Говорить следовало кратко.

— Прежде всего я хотел бы знать, есть ли новости о Восемнадцатой, — начал Ренилл.

— Сегодня утром получено сообщение с почтовым голубем, и новости обнадеживают. Восемнадцатая выступила, хотя ее продвижение задерживается постоянными стычками с мятежниками. Тем не менее, они идут, и есть все основания надеяться, что .будут здесь через три дня, а может быть, и раньше.

— Вероятно, они придут слишком поздно, протектор.

— Почему?

— Думаю, зулайсанцы начнут штурм на рассвете, если не раньше.

— Почему вы так считаете? В прошлый раз вы основывались на какой-то астрологической ерунде, однако оказались правы. Что у вас теперь?

— Великий Гимн, — объяснил Ренилл.

— Что-что?

— Великий Гимн богу Аону. На улице поют гимн, а значит, толпу направляют ВайПрадхи. Сыны обычно несколько часов тратят на то, чтобы подогреть своих последователей до самоубийственного экстаза, прежде чем начать атаку.

— Понимаю. Что ж, артиллерия рассеет толпу, прежде чем положение станет по-настоящему угрожающим. На это у нас сил хватит.

— Сил у нас хватит только на то, чтобы отогнать их ненадолго.

— И прервать этот коллективный психоз, или экстаз, или как там вы выразились.

— Только не в этот раз, протектор. Они просто перестроятся и начнут заново. Больше того, мы уже так измотаны, нас осталось так мало, что против решительной атаки толпы авескийцев, готовых на смерть во славу своего бога, нам не выстоять. Но это вы и сами понимаете.

— Я не желаю слушать подобных пораженческих разговоров, Чаумелль. И не желаю, чтобы их слышали другие, так что держите свое мнение при себе. Не следует подрывать боевой дух вонарцев. Если вы не ошиблись, мы встретим штурм всеми силами и со всей решимостью, как встречали до сих пор. Или вы предложите сдаться без боя, господин пророк?

— Нет, я советую нанести прямой удар Сынам, подорвать их дух. Отрубите голову, и тело может отрастить новую, — но на это потребуется время, а для нас время — это жизнь.

— Что вы предлагаете?

— Вы помните мой отчет о ДжиПайндру?

— Да. Весьма красочный рассказ с массой неправдоподобных деталей.

— Он в точности соответствовал действительности. Я рассказывал вам о Первом Жреце, который выступает сейчас в роли КриНаид-сына. Вы можете не принимать на веру всех подробностей моего рассказа, но в одном не сомневайтесь — КриНаид-сын, с которым я столкнулся — личность необыкновенная, обладающая невероятными способностями и абсолютной властью над своими последователями. Я считаю, что он и есть направляющая сила, мозг ВайПрадхов. Если убрать КриНаида, Сыны, разумеется, найдут нового вождя, но не сразу, потому что такому Первому Жрецу нелегко будет найти замену.

— Ну и что из этого, если КриНанд сидит в безопасной норе под ДжиПайндру?

— Один раз мне удалось проникнуть туда, протектор. Проберусь еще раз, и теперь сделаю то, что должен был сделать с самого начала — уберу КриНаида раз и навсегда.

Ренилл надеялся, что говорит и выглядит достаточно уверенно и убедительно.

— В жизни не слыхал большей чепухи! Вы предполагаете, насколько я понимаю, преспокойно выйти из главных ворот под носом у нескольких тысяч желтых, которые, несомненно, покорно расступятся перед вами?

— Последний подкоп к подвалу резиденции еще не замурован. Я, переодевшись авескийцем, пролезу через прорытый саперами тоннель и окажусь по ту сторону стены. После этого проберусь в храм…

— Нет, не проберетесь.

— Это вполне осуществимо, протектор.

— Совершенная чепуха! Прежде всего, вас, вероятнее всего, поймают и изрубят на куски прежде, чем вы отойдете на пятнадцать шагов от тоннеля. Но если вам и повезет выбраться в город, до ДжиПайндру вам не добраться. А если доберетесь до ДжиПайндру, то скорее всего, не попадете внутрь — не вы ли рассказывали, что в прошлый раз они два дня продержали вас во дворе, прежде чем впустить?

— Да, но на этот раз у меня есть…

— А если, по какому-то странному капризу судьбы, вам удастся проникнуть в храм, — безжалостно продолжал во Трунир, — с чего вы взяли, что сумеете справиться с Первым Жрецом, если он обладает, по вашим же словам, столь «невероятными способностями»?

Вот это вопрос! — Ренилл молчал.

— Кажется, в прошлый раз этот КриНаид-сын сумел загипнотизировать или одурманить… одним словом, заморочить вас? Не пора ли стать умнее?

Я стал осторожней. Готов к необыкновенному. Научился бояться.

— Словом, приказываю вам забыть все эти сумасшедшие идеи, — заключил протектор. — Вы очень неплохой стрелок, вы понимаете желтых и обычно можете предсказать их действия — вы нужны здесь. Мы не можем позволить себе даром выбрасывать вонарские жизни. Оставайтесь и выполняйте свой долг.

Опять он о долге…

— Протектор, мне кажется, вы не приняли во внимание всех выгод…

— Я уделил вашему плану больше времени и внимания, чем он заслуживает. И не думайте нырнуть в какую-нибудь кроличью нору, Чаумелль. Таково мое решение, и говорить больше не о чем.

Говорить больше не о чем.

Ренилл не спорил.

Следующие два часа он провел на вахте на стене, и все это время внизу не смолкало торжественное песнопение, зато с той стороны не пролетело ни единой пули. Такое необычное явление само по себе было тревожным признаком. Ничто не нарушало однообразного течения вахты, кроме появления девушки из созданной мадам Зувилль «группы поддержки часовых», которая принесла ему чашку холодного, пахнущего мятой чая. После полудня Ренилла сменили, и он спокойно закончил свои несложные приготовления.

Раздобыть авескийский костюм труда не представляло. Кладовая, примыкавшая к банкетному залу, ломилась от одежды, принадлежавшей погибшим за время осады туземным служащим. Кроме жертв холеры, разумеется. Их одежда сжигалась до последнего клочка кисеи. Но остальное тряпье, после стирки и кипячения, разрезали на бинты, которых постоянно не хватало. Даже такие нежные создания, как Тиффтиф и Цизетта, не отказывались время от времени заняться сматыванием бинтов, успокоенные мыслью, что это непыльное занятие — их честный вклад в оборону резиденции.

В кладовой было пусто, если не считать двух беженцев-слуг с Сапфирной плантации, прикорнувших на полу в уголке. Ренилл присвоил рубаху и просторные штаны, бронзовый значок касты Потока, зуфур и шляпу. Заготовленные объяснения не пригодились. Свернув добычу в узел, он вернулся в свой душный полутемный кабинет, заставленный лежаками и койками временных обитателей, но на данный момент пустой. Узел отправился в ящик стола вместе с револьвером Фойсона, обоймой патронов и волшебным подарком Зилура. Заперев ящик, Ренилл сунул ключ в карман, подошел к загороженному окну и выглянул в щелку. Теплый свет, длинные тени: по крайней мере два часа до темноты. Чем бы заполнить время?

Написать ей письмо?

Глупая мысль. Отсюда письмо не отправишь, а если и отправишь, она его не получит. Гочалла перехватит.

Не надо недооценивать Джатонди.

А если она получит его письмо, ответит ли?

Еще глупее. Ей от него одни неприятности. Уж конечно, девушка постаралась поскорей забыть о его существовании.

Хотя бы попрощаться.

Эта мысль обманула поставленную им самим мысленную стражу. Не стоит отрицать возможность поражения и гибели; или, если на то пошло, победы и гибели. С другой стороны, маловероятно, что он второй раз выберется живым из ДжиПайндру. Вероятность пережить осаду еще меньше. До сих пор Ренилл не позволял себе задуматься над судьбой резиденции и ее защитников, поскольку такие размышления слишком часто не приводили ни к чему хорошему. Однако совсем отогнать черные мысли не удавалось, особенно в последние дни.

Усевшись за стол, Ренилл зажег свечу, взял перо, обмакнул его и начал писать: сперва медленно, потом все быстрей, словно рука двигалась сама по себе. Он исписал несколько страниц, пока пальцы, наконец, не устали и перо не замедлило движения. Подписался, перечитал написанное. Удивился и даже встревожился, увидев, что натворила его рука.

Ну, и что дальше? Увидеть бы ее. Ему почему-то хотелось, чтобы она увидела его. Но если письмо попадет в дурные руки — в руки Сынов — он поставит Джатонди в опасное положение. Он и так причинил ей довольно вреда, и нечего рисковать чужой жизнью, потакая собственной, неизвестно откуда взявшейся, тяги к самовыражению.

Он поднес уголок письма к пламени свечи, и огонек пополз вверх. Через минуту он стряхнул то, что осталось от бумаги, в пепельницу, со странной жалостью глядя на черные хлопья пепла. Дымок быстро рассеялся. Вот и все. Интересно знать, что бы она подумала, если бы прочитала?

Должно быть, сочла бы его ужасным дураком.

Он снова подошел к окну и увидел, что рабочие начали ужинать. Пока он писал, зашло солнце, и светящееся облако, вопреки всем законам природы застывшее над последним оплотом вонарцев, наливалось тусклым сиянием.

Вошел Ниен во Чаумелль, переоделся и вышел, не проронив ни слова. Выглядел он жалко: небрит, нездоров и исполнен уныния. В первый раз в жизни Ренилл пожалел дядюшку — немного.

Он снова остался один. Вот и пришло время ему тоже переодеться. Ренилл вытащил узел с местной одеждой, начал расстегивать рубаху, наткнулся на посторонний предмет и вытащил его из нагрудного кармана. Вонючий грязный бумажный пакет. Развернув обертку, он увидел незнакомый почерк и машинально начал читать прежде, чем осознал, что у него в руках. Письмо второго секретаря Шивокса, которое запихнула ему в карман Цизетта. Ренилл так и не вспомнил о нем с самого утра. Теперь глаз успел выхватить пару знакомых имен, и Ренилл стал читать дальше. Дочитал до конца и перечитал еще раз.

Очень интересно. Интересно, однако пока бесполезно. А вот если он останется жив после задуманного предприятия, и если Шивокс оправится от раны — и если хоть кто-то переживет осаду резиденции — будет что обсудить со вторым секретарем при следующей встрече.

Слишком много «если».

Ренилл сунул перепачканный кровью пакет в стол и продолжил прерванное переодевание. Сменил вонарский костюм на авескийский, прикрыл револьвер складками легкой материи. Талисман Ирруле исчез под широким зуфуром. Шляпа с вуалью от пыли спрятала некрашеные волосы и затенила светлое западное лицо.

В коридорах было полно народу, и никто не обратил внимания на высокого авескийца, сбежавшего по лестнице со второго этажа. И уж конечно, никто не признал в нем переодетого заместителя второго секретаря.

Нужный ему подвал — в самой глубине подземных помещений резиденции — был ярко освещен и тщательно охранялся.

Множество светильников освещали сырой, каменный пол и стены, кишащие насекомыми, низкие потолки, затянутые паутиной, ворох гнилой соломы, битых черепков и поломанное кресло, которое, как видно, завалялось здесь с прошлого века. Пустые ящики и бочки, прежде хранившиеся здесь, давно отправились на растопку. В северо-западном углу зияла черная дыра. Небольшое, округлой формы отверстие, в которое с трудом мог бы протиснуться человек. Конечно, если бы подкоп не обнаружили вовремя, их саперы расширили бы проход.

На полу у самой дыры устроилась компания картежников с потрепанной колодой орбанезских карт. Играли в антислеж. Ренилл узнал нескольких из них. Двое часовых в серо-коричневом, переживших гибель своего полка. Среди игроков не было ни одного авескийца. Единственный туземец — лакей Приая в'Азая — примостился в сторонке и молча занимался чисткой хозяйских сапог.

Остальные разговаривали и хохотали нарочито громко, явно рассчитывая, что разносящийся по тоннелю шум предупредит саперов о бдительности вонарцев и заставит их отказаться от нападения.

Ренилл, входя в подвал, предусмотрительно снял шляпу.

— Джентльмены, — окликнул он негромко. Его мгновенно узнали. Посыпались неизбежные шуточки:

— На маскарад собрались, Чаумелль?

— Участвуете в пантомиме?

— Приглашены на свадьбу к желтенькому приятелю?

— Или на пирушку к Сынам?

— Вот-вот, в точку попали, — признался Ренилл.

— А я вот что вам скажу, — провозгласил один из солдат. — Чаумелль собрался поиграть в терьера-крысолова!

— Ну нет, эта игра для него грубовата!

— И все-таки…

— Тогда ясно, к чему этот костюмчик. Терьеру в нем проще.

— Вот именно. Слишком уж просто. Нечестная выходит игра.

— Правила не запрещают. Я бы сказал, творческий подход!

— А я бы сказал: мошенничество! Творческий подход, ба! Знак породы в терьере — безрассудная храбрость.

— Вот и нет. Ум. Ум и хитрость. Без них никак.

— И все-таки, вырядиться под желторожего… Что-то уж больно хитро. Есть в этом что-то недостойное, что-то… склизкое.

— Это вы зря! По мне, ловкий терьер-охотник себя не позорит.

— Если он и вправду собирается сыграть в терьера!

Новоизобретенный термин «играть в терьера» обозначал излюбленное времяпрепровождение склонных к риску и кровожадности защитников резиденции. Они в одиночку прочесывали тоннели, отыскивая вражеских саперов и уничтожая их, по возможности бесшумно, посредством ножа или гарроты. Парней привлекал риск и добыча, они гордились своим искусством красться в темноте и считали себя истинными спортсменами, однако игроков находилось не слишком много, и они то и дело выбывали из игры навсегда.

— Ну, просветите же нас, Чаумелль, — нетерпеливо воскликнул в'Азай, — вы и вправду собрались в тоннель?

— Надо же когда-то попробовать, — объяснил ему Ренилл.

— Я думал, это не ваш стиль.

— Стараюсь расширить свой кругозор.

— Тогда лучше поторапливайтесь. К полуночи эту крысиную нору запечатают. Если вы не вернетесь к приходу каменщиков, мы будем считать вас погибшим и не станем им мешать делать свое дело.

— Я рассчитываю вернуться задолго до полуночи.

— Ну, тогда доброй охоты. И хорошей добычи! Ренилл, под одобрительные выкрики, приготовился нырнуть в тоннель.

— Высокочтимый. Одно слово.

Негромкий голос лакея-туземца остановил Ренилла, и он обернулся, немало удивленный, что авескиец в компании вонарцев осмелился заговорить без разрешения.

— Не подходите к выходу. Там сторожат Сыны Аона. Держитесь подальше от выхода, Высокочтимый. Ради вашей жизни.

Ренилл кивнул и встал на колени, чтобы протиснуться в узкое отверстие. Ему придется ползти на четвереньках, как и авескийским саперам и вонарским терьерам. Только, в отличие от «терьеров», Ренилл надеялся не встретить никого по пути.

Первые несколько шагов свет, сочившийся из подвала, освещал стены тоннеля, укрепленные крепкими деревянными подпорками. Но за второй опорой свет померк, а за третьей погас и сменился непроницаемой темнотой. Ренилл поймал себя на том, что боится захлебнуться этой чернотой. Дыхание стало частым и поверхностным. В складках зуфура лежало несколько спичек, но зажечь их можно было только в самом отчаянном положении. Он остановился и прислушался. Тоннель наполняли разговоры и смех охраны. За этим шумом ничего не разберешь. Если в темноте притаились авескийские саперы, они невидимы и неслышимы, как и сам Ренилл.

Он медленно продвигался вперед, то и дело нащупывая опоры вдоль стен и подсчитывая их, чтобы не терять представления о том, далеко ли забрался. Первые двадцать пять опор тоннель шел прямо, потом попалась развилка. Ренилл остановился в нерешительности. Голоса вонарцев за спиной звучали смутно и неразборчиво, а кроме них ничего слышно не было.

Подумать только, что находятся двуногие терьеры, которым нравится это занятие!

Он свернул направо, продвигаясь с особой осторожностью, и скоро понял, что ошибся. Тоннель заканчивался тупиком, перед которым обнаружилось небольшое расширение. Ренилл пошарил в темноте рукой и нащупал знакомые очертания бочонка с порохом. Дальше еще один, и еще. Полдюжины пороховых бочек прямо под стеной резиденции. Правда, слишком глубоко, толстый слой грунта поглотит большую часть взрывной волны. По-видимому, саперы намеревались проложить вертикальную шахту. Ренилл, пятясь, вернулся к развилке и тут замер, потому что его слуха достигло невнятное бормотание на кандерулезском. Потом показался свет: тонкие красноватые лучи фонаря, необычайно яркие в этой тьме. Приближались двое туземцев-землекопов. Как видно, успешная охота терьеров научила авескийцев держаться по двое.

Ренилл затаил дыхание, пропуская их мимо себя, потом скользнул во второй отросток тоннеля и с отчаянной скоростью заработал локтями и коленями. Его охватило желание вырваться из этой кошмарной пародии на «чулан бесконечности», вмещавшей, казалось, беспредельную тьму. Он не раздумывая проскочил еще два ответвления. Дальше воздух стал другим, снова запахло жизнью. Он уловил дуновение сквозняка с привкусом дыма. Тоннель свернул и пошел круто вверх. Впереди показался выход: широкий колодец, над которым сияло звездное небо. Ренилл заторопился к отверстию, но был еще далеко от выхода, когда над кромкой колодца склонилась темная голова. Щелкнул курок и властный голос окликнул на диалекте ЗуЛайсы:

— Кто там? Говори, или умрешь.

— НайВук. — Откуда выскочило это имя? Ах да, лакей Зувилля. Получил пулю в живот. Умер в БЗ пять дней тому назад.

— Ты не из наших…

— Я — НайВук из касты Потока, бывший лакей высокочтимого плантатора Зувилля. Я был червем, пресмыкавшимся в навозе вонарских свиней. Я был глуп, жалок, я был рабом. Но боги, снизойдя к моим горестям, наконец даровали мне мудрость. Они явились мне во сне и указали путь. Тогда я взял нож и перерезал глотку своему господину. Он лежит мертвый в красной луже. И его жена не избегла моего ножа, и его дети не ушли от мести. Я плюнул в лицо своего высокочтимого господина, я мял груди его жены, я пил кровь его старшего сына, и вот я пришел, очищенный духом и горящий желанием служить Сынам Отца.

Над тоннелем тихо переговаривались. Ренилл ждал. Вскоре снова послышался голос часового:

— Совершенная покорность воле Предела…

— единственно истинная свобода. — Ренилл легко подхватил строки Первого Самоотречения. — «Я» преграждает путь к Истоку. В небытии — бесконечность разума Отца.

Он мог бы и продолжить, но его прервали.

— Ты — Сын. Благодари богов за спасение. Выходи. — Силуэт головы исчез. Разговор наверху возобновился.

Ренилл задумался, не вышибут ли ему мозги, едва голова покажется над краем отверстия. Однако он подполз к выходу, выкарабкался наверх и очутился в скверике особняка, отделенного от северной стены резиденции только узкой улочкой. Особняк, принадлежавший беззастенчиво разбогатевшему вонарскому банкиру, остался цел по вполне понятной причине. Его высокие окна и близость к резиденции обеспечивали весьма удобную позицию для местных снайперов.

В сквере горел небольшой костерок, разведенный, конечно, только ради освещения. Тепло этой душной ночью было излишним. Однако по сравнению с застывшим мраком тоннеля или пропитанным зловонием смерти воздухом резиденции здесь дышалось легко и свободно. Полдюжины зулайсанцев, сидевших вокруг костра, откровенно разглядывали Ренилла.

Пусть пялятся, сколько влезет, с его внешностью все в порядке. Лишь бы не потребовали снять шляпу.

— Добро пожаловать, Брат, — наконец вымолвил один из них. Он тоже носил знак Потока, и общность касты устанавливала между ними своего рода братство. — Ты останешься с нами?

— Я отведал вонарской крови, и она пришлась мне по вкусу, — ответил Ренилл. — Где смогу я утолить мою жажду?

— Вступай в отряд Бхансатту Крылатого, что расположился перед большими воротами, — посоветовал ему собрат по касте. — Там ты скоро утолишь свою жажду, и да пошлют тебе боги богатую добычу.

Опять то же пожелание!

Ренилл многословно поблагодарил советчика и удалился, якобы в поисках Бхансатту.

Он снова оказался на улицах Малого Ширина, но теперь выстроенные в западном стиле дома были сожжены или разграблены, сады и парки выкорчеваны, а на перегороженных баррикадами бульварах хозяйничали авескийцы. Ренилл без труда замешался в толпу. Никто не признал в нем Высокочтимого. Он мог идти куда вздумается и делать, что пожелает.

Во Трунир будет в ярости, когда узнает. Он, конечно, ни на минуту не поверит в эту выдумку с «игрой в терьера». Если каким-то чудом им обоим случится выжить, протектор способен в гневе даже выполнить ту угрозу насчет «злостного неповиновения в чрезвычайной ситуации». Два года тюремного заключения, припомнил Ренилл.

Хорошо еще, что я не военный. Он бы меня расстрелял как мятежника и дезертира.

Дезертирство. Эта мысль первый раз пришла ему в голову, и вдруг стала всепоглощающей. Дезертировать.

Ведь ему, единственному среди вонарцев, удалось выбраться из осажденной резиденции, и теперь он свободен. Свободен как ветер. Ничто не заставляет его возвращаться в ДжиПайндру с его жуткими чудесами. Ренилл только сейчас осознал, какой ужас внушает ему храм с кошмарным Первым Жрецом и тем существом, затаившимся в Святыне.

Он не обязан возвращаться туда. У него есть выбор. Взгляд невольно обратился на север, туда, где у подножия холмов стоял УудПрай. Конечно, сейчас его не видно. Но еще не поздно — если выйти сразу, к рассвету Ренилл доберется до обветшавшего чуда света. Они еще будут спать. Он перелезет через стену, проберется в окно первого этажа и по бесконечным коридорам отправится к покоям гочанны.

Знать бы, где это…

Не важно, найдет. Он найдет гочанну. Осторожно разбудит, в надежде, что девушка не завизжит при виде него… Джатонди не завизжит.

Разбудит, и они поговорят, и он скажет все, что ему не дали сказать тогда, при прощании. И может быть, на этот раз она решится уйти с ним, и они смогут уйти… Куда? Весь мир открыт. Например, Лапти Ума. Или Траворн. Или Стрель. Да куда угодно.

Резиденция падет, ее обитателей перебьют, и пришельцы с запада будут изгнаны сперва из Кандерула, а затем и из соседних стран.

Нам давно следовало бы уйти.

Очищенной от иностранного влияния Авескией будут править Сыны. Сыны, с их жалкими Блаженными Сосудами и устрашающими, изуродованными младенцами-полукровками. Убийцы с ядовитыми ящерицами и одурманенные безмозглые жрецы-фанатики. Жестокое и прожорливое божество, чудовищный и уродливый Бог-Отец.

Можно повернуться спиной, но это навсегда останется с ним.

Он вонарец. Он выполнит свой долг.

Как все просто для во Трунира. Странно, что Ренилл не может забыть этих слов.

Каждый, в ком есть хоть капля чести, знает, в чем его долг.

Снова во Трунир. Не склонный к умствованиям и не знающий сомнений.

Вы носите имя во Чаумелля… да наш ли вы, в конце концов?

Не совсем ваш, и никогда им не был…

Великий Гимн Аону загремел в ночи. Ренилл очнулся, словно пришпоренный этим звуком, и зашагал вперед. Никто не задерживал его. Он не знал ни куда идет, ни сколько прошло времени. Каменные змеи Врат Питона и узкие переулки Старого Города мелькали словно затянутые дымкой. Потом Ренилл вынырнул из тесноты и обнаружил себя стоящим на площади Йайа, в Сердце города, и перед ним возвышалась Крепость Богов.