозвать их от Ненневей, но уже не смог. Глаза у него закатывались, но он по-прежнему видел, как его руки повторяют те самые жесты, при помощи которых его убивали. Не удержавшись на ногах, он повалился лицом вперед и судорожно задергался на мостовой.

Хаик Ульф наверняка умер бы, не приди ему на помощь гвардейцы. Один из них схватил Вей-Ненневей за оба запястья и заставил ее руки застыть в неподвижности. Тем самым духовная связь была прервана, и Ульф бессильно обмяк. Чудовищное давление на горло и боль в легких разом пропали. И почти в тот же самый миг Вей-Ненневей умерла в руках у своих мучителей. Гвардейцы отпустили ее, и ее тело опустилось наземь, лицом вверх, взгляд незрячих глаз уставился на луну. Когда жизнь и острый разум покинули ее тело, она впервые показалась и впрямь очень старой и неожиданно хрупкой женщиной. Гвардейцы неуверенно поглядывали на мертвое тело, а один из них по причине, так и оставшейся загадочной для него самого, опустил ей на лицо прикрепленную к ее шляпе вуаль.

Ульф со стонами заворочался на мостовой. Потом он медленно сел, размял шею, на которой отчетливо проступал багровый рубец. Его подручные безучастно стояли рядом. Поглядев со стороны, можно было бы понять, что командир не пользуется любовью своих гвардейцев.

— Эй, Кронил, помоги мне подняться!

Голос Ульфа звучал хрипло. Кронил выполнил приказ. Ульф неуверенно, но без посторонней помощи, поднялся на ноги. Тело своей жертвы он не удостоил и взглядом.

Но Кронил разволновался.

— Смелая женщина, — сказал он. — И не нравится мне шнырять по городу. И женщин убивать тоже не нравится.

— Она была не женщиной, а ведьмой. А нравится тебе или не нравится, на это всем наплевать.

Хаик Ульф едва хрипел, но это не мешало ему заботиться о поддержании дисциплины.

— Ну и чего мы этим добились?

— Мы показали приверженцам Фал-Грижни, на какую судьбу они вправе рассчитывать. А кое-кому из надменных колдунов мы напомнили о том, кто по-настоящему правит в этом городе.

— Так ты полагаешь, что надменный колдун сумеет вычислить имена убийц?

Ульф в ответ разразился страшной бранью. И убийцы поспешили удалиться, оставив на мостовой два трупа.

В разгар утра Верран почувствовала резкую перемену царящей во дворце Грижни атмосферы. Воздух был заряжен такой энергией, что на голове у нее зашевелились волосы, а по спине побежали мурашки. При других обстоятельствах она решила бы, что собирается гроза, но сейчас на небе не было ни облачка. А во дворце царило даже большее безмолвие, чем обычно. Верран поднялась с места, сама не заметив, как уронила с колен шитье. Вроде бы все вокруг было в полном порядке, но у нее появилась гусиная кожа, а ощущение, будто что-то происходит, только усилилось. Поколебавшись минуту, она отправилась на розыски мужа.

Фал-Грижни был у себя в библиотеке. На столе перед ним лежала какая-то рукопись, но он не обращал на нее внимания. Его взор был устремлен в… пустоту. Верран в недоумении уставилась на мужа. А когда вошла в комнату, ее тревога сменилась подлинным страхом. Здесь все та же таинственная энергия ощущалась еще сильнее, гораздо сильнее. Во рту у нее сразу пересохло, но тем не менее она нашла в себе силы сказать:

— Что-то стряслось. Но что?

Грижни повернулся к ней.

— Избранные шлют мне сообщение. И, судя по выбранному ими способу, речь идет о чем-то чрезвычайном.

— В воздухе что-то не так.

— Это Познание. Не бойся.

— А где сообщение?

— Следи.

Верран так и поступила. Хмурый взгляд ее мужа вновь устремился в пустоту. И вот в центре библиотеки появилось легкое свечение. Прошло несколько секунд — и этот свет разгорелся. Свечение изменило окраску и превратилось в красный туман. Туман сгустился, съежился и приобрел форму огненных демонов в трех измерениях, которые плыли на уровне глаз, словно были рождены силой зрительного воображения.

Огненные символы ничего не говорили Верран и она с удивлением и смущением посмотрела на мужа. Фал-Грижни конечно же с легкостью прочитал сообщение, но после этого лицо его пугающе изменилось. Верран коротко вздохнула. Как правило, невозмутимое лицо Фал-Грижни сейчас исказила гримаса страдания и невыносимой боли. Только страшный и совершенно неожиданный удар мог бы повергнуть его в такое смятение. Верран протянула к нему руку, но он этого не заметил.

— В чем дело? — спросила она.

Грижни безмолвствовал. Глаза его следили за сообщением, пока огненные символы не растаяли. — В чем дело? — повторила Верран.

Наконец он ответил ей.

— Гереза Вей-Ненневей умерла.

— Умерла? — Верран пришла в полнейшее замешательство. — Но ведь она ужинала у нас прошлым вечером и была в полном здравии? Что с ней случилось? Сердце?

— Ее убили, — без всякого выражения ответил маг. — Задушили.

— Задушили! — Верран побелела как мел. — Но… почему? И кто? Воры?

— Воры… те воры, что крадут у нас жизнь. Герезу убили враги — точно так же, как Рева Беддефа.

— Что за враги, милорд?

— Когда я найду ответ на этот вопрос, ее смерть будет отомщена.

— Но мадам Ненневей была столь могущественна. Великий маг, да и женщина замечательная. Кому бы пришло в голову с нею расправиться?

— Вопрос о том, замечательная она женщина или нет, не имеет значения, мадам. Что же касается ее могущества в рамках Познания, то оно вовсе не делало неуязвимой. А уж ее «замечательность» — еще менее. Даже самого могущественного мага можно застигнуть врасплох, и уж тут ему даже Познание не поможет. Тело чародея, как и тело любого другого человека, подвержено и, значит, может быть подвергнуто воздействию стали, огня или веревки.

Верран пристально посмотрела на мужа, взволнованная беспредельной горечью его слов.

— Но почему кто-то решил убить мадам Ненневей? По какой причине?

Фал-Грижни понадобилось определенное время, чтобы собраться с мыслями для ответа, и заговорил он с некоторым трудом, тщательно подбирая слова:

— Гереза Вей-Ненневей была моей политической союзницей, равно как и личным другом. И то, и другое было неосторожно с ее стороны — и эта двойная неосторожность привлекла к ней внимание моих врагов и в конечном счете привела ее к смерти. Те же причины привели к гибели и Рева Беддефа. Дружба со мной приносит гибель невинным людям. Смертельный исход практически гарантирован.

— Это не так! Вы не должны так думать.

— Увы, это так. Связь прослеживается однозначно. И не следует ли вам, мадам, подумать о собственной безопасности?

— Нет! — отчаянно выкрикнула Верран, не сомневаясь в том, что он вновь заговорит о необходимости отправить ее в одно из своих поместий. — Мой дорогой лорд, в том, что убили ваших друзей, вы не виноваты. Более того, можно сказать, что они погибли за дело, которое считали необходимым и праведным. И наверняка вы не дали бы им при жизни совета вести себя как-то иначе. Вы ведь и сами поступаете точно так же.

— Вот как?.. Но даже если так, то это не всегда мой осознанный выбор. Такова, мадам, моя натура, о чем вы, к счастью, ничего не знаете. И надеюсь, никогда не узнаете. В последнее время, так или иначе, нарастающий гнев заставил меня выйти за определенные рамки. И я чувствую, что в этом смысле не дошел еще до конца. Но уж если дойду — то горе Ланти-Юму и горе всему Далиону! Потому что у меня есть сила и желание расправиться со своими врагами и их приверженцами так, что наш остров никогда не оправится от полученных ран. А расправлюсь я не только со своими врагами, но и с их потомками.

— С потомками? — Эта фраза повергла ее в трепет. — Но в этом случае вы уничтожите ни в чем не повинных людей!

Грижни едва заметно кивнул.

— Лорд, мне понятны ваш гнев и ваша печаль. Но если вы покараете не только виноватых, но и ни в чем не повинных, то вы сами ступите на тропу зла. Из этого ничего хорошего не выйдет — ни для вас, ни для всех остальных.

— Не печальтесь заранее, мадам. Я умею владеть своими чувствами. Лишь если что-нибудь случится с вами или с нашим ребенком, я, возможно, утрачу контроль над собой.

— Только не из-за меня — мне не хочется и думать о таком!

— Я понимаю.

Он взял ее за руку, и какое-то время ни тот, ни другая не произнесли ни слова. Верран пристально смотрела на мужа и видела, как проходит его гнев, уступая место своей сопернице — печали. В конце концов она заговорила первой.

— А погребальную церемонию попросят провести вас?

— Да.

— Мне бы хотелось присутствовать. В конце концов, мы с ней тоже дружили. Да и вас покидать в такой час мне не стоит.

Фал-Грижни, не сказав ни слова, кивнул.

Мысль о том, что с ведьмой Ненневей расправился союз патриотов, получила широкое распространение, потому что листовки приобрели ликующий характер. Но если дело обстояло именно так, то что именно совершили патриоты — злодеяние или же подвиг? На этот счет лантийцы придерживались различного мнения. Найденное тело человека в маске так никто и не опознал, потому что те, кто мог бы это сделать, разумеется, промолчали. Убийцы как сквозь землю провалились — и, может, так оно было и к лучшему. Их арест с последующим судом мог бы повлечь за собой самые серьезные осложнения.

Что же касается умерщвленной чародейки, то родственников у нее не было, и считалось, что ее телом распорядятся Избранные. Она входила в их общество, и, разумеется, им и следовало похоронить ее.

Магистр ордена Террз Фал-Грижни, близкий друг усопшей, мог бы завоевать определенную популярность в обществе, поведи он себя в сложившихся обстоятельствах надлежащим образом. Однако магистр презирал любые публичные проявления чувств. Когда, два дня спустя, он говорил на похоронах Вей-Ненневей, его речь звучала столь бесстрастно, что присутствующие на церемонии, перешептываясь, говорили, что этот человек высечен из камня — или же, не исключено, вовсе не является человеком.

Глава 11

Зимой начались общественные беспорядки. Герцог Повон счел уместным и своевременным обложить дополнительным налогом имущество самых богатых подданных с тем, чтобы профинансировать возведение роскошного амфитеатра из золота и хрусталя. Аристократы Ланти-Юма отреагировали на это требование с поразительной нехваткой патриотизма. Они созвали конклав высшей знати, на заседании которого председательствовал лорд Террз Фал-Грижни. Теперь аристократы Ланти-Юма оказались более склонными прислушиваться к его доводам. Вдобавок к главенству в Совете Избранных он принадлежал к одному из древнейших аристократических семейств. Ассамблея проголосовала за отказ платить новый налог. Герцога Повона это, разумеется, взбесит, но что он сможет поделать с единым мнением аристократии?

Герцог Повон и впрямь взбесился. И действительно ничего не смог поделать, столкнувшись с единым сопротивлением богатейшей и родовитой знати. В этом случае бессильна оказалась и герцогская гвардия под началом не ведающего сомнений командора Хаика Ульфа. Тем не менее герцогу Повону удалось довести свое недовольство до сведения широких слоев общества. Через несколько дней герцог издал указ, в котором провозглашалась необходимость полной ревизии всей деятельности ордена Избранных. Начиная с этого дня, присутствие присланного герцогом наблюдателя на всех заседаниях ордена было объявлено обязательным. Ни одна программа исследований в рамках Познания не могла быть впредь начата и проведена без предварительного герцогского одобрения; более того, периодические отчеты о продвижении исследований должны были в письменном виде предоставляться наблюдателям, присланным герцогом, на регулярной основе. Наконец, на острове Победы Неса предстояло разместить постоянный гарнизон из числа герцогских гвардейцев. Ожидалось, что чародеи отреагируют на все эти новшества резко отрицательно, хотя по-настоящему им следовало бы уяснить, что подлинной причиной всех нынешних трудностей является вызывающее поведение магистра их ордена, а подобное осознание со всей неизбежностью породило бы в их рядах раздоры, к чему, собственно говоря, и стремился герцог. Повон уповал на то, что Избранные, разгневавшись на своего вождя, сошлют его куда-нибудь на Ледяное море, а сами выберут себе нового главу, который окажется человеком разумным. Настолько разумным, как, например, Саксас Глесс-Валледж.

И сам Глесс-Валледж разделял надежды его высочества. В уединенных покоях дома Валледжей маг втайне набрасывал текст новой листовки, которую предстояло приписать союзу патриотов. На этот раз листовка получилась весьма многословной — и в ней магистра Грижни обвиняли в некрофилии и каннибализме.

Валледж закончил работу и критическим взглядом пробежал написанное. В литературном смысле стиль был чудовищным, но это — для пользы дела. Зато листовка была безобразно груба и носила откровенно подстрекательский характер: она конечно же произведет глубокое впечатление на простой люд города Ланти-Юм. Значит, дело сделано. Теперь следует препоручить дальнейшее неболтливому художнику, который сумеет изобразить Фал-Грижни в достаточно непотребном виде. И через два дня на улицах города появится свежая листовка.

Глесс-Валледж, будучи человеком трудолюбивым и в высшей степени изобретательным, приступил затем к работе над халатом из живого шелка, который мастерил, имея в виду преподнести его герцогу. Его труды были прерваны появлением посетителя. Маг Бренн Уэйт-Базеф собственнолично. Валледж вздохнул. Он находил юношеское рвение Уэйт-Базефа предельно скучным, но, исходя из высших политических интересов, этого молодого человека следовало терпеть. Конечно, лишь до поры до времени.

Валледж спустился в покои второго этажа, чтобы встретиться с гостем. Впустили Базефа, и Валледж встретил его своей обворожительной улыбкой.

— Мой дорогой Базеф! Как я рад, что вы приняли мое приглашение!

— С превеликим удовольствием, ваша светлость.

Они обменялись ничего не значащими любезностями. Валледж заметил, что его молодой протеже явно не в себе. Базеф и вообще был человеком несколько экзальтированным, но его сегодняшнее состояние резко отличалось от всегдашнего. Он был испуган и взвинчен одновременно. Нелады со здоровьем? Заработался? Или нечистая совесть — но неужели так быстро? Валледж понадеялся на то, что последний вариант не соответствует действительности. Он рассчитывал на то, что Уэйт-Базеф сослужит ему еще не одну службу.

В ходе расспросов выяснилось, что Базеф бесконечно рад своему недавно обретенному статусу в рамках Познания и что его исследования, с этим связанные, продвигаются вполне удовлетворительно. Уже в ближайшем будущем он сможет показать своих скелетообразных рабов. Да, архивы Нессивы содержат истинную сокровищницу премудрости. Бренн чрезвычайно благодарен Глесс-Валледжу и магу Ром-Юзайну за оказанное ему благоприятствование.

Валледж милостиво кивнул.

— Было бы несправедливо лишать вас такого шанса, мой дорогой Бренн. А продвижение молодых дарований всегда доставляет мне огромное удовольствие.

Бренн заерзал в кресле. И отставил кубок, так и не притронувшись к вину.

Гостя явно что-то угнетает, заметил Валледж, и мысленно понадеялся на то, что особых трудностей не возникнет — ведь уже пришла пора приступать к делу. Черт его дернул связаться с таким неврастеником!

— Ну, — самым любезным тоном начал он. — Что вы имеете мне сообщить?

Вопрос этот едва ли можно было счесть неожиданным, однако руки Бренна судорожно дернулись. Взор лихорадочно горящих глаз уставился на Валледжа.

— Весьма немногое, ваша светлость.

Валледж терпеливо улыбнулся.

— Но что-то наверняка у вас есть? Вы ведь, как я вас и просил, наблюдаете за магистром Грижни?

— Да, я за ним наблюдаю. — Бренн сделал паузу; распространяться на эту тему ему явно не хотелось. Валледж молча смотрел на него. В конце концов молодой человек все-таки сказал: — Все знают о том, как разгневался Грижни, когда герцог решил пересмотреть нашу хартию. Теперь поговаривают о том, что Грижни намерен провозгласить полную независимость Избранных от власти герцога. Говорят, что остров Победы Неса объявят независимым государством, связанным союзническими обязательствами с Ланти-Юмом.

— Это широко распространенный слух, маг Базеф. И разумеется, я в курсе дела. Честно говоря, я жду от вас чего-нибудь более конкретного.

Бренн вспыхнул.

— Я делаю все, что в моих силах.

— Да нет, я так не думаю. Честно говоря, не думаю. Мне кажется, вы просто не вкладываете в это поручение всей души, — возразил Глесс-Валледж.

— Если бы Грижни лично доверял мне! Но он не доверяет.

— Вот именно, Бренн. Тут я с вами целиком и полностью согласен. Вам необходимо, так или иначе, войти в доверие к Грижни. И это не должно составить особенного труда. У вас выдающиеся способности, и он не сможет этого не оценить. Вам только нужно сделать вид, будто вы соглашаетесь с его решениями, и он начнет относиться к вам как к члену собственной фракции. А уж тогда вы сможете обстоятельно докладывать о его планах. Я не предвижу затруднений в связи…

— Есть одно затруднение! — Наигранное самообладание разом оставило Бренна. Не в силах усидеть на месте, он вскочил и принялся расхаживать по комнате. — И это затруднение заключается во мне, ваша светлость. Притворство, к которому вы меня склоняете, мне отвратительно. Я ненавижу Фал-Грижни, мне мерзко все, за что он выступает, как же мне изображать из себя его друга? Я ведь не лжец и не тайный лазутчик. Я ничем не могу вам помочь. И прошу прощения.

Глесс-Валледж в отличие от своего собеседника умел владеть собой.

— Мне тоже очень жаль, — ответил он с легким разочарованием и даже раздражением. И тут же сделал паузу, давая Бренну возможность заметить вызванные им у своего покровителя чувства, а затем добавил: — В то время, когда я добивался вашего приема в орден Избранных, я надеялся, что мои усилия со временем будут вознаграждены.

— Они и вознаграждены — я чувствую себя в долгу перед вами.

— Полагаю, так оно и есть. Но в первый же раз, когда я обращаюсь к вам за помощью, вы мне отказываете. Я начинаю думать, что ошибся в вас, кандидат Уэйт-Базеф.

Неожиданное титулование «кандидатом» не прошло мимо ушей Бренна.

— Дело не в том, что я неблагодарен, ваша светлость. Но то, о чем вы просите, невозможно.

— Невозможно? Ну и ну! — Валледж глубоко вздохнул. — И такая-то малость представляется невозможной истинному магу? Возможно, ваш прием в число Избранных оказался преждевременным, кандидат Уэйт-Базеф. И наверняка магистр ордена именно так и думает. Но подобные ошибки, даже будучи уже совершены, поддаются исправлению. Полное и постоянное членство вам будет даровано только через год, если вы успешно пройдете испытательный период. И я уверен, что вам это известно.

Бренн недоуменно уставился на него.

— На что вы намекаете? Постоянное членство базируется лишь на одном обстоятельстве — на доказанном мастерстве в рамках Познания.

— Вот как? Что ж, может быть, вы и правы, — непринужденно возразил Валледж. — Но так это или не так, покажет время.

Воцарилось недолгое молчание; Бренн продолжал при этом расхаживать по комнате. Размашистость движений молодого человека лишь подчеркивал новый черный плащ, который он носил, как и положено чародею. Наконец он, несколько совладав со своими чувствами, сказал:

— Хочу проститься с вами, ваша светлость. Надеюсь, между нами не возникло никаких недоразумений, ибо я испытываю к вам благодарность и не отрицаю того, что я перед вами в огромном долгу.

С этими словами он устремился к двери.

— Погодите минуточку. — Бренн обернулся, и Глесс-Валледж одарил его сердечной улыбкой. Сейчас ему понадобилось переменить тактику. — Я бы тоже огорчился, если бы наша с вами дружба пошла на убыль. Перед вашим уходом позвольте задать вам один вопрос. Мы говорили о возможном намерении Фал-Грижни провозгласить независимость Избранных от герцогской воли. Как вам кажется, что последует за подобным провозглашением независимости?

Бренн задумался над вопросом.

— Результат предсказать трудно. Но если сопоставить достигнутое Грижни могущество в рамках Познания с характером и успехами герцога, думаю, магистру удастся достигнуть своего.

— Тогда Фал-Грижни станет монархом независимого государства, а мы с вами превратимся в его подданных. — Валледж, разумеется, не упомянул о том, что успешный переворот раз и навсегда положил бы конец его собственным надеждам занять кресло главы ордена. — Вам такое придется по вкусу?

— Никогда! Этот человек не достоин править никем и ничем!

— Но давайте исходить из предположения, что ему далеко не обязательно удастся добиться своего. А что произойдет в противоположном случае?

— Конфликт, это ясно.

— Вот именно. Следует исходить из того, что наш герцог решит постоять за себя. А если так оно и будет, то разразится гражданская война. Ланти-Юм разделится на два вооруженных лагеря, погибнут тысячи людей. А в разгар подобных беспорядков келдхару из Гард-Ламмиса может прийти в голову осуществить вторжение. Вас устраивает подобный поворот событий?

— Конечно же нет, но…

— А теперь давайте допустим, что настоять на своем удастся герцогу, а Фал-Грижни будет повержен. Что тогда?

— Грижни будет унижен, а герцог усилит свой контроль над обществом Избранных.

— Боюсь, все будет гораздо хуже. Избранные как целое начнут восприниматься в качестве предателей. С нашей хартией будет покончено раз и навсегда. Наше общество будет распущено, а самих чародеев поодиночке принудят к бегству из страны. И тем самым с Избранными в Ланти-Юме будет покончено. Вас не пугает подобная перспектива?

— Ваша светлость, стоит ли об этом спрашивать?

— И все же вы отказываетесь и пальцем пошевельнуть во избежание всех этих несчастий. — Голос Глесс-Валледжа загремел обвиняюще, от его всегдашней учтивости не осталось и следа. — Вы, Бренн Уэйт-Базеф, обладаете властью предотвратить подобную опасность и не хотите сделать этого. Вы, и только вы самой судьбой предназначены для того, чтобы стать спасителем всего ордена Избранных, — и вы отказываетесь от собственного предназначения. Так что вы после этого за человек?

Бренн молчал. С собственным предназначением бороться трудно. Он подошел к окну и с отсутствующим видом уставился на воды канала Лурейс.

— Конечно, мой дорогой маг Уэйт-Базеф, — продолжил, смягчив тон, Валледж, — вы осознаете абсолютную необходимость самого тщательного догляда за председателем Грижни. Во благо города и во благо ордена Избранных!

Бренн молчал, мысленно уже сдавшись. Валледж посмотрел на него сузившимися глазами.

— Но если мне удастся раздобыть доказательства измены Грижни, — заговорил наконец Бренн, — и таких доказательств будет достаточно для суда над ним, то что тогда произойдет с его семьей? — На миг замолчав, он резко отвернулся, затем посмотрел Глесс-Валледжу прямо в глаза. — Что, например, будет с его женой?

— С дочерью Дриса Верраса? — удивленно переспросил Валледж. — Вот уж над чем я не задумывался!

Его подлинные намерения по отношению к домочадцам Грижни едва ли понравились бы Уэйт-Базефу.

— Она законопослушная и ни в чем не повинная лантийка. Ее выдали за Фал-Грижни против воли, а с тех пор он приручил ее к себе, используя возможности Познания. Она его беспомощная жертва.

— Понятно. — Валледж испытующе посмотрел на собеседника, а затем кивнул в манере, в которой трудно было заподозрить хоть малейший сарказм. — Да, мне все понятно. Что ж, в таком случае, Бренн, для таких людей, как мы с вами, дело чести спасти эту молодую даму. Спасти любой ценой. Вернитесь же на место и давайте это самым тщательным образом обсудим.

После минутного колебания Бренн вернулся на свое место.

Глава 12

"Ну и что теперь?» — подумала Верран.

Она слышала о последнем указе герцога и практически не сомневалась в том, что ее муж не потерпит подобного вмешательства в дела Избранных. Гвардейцы на острове Победы Неса? Он никогда не согласится на это — никогда!

Фал-Грижни уже собрался из дому. Он распорядился о созыве совещания Избранных в потайном зале, которым пользовались лишь в самых экстренных случаях. Даже Верран он не сказал о том, где находится этот зал. Ожидалось, что он пробудет в отсутствии весь день и, возможно, большую часть ночи. Сопровождать чародея должен был Нид, уже оправившийся от ран.

Они стояли на причале Грижни. У них за спиной, прекрасный и строгий, высился дворец. Их ожидал крытый домбулис, тщательно замаскирована была и его геральдика. Студеный ветерок скользил над поверхностью канала, небо было цвета покрытого ржавчиной железа. Все было готово к отплытию, оставалось только попрощаться с женою.

Верран не скрывала своего любопытства. Стоило мужу посмотреть на нее, как она осведомилась:

— Вы уже решили, как поступите, лорд? Я понимаю, что вы не собираетесь покориться воле его высочества.

— Ничего вы не понимаете, мадам. Вы всего лишь предполагаете, но знать наверняка ничего не можете. — Он невозмутимо посмотрел на нее. — И в вашем неведении залог вашей собственной безопасности.

— Что касается моей безопасности, то я уповаю не столько на собственное неведение, сколько на могущество моего мужа. Он сумеет оберечь и меня, и нашего еще не родившегося ребенка.

— Я рад, что вы так уверены во мне. Так неужели вы не хотите довериться моему суждению о том, что вам лучше обойтись без опасного знания?

— Но в знании заключается сила, и это не раз говорили вы сами. — Она посмотрела в его непроницаемые глаза. — А я ведь ваша жена. Неужели жена Грижни не заслуживает его доверия?

Он пристально посмотрел на нее, помолчал немного, а потом ответил:

— Вы и впрямь слишком молоды, чтобы возлагать на вас опасную ответственность.

— Но не слишком молода для того, чтобы подарить вам наследника. Я ваша жена и прошу вас воспринимать меня именно в таком качестве.

Он едва заметно кивнул.

— В том, что вы говорите, есть своя правда. Мы поговорим об этом позже, после моего возвращения. А до тех пор оставайтесь здесь под надежной охраной. Строго говоря, мне бы даже не хотелось, чтобы вы выходили из дворца. Даже в сад.

Верран была ошеломлена:

— Даже в сад? Но почему? Неужели опасность действительно так велика? — Он ничего не ответил, и она добавила: — Но как насчет вашей собственной безопасности? Вы отправляетесь в путь в сопровождении лишь одного слуги!

— Я способен постоять за себя. И маловероятно чтобы сегодня кому-нибудь вздумалось покуситься на мою жизнь напрямую. С другой стороны, моим врагам ясно, что моя самая главная слабость заключается в… — Он резко оборвал фразу. — Итак, не выходите сегодня из дому, мадам. И всего хорошего.

Грижни и Нид взошли на борт домбулиса. Верран постояла на причале, провожая взглядом высокую фигуру мужа в темном плаще, пока она вместе со всей лодкой не растаяла в утреннем тумане. Затем медленно и нехотя вернулась во дворец, и слуги тут же тщательно заперли двери изнутри.

Время еле ползло. Верран провела несколько часов, продумывая и мысленно репетируя разговор с мужем, в ходе которого ей предстояло убедить лорда Грижни поделиться с нею всем, что он знает или хотя бы вправе ей сказать. Она также подумала о последствиях возможного провозглашения независимости Избранных в ответ на нестерпимые санкции его высочества и пришла к выводу, что подобный поворот событий пойдет на пользу герцогу Повону Дил-Шоннету, позволив ему расправиться с магистром ордена Избранных Грижни раз и навсегда. В таком случае противникам Фал-Грижни вполне могла прийти в голову мысль о его убийстве. Внезапно озябнув, Верран подсела к мраморному камину. Ей и в голову не пришло, что от летящих оттуда искр может пострадать ее шелковое платье. Она приблизила руки к огню. Убить лорда Террза Фал-Грижни? Такое проще сказать, чем сделать. Пусть только попробуют! Он был как минимум вдвое умнее и втрое могущественнее всех своих врагов; он их наверняка должен уничтожить. По крайней мере, именно в этом уверяла себя Верран. Но, пока она глядела на пламя, его алые языки потемнели и стали багровыми. И среди этих языков она увидела призрачный образ своего мужа — и лицо его было лицом мертвеца. Всплеснув руками, Верран поспешно поднялась с места. Огонь горел совершенно нормально. Должно быть, такие фокусы вытворяет с нею ее собственное воображение.

Но чем он занимается и когда он вернется?

Она решила побыть в обществе мутантов — и на какое-то время их радостное шипение позволило ей забыть о тревогах. Но ненадолго. Когда же он вернется домой?

Зимний вечер опустился на землю рано, и Верран приветствовала его приход. Потому что ей казалось, будто нынешний день никогда не кончится. А теперь она стояла у одного из высоких арочных окон в главном зале и наблюдала за тем, как становится угольно-черным небо над причудливыми башнями и куполами города Ланти-Юм. Медленно начали загораться огни: сперва поодиночке, потом целыми дюжинами и наконец сотнями — это зажглись уличные лампы и цветные фонари. Свет свечей пробивался сквозь дымчатое стекло из множества окон. Тысячи разноцветных огоньков заплясали, отражаясь на поверхности канала Сандивелл. Там, внизу, на домбулисах и лодках, тоже зажгли фонарики, перевозя закутанных в меха пассажиров из одного дворца в другой. Но все эти суденышки казались совершенно ничтожными по сравнению с грандиозной венеризой Бескота Кор-Малифона «Мечта о славе», стоящей на якоре возле причала Малифон. И над всем городом высилась башня Ка-Неббинон, самая верхняя часть которой была подсвечена призрачно-голубыми огнями. Город Ланти-Юм как и всегда, представал во всей своей красоте основанной на сочетании огня и воды. И конечно же этому не суждено измениться никогда?..

Воздух в главном зале стал необъяснимо холодным, хотя в камине бушевало пламя. Верран подошла к огню и в его алых глубинах вновь увидела лицо Фал-Грижни: его сильные черты были искажены страданием. Верран инстинктивно зажмурилась. А когда вновь открыла глаза, лицо исчезло. Сон наяву — или видение? Она тяжело дышала. Неужели именно так и воздействует на женщину беременность, затуманивая ей сознание? И доводя до безумия? Но ведь природа ни за что не решилась бы на такие жестокие шутки? Лишь одно было ясно Верран. Она ни за что не расскажет Фал-Грижни о том, что с нею происходит. Потому что если расскажет, он наверняка отправит ее в поместье на длительный отдых и никакие доводы рассудка и чувств не заставят его отказаться от такого решения.

Верран прижала руку к огромному животу. В ее лоне нерожденный младенец сучил ножками.

— Никуда мы не уедем, — объявила она ему.

И вновь посмотрела в огонь. На этот раз ее не потревожили никакие видения, однако пульс бился по-прежнему учащенно. Ей захотелось покоя и уединения, какие можно обрести лишь в собственной спальне, и она поспешила туда направиться.

Войдя в свои покои, Верран сразу же увидела записку. Она лежала на столике у входа в переднюю и еще час назад ее здесь не было. На протяжении всего дня в дом никто не приходил — ни посетитель, ни гонец. Записка могла появиться здесь лишь в результате того, что кто-то прибег к помощи Познания. Разволновавшись, Верран взломала восковую печать и прочитала следующее:

«Леди Грижни!

Необходимо известить вас о том, что сегодня было предпринято покушение на жизнь вашего супруга, благородного Фал-Грижни. Магистр ордена тяжело ранен и ему, возможно, не суждено дожить до рассвета. Сейчас он пребывает в горячечном бреду. Но при этом то и дело называет ваше имя и совершенно ясно дает понять, что хотел бы видеть вас. Остается надеяться, что вы подчинитесь его воле, которая вполне может оказаться последней.

Друзья Фал-Грижни переправили его в безопасное потайное убежище. В настоящее время его враги обыскивают весь город в надежде поскорее завершить свое подлое дело. Если они отыщут его в нынешнем беспомощном состоянии, ему уже ничто не поможет. Поэтому категорически необходимо сохранить место его пребывания в полной тайне.

Если вы хотите попасть к нему, то вам следует ночью покинуть дом украдкой и в одиночестве, без друзей и слуг. Возьмите не отмеченный геральдикой Грижни домбулис и приезжайте на пирс Дестула. Оттуда отправляйтесь пешком по набережной до моста Злых Кошек, а там сверните под арку с зеленым фонарем на аллею. Там вас будут ждать друзья, готовые препроводить вас к мужу, страдания которого вызывают глубочайшее сочувствие».

Подписи под письмом не было.

Верран похолодела, читая это письмо. Она сделала импульсивный шаг в сторону двери, словно бы собравшись покинуть дворец немедленно. Затем остановилась, припомнив слова, сказанные ей мужем: «Не выходите сегодня из дому, мадам». Как правило, советы Фал-Грижни стоили того, чтобы им следовать, но, конечно, нынешнюю ситуацию он предвидеть не мог. Сейчас он ранен, он страдает, он, возможно, при смерти, — и ему хочется ее увидеть. Так ли это на самом деле? А может быть, это ловушка, смысл которой заключается в том, чтобы выманить ее из дому? Но кому может захотеться причинить вред ей самой? И она вспомнила так и оставшуюся незавершенной фразу Грижни: «Мои враги понимают, что мое самое слабое место заключается в…» В ней, в Верран, вот что он на самом деле хотел сказать. В ней, Верран, вынашивающей его ребенка.

Она прочитала записку еще раз, обнаружив при этом, что на лбу и на висках у нее выступил холодный пот, как будто напряжение, изведанное ею в испытании с зеленым восьмиугольником, возросло теперь в десятки тысяч раз.

Образы, в которые складывалось горящее в печи пламя, заранее предупредили ее об опасности — и вот теперь это предупреждение начало сбываться. Но с помощью все того же Познания можно было не только направить ей письмо, но и навеять видение в пламени. Значит, и это могло оказаться ловушкой… В это мгновение Верран решила последовать предписанию мужа. Но тут же подумала о нем — обливающемся кровью, страдающем и мучающемся, призывающем к себе жену, которая и не думает к нему отправиться Она вообразила, как его темные глаза закрываются в мгновение одинокой кончины, так и не взглянув в последний раз на нее.

И чуть ли не сама по себе ее рука метнулась к колокольчику и позвонила в него. В короткое время остававшееся у нее до тех пор, пока на ее зов не откликнулись, Верран бросилась к столику, на котором стояла шкатулка, открыла ее и достала изубранный драгоценными камнями стилет, довольно жалкую в качестве средства самообороны вещицу, которую она приобрела исключительно из эстетических соображений. Мысль о том, чтобы использовать этот стилет как оружие, до сих пор не приходила ей в голову. А сейчас она сунула кинжал в один из карманов просторного платья. Бросилась к шкафу и извлекла оттуда темный неприметный плащ, в котором ей не грозило бы замерзнуть. Да и беременность была под ним совершенно незаметна. Она надела плащ и надвинула на лицо капюшон.

В дверь постучались, и Верран отперла. Молодой рослый мутант по имени Сприл стоял у порога. Взгляд его был добродушен и безмятежен. Он был не самым надежным из имеющихся в доме слуг, но наверняка самым сильным. Его шипение заключало в себе вопросительные нотки.

— Мы уезжаем, — объявила ему Верран. — Я узнала о том, что лорд Грижни, возможно, серьезно ранен. Сообщение может оказаться и ложным, однако я не могу рисковать, положившись на такую возможность. — Сприл тревожно зашипел. — Да, я понимаю, что это опасно, но что же мне делать? Что, если сообщение соответствует истине? Что, если я не поеду к нему нынче ночью, а он умрет? И я не могу прибегнуть к помощи другого чародея, — продолжала она, отвечая на вопрос, который ее собеседник не смог бы, разумеется, не только задать, но и выразить. — Если изложенное в этом письме соответствует действительности, то друзья лорда Грижни находятся под наблюдением и им тоже угрожает опасность. Так или иначе, на все это нет времени. Если он и впрямь ранен, то ему станет лучше, когда я к нему приду. Возможно, это придаст ему новые силы. Даже наверняка. Так что мы должны ехать.

Мутант грустно зашипел. Судя по всему, он понял, что жизнь его господина в опасности.

— Но… — Верран с трудом подбирала слова. — Но не исключено, что эта записка может оказаться ловушкой. Поэтому ты должен отправиться со мной, только я не хочу, чтобы люди тебя узнавали. Опусти клобук! — Сприл выполнил приказание. — Мы отправимся на лодке до пирса Дестула, а оставшуюся часть пути проделаем пешком. Как только мы сойдем на берег, следуй за мною на определенном расстоянии. Следи за тем, чтобы никто тебя не заметил, но, главное, не упускай меня ни на мгновение из виду. Если услышишь, что я зову тебя, будь готов сразу же прийти ко мне на помощь. Возможно, этого и не понадобится, но на всякий случай будь готов. Ты меня понял? — Судя по всему, Сприл прекрасно понял ее. — Вот и отлично. Тогда пошли.

Две фигуры в темных плащах проскользнули по коридорам и залам дворца Грижни, вышли через маленькую боковую дверцу и отправились на причал, где стояло несколько небольших судов, принадлежащих семье.

— Выберем вот этот.

Верран указала на неприметный черный домбулис лишенный и геральдики, и каких бы то ни было украшений: домбулис, пристально смотреть на который не захочется никому. Зашипев, Сприл помог госпоже подняться на борт. Верран передвигалась чрезвычайно осторожно, не забывая о своем состоянии. Лодка закачалась, и Верран сразу же ухватилась за полированный борт. По мере того как развивалась ее беременность, многое начало становиться для нее все более трудным. Поступки, которые она раньше совершала легко и естественно, требовали теперь тщательного обдумывания. Еще не так давно она бы с легкостью спрыгнула с берега в проплывающую мимо лодку, не говоря уж о том, чтобы сойти в неподвижную с причала, а вот теперь…

Сприл отвязал домбулис, спрыгнул в него и взялся за весла. Лодка помчалась по направлению к пирсу Дестула.

— Не так быстро, Сприл. А то мы привлечем к себе внимание.

Она обеспокоенно посмотрела на мутанта. Сприл был молод, усерден, но не слишком сметлив. Куда лучше было бы отправиться в опасный путь с Нидом. Да, кстати, где же Нид? В записке про него ничего не сказано. Вне всякого сомнения, он бросился на выручку своему господину. Значит, он ранен… или убит?

Они промчались под мостом Нищих, на котором собирались зеваки, окликая проплывающие суда.

Проплыли мимо статуи чародейки итчистского толка Джун, мимо садов Шоннета с их фонтанами, украшенными скульптурами, свернули затем в Прямой канал, представляющий собой один из самых древних водных путей во всем городе. Прямой канал вел в ту часть Ланти-Юма, которая называлась Дестулой.

Здесь на воде уже почти не было других лодок. Немногие лодочники и даже владельцы сендилл отваживаются заплывать в район Дестулы после наступления тьмы. А те, что осмеливаются, стараются миновать этот район побыстрее и при минимальном освещении. Дома, стоящие по обе стороны Прямого канала, полуразрушены, ужасны, таинственны. И по большей части заброшены или хотя бы кажутся такими. Однако внешность обманчива, и в районе Дестулы на самом деле кипит жизнь. В этих безмолвных домах собирается всякий сброд — от людей, вызывающих сострадание, до тех, кто внушает подлинный ужас, от безобидных полоумных простофиль до разбойников и головорезов; здесь же нашли приют и вызывающие бесконечное отвращение Отверженные. Так называли чародеев, по той или иной причине изгнанных из ордена Избранных и теперь использующих возможности, даруемые Познанием, для изощренного отмщения. Появление здесь пусть и неприметно одетой, но, вне всякого сомнения, высокородной дамы было просто-напросто чем-то немыслимым, и из многих окон, не зажигая света, за лодкой Верран следило великое множество глаз, в которых горело разнообразное по своей природе любопытство.

Она, конечно, осознавала опасность, но оставалась к ней равнодушна. Все ее мысли были устремлены сейчас к мужу. И перед мысленным взором витало искаженное страданием и залитое кровью лицо Фал-Грижни, лицо, ставшее в горячечном бреду почти бессмысленным. Грижни — горделивый и могущественный маг — оказался теперь совершенно беспомощным, загнанным, да и как знать, жив ли он еще. Верран стиснула руки.

— Он жив!

Сприл одобрительно зашипел. Лодка уткнулась в пирс Дестула и женщина с мутантом выбрались на берег. У Сприла был с собой фонарь; он поднял его высоко над головой и с удивлением огляделся по сторонам.

«Пешком по набережной до моста Злых Кошек», — значилось в записке.

— Дай мне фонарь, — потребовала Верран, и Сприл выполнил ее приказание. — Ты хорошо все запомнил? Иди за мной и не попадайся никому на глаза. Если услышишь, что я закричала, сразу спеши ко мне на помощь. Понял? — Он утвердительно зашипел, однако Верран посмотрела на него не без сомнения. Он казался ей таким радостным, таким беззаботным. — Ты уверен?

Он зашипел еще утвердительней.

Она пошла по набережной, и с каждым шагом в этой зловещей и бесконечно ущербной округе ее страх становился все сильнее. Должно быть, в любой арке ворот здесь скрываются головорезы, посматривая на нее, как коршун — на мышь-полевку. Куда там, ей ни за что не добраться до моста живой. А если даже ей это случайно удастся, что тогда? Действительно ли там будут ждать ее друзья и подвижники Фал-Грижни или никого не окажется? Ей почудилось, будто за спиной у нее послышался стук кованых сапог по булыжной мостовой. У Сприла на обуви каблуков не было. Она остановилась, оглянулась, подняла над головой фонарь, тщательно вслушалась. Ничего не разглядела, кроме нескольких ярдов совершенно пустой дороги. За кругом слабого света, испускаемого ее фонарем, стояла полная тьма. Сприл тоже оставался невидимым — если он по-прежнему следовал за нею. Верран напрягла слух, но ничего не услышала, кроме плеска воды в Прямом канале. Рука, держащая над головой фонарь, дрожала, свет качался из стороны в сторону. Верран сделала глубокий вдох, сжала челюсти и решила продолжить путь. И действительно пошла; и ее каким-то чудом никто не тронул.

Она подошла к мосту Злых Кошек. Название свое он получил не зря. Здесь многими сотнями собирались бродячие коты изо всего Ланти-Юма. Здесь они спаривались и производили на свет потомство на протяжении многих поколений. Наконец их количество оказалось настолько велико, а свирепость достигла такой степени, что люди не осмеливались тревожить их. Поговаривали, что зимой, когда бездомным кошкам голодно живется, здешние убивали и пожирали любого человека, которому понесчастливилось взойти на мост. И в такое вполне можно было поверить.

Верран услышала шипение, не похожее на то, какое мог бы издать ее телохранитель. Она поглядела себе под ноги. Земля буквально кишела гибкими пушистыми зверьками. Десятки бродячих кошек преградили Верран дорогу. И подкрались они так неслышно, что она и не подозревала об их присутствии, пока один из котов не замяукал, отпугивая ее. Глаза их в свете фонаря угрожающе сверкали, и Верран охнула. Было ясно, что никого постороннего они на мост не пустят.

«В аллею под арку с зеленым фонарем», — вспомнила Верран. Арка с фонарем была совсем недалеко отсюда. Как раз налево от того места, где Верран сейчас находилась, призывно манил из мрака изумрудно-зеленый свет. Верран отступила на шаг, обошла кошачью стаю и зашагала прочь от моста. Кошки следили за ее бегством, одна из них торжествующе замяукала.

Верран прошла под аркой, одинокая путница под шальным зеленым светом. Впереди стояла тьма. И позади была тьма. И кругом — ни звука. Следует ли за нею Сприл? Окликнуть его здесь она бы не посмела. Интересно, находятся ли где-нибудь поблизости друзья лорда Грижни, как было обещано в записке? Если да, значит, они отменно затаились.

Верран осторожно прошла под аркой и очутилась в одном из самых темных и отвратительных тупиков во всей Дестуле. Дома, выходящие сюда глухими стенами, были высоки, а тропа петляла. Сюда никогда не проникал свежий ветер, и пахло здесь испражнениями и прочей мерзостью. Леди Верран невольно содрогнулась. На протяжении всей своей беспечальной жизни она и не подозревала, что в ослепительном городе Ланти-Юм может найтись такая помойка. Она прислонилась к стене, ее затошнило. Еще мгновение — и ее бы вырвало. Инстинктивно она схватила прядь собственных волос, надушенных и благоухающих, и поднесла ее к носу. Это помогло. Спазм миновал. Верран зажала ноздри двумя пальцами и сделала глубокий вдох ртом. Как бы ни был чудовищен здешний смрад, ей полегчало. У себя за спиной она услышала тихие шаги — вне всякого сомнения, это был Сприл.

Набравшись решимости, она пошла дальше, во тьму. Двадцать шагов, тридцать, тридцать пять… К тому времени, как ей пришлось повернуть, она уже сбилась со счета. Здесь было светло. И стояли несколько человек в плащах. На лицах у них были маски, а в руке у одного — фонарь. Никто из них не пошевельнулся и не сказал ни слова.

Верран остановилась на сравнительно безопасном расстоянии от этой группы. Она была предельно насторожена. Конечно, беременность оказалась в создавшейся ситуации порядочной обузой, однако при первых признаках опасности Верран непременно пустилась бы в бегство. Ей понадобилось определенное время, чтобы набраться сил и заговорить, и когда она это сделала, голос ее прозвучал неуверенно:

— Так это вы отведете меня к Фал-Грижни? Так это вы отведете меня к мужу?

В ответ заговорил самый рослый из незнакомцев.

— Мы отведем тебя.

Губы, видные из-под маски, тронула легкая улыбка. Его голос показался Верран знакомым, хотя она и не могла вспомнить, где его слышала.

— А он жив?

— До поры до времени.

Он по-прежнему улыбался. Верран поняла, что никакие это не друзья Фал-Грижни. Значит, она угодила в ловушку. Не произнеся больше ни слова, она отвернулась и неуклюже бросилась бежать по тропе в противоположную сторону. Но не успела сделать и нескольких шагов, как из глубокой тени где-то сбоку выскочил еще один человек в маске. Одной рукой он зажал ей рот, а другой — стиснул горло. Верран принялась отчаянно сопротивляться, она молотила незнакомца фонарем, который по-прежнему держала в руке, и хватка у нее на горле стала туже. Теперь Верран практически не могла дышать. Она увидела, что остальные враги приближаются к ней, и усилила отчаянное сопротивление. Фонарь летал у нее в руке туда и сюда. Верран укусила незнакомца и почувствовала, как ее зубы глубоко вошли в жилистую ладонь. Она услышала злобный крик, рука отпрянула от ее рта, а хватка другой, которая сжимала ей горло, несколько ослабела. Судорожно вдохнув воздух, она закричала во все горло:

— Сприл! На помощь!

Сприл рванулся из тьмы на выручку госпоже, а навстречу ему кинулись трое в масках. Мечи были у них в руках, а главный верзила светил фонарем. Яркий свет брызнул в глаза мутанту, ослепил его и на мгновение он утратил ориентацию. Глядя на госпожу и четко осознавая, что ей грозит опасность, он вслепую двинулся вперед, угрожающе зашипев при этом, — и натолкнулся на обнаженный меч. Тот пронзил ему сердце, оставив Сприла на весу в воздухе, а затем был извлечен из раны. Мутант затрепетал, опустился на колени и повалился наземь. Мужчины всем скопом накинулись на Верран.

Меж тем Верран заехала локтем в живот первому из своих мучителей. Он охнул, однако не выпустил ее из рук. Ее рука скользнула за стилетом. Достав его из кармана, она принялась разить им вслепую. Но в ответ услышала только хохот. Руку ей сдавили в запястье, словно железным обручем, стилет бессильно выскользнул и упал наземь.

Верран закричала. В тщетной надежде на то, что кто-нибудь, услышав, придет к ней на помощь, она кричала все громче и громче — и ее крики разносились, должно быть, по всей Дестуле. Многие из здешних обитателей слышали эти крики, но никто конечно же не бросился на выручку. Меж тем мужчины пытались заткнуть ей рот — однако именно это у них и не получалось. Верран вырывалась и выкручивалась у них из рук, она отчаянно боролась и кричала при этом как сумасшедшая.

Мужчина с фонарем раздраженно пробурчал:

— Этак полгорода сюда сбежится. Неужели вы не можете заставить эту дрянь замолчать?

— Она кусается, сэр.

— И вы боитесь этой малявки? Эй, подержи-ка. — Верзила передал фонарь одному из подручных и повернулся к Верран. — Вот, смотрите, как это делается.

И без дальнейших разговоров он заехал огромным кулаком ей в челюсть.

Мир взорвался, замелькало пламя, вспыхнула жгучая боль, а потом все пропало. Абсолютно все.

Невозможно было определить, сколько времени она провела без сознания. И все же, придя в себя Верран почувствовала, что пребывала без памяти довольно долго. Челюсть у нее страшно болела, да и все тело тоже, мир, казалось, раскачивался из стороны в сторону. Она лежала на чем-то мягком в кромешной тьме. Сперва она не полностью пришла в себя. Действительно ли мир ходит ходуном вокруг нее или у нее всего лишь кружится голова? Где она находится и как сюда попала? Она чувствовала себя набитой дурой и не хотела ломать голову над сложными вопросами, но, так или иначе, она очнулась. И нравилось это ей самой или нет, но ее мозг заработал на полную мощность. Что было последним из того, что она запомнила? Темная отвратительная аллея, свет фонаря, страх, мужчины в масках, убитый слуга, надвигающийся на ее лицо кулак… Что же она делала в таком гнусном месте? Пришло какое-то письмо. Письмо, в котором ей сообщали о том, что жизнь лорда Грижни в опасности. Вспомнив сейчас все это, она разом села на своем загадочном ложе. Да, но все же где она сейчас находится?

Она ничего не видела, однако почему-то решила, что в темном помещении никого, кроме нее самой, нет. Мир продолжал раскачиваться из стороны в сторону, и, будучи лантийкой по рождению, Верран без труда сообразила, что находится на борту судна, стоящего на якоре. Однако это очень большой корабль, подумала она, а ее поместили куда-то в трюм. Но что это за корабль? И что это за причал?

Она сидела на своего рода кушетке, поверх которой были набросаны несколько одеял. Медленно и осторожно Верран встала на ноги. Пугливо поднесла руку к животу. Не было никаких признаков того, что похищение, сопровождаемое побоями, принесло вред ребенку. Если эти люди в масках все-таки причинили ему вред, подумала Верран, то она исхитрится узнать, кто они такие, и непременно убьет их. Конечно, непрошенно пришло ей на ум, если они сами не убьют ее первые. Но хватит ли у них на это смелости? Похитить ее у них смелости хватило. Более того, если полученной ею записке можно было хоть в какой-то степени доверять, это означало, что лорд Грижни, возможно, мертв, а в таком случае ему не удастся отомстить за собственную жену. Ее лицо задергалось, и она прикоснулась к поврежденной челюсти. Плакать она себе позволить не могла. Вместо этого следовало подыскать себе осмысленное занятие. И она решила обследовать помещение, в котором ее заточили.

Обследовать тут было особенно нечего. Верран вскоре поняла, что ее держат в прямоугольной клетушке примерно пяти футов в ширину и семи в длину. Встав посредине и разведя руки в обе стороны, она прикоснулась к обеим стенам сразу. Окон не было. Должно быть, какая-то кладовая? Обойдя свою темницу по периметру, Верран обнаружила дверь. Она оказалась заперта, причем изнутри не было ни крючка, ни задвижки. Верран пробежала рукой по поверхности двери — древесина оказалась гладкой, может быть, даже отполированной. Но кому могло понадобиться полировать внутренней стороны дверь кладовки? Странно.

Во всей клетушке обнаружилось только два предмета. Одним из них оказалась лежанка, на которой Верран только что пришла в себя, а другим — моток корабельного каната. Верран вернулась к лежанке и села на нее. Прикоснулась к одеялам. Они были из тончайшей мягкой шерсти. Опять-таки странно.

Здесь стояла полная тьма. К настоящему времени глаза Верран уже должны были к ней привыкнуть, однако она по-прежнему ничего не видела. Верран предположила, что за стенами ее темницы все еще ночь. Интересно, кто там, по другую сторону от запертой двери? Может ли случиться так, что где-нибудь в пределах досягаемости окажется кто-то из ее друзей? Услышат ли они, если она позовет на помощь? Наверное, нет, но попытаться все же стоило. Она закричала что было силы, однако, понятно, никакого спасителя так и не обнаружилось. От собственных криков она успела охрипнуть еще накануне вечером, и теперь ей было долго не продержаться на том же уровне. Какое-то время она провела, молотя катушкой троса по двери, но скоро сдалась. Такие примитивные средства ей не помогут.

Она вновь села на лежанку, прислушалась. Но услышала только потрескивание досок. Сидеть в одиночестве в темной кладовке было просто чудовищно. Смотреть не на что, идти некуда, можно только думать… думать… отчаянные чудовищные мысли крутились у нее в голове. Сколько времени она уже здесь находится? Кто организовал ее похищение — и чего ради? И что эти люди собираются с нею делать? В безопасности ли лорд Грижни? Записка, в которой сообщалось о покушении, наверняка была написана только затем, чтобы выманить ее из дому, а раз так, то она была сфабрикована от начала до конца. Значит, он, скорее всего, в безопасности. Скорее всего…

И тут Верран в голову пришла еще одна неожиданная мысль. Если с Грижни ничего не произошло и он жив и здоров, то он наверняка прибегнет к помощи Познания, чтобы найти ее. Ведь не надеются же ее похитители на то, что сумеют скрыть место ее заточения от величайшего чародея этого времени, да и других времен тоже? Нет, это немыслимо. А раз так — альтернативы не существует, — им волей-неволей придется убить ее. Так, час за часом, в мучениях, блуждали по кругу ее мысли, пока она сидела одна в кромешной тьме.

Ее мучила жажда. Похитители не снабдили ее ни пищей, ни питьем. Во рту у нее пересохло, а горло горело. Сколько же времени она уже здесь провела? Сколько бы это на самом деле ни было, часы заточения показались ей вечностью.

Верран забылась сном и окончательно потеряла ощущение времени. Но наверняка прошло уже несколько часов, потому что в щель под дверью сейчас пробивалась полоска слабого света. Скорее всего, этот свет был дневным. Верран встала на четвереньки и попыталась заглянуть в щель. Но ничего не увидела. Расстроившись, как она не расстраивалась еще до сих пор, Верран вернулась к лежанке и легла на нее. Сейчас ей ничего так не хотелось, как провалиться в полное забытье.

Должно быть, она опять забылась неглубоким сном или же просто в эту минуту, к счастью, ни о чем не думала. Но что-то внезапно затронуло ее нервы, приведя ее в состояние острого и настороженного бодрствования. Ее ничего не видящие глаза широко раскрылись. Она почувствовала, что доски пола едва заметно задрожали. Затаила дыхание, прислушалась и уловила снаружи тяжелый шум шагов. Кто-то приближался к ее темнице. Спаситель?.. Убийца?.. Сердце бешено забилось. Тяжелые шаги — шаги рослого и широкоплечего мужчины, догадалась она. А что у него в руке? Нож? Удавка?

Верран встала с лежанки, провела руками по полу и обнаружила еще один предмет — пустую катушку из-под троса. Катушка была из тяжелого дерева с металлическими обручами и рукояткой. На ощупь все это было весьма солидно. А шаги меж тем звучали уже совсем рядом. И замерли у порога в ее темницу. Послышался скрежет отодвигаемого засова.

Верран встала около двери. Мускулы ее напряглись, свое оружие она держала наготове, она вся подобралась перед встречей со своим палачом. Если это палач. Ее мозг лихорадочно работал. «Снаружи день, и когда дверь откроют, ты на миг ослепнешь. Немного сощурься и не смотри на свет прямо. Человек покажется тебе черным силуэтом. Ударь его прямо в голову. Это твой единственный шанс».

Дверь отворилась. На пороге стоял мужчина. Он был в маске, а в руках у него был поднос. Верран замахнулась катушкой, ударила, почувствовала, как ее оружие соприкасается с человеческой плотью. Пораженный ее ударом выругался и зашатался. Поднос вылетел у него из рук и упал на пол. Верран толкнула мужчину, потому что он преграждал ей путь, и он грузно осел на пол.

Вырвавшись из темницы, Верран обнаружила, что находится на узких пассажирских мостках. Слабый свет все еще болезненно воздействовал на ее привыкшие к полному мраку глаза. Прищурившись и поднеся руку козырьком ко лбу, она все же осмотрелась по сторонам. Все здесь было обшито дорогим отполированным деревом, натертый паркет сверкал. Вопреки испытываемому ею ужасу Верран изумилась. Что же это все-таки за корабль?

В нескольких футах впереди она обнаружила резного дерева складную лестницу, которая сулила, казалось бы, надежду на спасение. Верран взобралась по ней со всею стремительностью, которую могла себе позволить беременная. Наверху оказалась дверь, а точнее, люк — не то запертый, не то просто слишком тяжелый. Во всяком случае, сдвинуть его с места ей не удалось. Несколько мгновений она яростно рассматривала внезапно возникшую преграду, а затем сдалась. Спустилась по лестнице и заглянула в кладовку, в которой ее держали в заточении. Сейчас оттуда торчали ноги ее тюремщика. Он лежал там, куда свалился, хотя вроде бы уже начинал шевелиться.

Она пробежала по коридору, дергая поочередно все двери. Почти за каждой из них находилась точно такая же кладовка. Часть кладовок была пуста, в остальных кое-что лежало — мешки, канаты, катушки…

Заскрипели половицы, и за спиной у Верран послышался звук шагов. Ее враг пришел в чувство. Верран пробежала еще несколько ярдов и уперлась в тупик. Точнее, перед нею оказалась запертая дверь. А по обе стороны от нее — лишь голые стены. За спиной у Верран находился разъяренный преследователь. С превеликим трудом Верран откинула с двери запор, протолкнула ее вперед, сделала лишь один шаг — и застыла на месте от изумления.

Каюта, в которую она попала, была снабжена парой иллюминаторов, сквозь которые проходил дневной свет. Здесь находились три больших прямоугольных предмета, напоминающие гробы. На каждом из «гробов» лежало по человеку. Вид у них был самый жалкий — бледные, изможденные, небритые. Когда Верран вошла, один из мужчин посмотрел на нее бессмысленным и безнадежным взором. Двое других или отупели до полного равнодушия или же впали в прострацию. Каждый из них был привязан к своему «гробу» белыми веревками. Веревками, эластичными на вид, однако прочными; в слабом свете дня они едва заметно поблескивали. И эти веревки казались живыми существами. Они скользили по полу и по стенам, подобно бледным змеям, они свисали с потолка, изгибаясь под самыми фантастическими углами, и словно бы сознательно приникали к распростертым на «гробах» людям. Пока Верран наблюдала за ними, одна из веревок начала пульсировать — и тут же человек, который был ею связан, застонал.

Верран стояла как загипнотизированная. Это было чудовищно, это было совершенно необъяснимо. Но слишком долго смотреть ей не довелось.

Загремели шаги, мускулистая рука обхватила ее сзади, и Верран почувствовала, что ее оторвали от пола. Сопротивляться не имело смысла — ее противник обладал чудовищной силой. Она мотнула головой, чтобы увидеть его. Маска была сорвана — и перед ней предстало грубое мясистое лицо незнакомого ей человека. Глубокая рана была у него на лбу, и кровь заливала одну из щек. Глаза были зло прищурены, а выражение лица такое, как будто он собирался ее убить. Верран торопливо отвернулась. Он полупонес, полуповолок ее по коридору, а когда они очутились у входа в ее недавнюю темницу, с проклятием зашвырнул ее внутрь.

Верран сильно ударилась об пол и, задыхаясь, так и осталась лежать. Дверь захлопнули, затем закрыли на засов. И вновь на Верран навалилась непроницаемая тьма.

Ее затрясло. Она не издала ни звука, но горячие слезы прихлынули к глазам, проложили себе дорогу сквозь плотно закрытые веки и потоком заструились по щекам. И теперь уже ни за что ей было бы не остановить их.

Глава 13

Фал-Грижни и Нид вернулись домой раньше, чем предполагал сам лорд. Заседание Совета не закончилось ничем определенным; вернувшись домой, Грижни первым делом осведомился о местопребывании своей жены. Мутанты на языке жестов объявили ему о ее отсутствии, и сердце чародея сжалось от тоскливого предчувствия. Да и огорчился он тоже.

— Куда она отправилась?

Слуги этого не знали.

— И зачем?

Им не было известно и об этом.

— А на чем она уехала? Одна или с нею кто-нибудь отправился?

На эти вопросы Фал-Грижни получил ответ, который, однако же, его не порадовал. Ничего не сказал, — возможно, и оттого, что не хотел гневаться на жену в присутствии слуг, — однако угрюмое выражение его лица свидетельствовало о том, что непослушание, проявленное Верран, его огорчило. Чародей проследовал к себе в покои и написал резкую записку, в которой наказывал жене немедленно по возвращении домой доложить об этом. Запечатав послание, он вызвал Нида.

— Доставь это в покои леди Грижни, — сказал он, и мутант, заковыляв, отправился исполнять поручение.

Оставшись в одиночестве, Фал-Грижни мрачно уставился на пламя, горящее в очаге. Вертикальная складка у него на челе стала сейчас еще глубже всегдашнего.

Но тут вернулся Нид и принес другое послание, которое он и вручил своему господину. Это было письмо, призывающее Верран отправиться к одру ставшего жертвой покушения мужа. Грижни прочитал письмо — и на этот раз у него на лице проявились все его чувства: яростный гнев и осознание того, что произошло. Нид, глядя на хозяина, встревоженно зашипел. Он никак не ожидал застать своего всемогущего господина в такой ярости. Лицо Грижни стало пепельно-серым. Руки он стиснул, и все его тело внезапно утратило всегдашнюю подвижность. Голос его тем не менее, остался спокойным.

— Твою госпожу сознательно обманули, — сказал он Ниду. — И ей, возможно, угрожает опасность. Я собираюсь прибегнуть к помощи Познания с тем, чтобы выяснить, где она находится. Стой на страже у дверей лаборатории и следи за тем, чтобы мне ни в коем случае не мешали.

Нид нервно зашипел. Шерсть у него на лице заискрилась. Если бы он обладал даром речи, он, несомненно, сказал бы, что опасается, как бы его хозяин не заболел. Не заболел самым серьезным образом.

Фал-Грижни в сопровождении мутанта поспешил в лабораторию: слуга остался у дверей, а хозяин прошел внутрь и заперся. Пробежало самое меньшее два часа. Нид стоял словно каменное изваяние; он не сомневался в том, что его господин рано или поздно одержит победу. Но когда дверь наконец распахнулась, смертельная бледность Фал-Грижни свидетельствовала о том, что он потерпел неудачу.

— Ее от меня спрятали, — все-таки спокойным голосом сказал чародей. — Если ее не увезли из города, значит, спрятали в каком-то месте, обладающем защитным экраном против воздействия Познания. В конце концов мне удастся разрушить этот экран, но на это понадобится время. Поэтому я принял следующее решение. Ты вместе с собратьями по материнской паутине должен организовать несколько групп поиска и рассредоточить их по всему городу. Тщательно обшарьте все улицы и аллеи, не упускайте из виду ничего. Вот несколько письменных предписаний, каждое из которых должно достаться вожаку одной из групп поиска. Эти предписания обеспечат вам доступ во все частные дома, на все плавательные средства, а также во все общественные здания. — Грижни вручил мутанту пачку предписаний, которые он, будучи магистром ордена Избранных, имел право выдавать. — Распоряжайтесь ими как вам вздумается. Судя по содержанию письма, которое ты мне доставил, леди Грижни заманили куда-то в район пирса Дестула. Поисковая группа под твоим личным руководством должна отправиться туда немедленно. И самым тщательным образом все там обыскать. Подойдите к мосту Злых Кошек, а там поищите аллею, начинающуюся под аркой с зеленым фонарем. Никому из вас не следует возвращаться во дворец, пока не узнаете, где прячут леди Грижни, или пока я сам вас не призову. Пока вы будете искать, я продолжу и свои поиски по системе Познания. Если вам удастся найти леди Грижни раньше, чем мне, препроводите ее домой и не пожалейте собственных жизней в случае нового нападения или каких бы то ни было препятствий. Тебе все ясно?

Нид зашипел, его глаза сделались кроваво-красными.

— Начинайте немедленно.

И Фал-Грижни вернулся к себе в лабораторию, плотно закрыв за собою дверь.

Нид передал и принялся выполнять поручения своего господина со всегдашней энергией. Через несколько минут поисковые группы одетых в плащи с клобуками мутантов разбрелись по темным улочкам Ланти-Юма. Нид с пятью братьями по материнской дубине отправился в лодке к пирсу Дестула. Едва садившись на берег, они начали тщательные поиски. Работа подвигалась медленно и была — в здешней местности — довольно опасной. Обитатели Дестулы не слишком доброжелательно относились к тем, кто вторгался в их владения, а предписания магистра ордена Избранных здесь ровным счетом ничего не значили. Много времени прошло, пока мутантам не удалось пробиться сквозь строй маленьких хищников возле моста Злых Кошек. Они прошли под аркой, залитой изумрудно-зеленым светом, очутились на извилистой тропе. И здесь обнаружили тело безжалостно убитого Сприла. Тело было покрыто лишь его собственной густой шерстью, потому что кто-то из местных разбойничков уже успел стащить с убитого серый плащ и смыться с добычей. Мутанты оплакали гибель брата, однако поняли, что вышли на верный след. Хотя как раз следов пребывания здесь своей госпожи им обнаружить не удалось.

Верран поднесла к губам пустой кубок в тщетной надежде найти там хотя бы каплю влаги. Но нет, все пролилось. Она отшвырнула кубок, услышала звон, когда он ударился о стену, и стук, когда он покатился по полу. Но ничего не увидела во тьме и поневоле подумала о том, увидит ли она когда-нибудь дневной свет. Со времени неудачной попытки бегства прошло уже несколько часов. Чувство времени она утратила совершенно, но о длительности собственного заточения могла судить по тому, как горят у нее рот и горло.

Тюремщик, на которого она напала несколько часов назад, принес на подносе пищу и питье. Когда она ударила его, он выронил поднос и большая часть воды расплескалась. Ее мучители и не подумали о том, чтобы возобновить припасы, и жажда буквально изводила Верран. С каждым часом во рту пересыхало все сильнее, и соответственно увеличивались ее мучения. Есть ей не хотелось, и все же она заставила себя съесть поданное ей мясо из-за того, что в нем содержалась хоть какая-то влага. Сейчас у нее оставался только кусок хлеба — и не было ни малейшей надежды на то, что из него удастся выдавить хотя бы каплю жидкости.

Верран размышляла над тем, не может ли она что-то предпринять с использованием доставшихся ей теперь подноса и кубка. Они были металлическими, они были твердыми, и наверняка их можно пустить в ход в качестве оружия. Нет. Этот трюк она уже использовала и больше ей не удастся застать тюремщиков врасплох. Шанс ей предоставился, а она не сумела им распорядиться.

Верран обхватила разламывающуюся от боли голову руками. Лоб у нее был горячий. Возможно, настоящий жар. «Магистр ордена тяжело ранен и, может быть, не доживет до завтрашнего утра. Он пребывает в горячечном бреду». Слова из записки вспыхнули у нее в мозгу. Все это было ложью, сплошной ложью! Какой идиоткой надо было быть, чтобы поверить этим словам, чтобы покинуть дом вопреки категорическому распоряжению мужа! Ее муж — почему похитители не страшатся его легендарного гнева? Он ведь прибегнет к помощи Познания чтобы найти ее, в этом невозможно усомниться. Строго говоря, удивительно, что он еще не поступил так до сих пор. Если, конечно, записка не оказалась отчасти правдивой, если он тяжело ранен или мертв…

От безрадостных размышлений Верран отвлек звук шагов, вновь послышавшийся из коридора. Она подняла голову. Дверь открылась, и в проеме темным силуэтом появился мужчина. Как только ее глаза привыкли к свету, она обнаружила, что он высок ростом и широк в плечах, а лицо его скрыто под маской. Но даже раньше, чем он успел заговорить, Верран узнала его: это был тот из ее похитителей, который нанес ей такой безжалостный удар по лицу в темной аллее. Она настороженно посмотрела на него. В правой руке у него что-то было: чашка или кубок.

— Ну и как поживает наша леди, — с кривой усмешечкой спросил он.

И вновь его голос показался Верран смутно знакомым, и вновь она не сумела опознать его.

Она встала и посмотрела ему прямо в спрятанное под маской лицо.

— Кто вы такой и зачем вы притащили меня сюда? Если вы замышляете держать меня в заложницах, то вы просто глупец. Если вы хотите тем самым напугать моего мужа, то вы не просто глупец — вы безумец.

— Разговорчивая мерзавка, а? — Со смешком он протянул ей кубок. — Это тебе. Выпей до дна.

Ее взгляд устремился к кубку, а затем вновь уставился на лицо, спрятанное под маской.

— А что это?

— А какая тебе разница? Тебя сейчас, должно быть, мучит жажда. А это своего рода питье. Так что давай пей — и не вздумай со мною спорить.

Она отступила на шаг, но отступать дальше было некуда.

— Если вы решили убить меня, то противиться этому я бессильна. Но и помогать вам тоже не стану. И выпить яд вы меня не заставите.

— Неужели? Может быть, поспорим на что-нибудь, а, милашка? Но так уж получилось, что это не яд. Это снотворное, и оно не причинит тебе никакого вреда. Выпьешь — и намертво уснешь до рассвета.

— А зачем вам нужно, чтобы я уснула?

— Потому что иначе с тобой в дороге хлопот не оберешься.

— В дороге? Куда?

— Послушай, я ведь не поболтать с тобой сюда пришел. Я уже сказал тебе, что это питье безвредно…

— А я вам не верю.

— Прошу тебя. Так или иначе, тебе придется выпить.

— А если я откажусь?

Сделав пару широких шагов, он прижал ее к задней стене кладовки.

— На твоем месте я бы не стал отказываться. Но если ты заупрямишься, то получишь еще одну хорошую затрещину вроде той, в аллее. Конечно, это куда болезненней, чем снотворное, зато конечный результат будет точно таким же.

Верран поглядела в глубину кубка. Жидкость в нем была густой и темной.

— В этом нет необходимости. Я даю слово, что по дороге со мной не возникнет никаких хлопот, — пообещала она с горячностью, позабавившей ее мучителя. — Только не заставляйте меня пить снотворное. Это может повредить моему ребенку.

— Я могу представить себе множество вещей, которые повредили бы ему куда сильнее, — многозначительно произнес он. — А по мне, так было бы лучше всего, если бы ублюдок, зачатый от Грижни, вообще не появился на свет. — Верран напряглась, а ее мучитель ухмыльнулся. — Так что решайся. Давай пей, а там уж чему быть, того не миновать.

Он подал ей кубок, и Верран неохотно взяла его. В последний раз отчаянно огляделась по сторонам, а затем выпила. Вкус у напитка оказался отвратительно сладким, но все же пить, испытывая такую жажду, было приятно. Верран выронила пустой кубок и униженно уставилась на мучителя.

— Вот и умница, — заметил он. — Через пятнадцать минут уснешь. А когда проснешься…

— Если проснусь, — тихим голосом уточнила Верран; правда, пока она ровным счетом ничего не чувствовала.

— Да что там, насчет этого не беспокойся! Ты живая нам куда интересней, чем мертвая. На данный момент.

— А какие у вас планы на меня?

— Ты задаешь слишком много вопросов, девочка. Не понимаю, как Грижни такое терпит.

Он вышел и запер дверь.

И вновь наступила кромешная тьма. Верран осталась стоять и принялась озираться широко раскрытыми глазами. Снадобье по-прежнему не оказывало на нее никакого воздействия. Но скоро она уснет — и тогда ее куда-то увезут. Возможно, именно на этом корабле они отправятся в плавание, чтобы заточить ее в тюрьму где-нибудь в другом государстве. И тогда все могущество ее мужа не поможет ему отыскать ее. И возможно, она никогда не увидит его вновь. Она почувствовала легкую тошноту. Что это — воздействие зелья или паника? Определить было невозможно. Но тут ей в голову пришла одна мысль.

Верран опустилась на колени и принялась шарить руками по полу. И сразу же нашла то, что искала, — тросовую катушку. Она сунула ее себе между колен, перегнулась практически пополам и, преодолев естественное отвращение, запустила палец в рот и достала им до самого горла. Горло отреагировало — Верран мучительно закашлялась. Убрав руку, она продолжила кашлять, стараясь прокашляться как можно сильнее. Судя по всему, осуществление ее замысла должно было стать еще более отвратительным, чем ей представлялось сначала.

Сделав глубокий вдох, она вновь полезла пальцем в рот. Она старалась просунуть его как можно глубже — глубже, чем такое вообще представляется возможным. На этот раз задуманное ей удалось. Ее желудок бурно отреагировал, и ее вытошнило в заранее приготовленную пустую катушку. На мгновение она затихла, чувствуя отвратительный вкус во рту, но тут последовал новый спазм — и ее вырвало последними каплями недавнего пойла. Больше у нее в желудке не оставалось ничего. Питье — снотворное или яд — она вывела из организма полностью или почти полностью. Сейчас она почувствовала себя получше, а главное, хорошо заработала голова. Верран поняла это, когда подумала о том, что запах, поднимающийся из катушки со рвотой, может ее выдать.

Верран на коленях подползла к лежанке, взяла с нее одно из одеял и скатала его в тугой сверток. Этим свертком она забила отверстие катушки, а саму катушку задвинула в угол. Если ей повезет, то плотная затычка заглушит запах хотя бы ненадолго. Верран вернулась на лежанку и притворилась спящей. Лежала она спиной к двери, но глаза ее были широко раскрыты, а уши навострены. Но тут на нее накатила настоящая дремота и собственные веки показались ей свинцово тяжелыми. Должно быть, небольшая доза снотворного все-таки проникла в кровь, но с этой порцией можно было и побороться, более того, ее можно было победить. Верран отчаянно заморгала и до крови закусила губу. Оказалось, что боль помогает развеять сон, и Верран вдобавок впилась ногтями в собственную ладонь.

Эта борьба закончилась полной победой Верран в тот миг, когда она услышала приглушенные голоса из-за двери. Сон с нее как рукой сняло — Верран была начеку, как изготовившаяся к схватке кошка. Там, за дверью, ее тюремщиков было самое меньшее трое, и, будучи уверены в том, что их узница спит, они разговаривали без обиняков, хотя и приглушенными голосами. Отдельные обрывки беседы она оказалась в состоянии разобрать.

— …ярмарочный день… крестьяне уходят из города на закате…

— …лошадь и телега готовы… вывезти ее через южные ворота… передать… карета… на юг… все готово…

Сильный голос — она узнала его, это был голос человека, ударившего ее и совсем недавно заставившего принять снотворное, — насмешливо произнес:

— …и держать Фал-Грижни на крючке, да как можно дольше… особенно когда она разродится…

Послышался нервный смех. Потом между говорящими вспыхнул своего рода спор.

— …а если она еще не спит?

— Спит как убитая. Можно проверить.

Скрип засова, после чего дверь открылась. В темницу просочился свет, и Верран поспешила закрыть глаза. А дыхание у нее было глубоким и ровным.

— Ну, убедились?

— Ладно, забирайте ее отсюда.

Шаги — и вот уже враги рядом с нею. Кто-то схватил ее за запястья и грубо завел руки за спину, соединив их наручниками. Он же связал ей веревкой щиколотки. Верран казалась совершенно безжизненной, а ее дыхание оставалось ровным. К счастью, никому из похитителей не пришло в голову проверить пульс. В рот ей вставили кляп на тесемках, завязав его на затылке. Для того чтобы не выдать себя и здесь, ей пришлось приложить невероятные усилия.

— Ну а теперь забирайте.

Верран воровато взглянула из-под опущенных ресниц. Двое мужчин держали в руках открытый мешок. Она сразу же закрыла глаза. Прежде чем она успела подумать о том, что эти люди собираются с нею делать, третий похититель легко подхватил ее и сунул ногами вперед в мешок. Верран, чуть поджав колени, скользнула в темную глубь; мешок тут же завязали у нее над головой. Завязали тугим узлом.

— Сделай узел слабее. Иначе она задохнется.

Это был все тот же знакомый и ненавистный голос.

— Слушаюсь, ваша милость.

Невидимая рука ослабила узел. В мешок начал проникать воздух. Верран не шевельнулась. Глаза у нее были открыты, но она ничего не видела.

— Что ж, пошли.

— А если кто-нибудь о чем-нибудь спросит?

— Продовольствие, раздача еды для бедных.

Это было шуткой, однако никто не рассмеялся. Напротив, один из похитителей вполголоса выругался.

Верран почувствовала, как мешок подняли в воздух и взвалили на чье-то широкое плечо. Кровь прихлынула у нее к голове, она отчаянно заморгала. Изнутри она и сама могла бы попробовать еще ослабить узел, однако ей страшно было даже повернуть голову.

Ее вынесли из кладовки, пронесли по коридору, затем понесли вверх по лестнице. Она слышала, как тяжело крякает тот, кто ее несет, и боялась, что он ее уронит. Но он протащил ее через люк, пронес, скорее всего, еще по одному коридору и вновь начал подниматься по лестнице.

Теперь они очутились на палубе; Верран почувствовала, что снаружи веет свежий воздух. Услышала скрип палубы, хлопанье парусов на ветру и, что обрадовало ее больше всего, знакомый выклик лантийского торговца, продающего свой товар прямо с плота: «Скидка на темень!» Это означало, что по случаю наступления вечера он закрывает свою плавучую лавку, а перед закрытием распродает товар по дешевке. Но услышала она и еще кое-что: звучание струнных инструментов. Такую музыку, как правило, исполняют на самых пышных пирах. Музыка звучала совсем рядом, что повергло Верран в полное недоумение. В это мгновение ей нестерпимо захотелось позвать на помощь, однако во рту у нее торчал кляп. Конечно, что-нибудь пропищать она бы сумела, только никто бы этого не расслышал. Верран в ярости закусила зубами кляп — и тут же почувствовала, как напряглись мышцы ее плеч и затылка. Надо вести себя поосторожней: такое может заметить тот, кто несет ее. Она усилием воли заставила мышцы расслабиться.

На мгновение ее положили на палубу. Узел на мешке еще ослаб, и в образовавшееся отверстие Верран удалось разглядеть кое-что из находящегося рядом с нею. Она увидела кусочки полированного дерева по крайней мере двадцати различных пород, выложенные причудливым узором. Каждая паркетинка снабжена была закраинкой, о которую можно было упереться во время бурной погоды обутой атласную туфельку ножкой. Что же это за корабль?

— Выходит, на берегу все готово?

Все тот же неуловимо знакомый голос.

— Да, ваша милость. Телега впряжена и готова к отбытию, парочка наших людей переоделась в мужицкое. И смена транспорта на каждом участке маршрута тоже подготовлена.

— А в пункте назначения?

— Там тоже все готово. Обеспечена защита против любых колдовских штучек, на которые может пуститься Грижни, так мне объяснили. Защитный экран такой силы, что ему никогда через него не пробиться.

— Что ж, остается на это надеяться. Не то там начнется самый настоящий ад. Да и не только там.

Голова Верран лежала на палубе. Пока ее похитители беседовали между собой, она начала крайне осторожно двигать щекой по палубе в надежде освободиться от кляпа. Делать это ей было очень больно, потому что к палубе через мешок приходилось прижиматься именно той щекой, по которой недавно пришелся страшный удар. Но, несмотря на боль, ей удалось бы добиться своего, будь у нее достаточно времени. Однако вскоре ее грубо подняли в воздух, бесцеремонно передали из рук одного похитителя в руки другому и резко опустили на новое место. Осторожно повернув голову, Верран обнаружила, что теперь ясно видит все вокруг.

Ее положили на борт маленькой лодки и, судя по всему, собирались доставить на берег. Исходя из разговора, обрывки которого ей удалось подслушать, ее должны были затем перенести на телегу, на обычную крестьянскую телегу, которая выедет из города вместе с сотнями других точно таких же телег по окончании ярмарочного дня. За пределами города ее переместят в быстроходную карету, а потом, меняя средства передвижения, доставят… а вот куда ее доставят, она не знала. Но как только они покинут городскую черту, ее шансы на спасение сведены будут к нулю. Даже Фал-Грижни станет бессильным, если территория поисков превратится в целый мир.

— Помедленнее…

Лодка отчалила от корабля и понеслась по воде поразительно быстро и ровно, так что Верран решила, что здесь не обошлось без воздействия Познания. Выглянув из мешка, Верран увидела краешек неба: уже смеркалось и понемногу проступали первые звезды. По берегу тянулась цепь складских помещений — жалкие и ветхие строения, показавшиеся ей незнакомыми. Да и во всей этой округе она вроде бы очутилась впервые, и канал, по которому они плыли, был ей незнаком. Должно быть, это была Дестула или место, на Дестулу похожее, — здесь точно так же веяло угрюмой нищетой и затаившимся до поры разбоем. Верран незаметно возобновила свои попытки освободиться от кляпа, однако сразу сообразила, что любое движение, достаточно резкое для того, чтобы способствовать достижению цели, неизбежно привлечет к ней самой и к ее возне внимание стражников.

Они причалили к берегу, мешок вынесли и опустили наземь. Неподалеку стояла телега, груженная точно такими же мешками. Возчик внешне походил на грубого мужлана, да и сидящий рядом с ним напарник выглядел точно так же. В телегу была впряжена лошадь явно смирного нрава.

Верран почувствовала, как ее поднимают, переносят и опускают на телегу, к другим мешкам. Тут же кто-то начал накладывать поверх нее другие мешки, но этого человека резко окликнули:

— Прекрати, болван? Ты что, хочешь ее задушить? Ублюдок, которого она вынашивает, нужен нам живым и здоровым. Он стоит дороже золота. Так что давай снимай это все живо!

Мешки торопливо убрали с Верран. Она лежала не шевелясь, как мертвая.

— А откуда ты взял эту клячу? — Тот из двоих, который был явно главнее, продолжал сердиться. — Не мог найти подходящую лошадь?

— Такие у большинства крестьян, сэр. Хорошая лошадь привлекла бы к нам внимание.

Старший пробурчал:

— Если опоздаем, ты ответишь за это головой.

Верран немного изменила положение. Она лежала на спине, и руки уже начали затекать. Какой смысл в том, чтобы обвести вокруг пальца своих мучителей, притворяясь спящей, если все равно не сумеешь освободиться?

Она принялась лихорадочно размышлять:

«Может, лучше дождаться, пока мы не доедем до южных ворот, а там устроить переполох, призывая на помощь всех, кто у ворот окажется?

Устроить переполох — но как? Рот у меня заткнут и двигаться я тоже не могу.

Поднять шум. Поворочаться в мешке. Люди это заметят. А когда увидят, как тебя держат, придут на помощь.

Придут ли?.. А если похитители скажут, что я блудная дочь какого-нибудь мужика и что они возвращают меня отцу? Все только посмеются и скажут, что меня нужно хорошенько выпороть и что мне еще повезло, если отец согласен взять меня обратно.

А ты уверена, что эти люди способны сходу придумать такую историю? Они вроде бы не шибко умны.

Тот, верзила, умен. А про остальных мне ничего не известно. Если бы только мне не связали ноги! Тогда бы я попробовала убежать.

Значит, надо попытаться развязать ноги. Только не будь дурой, дождись, пока телега не тронется с места, иначе они заметят».

—  Ладно, поехали, — скомандовал ненавистный голос.

Услышав это. Верран подумала: «Если нам с тобою суждено когда-нибудь встретиться, я узнаю тебя по голосу».

Телега всю дорогу скрипела. Верран перекатывалась с боку на бок. Через несколько минут она сообразила, что безопасней всего сменить позу. Слегка приподняв голову, она уперлась ею в полураскрытый верх мешка. Теперь она снова могла что-то видеть. Она лежала лицом к задку повозки и, соответственно, увидела на оставшемся позади причале фигуры трех участников похищения. Значит, они не собираются сопровождать телегу к южным воротам. На данный момент Верран препоручили заботам двух похитителей, переодевшихся в крестьянское платье.

Она лежала тихо. Нет смысла предпринимать что-нибудь, пока те трое, на причале, не остались далеко позади. Минуты проходили. Наконец она осторожно высунула голову из мешка и поглядела через плечо. Двое похитителей сидели к ней спиной и глядели прямо перед собой на дорогу. Они и не догадывались о том, что их пленница бодрствует. Верран подтянула ноги, выгнула спину и попробовала развязать веревку закованными в наручники руками. Ей повезло. Считая свою жертву совершенно беспомощной, похитители связали ее кое-как, а узлы на ногах даже толком не затянули. Постепенно она распутала веревки и высвободила ноги. После чего вновь выглянула из мешка. Улица, по которой они проезжали, была пустынна, дома на ней показались Верран незнакомыми, она и понятия не имела о том, где они сейчас едут, но, по крайней мере, они все еще оставались в городе. Если бы ей удалось убежать и оторваться от похитителей хоть на две минуты, она избавилась бы от кляпа и сумела убедить кого-нибудь из лантийцев прийти на помощь.

Верран попыталась перенести тяжесть тела на колени. Но руки у нее были скованы за спиной, живот выдавался наружу, в мешке было тесно, а телега постоянно тряслась, — по всем этим причинам у нее ничего не вышло. Она принялась раскачиваться и доползла до самого края телеги, села там и через плечо посмотрела на похитителей. Они пока ничего не заметили. И если ей будет везти и впредь, то она сумеет скатиться с повозки так, чтобы они даже не обернулись. Встав сперва на колени, а потом на ноги, она перепрыгнула через борт телеги и свалилась наземь. Именно что свалилась — удержаться на ногах ей не удалось. И сразу же малейшая надежда на спасение улетучилась. Как ни тряслась и ни скрипела повозка, оба стража услышали звук падения тела. Верран поднялась на ноги и подумала, не броситься ли бежать в мешке, но, поглядев через плечо, увидела, что оба мучителя уже спрыгнули с телеги. Догнать ее не составило бы для них ни малейшего труда.

Верран свернула в полутемную боковую аллею повернула направо на первой же развилке, потом повернула еще раз — она старалась сбить преследователей с толку. Но куда ей было бежать? Она понятия не имела, где находится. Уже почти стемнело, а вокруг не было ни души. Не было никого кто помог бы ей освободиться от наручников или удалить изо рта ужасный кляп, который, кстати, причинял ей все большую боль. Где-то неподалеку в одном из окон горел свет. Это было длинное приземистое строение, приютившееся возле складов. И хотя там едва ли обрадовались бы ее появлению, жилище было обитаемым. Верран подбежала к дому и постучалась. Ответа не последовало, и она постучалась вновь. И вновь никакого ответа. Верран заглянула в светящееся окно. Сквозь щели между ставнями она смутно различила человеческую фигуру. Хозяин (или хозяйка) явно чего-то ждал, и Верран в очередной раз горько пожалела о том, что во рту у нее сидит кляп. Если бы она только могла заговорить, ей наверняка удалось бы заставить этого неподвижного человека впустить ее. А сейчас она могла выразить свое отчаяние, лишь самым решительным образом забарабанив в запертую дверь. Так она и поступила — и в конце концов неподвижная фигура соизволила пошевелиться. Хозяин дома встал с места, что-то сделал — и свет в окне погас, погрузив дом не только в безмолвие, но и во тьму. Верран замерла, ничего не понимая. Если бы не кляп, она бы разрыдалась.

В дальнем конце улицы показались преследователи и сразу же заметили Верран. Она бросилась за угол дома и очутилась среди складских помещений. В таком месте рассчитывать на помощь было нечего. Надо выбраться на улицы, сообразила Верран. Впрочем, теперь это уже поздно. Она принялась оглядываться по сторонам в поисках укромного местечка, куда бы можно было спрятаться. Она уже тяжело дышала, и что-то у нее внутри заболело — одна мысль об этой боли и ее возможной причине привела ее в ужас. Впервые за весь период беременности она испугалась того, что у нее может случиться выкидыш.

От мешка она сумела избавиться, но бежать в длинном платье все равно было неудобно. Руки Верран были связаны за спиной, так что подобрать юбки она тоже не смогла бы. На каждом шагу тяжелая ткань платья шлепала ее по лодыжкам. Она уже не столько бежала, сколько шла, причем движения ее стали неуверенными. Она наступила себе на подол, споткнулась и упала. Какое-то мгновение Верран пролежала на земле, задыхаясь. Страх и безнадежность подбивали ее на то, чтобы остаться на месте. Стиснув зубы, она, однако же, заставила себя подняться. Как-никак она супруга самого Фал-Грижни!

Она блуждала между складскими помещениями на открытом пространстве, усеянном кирпичами, битым стеклом и всяческими отбросами, она прошла мимо нелепого шалаша, составленного из разбитых лодок носами вверх. Она прошла чугунными воротами, ржавые петли которых страшно заскрипели, прошла мимо целого ряда заброшенных и нежилых хижин, вновь вышла на открытое пространство, прошла под какой-то аркой и в конце концов выбралась-таки на улицу. Здесь Верран остановилась, чтобы отдышаться. У нее по-прежнему не было ни малейшего представления о том, где она находится; куда-то подевались и ее преследователи. Двинувшись снова в путь, она поняла, что не только о беге, но и о быстрой ходьбе больше не может быть и речи. Шла она тяжело, ее ноги едва отрывались от земли. И тут она услышала быстрые шаги у себя за спиной и, обернувшись, увидела своих преследователей, вдвойне страшных и отвратительных в своем маскараде. Они были уже недалеко и настигали ее с каждым новым шагом. По обеим сторонам улицы сплошною стеной тянулись дома. Прямо перед Верран улица делала крутой поворот. Свернув туда, Верран очутилась на развилке: прямо перед ней начинались никак не меньше чем пять улиц. Она выбрала самую крайнюю, устремилась по ней, вновь заставив себя перейти на бег, и тут же остановилась. Ее мозг продолжал функционировать безупречно, а вот тело отказывалось выполнять ее приказы. Больше она не могла сделать ни шагу — и новое пленение стало неизбежным, если в ближайшие несколько секунд ей не удастся куда-нибудь спрятаться.

Впереди замерцала вода. Обнаружилось крошечное и жалкое подобие торгового порта. Кое-как доковыляв туда, Верран обнаружила несколько пустых цистерн. В каждой из них можно было бы попробовать спрятаться, однако у нее не было сил перелезть через край — цистерны были слишком высокие, а бока у них гладкие. Верран спряталась за цистернами — и как раз вовремя, потому что в этот миг ноги отказали ей окончательно. Она опустилась наземь и решила передохнуть, прижавшись щекой к боку цистерны. Отсюда ей была видна улица, и прошло совсем немного времени, пока не появились ее преследователи. Сейчас они не бежали, а шли, причем медленным шагом. Наверняка у них не было ни малейшего представления о том, куда она подевалась. Они проверяли каждую дверь, заглянули в каждый темный уголок, и с первого взгляда на них было ясно, что ими владеет почти такое же отчаяние, как самою Верран. Если они не найдут ее, им придется держать ответ перед собственным начальством. Поэтому они ни за что не откажутся от дальнейших поисков. Просто не посмеют.

Они двинулись вперед, и беглянка затаила дыхание. Цистерны они увидели. И вот решили подойти поближе. Шанса на то, что они не найдут ее, не было. И шанса на то, что ей удастся от них убежать, тоже. Так, может быть, лучше всего встать и сдаться им?.. Да уж конечно лучше, чем дожидаться, пока они не найдут ее и не вытащат из убежища силой. «Но нет, — решила Верран. — Нельзя делать ничего, буквально ничего, способного облегчить решение задачи этим людям». Она украдкой взглянула на них, явно не к месту вспомнив о детской игре в прятки. Сейчас они были уже возле самых цистерн, всего в нескольких футах от нее. Они поднимали крышки цистерн одну за другой, заглядывали внутрь и, ничего не найдя, вновь захлопывали. Видно было, что им становится все труднее не впасть в панику.

И вдруг оказалось, что ее похитители находятся на этой темной портовой улочке не в одиночестве. Появились фигуры в серых плащах с клобуками, в общей сложности шесть таких фигур.

Похитители прервали поиски и принялись вполголоса совещаться. А Верран решила не терять времени даром. Собрав остатки сил, о существовании которых она даже не подозревала, Верран поднялась на ноги и заковыляла навстречу мутантам. Конечно, вновь прибывшие могли оказаться никакими не мутантами, а вражеским подкреплением, но она понадеялась на то, что это именно слуги ее мужа.

Кляп мешал ей обратиться к ним, но сдавленные крики у нее изо рта тем не менее вырывались.

Едва Верран показалась рядом с цистернами, похитители бросились к ней. Но и фигуры в сером, не мешкая ни мгновения, устремились в ее сторону. Увидев это, похитители обнажили кинжалы.

Яростно зашипев, вожак вновь прибывшей группы рванулся вперед. Клобук откинулся — и Верран узнала знакомые черты, искаженные страшным гневом. Это был Нид, а у него за спиной — пятеро его собратьев. Узнав слуг мужа, Верран почувствовала, как к ее глазам прихлынули слезы, почти ослепив ее. Мгновение спустя фигуры в сером сомкнулись вокруг нее надежным кольцом.

Увидев Нида, похитители замерли. Теперь шесть мутантов двинулись к ним, шесть пар глаз отчаянно засверкали во мраке. Оружия у них не было, да оно и не было им нужно, потому что их когти вполне могли заменить кинжалы. Двое мужчин с явной неохотой отступили — им не хотелось уступать собственную добычу другим. Затем, когда Нид прошипел какую-то команду и мутанты разом рванулись вперед, похитители с проклятиями бросились в бегство. Мутанты хотели было начать погоню, но Нид, властно прошипев, велел им остановиться. Еще одна команда — и мутанты вновь собрались вокруг своей госпожи, образовав живое кольцо.

Несколько ударов острых как бритвы когтей Нида разбили наручники. Верран подняла руки и вынула изо рта кляп. Во рту у нее пересохло, и говорить она сейчас могла только шепотом.

— Спасибо, Нид. Спасибо всем вам.

И тут она вновь заплакала, слезы полились ручьем, а мутанты, окружив госпожу, принялись сочувственно шипеть.

Домой на сендиллах они вернулись быстро и в полной тишине. Лорд Грижни, дожидаясь их возвращения, стоял на причале. С помощью Познания он уже знал о том, что миссия его слуг увенчалась успехом. Он поздоровался с Верран со всей радостью, на которую она уповала, и не задал ей никаких вопросов. Глаза мутантов горели ледяным пламенем, когда Фал-Грижни увидел свою жену: ее залитое слезами лицо было в кровоподтеках, на запястьях оставались следы кандалов, ужас и изнеможение еще не оставили ее; но разговаривать обо всем этом сейчас не было времени. Прежде всего Верран необходимо было выспаться — естественным сном, без каких бы то ни было снотворных. Совершенно изнуренная, она пребывала почти в беспамятстве, когда муж подхватил ее на руки внес во дворец и пронес по длинным коридорам до порога ее покоев — и лишь там препоручил ее заботам мутантов. А те сразу же отвели ее в спальню и уложили в постель.

Фал-Грижни оставался у постели жены, пока та не уснула, что, впрочем, произошло уже через несколько секунд. Затем он вернулся к себе и засиделся глубоко за полночь, предаваясь мрачным и зловещим раздумьям.

Верран проспала всю ночь и большую часть следующего дня. Солнце уже садилось, когда она наконец пробудилась окончательно. Все ее тело болело, и она испытывала слабость, однако голова у нее была ясной, а главное, Верран оказалась чудовищно голодна. Она поднялась, надела просторный халат, заказала себе обильный ужин и приказала слугам известить их господина о том, что она проснулась. Он сразу же к ней явился. Но за ужином он не притронулся к еде. Лишь смотрел не отрываясь на жену, пока ела она, и Верран видела, что он провел бессонную ночь. На лице у него было суровое, чуть ли не жестокое выражение, а его взгляд напомнил Верран о том, что перед ней чародей, которого многие считают сыном Эрты и называют царем демонов. Сейчас она поняла, почему его облик внушает людям суеверный страх. Верран и сама обнаружила, что не может выдержать этот взгляд. Опустив глаза, она занялась едой, однако почувствовала, что внезапно потеряла аппетит. Но голос мужа, когда он обратился к ней, прозвучал не слишком грозно:

— Расскажите мне обо всем, что случилось. Верран рассказала об анонимном письме, с помощью которого ее выманили из дворца, о своей поездке к пирсу Дестула, об убийстве Сприла и о своем собственном похищении.

Фал-Грижни особенно насупился, когда она поведала о верзиле с фонарем, от удара которого она лишилась чувств, однако спросил он лишь об одном:

— Вы его узнали?

— Нет, он был в маске, как и все остальные. Но его голос показался мне знакомым. И я уверена в том, что узнаю его, как только услышу снова. Хотя, надеюсь, этого никогда не случится.

— А вам не хочется отомстить, мадам?

— Мне хочется обрести покой.

— Такой вещи, как покой, не существует.

— Но это же не может быть правдой, Террз! И прошу вас, не говорите этого. Я не хочу рожать ребенка в мир, в котором идет вечный бой!

— С этим решением вы, пожалуй, несколько опоздали, — ответил он с легкой улыбкой, которая только подчеркнула общую мрачность его лица. — Однако мы отвлеклись. Расскажите мне побольше о людях, похитивших мою жену и убивших моего слугу.

— Я… я даже не знаю, что вам сказать. Верзила наверняка был у них самым главным. Он отдавал приказы, он разговаривал с остальными высокомерно, а они подчинялись ему, не задавая никаких вопросов. Строго говоря, обращаясь к нему, они говорили «ваша милость». Кем бы он ни был, этот человек ненавидит вас и радуется, когда может причинить вам боль. — Фал-Грижни кивнул. — Вы его знаете?

— Я подозреваю, кто это может быть, однако у меня еще нет доказательств.

Поглядев на него, она почувствовала, что от него исходит безграничное могущество.

— Сейчас, когда я вернулась домой, кажется просто невероятным, что кто-то осмелился на такое пойти.

— Во второй раз они не осмелятся. Что еще вы можете припомнить?

Она рассказала ему о корабле с его невероятной роскошью, таинственной музыкой и загадочными узниками, оплетенными живыми веревками.

Именно описание корабля развеяло последние сомнения Фал-Грижни и в то же время вызвало у него гнев, ничуть не менее опасный из-за того, что он решил до поры до времени не давать ему волю.

— «Великолепная», — сказал он.

— Не понимаю.

— Вас удерживали на борту венеризы «Великолепная», принадлежащей герцогу Повону. Все, о чем вы рассказываете, свидетельствует об этом: бессмысленная роскошь, музыка, истощенные узники, жизненная энергия которых служит этой яхте горючим. И именно на «Великолепной», спроектированной и построенной Глесс-Валледжем, он и смог образовать защитный экран, прибегнув к собственному могуществу в рамках Познания. На личной венеризе герцога!

Верран постаралась обдумать услышанное.

— Значит, вы предполагаете, что его высочество мог участвовать в моем похищении? — спросила она после некоторой паузы.

— Это более чем возможно.

— Но я не могу в это поверить. Тогда оказалось бы, что его высочество — уголовный преступник. А он ведь — государь всего Ланти-Юма! Нет, это не может быть правдой.

— Более того, я почти не сомневаюсь, что мужчина в маске, похитивший вас и поднявший на вас руку, — Хаик Ульф. Начальник герцогской гвардии!

— Но гвардейцы герцога подчиняются закону.

Верран по-прежнему не могла поверить собственным ушам.

— Гвардейцы герцога подчиняются только приказам герцога, мадам. Неужели вы еще не поняли этого?

— Я никогда не усматривала в этом никакой разницы. И не хочу ее видеть! Герцог властвует в Ланти-Юме, а Ланти-Юм — это мир, в котором мы живем. Если наш правитель никуда не годен, более того, преступен… — Она не закончила фразу, а затем продолжила, подбирая слова с особой тщательностью: — Если закон, под властью которого мы живем, не имеет никакого значения и такой вещи, как правосудие, просто не существует, тогда… тогда все вообще бессмысленно. Тогда… в мире нет ни порядка, ни разума. Нам не на что опереться. Тогда нет ничего, кроме… хаоса!

— Ваши слова звучат наивно, почти по-детски. Но тем не менее они исполнены правоты. Да и можно ли выразить это четче, яснее и справедливей? — Грижни, казалось, говорил это не только ей, но и самому себе. — Рев Беддеф написал бы на эту тему целый трактат, но вы, мадам, вкратце изложили суть.

— Лорд, а не может ли быть так, что вы все-таки ошибаетесь? Я знаю, что вы с герцогом враждуете, но разве это похищение не могло произойти без его ведома?

— Никакой ошибки тут быть не может. Наш правитель и его приспешники — уголовные преступники, лжецы и трусы. Они и друг другом-то править не достойны, не говоря уж обо всем городе-государстве. Но сейчас, напав на меня и моих ближних, они совершили ошибку, за которую им придется жестоко поплатиться. Насильственное похищение моей жены и не рожденного еще ребенка? Ее избили, ее напугали, ее заперли в кромешной тьме! Не в добрый час они пошли на такое — и вскоре сами смогут в этом убедиться!

Верран с удивлением смотрела на мужа. Никогда еще он в ее присутствии не рассуждал с такой откровенностью, да и своего темперамента никогда еще так не выражал. Конечно, он и сейчас безупречно владел собой, разве что был очень бледен и его лицо с застывшими чертами казалось скульптурной маской, темные глаза расширены и неестественно пусты. И когда он заговорил, его губы шевелились лишь едва заметно:

— Жизнью клянусь и всеми силами своего разума — это злодеяние не останется безнаказанным.

Глава 14

— Ваша светлость Валледж, я больше не могу! Мне жаль, что вы будете вынуждены пересмотреть свое доброе отношение ко мне, но тут уж ничего не поделаешь. Все кончено.

— Это вы и пришли объявить мне, Бренн? Да будет вам, будет! Не стойте с таким убитым видом, не то я и сам расстроюсь. А я меж тем не сомневаюсь, что нам с вами вдвоем удастся найти то или иное решение проблемы.

Глесс-Валледж и Уэйт-Базеф уселись в кресла в роскошной гостиной дома Валледжей. Все здесь производило художественно утонченное впечатление. Целая стена представляла собой сплошную прозрачную стеклянную панель гигантских размеров, которую ни за что нельзя было бы изготовить, не прибегая к помощи Познания. Сквозь стеклянную стену открывался вид на канал Лурейс и на все великолепие высящихся на его берегу дворцов. Другие, изогнутой формы, стены были искусно расписаны иноземными художниками, которые нанесли на них подлинный городской пейзаж Ланти-Юма, создав тем самым воистину непревзойденную иллюзию. Эта иллюзия приводила гостя — в данном случае, Бренна Уэйт-Базефа — в изрядное смущение, но именно такого эффекта и добивался хозяин дома.

Глесс-Валледж был в голубом бархате, потому что позже в этот же день ему предстояло пообедать с самим герцогом. Вид у него был, как всегда, безупречно элегантный, причем элегантность достигалась без видимых усилий. Бренн Уэйт-Базеф в мятом черном плаще и с нервным выражением беспомощности на лице особенно проигрывал в сравнении с ослепительным Валледжем.

— У этой проблемы не имеется решения, ваша светлость. Я не могу более шпионить ради вас за Фал-Грижни…

— Ради меня? Нет, Бренн. Ради всего Ланти-Юма. Мне казалось, что цели у нас с вами общие, а свобода и безопасность города-государства входят в их число.

— Поначалу и мне так казалось, но сейчас я уже не вполне уверен.

Валледж терпеливо вздохнул.

— Мы с вами все это уже обсуждали. И что же заставило вас снова переменить свое мнение? Или вы так трепещете перед всемогущим Грижни?

— Ничуть. Но выдав себя за его приверженца в ходе совещания Избранных и пристально пронаблюдав за ним на протяжении нескольких последних недель, я начинаю подозревать, что его характер и намерения являются куда менее злокозненными, чем вы мне это успели внушить.

— Значит, он, воспользовавшись вашей неискушенностью, просто-напросто обвел вас вокруг пальца.

— Мне так не кажется, — угрюмо заметил Бренн.

— Понятно. А как ваша тревога за судьбу леди Грижни? Или и эта женщина тоже стала вам теперь безразлична?

— Отнюдь. Но, так или иначе, она его жена, а опасностей, которые я себе навоображал, на самом деле, пожалуй, не существует.

— Не исключено, что они существуют. — Эти слова не произвели на Базефа должного впечатления, и Валледж, насупившись, продолжал: — Ну, а как быть с вашей благодарностью по отношению ко мне? Вы упустили это из виду или предпочитаете накрепко обо всем забыть?

— Я не забываю о своих долгах и не упускаю их из виду. Я благодарен вам за оказанную помощь. Но моя благодарность больше не может торжествовать над совестью. Шпиона из меня не получится, я не хочу бесчестить себя и впредь.

Говорил он несколько мелодраматично, однако с полной серьезностью.

— Это огорчает меня, Бренн. Более того, это глубоко меня ранит. Подумать только, что вы подозреваете меня в подстрекательстве к бесчестным поступкам! Ваш взгляд сейчас настолько затуманен, что вы не видите: то, чего я от вас жду, представляет собой акт высокого и самозабвенного патриотизма.

— Я бессилен исправить собственный взгляд, ваша светлость. Лицемерие и притворство, к которым я вынужден прибегать, вызывают у меня самого глубочайшее отвращение, и я решил с этим раз и навсегда покончить.

— И что же, друг мой, никакие доводы не способны переубедить вас?

— Никакие. Полагаю, дальнейший разговор лишен смысла.

— Может быть, вы и правы.

Валледж произнес это непринужденно, без тени огорчения или злобы.

Бренн удивленно посмотрел на него. Он ожидал от хозяина дома вспышки гнева, обвинений, попреков. Но тонкое интеллигентное лицо его наставника оставалось невозмутимым.

— Мне невыносима даже мысль о том, чтобы обременять муками совести своего молодого идеалистически настроенного коллегу, — самым сердечным тоном продолжил Валледж. — Поэтому я приготовил для вас кое-что, способное успокоить и самую чувствительную совесть. Я с некоторых пор уже заметил ваше беспокойство, поэтому и позволил себе найти для вас окончательное доказательство с тем, чтобы вы раз и навсегда оставили все сомнения.

— Доказательство? Чего — и какого рода?

— Пойдемте. Вы сами увидите. Это в соседней комнате.

— Ваша светлость… — Бренн изумился и растерялся. — Я не хочу понапрасну отнимать у вас драгоценное время. Никакие доказательства не способны изменить моего решения…

— Ну прошу вас. Выполните мою просьбу, а уж потом принимайте окончательное решение. И не беспокойтесь о моем времени. Я не считаю часы, потраченные на моих молодых друзей, прожитыми впустую. Пойдемте.

Пожав плечами, Бренн следом за Валледжем вышел из гостиной, прошел по коридору, изубранному фиолетового цвета каменьями, и наконец очутился у весьма неприметной двери. Валледж открыл эту дверь.

— Сюда, — сказал он.

Бренн сделал шаг вперед и замер на пороге.

— Я не вижу… — начал было он.

Сильный толчок в спину — и он очутился в комнате. Сразу же за ним захлопнулась дверь, и он услышал, как в замке поворачивается ключ. Обернувшись лицом к двери, Бренн яростно закричал:

— Валледж, какого черта вы себе позволяете? Что это за шутки?

— У вас нет причины для беспокойства, Бренн, — послышался через дверь хорошо модулированный голос. — Я не собираюсь причинять вам вреда.

— Немедленно откройте!

Бренн толкнул дверь, но конечно же безуспешно.

— Всему свое время, Бренн.

— Откройте немедленно! — Ответа не последовало. — Вы совершаете серьезную ошибку, Валледж. Должно быть, вы просто рехнулись, если полагаете, будто такое может сойти вам с рук!

— Вы рассержены и взволнованы, друг мой, и это вполне понятно. Через какое-то время вы успокоитесь, начнете смотреть на вещи трезвее и тогда поймете, что я действую в ваших собственных интересах.

— Но чего вы добиваетесь? Чего вы от меня хотите?

— Чего я от вас хочу? Хочу вашей дружбы, хочу вашей преданности, Бренн. Да ведь я и с самого начала хотел исключительно этого!

— Если вы надеетесь продержать меня под замком до тех пор, пока я не соглашусь на ваши условия, то вам скоро придется узнать, как сильно вы ошибаетесь!

Бренну и впрямь казалось, что отпереть запертую дверь — дело элементарное. Какой замок устоит перед Познанием мага из ордена Избранных? Молодой человек сложил руки на груди и, сосредоточившись, уставился на дверь. Медальон, который он носил на шее, бывший его излюбленным и наиболее часто употребляемым орудием Познания, начал светиться. Сперва едва заметно, потом со всевозрастающей яркостью. И когда металлический медальон засверкал, как зеркало, на которое падает солнечный луч, Бренн заговорил тихим голосом. Несколько мгновений Бренн держался спокойно и самоуверенно. Но тут, совершенно неожиданно, медальон вспыхнул, словно взорвавшись, у него на груди, а затем погас. Молодой человек вскрикнул от ярости. Он схватился за голову, словно недавний взрыв продолжался у него в мозгу, прошел по комнате, шатаясь как пьяный, и наконец опустился на пол.

Из-за двери послышался смешок.

— Нет, Бренн, — смеясь, сказал Глесс-Валледж. — Боюсь, это вам не поможет.

Бренн поднял голову и уставился на дверь. Помимо боли, он испытывал сейчас и страх. Впервые в жизни он померился силами Познания (а ведь своим могуществом в этой области он так гордился) с многоопытным и воистину могучим чародеем, членом Совета Избранных, который, возможно, уступал по силе разве что одному магистру Грижни. И впервые в жизни он осознал незначительность собственных возможностей или, в самом лучшем для него случае, их ограниченность. В одно-единственное мгновение, когда его мозг вступил в схватку с мозгом мага Саксаса Глесс-Валледжа, он все понял: ему довелось столкнуться с силой, противостоять которой он не может, с силой, способной подавить или уничтожить его в зависимости от собственного желания; с силой целеустремленной, безжалостной и бесконечно сконцентрированной и сфокусированной. Он и представить себе не мог, что за изысканными и утонченными манерами Валледжа скрывается такая мощь.

Бренн медленно и с трудом поднялся на ноги. Мгновенный бой завершился для него как минимум сотрясением мозга, и сейчас глаза у него слипались. И когда он заговорил, то заговорил с запинкой и тихо:

— Но почему вы заточили меня и сколько продлится мое заточение?

— Недолго, Бренн. Ровно столько, сколько потребуется, чтобы убедить вас проявить благодарность и союзнический долг, а ведь и на то, и на другое я, как вы сами меня уверяли, вправе рассчитывать. Я и впрямь не думаю, что это сильно затянется.

Если человек может улыбаться самим своим голосом, то в случае с Валледжем так оно и было.

— Но как вы рассчитываете убедить меня?

— Ваша подозрительность меня удручает. Попытайтесь все-таки поверить, что я поступаю как друг, возвращая вас на тропу, с которой вам понесчастливилось сойти. И я не одинок в своих усилиях.

— О чем это вы?

— Оглянитесь по сторонам, Бренн. Обшарьте комнату вашим разумом.

Бренн огляделся. В комнате не было обстановки. Вопреки раннему часу, в настенных подсвечниках горели восковые свечи. Впрочем, искусственное освещение было здесь и впрямь необходимо, потому что окна отсутствовали. Из стен ровным счетом ничего не выступало. Однако поверх барьеров естественного восприятия молодой человек почувствовал в комнате быстрое и внешне неприметное воздействие Познания. Усилием воли он избавился от всех осознанных мыслей, чтобы тем острей воспринимать самые слабые из сигналов. И тут он понял, что находится вовсе не в одиночестве.

Кто-то — или что-то — было в комнате вместе с ним. Ничего, конечно, зримого в яви, никакого шевеления даже в воздухе, и все же Бренн почувствовал близкое соседство строгой и сильной воли. Едва ли эта воля была человеческой — он не почувствовал и намека на рациональное мышление. Но и звериной она тоже не была, иначе он ощутил бы теплоту простых звериных инстинктов, а теплота отсутствовала. Но здесь было сознание, а также намерение.

Бренн ощутил первые приступы страха и попробовал справиться с ними. Он ведь не какой-нибудь невежественный мужлан, чтобы чародей мог напугать его силой Познания. Он сам чародей!

— В чем смысл этой демонстрации, Валледж? — резко спросил он.

Ответа не последовало.

По-прежнему не раздавалось ни звука, ничего не было видно, неподвижным оставался сам воздух, но Бренн каким-то образом понимал, что его «сосед» к нему приближается. Он инстинктивно прижался спиной к запертой двери. Он не сомневался в том, что незримая — и могущественная — воля направлена на него и что намерения у нее самые зловещие. Возможно, прибегнув к Познанию, ему удастся узнать большее.

Бренн послал духовный запрос, однако оказался неспособен вступить в контакт с незримым «соседом». Вроде бы у того не было собственной личности даже в той примитивной форме, в какой это присуще растениям. Вместо ума, чувств или хотя бы рефлексов молодому магу пришлось иметь дело с бездумной и внешне бесцельной настойчивостью, со слепым напором. Бренн еще не знал, что понадобилось от него «соседу», но сам по себе этот настойчивый натиск показался ему истинной квинтэссенцией неведомого существа. И тут «сосед» начал медленно, как бы нехотя, удаляться. И Бренн представил себе его тяжелую, несколько неверную поступь. Может быть, молодому чародею все-таки удалось прогнать его?

И вновь Бренн попытался войти в сферу Познания. Набрав полные легкие воздуха, он вышел на геометрическую середину комнаты и, остановившись, опустил голову. Он начал говорить, но ничего не произошло — ровным счетом ничего. Он заговорил вновь с еще большими сосредоточенностью и решимостью. На этот раз медальон слабо и лишь на миг засветился. Но свет тотчас погас, и до слуха Бренна Донесся смех Глесс-Валледжа.

Бренн по-прежнему оставался здесь не в одиночестве. Его обращение к Познанию, видимо, лишь привлекло к нему внимание незримого «соседа». Казалось, впервые за все время «сосед» в полной мере почуял присутствие Бренна и тут же начал неторопливо приближаться к нему. Когда «сосед» оказался совсем рядом, пламя свечей затрепетало и Бренн понял, что его собственное зрение несколько исказилось, и смотрит он сейчас словно сквозь волнистое стекло.

«Сосед» остановился прямо перед Бренном. А молодой чародей застыл в неподвижности. В конце концов у него иссякло терпение и он вытянул руку вперед, как бы раздвигая воздух там, где должен был находиться «сосед». Его рука не столкнулась с сопротивлением, однако Бренну показалось, будто он прикоснулся к чему-то смертельно холодному. И хотя руке было холодно, лоб Бренну заливал горячий пот. Он отдал бы жизнь за то, чтобы узнать, какой сюрприз уготовил ему Саксас Глесс-Валледж.

Контакт послужил своего рода сигналом, и Бренн Уэйт-Базеф почувствовал, как его окутывают. Существо обволокло его со всех сторон, оно проникло в него, оно породнилось с ним, оно захватило его, оно смешало свою глубинную сущность с глубинной сущностью самого Бренна. И холод, пронзительный убийственный холод, вошел ему в грудь и впился в сердце. Комната со всеми своими свечами померкла, боль возникла в каждой клеточке тела. Бренн понял, что умирает. Возможно, его тело и уцелеет, но сам он исчезнет навеки или же будет поглощен чужим существом. Он закричал, он принялся ломиться в дверь, которая оставалась надежно запертой. Чужеродное существо захватило уже все его тело, словно победоносная армия вражескую провинцию. Он чувствовал чужака в крови и в нервных окончаниях, вот-вот тот должен был проникнуть в мозг — и тогда Бренн Узит-Базеф прекратит существовать на свете.

Он боролся с мыслью попросить прощения у Глесс-Валледжа, который, вне всякого сомнения, стоял за дверью, именно этого и ожидая, но в любом случае он уже лишился дара речи. Боль становилась все сильнее и сильнее. Когда она стала невыносимой, он потерял сознание.

Очнувшись, Бренн обнаружил, что вновь находится в гостиной. Он сидел, бессильно обмякнув, в одном из роскошных кресел. Напротив него сидел Глесс-Валледж с видом похоронных дел мастера. Бренн с трудом открыл глаза и в растерянности огляделся по сторонам.

— Как вы себя чувствуете, Бренн? — встревоженно спросил Валледж. — Вы плохо выглядите. Может, что-нибудь выпьете?

Бренн, собравшись с силами, ответил:

— Я чувствую себя неплохо. — И тут к нему вернулась память; он сразу сел прямее. — Где оно?

— Где что? Ах, вы имеете в виду Присутствие?

— Как вы сказали? Присутствие?

— Или, если вам угодно, Идентичность. Вы имеете в виду коллегу, с которым я вас только что познакомил?

Бренн кивнул.

— Вы напугали меня, друг мой. Должен признаться, что я и не представлял себе, каким испытанием обернется для вас эта встреча. Вы действительно уверены том, что нормально себя чувствуете?

— Что это было и где оно сейчас?

— Кратковременный недуг не уменьшил вашего любопытства. Что ж, прекрасно. Это, Бренн, признак отлично организованного интеллекта. Но от молодого человека, способности которого я так высоко ценю, я, честно говоря, меньшего и не ждал. — Бренн, ничего не отвечая, мрачно уставился на собеседника, и Валледж усмехнулся. — Что же касается Присутствия, то оно сейчас находится здесь, с нами. Когда вы полностью восстановите силы, вы сами это заметите.

— Здесь и сейчас? В этом помещении?

— Не сомневаюсь. Позвольте, я вам покажу.

Валледж взял со столика кувшин, подошел к очагу и плеснул воды в огонь. Из камина повалили дым и пар, посреди комнаты они сгустились в нечто вроде серой тучи. Пока эта туча дрейфовала в угол комнаты, она мало-помалу обретала определенные очертания. Это был громоздкий и бесформенный образ чего-то горбатого. Две кряжистые ноги, похожие на человеческие; пара рук, гротескно длинные, но тем не менее также напоминающие руки человека; широченные, прямо-таки исполинские плечи; голова же у этого чудища отсутствовала напрочь.

Рассматривая призрачное создание, Бренн испытывал и ужас, и профессиональное Любопытство.

— У него нет головы, — заметил он.

— А она и не нужна. Экономия усилий, друг мои. Экономия усилий — вот черта, по которой можно определить истинного мастера.

— А что это такое?

— Ну, я бы назвал его напоминателем, Бренн. Да, именно так. Напоминателем.

— Что вы имеете в виду?

Черная фигура уже начала расплываться; Бренн с трудом улавливал ее недавние очертания.

— Этот напоминатель создан затем, чтобы вы не забывали о своем долге перед городом-государством, перед Избранными и перед теми, кто помог вам лично. Я огорчен, что пришлось создать этот напоминатель, я даже несколько разочарован, но вы, в конце концов, очень молоды, а молодости свойственно известное сумасбродство. Но теперь в надежде на ваше полноценное сотрудничество я готов забыть о той злосчастной ошибке.

— А под полноценным сотрудничеством вы подразумеваете дальнейшее наушничанье?

— Иногда, друг мой, наши обязанности бывают крайне неприятными. Иногда настолько неприятными, что мы оказываемся склонны пренебречь ими. Поэтому — для вашего же блага — и появился напоминатель.

— Что ж, он выполнил свое предназначение. — Бренн воровато посмотрел в угол комнаты. Присутствие вновь стало невидимым, но оно оставалось в комнате вместе с собеседниками, на этот счет не было ни малейших сомнений. Просто поразительно, с какой силой ощущал Бренн его напор; казалось, чудовище навалилось на него каменной глыбой. — Вы сформулировали свою точку зрения, а теперь отошлите его.

— Еще не сейчас. Познакомившись с вами, Присутствие уже успело к вам привязаться. Оно останется с вами навсегда.

— Вы хотите сказать, что напоминатель пребудет со мной постоянно?

— А это уж смотря по обстоятельствам. Возможно, со временем вы разовьете присущее вам чувство долга до такого совершенства, что Присутствие можно будет и удалить. Но до тех пор само его существование служит нашим общим интересам наилучшим образом.

— Валледж, я не хочу, чтобы эта штука таскалась за мной повсюду. Это же просто нестерпимо!

— Вы чересчур чувствительны, — урезонил молодого чародея Валледж. — Скорее всего. Присутствия не будет замечать никто, кроме вас. А вам оно не причинит никакого вреда, если, конечно, вы сами не ступите на стезю деструктивных действий.

— А в противоположном случае?

— В противоположном случае последствия могут оказаться для вас более чем неприятными.

Бренн вскочил с места. Нанесенное ему оскорбление, казалось, придало ему новые силы.

— С этим у вас ничего не выйдет. Избранные не потерпят подобного обращения с одним из равноправных членов общества.

— Если мы оба будем держать язык за зубами, то весьма маловероятно, чтобы кто-нибудь вообще хоть что-то заметил. В конце концов. Присутствие невидимо.

— Я сообщу об этом всему собранию Избранных.

— Прошу прощения, но с вашей стороны это было бы ошибкой.

— Это уж мне самому судить. И немедленно.

Бренн решительно шагнул к двери.

— Дорогой Бренн, в ваших собственных интересах, прошу вас, остановитесь.

Бренн и не подумал послушаться. Но на пути к двери он почувствовал легкое, однако нарастающее давление со стороны Присутствия. Внезапно в комнате стало холодно. Воздух вокруг Бренна проникся ледовитой стужей, и это ощущение было ему уже знакомо. Его взгляд неуверенно заметался по комнате. Он увидел, что Саксас Глесс-Валледж остается в кресле и глядит на самого Бренна с тревогой. В нескольких футах от Валледжа Бренн увидел или скорее почувствовал Присутствие. Потому что увидел он лишь какую-то тенистую дымку. На этот раз не было плывущего по воздуху дыма, благодаря которому можно было разглядеть внешние очертания Присутствия. И тем не менее Бренн увидел этот чудовищный образ во всей его зыбкой неопределенности. Присутствие подступало к Бренну, невесомо скользя по воздуху, как пар, который оно внешне напоминало. И в то же самое время Бренн ощутил его в глубине собственного тела, ощутил, как оно вонзает призрачные когти в каждый нерв, и в разгар боли понял, что исчадию Валледжа каким-то образом удалось воссоединиться с ним, и теперь он бессилен от него избавиться.

Закричав, Бренн застыл на месте. Боль пошла на убыль. Он продолжал стоять, и его состояние мало-помалу улучшалось. В то же время тень Присутствия бесследно растаяла в воздухе.

— Друг мой, я прошу вас одуматься, — сказал Валледж. — Видя, как вы страдаете, я и сам страдаю.

Бренн, онемев, уставился на него.

— Вы должны наконец осознать, что я вам друг. Мы преследуем одни и те же цели. Мои сегодняшние действия, которые могут показаться жестокими, призваны предостеречь вас против поступков, которые наверняка нанесли бы ущерб нашему общему делу. Я настоятельно прошу вас воспринимать мою опеку как в некотором смысле отеческую. Поймите, я не стремлюсь ни к чему, кроме вашего блага.

Темные глаза Бренна горели пламенем бессильного гнева.

— И прежде чем вы покинете меня, друг мой могу ли я надеяться на то, что услышу из ваших уст признание, что я совершенно прав? Мне бы хотелось удостовериться, что я и впредь смогу надеяться на наше сотрудничество.

— В создавшейся ситуации у меня едва ли имеется возможность отказаться.

— Мне хотелось бы считать, что вы соглашаетесь на сотрудничество добровольно. В конце концов, Бренн… — Лицо Валледжа приобрело властное выражение, повелительно зазвучал и голос. — …вам нельзя забывать о том, кто вам друг, а кто нет. Это я ваш друг. А Террз Фал-Грижни — ваш враг. Ваш враг, мой враг, враг герцога и всего города-государства. Раньше вы это отлично осознавали, а с недавних пор вдруг запамятовали. Не ссорьтесь со своими союзниками. Приберегайте свой гнев для врагов, для тех, кто и впрямь заслуживает его. Понимаете?

Бренн неуверенно кивнул.

— Превосходно. 'Тогда давайте забудем о былых разногласиях. Вы по-прежнему будете сообщать мне о деятельности Фал-Грижни, а обо всей этой неприятной истории мы оба постараемся забыть. Все к лучшему, Бренн. Надеюсь, вы и сами это понимаете: все к лучшему.

Бренн Уэйт-Базеф ушел, едва ли не раскачиваясь из стороны в сторону. И пока он шел, молчаливое и невидимое Присутствие шло рядом с ним.

После ухода своего протеже Глесс-Валледж какое-то время просидел в одиночестве. Лицо его лучилось радостью.

Бренн вернулся к себе в башню Шевелин. Здесь, в тишине собственной лаборатории, он начал разрабатывать экспериментальную программу, которая избавила бы его от чудовища. Но его усилия остались бесплодными, а Присутствие осталось с ним, унылое, как нежеланная любовница.

Глава 15

Когда келдхар из Гард-Ламмиса потребовал временной передачи ему крепости Уит в обмен на отсрочку платежей по последнему лантийскому долгу, герцог Повон счел себя вынужденным согласиться и на это. Магистр ордена Избранных Фал-Грижни возразил на это со столь неожиданной и непривычной вялостью, что многие подумали: а не растерял ли доблестный Грижни свой боевой пыл? Да и самому герцогу начало казаться что-то в том же роде, потому что в последнее время Избранные редко встречали его очередные решения сильным и согласованным противодействием. В тех случаях, когда герцогу доводилось встречаться со своим — недавно столь грозным — оппонентом, Грижни вел себя с ледяным бесстрастием, в котором чувствовалось, однако же, что-то тревожащее. Но что именно, сказать было трудно. Повон решил бы, что все дело в глазах Грижни, не будь они абсолютно непроницаемы. Все это было, конечно крайне неприятно, но, по крайней мере, в последнее время оказалось покончено со всегдашними возражениями и попреками со стороны знаменитого мага, а это следовало расценить как шаг в правильном направлении. Пусть Фал-Грижни расхаживает по городу ожившей статуей самого Возмездия, пусть делает это, сколько ему вздумается, — до тех пор, пока он держится молча!

«И раз уж речь зашла о возмездии, — размышлял Повон, — не могло ли случиться так, что информация о столь неудачно завершившемся похищении молодой леди Грижни дошла до ушей ее мужа? Подлинная информация… Нет, это исключено». Саксас заверил герцога, что все это осталось тайной. Даже сама похищенная не знала и не могла опознать похитителей, а значит, бояться было нечего, совершенно нечего. Пожав рыхлыми плечами, герцог решил сменить тему размышлений, но обнаружил, что и мысли о привычных удовольствиях и усладах больше его не радуют. Даже халат из живого шелка не доставлял радости. Необходимо было придумать что-нибудь новенькое.

Однако герцог не был бы настроен столь безмятежно, знай он о том, что на самом деле удалось обнаружить во время похищения леди Верран.

Верран была на последнем месяце беременности и старалась без крайней необходимости не покидать собственные покои. Тем не менее от ее внимания не укрылась непривычная активность, царящая во дворце Грижни, — активность, не прекращающаяся уже на протяжении нескольких недель, прошедших после ее похищения и чудесного освобождения.

Во дворце постоянно бывали посетители. Они являлись в любое время дня и ночи, когда поодиночке когда небольшими группами. Их с нею никогда не знакомили, но порой ей удавалось издалека мельком увидеть их: это были осанистые люди в темных плащах, и от самого их облика веяло решимостью. Лишь однажды она узнала одного из них: это был чародей Чес Килмо, присутствовавший на том собрании Избранных, которое посетила и сама Верран. Конечно, ничего удивительного не было в том, что мужа посещают его коллеги по ордену Избранных, но почему они делают это столь скрытно, часто — глубокой ночью? И почему Фал-Грижни уединяется с ними на долгие часы, засиживаясь иногда до рассвета?

Верран безуспешно пыталась придумать происходящему какое-нибудь объяснение. Но ее муж, как правило терпеливо относившийся к проявлениям ее любопытства, на эти расспросы отвечать отказывался категорически. Он сухо пояснял ей, что речь на таких встречах идет о внутренних делах общества, которые не могут представлять для нее ни малейшего интереса. А когда ей вздумывалось настаивать, муж просто-напросто прерывал беседу.

И вдобавок депеши. Они прибывали по ночам, и доставляли их слуги в масках, дожидавшиеся только устного ответа и немедленно после этого убиравшиеся восвояси. Верран ни разу не удалось просмотреть ни одну из этих депеш, потому что Фал-Грижни по прочтении незамедлительно предавал их огню. И отказывался обсуждать с нею их содержание.

И вдобавок частые необъяснимые отлучки Грижни из дому. Как правило, он исчезал не более чем на пару часов, но так было только вначале. В последние дни отлучался он чаще — и задерживался на долгое время. Однажды он покинул дворец в полночь, а вернулся на следующий день ближе к вечеру. Отказался хоть как-то объяснить это и решительно пресек дальнейшие расспросы.

Что-то происходило. Верран не знала, что именно, но подозревала, что речь идет о деятельности немаловажной и очень опасной. Но что бы это ни было, Фал-Грижни категорически не хотел вовлекать ее в свои планы, не хотел даже посвящать ее в них. Но, с другой стороны, разве не такова же была его всегдашняя политика по отношению к жене? Он запретил ей покидать дворец, а сам ни о чем не рассказывал. Это несправедливо, решила Верран. Но, с другой стороны, несправедливы и ее собственные упреки. Муж старается оберечь ее — только и всего; если бы речь шла о чем-нибудь законном, он наверняка ввел бы ее в курс дела. Взял же он ее с собой на собрание Избранных, одобряет же он ее стремление читать и учиться, да что там, развитие ее интеллекта, несомненно, радует его. И если сейчас он утаивает от нее информацию, значит, он поступает так в ее собственных интересах. Но тайна, которой было окутано происходящее, лишь раззадоривала ее любопытство, и она преисполнилась решимости докопаться до всего самой. Или по меньшей мере попробовать докопаться. Так размышляла Верран в ожидании прихода Бренна Уэйт-Базефа.

Она не видела его и не слышала о нем с тех пор, как состоялся их неприятный разговор на Солнечном плоту. Тогда она была уверена, что ей никогда больше не захочется с ним увидеться. Но сейчас Фал-Грижни вручил ей какие-то документы, которые следовало передать Уэйт-Базефу, и молодой маг должен был явиться за ними во дворец Грижни. Грижни вызвали по одному из бессчетных и безымянных поводов, вот он и поручил это дело жене. Конечно, она могла, в свою очередь, препоручить это кому-нибудь из слуг, чтобы избежать вполне возможного неприятного объяснения, но она уже несколько недель не выходила из дворца и сейчас была рада любому гостю. Более того, создавшаяся ситуация интриговала ее. Если ее муж решил вручить Уэйт-Базефу что-то из сокровищ собственной библиотеки, значит, отношения между двумя чародеями носят дружественный характер. А ведь Бренн при последней встрече с нею пылал по отношению к Фал-Грижни лютой ненавистью. Теперь же что-то заставило его забыть о недавней вражде. Но что именно? А впрочем, стоит ли ломать над этим голову? Бренн такой сумасброд, подобной метаморфозе может найтись тысяча объяснений. Ясно только одно. Раз Бренн ходит теперь в союзниках у Грижни, то и самой Верран следует с ним помириться. И эта перспектива ее радовала.

Она решила принять его в своей лучшей гостиной. Всего раз или два с тех пор, как она вышла замуж и переехала сюда, Верран принимала гостей именно здесь. Сейчас она уселась в похожее на трон кресло, положив на маленький столик документы и книги, которые ей предстояло передать. На ней было просторное дорогое платье, которое почти полностью скрадывало ее беременность. На пороге появился слуга-мутант и на свой лад доложил о прибытии гостя. Верран кивнула, и в гостиную вошел Бренн Уэйт-Баэеф.

Улыбка замерла на губах у Верран, и она с трудом удержалась от крика ужаса. Бренн выглядел чудовищно — настолько чудовищно, что этому могло найтись одно-единственное объяснение: он серьезно болен. Бренн страшно исхудал. Стройный молодой человек превратился в живой скелет. Испитое и усталое лицо было мертвенно-бледным. Темные глаза, некогда напоминавшие о герое поэмы «Занибуно», теперь глубоко запали и горели нездоровым огнем. Верран, умевшая читать мысли и настроения Бренна по выражению его лица, поняла, что молодой человек находится на грани отчаяния. И еще кое-что новое заметила она в нем: он затравленно озирался по сторонам.

— Здравствуй, Верран, — угрюмо произнес он. Ее тщательно приготовленная приветственная речь оказалась забытой начисто. Да и былая обида растаяла без следа.

— Здравствуй, Бренн. Я рада, что ты пришел, —неуверенно сказала она. — Не хочешь ли сесть? Он кивнул и устало опустился в кресло.

— Я распоряжусь подать вина.

— Нет. — Он покачал головой. — Мне ничего не нужно.

Наступило молчание; Верран мучительно подыскивала, что бы такое сказать. Раньше для нее никогда не составляло труда найти тему для разговора с Бренном, но ведь она его никогда и не видела в таком состоянии.

— Видишь ли, — в конце концов заговорила Верран. — Лорда Грижни неожиданно вызвали, и он не может с тобою встретиться. Он попросил меня проследить за тем, чтобы ты получил все, что тебе обещано. Надеюсь, в этих документах и рукописях найдется информация, которая поможет тебе в твоих исследованиях.

— Да, — равнодушно ответил он. — Книга Дрида Гардрида «Заметки о бесконечно подвижной кости». Магистр полагает, что это поможет мне при создании моих скелетообразных рабов.

— Да, я припоминаю. А твоя работа подвигается хорошо?

— Кажется, так, — все с тем же равнодушием ответил он. — В последнее время я мало над этим думаю.

— Так странно. Ты ведь горел таким энтузиазмом!

— Сейчас меня волнует другое.

— Ага, понятно. Но, надеюсь, ничего неприятного?

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Ну, мне не хочется быть навязчивой, но…

Верран смешалась.

— Ну а все же?

В его голосе послышались отзвуки былой горячности.

— Пожалуйста, не сердись. Ты неважно выглядишь.

— Я плохо сплю, только и всего.

— А мне кажется, что ты заболел, и это меня тревожит.

— А с какой стати тревожиться по этому поводу вам, леди Грижни?

— Разумеется, я тревожусь, — воскликнула она, забывая о том, что идет светская беседа. — Послушай, Бренн, мы с тобой поссорились, и от нашей последней встречи остался неприятный осадок, но мне бы хотелось покончить с этим раз и навсегда. Ты был и останешься одним из немногих людей в этом городе, до которых мне есть дело. И я хочу, чтобы мы остались друзьями. Если с тобой что-то не так, то позволь помочь тебе всем, чем могу.

— Спасибо, Верран. Я верю, что ты сказала это искренне. — Его переменчивое настроение вновь качнулось в другую сторону, и он заговорил с признательностью в усталом голосе: — Мне тоже хочется, чтобы мы с тобой оставались друзьями, потому что мои чувства к тебе по-прежнему… ладно, не стоит в это вдаваться. У меня и в самом деле неприятности, только ты бессильна помочь мне. Да и все бессильны.

— Вот тут ты как раз ошибаешься. Нет таких проблем, которые не поддаются решению. Скажи мне, что тебя тревожит? Даже если я не смогу помочь тебе, то наверняка это сумеет сделать лорд Грижни.

— Ха-ха-ха, Грижни! Если бы хоть на миг представила себе… Ладно, давай исходить из того, что Фал-Грижни последний человек на свете, способный мне помочь.

— Не понимаю, почему ты говоришь такое. Ты нравишься лорду Грижни, он к тебе хорошо относится. Он же дает тебе книги из своей библиотеки, не так ли? Он никогда бы не сделал этого, не уважай он тебя и не доверяй тебе.

— Он меня уважает? Он мне доверяет?

Слова, сказанные Верран, как это ни удивительно, ошарашили Бренна.

— Я в этом уверена. Если бы ты только знал, как он трясется над этими книгами и документами… да, впрочем, ты это знаешь. Ты чародей, ты член ордена Избранных точно так же, как сам Фал-Грижни. Ты любишь науку — и он тоже, и тебя подобно ему заботит будущее Ланти-Юма. У вас с ним и впрямь много общего. Так почему же ты думаешь, что он тебе не поможет? Ты должен сказать ему, что у тебя за неприятности, и он наверняка тебе поможет.

— Нет, не поможет. Ты ведь не знаешь… Я не могу…

Бренну, казалось, становилось все труднее и труднее говорить. Он уже задыхался и почему-то выглядел страшно испуганным.

— Поговорить с лордом Грижни гораздо проще, чем тебе это, возможно, кажется. Тот факт, что ты прибыл сюда сегодня, доказывает, что ты перестал его ненавидеть, и это меня чрезвычайно радует. Но я буду просто счастлива в тот день, когда вы с ним подружитесь по-настоящему. А пока этого еще не произошло, мы-то с тобой дружны, и значит, ты можешь быть со мной вполне откровенен. Скажи мне, что тебя тревожит, и наверняка от одного этого тебе полегчает. А потом, если хочешь, я сама поговорю с лордом Грижни и попрошу его помочь тебе. Он наверняка согласится, а ведь не так уж много проблем с которыми он не в силах справиться.

Она пристально посмотрела на Бренна. Губы ее были полураскрыты, а лицо светилось добротой и участием.

Затравленные глаза Бренна на мгновение закрылись.

— Ты великодушна. Ты всегда была великодушна. Но ты и понятия не имеешь о том, что случилось со мной… во что я ввязался…

— Так расскажи мне, и, может быть, я пойму.

Он глубоко вздохнул.

— Тебе кажется, будто ты меня знаешь, но вещи в своей глубине не всегда таковы, какими они выглядят на поверхности. Мне не хотелось бы, чтобы ты считала меня худшим человеком, чем я есть на самом деле, поэтому, пожалуйста, поверь, что мотивами я руководствовался самыми благородными.

— Руководствовался в чем?

— Не так давно я совершил страшную ошибку. Я ввязался в…

Приступ удушья прервал признание Бренна. Разинув рот, он задрожал всем телом, пальцы его вцепились в ручки кресла. Спина его прогнулась, а на лице появилась гримаса нестерпимой боли. Верран и сама смотрела на него какое-то время как загипнотизированная. Бренн застонал, но стон получился таким сдавленным, как будто в горло ему уперся железный кулак. Дыхание молодого человека стало совсем трудным, руки взметнулись к горлу. Еще какое-то мгновение он пытался заговорить, а затем сдался, всецело предавшись собственным мучениям.

Верран вскочила с места.

— Что это? — вскричала она.

Он ничего не ответил, да и не мог ответить. Глаза его были полны гнева, страха и какой-то неизъяснимой ненависти. Проследив за направлением его взгляда, Верран практически ничего не увидела. Разве что легкое облачко дыма, повисшее в воздухе возле его кресла. А больше ничего. Ничего, что могло бы объяснить его мучения. Она подбежала к колокольчику, резко позвонила, вернулась к Бренну. Кровь струилась у него из носа, а на губах выступила розовая пена. Он запрокинулся в кресле, он сейчас уже не столько сидел в нем, сколько лежал, а хриплые звуки, доносящиеся у него изо рта, были просто-напросто страшны.

Верран опустилась возле него на колени.

— Бренн, сейчас придут слуги. Мы позовем врача, он скоро явится. А до тех пор сами как-нибудь постараемся облегчить твою боль. У лорда Грижни есть удивительные снадобья…

Бренн все еще не мог говорить, однако здесь он покачал головой.

— Непременно прими, тебе это нужно…

Спазм медленно проходил. Железная хватка у него на горле разжалась.

— Никаких лекарств, — с трудом прошептал Бренн. — И никакого врача.

Он откинулся в кресле, закрыл глаза.

— Но ты так болен…

— Это сейчас пройдет.

— Хотелось бы мне быть в этом уверенной.

— Да уж, будь уверена. Такого рода приступы бывают у меня часто. И, как правило, они быстро проходят.

— И с каких пор у тебя эти приступы?

— Недавно. И началось это для меня совершенно неожиданно.

Открыв глаза, он виновато улыбнулся ей.

В дверях появились двое мутантов. Верран жестом отослала их, однако уйти им почему-то не захотелось. Они принялись переминаться с ноги на ногу, стоя на пороге, их красноватые глазки неуверенно бегали по комнате, их ноздри раздувались, — одним словом, все выглядело так, будто что-то их раздражает. Верран повторила свой жест с большей категоричностью — и мутанты нехотя удалились. Тихое шипение свидетельствовало о том, что они чем-то недовольны.

Бренн принял в кресле нормальное положение. Вид у него был еще более изможденный, чем раньше, но общее состояние несомненно улучшилось.

— Я ухожу.

— Да что ты! Ты еще слишком слаб.

— Не тревожься, Верран. В этом нет ни малейшей необходимости.

— А мне кажется, что есть. Что-то с тобой не так, совсем не так, и мне хочется помочь тебе. Только позволь мне…

— Если ты и впрямь хочешь помочь мне, то пообещай одну вещь.

— Какую же?

— Пообещай никому ничего не рассказывать.

— Но лорду Грижни наверняка…

— Никому, поняла? Ты мне обещаешь?

— Но мне бы хотелось разубедить тебя… — Он так насупился, что она поспешила добавить: — Ну, хорошо, хорошо, если уж тебе этого действительно хочется. Я тебе обещаю.

Он с явным облегчением кивнул, затем не без труда поднялся на ноги.

— Не надо бы тебе уходить в таком виде, Бренн. — Он промолчал, и Верран продолжала: — А если уж тебе и впрямь надо, ты хотя бы возьми один из наших домбулисов. Кто-нибудь из слуг отвезет тебя.

— Нет. Спасибо. Да это и не нужно. Пожалуйста, не провожай меня. До набережной я доберусь и сам.

Он пошел к выходу. Он двигался как глубокий старик или тяжелобольной.

— Бренн! — Услышав ее возглас, он обернулся и посмотрел на нее. — Книги, которые приготовил для тебя лорд Грижни. Они тебе нужны?

Он кивнул и, как это ни удивительно, его бледное лицо залилось краской. Книги и документы он принял явно нехотя. Много они не весили, но у него в руках показались непосильной ношей, и из комнаты он вышел с таким трудом, словно был каторжником, волочащим за собой ядро.

Проводив Бренна до порога, Верран вернулась в гостиную и села в кресло. Она глубоко и тревожно задумалась. Затем вдохнула, подняла голову и огляделась по сторонам. Ей внезапно подумалось, что собственная гостиная не понравилась ей с самого начала, а сейчас разонравилась и вовсе. Здесь присутствовало что-то неприятное, и ведь так показалось не ей одной. Мутанты, судя по всему, пришли к точно такому же мнению. Возможно, здесь были какие-то неполадки с вентиляцией. Верран вспомнила нечто вроде облачка дыма, появившегося в комнате в те мгновения, когда у Бренна произошел приступ, однако сейчас этого облачка уже не было. Возможно, необходимо прочистить дымоход. Более глубокие опасения она отвергла, однако гостиную поспешила покинуть.

День тянулся медленно, как это обычно и бывало в отсутствие Фал-Грижни. Верран подметила, что беспрестанно думает о Бренне Уэйт-Базефе и о его странном недуге. Какой у него жалкий, какой больной, какой затравленный вид! Наверняка речь идет не только о чисто телесном заболевании. Что-то чудовищное гложет его, но она и придумать не могла, чем бы таким это могло оказаться. «Поверь, пожалуйста, что мотивы, которыми я руководствовался, были честными», — умолял он ее, а ведь прозвучало это так, словно он сделал нечто постыдное. Но Бренн человек честный и великодушный — и трудно поверить, что он способен совершить нечто недостойное. Если бы только она могла посоветоваться с Фал-Грижни, он наверняка предложил бы разумный выход из создавшейся ситуации. Но Бренн потребовал от нее обета молчания, и она дала ему слово не рассказывать о злосчастном происшествии никому. Но ведь это касается только приступа, случившегося с Бренном. Она не нарушит обещания, если просто скажет мужу, что, по ее мнению, Бренн нуждается в помощи. А если он спросит, с чего она это взяла, можно будет объяснить, что речь идет всего лишь об интуиции. В конечном счете так оно и есть на самом деле.

Меж тем проходили часы и уже начало садиться солнце. Верран подумала, вернется ли ее муж сегодня домой. Но не исключено, что он уже вернулся. Иногда, сталкиваясь с особенно важными и срочными делами, он по возвращении проходил прямо к себе в лабораторию. Может, и сегодня он так поступил и в таком случае не выйдет из лаборатории еще очень долго.

Верран поспешила по бесконечным коридорам дворца, которые за истекшие месяцы успела хорошо изучить. У дверей лаборатории она остановилась, решив сначала постучаться. Ответа не последовало, и после некоторой паузы она вошла. В лаборатории никого не оказалось.

Горестно вздохнув, Верран, должно быть, в тысячный раз подумала о том, что за дела отнимают у Грижни столько времени в последние дни; причем не только у самого Грижни, но и у множества его коллег тоже. Что они, интересно, затеяли — все эти маги? Прийти к ответу на этот вопрос методом чистых умозаключений представлялось невозможным — для этого у Верран было слишком мало сведений.

Со всех сторон ее обступали излюбленные вещи мужа: самые дорогие его сердцу книги, таинственного назначения инструменты и приспособления, записи о собственных экспериментах и бесчисленное множество всевозможных вещиц, используемых для восстановления Познания. Но ей все это ничего не говорило. Верран прошлась по комнате, проглядела корешки стоящих на полках книг, поахала и поохала над порой довольно грозно выглядящими устройствами, но прикоснуться ни к чему не посмела. В углу стоял удобный письменный стол; вся столешница была покрыта аккуратными стопками исписанной бумаги. Верран начала было просматривать эти документы. Однако многие из них оказались составлены на неведомых ей языках, и это занятие ей довольно быстро наскучило.

Но почему, подумала Верран, ее так волнует таинственная деятельность мужа? Конечно, у Грижни могущественные и коварные враги, но он в любом случае сумеет за себя постоять. Верран поневоле задумалась над собственным невежеством.

Но чем же он все-таки занят? Может быть, он вместе со своими единомышленниками планирует возобновить сопротивление политике герцога? Такое было вполне возможно, но никак не объясняло предельную скрытность и таинственность приготовлений. Фал-Грижни и раньше никогда не делал тайны из того, что настроен против герцога. Нет, здесь должно скрываться нечто большее.

Ее взгляд вновь упал на разложенные по столу бумаги. Одна из них, подложенная под стопку других, привлекла внимание Верран необычным форматом. Она извлекла ее и с интересом проглядела. Перед ней был чрезвычайно детализированный план герцогского дворца, на котором отдельно и особо были помечены все сторожевые посты. К чертежу был приколот листок меньшего формата, на котором Верран обнаружила список имен. Пробежав его глазами, она узнала имена многих магов из ордена Избранных, начиная с Джинзина Фарни. Список был разделен на несколько групп, в каждой из которых насчитывалось примерно с полдюжины имен. Верран долго всматривалась в оба документа. Сперва они ровным счетом ничего не говорили ей, но потом мало-помалу перед ее умственным взором кое-что забрезжило. И о Бренне Уэйт-Базефе со всеми его проблемами она забыла и думать. Заставляя себя очнуться, Верран покачала головой. Нет, у нее всего лишь разыгралось воображение, потому что то, о чем она подумала, было немыслимо и невозможно… Или возможно?.. В свете недавних событий она припомнила все, что со дня свадьбы ей удалось узнать о собственном муже и о его характере, и пришла к выводу, что почудившееся ей вполне возможно.

Услыхав шаги у себя за спиной, она обернулась и увидела Фал-Грижни. Верран виновато потупилась.

Муж испытующе посмотрел на Верран, а она встретила этот взгляд с широко раскрытыми глазами.

В конце концов Грижни спросил:

— Что вы тут делаете?

— Я пришла поискать вас. Разве мне нельзя заходить в лабораторию?

Он поразмыслил над ответом.

— Можно, если вы здесь ни к чему не прикасаетесь. — Она промолчала, и он добавил: — Значит, уже прикоснулись?

— Да. Вот к этому.

Она протянула ему чертеж вместе со списком, и он принял их у нее из рук.

— Можете заходить сюда, когда вам заблагорассудится, но больше никогда ни к чему не прикасайтесь без разрешения. Дайте мне слово, что так оно впредь и будет!

Голоса он не повысил, однако его тон заставил Верран поежиться.

Она собралась с духом.

— Мне хотелось бы знать, для чего вам понадобился этот план. А еще хотелось бы знать, что вы с вашими друзьями замышляете.

Он взглянул на нее как на незнакомку.

— А какое вам до этого дело, мадам?

— Да вот уж такое, — ответила Верран. — Вы мой муж, и мне есть дело до всего, чем вы занимаетесь. Тем более, если вам угрожает опасность.

— А вы решили, что мне угрожает опасность? — Верран кивнула. — Но почему?

— Мне кажется, что, занимаясь тем, чем вы занимаетесь, вы подвергаете себя риску.

— Вас пугают призраки, мадам. Мне не хотелось бы волновать вас в вашем нынешнем состоянии, вот почему я не посвящаю вас в свои планы.

— Значит, я никогда не удостоюсь доверия лорда Грижни?

— Меня интересует ваша безопасность. С доверием или недоверием это никак не связано.

— А я полагаю, что связано. Но сейчас вам придется довериться мне независимо от того, доверяете вы мне или нет. Потому что я, кажется, поняла, к чему вы стремитесь.

— Давайте не будем это обсуждать. Прошу вас вернуться к себе в покои.

Она глянула ему в глаза, ледяные и темные, как глубь моря. Губы его были бесстрастно поджаты. Но она уже научилась читать выражения этого лица и этих глаз и сейчас недвусмысленно поняла, что в своем предположении не ошиблась.

— Вы вместе с другими магами задумали вооруженное восстание или что-то в этом роде. Я понимаю, что политика герцога и опасность, угрожающая из-за нее всему государству, повергают вас в отчаяние. И теперь вы решили силой заставить его править страной надлежащим образом. Скажите мне, неужели я ошибаюсь? — По его лицу скользнула легкая тень, однако он промолчал. — Вы не отвечаете? Мой дорогой лорд, неужели вы не понимаете, как много для меня значит сознание, что мой муж одарил меня своим доверием? А если этого не произойдет, то сможем ли мы называть друг друга мужем и женой?

Он смотрел на нее, и постепенно жесткие линии его лица смягчались.

— Как вы пришли к этому выводу, мадам?

— Уже несколько недель мне ясно, что происходит нечто странное, — с готовностью пояснила Верран. — Странное и в то же время важное, однако я и понятия не имела, что это такое. Затем я пришла сюда и увидела план дворца, на котором помечены все сторожевые посты, и приложенный к нему список магов. Ну, и одно с другим сочеталось у меня в голове, и внезапно я поняла, что вы что-то замышляете против герцога. А единственное, что вы могли бы замыслить, сводится к тому, чтобы заставить его произвести некоторые перемены в политике. Скажем, вернуть наши крепости, отданные Гард-Ламмису. Я права?

— Отчасти. Ваша интуиция хороша, однако не безупречна.

— Что вы имеете в виду?

— Неужели вы полагаете, что герцога можно перевоспитать? Что его разум поддается реформированию? Что его вкусы, амбиции и предпочтения могут измениться или же быть изменены?

— Не знаю. А что, это имеет значение? Или если вы с вашими друзьями заставите герцога Повона вести себя надлежащим образом, ему это не понравится?

— Надлежащим образом! А вы так уверены в том, что я знаю, как следует поступать надлежащим образом?

— Разумеется, — без колебаний и раздумий ответила Верран.

— Но почему?

— Я это чувствую.

— Вы отвечаете, как следует не подумав и не обладая полнотой информации. Это сомнительный вывод.

— Так что же, Террз, мне не следует вам доверять?

— Сначала выслушайте, а уж потом составьте свое мнение. Если допустить, что я и впрямь могу заставить герцога вести себя надлежащим образом, как вы изволили выразиться, то как, по-вашему, станет его высочество относиться к Избранным при таком повороте событий?

— Он рассердится. Он станет вашим врагом. Но он и так вам враг, так что большой разницы это не составит. Да и что он сможет против вас предпринять? Избранные неуязвимы.

— Вы рассуждаете довольно наивно. Но поразмыслите хорошенько. Можно ли заставить насквозь порочного человека править страной справедливо? Может ли человек, у которого отсутствуют интеллект, сила и честь, править мудро? Может ли невежда, а с недавних пор и уголовный преступник хоть когда-нибудь превратиться во что-то иное, нежели позор и вечную угрозу для города-государства, которым он правит?

— Но если он и впрямь так плох, то не можете ли вы прибегнуть к помощи Познания с тем, чтобы его исправить?

— Вы даже не представляете себе всех осложнений, связанных с осуществлением вашего предложения.

— Но Избранные способны сотворить практически все, что угодно, разве не так?

— Вы переоцениваете наши возможности. Наша власть значительна, но не безгранична. Достаточно упомянуть о том, что мы не смогли бы, да и не имели бы права менять главные черты характера нашего государя. Мы не смогли бы целиком и полностью контролировать его действия. А поскольку мы собираемся действовать в интересах всего Ланти-Юма, то что же нам остается, мадам?

Верран задумалась, но выводы, к которым она пришла, показались ей неприемлемыми.

— Не знаю, — неуверенно сказала она.

— А ведь ответ так прост.

Однако именно простота ответа ей и не нравилась. Лишь сделав над собой усилие, она смогла произнести то, что представлялось ей самой немыслимым.

— Лорд, — медленно начала она, — не хотите ли вы сказать мне, что вы вместе с другими магами замышляете убить герцога?

— Нет. Его надлежит отправить в изгнание.

— А с этим вы справитесь?

— Имеются препятствия, но они не кажутся непреодолимыми.

— Но я просто не могу поверить… я и не представляла себе…

— Вы вплотную подошли к правильной разгадке. Так что лучше вам теперь узнать всю правду — по причинам, которые вы сами справедливо привели.

— Но… — Пребывая в растерянности, Верран лишь с трудом формулировала мало-мальски осмысленные вопросы. — Когда это должно случиться?

— В самом ближайшем будущем.

— А разве это не опасно? У герцога есть друзья и приверженцы. И потом гвардия…

— Главные сторонники герцога — Кор-Малифон, Дьюл Парнис и им подобные — будут брошены в тюрьму или же отправлены в изгнание вместе со своим патроном. Всем, кто выкажет готовность присягнуть новому правительству, будет дарована амнистия. Всем, за исключением Хаика Ульфа. Он будет посажен в тюрьму, а его имущество конфисковано. Как вам известно, в случае с Ульфом у меня имеются личные мотивы, — по-прежнему бесстрастно завершил свой рассказ Фал-Грижни.

— Вы предложите людям присягнуть новому правительству, лорд? А что же это будет за правительство? Старшему сыну герцога десять лет от роду, и он слывет полоумным. Он ни в коем случае не сможет управлять государством.

— Совершенно верно. И следовательно, до его совершеннолетия будет править регент, выбранный магами из ордена Избранных.

— И этим регентом…

— По всей вероятности, стану я.

— К этому вы и стремитесь, милорд?

— Я стремлюсь к свержению герцога.

— И тогда вы будете править вместо него. Но как долго это продлится? Если герцог со своими сторонниками удалится в изгнание в какое-нибудь соседнее государство, то не сможет ли он собрать там войско и пойти войною на Ланти-Юм?

— Не исключено. Но я не сомневаюсь в том, что мы сумеем разбить его армию.

— Однако множество людей погибнет, не так ли?

— Да. Единственная альтернатива заключается в том, чтобы казнить самого герцога. Однако такая расправа более чем вероятно вызовет восстание в самом городе.

— И опять-таки множество людей погибнет.

— Да. И в этом случае прольется только лантийская кровь.

— Значит, избежать кровопролития не удастся ни в коем случае? И обязательно должны будут погибнуть невинные люди? И тогда их жизни останутся на вашей совести.

— Так тому и быть. Конечно, человеческие жизни — это высокая цена за спасение Ланти-Юма, но город-государство надлежит спасти любой ценой. А теперь, мадам… — Голос Фал-Грижни зазвучал чуть насмешливо. — Теперь ваше любопытство удовлетворено. Только что вы были готовы заранее назвать мои действия справедливыми. А теперь, узнав их истинный смысл, готовы ли вы повторить эти слова?

— Не знаю, — тихим голосом ответила Верран. — Я и сама начала догадываться о том, что герцог представляет собой опасность для всей страны, и его смещение должно меня радовать. Но когда я подумаю о неизбежной войне, которая разразится после этого, о страданиях, о разрушениях и о смерти, тогда может показаться, что никакие преимущества, которых можно добиться его изгнанием, этого не стоят. Нет, сама не знаю.

— Меня самого одолевают сомнения, — к удивлению Верран, признался ее муж. — Я не политик. Стезя, на которую я вступаю, мне не нравится.

— Тогда остановитесь!

— Мое решение остается неизменным.

Верран понимала, что с ним лучше не спорить.

— Что ж, в таком случае у меня имеется еще один вопрос. Вы ведь помните слова вашей союзницы мадам Вей-Ненневей. Она сказала, что Избранным нельзя вмешиваться в дела государства. И сказала также, что, людьми нельзя править с помощью Познания. Что это их уничтожит. Но ведь вы замышляете именно это.

— Правление Избранных вводится лишь временно.

— Многие дурные дела начинались на время. — Верран была совсем молода и, конечно, в таком разговоре вступала на зыбкую почву, поэтому она подбирала слова с предельной осторожностью. — А потом, по той или иной причине, временное превращалось в постоянное.

— На этот раз так не будет.

— Я понимаю, что сами вы так и намереваетесь поступить. Но… такое случается как бы само собой. Да ведь и вы не оспорили суждения мадам Вей-Ненневей. А сейчас, во имя высших государственных интересов, вы замышляете дело, которое, как вам самому прекрасно понятно, поставит под угрозу жизнь наших сограждан.

— Этот риск будет сведен к минимуму. Но герцога необходимо сместить, чего бы это ни стоило.

— Чего бы это ни стоило? Но тогда, Террз, выходит, что я ошиблась. Вы не во всем стремитесь к справедливости. Вы ставите успех превыше нее. И вы добьетесь успеха, а Ланти-Юм пострадает.

— Я вовсе не собираюсь причинять никому страдания.

— И все же причините. Да и как вам удастся избежать этого, если вашей высшей целью является вовсе не благо сограждан?

— Моей высшей целью является благо сограждан?

— Ах, оставьте! И о чем это вы так печетесь, лорд? Об архитектурных памятниках? Об искусстве? О каналах? Говоря о благе, вы имеете в виду именно это?

— Означает ли это, мадам, что я лишился вашей поддержки? — резко осведомился Фал-Грижни.

— Вы никогда не лишитесь ее. И даже если вы ошибаетесь, это не имеет значения. Ошибаетесь вы или нет, но вы остаетесь моим возлюбленным супругом и отцом моего ребенка. И я навсегда останусь верна вам.

Она посмотрела на мужа и поняла, что он ей поверил.

— Тогда, мадам, давайте до поры до времени забудем о герцоге.

Глава 16

Когда двое офицеров Гард-Ламмиса были убиты лантийцами в стычке неподалеку от крепости Вейно, келдхар потребовал за это серьезного возмещения, и герцог Повон счел себя вынужденным согласиться. Келдхар, будучи человеком сугубо практического склада, не стал настаивать на немедленной выплате долга. Во избежание серьезных неприятностей, которые в противоположном случае ожидали бы «его возлюбленного кузена из Ланти-Юма», ламмийский государь изъявил готовность принять выкуп в форме раздела с ним налогов, взыскиваемых лантийским государством с определенных торговых промыслов. Ко всеобщему удивлению, герцог Повон не только пошел на это, но и осуществил немедленные платежи. Люди, достаточно хорошо знакомые с делами герцога, могли предположить, что сам герцог кровно заинтересован в торговых промыслах, привлекших к себе теперь внимание келдхара, однако подобные подозрения не были преданы широкой огласке.

Герцог Повон обратился к герцогу Хурбы с просьбой о срочном займе, который и был ему предоставлен, правда, на менее выгодных условиях, чем те, которые в обычных условиях выставлял Гард-Ламмис. Чтобы платить проценты по займу, предоставленному герцогом Хурбы, войско которого славилось своей силой и боеспособностью, герцог Повон обложил налогом вяленую и соленую рыбу, представляющие собой основной рацион лантийцев в зимнее время.

Горожане не замедлили выказать герцогу свое неудовольствие. Целые сутки они буянили на высоком золоченом причале возле герцогского дворца, а тех, кому в это время приходилось выходить из дворца, забрасывали вяленой и соленой рыбой. Герцог Повон и сам едва осмеливался переступать через порог собственной спальни. Почему, горько сетовал он, его подданные относятся к нему так несправедливо? Почему они не хотят войти в его положение? Или им неизвестно, что он в любой момент может повелеть своей гвардии навести на причале порядок? Неизвестно, что Хаик Ульф может порубить их в лапшу в считанные мгновения? Однако герцогу не хотелось прибегать к подобным средствам без крайней необходимости, потому что герцог любил своих подданных.

Наутро второго дня в поведении бунтующей толпы наметилась перемена. Яростный пыл пошел на убыль, люди мало-помалу начали расходиться по домам. На причале оставалось все меньше и меньше негодующих лантийцев. К полудню толпа рассеялась окончательно, причал опустел, и чувствующие себя узниками обитатели герцогского дворца начали выбираться наружу.

Недовольные разбрелись по городу, и герцог не мог понять, куда они подевались, пока ливрейный лакей не подал ему листок бумаги, найденный среди прочего мусора на причале. Это была листовка, выпущенная анонимным, но законопослушным союзом патриотов. Как всегда, в листовке была помещена злобная карикатура на Фал-Грижни, снабженная подписью: «Царь демонов, источник наших несчастий». В тексте речь шла о персональной ответственности Грижни за переживаемые городом-государством финансовые затруднения. Здесь сообщалось, что магистр ордена Избранных из чистой вредности лишил покровительства со стороны Избранных традиционные морские пути торгового флота. В результате произошли многочисленные аварии и прочие несчастья, повлекшие за собой как человеческие жертвы, так и значительный материальный ущерб. Настолько значительный, что он подорвал экономику города. Вдобавок здесь авторитетно сообщалось о том, что Фал-Грижни и его зловещие помощники, пресловутые белые демоны, произвели налет на городское казначейство. В результате были похищены сотни тысяч серебряных монет, и все это богатство хранится теперь в подземельях дворца Грижни. Поэтому Фал-Грижни является вампиром, сосущим кровь Ланти-Юма и его жителей как в прямом, так и в переносном смысле слова. Именно по этим причинам всемилостивый герцог Повон, чувствуя себя вынужденным отдать долг чести, образовавшийся у государства, и пошел на введение нового налога, принесшего жителям города дополнительные трудности. Листовка заканчивалась требованием казнить Фал-Грижни.

Повон, ознакомившись с этим текстом, испытывал облегчение и удовлетворение. Как приятно было узнать, что хоть какая-то часть его подданных хранит верность своему государю! Выступление союза патриотов позволило герцогу вновь поверить в людей. Что ж, возможно, у него когда-нибудь появится шанс отблагодарить этих примерных подданных.

Герцог решил отправиться в портшезе по улицам на причал Парниса, у которого бросила якорь его возлюбленная «Великолепная». На ее борту он обретет покой, не в последнюю очередь и потому, что изысканные напитки и эликсиры, предоставленные Саксасом Глесс-Валледжем, еще ни разу не подводили герцога, неизменно поднимая ему настроение. А поднять настроение Повону было остро необходимо.

Поездка по городу привела герцога на Зелень. Так называемая Зелень представляла собой на самом деле вымощенную гранитом площадь. Это была самая большая площадь во всем городе,: она приобрела особое значение еще со времен основания Ланти-Юма, когда она и впрямь представляла собой зеленый луг.. Здесь устраивали всенародные собрания, здесь же проводились и публичные казни.

Выехав на площадь, герцог Повон понял, куда отправились с причала возмущенные толпы. Здесь было великое, людское сборище, причем его участники, пребывали в самом свирепом расположении духа. «Интересно, — подумал Повон, — почему люди вечно сердятся? Почему они никогда не бывают довольными? В какие ужасные времена мы живем!»

В центре площади развели гигантский костер. Сгрудившиеся вокруг него толпы изрыгали яростные проклятия. Этот митинг явно должен был перерасти в нечто большее. Пока Повон наблюдал за происходящим из окошка портшеза, на заостренные колья над пламенем втащили какого-то человека. Судя по всему, здесь свершалась незаконная казнь, и герцог испытал досаду, замешенную на любопытстве. Что за злодею уготовила толпа столь мучительную гибель? Чья-нибудь жена, отравившая своего муженька и на этом пойманная? Чрезмерно жестокий сборщик налогов? Но если уж толпа и впрямь решила принести в жертву своему гневу какого-нибудь человека, то не мог ли оказаться таковым хотя бы один из личных врагов самого герцога?

Пристальней вглядевшись в происходящее, герцог понял, что его желание в каком-то смысле исполнилось. Объектом всенародного гнева стало чучело — вернее говоря, обыкновенный тюфяк, набитый соломой. Чучело, однако же, было облачено в черный плащ с изображением двуглавого дракона. У него были черные волосы и точно такая же борода, а грубо намалеванное лицо снабжено большими темными глазами и открытым ухмыляющимся ртом. На шее у чучела висела табличка:

«ФАЛ-ГРИЖНИ, ЦАРЬ ДЕМОНОВ».

Итак, они жгут Грижни! К сожалению, не самого его, а только чучело.

Темная фигура под восторженные крики толпы рухнула в пламя. Пламя взметнулось ввысь, во все стороны полетели искры, а толпа продолжала ликовать.

Повон решил незаметно удалиться с места мнимой казни. «Великолепная» поджидала его. Но его желанию не суждено было сбыться. Кто-то из толпы обратил внимание на герб Дил-Шоннетов на дверце портшеза. Отовсюду зазвучали новые крики, и в мгновение ока портшез окружила толпа зевак. Герцог почувствовал мгновенный укол страха. Как знать, что замышляют эти злобно орущие дикари? Если бы только рядом с ним оказался в эту минуту Хаик Ульф во главе своих гвардейцев! Или Саксас, обладающий силой Познания!

Саксас и впрямь отсутствовал, однако в толпе было несколько магов. Неподалеку от герцогского портшеза стояли Джинзин Фарни и его всегдашний спутник Чес Килмо. Оба были в партикулярной уличной одежде. Фарни, со своей обманчиво простецкой внешностью, совершенно слился с толпой, До слуха герцога донеслись гневные речи и голоса:

— Правосудия, ваше высочество! Ваш народ требует правосудия!

Судя по всему, эти люди не собирались причинить герцогу никакого вреда. Повон судорожно сглотнул, затем откинул шелковую занавеску, скрывавшую его от толпы, и осторожно высунул голову из окна.

Раздались приветственные клики и одновременно с ними новые призывы к правосудию.

— Чего хотят мои возлюбленные подданные? — неуверенно осведомился герцог.

На мгновение на площади воцарилась тишина, затем кряжистый, неброско одетый мужчина, судя по внешнему виду, купец или торговец, вышел вперед, чтобы говорить от имени народа.

— Ваши подданные, ваше высочество, просят правосудия, милосердия и избавления.

— А кто ты?

— Меня зовут Белдо я, ваше высочество, пекарь.

— Что ж, добрый Белдо, от какого зла жаждут избавиться мои подданные?

— От зла! Ваше высочество сами произнесли это слово! Мы хотим избавиться от зла, от притеснения, от тирании. Мы хотим избавиться от повелителя демонов!

Толпа, соглашаясь с оратором, взревела.

— Ты говоришь о магистре ордена Избранных Фал-Грижни?

Толпа ответила радостным ревом.

— Мои возлюбленные подданные, чем же обидел вас магистр?

Новые крики.

Наконец Белдо удалось перекричать общий шум:

— Ваше высочество, простой люд Ланти-Юма не слеп и не спит круглыми сутками. Мы знаем, в чем корень бед, обрушившихся на наш город. Мы опознали своего врага, нам известно, к чему он стремится, и мы требуем все это остановить.

— Но в чем же вы обвиняете магистра? — осведомился герцог.

Беседа получилась неожиданно приятной, и он начал мало-помалу получать от нее удовольствие.

— Как могу я ответить на этот вопрос? Всем ведомо, что он ненавидит простой народ. Он совершил множество мерзостей, и большинство из них настолько гнусны, что я не решаюсь назвать их вслух. А теперь он обложил налогом соленую и вяленую рыбу, чтобы мы все зимой перемерли от голоду, а он со своими демонами будет жить в роскоши. Этому надо положить конец.

— Ну и как же ты предлагаешь положить этому конец, друг мой Белдо? — спросил герцог.

— Казните его или бросьте в темницу, — не раздумывая, ответил пекарь. — Ваше высочество — государь нашей страны.

И толпа разразилась рукоплесканиями.

Повон с улыбкой наклонил голову.

— Друзья мои, ваше законопослушание согревает мне душу. Что же касается магистра, то какие доказательства его вины можете вы предъявить?

— У союза патриотов имеется достаточно доказательств. Союз и создали только затем, чтобы защитить нас от Фал-Грижни. А такое не могло бы произойти, не будь на то причины, не так ли?

— Так, может быть, кто-нибудь из членов союза патриотов выйдет вперед и предъявит нам свои доказательства? Я всегда готов послужить моему народу.

На Зелени вновь воцарилось молчание. Люди переминались с ноги на ногу, однако никто не осмеливался выйти вперед и заговорить.

В конце концов за всех ответил пекарь Белдо:

— Ваше высочество, союз патриотов — тайное общество, и, судя по всему, его членам не хочется открываться принародно. Нам надо уважать их волю— ведь они действуют в наших интересах, в интересах простого люда, как же нам после этого их не уважать? Но вот чего я не могу понять — и тут со мною, наверное, согласятся все. Какие еще вам нужны доказательства, если о его преступлениях известно всем и каждому? Или Фал-Грижни заслуживает особого снисхождения только потому, что он богат? Или кому-нибудь слишком страшно положить конец его бесчинствам?

— Нет! — Повон заговорил с неожиданным жаром. — Богат или беден, могущественен или бессилен, магистр ордена Террз Фал-Грижни обладает точно такими же правами и привилегиями, что и все остальные жители Ланти-Юма, не большими и не меньшими. И тем самым ему обеспечена защита нашей безупречной правоохранительной системы, освобождающей человека от наказания до тех пор, пока его вина не будет целиком и полностью доказана.

Из этого правила имелись бесчисленные исключения, но сейчас герцог предпочел не упоминать об этом.

— Но он виновен, — выпятив челюсть, заорал Белдо. — И мы все знаем это. И ваше высочество тоже это знает.

— Тогда давайте обзаведемся доказательствами, — предложил Повон. — Закон Ланти-Юма объединяет нас всех — простой народ, герцога и магистра ордена Избранных. Я не могу предпринять никаких действий, пока у меня не появятся доказательства. Это имело бы отношение к тебе, друг мой Белдо, к твоей жене и детям, и это же имеет отношение к магистру Грижни. Но если обвинения, выдвинутые против него, могут быть доказаны, тогда мой народ увидит, каким я порой бываю строгим и беспощадным. Тогда мои лантийцы убедятся в том, каким преданным другом для них является их герцог! Найдите мне доказательства, друзья мои, и вы получите правосудие, о котором взываете. Ибо превыше всего на свете для меня правосудие.

Повон подал знак носильщикам, и они, подхватив портшез, понесли его дальше. Толпа раздалась, давая герцогу проехать. Кое-где послышались восторженные клики, однако по большей части толпа пребывала в растерянности. Портшез миновал костер, на котором догорали остатки чучела, и проследовал дальше по Зелени к причалу, у которого стояла на якоре «Великолепная».

Маг Джинзин Фарни, обратившись к своему коллеге Чесу Килмо, сказал:

— Фал-Грижни нельзя больше мешкать.

Глава 17

— Хес Перло, Бор Совис, Фодин-младший и Рил Веннарил. Все они участники заговора.

Бренн Уэйт-Базеф закончил и неподвижно застыл в кресле, он явно испытывал сильнейшую усталость. Он выложил все, что знал, за исключением одного-единственного факта. И вот Саксас Глесс-Валледж и командор Хаик Ульф уставились на него с весьма несходными выражениями на лицах.

— Я горжусь вами, дружище, — самым сердечным тоном произнес Глесс-Валледж. — Более чем горжусь. Я с самого начала знал, что, поверив в вас, не ошибся.

Бренн промолчал. Он чувствовал себя не в состоянии выдержать приветливый взгляд Валледжа и испытующе-подозрительный Ульфа и поэтому, отвернувшись от обоих, уставился в огромное окно гостиной в доме Валледжа. За окном протекал канал Лурейс.

— И у меня нет ни малейших сомнений, — продолжил меж тем Валледж, — в том, что вы снабдите нас именами всех заговорщиков, участвующих в тайном обществе Грижни. Вы назвали пока лишь четыре имени. Нам нужны все остальные.

Возникло молчание. Оно затянулось, и в конце концов Бренн сказал:

— Тут я бессилен. Заговорщики разбиты на небольшие группы, и магистр ордена встречается с членами каждой из них отдельно от остальных. Только сам Фал-Грижни знает имена всех участников заговора.

— Но я уверен, мой дорогой Бренн, что молодому человеку, обладающему вашими способностями, не составит труда выяснить и остальные имена.

— Нет, это невозможно, — ответил Бренн.

Рядом с собой он почувствовал Присутствие и затрепетал.

— Но я надеюсь, что вы все же попробуете. Надо ли напоминать вам…

— Это не имеет значения, — нетерпеливо перебил его Хаик Ульф. — Как только мы схватим Грижни, мы сумеем выбить из него остальные имена, можете на этот счет не беспокоиться.

—Я бы на вашем месте, Ульф, не был так уверен. Мне, напротив, кажется, что вам не удастся получить у магистра никакой информации.

Ульф оглушительно расхохотался.

— Занимайтесь своими колдовскими фокусами а уж расследование, пожалуйста, предоставьте мне. Я выжму из Грижни все, что нам понадобится. У него ведь жена на сносях, не так ли?

Реплика Ульфа осветила происходящее с неожиданной и явно нежелательной стороны, и Бренн полупривстал в кресле.

— Если вам кажется, что вы сможете… — начал было он, но тут же смешался, потому что Присутствие навалилось ему на сердце.

Хаик Ульф мельком поглядел на молодого человека — и тут же отвел взгляд, сочтя его объектом, недостойным пристального внимания.

— Нет, и правда, командор, ваши методы грубоваты, — с легким отвращением заметил Валледж. — Потерпите немного, и, я не сомневаюсь, Бренну удастся…

— Времени у нас нет, — вновь перебил его Ульф. — Если ваш лазутчик не врет, значит, Грижни не станет мешкать.

Бренн покраснел, и глаза у него засверкали. Однако Ульф не обратил на это внимания.

— Послушайте, у меня есть причины, по которым я могу полностью положиться на Бренна, — несколько обиженно заметил Валледж. — Значит, вы собираетесь пустить в ход гвардию прямо сегодня? Так, командор?

— Да что вы! Положившись на слово одного доносчика? Вы, должно быть, шутите! Я ведь сказал вам, что мне нужно.

— Вы требуете письменного предписания от его высочества? — спросил Валледж. Ульф кивнул. — Через час вы его получите.

Были отданы соответствующие распоряжения, и уже совсем скоро слуга Валледжа, пройдя мимо гвардейцев, выставленных Ульфом у входа, передал своему господину письменные принадлежности. Глесс-Валледж стремительно исписал страницу элегантным почерком, запечатал послание и вручил его слуге.

— Отнеси это герцогу, — сказал он, — и дождись от него письменного ответа. И туда, и оттуда лети как на крыльях. Давай поторапливайся!

Слуга стремительно поклонился и столь же стремительно выскочил из гостиной. На этот раз гвардейцы не стали чинить ему никаких препятствий.

— А почему вы так уверены в том, что герцог согласится с вашими планами? — требовательно спросил Ульф. — Откуда вам известно, что он поверит вам на слово?

— По двум причинам. Во-первых, мне удалось заручиться дружбой и доверием его высочества. Герцогу известно, что он может положиться на меня в борьбе против любого предателя.

— Очень хорошо. А какова же вторая причина?

— Она заключается вот в чем. Как только Грижни арестуют, он не станет ничего отрицать. Слишком уж он высокомерен.

— Будем надеяться. Это заметно упростило бы дело.

Бренн Уэйт-Базеф был больше не в силах здесь оставаться.

— Ваша светлость Валледж, надеюсь, я вам сейчас больше не понадоблюсь, — выпалил он. — Я пойду.

— Ни в коем случае, Бренн, — воскликнул Валледж. — Я настаиваю на том, чтобы вы остались.

— Никуда вы не пойдете, — сказал Ульф.

— Я уже сообщил вам все, что нужно. Так чего же еще вы от меня хотите?

— Друг мой, нам может понадобиться ваш совет.

— Да и последить за вами тоже не мешает, — добавил Ульф. — Так что оставайтесь сидеть, где сидите.

Бренн остался в кресле, тоскливо уставившись в окно. Вопреки словам Валледжа о совете, минуты проходили в молчании. Глесс-Валледж позволил себе расслабиться, Хаик Ульф недовольно озирался по сторонам, а Бренн Уэйт-Базеф пребывал в глубочайшем отчаянии.

Небо за окном потемнело; закатные лучи зимнего солнца высвечивали тяжелые тучи. Краски городского пейзажа, написанного на стене, незаметно изменились, чтобы соответствовать происходящему на улице, показывая тем самым совершенство созданной Глесс-Валледжем иллюзии. Понемногу в окнах соседних дворцов начали загораться огни, и вслед за ними зажглись огни и в окнах домов, изображенных на стене. Бренн Уэйт-Базеф всматривался в волшебные картинки, испытывая с недавних пор хорошо знакомое ему чувство стыда, беспомощности, смятения и полной зависимости от чужой воли. «Но для чего, — недоумевал он, — нужен я Глесс-Валледжу после всего, что я ему рассказал?» Теперь, когда он выполнил порученное, его, должно быть, освободят. Если, конечно, Валледж не припас для него еще какой-нибудь грязной работенки. Если бы люди узнали, каким предателем он стал и каким слабым человеком оказался, его бы окружили всеобщим презрением. Его взгляд апатично блуждал по комнате. Стоя в дверях, о чем-то перешептывались гвардейцы. В углу Бренн заметил облачко тумана, почти совершенно бесформенное и, должно быть, невидимое для всех, кроме него самого. Присутствие сейчас было едва заметным и не таило в себе никакой угрозы, должно быть, успокоенное демонстрацией преданности и послушания со стороны своей жертвы. Задрожав, Бренн поспешил отвернуться — и встретился с отеческим взглядом Глесс-Валледжа.

Валледж распорядился подать вино. Кувшин и кубки скоро прибыли, и Бренн жадно выпил в тщетной надежде на то, что вино поможет растопить комок льда, застрявший у него в сердце.

Вино развязало язык Хаику Ульфу.

— Ну что, Валледж! — Командор бесцеремонно развалился в кресле. — Судя по всему, события развиваются в выгодном для вас направлении. И что же произойдет, когда вам удастся избавиться от Фал-Грижни?

— Тогда в Ланти-Юме наступит процветание, командор.

— Какой вы патриот, однако?

— Я люблю свой город и рад служить ему.

— Вы лицемер, Валледж!

Глесс-Валледж предпочел принять это замечание как шутку. По-прежнему улыбаясь, он вновь наполнил свой кубок.

Ну, а по-вашему, командор, что произойдет после этого, — поинтересовался он. — Что произойдет, например, с Фал-Грижни?

— Ответ на это известен вам не хуже, чем мне. Его казнят. Хотя, скорее всего, проделают это в глубокой тайне. Надеюсь, мне все же удастся поприсутствовать.

— А я вот могу гарантировать, что это произойдет вовсе не втайне. Прямо наоборот. Судьба Фал-Грижни должна послужить ужасным уроком всем потенциальным предателям. Я посоветовал герцогу предать Фал-Грижни публичному суду с последующей публичной казнью, предпочтительно — на костре. И мне кажется, его высочество прислушается к моей рекомендации.

Бренн с отвращением посмотрел на Валледжа, однако ничего не сказал.

— Ну, с членами ордена Избранных вроде бы не положено так обходиться, — заметил Ульф.

— И все же необходимо преподнести урок. Я убежден, что его высочество со мною согласится.

— Но ведь после публичного суда и последующей публичной казни магистра Избранным придется худо, не так ли?—с жестокой усмешкой заметил Хаик Ульф. — Они будут унижены, дискредитированы, против них будет настроен весь город. Верно, Валледж?

— К сожалению, верно, командор. Но на что не пойдешь ради блага всего Ланти-Юма!

— Ради блага всего Ланти-Юма, это уж точно. Но ведь Избранным срочно потребуется новый предводитель, а? И лучше всего — человек, находящийся в фаворе у герцога. Маг, оставшийся верным герцогу, сможет помочь остальным выпутаться из передряги — и они сами понимают это. Что ж, ситуация складывается удачно для вас.

— Новый магистр, пользующийся доверием его высочества, и впрямь сумеет помочь обществу в трудное для него время, — безмятежно ответил Валледж. — Хотя, само собой разумеется, выборы нового магистра пройдут традиционным способом. Это означает, что магистром станет маг, продемонстрировавший наивысшее мастерство в рамках Познания.

— И этим магом окажетесь вы.

— Подобную возможность не следует недооценивать. И для вас, Ульф, может представлять интерес еще одно обстоятельство: эта возможность перерастет в стопроцентную вероятность, если я получу доступ к определенным записям, предметам и приборам, связанным с Познанием, которые находятся в коллекции Фал-Грижни.

Не веря собственным ушам, Бренн уставился на своего наставника.

— А почему это может представлять интерес для меня, а, Валледж?

Такой поворот разговора явно пришелся Ульфу не по душе.

— Разве я еще не успел убедить вас, мой дорогой друг? Что хорошо для Валледжа, хорошо и для Ульфа. Вы человек умный и проницательный, обладаете к тому же даром предвидения. Стоит ли мне растолковывать и дальше?

— Да нет, полагаю, не стоит. Что же касается этих записей и приборов, то какое это имеет отношение ко мне? К чему это вы подводите?

Валледж поднялся с места и подошел к гигантскому окну, отвернулся от собеседника и уставился на канал Сандивелл. Над крышами соседних зданий гордо возвышался серебряный купол дворца Грижни, его полированная поверхность в лучах заходящего солнца отливала алым. Чародей стоял отвернувшись от своих гостей, и они не видели его лица, ставшего сейчас чрезвычайно серьезным. Его глаза, в которых обычно светился живой, хотя и поверхностный, ум, были сейчас словно бы обращены вовнутрь.

— Дом Грижни — самый великолепный дворец во всем Ланти-Юме, — негромко произнес он. — Это не просто здание, это подлинный монумент зодческого искусства, это безупречное и совершенное сочетание искусства, природы и Познания. А в самом дворце находятся произведения искусства, древние шедевры и исторические реликвии. В случае грубого штурма — сколько прекрасных вещей погибнет бесследно…

— На что это вы намекаете? — раздраженно переспросил Ульф. — Что-то я перестал вас понимать.

Глесс Валледж сделал глубокий вдох. И когда он заговорил, голос его зазвучал со всегдашней непринужденностью, однако к собеседнику он по-прежнему не повернулся.

— Командор, через несколько минут гонец доставит сюда письменное предписание герцога об аресте Фал-Грижни. По моей рекомендации вам будет предоставлено право воспользоваться всеми средствами, которые вы сочтете необходимыми. Как вы полагаете, такое задание по плечу вашим людям?

— На моих гвардейцев вы можете положиться.

— Вот и отлично. В этом случае, получив приказ, вы соберете всю гвардию и безотлагательно пойдете на дворец приступом, чтобы захватить магистра — и, по возможности, живым. Это так?

— Это так, если я получу соответствующий приказ.

— Отлично. А когда вы ворветесь во дворец, отрядите нескольких надежных людей с тем, чтобы они захватили все, что найдут в лаборатории Грижни, и доставили мне. Конечно, всего им унести не удастся, но пусть постараются забрать как можно больше. Особое внимание следует уделить всем материалам, написанным рукой самого Грижни.

— Должно быть, вы рехнулись, Валледж! — с досадой воскликнул Ульф. — Когда мы ворвемся в здание, у нас не будет времени на то, чтобы возиться с колдовскими книжонками, эликсирами, амулетами и прочей чепухой того же рода. Забудьте об этом. Нам предстоят куда более важные дела.

— Ничего более важного не существует. Не стройте из себя большего глупца, чем вы есть, и не пытайтесь спорить со мною. Сделайте это, если вы не враг самому себе.

Глесс-Валледж произнес все это с предельным презрением, сбросив всегдашнюю маску хороших манер.

Ульф удивленно уставился на него.

— Это будет не так-то просто. Если мы захватим трофеи, кто-нибудь наверняка проболтается, и начнется страшный скандал. Такая овчинка не стоит выделки.

— Никто ничего не заметит, если дворец Грижни сгорит дотла, — пояснил Валледж. — И никто не станет болтать лишнего, если все его обитатели погибнут.

Хаик Ульф посмотрел на мага с резко возросшим уважением.

— А ведь, глядя на вас, нипочем не догадаешься! — воскликнул он. — Значит, вы предлагаете нам устроить бойню. И сколько, по-вашему, должно погибнуть народу?

— Его слуги не являются людьми. Челядь Фал-Грижни состоит из мутантов, созданных с помощью Познания; простолюдины называют их демонами, — добавил Валледж, заметив, что Ульф не улавливает смысла его слов. — Это искусственные создания, так что в том маловероятном случае, если у вас имеются сомнения морального плана, можете преспокойно проститься с ними. Я могу гарантировать, что единственным человеком среди обитателей дворца, помимо самого Грижни, является леди Грижни.

— А она мне понадобится живой, — резко возразил Ульф. — Если мы не захватим ее, мы никогда не получим полного списка заговорщиков.

— Записи, предметы и приборы, если их удастся доставить надежно и скрытно, гораздо важнее, чем этот список.

— А для меня важнее список!

— Командор, пораскиньте мозгами! Мы ведь не обязаны сообщать Фал-Грижни о том, что его жена погибла, не так ли? Или вы сами собираетесь рассказать ему об этом? Я лично не собираюсь.

Ульф ухмыльнулся.

— Маг, похоже, вы все продумали.

Бренн Уэйт-Базеф, слушавший весь этот разговор с нарастающим ужасом, наконец обрел дар речи.

— Валледж! Вы что, сошли с ума? Неужели вы и впрямь хотите убить леди Грижни? Это было бы преступлением! Бесчеловечным преступлением! Она так юна, так невинна… — Валледж молча посмотрел на Бренна, и тот продолжил: — я отказываюсь поверить в то, что член ордена Избранных может оказаться таким подлецом! Это уму непостижимо! Скажите гвардейцам, чтобы и тронуть ее не посмели!

Валледж заговорил серьезно и веско:

— Мой друг, я понимаю ваше горе. И сам разделяю его. Но иногда, Бренн, ради достижения высшего блага приходится идти на непосильные личные жертвы — и это как раз такой случай…

— Прекратите! Я не хочу вас слушать! — перебил его Бренн. — С самого начала я делал все, чего вы от меня требовали. Пусть и по различным причинам, но я помогал вам осуществлять все ваши планы. Но только не сейчас. В конце концов вы задумали такую подлость, что даже на мое послушание впредь не рассчитывайте! Маг Валледж, я требую, чтобы вы пощадили леди Грижни. Более того, вы не должны заключать ее в темницу и вообще причинять ей какой бы то ни было вред. Если вы согласитесь, я готов к дальнейшему сотрудничеству. Если нет, я немедленно прерываю с вами всяческие отношения, а о возможных последствиях такого разрыва подумайте сами.

— А вы-то подумали о последствиях такого разрыва, — издевательски улыбнувшись, спросил Валледж.

— Послушайте, Валледж, давайте-ка я запру этого идиота в соседней комнате, — предложил Ульф. — Что-то он начинает действовать мне на нервы.

— Полегче, командор. Моему другу Бренну и так приходится нелегко.

И это было сущей правдой. Стоило Валледжу заговорить, как Бренн почувствовал: Присутствие наваливается на него, заставляя кровь бежать по жилам медленнее, сердце — биться тише, пронизывая все его тело нестерпимым холодом. Впившись в ручки кресла, он все же заставил себя заговорить:

— Это вам не поможет. На этот раз вам меня не запугать.

— Запугать, Бренн. Еще как запугать!

И тут на него обрушилась жуткая боль, и Бренн, скрючившись, застонал.. Туман обволакивал его теперь со всех сторон. Присутствие объяло его, хотя сквозь туман ему оставалось видно лицо командора Ульфа, глядевшего в его сторону с явным интересом.

— Что с ним происходит? — спросил Ульф.

— Мой горемычный друг подвержен приступам такого рода.

— А что это за дым? Он же сидит весь в дыму!

— Это пройдет. Не обращайте внимания, командор.

— Валледж… и вы, Ульф, — задыхаясь, произнес Бренн. — Я вам больше не помощник. Меня тошнит от вас. Вы оба — убийцы, лжецы и предатели. Но я вас остановлю. Я сумею…

И он застонал — Присутствие впустило ледяные щупальца ему в мозг.

— Ладно, надоел мне этот пакостный соглядатай с его мелодраматическими выкликами.

С угрожающим видом Ульф начал подниматься из кресла.

— Я с ним справлюсь, — остановил его Глесс-Валледж.

— Что-то не похоже!

— Я говорю вам: он не представляет для нас никакой опасности!

Этот спор был прерван появлением слуги Валледжа. Он принес письмо, запечатанное герцогской печатью, и с поклоном вручил его своему господину.

— Оставь нас, — распорядился Валледж; слуга вышел, а маг распечатал письмо, пробежал глазами его текст и передал письмо Ульфу. — Этого достаточно?

Ульф самым тщательным образом изучил письмо. В конце концов он кивнул и спрятал письмо в карман зеленой туники.

— Годится, — заметил он с садистским злорадством. — Ну ладно, я вас покидаю.

— Нет, погодите минуточку. Я отправляюсь с вами. Мое владение Познанием поможет вашим гвардейцам и сбережет их жизни.

— Мы в вашей помощи не нуждаемся.

— Не валяйте дурака, Ульф. Вы собираетесь взять штурмом дворец самого Террза Фал-Грижни. Вам понадобится помощь, которую я предлагаю, хотя без потерь вам обойтись не удастся в любом случае.

Ульф на мгновение задумался.

— Ладно. Можете идти с нами. — Но тут ему в голову пришло еще кое-что. — А как быть с этим лазутчиком?

Бренн сидел, окаменев от боли. Присутствие окутывало его облаком.

— Не беспокойтесь, он ничего не сделает.

— Мне такой риск ни к чему. Я оставлю здесь парочку гвардейцев, чтобы они постерегли его. А позже, Валледж, вы уж сами позаботьтесь об этой отбившейся от рук собачонке. Идемте.

Двое мужчин вышли из комнаты, и Бренн Уэйт-Базеф проводил их взглядом. Долгое время он просидел в неподвижности, даже не предпринимая попыток пошевелиться. В конце концов это привело к желаемому результату — Присутствие нехотя отступилось от него. Кровь молодого человека постепенно согрелась, боль прошла, разум заработал со всегдашней ясностью. Равновесием, которое ему только что довелось обрести, следовало дорожить. Рядом с ним в воздухе витало Присутствие, ожидая от него малейших признаков недовольства. Бренн безнадежно поник в кресле, уронил голову на руки и застыл в таком положении. Удовлетворенное Присутствие удалилось в угол и его облако просветлело, поредело и стало почти невидимым. Бренн осторожно поднялся с места. Сделав несколько шагов по направлению к двери, понял, что он смертельно устал. Устал, ослаб и чувствует себя побежденным.

«По крайней мере, все кончилось», — подумал он. Он сделал все, чего от него требовали, сейчас со шпионажем покончено и покончено также с ложью, с предательством, с постоянным ощущением собственной вины. «Ошибаешься, — подсказала ему совесть. — Твоя вина навсегда останется с тобою». За сделанное сегодня Бренну предстояло презирать себя до самой смерти. А если бы о его наушничестве стало известно людям, то весь мир запрезирал бы его как предателя. Как человека, который предал Фал-Грижни.

— Но у меня не осталось выбора, — произнес он вслух в пустой, хотя на самом деле и не совсем пустой комнате. Не было ни прощения, ни оправдания перед жителями Ланти-Юма, если его дела выплывут наружу. А они непременно выплывут наружу, если только он и впредь не будет помогать Глесс-Валледжу и этому гнусному Хаику Ульфу. Сеть, сплетенная Валледжем, захлестнула его надежно и крепко. Он сам ухитрился в ней запутаться, а выбраться не сможет до конца своих дней. Не исключено, горько подумал Бренн, что Валледж теперь в общении с ним обойдется и без помощи Присутствия. Так или иначе, молодой чародей уже повязан по рукам и по ногам.

Он обнаружил, что думает о Верран и о презрении, которое вспыхнуло бы в ее синих глазах, если бы она узнала про него всю правду. Но она никогда не узнает, потому что Глесс-Валледж и Хаик Ульф решили убить ее и ее нерожденное дитя. Всего через несколько часов ее бездыханный труп будет валяться в пылающем дворце. А убьют ее только за то, что она вышла замуж не за того человека.

На смену образу Верран перед его мысленным взором возник Фал-Грижни, и Бренн, к собственному изумлению, понял, что уже не питает ненависти к этому человеку — и довольно давно. В конце концов молодой человек мысленно взглянул со стороны на себя самого: Бренн Уэйт-Базеф, предатель и шпион. Жалкий, затравленный, не преуспевший даже в делах шпионажа. Какая горькая насмешка над тем, кто воображал, будто станет великим магом, но стал всего лишь креатурой Глесс-Валледжа, стал ею раз и навсегда…

Неужели у него нет выхода? Бренн прикинул собственные шансы и счел их удручающе ничтожными. Он мог бы напасть на Валледжа, но такое покушение наверняка ни к чему не приведет. Он мог бы сбежать из Ланти-Юма, но бегство не отменило бы зла, которое он уже успел причинить. Да и в любом случае — какая жизнь может быть вне Ланти-Юма? Он мог бы — и одна мысль об этом пролила бальзам на его душевные раны, — он мог бы убежать, мог бы выпутаться из зловещей сети, положив конец собственному существованию. У Бренна вдруг стало легко на душе — так легко, как он не мог уже и надеяться. А что, в конце концов, это выход! Просто, чисто… но опять-таки: самоубийство не отменило бы уже содеянного им зла и не спасло бы Верран. Оставалось только одно: ему необходимо предупредить об опасности Фал-Грижни и остальных, причем необходимо сделать это немедленно. Он быстро продумал эту возможность. В лучшем случае подобное предупреждение, сопряженное с саморазоблачением, окажется мучительным и позорным; в худшем — этого позора не допустит Присутствие. Он задумался над тем, в состоянии ли Присутствие и впрямь лишить его жизни. В состоянии оно или нет, но наверняка постарается сделать именно это.

За окном меж тем быстро темнело. Бренн принял решение. Он подошел к двери, открыл ее — и обнаружил двух гвардейцев.

— Пропустите меня, — потребовал он.

Они удивленно посмотрели на него, а один из гвардейцев ответил:

— Вас не велено выпускать.

— Вы что же, не понимаете, что я член ордена Избранных? — тихо спросил Бренн. — Еще раз говорю вам: пропустите меня.

Его черный плащ и присущая Бренну властность произвели, пожалуй, определенное впечатление на гвардейцев, потому что они встревоженно переглянулись. Однако ни тот, ни другой не шевельнулся и не произнес ни слова.

Бренн заговорил шепотом, и амулет у него на груди засветился. Не зря он был упорным и старательным адептом знания. Не пользуясь советами какого-нибудь многоопытного мага, он сам развил в себе способность входить в Познание без каких бы то ни было затруднений. Последовали два резких, хотя и негромких щелчка. Гвардейцы с криком опустились наземь: у обоих было сломано по одной ноге. Бренн обошел упавших и заспешил по фиолетовому коридору, оказавшиеся в котором слуги с любопытством поглядывали на его смертельно бледное лицо. Он спустился по главной лестнице, прошел через центральный холл и оказался на причале Валледж. Присутствие не отставало от него ни на шаг.

Его первым порывом было взять один из домбулисов Валледжа и приказать лодочнику отвезти его во дворец Грижни, где бы он смог найти и предупредить Верран. Но он одумался, вспомнив об одном-единственном факте, который ему удалось не включить в донесение Валледжу. Фал-Грижни этим вечером не должно было оказаться дома. На закатный час он назначил совещание небольшой группы заговорщиков, в которую входил и сам Бренн. И все они — Перло, Совис, Фодин, Веннарил — вместе с Фал-Грижни соберутся в задней комнате «Головы чародея» — старого трактира, расположенного на берегу лагуны Парниса прямо напротив острова Победы Неса: в этом трактире часто собирались Избранные. К людям в черных плащах здесь привыкли; именно по этой причине Фал-Грижни и назначил встречу заговорщикам в этом месте. Им предстояло собраться, чтобы уточнить последние детали заговора, и сейчас они, должно быть, уже удивлялись, куда это запропастился Уэйт-Базеф. Ладно, Уэйт-Базеф сейчас прибудет. И его предупреждение спасет жизнь четверым заговорщикам, а Фал-Грижни, вне всякого сомнения, сумеет позаботиться о себе и о своих ближних.

Бренн взял наемную лодку, взошел на борт и отдал распоряжения лодочнику. Тот искоса посмотрел на него, и тут Бренн осознал, что Присутствие ведет себя не совсем обычно. Оно зависло на уровне локтя, как материализованное подсознание, и это не укрылось от взгляда лодочника. Молодой человек мрачно усмехнулся. Если он не ошибся в своих опасениях, Присутствие успеет проявить себя еще не так, прежде чем самому Бренну удастся выполнить задуманное. Пока свинцовая тень вела себя относительно спокойно, но рассчитывать на ее дальнейшее спокойствие не приходится.

Лодочник энергично взялся за весла — и вот уже причал Валледж остался далеко позади. Они вплыли в устье канала Лурейс, далее перед ними открылась лагуна Парниса, на самой середине которой массивно темнел остров Победы Неса. Но Бренн Уэйт-Базеф даже не взглянул на остров с его Нессивой, попасть в которую он некогда так стремился. Он не отрываясь смотрел на берег. Довольно скоро он увидел нужный ему трактир; на вывеске были изображены человеческая голова и двуглавый дракон.

Внезапно Присутствие словно бы очнулось, и Бренн почувствовал знакомый, но все равно смертельный, холод. Он разинул рот, его руки судорожно вцепились одна в другую. Причалив к берегу, лодочник с откровенным удивлением посмотрел на своего пассажира. Бренн расплатился и вышел на крошечный причал почти у самых дверей трактира. Шел он неуверенным шагом, и его зубы стучали от холода, хотя вечер выдался теплый. Сейчас уже почти совсем стемнело, и по всему городу зажглись фонари. Скоро подобные драгоценным камням отблески заиграют на водах лагуны, золотой свет разольется на Прендивет-Саунтер. Было тихо; во всем Ланти-Юме царил обманчивый покой.

Что-то затуманило Бренну взор, и он понял, что Присутствие уже обволокло его. Сейчас оно загустело, стало похоже на встающий над морем туман, оно отрезало Бренна от остального мира и оставило в полном одиночестве. Ему было страшно холодно, причем это ощущение все усиливалось. Во всем его теле проснулась боль, Бренн чуть было не упал. Как Присутствие догадалось о его намерениях? Вопреки собственному ужасающему положению, он поневоле восхитился мастерством Глесс-Валледжа. Как тому удалось создать нечто, совершенно лишенное разума и в то же самое время способное воспринимать еще не реализованные бунтарские побуждения своей жертвы?

Бренн почти ослеп. Туман плыл вокруг него, боль вырывалась наружу изнутри, недавняя решимость — он сам это ощутил — пошла на убыль. Какой смысл мериться силами с магом Глесс-Валледжем? Сквозь туман, окружающий его, он все-таки разглядел нескольких горожан, с недоумением и не без усмешек на него посматривающих. Бренн в своем отчаянии обратился к ним:

— Помогите мне добраться до «Головы чародея». — Голос его был тих, речь звучала невнятно. — Я заболел.

Прохожие расхохотались.

— Скажи лучше: напился, — бросил один из них, и они пошли дальше, посмеиваясь на ходу.

Бренн проводил их безнадежным взглядом. До трактира ему оставалось всего несколько ярдов, но он сомневался в том, что сумеет преодолеть даже такое расстояние. Однако свет из трактира призывно манил — и Бренн кое-как поплелся дальше. Горло ему словно бы сдавили, ему уже стало трудно дышать, а это означало, что вот-вот начнутся ужасающие судороги, которыми всегда карало его Присутствие за ослушание. Он понял, что не сумеет ни о чем предупредить заговорщиков, потому что уже утратил дар речи. Но не имеет значения.

Наверняка сам его внешний вид известит их об опасности.

Присутствие сдавило ему легкие железными пальцами. Теперь, как он ни старался, Бренн уже не мог дышать. Он замерзал, он практически ослеп, чуждая воля безжалостно вторгалась ему в сознание.

Бренн вслепую ткнулся в какое-то препятствие, подавшееся под его рукой, и ввалился в общий зал трактира. На мгновение он остановился здесь, привалившись к стене. Несмотря на теплую погоду и малое количество посетителей, трактирщик не поскупился на дрова: в печи играло веселое пламя. Возможно, внезапный прилив света и тепла не понравился Присутствию, потому что оно немного ослабило хватку — и зрение Бренна несколько прояснилось.

Воспользовавшись этой временной передышкой, он прошел в заднюю комнату. Правда, идти ему пришлось, опираясь о стену. Редкие посетители общего зала с усмешкой проводили взглядом молодого человека в черном плаще: не часто приходится видеть напившегося мага!

Кое-как проковыляв по короткой лестнице, ведущей вниз, и отодвинув занавеску на арчатой двери, Бренн попал в помещение, которое разыскивал. Когда он вошел, пятеро находящихся здесь мужчин с удивлением посмотрели на него. Войдя, Бренн обмяк: он привалился к стене и только она не давала ему сейчас упасть. Он открыл рот в мучительной попытке заговорить, однако прозвучал лишь сдавленный хрип. Туман вновь сгустился вокруг него и комната исчезла из его взора.

Пятеро чародеев обменялись быстрыми понимающими взглядами. Все они видели туман, которым заволокло фигуру вновь пришедшего, все они поняли, что это такое, все они заподозрили, что это должно означать. Рил Веннарил, примерный супруг и отец четверых детей, вскочил с места и бросился к выходу.

И вновь Бренн тщетно попытался заговорить. Эти усилия привели лишь к тому, что изо рта у него побежала струйка крови. Чудовищный образ Присутствия меж тем материализовался в такой степени, что начал восприниматься визуально. Террз Фал-Грижни заговорил тихим голосом и сделал несколько пассов руками; никто не заметил, что это были за пассы, потому что никто на него сейчас не смотрел. Ледяное давление схлынуло, а Присутствие отпрянуло в угол, где принялось переливаться, явно раздраженное. Полностью изгнать его не удалось, потому что Познание Саксаса Глесс-Валледжа нельзя было сокрушить простыми средствами. Но на какие-то мгновения Бренн Уэйт-Базеф смог дышать и обрел дар речи.

Он предпочел говорить без обиняков.

— Я предал вас. Герцогу известно о заговоре. Он знает об участии в нем всех, кто находится здесь. Он уже отдал приказ и прямо сейчас, пока я говорю, Хаик Ульф готовит к выступлению гвардию. Всем вам надлежит бежать немедленно, или вы покойники. Ваше имущество конфискуют, ваших жен и детей бросят в тюрьму или обратят в рабство. Так что не мешкайте. Расходитесь по домам, забирайте жен и детей и бегите из города.

На мгновение все уставились на него, и хотя выражения их лиц различались между собой, каждое из них было на свой лад неописуемым. Затем все взоры устремились к Фал-Грижни, который быстрым кивком подтвердил справедливость и окончательность сказанного. Никто не стал задавать никаких вопросов; Познание или интуиция подсказали магам, что все так и есть. Бренн не сказал больше ничего, да и не было времени на то, чтобы вдаваться в объяснения. Четверо чародеев поднялись с мест и молча бросились вон из комнаты, спеша рассесться по домбулисам и разъехаться по своим респектабельным домам. Только Хес Перло на мгновение замешкался в арке дверей, словно ему захотелось что-то сказать. В глазах у него сверкала ненависть, он в упор смотрел на предавшего их всех человека. Но, по-видимому, так и не найдя слов, способных выразить его чувства, он отвернулся и бросился вслед за коллегами. В комнате наедине с Бренном Уайт-Базефом остался только Фал-Грижни.

Фал-Грижни, как всегда, оставался невозмутимым; он никак не выразил ни ненависти, ни презрения, ни хотя бы тревоги. Глядя на него, нельзя было догадаться о том, что недавно могущественный предводитель Избранных узнал о грядущей гибели. И сказал он только:

— Хотите что-нибудь добавить, маг Уэйт-Базеф?

— Да, ваша непревзойденность. Саксас Глесс-Валледж позаботился о вашем уничтожении, а я был его лазутчиком. Он стремится занять ваше место и по этой причине хочет заполучить ваши записи, предметы и приборы. Нынче ночью гвардия герцога возьмет штурмом дворец Грижни. Чтобы скрыть кражу вашего имущества, дворец решено сжечь, а всех его обитателей уничтожить. Включая леди Грижни. — На лицо Грижни упала легкая тень, однако Бренн не заметил этого и, не заметив, удивился: неужели у этого человека каменное сердце? А сам продолжал: — Вас они намереваются взять живьем. Предстоит публичный суд и публичная казнь.

Фал-Грижни не выказал ни гнева, ни страха. И заговорил не спеша, словно время, яростно работавшее сейчас против него, не имело ровным счетом никакого значения.

— А почему вы решили служить Глесс-Валледжу, маг?

— У меня было много причин. — Бренн не отвел взгляда. — Разочарование, ревность, ожесточение, невежество. Позднее — ощущение того, что я в долгу перед Валледжем. А потом — страх. Я стыжусь всего этого.

— А почему вы предупредили нас сегодня?

— Мне хочется искупить хотя бы часть вреда, который я принес. Я надеюсь, мне удастся спасти ваши жизни.

— Вам это и впрямь удалось.

— И у меня есть еще одна надежда. Я надеюсь заслужить ваше прощение.

На протяжении нескольких намеренно долгих секунд Грижни всматривался в лицо молодого человека. Потом сказал:

— Вы его получили, маг.

— Тогда мне добавить нечего. Гвардейцы герцога с мечами и факелами спешат сейчас к вашему дворцу. Если вы хотите оказаться там раньше, чем они, вам не следует терять времени.

— Я поспею вовремя.

— Что вы собираетесь предпринять, ваша непревзойденность?

— Многое. И предлагаю вам составить мне компанию. — Лицо Бренна вспыхнуло от изумления, и Фал-Грижни добавил: — Я простил вас, но ведь найдутся люди, которые не смогут или не захотят простить. А нечисть, насланную на вас Глесс-Валледжем, нельзя уничтожить без долговременного обращения к высшим тайнам Познания. Вы ослабили позиции ее хозяина, и теперь эта тварь жаждет отмщения. Даже сейчас ее сдерживает только мое присутствие. Оставить вас наедине с нею означало бы подвергнуть вас весьма серьезной опасности.

Бренн посмотрел в угол, где витало Присутствие, подобно ночи, вот-вот готовой опуститься на землю. Он увидел, что Присутствие стало гораздо темнее и, пожалуй, увеличило свои размеры. Из тумана проступали теперь довольно определенные очертания. Это было безголовое туловище с гигантскими руками, которые алчно тянулись к Бренну.

— Ваш контроль над Присутствием, которое меня терзает, требует от вас расхода энергии Познания, а она нужна вам сейчас полностью для решения других задач. Так что вам будет лучше отправиться отсюда в одиночестве. А я останусь здесь.

— Вы вполне осознаете последствия?

— Ваша непревзойденность, я к ним только и стремлюсь.

— Что ж, пусть так оно и будет. — Фал-Грижни посмотрел на молодого: мага всепонимающим взглядом. — Я оставляю вас. Только не ошибитесь, судя себя с чрезмерной жестокостью. А что касается наших общих врагов, то не сомневайтесь, что им за все воздается. Они или их потомки заплатят страшную цену. Прощайте, Уэйт-Базеф.

Фал-Грижни вышел из комнаты — и лишь необычайная длина его шага свидетельствовала о том, что он осознает: время яростно работает против него.

— Прощайте, ваша непревзойденность.

Но Грижни уже ушел. Бренн остался наедине с Присутствием. Он повернулся лицом к нему. Теперь, утратив малейшую надежду на спасение, он вместе с тем освободился и от страха и в результате оказался способен следить за развитием событии с отстраненным, чуть ли не научным интересом. Конец пришел быстро. Присутствие, пришедшее в неописуемую ярость из-за вероломства «подопечного», в результате чего оно само попало во временное заточение, начало действовать без промедления. Туман, из которого оно состояло, заклубился по комнате тяжелыми грозовыми тучами. Чудовищно широкоплечее безголовое туловище было сейчас отчетливо видно и чуть ли не осязаемо на ощупь. Великанские руки вытянулись, натолкнулись на сопротивление, обрушились на незримую стену. Но барьер, воздвигнутый Познанием, оказался без труда сломлен.

И Присутствие обволокло Бренна. Ледяной холод парализовал его, боль ужалила еще острее, чем прежде. Его агония, хоть и чрезвычайно мучительная, оказалась недолгой. Так неистов был натиск Присутствия, что жизнь в страхе перед ним бежала. Молодой человек почувствовал, как иссякают его жизненные силы, и в эти последние мгновения обрел покой. Через несколько секунд труп Бренна Уэйт-Базефа неподвижно застыл на полу.

Какое-то мгновение нечисть парила в воздухе над неподвижным телом, в своем безмыслии ожидая, что сейчас к нему вернутся энергия и тепло. Гнев Присутствия прошел, оно стало светлее, внешние контуры начали расплываться. Скоро оно превратилось в едва заметное облачко, да и это облачко уже начало таять. В конце концов каким-то таинственным органом восприятия оно припало к останкам своей жертвы. Завершив свое предназначение, креатура Валледжа, казалось, подрастерялась. Поплыла по комнате то туда, то сюда, начисто лишившись несокрушимой воли. Время от времени Присутствие возвращалось к трупу, но не находило в нем ничего интересного. И наконец оно совершенно растаяло. И уже в растаявшем виде вылетело из окна, оставило трактир, было подхвачено свежим морским ветром и рассеяно окончательно.

Глава 18

Кратчайший и самый быстрый маршрут из «Головы чародея» во дворец Грижни пролегал по суше. Террз Фал-Грижни шел по залитым лунным светом улицам шагом, скорее напоминающим бег. Многие замечали высокорослого мага и провожали его удивленным взглядом, но почти никто не узнавал. Вопреки своей славе, Грижни не любил показываться на публике. Он проходил или пробегал мимо садов с высокими стенами, за которыми в глубине прятались особняки, какими застроены окрестности лагуны Парниса, он проходил мимо статуй, общественных скверов и великого множества фонтанов, которыми славится Ланти-Юм, и каждый его шаг был исполнен суровой решимости. А вот выражение лица то и дело менялось — от ледяного гнева до сомнения, — словно Грижни вдруг поставил под вопрос собственную мудрость или же справедливость принятого им решения. Колокол на башне Ка-Неббинон пробил час, и Грижни пошел еще стремительнее.

Район особняков, окруженных садами, остался уже позади. Теперь Грижни проходил мимо лепящихся один к другому скромных домишек, мимо безмолвных в этот час рыночных площадей с их рядами заколоченных на ночь торговых будок, пока не вышел на площадь, залитую оранжевым светом, падающим от огромного костра. Площадь была полна народу; здесь шел митинг, слышались яростные голоса спорщиков и ораторов. Занятый собственными тревогами, Грижни почти не заметил ничего этого. Но тут его внимание привлекла к себе большая листовка, поднятая на шесте, как лозунг, над головами негодующей толпы. Это был последний по времени и самый яростный призыв союза патриотов. Фал-Грижни увидел собственный портрет в полный рост и в натуральную величину. Его карикатурный двойник вздымал с гримасой злобного торжества обоюдоострый меч. И оружие, и жест имели символический смысл — для лантийцев и лантийского искусства это была непременная атрибутика смерти. Из-под ног у карикатурного двойника Грижни в ужасе разбегались и расползались людские толпы. Все эти толпы растекались в разные стороны по изображенной на плакате карте города, а стоящая внизу подпись гласила: «Великий разрушитель». Дальнейшая часть текста была напечатана слишком мелко, чтобы ее можно было прочесть на расстоянии, но общий смысл листовки нельзя было не понять. А в руках у многих из собравшихся были уменьшенные копии той же листовки.

Грижни машинально остановился, и свет фонарей озарил его бледное лицо. Многие из стоящих рядом опознали его — и тут же поднялся тревожный и грозный гомон:

— Фал-Грижни здесь!

— Великий разрушитель!

— Царь демонов!

У Грижни не было времени на препирательства с лантийской чернью, да и место было явно неподходящим. Он пошел было дальше, но слишком поздно. Со всех сторон его окружили немного трусящие, но негодующие сограждане. Маг смерил их презрительным взглядом, словно мысленно заспорив с самим собой, обращать на них внимание или нет. А затем скомандовал:

— Разойдитесь! Я не могу здесь остаться.

— И можете, и должны, магистр Грижни, — язвительно ответили из толпы — голос принадлежал пекарю Белдо.

— Что вам нужно.

— Ответьте на несколько вопросов, Грижни. Вас изобличил союз патриотов, вы проиграли. Против вас выдвинуты десятки обвинений, а раз уж вы оказались здесь, то извольте на них ответить.

Фал-Грижни поглядел на пекаря и его дружков с ледяным недоумением.

— Вы забываетесь. Не так выдвигают обвинения против члена ордена Избранных и лантийского аристократа. Возможно, я соизволю ответить на вопросы, заданные трибуналом, состоящим из людей, равных мне по званию, но уж никак не ниже. Более того, я отказываюсь признавать законность любых обвинений, предъявленных анонимно, под фиктивным именем какого-то союза патриотов. Такие обвинения ничего не стоят.

— Мы знаем, что вы ненавидите простых людей, магистр.

— Я не питаю ненависти к простому народу, но разговаривать с ним сейчас не собираюсь. Расступитесь.

— Друзья, — выкрикнул Белдо. — Фал-Грижни брезгует отвечать на наши обвинения. Даже за людей нас не считает!

Гневные выкрики прокатились по толпе, но Фал-Грижни и бровью не повел.

— Мы знаем, что вы содеяли, магистр, и никуда вы отсюда не уйдете, пока не ответите на наши вопросы!

Фал-Грижни, окинув взглядом яростную толпу, преградившую ему дорогу, ответил:

— Объяснить я вам могу лишь одно. Я спешу по делу чрезвычайной срочности и не могу допустить того, чтобы меня задерживали. Я уже потерял невосполнимое время. Я согласен поговорить с вами в другой раз, когда для этого выпадет удобный час, но теперь это невозможно.

Слова Грижни встретили без особой радости. По толпе прокатился ропот недовольства, а кое-откуда послышались и злобные выкрики. Кто-то издевательски запричитал:

— Грижни говорит, что у него нет времени!

— Так не пойдет, магистр, — предостерег Белдо. — Вы от нас не отделаетесь. Мы требуем немедленного ответа!

— Мое терпение не безгранично, — меланхолически заметил Грижни. — Я ведь по-хорошему попросил вас расступиться.

И так велик был трепет, который внушал людям Фал-Грижни, что кое-кто из лантийцев действительно подался в сторону, выполняя его приказ. Но большинство, черпая смелость в самом своем количестве, еще плотнее сомкнуло круг.

— Лучше говорите, магистр, не то никому не известно, как дело повернется.

— Демонов-то ты с собой не прихватил! Кто тебе поможет?

— Даже твоя мать, страшная Эрта, не поможет тебе!

И хотя свидетелями дальнейших событий стали целые толпы, никто так и не смог впоследствии объяснить, что же на самом деле выкинул Грижни. Применяя Познание, он умел одновременно несколько затуманивать людям голову. Одни утверждали впоследствии, будто почувствовали огненное прикосновение злых духов. Другие говорили о страшном порыве ветра или о выплеске никому не ведомой энергии. Один из потерпевших даже утверждал, будто его лягнула лошадь-невидимка. Бесспорным было лишь одно: таинственная сила надвое рассекла толпу, дав возможность Фал-Грижни уйти.

Маг быстрым шагом направился в дальний конец площади. На мгновение воцарилась изумленная тишина, а затем вся толпа хором закричала от ярости. Грижни, казалось, ничего не слышал. Его потрясающая невозмутимость лишь спровоцировала чернь на новые оскорбления и проклятия. Но под всем этим словесным градом он равнодушно проходил мимо. Один из беснующихся, не утерпев, бросил в него камнем. Камень попал Грижни в спину.

Маг охнул, его глаза расширились от невероятного удивления. Он резко развернулся, чтобы встретить нападающего на него лицом к лицу. Изумление или внезапная боль, должно быть, как-то ослабили его способность сосредоточиваться, потому что сила, удерживающая толпу на почтительном расстоянии, оказалась уже не столь внушительной. Проход, образовавшийся было в расступившейся толпе, исчез; лантийцы подались вперед сомкнутыми рядами. В воздухе замелькали новые камни. Один из них попал Фал-Грижни в лоб, из ссадины побежала кровь.

— Кровь, — с дикарским восторгом завопила толпа. — Его магия не защищает его.

Камни полетели градом, часть из них попала в цель.

— Смогли же люди убить ведьму Вей-Ненневей! — крикнул кто-то, подбадривая остальных. — Значит, пришло время умереть и ее властелину! Царю демонов! А потом прикончим юную мерзавку, которая стала его женой, и бесовского детеныша, которого она вынашивает!

Когда упомянули леди Верран, Фал-Грижни замер. Он медленно обернулся и уставился на подстрекателя — седобородого плотника, в каждой руке у которого было по камню.

— Зло должно быть изгнано, — завопил плотник и неожиданно запустил камнем в Грижни.

Маг заговорил. И хотя стоял страшный гул, находившиеся в непосредственной близости от него, четко расслышали его слова.

— Вы боитесь света знания, вы боитесь света грядущего. Тьму вы желаете — и тьму вы получите.

Но уже следующий поступок Грижни, казалось, противоречил только что брошенной угрозе. Он заговорил вновь, на сей раз никто не слышал его слов. Раздался оглушительный взрыв — и седобородый ревнитель превратился в огненный факел. Его волосы, борода и одежда загорелись одновременно. Несколько секунд он дергался в предсмертном танце, объятый пламенем, а затем рухнул наземь. Пламя было таким интенсивным, что он погиб буквально сразу. И страшный запах паленого человеческого тела заполнил воздух, над площадью повалил густой черный дым.

Ярость толпы мгновенно сменилась страхом. Те, кто только что стоял рядом с жертвой, в ужасе отпрянули, спасаясь от огня. Возникла давка, в ходе которой многие лантийцы не устояли на ногах и оказались затоптанными. Брань зазвучала вновь, но теперь она стала бранью бессилия и страха. Те, кто стояли, так сказать, на обочине толпы, воспользовались относительной свободой передвижения и поспешили унести ноги.

Страх, однако же, объял далеко не всех; во всяком случае, не всех в равной мере. Самые яростные и бесстрашные рванулись прямо на Грижни. Маг заговорил вновь, и еще двое мужчин превратились в живые факелы. После этого толпа ударилась в панику. Те, у кого была возможность убежать, так и поступили, оглашая округу громкими воплями. Тех, кто оказался слабей, затоптали насмерть в давке, возникшей после того, как потрясенная толпа расступилась перед царем демонов. Площадь вокруг Грижни мгновенно опустела, если не считать трех обгорелых трупов. Крик становился все тише и тише по мере того, как площадь покидали все новые и новые горожане.

Фал-Грижни постоял на месте, словно собираясь с силами. На лице у него была написана усталость, неизбежно возникающая после использования Познания в существенных объемах. На его смертельно бледном лице можно было сейчас прочитать горечь, отвращение и усугубившуюся решимость. Постояв всего мгновение, он продолжил путь быстрым и уверенным шагом.

Прошло совсем немного времени, и он прибыл во дворец Грижни. Здесь стояла тишина. Гвардейцев герцога нигде не было видно, во многих окнах почему-то горел свет. Грижни позволил себе окинуть взглядом свой дворец от серебряного купола до ворот на причал. Потом вошел в дом и встретил устремившегося навстречу ему Нида. Мутант замер, увидев, окровавленное лицо хозяина и яростно сверкающие глаза. Но, несмотря на столь необычный вид, Грижни заговорил во всегдашней деловито-спокойной манере.

— Запри дверь.

Тут же дверь была заперта на тяжелый засов.

— Послушай. Через несколько минут на дворец нападут гвардейцы герцога.

Нид зашипел и оскалил клыки.

— Настоящей драки не будет, — сухо пояснил Грижни к очевидному разочарованию Нида. — Я собираюсь при помощи Познания воздвигнуть защитный барьер, преодолеть который гвардейцам не удастся. Никаких неприятностей не возникнет, потому что во дворце как раз на случай осады имеются припасы, которых должно хватить на несколько месяцев. Как только барьер будет воздвигнут, единственным путем, ведущим во дворец, окажется подземный туннель. Но послужит он не нашим противникам, а нам. Тебе придется, очевидно, совершить несколько вылазок в город, чтобы разнести письма кое-кому из Избранных. Возможно, тебе также придется сопроводить леди Грижни, когда я найду удобный и надежный способ вывести ее отсюда, но к данному вопросу необходимо подойти с особой осторожностью. А пока суд да дело, пойди объясни ситуацию братьям по материнской паутине. Сопровождать леди Грижни придется самое меньшее троим из вас. Необходимо, чтобы ее ничто не потревожило независимо от того, чему суждено разыграться здесь.

Зашипев, Нид удалился. Фал-Грижни остался в одиночестве. Маг без ненужной спешки поднялся по главной лестнице, прошел к себе в лабораторию и заперся.

Вскоре после этого множество лантийцев, включая изрядный контингент герцогской гвардии во главе с командором Хаиком Ульфом, стали свидетелями диковинного зрелища. Земля задрожала в окрестностях дворца Грижни. Дрогнули и соседние дома, а вода в канале Лурейс бешено запенилась. Несколько домбулисов перевернулись, а на ярко освещенной Прендивет-Саунтер многие пешеходы полетели лицом вниз на булыжную мостовую. Даже самые отъявленные скептики из числа горожан почуяли в этом серьезное вмешательство Познания, и все обратились — кто взором, кто мысленным взором — ко дворцу Фал-Грижни.

Лорд Ульф уже открыл было рот, собираясь послать своих гвардейцев в атаку, однако этот приказ так и не был отдан. На поверхности канала Лурейс появились бесчисленные водовороты, и гвардейцы вместе с обыкновенными горожанами, разинув рот, уставились на канал. И пока они глазели, вода, грозно взревев, поднялась и ударила в воздух невероятно высокими струями — эти струи были даже выше маковки купола дворца Грижни. Мирные жители Ланти-Юма встревоженно закричали, тогда как гвардейцы впали в унылое молчание. На протяжении примерно десяти минут били в высоту эти фантастические струи. Затем характер происходящего изменился, струи, словно бы обессилев, вернулись в канал и затихли. Вдоль по каналу повеяло холодным ветром, и весь дворец Грижни, от причала до купола, оказался окружен мощной броней из прозрачного льда, который, невероятно сверкая, ослеплял всех, кто на него глядел. Кое-где в окнах дворца появились неподвижные черные фигуры, молча наблюдающие за происходящим. Никто не взялся бы сказать, люди это или демоны, и многие благоразумные лантийцы предпочли разойтись по домам.

После этого поднять людей в атаку стало очень трудно. Лорд Ульф вынужден был прибегнуть к языку проклятий и угроз. С трудом ему удалось расставить гвардейцев по периметру замороженного дворца и очистить местность от посторонних. В конце концов, под ударами плети, в которую превратился язык командора, гвардейцы неохотно пошли вперед слитным строем, вознамерившись разрубить лед лезвиями мечей. На протяжении нескольких секунд они били о лед мечами, но он оказался тверже любого гранита. Меч в руках у одного из гвардейцев разлетелся на куски, и солдат с бессильной руганью на устах застыл на месте а на льду толщиною примерно в два фута не появилось ни единой царапины. Его поверхность, блистающая в свете факелов и фонарей, оставалась безупречно гладкой.

— Кончайте, — бросил лорд Ульф своим растерявшимся подчиненным. — Сталью этого не возьмешь. Нам нужно пламя. Эй, ты, Кронил! Возьми дюжину людей, вытащи на берег вон те домбулисы, поруби их в капусту и разведи хороший костер. Посмотрим, сколько продержится лед против огня.

— Это не сработает, командор.

— Что такое?

Хаик Ульф, раздраженно обернувшись на эти слова, увидел возле себя Саксаса Глесс-Валледжа. Чародей, стараясь держаться как можно тише и неприметней, удалил с плаща изображение двуглавого дракона, свидетельствующее о принадлежности к ордену Избранных.

— Даже не пытайтесь, — добавил Валледж.

— Послушай, я сам знаю, что мне делать. Держись-ка от меня подальше, колдун, не путайся под ногами.

— Вы понапрасну теряете время — не только свое, но и мое тоже. — Все это Валледж, однако же, произнес со всегдашней учтивостью, ничем не выдав того, что им владели волнение и нетерпение. — Познание воздвигло этот барьер — и только Познание его разрушит. Огонь тут бессилен. До поры до времени.

— Это мы еще посмотрим. А сейчас — с дороги!

Губы Глесс-Валледжа напряглись, однако он ничего не ответил.

Гвардейцы, не теряя времени, развели несколько больших костров вокруг дворца Грижни. Вытащенные на берег домбулисы горели отлично, зрители неистовствовали, черный дым стлался по берегу канала, волны жара, одна за другой, накатывались на закованный в лед дворец.

Но на ослепительно блистающих ледяных стенах не выступило ни капли влаги. Структура льда оставалась совершенно невредимой.

— Еще дровишек! — заорал Ульф, и скоро пламя взметнулось еще выше.

Ледяные стены не дрогнули. Огонь не брал льда, который создал Фал-Грижни. Сейчас уже были сожжены все домбулисы, и пламя пошло на убыль. Ульф оглядывался по сторонам в бессильной ярости.

— Ну а теперь вы готовы выслушать меня? — невозмутимо и чуть насмешливо спросил Валледж.

Хаик Ульф промолчал. Валледж смотрел на него не только насмешливо, но и сочувственно. Этого командору было уже не вынести.

— Катапульты! — распорядился он.

— Пустое, командор. Не тратьте зря силы. Вполне естественно и предсказуемо со стороны Фал-Грижни прибегнуть к защите Познания. Но и я пришел сюда не с пустыми руками. Предстоящая мне работа потребует некоторого времени, и в это время мне может понадобиться помощь. Поэтому я прошу вас известить гвардейцев о том, что на ближайшие два часа они переходят в мое подчинение.

Ульф мрачно уставился на чародея, но тот выдержал его взгляд, сохраняя внешнюю приветливость. В конце концов Ульф с проклятиями отвернулся. Валледж, усмехнувшись про себя, приступил к делу.

А в самом дворце Грижни царила полная тишина. Сквозь ледяной барьер сюда из города не пробивалось ни звука. Казалось, будто дворец со всеми своими обитателями оказался перенесен в иной мир — и в этом мире все было совершенно спокойно. Даже само время прекратило свой бег в магическом безмолвии. Опасность, грозящая совсем с близкого расстояния, оставалась или казалась по-прежнему нереальной.

В коридорах стоял смертельный холод, однако циркуляция воздуха была вполне нормальной. Познание, обнеся дворец ледяной стеной, пощадило легкие его обитателей. Большинство мутантов занималось всегдашними трудами и хлопотами, хотя какая-то часть их несла стражу у окон, чем несколько нарушалась общая аура повседневности. Несколько слуг составляли компанию леди Верран, которая, в соответствии с требованием мужа, не покидала собственных покоев.

Фал-Грижни не выходил из лаборатории. Яростное упорство его трудов доказывало, что он вполне осознает и ход времени, и наличие опасности, хотя и остается невозмутимым. Маг сидел у себя за письменным столом; стопка писем, которые он писал, становилась все толще и толще. Эти письма Ниду предстояло доставить кое-кому из Избранных и их многочисленных союзников. Одно письмо — возможно, самое важное изо всех — оставалось, однако, недописанным. Оно было адресовано магу Джинзину Фарни. Грижни пробежал взглядом только что написанные строчки:

«…вопреки возникшей на этот раз смертельной опасности я не теряю надежды на то, что у нас и у наших сторонников остается достаточно сил для того, чтобы реализовать изначально намеченную цель или по меньшей мере заставить герцога пойти на принципиальные уступки. В ходе предстоящих действий необходимо осуществлять общее руководство магами, входящими в наше сообщество, имена которых по-прежнему не могут быть названы, и в этом плане я всецело полагаюсь на вашу поддержку, не сомневаясь в том, что она мне будет оказана.

С учетом того обстоятельства, что моя собственная роль в нынешних событиях перестала быть тайной, остается надеяться на то, что сам факт моего пребывания в городе окажется для герцога достаточно тревожным, чтобы отвлечь его внимание от действий наших союзников; поэтому я решил остаться во дворце. Тем не менее в ближайшие день-два мне необходимо удалить из дворца своих близких, и именно в этом плане ваше содействие окажется воистину бесценным…»

Грижни взялся за перо, чтобы закончить письмо. Но когда он уже приступил к делу, сверхъестественную тишину прервал мощный взрыв прямо над головой у мага. Рука Грижни непроизвольно дернулась, и на письме к Фарни появилась клякса. Вслед за первым — и самым мощным — взрывом раздался доносящийся с разных сторон сильный треск. Тем самым ледяной барьер Познания оказался взломан. Послышался плеск воды в канале, до слуха Грижни донеслись боевые крики окруживших дворец гвардейцев.

Фал-Грижни осторожно отложил перо в сторону, поднялся с места, подошел к окну., приотворил ставни. Он увидел, что ледяная стена, только что окружавшая дворец, взломана во многих местах. Целые пласты льда отслаивались от нее и падали с натуральных каменных стен в воду канала. Лурейс походил сейчас на Ледяное море в пору весеннего таяния. Остававшийся на дворцовых стенах лед таял со сверхъестественной скоростью.

— Валледж, — вслух произнес Фал-Грижни.

Грубая сила герцогской гвардии получила теперь подкрепление в виде изощренной и практически безупречной техники Познания, которой владел Глесс-Валледж, и эта комбинация стала смертельно опасной. Конечно, представлялось чем-то просто-напросто немыслимым то обстоятельство, что высокопоставленный маг, член Совета, зайдет так далеко, чтобы снабдить помощью Познания заклятых врагов магистра ордена, но в случае с Глесс-Валледжем это было вполне возможно, более того, предсказуемо.

Фал-Грижни посмотрел из окна. Пространство, непосредственно примыкающее ко дворцу, было сейчас расчищено, потому что и гвардейцы, и зеваки отошли назад, убоявшись смертельной бомбардировки глыбами льда. Но этому месту оставалось пустовать уже недолго, потому что лед практически весь сошел. Теперь костры, которые разведут гвардейцы, завершат дело, начатое Познанием. И прямо в то время, на протяжении которого Грижни стоял у окна, к воротам дворца прибыла первая группа гвардейцев с вязанками дров.

Грижни неторопливо опустил ставни, вернулся к письменному столу, собрал все письма и бросил их в камин, где они, сразу же вспыхнув, и сгорели. Передышку, на которую он рассчитывал, обратившись к Познанию, у него отняли. Его надежды и планы, связанные с этой передышкой, оказались тем самым погублены. Но вместе с ними погибла и последняя надежда на то, что по отношению к городу-государству Ланти-Юм будет проявлено милосердие. Неизбежно предстоящие дальнейшие действия самого Грижни продиктованы сочетанием крайней необходимости и необоримой ярости.

Лицо Фал-Грижни сохраняло всегдашнюю невозмутимость, и все же на мгновение он замер, словно собираясь с духом, прежде чем позволил своей руке прикоснуться к колокольчику. Нид и двое его братьев по материнской паутине тут же явились на вызов. В присутствии своего господина мутанты не осмеливались дать волю собственным чувствам.

— Ледяной щит взломан. Мы в большой опасности, — сообщил Грижни слугам. — Через несколько минут гвардейцы герцога пойдут на приступ. Кевид, — обратился он к одному из мутантов, — я назначаю тебя командующим обороной. Соберешь всех братьев и проследишь за тем, чтобы все были хорошо вооружены. Закроешь, запрешь и забаррикадируешь все двери и окна. Расставь братьев так, как я тебя учил на тренировочных занятиях. Гвардейцы намерены перебить всех, кого найдут во дворце, поэтому сражаться вам придется и за собственную жизнь. Не позволяй им ворваться как можно дольше. А теперь отправляйся к братьям.

Что-то прошипев, мутант удалился.

— Нид, ты отправишься к леди Верран. Препроводишь ее в Черную комнату и останешься там с нею. Я к вам впоследствии присоединюсь. Проследи за тем, чтобы леди оделась потеплее. Я отправлю ее ночью в город, и ты должен будешь пойти вместе с нею. Поторапливайся!

Нид поспешил в покои леди Грижни.

— Рис, — обратился маг к третьему мутанту. — Слушай меня внимательно. — Верный мутант дождался, пока Фал-Грижни не написал и не запечатал короткое послание. — Как можно быстрее доставь это письмо гвардейцу Кету Ранзо. Ты найдешь его в трактире Снаута на улице Крипнис возле северных ворот. Надень маску и постарайся не привлекать к себе внимания. И никому другому письма не отдавай — только в руки самому Ранзо. Если ему понадобится твоя помощь, выполни все его распоряжения. И не возвращайся ни в коем случае во дворец. А сейчас ступай.

Рис, прошипев что-то, бросился прочь; Фал-Грижни остался в одиночестве. Он плотно закрыл дверь. Дел предстояло множество, а времени оставалось совсем мало. Хуже того, действовать надо было с предельной осторожностью, чтобы свести к минимуму потери энергии Познания с тем, чтобы сохранить ее в достаточном количестве для осуществления великого и чудовищного акта возмездия, потому что от этого акта он отказываться не собирался. И хотя люди думали, что силы и энергия магистра Грижни, связанные с Познанием, безграничны, на самом деле это было, увы, не так.

Через несколько минут срочные депеши были составлены и доставлены на крыльях Познания на север, в пещеры Назара-Син. Некоторые, особо ценные, записи и предметы были извлечены из несгораемых шкафов и отложены в сторонку. Многие другие блокноты, рукописи и свитки были сожжены — и для всех навеки осталось тайной, чего стоил этот акт вандализма их недавнему обладателю. Многое, однако, было оставлено на прежнем месте — более чем достаточно, чтобы удовлетворить амбиции какого-нибудь не в меру честолюбивого мага, — но и эти материалы были поставлены под охрану Познания. Это стало последней тратой энергии, которую позволил себе Фал-Грижни. Все дальнейшие силы следовало сберечь для достижения главной цели.

Закончив все дела в лаборатории, Грижни взял предметы и записи, предварительно отложенные в сторону, вышел в коридор и направился в расположенную на одном из подземных уровней Черную комнату. Когда он проходил мимо главных ворот, у которых стояли на страже, решительно изготовившись к схватке, его мутанты, Грижни увидел, что из-под дверей валит черный дым, и услышал яростные крики, доносящиеся снаружи. Забаррикадированная дверь начала сотрясаться под мощными равномерными ударами. Гвардейцы герцога пустили в ход таран.

Глава 19

К тому времени, когда гвардейцы протаранили главную дверь, весь дворец уже был объят огнем. Пламя торжествующе плясало по стенам, пожирая картины и гобелены, сжигало мебель, обкатывало огненными валами тела мутантов, погибших в схватке у входа; воистину адский дым стлался по коридорам, поднимался и опускался по каменным лестницам, достигая дверей Черной комнаты, за которыми леди Верран растерянно взирала на мужа. Находясь на первом этаже, лорд Хаик Ульф с удовольствием следил за тем, как превращается в руины дом его заклятого врага. Но здесь, на подземном уровне, не были слышны ни шум продолжающейся битвы, ни звуки разрушения. Только едва заметный запах гари свидетельствовал о том, что творится наверху.

— Я не уйду, — в очередной раз повторила Верран. Ее сопротивление принятому мужем решению затянулось на непозволительно долгий срок. — Никуда я не пойду.

— Я не привык к непослушанию, — ответил Фал-Грижни.

— Я ваша жена. Мое место — рядом с вами. — Верран сейчас проявляла не свойственное ей упрямство. — Отсылая, вы меня унижаете.

— Нет никакого унижения в том, чтобы подчиниться решению мужа, мадам, — возразил на это Фал-Грижни, и суровость его слов пришла в противоречие с нежностью, проскальзывающей в голосе. — Вам надо сюда. — Он указал на отверстие в стене, за которым начиналась кромешная тьма. — Нид станет вашим спутником, вожатым и защитником. А когда вы придете в пещеры Назара-Син, их обитатели примут вас. Больше говорить не о чем.

— Но как быть с вами? — вскричала Верран. — Вы не отправитесь со мною в пещеры, лорд?

Фал-Грижни посмотрел на молодую жену. Он не объяснил ей, что для него самого уже нет никакой надежды, что он потерпел полное поражение, сгорел дотла, и шансов восстать из пепла тоже нет. Если он останется, то его гибель, возможно, утолит жажду крови, одолевающую его врагов. Если же бросится в бегство, Ульф со своими гвардейцами наверняка пустится в погоню и не остановится, пока не проникнет в самую глубь пещер Назара-Син, если ему придется пойти и на это, а там расправится с лордом Грижни, его молодой женой и нерожденным ребенком. Однако объяснить ей это он не мог.

— Есть причины, требующие, чтобы я остался, — сухо ответил он. — Когда все будет приготовлено к моему отбытию, я не стану здесь задерживаться.

— Что ж, и я тогда останусь с вами до тех самых пор.

Она всплеснула руками.

— Вы сердите меня. — Он заговорил ледяным тоном, который, как правило, припасал для врагов.

Верран выслушивать такое еще не доводилось. Ошарашенная, она замолчала и уставилась на мужа круглыми глазами.

— Не испытывайте долее моего терпения. Я уже высказал вам свою волю. Извольте повиноваться.

Привычная к послушанию, Верран не могла придумать никаких новых доводов. Пока она боролась со смущением, обидой и страхом, из глаз у нее неудержимым потоком брызнули слезы.

— Муж мой… не отсылайте меня без вас, — выговорила она наконец. — Отправляйтесь со мною. Или, если вам так угодно, останьтесь и примите бой, но позвольте тогда и мне остаться с вами. Я ничего не боюсь — все ваши враги ничто перед вами. Никто с вами не справится!

Фал-Грижни не стал объяснять ей, что он потерпел поражение в ту самую минуту, когда Бренн Уэйт-Базеф выдал заговорщиков Саксасу Глесс-Валледжу.

— Существует определенный риск, — сказал он. — Ваша смелость заслуживает восхищения, но я не хочу подвергать вас опасности. — Он предостерегающе поднял руку, опережая дальнейшие возражения. — Тем более, что вы, возможно, родите мне сына.

Верран прижала руку ко вздутому животу. Запах дыма становился все сильнее. Дым и собственные слезы застилали ей глаза. Лицо мужа, казалось, придвинулось к ней вплотную, глаза стали еще больше, а их взгляд еще более ярким, чем обычно, борода нависла над нею темной тенью.

— Не упрямьтесь. Прежде всего нужно позаботиться о ребенке, — сказал Фал-Грижни. — Вы доставите мне радость, если перестанете прекословить моему решению.

Верран безутешно кивнула. Она не заметила, с каким облегчением вздохнул в ответ на это муж.

— Если такова ваша воля. Но вы прибудете, как только сможете?

— Да. Как только смогу.

— И не задержитесь надолго?

— Нет, — мрачно ответил он. — Ненадолго. А сейчас ни о чем больше не спрашивайте меня, а только слушайте. Я пошлю вас с Нидом в подземный ход. Нид должен все время идти непосредственно перед вами. Там, в глубине, есть ловушки и ямы, и вам поэтому надо будет продвигаться с предельной осторожностью. Не забывайте об этом. Люди герцога окружили дворец. Подземный ход позволит вам выйти из окружения и очутиться на другом берегу и в дальнем конце канала Сандивелл. Там вас будет ждать лодка. Если вам повезет, вы минуете все заставы гвардейцев незамеченной. Вы спрячетесь под покрывало, которое найдете на дне лодки. Нид довезет вас, сидя на веслах, до городской стены, а там вы остановитесь, потому что шлюз будет опущен. Там вы назовете свое имя стражнику. Это будет гвардеец Кет Ранзо. Он мой друг, и он вам поможет. К тому времени все уже будет приготовлено для вашего путешествия по суше в Назара-Син. Обитатели пещер извещены заранее. Они обеспечат вас защитой и помощью. Да не испугает вас их внешний облик! Запомните: они ваши друзья. Вы поняли все это?

— Да, но…

— Вот и отлично, — перебил жену Фал-Грижни. Он резко хлопнул в ладоши. — Нид! — Нид выскользнул из глубокой тени в дальнем конце комнаты и поспешил на зов хозяина. — Ты понял, что от тебя требуется?

Нид утвердительно зашипел.

— Тогда пойми и следующее. Леди Грижни целиком и полностью зависит от тебя. Если ты не сумеешь, соблюдая необходимую безопасность, вывести ее к цели, она погибнет, ребенок погибнет, и сними погибнет все, что дорого мне на этом свете. Поэтому смотри в оба и оберегай ее так, словно она твоя сестра по материнской паутине! — (Яростное шипение Нида подтвердило, что на него можно положиться.) — Тогда еще одно. Необходимо сохранить кое-что из моих записей. Ты понесешь их с собой. — Маг передал мутанту сверток, в котором были большая по формату рукописная книга, свиток пергамента, кожаный блокнот, исписанный всевозможными заметками, и тонкая золотая пластинка, на которую были нанесены какие-то письмена и рисунки. Нид с готовностью забрал сверток. — Это увеличивает опасность, которой ты подвергаешься, — добавил Грижни. — Найдутся многие, готовые убить кого угодно, лишь бы завладеть всем этим. Но я не могу… Нет, я не хочу уничтожать дело всей моей жизни, поэтому тебе придется взять этот сверток с собой. Ему нет цены!

На мгновение, вглядываясь в последний раз в свои записи, Фал-Грижни, казалось, забыл, где находится. Лишь запах дыма, ударивший в нос, вернул его к реальности. Дым, пробивающийся из-под закрытой двери и поднимающийся столбами в углах, становился весьма едким. Черная комната находилась на подземном уровне, однако здесь стало уже очень жарко, — с такой яростью бушевало пламя наверху.

— Возьми фонарь, — приказал Грижни. Нид метнулся к стене, вырвал из гнезда в нише фонарь, поднял его, застыл с выжидающим видом. Маг вновь обратился к жене: — Пора. Следуй за ним.

Верран понимала, что спорить сейчас было бы совершенно бессмысленно. Молча она обняла его, прижала к себе. Ей даже удалось вымучить улыбку, потому что она поняла, как этого хочется мужу.

— Мы дождемся вас, мой дорогой лорд, — пообещала она. — Мы с малюткой.

Произнося эти слова, она не осознавала, что сама кажется Фал-Грижни сущей малюткой.

Он слегка прикоснулся к ее щеке — лишь на миг. Затем махнул рукой, и Нид устремился в подземный ход. На мгновение руки Грижни, обнимающие Верран, судорожно сжались, но он тут же опомнился.

— Прощай, Верран.

Она по-прежнему смотрела на него не отрываясь, пятясь к отверстию в стене. Остановилась, помедлила, повернулась к мужу спиною и вслед за мутантом шагнула во тьму. До слуха Грижни донесся звук их шагов, но вскоре замер и он.

Какое-то время чародей простоял неподвижно — и в эти мгновения с его лица безвозвратно сошли последние приметы нежности и оно приняло тот ледяной и непроницаемый вид, который был известен миру и вызывал у него ужас. Хладнокровно закрыл Грижни дверцу лаза. Она вошла в стену и слилась с нею. Тем не менее Фал-Грижни повесил в этом месте на стену большой ковер, чтобы полностью замаскировать лаз. После этого он отошел от стены, остановился на середине комнаты, где на мозаичном полу была представлена карта Вселенной. Это была древняя и чрезвычайно искусная карта, со множеством второстепенных деталей; на ней был изображен великий Змей, несущий по небу солнце от одного края до другого (ноша была тяжела, а переносить ее доводилось Змею каждый день); на ней были изображены звезды, пляшущие свою вечную пляску, и матушка-Луна, дарующая жизнь все новым и новым созвездьям. Вдыхая едкий дым, Фал-Грижни поморщился, но не столько из-за самого дыма, сколько из-за этого нового доказательства неискоренимого человеческого невежества. Забыв обо всем остальном, Грижни уставился на образ мира, на образ его собственного мира, на землю Далион, омываемую со всех сторон мелкими каменными волнами, и произнес вслух:

— Тьмы вы возжаждали, и тьму вы обрящете. Воистину так.

Он быстро собрал кое-какие необходимые предметы и принялся за работу. Дым в комнате стоял теперь настолько густой, что стало трудно дышать и смотреть. Воздух уже можно было назвать удушливым. Времени у Фал-Грижни оставалось в обрез, однако он работал столь же хладнокровно, столь же целеустремленно и методично, словно находился у себя в лаборатории, а мир, окружающий его, еще не начал трещать по швам. Инструменты, жидкость и порошки он приготовил заранее. Книг ему не требовалось, потому что все слова давным-давно впечатались ему в память, а уникальные записи, сделанные его рукой, были положены в сверток, который унес с собой Нид. Не ведая страха и никуда не спеша, он готовился к своему последнему — и воистину беспримерному — акту в рамках Познания. Даже злейшие из врагов Фал-Грижни залюбовались бы им сейчас, когда он стоял в полном одиночестве, могущественный и ужасный даже в час своего падения, готовясь подчинить Природу своей несгибаемой воле.

Наверху пламя бушевало вовсю, а лорд Хаик Ульф изнывал от нетерпения. Он ведь прибыл сюда не затем, чтобы сжечь пустой дом. Да и что за радость — сжечь пустой дом! Демонов Фал-Грижни его гвардейцы уже перебили давным-давно. Бежать не удалось никому из них, все были убиты. Дворец вместе почти со всем своим содержимым был обречен. Огонь уже распространялся сам по себе, карабкаясь на самые верхние этажи, забираясь в глубину кладовых и подвалов. Во дворце было практически нечем дышать — жар, дым и мерзостный запах паленой плоти наплывали отовсюду. Но и этого Ульфу было мало.

Лорд Ульф во главе отряда отборных бойцов метался по всему дворцу, как изголодавшийся волк в поисках добычи. Мертвечины здесь было полно — и сырой, и в жареном виде, — но той великой добычи, овладеть которою он стремился, не было видно нигде. В одну комнату за другой врывался он, светя себе факелом, и не заглядывал только в лабораторию, из которой он распорядился все вынести. Ворвавшись в комнату, он не только светил себе факелом, но и разжигал при его помощи пожар. В двух случаях это доставило ему особенное удовольствие. Одной из подожженных с великой радостью комнат была библиотека, в которой хранились бесчисленные книги и рукописи, собранные Фал-Грижни на протяжении всей жизни. А второй была спальня леди Грижни с кроватью, обтянутой голубым шелком, и заранее приготовленной младенческой колыбелью. Это уничтожение самого драгоценного для хозяев дома усилило ощущение общего триумфа, охватившее Ульфа, но и оно не послужило полноценной компенсацией за отсутствие во дворце самого Фал-Грижни.

Спеша мимо арочных и стрельчатых окон во главе отборных гвардейцев, Хаик Ульф испытывал волнение и обиду. Он направился вниз по винтовым лестницам, он спускался сейчас все глубже и глубже в землю, а над головой у него бушевало пламя. И вдруг, случайно, в подземелье, он среди множества открытых или незапертых дверей обнаружил одну, запертую изнутри.

— Попался, — воскликнул лорд Ульф и тут же добавил: — Если, конечно, не покончил с собой.

Мысль о подобной возможности разозлила Ульфа, и, когда он приказывал своим гвардейцам взломать дверь, в голосе у него слышались злобно-раздраженные ноты. Достаточно крепкая сама по себе, дверь, однако, продержалась недолго под ударами отборных воинов. Когда она слетела с петель, гвардейцы ликующе закричали и бросились было вперед, в комнату, но тут же замерли в изумлении. В комнате, на пороге которой они столпились, стояла кромешная тьма. Не та, которую можно было бы обнаружить в полных дыма подвальных помещениях горящего дворца: тьма здесь была густой, тяжелой, чуть ли не материальной и разве что не осязаемой. Тьма была настолько глубока и густа, что свет факела, который нес в руке Ульф, не проникал в нее, а, напротив, отражался, словно на твердой и гладкой поверхности. Тьма струилась из взломанной двери, грозя, казалось, поглотить их всех, и, словно по команде, гвардейцы разом отпрянули. Ульф тоже, чисто машинально, попятился, но тут же взял себя в руки.

— Он там, — сообщил командор своим не испытывающим по этому поводу особой радости подчиненным. — И он мне нужен. Вперед! — Никто из гвардейцев даже не шевельнулся. — Я сказал: вперед! — яростно заорал Ульф. — Ну!

И вновь гвардейцы не подчинились ему. Они стояли словно загипнотизированные удивительным феноменом. А пока они стояли и глазели на непроглядную тьму, она выползла из взломанной двери и начала мало-помалу заполнять коридор.

— Нашел дураков, — пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь, один из гвардейцев.

— Не только дураков, но и трусов, каких свет не видывал! — яростно огрызнулся командор. — Макаки бесхвостые, марш, куда вам ведено!

И вновь никто из гвардейцев даже не шевельнулся. Ульф остолбенел от бешенства.

— И вы называете себя воинами? Да тьфу на вас! — Он и вправду плюнул на пол. — Вы не солдаты, вы щенки! Эка невидаль — тьма! И это мои отборные гвардейцы, цвет герцогской гвардии? Когда все это закончится, я вышвырну вас со службы. Просите себе милостыню на пропитание или подыхайте с голоду! Ах вы ублюдки, меня тошнит от вас!

Один из гвардейцев осмелился возразить:

— Ни один нормальный человек туда не сунется.

Он указал на разинутую пасть адской тьмы.

— Не суди о других по себе, — презрительно бросил лорд Ульф.

Держа факел в одной руке, а меч — в другой, он вторгся в святилище лорда Грижни. И стоило ему переступить роковой порог, как мир вокруг него стал кромешно-черным и убийственно-жарким. И это не было тем сухим жаром, который можно было бы списать на пламя, бушующее наверху. Жар был влажным, сырым, как в парной. В воздухе сильно пахло дымом и еще кое-чем — то ли плесенью, то ли грибами, — но этот запах заставил лорда Ульфа закашляться. И тут же его вырвало. Факел у него в руке стал в здешней тьме на диво призрачным и туманным. Его пламя горело жалким оранжевым светом, озаряя лишь ничтожно малую часть комнаты. Командор увидел прямо перед собой резной восьмиугольный стол, увидел круг на каменном полу — и больше ничего. Все остальное так и пребывало в непроглядном мраке. Фал-Грижни, разумеется, видно тоже не было, но Ульф почуял присутствие ненавистного ему мага где-то совсем рядом — и ощущение это было таким, что командора бросило в дрожь. Он непроизвольно попятился, потом повернулся и бросился прочь — во взломанную дверь, через которую только что сюда проник. Дверь казалась из глубины комнаты призрачно-серым прямоугольником, словно свет, который должен был проникать сюда снаружи, замер на пороге. А там, за чертой, темнели неопределенно-расплывчатые мужские фигуры.

Хаик Ульф, испытывая невыразимое облегчение, понял, что его люди все же последовали за ним в ужасную комнату, вне всякого сомнения пристыженные брошенным их командиром обвинением в трусости. И у многих из них тоже были факелы. Тьма неохотно отступила на какую-то пару футов — и взорам убийц предстал Фал-Грижни. Черный плащ чародея сливался с окружающей тьмою, однако его бледное лицо и изящные руки сверкали поразительной белизной. Длинные пальцы были широко расставлены. На ледяном лице пламенем торжества и презрения горели глаза. Гвардейцы, глядя на него, разинули рты, кто-то из них даже охнул. Фал-Грижни смотрел на них не шелохнувшись, и никто из ворвавшихся сюда даже не заподозрил, что только что проведенный сеанс Познания высосал из мага всю энергию. Постепенно, по мере того, как сюда, с факелами в руках, подтягивались все новые гвардейцы, кромешная тьма рассеивалась, уступая место кроваво-красному свечению. Теперь Фал-Грижни оказался виден с ног до головы. Предельно напрягая силы, он стоял на мозаичной карте, вмонтированной в пол. Мгновение тянулось молчание, а затем Фал-Грижни сказал:

— Вы опоздали.

Но это ведь могло означать что угодно.

Разинув рты, гвардейцы не без тайного трепета смотрели на чародея. Они не были вполне уверены в том что имеют дело со смертным человеком. Лишь у лорда Ульфа не было на сей счет ни малейших сомнений.

— Вы арестованы, — сказал он Фал-Грижни. — Вы пойдете с нами. И не вздумайте выкидывать ваши номера.

По лицу Фал-Грижни по-прежнему ни о чем нельзя было догадаться.

— Номера, — повторил он бесстрастным тоном.

Ульф махнул мечом, указав магу на дверь.

— Ступайте, — приказал он. Грижни смотрел на него как на пустое место. С таким же успехом он мог уставиться на камень, на щепку, на ком земли. Гвардейцы встревоженно переминались с ноги на ногу. — Вы что, не слышите меня? Может, вы оглохли?

— Никуда я не пойду, — ответил Грижни.

Гвардейцы смотрели на него как зачарованные.

— Если сами не пойдете, то мы вас поволочем, — возразил Хаик Ульф. — Люди решат, что вы боитесь идти на своих двоих, — добавил он в тщетной попытке подбодрить и развеселить собственных воинов.

Гвардейцев и впрямь надо было подбодрить. Великое имя и спокойное могущество Фал-Грижни воздействовали на них. Факелы и мечи у них в руках дрожали.

Грижни не ответил на эту насмешку прямо.

— Да станет тьма моим саваном, — сказал он. — Живым я эту комнату не покину.

— Еще как покинете, — возразил Ульф. — Мы не собираемся убивать вас прямо сейчас. Так просто вы от нас не отделаетесь. Весь мир должен увидеть, как герцог расправляется с предателями. С тем чтобы потом еще долго никому из поганых колдунов и в голову не пришла мысль об измене.

— После моего ухода вам нет смысла бояться Избранных, — равнодушно пояснил ему Фал-Грижни. — Но советую — не слишком докучайте им. Они способны за себя постоять.

— Не в вашем положении советовать что бы то ни было кому бы то ни было. У вас у самого достаточно неприятностей, чтобы не ломать себе голову над чужими. Долго я ждал этого часа, Грижни.

— Я знаю. Вы мелкие людишки — и вы сами, Ульф, и вам подобные. У вас и мысли, и чувства, да и поступки мелких людишек. Но меня это сейчас уже не касается.

— Вот именно, — согласился Хаик Ульф. — Вас касается только то, что произойдет с вами, если вы не пойдете с нами, как вам приказано. И не думаю, чтобы вам хотелось узнать, что в этом случае произойдет.

— А чего я добьюсь, подчинившись вам?

— Вы сохраните жизнь — на некоторое время.

— Но она не нужна мне, — ответил Фал-Грижни. — Я уже достиг цели.

— Что еще за цель? О чем это вы?

Фал-Грижни окинул взглядом гвардейцев, взявших его в стальное кольцо, а затем ответил:

— Вы опоздали и поэтому проиграли. Моя смерть вам не поможет. Слова уже сказаны. Договор уже заключен.

— Что же вы сделали? — заволновавшись и стараясь не выдать этого, спросил командор.

Его гвардейцы и вовсе оробели.

— Тьма, окружающая вас сейчас, густая темень, топившаяся в этой комнате, со временем накроет всю страну, — посулил маг, устремившись взором вдаль, словно в будущее. — Станет жарко и сыро— как здесь сейчас. Тьма ослепит и задушит вас, она высосет ваши силы, вашу смелость и вашу волю. В тени этой кромешной ночи проснутся болезнь и безумие, ибо эта тьма злонамеренна по отношению к роду человеческому. Прямо сейчас она уже взялась за вас и незаметно подтачивает ваши силы. С каждым мгновением вы становитесь все слабее и слабее.

— Хватит! Нам неинтересно слушать весь этот вздор! — перебил его Ульф с притворным возмущением.

Что же касается гвардейцев, то они слушали сейчас в оба, будучи насмерть перепуганы.

— Но мое пророчество на этом не заканчивается, — продолжил Фал-Грижни. — Ночь, приход которой мною предсказан, темная и губительная для всего живого, будет кишмя кишеть существами, которые станут охотиться на вас и на ваших ближних точно так же, как вы сами сейчас охотитесь на меня. Жажду они удовлетворят кровью — вашей кровью и кровью ваших потомков. Там, где воцарится кромешная тьма, они пройдут, торжествуя, — и ваши сыновья расступятся перед ними, отдадут им свое добро, отдадут свою землю, отдадут мир и покой и в конце концов отдадут свою жизнь. Да будет вам известно, что эти существа, что ваши грядущие правители, пусть и не будут они принадлежать к роду человеческому, суть мои порождения!

Фал-Грижни на мгновение умолк, словно ожидая ответа, но никто не произнес ни слова. Хаик Ульф и его гвардейцы как будто онемели. Никогда еще Фал-Грижни не обладал подобным могуществом, никогда еще не излучал такую уверенность. Угрозы, которыми можно было бы пренебречь как бессмыслицей на устах у безумца, звучали с абсолютной убедительностью, с абсолютной проникновенностью, и не поверить им было просто нельзя.

—Тень, — продолжил он с ледяной однозначностью, — родится в самом сердце страны и поползет оттуда в сторону моря. Люди попытаются остановить ее продвижение, но у них ничего не выйдет, потому что наступление этой тьмы остановить невозможно. В конце концов им придется отступить перед нею — отступить вплоть до самого берега. И там, на берегу, они сгрудятся тысячами и десятками тысяч, пока в итоге не набросятся друг на друга, ибо их, наряду с отчаянием, охватит жажда убийства. Самые сильные и безжалостные захватят челны, стоящие на причале, — вот им, возможно, удастся спастись. Многие умрут от руки своих братьев. Остальные просто застынут на берегу, ожидая, пока на них не навалится великая тьма, чреватая существами, в ней обитающими. — Фал-Грижни говорил бесстрастно, как будто не угрожал и не пророчествовал, а всего лишь констатировал факты. — Запомните мои слова, занесите их в письменные анналы и тем самым сберегите до наступления великой тьмы, которую создал я. Такова последняя победа, одержанная мною в этой жизни.

Наконец лорд Ульф обрел дар речи.

— Это страшная сказка для маленьких детей. Никто из нас вам не верит.

Однако сам Ульф поверил, и его люди поверили тоже. Интуиция подсказала им, что так оно все и будет.

Гвардейцы принялись перешептываться, и один из них прорычал:

— А когда? Когда все это случится?

— Никогда, глупец окаянный! — яростно вскричал Хаик Ульф. — Ничего не случится. Только этого колдуна предадут суду, а затем казнят. Пошли, давайте вытащим его отсюда!

— Передайте герцогу, что он потерпел поражение.

— Сами передайте, пока он не вынес вам смертного приговора!

— Мы с герцогом больше не встретимся. Ну ладно, хватит. Мы уже обо всем поговорили.

— Вот именно. Гвардейцы! — вновь воскликнул Хаик Ульф. — Хватайте его!

И вновь его приказ остался невыполненным. Обнаженные лезвия мечей трепетали подобно тростнику при первых порывах урагана, однако никто не тронулся с места.

— Ты спросил у меня, — с тончайшей издевкой произнес Фал-Грижни, — когда все это случится. Ответ мой будет таким: когда звезда загорится в полдень, а львица родит дракона.

— Что за вздор он несет! — пробормотал один из воинов.

— Он рассказывает сны и говорит загадками. Все это ерунда. Он пытается запугать вас! — рявкнул Ульф. — Кронил, — обратился он к своему лейтенанту. — Если ты не выполнишь моего приказа, я собственноручно перережу тебе глотку. И я сделаю это прямо сейчас, в острастку остальным. Клянусь, так оно и будет.

— А может, мы просто-напросто запрем его здесь — и пусть сгорит заживо вместе со своим дворцом, — в отчаянии предложил Кронил.

— Время, о котором я говорю, возможно, отстоит от нынешнего на целые столетия, — сказал Фал-Грижни. — Но это не имеет значения — рано или поздно оно все равно наступит. Но чтобы развеять ваши сомнения, я на вашем примере покажу, что это такое. Для вас это время наступит здесь и сейчас.

И едва маг произнес эти слова, как факел в руке у лорда Ульфа, на миг ослепительно вспыхнув, зашипел и погас. Выругавшись, Ульф швырнул его на пол. Фал-Грижни произнес тихим голосом несколько слов — и точно так же сперва ярко вспыхнули, а потом погасли остальные факелы. Жаркая тьма надвинулась со всех сторон на сбившихся в кучу и перепуганных гвардейцев.

— Прекратите! — бессильно заорал на них Хаик Ульф. — Хватит робеть! Вытащите его отсюда!

Услышав приказ, Кронил бросился было вперед — но тут же его факел, перед тем как погаснуть, вспыхнул так сильно, что гвардейцу опалило бороду и брови.

По мере того как зной загустевал и становился все сильнее, начал раздаваться и какой-то странный гул, по воздуху заклубился дым; воины закричали, вслепую натыкаясь друг на друга, и в смятении остановились. Во влажном и в то же время обжигающе горячем воздухе кое-кто из них уже начал задыхаться. И надо всем этим, чистый и невозмутимый, как всегда, зазвучал голос Фал-Грижни:

— Такая тьма разольется по всему Далиону. Ночь, наполненная ужасом, ночь, не ведающая конца.

Еще один факел вспыхнул и погас. Тени, близкие и гнилостные, надвинулись на гвардейцев, тесня их железными руками, тогда как удушливый дым глубоко проник им в легкие. Один из воинов опустился на пол, лишившись чувств. Другой закричал истерически-высоким, чуть ли не женским голосом. Отчаянно бранясь срывающимся голосом, лорд Ульф неуверенно шагнул в сторону лорда Грижни. В багровом свечении, которое стало уже почти неразличимым, он увидел рядом с собой еще кого-то и понял, что это Кронил. Вдвоем они набросились на Фал-Грижни, который стоял неподвижно, как ледяное изваяние. Они тут же схватили его за руки. Маг тихо произнес несколько слов — и последний факел погас.

— Заткните ему рот, — еле слышно прошептал Хаик Ульф. Он и сам сейчас задыхался.

Гвардейцы пришли в ярость. Почувствовав, что их враг не сопротивляется, один из них бешено рубанул мечом, лезвие которого рассекло черный плащ мага и глубоко впилось ему в плечо. Когда гвардеец извлек меч из раны, тот был обагрен кровью. Грижни и звука не издал. Лишь самую малость обмяк в руках у тех, кто его держал, но остался на ногах.

— Не убивайте его! — заорал Ульф. — Еще не время.

Но гвардейцы не слышали его или не хотели слышать. Еще один воин обрушил на Грижни меч, потом еще один, а затем удары посыпались градом. Сейчас на Грижни набросились уже все, кто проник в комнату; приказы командора они пропускали мимо ушей. Плащ Фал-Грижни потяжелел, пропитавшись кровью. Маг медленно опустился на колени. Голову он по-прежнему держал высоко, а лицо его напоминало посмертную маску, хотя он все еще оставался в живых.

— Вы опоздали, — повторил он. — И поэтому проиграли. — Он говорил так тихо, что гвардейцам приходилось напрячься, чтобы разобрать смысл сказанного. — Опустится тьма.

И взбешенный, и вместе с тем испуганный, один из воинов неуклюже рубанул мечом по горлу их общей жертвы. Лезвие вонзилось между плечом и шеей. Кровь ударила из раны темной струей. Ульф и Кронил отступили на шаг, чтобы их не окатило. Лишившись их поддержки, Фал-Грижни упал лицом вниз на каменный пол; его тело в черном плаще накрыло пологом тьмы мозаичную карту Далиона. Даже в смертный миг он ухитрился прошептать слова заклятия — или, возможно, они прозвучали только в его мозгу, потому что никто из убийц не услышал их. Но тут же одновременно вспыхнули и погасли два последних факела в руках у гвардейцев, погрузив всю комнату в абсолютную тьму — в ту тьму, превыше человеческого разумения, которая лежала здесь раньше.

Оставшиеся во мраке гвардейцы закричали так, как могли бы взреветь на их месте насмерть перепуганные звери. Некоторые из них набросились на неподвижное тело Грижни и принялись вслепую осыпать его новыми ударами в тщетной надежде на то, что, стоит погаснуть последней искре жизни в теле чародея, и в мире восстановится привычный порядок вещей. Большинство воинов принялось бесцельно и безнадежно плутать во тьме. Воздух в комнате стал совершенно невыносимым, наполненный дымом и тем странным запахом, который резко усилился, как только окончательно погас свет. Трое гвардейцев лишились чувств. Остальные начали спотыкаться и падать; они кричали, но изо рта у них вырывалось лишь сдавленное хрипение.

Командор Хаик Ульф умудрился сохранить хладнокровие. Когда погас последний факел и в комнате воцарилась кромешная тьма, он заставил себя остаться на месте. Борясь с естественным импульсом броситься вслепую вместе со всеми остальными к выходу, командор попытался мысленно восстановить план комнаты, чтобы сориентироваться в ней. Он вспомнил расположение мозаичной карты, вспомнил, куда упал Грижни, вспомнил стол и в конце концов вспомнил дверь. И лишь зафиксировав мысленно ее местонахождение, Хаик Ульф двинулся в направлении, которое представлялось ему единственно верным. Идти было нелегко, потому что голова начала уже кружиться от жара и от недостатка кислорода. То и дело ему под ноги попадались безжизненные тела его собственных воинов и он грубо отпихивал их в сторону. Один раз лежащий у него под ногами зашевелился, и Ульф, чудовищно выругавшись, ударил его что было силы. Он почувствовал, как его кулак входит в мягкую беззащитную плоть, услышал сдавленный крик боли. Стиснув зубы, он продолжил путь. И вот он уже завидел призрачно-серый прямоугольник, каким казалась дверь из глубины комнаты.

Ульф радостно рванулся к ней — и споткнулся о тело лежащего без чувств гвардейца. Он упал и в падении ударился головой об угол восьмиугольного стола. Тяжко приземлившись, он застыл в неподвижности. И тело, и голова были разбиты. Он испытывал смертельную усталость и не понимал, что ему делать.

Но скоро отлично развитый инстинкт самосохранения помог командору прийти в себя и он мало-помалу зашевелился. Медленно перевел тело в сидячее положение и сделал паузу, чтобы собраться с силами. Дыхание у него было сбито, ориентироваться в комнате он перестал, голова раскалывалась. Тьма запечатала глаза, а крики и вопли обезумевших воинов заложили уши.

Ульф решил поискать хоть какой-нибудь источник света, но ничего не нашел. Тут рядом с ним споткнулся один из гвардейцев и в падении рухнул на своего начальника. Этот удар выколотил из легких Ульфа последние остатки воздуха, но все же ему удалось выругаться:

— Черт бы тебя побрал!

Узнать его по голосу было сейчас невозможно. Остающийся невидимым гвардеец испустил истошный вопль:

— Колдун! Он здесь! Он живой!

— Да ты что, идиот… — начал было Ульф, но договорить ему не пришлось.

Острое лезвие, просвистев во мраке, впилось ему в тело.

Ульф чудовищно закричал, почувствовав, как из свежей раны хлынула кровь. В ответ на этот крик его ударили снова — и на этот раз меч вонзился в жизненно важные органы.

Говорить Ульф уже не мог. Обливаясь кровью, испытывая невыносимую боль, он, однако же, оставался в сознании и вполне понимал, что именно с ним происходит. Он застонал — и новые удары обрушились на него, жаля, как слепые змеи. На этот раз за дело взялись несколько мечей сразу. Крик переполошившегося гвардейца привлек к себе внимание его собратьев — и теперь они яростно били, крушили, рубили в капусту простершееся на полу тело до тех пор, пока оно не застыло в полной неподвижности. И только тогда его оставили в покое.

Судьба оказалась немилосердна по отношению к лорду Хаику Ульфу — и его беспамятство обернулось лишь обмороком. Очнувшись, он обнаружил, что лежит на полу, весь израненный, однако в здравом уме и ясной памяти. Лежал он, хотя это так и осталось для него неведомым, всего в нескольких футах от бездыханного тела Грижни. В комнате по-прежнему царила непроглядная тьма, однако убийственный жар и грозный треск сверху подсказали Ульфу, что пожар свирепствует уже где-то совсем рядом. Вокруг него раздавались отчаянные крики его гвардейцев, многим из которых так и не удалось выбраться из Черной комнаты. Ответить тем же командор уже не мог, но все же один звук он издал, иронически простонав. При всей своей грубости и жестокости командор Хаик Ульф не был лишен чувства юмора.

Гвардеец Кронил, волей-неволей оставшийся за главного, в конце концов обнаружил дверь.

— Сюда, — призвал он своих товарищей. Но и это прозвучало хриплым шепотом, потому что воздуха в легких у него уже не оставалось. — Здесь выход!

Кое-кто расслышал его слова, подтянулся к Кронилу и, в свою очередь, начал скликать остальных. Но слишком долго оставаться здесь они не посмели, потому что пламя бушевало уже прямо над головой. Кронил с несколькими гвардейцами вырвался из Черной комнаты в коридор.

И как только они покинули колдовскую западню Фал-Грижни, к ним вернулась былая смелость. Здесь было точно так же жарко, точно так же было нечем дышать, но страх, объявший их под покровом противоестественной тьмы, прошел. Одного взгляда оказалось для Кронила достаточным, чтобы понять, что конец коридора, в котором находилась лестница, превратился в огненный ад. Пламя быстро двигалось по направлению к Черной комнате. Единственный путь к спасению пролегал в дальнем конце коридора, причем и этот путь, судя по всему, должен был остаться сравнительно безопасным уже совсем недолго. Кронил в последний раз посмотрел на разверстую дверь Черной комнаты. Там по-прежнему стояла и оттуда по-прежнему просачивалась невыразимая, невозможная тьма. Из этой тьмы доносились отчаянные крики и стоны. Но, как это ни странно, звучали они так, словно раздавались где-то вдали. В последний раз Кронил обратился к своим обреченным товарищам, но никто из них не отозвался из мрака на этот зов. И вот он вместе с немногими спутниками бросился прочь, оставляя позади огонь, тьму, разрушение и гибель.

На бегу Кронил бормотал себе под нос:

— Безмозглые идиоты! Нам ведь было велено взять Фал-Грижни живьем. А теперь за все придется держать ответ. Да Ульф нам за такое руки-ноги поотрывает. — И тут он заговорил в полный голос: — Кому-нибудь известно, где командор? — Никто не ответил. — Должно быть, давно выбрался оттуда. А где домочадцы Грижни?

— Все они мертвы, — ответил гвардеец, бегущий рядом с ним. — Зарублены, сгорели и закололи себя сами. Кроме… — Он помедлил, произносить следующую фразу ему явно не хотелось. — А кому-нибудь известно, куда подевалась его жена?

Глава 20

Хорошо еще, что Ниду был знаком тайный подземный ход, потому что Верран бы одной отсюда ни за что не выбраться. В прошлом Фал-Грижни готовил этот секретный лаз для себя самого. Существование подземного хода давало магу возможность покидать дворец и возвращаться туда незамеченным. Чем и обеспечивалась неожиданность его ночных вылазок в город, которым он во многом и был обязан своей репутацией человека всезнающего и вездесущего. Однако Грижни в своей гордыне и помыслить не мог, что когда-нибудь этим подземным ходом воспользуются для бегства. Поэтому лаз был снабжен всевозможными западнями и ловушками, чтобы остановить непрошенных гостей.

Фонарь в руке у Нида освещал сухой каменный пол, арочный каменный потолок и стены, в которых с неравными интервалами можно было заметить ниши. С виду эти ниши казались весьма невинными, и Верран была застигнута врасплох, когда вскоре после их с Нидом появления в подземном ходе из одной ниши вырвалась и тут же набросилась на нее и на мутанта стая крылатых созданий с клыками и когтями, а также с чрезвычайно ядовитым дыханием. На мгновение все вокруг наполнилось хлопаньем крыльев, блеском кровожадных глаз и истошными криками. Верран тоже закричала и, попятившись, прикрыла одной рукой лицо, а другой живот. Раздалось боевое шипение Нида, и он описал по воздуху широкую дугу фонарем, пламя которого было открыто. Искра задела одно из ужасных созданий, и оно с грохотом взорвалось. На мгновение крупный огненный шар завис в воздухе, затем исчез. Нид, шипя, вновь принялся размахивать фонарем. Искры полетели одна за другой, и одна за другой крылатые твари стали взрываться, превращаясь в огненные шары. Разъяренные и испуганные, они метались по подземному ходу подобно летучим мышам. Одна из них опустилась на плечо Ниду и впилась когтями в его волосатую шею, на время ослепив его мельканием своих крыльев. Тщетно мутант, крутясь всем телом, пытался сбросить с себя мучительницу. Та вцепилась в него когтями, а потом еще и клювом намертво. В конце концов он исхитрился поднести фонарь к самой пасти гадины, зная о том, что ее дыхание представляет собой горючую смесь. Возникший в результате этого взрыв опалил самого Нида — от затылка до сакральных колючек на спине. Яростно зашипев, он принялся вовсю размахивать фонарем. И неистовство мутанта распугало последних гадин, убравшихся в конце концов в ту нишу, из которой они вылетели. Миазмы их ядовитого дыхания еще висели в воздухе. Схватка началась и закончилась всего за несколько секунд.

Нид посмотрел на Верран. Она лежала, скорчившись, на полу, обеими руками обнимая огромный живот. Поняв, что опасность миновала, она поднялась.

— Тебя ранили, Нид, — встревоженно сказала она. — Мне так жаль, дорогой мой. Когда к нам присоединится лорд Грижни, он тебя вылечит. И он будет гордиться тобою, тем, что ты сделал.

Нид, уловив нотки сочувствия в ее голосе, растроганно зашипел. При упоминании имени лорда Грижни его уши затрепетали. Однако он был ранен куда серьезнее, чем сейчас казалось им обоим. В раны, оставленные когтями и клювом, попал яд. Нид взял сверток с рукописями лорда Грижни, который выронил в ходе схватки, и они с Верран продолжили путь.

Нападение крылатой нечисти оказалось лишь первой из опасностей, справиться с которыми Верран помогло присутствие Нида. Именно Нид знал обходной, кружный путь, позволивший им не попасть под удары чудовищных газообразных пальцев, которые, выбиваясь из трещин в потолке, грозили расправиться со странной парочкой. Именно Нид знал, как обойти коварные камни, которые, едва ты ступишь на них, вырывались из пола и взлетали к потолку с такой скоростью, словно ими выстрелили из катапульты. Нид знал, где спрятаны под ногами стеклянные резервуары с ядовитой кислотой и где затаилась неразрываемая паутина. Нид знал, где висят живые провода, наполовину металлические и наполовину телесные, — висят, кормятся, плодятся и выпускают свои смертоносные усики. Он объяснил и показал Верран, как нужно проползти по полу, чтобы избежать взрыва в пространстве, созданном ее мужем и названном отпугивающим вакуумом. Он сумел целой и невредимой провести ее мимо певучих сетей и разинутых мраморных челюстей. А ведь все это грозило им обоим неминуемой гибелью. Леди Верран, и вообще-то нежная и слабая, сейчас пребывала в положении, особенно не подходящем для такого рода испытаний. И лишь мысль о том, что именно такова воля мужа, заставляла ее идти вперед, держась в трех-четырех шагах за спиной у поводыря. Что же касается Нида, то он испытывал страшные мучения. Неистово болела обожженная спина, в которую к тому же попал яд. Он шел, ведомый некою обреченностью, которую его примитивный разум не смог бы назвать роком. Он не понимал, почему его собственное тело внезапно восстало против него и почему его одолевает такая тревога именно теперь, когда главные испытания уже остались позади. Нид пытался скрыть от Верран владеющее им отчаяние и в какой-то мере ему это удавалось. Фонарь у него в руке горел ровным пламенем, а его неуклюжая походка была точно такою же, что и всегда. Его леди по-прежнему могла на него положиться.

А самой Верран вполне удавалось справляться со своими страхами. Разве не Фал-Грижни позаботился о ее побеге? Разве он не пообещал, что сам скоро присоединится к ней? И разве когда-нибудь бывало так, чтобы у него не выходило что-нибудь из задуманного? В туннеле становилось все теплее — и это напоминало Верран, что дворец у нее над головой объят пламенем, но она не сомневалась, что победа в конце концов останется за ее мужем.

И вот Нид довел ее до самого конца туннеля. Выход из подземного хода был тщательно замаскирован кустами. Они, соблюдая все меры предосторожности, вышли и обнаружили, что находятся под ночным небом в саду на другом берегу и в дальнем конце канала Лурейс. Повернувшись, Верран посмотрела поверх деревьев в ту сторону, где остался дворец, и не сдержала крика ужаса. Дворец Грижни навеки погиб; пожар, который бушевал там, остановить было невозможно — и такой пожар наверняка не пощадит ничего. Уже рухнула самая высокая из башен. Пламя вырывалось из-под крыши и самым фантастическим образом отражалось в главном куполе, изготовленном из литого серебра. Орнамент, украшающий крышу, частично обрушился, а частично сгорел, и даже изумрудно-зеленое знамя рода Грижни, горделиво вознесенное над дворцом, было сейчас объято пламенем. В водах канала отражались миллионы огней, миллиарды искр. Многие из соседних причалов были забиты зеваками, на воду спущен целый флот лодок и всевозможных суденышек. Все население Ланти-Юма не усидело по домам, спеша стать свидетелями грандиозного и невероятного события — падения древнего дома Грижни. Многие из них следили за происходящим, разинув рот, и относились к нему как к чему-то, явно превышающему пределы их разумения. Но многие другие откровенно ликовали по поводу победы светской а значит, человеческой власти над всемогущим царем демонов. Пожарище было окружено и полностью блокировано гвардейцами герцога, шлемы и панцири которых в отсветах пламени сверкали столь же грозно, как и мечи. Все гвардейцы стояли лицом к дворцу, чтобы пресечь в корне малейшую возможность побега. Разумеется, посмотреть на канал и на сад в дальнем его конце даже не приходило им в голову.

Лодка, как и посулил Грижни, была привязана неподалеку — маленькое полированное судно с высоким резным носом, легкое и изящное на воде, как лебедь. Сиденья были обтянуты черной кожей, а на дне, как и пообещал Грижни, лежали покрывала. Нид осторожно огляделся по сторонам. Хотя он, покидая подземный ход, и загасил фонарь, света вокруг было предостаточно: ночь озарял пожар во дворце Грижни, кроме того, фонари и факелы горели на всех лодках, с которых любовались грандиозным зрелищем горожане. Но взгляды всех были неотрывно прикованы к полыхающему дворцу — Нид удовлетворенно кивнул головой. Верран тут же вышла из потайного места в кустах. С такой уверенностью, как будто она все это не раз репетировала, она подошла к лодке, волоча по грязной воде подол платья, с удивительной легкостью и ловкостью спустилась на судно, свернулась клубочком на дне и прикрылась покрывалами. До сих пор события развивались в точности так, как предсказывал ее муж. Нид влез на борт, и теперь, когда Верран больше не видела его, позволил себе расслабиться. Потом отложил в сторону сверток, взялся за весла и начал грести.

Черная лодка скользила по водам с акробатической легкостью, как будто ее владелец дал ей волевой наказ как можно быстрей и безопасней доставить пассажиров к месту назначения. Ни зеваки, ни гвардейцы не обратили на беглецов внимания. Нид сидел нахохлившись и низко опустив голову — в равной мере и от усталости, и из хитрости. Лишь один раз поднял он глаза, поглядев на объятый пламенем дворец, и изо рта у него вырвалось горестное шипение. Звериный инстинкт, оказавшийся куда вернее доводов разума, которыми руководствовалась Верран, подсказал ему, что Фал-Грижни непременно погибнет. Жаркие воздушные волны накатились на него со стороны дворца, отозвавшись в обожженной спине новой болью. Мутант еще ниже пригнул голову и еще крепче вцепился в весла. И когда они проплыли мимо пожара, ночь стала прохладнее и темней, да и шум всеобщего ликования остался позади. Нид понял, что проплывает уже приграничными каналами Ланти-Юма.

Лодка скользила по водам; в воздухе пахло травами, цветами, дымом и отчаянием. Ее пассажиры не привлекали к себе внимания — население Ланти-Юма глазело на грандиозный пожар. И вот лодка вплыла в обширную тень крепости Вейно. С обеих сторон над шлюзом горели фонари. Шлюз, как и предупреждал Фал-Грижни, оказался закрыт — здесь никого не впускали и не выпускали.

Нид ввел судно в небольшую гавань и быстро направил его к сторожевому посту. Могло показаться, что здесь никого нет. Жалкие окрестные домишки стояли с темными окнами, оттуда не доносилось ни звука, в воздухе пахло нищетой. Слышно было только, как плещет вода в канале. Мутант выбрался на причал, вынес и положил рядом с собой сверток, затем помог выбраться леди Верран.

— Здесь кто-то должен быть, — сказала Верран, но ее нежный голосок прозвучал неуверенно. — Он сказал, что непременно кто-то будет.

Нид поднял голову, принюхался и, развернувшись, оказался лицом к лицу с густой тьмой, лежащей от него по правую руку. Оттуда послышался тихий свист, а затем из дверного проема, в котором он прятался, наблюдая за прибытием лодки, вышел какой-то мужчина. Он оказался молод, высокого роста и атлетического сложения, хотя, пожалуй, уже переходящего в полноту, его мясистое лицо было довольно благообразно. Молодой человек был одет в форму герцогской гвардии.

— Вы опоздали, — без обиняков начал он. — Мне сказали, что вы появитесь еще час назад. Или вы не понимаете, какому риску я подвергаюсь, дожидаясь вас?

— Мы прибыли, как только смогли, — сказала Верран. Вид этого странного человека, на котором была форма заклятых врагов ее мужа, рассердил и расстроил Верран. — Вы гвардеец Ранзо?

— Он самый. Послушайте, вам следует знать, в какой вы опасности. Пока я тут стою, прошли три разных патруля, и все спрашивали у меня, не попадались ли вы мне на глаза… — Не закончив своих пояснений, Ранзо бросил первый пристальный взгляд на Нида и пришел в изумление. — А это еще что такое?

— Это проводник, которого послал со мною муж.

— Нечто среднее между обезьяной и ручным медведем. А что у него со спиной?

— Его ранили. Прошу вас, — взмолилась Верран. — Прошу вас, пропустите нас. Вы ведь откроете нам шлюз?

— Нет, этого делать я не собираюсь. Я пропущу вас вон через это. — Он указал на маленькую дверцу в городской стене; таких дверец было по всему периметру стены великое множество. — По ту сторону вас дожидается экипаж и там же найдется продовольствие. Я все предусмотрел, так что беспокоиться вам не о чем. Но сам я рискую ради вас головой, вы это понимаете?

— Фал-Грижни этого не забудет.

Произнося это, Верран, конечно, не знала, что в эту минуту залитый кровью труп ее мужа сгорает в пламени пожара.

— Правда? Но я на это не рассчитываю. Вы понимаете, что случится со мной, если меня уличат в том, что я вам помогаю? — Ответа не последовало, и он добавил: — Я уж не говорю о том, во сколько мне обошлись экипаж и продовольствие. И после всего этого не удостоить меня даже мимолетным взглядом?

Верран по-прежнему ничего не ответила, а Нид предостерегающе зашипел, почуяв в словах гвардейца нечто недоброе.

— Когда я иду на такого рода риск, я имею право потребовать, чтобы это оценили. Я ведь вам, знаете ли, не слуга. И помогать вам вовсе не обязан.

— Лорд Грижни наверняка оценит…

— Лорд Грижни, если хотите знать, на данный момент, скорее всего, погиб!

— Это неправда!

— А если еще не погиб, то его казнят через несколько часов. Так как бы вы на моем месте…

— Это ложь. — В словах леди Верран прозвучало столько страсти, что гвардеец в недоумении посмотрел на нее. — У лорда Грижни все в порядке!

Поглядев на ее ставшее смертельно бледным лицо, Ранзо решил не продолжать спора на эту тему.

— Так или иначе, речь идет о том, что я у вас не на жалованье.

— Ну и что же?

— Я уже сказал, что ко мне отнеслись несправедливо, — рассерженно пояснил Ранзо. — Меня в любую минуту могли, да и могут убить, но вам это безразлично, верно, леди? То, что я делаю, стоит куда больше того, что мне заплатили.

— Такими делами занимается мой муж…

— Вашего мужа здесь нет. А вы есть. Так что давайте не тратить времени понапрасну. Сколько у вас с собой денег?

— Я не… у меня нет… — залепетала Верран.

— Не понимаю, вы хотите выбраться из города или не хотите? А если хотите, то извольте со мною немедленно расплатиться.

— Сколько же вы просите? — с трудом сдерживая слезы, осведомилась Верран.

— Я же сказал, давайте не будем терять времени понапрасну. Наверняка вы бежите из города не с пустыми руками. Как насчет драгоценностей? Может, они зашиты в платье? — Он нагло осмотрел ее с ног до головы. Потом ткнул ей большим пальцем в живот. — Настоящий? Или вы туда что-то спрятали?

Верран отпрянула, но стражник, взяв ее за плечо, придержал ее на месте. Однако тут к ней вернулась всегдашняя храбрость.

— Руки прочь! — сказала она. — Я уж прослежу за тем, чтобы вас посадили в клетку и утопили в Большом болоте.

На мгновение Ранзо растерялся. Но затем, окинув еще одним взглядом ее беззащитную фигурку и вспомнив о том, что ее мужа уже убили или взяли под арест, решил, что ему ничего не угрожает.

— Что ж, давайте посмотрим, что у вас там, — оскалился он и начал шарить руками по ее платью.

Прежде чем Верран успела хотя бы вскрикнуть, Нид рванулся вперед. Одной лапой он отшвырнул свою госпожу в сторону. Другою — обхватил гвардейца и притянул его вплотную к себе — к разинутому, грозно шипящему рту с торчащими из него клыками. Охнув, Ранзо с трудом разомкнул этот захват и отскочил в сторону. Одновременно он выхватил из ножен широкий палаш. Какое-то мгновение человек и мутант смотрели друг на друга с расстояния в несколько футов.

— Нид, нельзя! — крикнула Верран, но ее спутник не обратил на это никакого внимания.

Яростно зашипев, мутант бросился на противника. Ранзо взмахнул кинжалом, и из плеча у Нида брызнула кровь. Зашипев от внезапной боли, мутант, однако же, не отступил и не отступился. Его напор прижал гвардейца к стене ближайшего дома. Через мгновение лицо Ранзо залилось кровью: клыки Нида распороли ему правую щеку. Схватив растерявшегося противника за горло, Нид повалил его наземь. Падая, тот сильно ударился головой о камень, несколько раз дернулся и затих.

Верран перевязала рану Нида шелковым шарфом, но кровь проступила через тонкую ткань почти сразу же.

— Обопрись о меня, — сказала она. — И пошли отсюда, пока он не очухался.

Но мутант совершенно вышел из повиновения. Если бы он обладал даром речи, он сказал бы Верран, что этот гвардеец не очухается уже никогда.

— Я сама понесу сверток, — сказала Верран.

Но Нид воспротивился и этому. Судя по всему, он относился к вещам, врученным ему господином, как к священному бремени.

— Остается надеяться, что он не солгал насчет экипажа.

Они подергали дверцу и обнаружили, что она заперта. Пока Верран ломала голову над тем, как быть дальше, Нид тщетно впился в деревянную дверцу клыками.

— Это не поможет, — сказала Верран. — Она слишком массивная. У этого человека при себе должен быть ключ. Я… да, я сама поищу его, — сделав над собой усилие, сказала она. — Если, конечно, он не очнется.

Верран присела на корточки возле неподвижно застывшего гвардейца. На мгновение ее парализовало тошнотворное отвращение, но затем она осторожно отстегнула от пояса Ранзо кожаный кошель. Он не шевельнулся — и тут ей впервые закралась в голову мысль о том, что, возможно, она обшаривает мертвеца. Задрожав, она отпрянула от бездыханного тела.

В кошельке нашлась серебряная монета, немного мелочи, вошебойка, пара дешевых игральных костей, изготовленных из дерева, и брелок, на котором болталось с полдюжины ключей. Верран вынула из кошелька ключи, оставив нетронутым все остальное. Самый большой и заржавленный ключ оказался тем, который она искала. Он подошел к замку, однако не повернулся в нем. Понадобилась вся сила Нида, чтобы дверь наконец удалось отпереть. За нею открылась глухая тьма, лишь в самом конце которой горел слабый огонек. Верран крепко взяла Нида за лапу, и он обрадованно зашипел. Вдвоем они прошли под городской стеной, толщина которой составляла шестнадцать футов. Дверью в дальнем конце коридора служила железная решетка, сквозь которую еле пробивался свет звезд. Нид откинул проржавленный засов, и решетка — на этот раз без труда — отворилась.

— Надеюсь, он не солгал про экипаж, — еще раз сказала Верран, переступая через порог.

Как выяснилось, гвардеец и не солгал, и солгал одновременно. Средство передвижения им действительно было приготовлено, но это оказался вовсе не экипаж, о котором он столько толковал. Беглецов дожидалась открытая деревянная телега, в которую была впряжена тощая серая лошаденка, наверняка самая великовозрастная, самая низкорослая и самая печальная представительница своей породы. Кляча посмотрела на них унылыми глазами и астматически заржала.

— Не может быть, чтобы такое приготовил для меня лорд Грижни, — воскликнула Верран.

И она не ошиблась. Но деньги, заблаговременно выданные Фал-Грижни гвардейцу Ранзо на приобретение комфортабельного экипажа на конной тяге и запаса продовольствия, тот просадил за игорным столом в местной таверне. Время от времени Верран забывала о том, как слабо разбирается ее муж в делах и нравах простых людей, но сейчас она вспомнила об этом.

Верран взяла в руки поводья. Не по росту огромная голова клячи уныло поникла, загривок ее был изъеден чесоткой, половина хвоста отсутствовала. Верран подумала, хватит ли у клячи сил тащить телегу, и попыталась не думать о том, что будет в противном случае. Если бы ей был ведом хоть один из заговоров мужа, с помощью которых молодость и сила возвращаются старым и немощным! Но он никогда не предлагал научить ее своему искусству, считая это ненужным, а она не догадалась попросить его. Но сейчас было уже слишком поздно.

Верран кое-как умостилась на неудобный облучок. Нид, усевшись рядом с ней, взял поводья. Заговор, возвращающий силу, пригодился бы сейчас Ниду не меньше, а может, и больше, чем лошади, хотя он из последних сил старался это скрыть. А силы у него и впрямь оставались самые последние, причем и они быстро шли на убыль. Яд, попавший через спину в кровь, распространился по всему телу. Раненое плечо болело, ему необходим был полный покой. Мутант, устало зашипев, тронул поводья — и кляча с явным неудовольствием тронула с места.

У них за спиной оставалась крепость Вейно. Перед ними были не то хижины, не то небольшие домики, в последние годы появившиеся по другую сторону городской стены. Дорога вилась по полям и лугам, на которых крестьяне выращивали пшеницу и пасли овец, а затем описывала круг у подножия горы Морлин. На вершине горы стоял замок Ио-Веша, представляющий собой родовое гнездо Уэйт-Базефов. В ясные дни этот замок можно было разглядеть из города Ланти-Юм. Обогнув замок, дорога шла мимо отдельных хуторов и одиноких хижин, а затем упиралась в гранитный массив, называвшийся просто Скалы, и, повернув, тянулась по продуваемой всеми ветрами пустоши Гравула. Здесь дорога как таковая заканчивалась, разбившись на множество троп и тропок. Самая широкая из них вела на север, в Назара-Син — область, сравнительно часто посещаемую людьми. Остальными дорогами практически не пользовались, поскольку они вели в неизведанные внутренние земли. Жизнь на огромном острове Далион развивалась главным образом в прибрежных городах-государствах, среди которых Ланти-Юм был и самым древним, и самым красивым. Внутренние районы были не изучены и не заселены цивилизованными людьми. Тамошние обитатели поддерживали подобный порядок вещей и встречали случайных путников далеко не с распростертыми объятиями. Сравнительно ровные и широкие дороги связывали между собою лишь прибрежные города, тогда как все остальные были почти непроезжими, порой и непроходимыми, а в плохую погоду имели тенденцию исчезать вовсе. Именно по такой дороге и везла теперь дряхлая кляча Верран и Нида.

Много часов они тащились в ночной тьме. У Верран появилось время обо многом задуматься, и она так и сделала, от чего ее страхи только усилились. Во-первых, необходимо было считаться с возможностью погони. Кет Ранзо рассказал о том, что три различных патруля осведомлялись о беглянке. Интересно, откуда у них взялись такая стремительность и такая уверенность? Откуда им было знать, какой именно маршрут изберет она в своем бегстве, к каким воротам устремится? И главное, как им удалось прибыть на место встречи с Ранзо раньше нее самой? Если они способны перемещаться на такой скорости, то наверняка для них не составит труда догнать ее сейчас. Простодушной Верран, даже не пришло в голову, что Ранзо мог солгать, набивая цену.

По мере того как шло время, мысли Верран становились все мрачнее. Что же, терзалась она, стало с Фал-Грижни? С тех пор как она столкнулась с результатами житейской непрактичности мужа, которая свидетельствовала о его уязвимости, она в полной мере осознала размеры угрожающей ему опасности. При всем своем блеске, при всей своей мудрости, он не был всемогущим. «Да какая разница, — тщетно внушала она себе. — Так или иначе, Фал-Грижни все равно одержит победу».

И наконец, Нид. Несчастный мутант страшно мучился и слабел буквально час от часу. Ему все труднее становилось орудовать кнутом, заставляя лошадь тащить телегу. И хотя ему позарез требовалось отдохнуть, он категорически отказывался передать вожжи Верран. Много раз за ночь она предпринимала такие попытки — и неизменно сталкивалась с отчаянным сопротивлением. Все ее жесты и негодующие возгласы оставались тщетными. Нид в ответ шипел и не выпускал поводья из лап.

Небо на востоке начало светлеть. У Верран затекло все тело, она страшно устала, ее поташнивало. Ребенок сучил ножками у нее в животе, причиняя дополнительное беспокойство. Вопреки всему этому ей удалось забыться легкой дремотой, причем она продолжала сидеть прямо в тряской телеге. Когда она проснулась, бледное зимнее солнце уже сияло на синем небе. Перед ней расстилалась безлюдная пустошь Гравула. Резкий свежий ветер хлестал по сероватым холмам и чахлым кустам, насквозь продувал он и узкую дорогу меж высоких скал. Телега стояла на месте, потому что Нид спал. Голова его упала на грудь, и вожжи выскользнули из лапы. Утреннее солнце нещадно жгло его и без того обожженную спину, и это зрелище заставило Верран содрогнуться от ужаса и сострадания. Лошадь терпеливо пощипывала клочья пожухлой травы на обочине и время от времени принюхивалась к земле в тщетной надежде найти что-нибудь более питательное.

Верран решила предоставить Ниду возможность еще отдохнуть. Она почувствовала голод и принялась обшаривать телегу в поисках продовольствия, о котором толковал Ранзо. Она и впрямь скоро нашла еду, правда оказавшуюся столь же вонючей и ни на что не годной, как и сама телега. Рядом со свертком, в котором хранились драгоценные записи Фал-Грижни, лежала отсыревшая сумка, в которой Верран обнаружила несколько ломтей черного хлеба, горсть черствого печенья, маленькую колбаску, голову сыра, пару луковиц и кожаную фляжку с вином. Один взгляд на все это отбил у нее аппетит. И все же она заставила себя пожевать хлеб. Ей отчаянно захотелось домой. Ветер Гравулы был одновременно освежающим и пронзительным. Дрожа от холода, Верран отхлебнула вина, оказавшегося слишком разбавленным, чтобы им можно было согреться.

Трава и кусты вольно покачивались на ветру. Недалеко впереди возвышались утесы, именуемые в народе Гранитными старцами, — в их устремленной к небу симметрии и впрямь было нечто мистическое. Большинство из них представляло собой гигантские гранитные призмы, которые ни в коем случае не могли бы возникнуть естественным образом. Молва утверждала, будто эти камни обозначают вход в преисподнюю. Считалось, что здесь обитают призраки, и Верран не хотелось бы оказаться в этих местах под покровом ночи. Она обернулась и окинула взглядом пространство до самой линии горизонта. Там что-то движется? Или ей почудилось? Кажется, кто-то верхом на коне… Гвардеец герцога? Нет, по склону холма бежало всего лишь какое-то животное. Время было двигаться дальше. Верран не без труда растолкала Нида. И после сна вид у него был удручающе страдальческий. Она предложила ему поесть, но он отказался. Она с тревогой смотрела на мутанта, пока он брал в лапы вожжи. Лошадь по-прежнему щипала траву. Если она и понимала, чего от нее ждут, то виду не подавала. Нид щелкнул кнутом и угрожающе зашипел. В ответ кляча недовольно фыркнула и продолжала жевать. Нид зашипел свирепо и принялся хлестать клячу по облезлым бокам со всей силы, которой у него, впрочем, оставалось немного. Наконец животина соизволила тронуться с места. Нид устало откинулся назад и на этот раз без всяких возражений передал поводья своей спутнице.

Верран удивило, как трудно править телегой. Поводья выскальзывали из ее неопытных рук. Кляча, почуяв неискушенность возницы, начала проявлять норов, то ускоряя, то замедляя шаг по собственной воле. Иногда она бежала вперед на диво прытко, а иногда разве что не замирала на месте. Верран никак не удавалось с ней справиться, и путешествие продолжалось в неровном ритме, сопровождаясь рывками, от которых у бедной Верран стучали зубы. И она не смогла скрыть радость, когда Нид, немного оправившись, вновь забрал у нее поводья. После этого они проехали весь день. Нид так и не притронулся к пище. Когда Верран предложила ему выпить вина, он с радостью согласился, но, едва распробовав, с отвращением выплюнул вино на дорогу. Затем посмотрел на Верран жалобно и с надеждой. Она почувствовала, что на глаза ей наворачиваются слезы. Помочь несчастному мутанту она была бессильна.

— Прошу тебя, Нид, выпей вина, — взмолилась она. — Это пойдет тебе на пользу. Воды нет, дорогой мой. Я уверена, что и лорду Грижни хотелось бы, чтобы ты выпил.

Уши Нида вяло шевельнулись. Он с шумом выдохнул воздух из легких и устало тронул поводья. Он хрипел, и это крайне не нравилось Верран. Язык, торчащий у него из открытого рта, казался сухим и сморщенным.

Стемнело, однако Нид продолжал путь, не щадя ни лошади, ни самого себя. Он не отрываясь смотрел на залитые лунным светом холмы — на целую гряду зубчатых холмов и скал, нависающих над пещерами Назара-Син, целью их пути. Дорога стала еще уже, почва еще каменистей. К полуночи Верран решила немного поспать. На этот раз она пристроилась на грубых досках в задней части повозки, подперев щеку рукой. Просить Нида остановиться и устроить привал было бы бессмысленно. Погрузившись в своего рода ступор, он теперь вообще никак не реагировал на ее слова. Последними звуками, которые услышала Верран перед тем, как провалиться в сон, были скрип тяжелых колес и периодическое пощелкивание кнута.

И вновь наступило утро — точно такое же, как предыдущее. Проснувшись, Верран обнаружила, что все тело у нее разболелось и затекло, а телега стоит на месте. Нид обмяк на облучке, а кляча добывала себе пропитание. По траве пробегали порывы холодного низинного ветра, в холодном небе стлались низкие тучи. И вновь Верран кое-как утолила голод скудными припасами, заготовленными гвардейцем Ранзо, и вновь отогнала от себя нарастающий страх. В конце концов она перебралась на передок телеги, чтобы разбудить Нида. На слова и крики он не отвечал, и ей окончательно расхотелось тревожить несчастного мутанта, которому необходимо было отдохнуть. А поскольку оставаться и дальше на месте не имело смысла, Верран решила править сама. Если ей удастся оторвать ленивую скотину от скудного пастбища, то Нид может еще поспать. А если кляча заупрямится, то — и тут челюсти Верран крепко сжались — она заставит ее пожалеть об этом. Очень осторожно, чтобы не разбудить Нида, Верран потянулась за поводьями, лежащими там, куда они выпали из лап мутанта, то есть у его ног. Нид не пошевелился, и что-то заставило Верран пристально взглянуть ему в лицо. Глаза мутанта были закрыты. Губы развалились, обнажив клыки, вяло поблескивающие на утреннем солнце. Нид вроде бы не дышал.

Верран почувствовала, как у нее самой перехватило дыхание. Не может быть, чтобы он умер! Она отказывалась в это поверить.

— Нид, проснись! — воскликнула она, а затем Принялась отчаянно трясти его. — Пожалуйста! Нид! Проснись!

Под ее натиском мутант сполз с облучка и застыл все в той же неподвижности. Верран какое-то время в ужасе смотрела на него, а затем и сама слезла с облучка и склонилась к нему.

Она делала все, что могла, лишь бы ему стало поудобней. Она перевернула его на бок, она промыла его обожженную спину вином, не найдя никакой другой жидкости. Раны на теле мутанта частично запеклись, а частично загноились; засохшая кровь слиплась с лохмотьями серого плаща в общую кашу. Должно быть, эти раны причиняли мутанту жуткую боль, и все же, когда Верран промыла их, он даже не шевельнулся. Приложив руку к его груди, она не почувствовала сердцебиения. Нечего было обманывать себя — Нид умер или вот-вот умрет. Слезы хлынули из глаз, и Верран смахнула их тыльной стороной руки.

— Ах, бедняжка Нид, — совершенно убитым голосом прошептала она. — Какое несчастье! — Она ласково разгладила густую шерсть у него на щеке. — Ты отправишься со мной в Назара-Син, — пообещала она. — Там о тебе сумеют как следует позаботиться. Но если ты так и не проснешься, то тебя с почетом похоронят. Сам лорд Грижни по приезде споет в память о тебе шесть прощальных куплетов.

Она, понурив голову, стояла в телеге на коленях возле тела Ни да.

Немного погодя, мертвенно-бледная и с тяжестью на сердце, Верран пересела на облучок, взяла поводья и, подражая Ниду, зашипела на клячу. Та и ухом не повела. Верран прикрикнула на нее с тем же результатом или, вернее, без малейшего результата. Она нехотя взяла кнут и обрушила на спину клячи первый удар, но та его, казалось, даже не заметила. Во второй раз она ударила посильнее. Кляча, фыркнув, продолжала щипать траву. И тут в мозгу у Верран сломалась какая-то таинственная перегородка. Впервые в жизни ее охватила бешеная безграничная ярость. На мгновение она даже забыла о том, где находится. Встав во весь рост, она принялась неистово нахлестывать лошаденку, используя всю силу, остающуюся в ее изящных ручках. Стегая ленивую скотину, она одновременно орала на нее, охваченная ненавистью, о наличии которой в своей душе до сих пор даже не подозревала. Осыпаемая ударами кляча выгнула спину, крепче вжалась копытами в землю, но, словно издеваясь над Верран, продолжала щипать траву. Верран могла стегать ее сколько заблагорассудится, тронуться с места животина не соизволила.

Она отшвырнула кнут в сторону. По-прежнему охваченная яростью и при этом начисто игнорируя собственное положение, она беззаботно спрыгнула с телеги — да, чересчур беззаботно. Она тяжело приземлилась, острая ударная волна пробежала по ногам и по позвоночнику. И тут же, словно бы в острастку, нахлынула боль. Верран ухватилась за край телеги и постояла с закрытыми глазами, делая глубокие вдохи, пока спазм не прошел. Кляча наблюдала за ней с вялым интересом, потом снова потянулась к траве. Верран подошла к скотине, обхватила ее руками за голову и с силой потянула в сторону от травы. Кляча, фыркнув, закачала огромной головой, стараясь заставить Верран разжать хватку. Верран сжала маленький кулачок и изо всех сил стукнула скотину по носу. Лошадь, наконец разозлившись, одним резким движением высвободилась и ударила Верран головой. Верран, пролетев несколько футов, приземлилась на спину, успев обеими руками накрыть живот. Подняться с земли она даже не попыталась. Боль вспыхнула с новой силой и одновременно с этим из глаз брызнули слезы, сдерживать которые стало невозможно.

Верран лежала на каменистой, едва поросшей травой земле пустоши Гравула и всхлипывала от горя, беспомощности и нарастающего страха. Она оплакивала всю боль, всю обиду, всю ярость. Она оплакивала свое горе из-за смерти Нида и свою тоску по Фал-Грижни, свою ненависть к кляче. Оплакивала потерю Ланти-Юма и всей прежней жизни. Она молотила кулачком по земле, орошаемой ее слезами. Она плакала до тех пор, пока у нее не разболелось горло, не распух нос и не разболелась самым отчаянным образом голова. И когда наконец она наплакалась вдосталь, до полного изнеможения, когда на смену рыданиям пришли сдавленные вздохи, она обнаружила, что по-прежнему лежит там, куда упала, и что никто не придет утешить ее, никто ее даже не заметит. Муж и родители, друзья и слуги, — все остались вдали или умерли. Она могла бы плакать до тех пор, покуда камень здешних скал не подточат ее слезы, и все равно бы никто не услышал ее — никто, кроме клячи, которой нет до нее никакого дела. Все это казалось ей просто-напросто непредставимым. До сих пор, стоило ей заплакать, как все сразу же торопились утешить ее, и она по-прежнему не могла осознать, что на сей раз дело обстоит иначе. Но взгляд на безлюдную пустошь, на равнодушную клячу, на залитое солнечным светом, но холодное небо в конце концов убедил ее, что все именно так, — впервые в жизни она предоставлена только самой себе.

Верран медленно села, все еще всхлипывая. Время шло, а ведь с каждым новым часом вероятность появления погони только увеличивалась. Нельзя же лежать здесь, плача как младенец, она просто не может позволить себе такую роскошь. Верран осторожно поднялась и подошла к телеге. Лошадь по-прежнему не обращала на нее внимания, и Верран вынужденно призналась себе в том, что у нее недостает силы или умения с ней управиться. Значит, дальнейшую часть пути ей придется проделать пешком — другого выхода у нее нет. Но это означало бросить Нида. Верран вновь поглядела на неподвижного мутанта. Она не понимала, жив он или мертв. Но после всего, что он сделал ради нее, могла ли она бросить его и уйти одна? Что, если он все-таки жив? Что, если она оставит его, а он придет в себя и обнаружит, что его бросили, оставив наедине со страданиями полностью беспомощным? Разве так следует вознаграждать отвагу и самоотверженность?

— Прошу тебя, Нид, — прошептала она. — Если ты жив, дай мне знать, и я останусь с тобой. Только сделай что-нибудь. Пошевелись. Начни дышать. Ну хоть что-нибудь.

Никакого ответа не последовало. Мутант лежал или в коме, или действительно мертвый. Верран подождала еще, она не сводила взгляда с его — сейчас спокойного — лица. Ветер Гравулы обдувал ее, и она начала дрожать от холода. Прошел час, а Нид по-прежнему не шевелился. В последний раз она положила руку ему на запястье, а потом на снабженное колючкой горло. Пульса не прощупывалось ни здесь, ни там.

— Нид, мне нельзя оставаться. — Она говорила медленно и четко — так, словно он мог ее услышать. — Ты и сам знаешь, что мне нельзя оставаться. Мне не хочется бросать тебя, но у меня нет другого выбора. Мне страшно жаль, но я надеюсь, что ты поймешь. Когда я найду обитателей пещер, я пошлю кого-нибудь к тебе на помощь. Мой дорогой, это произойдет уже очень скоро. Обещаю тебе: очень скоро.

Голос Верран дрогнул и больше она не произнесла ни слова. С великой на этот раз осторожностью она спустилась с телеги.

Телега остановилась намертво в той точке, где дорога разбегалась на великое множество троп и тропок. Одна из самых широких троп тянулась по направлению к Назара-Син. Верран не знала, где надо искать вход в пещеры, — ведь ее должен был доставить туда Нид. Теперь ей оставалось лишь положиться на собственную наблюдательность и удачу.

Она подумала, не распрячь ли лошадь. Вынужденная тащить за собой телегу, она не сумеет прокормиться. Как ни противно было ей упрямое животное, она не хотела обречь его на голодную смерть. Но что, если Нид проснется и захочет поехать дальше? Верран покачала головой. Пора посмотреть правде в глаза. Нид никогда не проснется. Она распрягла клячу. Обретя свободу, животное на миг тупо уставилось на свою освободительницу, затем вновь опустило голову и принялось щипать траву. Верран подошла к телеге и сняла с нее сумку с припасами. Нид лежал неподвижно. В последний раз она положила руку ему на грудь и не обнаружила ни малейшего признака жизни. Она собралась в дорогу, но тут ей вспомнились слова Фал-Грижни: «Проследи за тем, чтобы мои записи сохранились… Им цены нет». Верран вернулась к телеге и взяла сверток, в котором были книга, пергаментный свиток, стопка бумаг и золотая табличка. Помедлив мгновение, она положила весь сверток в сумку с припасами — к сыру и одной-единственной колбасе.

— Прощай, мой дорогой друг, — нежно сказала она Ниду.

Значит, ему было не суждено довести ее до цели. Взвалив котомку на плечо, Верран в одиночестве отправилась в путь по пустоши.

Ей пришлось идти дальше и дольше, чем показалось вначале. Холмы были вроде бы рядом, однако понадобился целый день, чтобы подойти к их подножию. Верран не привыкла к длительным пешим прогулкам. И ноги, и спина у нее отчаянно разболелись. Сумка у нее на плечах, казалось, становилась тяжелее с каждым новым шагом, что было прямо-таки парадоксально, потому что на самом деле Верран за день съела почти все, что там было. Вечер застал ее на крутой тропе, по которой ни за что не могла бы подняться телега. Ночь она проспала на свежем воздухе, закутавшись в плащ и кое-как пристроившись на безветренной стороне холма.

Настало утро — и Верран съела последнее, что у нее оставалось. Стиснув зубы, она продолжила путь вдоль лишенных растительности холмов, столь же одинаковых и бесконечных, как морские волны. Ничто кругом не намекало на то, что сюда хоть когда-то ступала нога человека. Ближе к полудню ее внимание привлекло к себе какое-то движение у самой линии горизонта, и Верран опустилась наземь и спряталась в траве. В нескольких сотнях футов ниже того места, где она затаилась, проехал отряд всадников в расшитых золотом зеленых мундирах герцогской гвардии. Ее они, судя по всему, не заметили. Верран лежала не шевелясь, а ее бурый плащ сливался по цвету с прошлогодней травой. Пока она наблюдала за гвардейцами, они остановились, о чем-то посовещались, потом развернулись и помчались по тропе, ведущей в сторону моря.

Верран неохотно поднялась с земли и продолжила свои поиски наугад. Ни плана пещер, ни какого-нибудь намека на то, где может находиться вход в них, у нее не было, и она начала осознавать, что могут пройти долгие недели, прежде чем она сумеет отыскать его. Приставленный к ней в качестве проводника Нид, очевидно, умер, а здешняя пустошь была к пришлым и невежественным далеко не ласкова. Время проходило, Верран начала испытывать сильный голод. Ее припасы кончились, а здесь, в холмах, разжиться было нечем. И опять нахлынула — правда ненадолго — острая боль. Ветер дул, Верран дрожала от холода, размышляя, не суждено ли ей бродить в одиночестве, так никого и не встретив, до тех пор, пока она не умрет от голода и истощения.

Но Верран ошибалась в своих предположениях и догадках. Холмы вовсе не были необитаемы, и невидимые глаза уже много часов наблюдали за нею.

Весь день она пробродила, испытывая все усиливающиеся страх и растерянность. Когда ветер стал еще холоднее и на холмы опустились сумерки, она поняла, что, скорее всего, ей придется скоротать еще одну ночь под открытым небом, в полном одиночестве и без пищи. В отчаянии она опустилась наземь. Сама о том и не подозревая, она находилась сейчас всего в двух сотнях ярдов от одного из самых замаскированных входов в пещеры.

И тут началось. Острая боль пронзила все ее тело — боль куда острей всего, что ей доводилось испытывать до сих пор. Закричав, она обхватила себя руками. Боль пошла на убыль. Ее ребенку предстояло родиться еще через три недели, но Верран почувствовала, что ее охватывает неизъяснимый страх. Не может быть, чтобы это началось прямо здесь! Она испытала еще один приступ, потом еще один…

Холодные серые сумерки опускались на холмы, а Верран, извиваясь и корчась, каталась по земле, беспомощная и разве что не умирающая. Родовые схватки оказались столь мучительными, что ничего другого она сейчас просто не осознавала. И поэтому ничуть не испугалась, когда из уже сгустившейся над нею тьмы выскользнули какие-то бледные тени — великое множество бледных теней, странно извивающиеся, червеобразно-белые фигуры, от которых во мраке исходило слабое свечение.

Глава 21

Утренние небеса над Ланти-Юмом были более или менее чисты. Солнечные лучи падали на башни, купола, особняки и каналы. Продавцы, торгующие с плотов, разложили свой товар, горожане ходили, прицениваясь, и на всем лежал налет повседневности. Лишь чудовищные с виду дымящиеся развалины дворца Грижни напоминали о резне и о прочих событиях минувшей ночи. Поговаривали, что среди руин можно найти обгоревшие человеческие тела, но никому не хотелось проверять истинность этих слухов. Поговаривали также, что царя демонов убили, но самые рассудительные лантийцы возражали на это, утверждая, что такого не может произойти никогда. Куда вероятней представлялось другое: Фал-Грижни просто-напросто удалился в запредельное пространство Эрты, чтобы, выбрав удобный момент, вернуться и отомстить всему роду человеческому.

В это утро, в утро своего торжества, Саксас Глесс-Валледж пребывал в превосходном настроении, потому что его будущее стало отныне воистину лучезарным. В конце концов все его козни увенчались полным успехом. Террз Фал-Грижни умер смертью предателя, чего он на самом деле и заслуживал. Глесс-Валледж, самый могущественный в рамках Познания из числа оставшихся в живых магов, да к тому же личный друг герцога, несомненно должен был стать магистром ордена Избранных. Однако больше всего его радовала чистота, с которой, удалось осуществить заранее намеченные планы. Никто ни в чем не сможет теперь упрекнуть самого Валледжа. Бренн Уэйт-Базеф, от которого при случае можно было ожидать неприятных сюрпризов, умер. Дополнительной и совершенно неожиданной радостью стало исчезновение командора Хаика Ульфа, которое, скорее всего, должно было означать его гибель. Единственно от кого можно было бы ожидать обвинений или разоблачений, это от таинственно исчезнувшей леди Грижни. И о ней, точно так же, как об Ульфе, у Валледжа не было никаких сведений. Оставалось надеяться, что она как верная жена решила разделить с мужем его огненную гибель, но никаких подтверждений этому не поступало. Валледж пожал плечами. Строго говоря, это уже не имеет никакого значения. В том крайне маловероятном случае, если леди Грижни всплывет, чтобы обвинить его, Валледж всегда сможет с нею справиться.

Пружинистым шагом поднялся маг к себе в уединенную лабораторию. Пока он отпирал дверь и входил, лицо его сияло от радости. А вот и они, все на месте, четыре больших коробка, точь-в-точь в том виде, в котором их доставили сюда гвардейцы. Достояние Фал-Грижни, ставшее отныне достоянием Саксаса Глесс-Валледжа.

Валледж открыл самый меньший из коробов. Да, вот они, смеси и снадобья, состав которых ему еще предстояло изучить, а вот линзы, амулеты, талисманы, хирургические инструменты. И все это тоже используется в обращении к Познанию. Валледж с первого взгляда узнал древний Крунийский круг; торжествуя, обнаружил самое меньшее пять воистину бесценных фосфоресцирующих камней из Во. Все это было прекрасно, на всем лежала печать превосходной степени: самое редкое, самое дорогое, самое древнее. Чего же удивляться тому, что, обладая всеми этими сокровищами, Фал-Грижни был столь могуществен? Но теперь Глесс-Валледж сумеет превзойти его. Он вскрыл еще два короба — и обнаружил, что они тоже битком набиты истинными сокровищами. Заветный сон мага обернулся явью.

Правда, здесь оказалось меньше записей, чем ожидал и надеялся найти Валледж. Этому можно было подыскать лишь одно объяснение. Каким-то образом Грижни сумел перед смертью выкроить время на уничтожение записей. Валледж вздохнул. Великая утрата, конечно, воистину великая. Впрочем, один короб он еще не вскрывал, причем напоследок оставив самый большой.

Должно быть, волнение и алчность заставили Глесс-Валледжа забыть о всегдашней осмотрительности. Искусный и многоопытный чародей, он тем не менее не почувствовал, как начало вступать в силу Познание, и потому оказался совершенно неподготовлен к тому, с чем столкнулся, сняв крышку с последнего короба.

Оттуда поднялось косматое черное облако. Реакция чародея оказалась молниеносной: он тут же захлопнул крышку. Но при всей его стремительности облако успело выскользнуть из короба, и, следовательно, Валледж опоздал. Отступив на шаг, он сделал глубокий вдох, после чего заговорил властным голосом. Испуга он не почувствовал. Он находился, как ему казалось, на самом гребне своего могущества и не сомневался в том, что сумеет совладать с Познанием мертвого соперника. Поэтому он необычайно изумился, когда выяснилось, что ему не удается добиться желаемого результата. Его собственное Познание оказалось вытесненным волей высшего порядка — точно так же, как сам он некогда без малейшего труда подавил Познание Бренна Уэйт-Базефа. Да и обстоятельства были во многом сходными. Неизъяснимый туман заткал сознание Валледжа. Он предпринял вторую попытку, оказавшуюся столь же безуспешной, и на его неизменно красивом и доброжелательном лице появилась страшная гримаса.

Глесс-Валледж понимал, что не имеет смысла зря тратить время и силы. Было ясно, что с этим зловещим видением ему без дополнительного подкрепления не справиться, поэтому он, сохраняя хладнокровие, однако быстрым шагом, направился к двери. Но она оказалась запертой, и Валледж своей волей не смог отпереть ее. Он попал в ловушку. И развернулся лицом к черному облаку, осознав это.

Оно меж тем менялось. На глазах у Валледжа оно изменило форму, перегруппировалось — и вот перед ним возник знакомый и ненавистный образ. В комнате появился Террз Фал-Грижни, и Валледж понял, что это — призрачная проекция чувств и эмоций его заклятого врага, проекция, тысячекратно более могущественная, чем та, что появилась во время состязания по Дройлю. И хотя он ясно понял, с явлением или существом какого рода столкнулся, Глесс-Валледжу все равно не удалось скрыть дрожь. Призрак Фал-Грижни представлял собой жуткое зрелище — фосфоресцирующая фигура, сотканная из тумана, переливающегося цветами в диапазоне от бледно-серого до кромешно-черного. На смертельно бледном лице у призрака яростным пламенем горели неправдоподобно живые глаза. Весь призрак был покрыт ранами, из которых черными струями вытекала кровь. А из перерезанного горла она била фонтаном.

Следя за призраком, Валледж осознал два обстоятельства. Во-первых, ему угрожала смертельная опасность, а во-вторых, он испытывал невыносимый ужас. Многоопытному магу, да к тому же члену Совета, как правило, удается избавиться от такого чувства, как страх, и действительно Валледж давно не испытывал его — но вот сейчас испытал. Маг такого уровня, разумеется, не стал бы пасовать перед собственным ужасом, и Валледж не спасовал. Он заговорил вновь — и вновь сила Познания изменила ему. Внезапное чувство собственной беспомощности стало просто-напросто нестерпимым.

Призрак тем временем приблизился к Валледжу. И выражение у него на лице было именно тем, перед которым при жизни Грижни трепетали его враги — ледяным, безжалостным и не ведающим сомнений. Валледж поспешно отступил, забарабанил в дверь и принялся кричать, призывая на помощь. Его крики услышали несколько слуг, которые тут же поспешили на выручку своему господину. Однако вопреки всем усилиям им так и не удалось взломать магически запертую дверь. А судя по звукам, доносящимся из лаборатории, там творилось нечто страшное.

Бежать ему было некуда. Саксас Глесс-Валледж наблюдал за неторопливым приближением призрака, осознавая, что обречен. И то, что смерть настигнет его столь неожиданно, да еще в высший миг его торжества, причиняло ему особую боль. Но даже это не могло отменить того, что ему и впрямь удалось восторжествовать над великим Фал-Грижни. Смерть сама по себе не могла отнять у него одержанную победу. Он доказал превосходство своего интеллекта, несокрушимую мощь собственного разума. Ничто не могло отменить этого и ничто не могло отобрать.

Валледж искоса посмотрел на привидение. Едва ли оно могло что-нибудь слышать или, тем более, понимать, однако Валледж обратился к нему в полный голос:

— Победа осталась за мной, Грижни. А этим ты уже ничего не изменишь.

Он застыл на месте, дожидаясь, пока смерть не придет за ним сама.

Черная призрачная фигура неторопливо вытянула руки. Глесс-Валледж ожидал, что они со всей неумолимостью сомкнутся у него на горле. Но вовсе не в горло врагу намеревался вцепиться призрак Грижни. Белые руки все в черной крови опустились Валледжу на виски и остались там. Валледж инстинктивно отпрянул и тут же обнаружил, что от призрачных рук ему не избавиться. Они давили ему на виски, и он чувствовал, как это давление проникает в мозг и затемняет его. Валледж терял сознание. Ум, осознание собственной идентичности, душевное здоровье, — все это покидало его, и лишь это он сейчас и осознавал. Валледж закричал страшным криком бессильной ярости. Потом поглядел в глаза призрачному Грижни и его обуял ужас. Он закричал вновь — и кричал затем не переставая.

Слуги, столпившиеся у входа в лабораторию, слышали эти нечеловеческие крики и переглядывались в полнейшем смятении. Вслед за криками до их слуха донесся страшный треск. Возобновив прерванные на время усилия, они начали взламывать дверь — и на этот раз она поддалась. Зрелище, открывшееся им, оказалось воистину ужасающим.

Саксас Глесс-Валледж лежал на полу, окруженный четырьмя открытыми коробами и тем мусором, в который превратилось их содержимое. В одной руке у Валледжа был зажат камень Во. Именно этим камнем он и крушил драгоценные предметы, обладания которыми так добивался. Груды битого стекла, осколки металла, пролитые жидкости и рассыпавшиеся порошки, — все это было разбросано по всей лаборатории. В ярости безумия он разодрал на себе одежды, и сейчас они свисали рваными лохмотьями. Безумие — и только безумие — жило и в его остекленелом взоре.

Когда слуги взломали дверь, Глесс-Валледж поднял голову и посмотрел на них, явно не узнавая. И тут же издал неожиданно визгливый вопль. Не поднимаясь на ноги, он в один бросок преодолел расстояние от середины просторной лаборатории до одного из углов. И забился в него, жалко поскуливая и явно разучившись говорить на человеческом языке. Когда пораженные слуги сделали попытку подойти к нему, он запустил в них драгоценным фосфоресцирующим камнем.

Конечно, поначалу все решили, будто злосчастное душевное заболевание лорда Валледжа носит временный характер. Но дни сменялись днями, и постепенно весь мир начал осознавать, что маг Саксас Глесс-Валледж останется точно таким же, каким он стал, до еще явно нескорого конца его дней.

Глава 22

Ее глаза медленно раскрылись. Она лежала на чем-то мягком. Воздух вокруг был теплым, влажным и едва заметно светящимся. Ноздри ей щекотали незнакомые ароматы. Верран проспала глубоким сном много часов, но сейчас, окончательно проснувшись, она совершенно растерялась. Последнее, что она запомнила, было связано с болью и со страхом. Она вспомнила прощание с мужем, вспомнила бегство из Ланти-Юма, вспомнила путешествие по пустоши Гравула, утрату Нида, свои дальнейшие странствия и наконец роды на продуваемом ветрами склоне холма. И она бы, конечно, умерла там, не появись откуда-то загадочные белые существа. Но тогда она испытывала такие страдания, что даже не обратила внимания, что за существа принесли ей спасение. Задумавшись сейчас об этом, она поняла, что однажды уже видела их в лаборатории мужа. Это были вардрулы, робкие обитатели древних пещер Далиона, и когда-то под покровительством Террза Фал-Грижни они направили делегацию в Ланти-Юм. Это были союзники ее мужа, которых многие называли белыми демонами пещер. Демоны или нет, но Фал-Грижни доверил им жену и еще не рожденное дитя. Разумеется, их нельзя было назвать людьми, но они спасли ее. И они знали, чем и как помочь ей, хотя и непонятно, откуда у них взялись эти знания и умение. Возможно, их собственные детеныши появляются на свет в обстоятельствах, сходных с человеческими. В любом случае они сделали все как надо, и ребенок благополучно родился на холодном склоне холма в Назара-Син. Он оказался мальчиком, крошечным и чудесным, с тонкими черными волосками на темени и с глазами, которые со временем станут такими же черными, как у отца. Это она успела разглядеть еще до того, как на нее накатило беспамятство. А пока она спала, ее куда-то перенесли, и вот она проснулась… но где же?

«Где мой малыш?» — Эта мысль мгновенно погасила все остальные.

Судорожно охнув, Верран села — и обнаружила, что находится вовсе не в одиночестве. Всего в нескольких футах от нее стояло примерно с полдюжины вардрулов. Именно свечение их тел и не давало тьме воцариться здесь. Ибо они светились. Их кожа была бела, лишена волосяного покрова — и она фосфоресцировала! Одежды на них не было, да и к чему одежда в теплой и влажной атмосфере пещер? Глядя на их обнаженные тела, Верран поняла, что они и впрямь во многих отношениях напоминают человеческие, хотя таковыми, разумеется, не являются. Особенно чужеродными были их глаза — огромные бесцветные шары, окруженные своего рода мышечной бахромой во много слоев. Руки вардрулов заканчивались не пальцами, а скорее короткими беспредельно чувствительными щупальцами. Они были высоки ростом, узки и продолговаты, у них совершенно отсутствовали округлости, которые так смягчают человеческую фигуру. На запястьях у некоторых из них сидели большие бурые летучие мыши, подобно тому, как сидят соколы на руке у охотников.

Все это Верран заметила как бы невзначай. Потому что все ее внимание привлек (и заставил ее сердце содрогнуться от страха) ее сын, ее мальчик, сын Фал-Грижни, которого, баюкая, держал на руках рослый вардрул. Высокий вардрул баюкал ребенка с особенной нежностью, возможно, из-за того, что тот принадлежал к иному — человеческому — племени. Остальные пятеро вардрулов стояли рядом, умиленно взирая на малыша. Они мурлыкали себе под нос что-то мелодичное и приятное. Младенец спал.

Верран испуганно вскрикнула. Вардрулы повернулись к ней, и их тела неожиданно засветились ярче. Этого она никак не могла себе представить — светящиеся лица, тела, руки и ноги, да вдобавок способные изменять интенсивность свечения! И большие немигающие глаза, взгляды которых, казалось, пригвоздили ее к постели. Даже летучие мыши уставились на Верран. А она облизнула сухие губы.

— Мой ребенок, — прошептала она.

После ее слов мелодичные голоса вардрулов зазвучали взволнованно. Верран обратила внимание на то, что их лица все время меняются, однако ей было непонятно, что может означать та или иная гримаса.

— Мой ребенок, — повторила она, простирая руки.

И хотя вардрулы наверняка не поняли ее слов, ошибиться относительно жеста было невозможно. Они придвинулись к ней — и Верран чуть было не отпрянула. Но усидела на месте, продолжая глядеть на вардрулов. Они шли медленно, чуть наклонив головы, что напоминало принятый между людьми вежливый поклон. Подойдя к Верран вплотную, они остановились, смолкла и их мелодичная беседа. Среди потока не то слов, не то музыкальных рулад Верран уловила знакомые слоги: «Фал-Грижни». Они произносили имя ее мужа. Она в недоумении уставилась на них.

Высокий вардрул, глядя Верран прямо в глаза, медленно и отчетливо выговорил:

— Фал-Грижни.

Верран кивнула. Она понятия не имела о том, знают ли вардрулы значение кивка, но как иначе могла она выразить свои мысли?

— Фал-Грижни, — повторила она, указывая на младенца. — Фал-Грижни!

Вардрулы, переглянулись, вновь завели свою музыкальную беседу. Высокий сделал какой-то таинственный жест, а затем передал спящего младенца в материнские руки. Верран принялась баюкать сына. Она признательно улыбнулась белым существам — и результат оказался просто ошеломляющим. Они пошептались, а затем их тела устроили небольшую иллюминацию, попеременно то разгораясь, то угасая.

Внимание вардрулов отвлек шелест перепончатых крыльев. Большая летучая мышь влетела в помещение и опустилась на плечо своему светящемуся господину. К ее шее было привязано нечто вроде кошелька. В этом кошельке оказалось множество цветных камешков. Судя по всему, эти камешки имели для вардрулов определенный смысл, потому что музыкальная беседа тут же замерла, а вслед за этим вардрулы покинули помещение.

Верран, проводив их глазами, задумалась. Она обнаружила, что не испытывает ни малейшего страха. Возможно, усталость и общее волнение несколько приглушили остальные чувства — и все же вардрулы вопреки своему странному облику оказались существами кроткими и разумными. Они доказали Верран свое дружелюбие, и она понимала, что ей не стоит их бояться.

Она расшнуровала платье и дала малышу грудь. Он жадно приник к материнской груди, и Верран почувствовала облегчение. Впервые за все время, прошедшее после того, как ей пришлось бежать из дому, она ощутила покой. Верран посмотрела на крошечную головку, покрытую темными волосиками. «Я назову тебя Террзом в честь твоего отца. Лорд Грижни наверняка обрадуется этому, когда приедет. Если приедет»… Мысль пришла неожиданно и нежеланно, и Верран отвергла ее как внезапную угрозу только что обретенному благополучию. «Он прибудет сюда через несколько часов», — заверила она самое себя и уселась поудобней, решив выяснить, куда же она все-таки попала.

Ее перенесли в пещеры, на этот счет не могло быть никаких сомнений, но все оказалось далеко не таким, как она ожидала. Помещение, в котором она очутилась, было природной пещерой, потому что с потолка свисали слабо фосфоресцирующие сталактиты. Теперь она поняла, откуда здесь свет, — светятся сами камни. Скала, представляющая собой потолок, стены, даже пол — ото всего здесь исходило слабое, но равномерное свечение, похожее на свет летних сумерек. Одну из стен покрывала красная растительность, и свечение здесь было багровым, напоминая пламя пожара. Воздух необъяснимо теплый. Верран почему-то заранее решила, что в пещерах непременно будет темно и холодно. Она, разумеется, и не догадывалась о хитроумной обогревательной системе, изобретенной и применяемой вардрулами. Обстановки никакой, однако там, где она лежала, все было обустроено очень уютно. Она тщательно осмотрела плетеную циновку, на которую ее опустили, и приподняла ее край. Под циновкой она обнаружила вещество, похожее на грибницу. Она надавила на вещество пальцем и обнаружила, что оно эластично и упруго. Вот почему здесь стоит такой непривычный, хотя и довольно приятный запах. Она вернула край циновки на прежнее место. На полу у ее ног лежал сверток Фал-Грижни. «Как он обрадуется, — подумала она, — узнав о том, что его записки уцелели».

Верран посмотрела на своего малыша и вновь изумилась его совершенству. Удивляла ее и страстная любовь, которую она уже испытывала к этому крошечному, созданию. Младенец насытился и уснул у нее на груди. Вздохнув, она легла на спину. Маленького Террза она по-прежнему держала на руках. Скоро она уснула и безмятежно поспала, однако совсем без присмотра ее не оставили, потому что многие вардрулы заглядывали сюда полюбоваться на женщину и ее новорожденного сына.

Она и понятия не имела о том, сколько проспала. В отсутствие как солнечного, так и лунного света она не могла следить за ходом времени. Методов, применяемых вардрулами, она еще не знала. Разбудило ее мелодичное пение, доносящееся откуда-то с порога. Проснувшись, она поняла, что чувствует себя куда лучше прежнего и гораздо сильнее. Приподнявшись на локте, она решила посмотреть, чем занимаются хозяева.

Четверо из них втащили в пещеру большую и тяжелую ношу. Верран не видела, что это такое, до тех пор, пока на пол неподалеку от нее не положили еще одну, точно такую же, как ее собственная, циновку, а на циновку не опустили знакомое тело, покрытое густой шерстью. Это был Нид.

— Живой, — прошептала она.

Он спал на боку, и ей было видно, что раны у него на спине тщательно промыты и перевязаны лентами из плетеной травы.

Верран села, затем осторожно поднялась на ноги. Ей было немного не по себе, но в остальном она чувствовала себя превосходно. Когда она медленным шагом направилась к Ниду, вардрулы отпрянули от него — из деликатности или из робости, этого она не знала. Она присела возле спящего мутанта и с облегчением обнаружила, что его грудь мерно вздымается во сне. Он был без сознания, однако дышал глубоко и ровно. Положив руку ему на грудь, Верран почувствовала мощное сердцебиение. Он пошел на поправку, было ясно, что уже скоро он оправится полностью.

— Я так рада, — сказала Верран спящему мутанту. — И лорд Грижни будет так гордиться тобою!

Она легонько погладила его по щеке. Нид шевельнулся во сне и издал какой-то звук. Услышав это, вардрулы тут же принялись переговариваться на своем языке.

Одно из белых существ приблизилось и подало Верран резную каменную чашу. Верран удивленно посмотрела на него, но чашу взяла. Чаша была полна густого супа, чуть ли не каши, с запахом травы и лекарственных растений. Только тут Верран в полной мере осознала, насколько она голодна. Она принюхалась — и ее аппетит разыгрался еще сильнее. Неужели вардрулы едят человеческую пищу? Приподняв чашу, Верран осторожно отхлебнула. «Грибы», — поняла она. Вкус был странный, но не лишен приятности, и она выпила порядочно, прежде чем улыбкой дала понять вардрулам, как она им благодарна. И вновь они ответили ей таинственным миганием всего тела.

Младенец проснулся и заплакал. Верран вернулась к циновке, взяла сына на руки и принялась баюкать до тех пор, пока он не уснул снова. Вардрулы продолжали мигать. Бесчисленное количество раз их тела вспыхивали и гасли. В молчании они удалились из помещения, оставив своих гостей наедине друг с другом.

— Они нас знают, крошка Террз, — объяснила Верран новорожденному. — Твой отец пообещал, что мы найдем здесь друзей, и он оказался прав. Он почти всегда бывает прав, как ты скоро поймешь и сам. — Террз протянул крошечную ручонку и схватил ее за волосы. Верран улыбнулась. — Вардрулы странный, но добрый народ, и мы все втроем, оставаясь у них, будем в полной безопасности. Но мне кажется, надолго это не затянется. Лорд Грижни прибудет сюда уже очень скоро, возможно, через два часа, а он наверняка намерен вернуться в Ланти-Юм. Там у него по-прежнему много приверженцев, и почти все маги на его стороне — Джинзин Фарни, Чес Килмо, да и многие другие. Однажды я видела весь список, и он был очень длинный. А еще Бренн Уэйт-Базеф! Мне кажется, он нам тоже поможет. Так что сам видишь: пройдет совсем немного времени, прежде чем мы с тобой, с твоим отцом и с нашим другом Нидом вернемся в Ланти-Юм. Вернемся к себе домой.

Она все еще не понимала, что ее дом отныне здесь.

— Нид, тебе не следует вставать. Ты еще недостаточно силен для этого.

Ноздри Нида затрепетали, он чихнул. А затем протестующе зашипел.

— Нет, пожалуйста. Тебе сейчас следует отдыхать. Поверь мне.

Нид нетерпеливо забарабанил ногами по полу.

— Если не поостережешься, то опять заболеешь. Прошу тебя, ляг!

Нид вновь забарабанил по полу и потянулся огромными лапищами к малышу.

— Террза ты можешь взять на руки и позже — после того, как хорошенько поспишь. Обещаю тебе, после этого я дам его тебе. А если будешь себя хорошо вести, разрешу даже искупать его, — посулила Верран.

Нид несколько растерялся.

— Для тебя сейчас главное отдыхать и восстанавливать силы. Ты ведь понимаешь, что именно этого потребовал бы лорд Грижни.

В горле у нее встал комок, лицо напряглось, что, как правило, предвещало слезы. Так обстояло дело уже не меньше двух недель: стоило ей упомянуть имя мужа, и она плакала, хоть и старалась разорвать эту странную зависимость. До сих пор ее разум отказывался поверить тому, что подсказывала интуиция. И вот Верран принялась нашептывать себе самой привычные слова утешения: «Прошло всего две недели с тех пор, как мы выехали из дому, так что ни о чем пока нельзя судить окончательно… Но ты ведь на самом деле не знаешь, сколько прошло времени. Здесь нет ни солнца, ни луны, ни звезд — так откуда же тебе это знать?.. Отсутствие и молчание лорда Грижни можно объяснить множеством причин. У него, он сам говорил это, есть важные дела. И он не сказал тебе, сколько времени понадобится ему, чтобы с ними управиться… А у тебя недостало решимости задать этот вопрос… Мало ли что могло задержать его! И не исключено, он сам решил немного помедлить с отъездом, чтобы усыпить подозрения… Какие еще подозрения? Что за вздор?.. Он мог послать письмо, которое тебе так и не доставили. Гонец заболел, или письмо потерялось… Если бы такое случилось, он определил бы методом Познания. И, так или иначе, нашел бы способ известить о себе… Он мог остаться с тем, чтобы помочь своим сторонникам… Но и в этом случае он известил бы тебя… В любом случае приходить к преждевременным выводам просто-напросто глупо. Я не хочу об этом и думать. Я подожду еще немного, а тут он и вернется, и тогда все снова будет в порядке. Так что я еще немного подожду».

Нид опять начал проявлять признаки недовольства, и это вернуло Верран к более насущным делам.

— Ложись, прошу тебя, — ласково сказала она. — Я буду очень рада, если ты ляжешь.

Нид подчинился без дальнейших возражений. Едва ему удалось немного оправиться, он перенес свою циновку в коридор, к дверям помещения, в котором жила Верран. Скорее всего, он поступил так из деликатности, и Верран никакими уговорами не удавалось заставить его вернуться. Заметив, что гости ведут себя как-то странно, вардрулы предложили Ниду перебраться в отдельное помещеньице, специально приготовленное для него, но мутант категорически отказался. В конце концов он поместил свою циновку в сухой и теплой нише, прямо напротив входа в пещеру Верран, с тем чтобы охранять ее и услышать, если она его позовет. В эту нишу он сейчас и удалился.

Верран проводила его взглядом, а потом посмотрела на малыша, спящего у нее на руках. Его личико было залито здешним мягким светом. Террз заворочался и открыл темные глаза, настолько похожие на глаза его отца, что у Верран перехватило дыхание и она поспешила отвернуться.

— Закрой глазки, мой малыш, — прошептала она. — Закрой глазки.

В помещение вошел вардрул, и его появление застигло Верран врасплох. Она все еще не привыкла к призрачно-бесшумной повадке обитателей пещер и сомневалась, что когда-нибудь сумеет привыкнуть. Вардрул принес поднос, на котором были суп в двуручной чаше, грибной салат, смешанный со свежими травами, и несколько пирожных, испеченных из бледного, воздушного вещества, определить которое Верран не могла.

Вардрул поставил поднос на пол к ногам Верран, и она улыбнулась, а затем издала три коротких мелодичных звука, которыми, как она успела узнать, вардрулы выражают признательность. И хотя произношение у нее было неважное, смысл сообщения дошел до вардрула. И тут же он сам разразился длинной и замысловатой мелодией. На слух Верран, никакого смысла в этой мелодии не было. Однако маленький Террз, судя по всему, отнесся к этому иначе: он радостно загугукал в ответ. Когда вардрул услышал малыша, его тело засветилось куда ярче и он повторил только что прозвучавшую мелодию. Мышечная бахрома вокруг огромных глаз вардрула заходила ходуном. Что должна была означать эта игра глазами, Верран не поняла, и вопреки естественной благодарности она почувствовала растерянность и острую тоску по дому. «Еще немного, — неизвестно в который раз повторила себе она. — Подожди еще немного».

Вардрул пропел что-то на прощанье, побледнел телом и ушел. Наступление тишины раздосадовало маленького Террза, и он заплакал.

Верран принялась баюкать и утешать его.

— Спи, маленький, спи. Все будет в порядке. Скоро сам увидишь…

Она запела старинную колыбельную, которую запомнила с собственного детства, и ее чистый молодой голосок многократным эхом разнесся по древним пещерам Назара-Син, где такого до сих пор никогда не слышали. Террз успокоился и уснул. Верран же продолжила петь, хотя и малость потише. Колыбельная воздействовала на нее столь же успокоительно, как на ее малютку сына, — пока она пела, ей становилось все легче и легче. Но вот песня закончилась, и Верран села, безмолвная и неподвижная, как труп, потому что в это мгновение ей в голову пришла мысль, от которой она старалась убежать и против проникновения которой воздвигла в своем сознании баррикады. И эта мысль была как убийца. «Лорд Грижни мертв». Обманывать себя и впредь не имело никакого смысла. Стремительный и смертельный удар отвести было невозможно; истину, столь глубокую и непреложную, отвергнуть было нельзя.

Она даже не заплакала. Почти ничего не почувствовала — только легкое головокружение. Слова «лорд Грижни мертв», как ей казалось, она даже не была в состоянии осознать в полной мере, хотя в ближайшее время конечно же осознает. В помещении было тепло и влажно, однако Верран вдруг озябла. Руки у нее стали ледяными и неуверенными. Их дрожание разбудило маленького Террза.

Верран заглянула сыну в глаза, так похожие на глаза мужа, и почувствовала волю Террза Фал-Грижни — волю, которая отныне стала ее собственной.

— Они не должны уйти от возмездия. — Она говорила мрачно, и лицо ее было смертельно бледным. — Если это правда, если лорд Грижни действительно мертв… если на самом деле… Это правда, и ты знаешь это!.. Если они убили его, то они не должны уйти от возмездия. Твой отец — величайший человек во всем мире. Если они осмелились посягнуть на него, им придется за это поплатиться. Это уж нам с тобой предстоит позаботиться о том, чтобы враги лорда Грижни не остались безнаказанными.

Она выражала подобные чувства впервые в жизни, но не в последний раз. Она вечно будет взывать к отмщению за гибель мужа, ибо ей не узнать о том, что ее мольбы уже запоздали. Предсмертное проклятие Террза Фал-Грижни уже выковало меч, который когда-нибудь вонзится в самое сердце Ланти-Юма.