Воздух вспыхнул, и Святыня стала пылающим горном, наполненным темным огнем. Ренилл горел, погибал в нем. Он глотнул смертоносный воздух, и огонь обжег горло, и вопль боли, рвавшийся из груди, не нашел выхода, но другой пронзительный крик звучал, дико отдавался…

Джатонди. Она выкрикивала его имя, тянулась к нему… каким-то чудом глаза его еще видели… но она не могла коснуться его, не могла даже приблизиться. Протянутая к нему рука отдернулась, он услышал ее крик, но сама девушка казалось, не пострадала. Невидимое пламя сжигало его одного, и ей ничего не грозило…

Ничего?

Ренилл видел, как взбухают волдыри на тыльных сторонах его ладоней. Одежда затлела. Легкие тщетно пытались втянуть в себя воздух. Но разум, возможно, жестокой волей Первого Жреца, оставался ясным.

Его рука все еще сжимала оружие. Ренилл поднял револьвер, выстрелил. На таком расстоянии, даже корчась в агонии, он не мог промахнуться. Пуля ударила КриНаида в грудь.

Облаченный в мантию жрец чуть пошатнулся от удара, и талисманы на долю секунды померкли. Рана должна была оказаться смертельной, но Первый Жрец стоял твердо, словно ничего не случилось, и амулеты горели слепящим огнем.

Ренилл снова нажал курок, но на этот раз враг даже не дрогнул, и сияние не померкло ни на миг. Быть может, под мантией скрывалась неуязвимая для пуль броня, но голова открыта… Ренилл выстрелил снова, целя прямо в золотую маску. Выстрел был точен. Пуля легко пробила тонкую золотую пластину, и между глазницами появилось новое отверстие. Из него пробился новый луч зеленоватого света, но КриНаид стоял, как ни в чем не бывало.

Невозможно. Бред, горячечное видение. Палец на курке непроизвольно дернулся, и пуля прошла мимо цели. Обожженная рука дрожала. Ренилл усилием воли остановил дрожь и выстрелил снова. Новая дыра в маске — с тем же успехом. Последний раз он выстрелил не целясь. Бесполезный револьвер выпал из пальцев. Ренилл, шатаясь, сделал несколько шагов, тщетно ища спасения из пламени, и упал на колени. Легкие отказывались дышать раскаленным воздухом, он задыхался, и неподвижная, невозможная фигура Первого Жреца расплывалась перед глазами.

Но он все еще мог видеть. И в сознании осталось место для вспышки восхищения, когда он увидел, что гочанна Джатонди разъяренной газелью кинулась на жреца. В руке у нее сверкнул смехотворно жалкий кинжальчик. Безумие или самоубийство? Не могла же она вообразить, что клинок немногим длиннее корсетной булавки повредит существу, оставшемуся невредимым после целой обоймы, всаженной в упор?

Прочь! Беги! — мысленно закричал на нее Ренилл, но из горла не вырвалось ни звука.

Лучше бы она целила ему в глотку. Для такого оружия это единственное уязвимое место, но все равно безнадежно, она только погубит себя…

Быть может, к этому она и стремилась.

Он беспомощно смотрел, как она взмахнула кинжалом, даже не пытаясь нанести удар по горлу. Один короткий взмах, и шелковая нить, удерживавшая самый яркий из талисманов Ирруле на одежде жреца, поддалась. Тот покатился по полу, погаснув раньше, чем коснулся земли.

Джатонди успела срезать второй амулет, прежде, чем КриНаид перехватил ее руку. Отобрав кинжал, он с легкостью приподнял гочанну, словно она ничего не весила. Мгновение девушка извивалась и билась в его руке, потом жрец отшвырнул ее. Джатонди пролетела по воздуху и тяжело рухнула на камень.

Бросок девушки отвлек жреца всего на несколько секунд, но Ренилл успел понять ее замысел — отчаянный, но не безумный и не самоубийственный. Всего два погасших талисмана, а огонь, обжигавший Ренилла, ощутимо остыл, и путь к спасению стал ясен.

Жаль, что до кинжальчика не дотянуться. И подумать только: Ренилл считал его игрушкой!

Жар все еще причинял боль, но уже можно было дышать. Приподнявшись, Ренилл бросился на КриНаида, умудрившись зацепить амулет, мерцавший на плече жреца. Нить лопнула, и блестящая вещица осталась у него в руках. Нечеловеческая рука сомкнулась у него на запястье мертвой хваткой. Ренилл мысленным взглядом видел пальцы скелета под черной перчаткой. Золотая маска придвинулась совсем близко, зеленый свет сквозил из глазниц и отверстия рта, из дыр, пробитых пулями. Яркий, нестерпимый свет, который грозил снова поглотить его разум, если не отвести взгляда.

— Он не ответит тебе! — Ренилл шепотом нанес ответный удар и почувствовал, как вторая рука врага сомкнулась у него на горле.

Борьба была безнадежной и только отбирала силы, но Ренилл все еще мог видеть. Что-то метнулось за спиной Первого Жреца. Джатонди торопливо обрывала талисманы с мантии, как ягоды с ядовитого куста. КриНаид лишился четырех или пяти амулетов, прежде чем успел обернуться. Девушка поспешно отшатнулась.

Рука, сжимавшая горло, разжалась; Ренилл покачнулся, но удержался на ногах. Воздух вокруг него стал привычно душным и теплым воздухом подземелья. Легкие горели, но работали. Жгло глаза, что-то мешало смотреть… Что-то с глазами…

Он моргнул, и все стало понятно, и глазами ничего не случилось. Просто сияние талисманов — единственный источник света в этой тьме — ослабло.

КриНаид тоже терял силы, но все еще оставался смертельно опасным. Джатонди опоздала с отступлением. Первый Жрец в два шага настиг ее. Удар затянутой в черное руки сбил девушку наземь. Потом КриНаид сделал что-то, и оставшиеся амулеты вспыхнули крошечными солнцами, а Джатонди пронзительно закричала и забилась в судорогах.

Подхватив с пола разряженный револьвер, Ренилл с размаху ударил по черному капюшону и бил до тех пор, пока свет не потускнел и Джатонди не перестала кричать. Но Первый Жрец все еще был жив, хотя и лишился еще двух амулетов. Теперь оставались всего два последних, над самым сердцем — если предположить, что Первый Жрец обладал столь низменным органом. Всего два амулета, почти померкшие, но такие же недосягаемые, как смерть их обладателя.

Почему же он не умирает? Из чего он сделан?

Кажется, из стали и дыма. Только не из земной плоти. Быть может, он бессмертен и неуязвим?

Уязвим.

— Он покинул тебя, — выдохнул Ренилл.

Из-за маски полыхнул зеленый огонь. Ренилл был пойман, побежден, поглощен. Пламя лизало его мозг, сжигая всякую защиту…

Осознав угрозу, Ренилл оторвал взгляд от лица врага и понял, что схвачен: две стальные руки сжимали его голову, поворачивая к зеленому сиянию в глазницах золотой маски. Из этой хватки невозможно было освободиться, да Ренилл и не был уверен, что желает свободы…

— Он здесь. Отец с нами.

Это прозвучало утешительно. Странно, что какой-то клочок разума еще противился этому утешению. Ренилл не мог понять, отчего.

Мы — Его Сыны.

Прекрасная мысль. И прекрасный голос. В нем нет лжи. Как мог он казаться отвратительным и внушать страх? Страх и отвращение еще таились в душе, но о них можно забыть.

Однако вновь обретенный покой оказался недолог. Помеха, вмешательство… опять Джатонди. Она успела вернуть себе кинжал, и тонкое лезвие блеснуло дважды. Последние амулеты упали с одеяния КриНаида.

Всего на мгновение Ренилл ощутил чувство пронзительной потери, охватившее Первого Жреца. Он застыл, содрогаясь — а потом разум вернулся. Лишь свет, лившийся из отверстий золотой маски, освещал Святыню, но и его было довольно. Ренилл зарычал и что было сил ударил пустым револьвером в это зеленое свечение. Рукоять пробила золотой лист, и жрец содрогнулся. Второй удар в лицо, смертельный для обычного человека, заставил КриНаида отступить на два шага. От третьего он пошатнулся, но жизнь еще оставалась в этом чудовищном существе.

— Аон-отец! — Первый Жрец заговорил вслух, и Ренилл с Джатонди вздрогнули. В голосе, хоть и потерявшем силу, звучал прежний неземной гул. — Великий. Услышь своего первенца.

— Он покинул тебя! — Ренилл нанес новый удар. Золотая маска треснула, и жрец упал на колени.

— Аон-отец. Ответь.

— Он не слышит тебя. — Револьвер описал сверкающую дугу. Маска раскололась и упала, обнажив лицо КриНаид-сына.

Это был чудовищно древний лик, повторяющий черты обреченных младенцев, вырванных из лон Блаженных Сосудов. Те же кошмарные глаза, светящиеся зубы. Та же фосфоресцирующая плоть и уродливый череп, те же неуловимо искаженные черты, вопиющие о нечеловеческом происхождении. Так мог бы выглядеть один из принесенных в жертву детей, достигни он зрелости. Всего одно отличие: во лбу КриНаида, глубоко вросший в плоть и кость, сверкал последний, самый большой из талисманов Ирруле.

— Великий. — Мольба стала еле слышной. — Великий.

— Он не вернется. — Ренилл взглянул на Джатонди, и девушка отдала ему кинжал. — Отвернись.

— Нет.

Она, не дрогнув, смотрела, как он опустился на колени и вырезал светящийся шар из гнезда. Крови не было. Ренилл отбросил талисман, и тот сверкнул падающей звездой и погас во мраке.

Слабый свет горел в глазах Первого Жреца. Он заговорил на древнем чурдишу, но голос, был неслышим.

Они прочли по губам.

— Аон-отец, Ты со мной. Ты здесь.

Он умер, и последний свет умер вместе с ним. Святыня погрузилась во тьму.

Ренилл ощупью нашел руку Джатонди. Оба замерли. Окружавшая их тьма казалось тяжелой, и тишина причиняла боль. Быть может, эта небывалая мгла и вызвала поднимавшийся в них ужас. Странно, чего бояться теперь, когда величайшая опасность миновала? Но ужас рос: болезненная дрожь под ложечкой, лед в жилах. Рука Джатонди стала холодной и влажной. Ей тоже страшно.

— Он?

Теперь Ренилл понял, чего боялся. Чушь! Кроме него и Джатонди, в Святыне никого нет.

Выбраться отсюда!

Он поднялся, пытаясь чутьем угадать выход. Ни малейшего представления, придется пробираться на ощупь вдоль стены…

Джатонди ахнула, прервав мысль. Пальцы девушки больно стиснули его руку. Ренилл и сам дрожал, чувствуя, как заколотилось сердце, и поняв причину раньше, чем обернулся навстречу мощному сиянию, загоревшемуся посреди Святыни.

КриНаид не ошибся. Аон-отец был здесь.

Ренилл окаменел, охваченный изумлением, как окаменел бы при виде надвигающейся на него волны цунами. Но все же цунами — земное, доступное разуму, хотя и грозное явление. Отец был чужд, огромен, светозарен: человеческий разум отказывался постигнуть, человеческий взгляд — воспринять и вынести это запредельное сияние. Не удивительно, что его сочли богом.

Глаза горели и слезились, а свет все нарастал, заполняя все уголки Святыни, проникая до мозга костей. Ренилл услышал, как вскрикнула от боли или страха Джатонди, притянул девушку к себе и крепко обнял.

В сиянии выделилось нечто, смутно напоминающее лицо: светящийся овал, в котором горели два пронзительно ярких зеленых луча. Их свет упал на труп КриНаида.

Безмолвный вой Аона взорвал мозг Ренилла, наполнил его мукой и безумием. Целую вечность длился он, и, оборвавшись, оставил его ошеломленным и обессилевшим. В душе еще рокотало эхо отцовского горя. Ренилл покачнулся. Джатонди всхлипывала.

Аон-отец не двинулся, но распространился, заполняя бестелесной материей все пространство. Двое смертных шарахнулись прочь, но Он, казалось, не замечал их присутствия. Маска света, бывшая его ликом, светила лишь на КриНаида, омывая труп сиянием, не встречавшим ответа в мертвом теле и разуме. Лучи окутали тело, обволокли и растворили в себе. Первый Жрец КриНаид-сын исчез.

Снова беззвучный вопль потряс Святыню. Теперь в этом крике горе сменил всесокрушающий гнев. Его стихийная сила давила сознание, губила разум. То бушевало беспредельное безумие Отца.

Каменные стены Святыни содрогнулись, подались и потекли лавой, пол дрожал и подавался под ногами. По залу пронесся шквал.

Отец заметил смертных.

Слева была видна черная дыра. Выход. Ренилл метнулся туда. Он по-прежнему сжимал руку Джатонди, но тащить ее почти не приходилось — девушка двигалась так же быстро, как и он. На мгновение их поглотила темнота, потом замерцал зеленоватый хидриши. Но где коридор, лестница? Их нет.

Не тот выход. Ренилл не знал, где оказался. Джатонди доверчиво следовала за ним. Девушка не догадывалась, что они заблудились в лабиринте темных разветвляющихся переходов.

Воздух за их спинами содрогался, и Ренилл чувствовал, как ярость Отца сотрясает сердце. Их настигали порывы раскаленных вихрей, и стены начали мерцать, но теперь их союзницей стала теснота — здесь не было прохода для огромного существа, каким оказался Аон-отец.

Каменные норы разбегались во все стороны. Ренилл выбрал одну наугад, пробежал до развилки, снова выбрал… Ни следа Сынов: все они сейчас в Собрании, ожидают Первого Жреца… Не дождутся…

Найти бы лестницу, любую, лишь бы вела наверх из недр ДжиПайндру. Пока ни одной не попалось, а шквал набирал силу, пол дрожал, с потолка дождем сыпались камни. Аон-отец рвался в проход, слишком тесный для него, и его усилия сотрясали храм. Долгами выстоит Его Крепость?

Наконец-то впереди лестница — узкий пролет. Они взлетели наверх, и Рениллу послышалось где-то рядом пение жрецов, но свист палящего ветра заглушал все звуки.

Вверх по лестнице, спотыкаясь на раскрошившихся ступенях, к открытому люку наверху — и они оказались на помосте в зале Собрания. За их спинами возвышались витые колонны. Перед ними — алтарь с подушками, и на нем полным-полно варварски разодетых Избранных. Не меньше двух дюжин девочек — все не уместились на алтаре, и три или четыре раскинулись на подушках у его подножия. Не только беременные девочки-подростки — здесь были и малютки, которым еще много лет до женской зрелости. Вот почему опустела спальня-тюрьма. Сегодня все Избранные собрались здесь. Все до одной.

За алтарем в огромном освещенном факелами зале толпились жрецы ДжиПайндру. При появлении пришельцев на помосте звуки гимна смешались и умолкли, но никто не двинулся с места, все остолбенели. Несколько вивур снялось с плеч хозяев, закружилось над головами, но не получило приказа убивать. Секунды тянулись как резина. И среди этого ошеломленного молчания прозвучал сдавленный вопль бушевавшего в глубине урагана. Подземные раскаты потрясли храм, и дрожь ненависти отозвалась дрожью в нервах.

Стены Собрания заколебались, стали почти прозрачными. За их светящейся пеленой возникло облаченное в ослепительный свет существо. Оно приближалось.

Как видно, Отец призвал свои божественные способности, и его больше не могли сдержать земные препятствия.

Огромный храм словно скрипел гранитными челюстями, выплевывая крошки обломков. Стены, потолки и полы пошли трещинами, рассыпаясь в серый тонкий прах. Тучи пыли душили и застилали свет, но сияние Аона-отца пробивалось сквозь них, как полуденное солнце сквозь туман. По залу кружились сверкающие белые вихри.

Верные очнулись от навеянного дурманом ступора и поняли, что задыхаются. Самые праведные пали ниц, приветствуя явление Отца, и быстро задохнулись в барханах каменной пыли. Другие, в экстазе бросившиеся навстречу божеству, сгорели в его опаляющей ярости. Но большинство, сохранившее остатки инстинкта самосохранения, метнулось к выходу. Девочки-Избранные столпились вокруг люка, через который их подняли в зал. Они стремились к единственному в их крошечной вселенной убежищу — спальне-казарме, но добраться до нее не удалось ни одной. Камень провалился под ними, сбросив несчастных в подземную ловушку, где жар, пыль и ужас быстро положили конец их коротким жизням.

Сыны сбегались к задней двери. Успевшие туда первыми вырвались в относительно чистый воздух коридора, но через несколько секунд толпа забила узкий проем. Упавших затаптывали ногами, и тела погибших перегораживали проход, словно поток спасающихся бегством жрецов перекрыла плотина. Еще минута — и задняя стена Собрания рухнула, открыв путь, но тучи пыли и град осколков скрыли его от оставшихся в живых верных.

При появлении обезумевшего Аона-отца Ренилл кинулся к выходу. Он не выпускал руки Джатонди, и девушка не отставала от него. Они пронеслись через ряды оцепеневших Сынов. Им вслед летели крики и тянулись руки, но ничто не могло остановить их бегства. Они одни сохранили ясные головы и первыми достигли двери. Выскочили в коридор и помчались к лестнице.

За ними двигался Аон-отец. Храм вокруг него обращался в прах, Сыны падали десятками, но он неумолимо продвигался вперед, и несчастные, промедлившие убраться с пути, гибли в его сиянии.

Ренилл не позволял себе оглядываться. Лестница перед ними еще держалась, но вот-вот должна была обрушиться вместе с остатками ДжиПайндру, похоронив их с Джатонди внизу. Он прибавил скорости, девушка не отставала.

Осталось еще полпути до верха, а раскаленный воздух опаляет кожу, и ярость Аона-отца дрожью отзывается в груди. Каменные ступени под ногами больше не держали. Ступни утопали в кучах пыли, с каждым шагом все глубже.

Вот и кончилась лестница. Ренилл неминуемо потерялся бы в этом лабиринте, если бы не Сыны, бегущие из храма. Проследовав за ними до огромной передней двери, Ренилл с Джатонди оказались на забитом ошалелыми жителями ЗуЛайсы дворе.

Нечего было и думать пробиться сквозь эту толпу. Ренилл оглянулся на ДжиПайндру. Храм светился от основания до крыши и распадался, рассыпался пылью.

Из светящегося облака вырвался Аон-отец, огромный и ужасающий. Зеленые бичи его взгляда хлестали направо и налево. Верующие попадали ниц. Разъярил ли Отца пресмыкающийся ужас его почитателей, или он просто Дал выход страсти, но его враждебность преобразовала материю мира, создав область гигантского давления, обрушившуюся на двор храма. Десяток верных раздавило в лепешку, и восторженные славословия сменились визгом. Выжившие метнулись к воротам, и тут обрушился новый удар.

Безмолвный вопль ярости молнией вспорол воздух. В наружной стене образовался широкий проем, засыпанный дымящимися обломками. И тут взгляд Отца остановился, упав, наконец, на двоих, вызвавших его гнев. Ренилл тщетно пытался пробраться через груду окружавших его тел. Они безнадежно застряли. Девушка обхватила его руками, прижавшись лицом к груди. Ренилл взглянул на высившегося над ним Аона-отца, светящейся башней разрывавшего темное небо, и отвел глаза.

Свет, заливавший двор, изменился. Ренилл невольно поднял взгляд и обомлел. Небо над ним наполнилось жизнью. Существа, подобные Аону сиянием и непостижимостью образов, но заметно мельче его. Не счесть было сияющих пришельцев, но взгляд Ренилла выхватил несколько знакомых фигур. Здесь был Арратах, и Абхиадеш, покровитель холодного разума, и Хрушиики, чей каменный образ почтил его жилище, и многие, многие другие. Ренилл не представлял, откуда Они явились так внезапно и что привело Их сюда. В тот миг он вообще едва ли мог о чем-то думать.

Быть может, и Аон-отец был так же поражен, увидев своих собратьев. Кто знает, какие воспоминания проснулись в нем, но частые переливы сияния выдали силу его чувств, когда Те сверкающим потоком обрушились на него.

Верные в благоговении падали ниц. Только Ренилл с Джатонди остались стоять, когда меньшие боги окружили Аона. Джатонди повернулась взглянуть на них, и один Ренилл расслышал ее тихий шепот:

— Мама. Что ты натворила?

В едином разуме Сознающих хранится память о противостоянии Сущего Аона и его прежних последователей, случившемся на десятом обороте Эры Мятежей среди беспорядочных испарений Исподнего мира, которое было отмечено грубейшим нарушением гармонии. Сущие Сияния, устремившиеся в Нижнее измерение через портал, открытый для них смертной, были поражены переменой в их прежнем вожде. Аон, некогда столь яркий, еще сохранил немало энергии, и все же свет его был пугающе тусклым, а цвета нечисты и мутны. Слишком явственно сказывался результат долгого пребывания в исподней мгле, и Сущие поняли, что их заблудший предводитель гибнет, лишенный благостного Сияния.

К несчастью, сам Аон уже не в силах был осознать своего состояния, и, казалось, решительно не желал исправления величайшей аномалии. На приветствия Сознающих он ответил недовольством, а его отклик на их настойчивые увещевания был совершенно непередаваем.

Очевидно, истощенный Сущий более не способен был сохранять самостоятельное существование. И долгом более ясных разумов являлось принять решение за Аона и, при необходимости, осуществить это решение общими силами — подвиг, невозможный в прежние эпохи.

Но теперь обстоятельства переменились. Сущий Аон хотя и сохранил долю прежнего могущества, но больше не был непобедим, и совокупное сияние его прежних учеников превосходило свет ущербного Сущего.

Однако он все еще не утратил былого упорства, так что борьба была напряженной. При всем численном превосходстве, меньшим Сущим едва удалось сдержать его. А когда он, вырвавшись, взмыл в небо, яркий, как гибнущая звезда, на миг показалось — вернулся прежний Аон, светлый и ясный. Тусклое небо нижнего мира загорелось, озарив обращенные к нему лица бесчисленных обитателей земного города. Огонь Аона взметнулся, на миг превзойдя сияние собратьев Сущих, и они были снова бессильны перед ним.

Но это не могло длиться долго. Разум Аона, отравленный и замутненный пребыванием на нижнем уровне, скоро истощил себя. Дисциплинированная воля его сияющих противников возобладала, и они сумели окутать его световым коконом. Сопротивление угасло, осталось только враждебное мерцание, и они унесли его через небеса Исподнего мира назад, к открытому порталу, и сквозь него — в Сияние.

Однако, против всех ожиданий, аура верхнего измерения оказалась бессильна исцелить Сущего Аона. Время шло, сменялись эпохи, но рассудок Аона оставался помраченным, его свет — неровным и тревожным. Наконец, оставив надежду, Сознающие смирились с потерей, с тех пор опекая и охраняя своего бывшего собрата в память о его былой славе.

Огненная пропасть в черном небе закрылась, и ночь обрела привычный вид. Боги удалились, оставив за собой целый город потрясенных свидетелей их Явления.

Ренилл огляделся. Красные лампады, все еще горевшие на устоявшем участке наружной стены, освещали огромный курган каменной пыли — все, что осталось от ДжиПайндру. На самом кургане и вокруг него валялись изувеченные тела верных — раздавленных, сожженных, задохнувшихся… Десятки раненых стонали, истекая кровью на растрескавшихся камнях двора, а между тем все сохранившие способность держаться на ногах толпой устремились в город. Никто и не оглянулся на высокого парня и тоненькую девушку, застывших в объятиях друг друга.

Ренилл посмотрел на Джатонди. Растрепанная и грязная, но невредимая, как и он. Она судорожно прижималась к нему, но не дрожала и не плакала.

— Нам лучше уйти отсюда. — Ренилл сам удивился тому, как спокойно звучал его голос. Джатонди подняла на него глаза. — Если они вернутся…

— Нет, — девушка покачала головой. — Они не вернутся. Она, конечно, закрыла за ними врата.

— Она?

— Мама.

— Ты думаешь?..

— Знаю. Она призвала их древним заклинанием, как мы и хотели. Она это сделала… — Джатонди сглотнула, и слезы, наконец, показались у нее на глазах. — Она сделала это ради меня.

Ренилл не стал спорить. Может, Джатонди и права. Вероятнее всего — права. Вслух он заметил только:

— Выжившие Сыны Аона могут попытаться отомстить. В любом случае, нам нельзя здесь оставаться.

— Куда же нам идти?

Ренилл задумался. Варианты, один за другим, мелькали в голове. Только одно казалось отдаленно возможным, причем «отдаленно» было самым подходящим словом.

— У меня есть друг, — осторожно сказал Ренилл. — Неподалеку. Там мы сможем найти приют, но самого низкого сорта.

— Мне все равно, какого он сорта.

— Может быть, тебе не все равно. Мой друг — Безымянный.

Глаза Джатонди стали круглыми. Она молчала.

— Безымянные — такие же люди, как все, если не считать неизбежной нищеты, — продолжал Ренилл. — Одни заслуживают восхищения, другие отвратительны, большинство где-то посередине — все как всегда. Я бы ни за что не решился предложить это другому авескийцу. Но ты умна и великодушна. Кроме того, ты — Лучезарная, а эта каста ничем не может осквернить себя.

— А кроме моей Лучезарности, имеется еще и прогрессивное вонарское образование, — сухо заметила девушка. — Хорошо. Веди. Подышу воздухом Безымянных.

Ренилл скрыл изумление. Не ожидал, что она согласится. Но теперь, получив согласие, оставалось только надеяться, что он вспомнит дорогу через путаницу переулков Старого Города к хлипкой калитке с гладким диском, отмечающим вход в убежище Безымянных.

Ренилл вывел Джатонди сквозь пролом в стене прямо на широкую площадь Йайа, и дальше — в тенистый переулок, где перешептывались пораженные зулайсанцы. Все горожане высыпали на улицы, возбужденные и на удивление тихие. Они собирались кучками, но взволнованные голоса звучали сдержанно, словно говорящие ощущали присутствие божества.

Ему удалось отыскать дорогу. Завидев блеск тусклого светильника над воротами, Ренилл остановился. Ввел девушку в калитку, и в ноздри ударили знакомые запахи.

Навесы, палатки, шалаши, костры, кучи мусора: все как ему запомнилось.

Ренилл торопливо пробрался к одному из навесов, и тут ему навстречу бросилась мальчишеская фигурка.

Тощее тельце, космы черных волос, большие темные глаза.

— Высокочтимый вернулся, как обещал, — заметил Зеленушка. — Он пришел научить меня читать.

— Боюсь, что не…

— Я знаю, Высокочтимые всегда держат слово.

— Я и не думал обманывать, но…

— Они не придумывают оправданий, отговорок, не тянут и не уклоняются, — продолжал мальчишка. — Вонарцы, понятно. Высокочтимый исполнит свое обещание, данное тому, кто спас ему жизнь. Иначе пострадает вонарская честь!

— Я не забыл о своем обещании, Зеленушка…

— Есть в мире справедливость!

— Но сегодня я пришел сюда не за этим.

— Вот вам и вонарская честь! Тьфу! — Зеленушка сплюнул.

— Сегодня мне нужно убежище…

— Опять!

— А потом, я знаю одного человека, который научит тебя читать. Гораздо лучше меня.

— Слова!

— Правдивые слова. Можешь поверить. Помоги мне еще разок и не пожалеешь. Если, конечно, Шишка не про ведает. Она здесь?

— Шишка-то? — мальчишка ухмыльнулся. — Она свое получила. После того, как ты сбежал, попалась с краденой запиской в руках, и палочники — он произнес жаргонное словечко, обозначавшее городскую полицию, — кинули ее гнилые кости в тюрягу. Там ей и догнивать. И Зуда отправился туда же, он ведь тоже вор. А я остался, собираю месячную плату со всех семейств, и с собственной семейки тоже. И мы все едим от пуза. Рис со спикки, физалии, сладкие орешки — что душе угодно!

— А что Слизняшка?

— А что Слизняшка? — Зеленушка злорадно рассмеялся. — Тоже лопает. Но я заставил маленького обжору таскать воду, собирать растопку и чистить горшки, как все. Хнычет, но работает.

— Однако этой ночью…

— Это да! — У мальчика загорелись глаза. — Вы видали? Я-то видел! В жизни не забуду! Меня до старости будут умолять рассказать, как на моих глазах меньшие боги уносили Аона-отца обратно в Ирруле.

— Надо полагать.

— Они ушли, все боги ушли! Вся ЗуЛайса видела, как они ушли. Теперь все переменится, все будет по-другому. И я это видел!

— Это точно.

— А еще на улицах говорят, что пали стены ДжиПайндру. Неужто правда?

— Правда. Зеленушка, понимаешь, мы очень устали и…

— Старики всегда устают! Хоть мир перевернись, а старикам лишь бы поспать. Ладно, брат Высокочтимый, в хибаре Шишки найдется место для тебя и твоей девчонки. Она-то не бледнокожая вонарочка, сразу видно. Из наших, и Безымянная, раз пришла сюда. — Сестра, — мальчик обратился к Джатонди, — ты пришла с моим братом Высокочтимым и тебе здесь рады. Давай пожму руку.

Джатонди замерла, и только взгляд мгновенно метнулся к Рениллу. Словно во сне, она медленно протянула руку. Зеленушка обеими лапами схватил ладонь девушки и от души потряс. Вдруг его взгляд упал на золотой знак Лучезарных, свисавший с ее зуфура, и глаза у мальчишки стали квадратными.

Врата закрылись, и в Святыню Ширардира вернулась тьма. Гочалла еще несколько мгновений не отрывала взгляда от арки, за которой только что померкло великое Сияние. Они ушли, все ушли. Но прежде, чем удалиться, Они каким-то образом дали понять, что ее просьба исполнена. Теперь измученной женщине хотелось только сна и покоя.

Но время отдыха еще не пришло.

Взяв светильник, Ксандунисса вышла из Святыни. Помедлила секунду на пороге, оглянувшись назад, на сумрачный, пустынный зал, и затворила за собой дверь. Она тяжело добрела по коридорам до своих покоев. Казалось, прошли века с тех пор, как она ушла отсюда, и гочалла ожидала увидеть перемены, но все осталось как было. Светильники еще не догорели, и куст лурулеанни пышно цвел в большом алебастровом горшке, на секретере стоял поднос с нетронутой едой, а мягкая постель словно ждала ее. Взгляд гочаллы задержался на постели.

Рано.

Сев к столу, Ксандунисса обмакнула перо и начала писать. Это оказалось легче, чем она ожидала. Ей думалось, что найти фразы, призывавшие зулайсанцев сложить оружие, будет необычайно сложно, но они текли легко и свободно. Она писала быстро, не останавливаясь, и кратко, выражая свою волю в ясных и четких словах. Работа быстро подошла к концу. Перечитала. Не слишком красноречиво. Гочалла Ксандунисса призывает к миру. У нее не было власти подкрепить свою волю силой, но и простое воззвание, доставленное Паро и прочитанное городским глашатаем в тени Обелиска Набаруки, будет иметь немалый вес. Многие, если не все ее подданные повинуются призыву.

Те вонарцы, что еще живы в осажденной резиденции, будут спасены, а с ними и другие люди запада, разбросанные по всему Кандерулу. Спасены тысячи вонарцев, размышляла гочалла. Тысячи, готовые и дальше заселять Авескию, властвовать, порабощать, распространять свой бездушный, прогрессивный образ мыслей по всей стране.

Теперь их не остановишь.

Хороши они или плохи, новые идеи пускают корни, и для Кандерула уже нет возврата к прошлому.

Слова гочанны Джатонди. К счастью, матери гочанны не придется дожить до того времени, когда они сбудутся. Ксандунисса поставила свою подпись и запечатала послание, оттиснув на золотистом воске причудливую королевскую печать Кандерула. Дернула шнур звонка, и через минуту вошел Паро. Гочалла передала ему письмо, немного денег, ковровый саквояж и объяснила, что он должен сделать. Раб выслушал и удалился с поклоном. Паро еще не знал, что его ожидает неизбежная свобода. Снова одна.