7

Ренилл больше получаса кружил по запутанным переулкам. Наконец уверившись, что стряхнул преследователей, он отправился на север. Когда через сорок минут он оказался на окраине ЗуЛайсы, слабость снова дала о себе знать. Жалея каждую потерянную минуту, он уселся в пыли на обочине, прижавшись спиной к теплой глинобитной стене. Солнце уже встало и сильно пекло. У Ренилла не было шляпы, чтобы прикрыть лицо, не было и зуфура, чтобы обмотать голову на манер тюрбана. Он скоро пожалел об этом. Во рту уже пересохло — что же будет через два часа?

Где-то по дороге должна найтись вода.

Будем надеяться…

Перед ним простиралась бесцветная равнина, колеблющаяся в жарком мареве. За равниной вздымались холмы. Дворец УудПрай, хорошо видимый из ЗуЛайсы в ясные дни, сейчас скрывался в дымке. Солнечный блеск над иссохшей ширью слепил глаза. Ренилл устало прикрыл веки. Когда он открыл их снова, тени стали заметно короче. Он проспал не меньше часа.

Глупо. И опасно. Ренилл огляделся. Ни следа жрецов-убийц, не видно и крылатых ящериц. Все равно глупо. Пока он спал, стало еще жарче. Позже начнется настоящее пекло, а терять время на отдых больше нельзя. Ренилл заставил себя подняться на ноги и понял, что короткий сон пошел ему на пользу. Слабость еще чувствовалась и усталость не прошла, но жить было можно.

Он еще раз осмотрелся, окинув взглядом несколько маленьких нищих лачуг, притулившихся на окраине города. Смотреть было не на что, но что-то натолкнуло его на мысль заглянуть за угол стены, где обнаружилась незапертая деревянная калитка. Ренилл вошел в крошечный закрытый дворик явно заброшенного дома. В углу была колонка. Он не собирался искать хозяина, чтобы спросить разрешения.

Напился вволю, сколько влезло и, не заботясь больше о сохранении краски, поливал на лицо и голову. Лучше, намного лучше. Теперь он совсем проснулся. Одежда промокла насквозь, но это тоже к лучшему — пока ткань не просохнет, он получит несколько минут прохлады — и лучше не тратить их зря. Ренилл покинул дворик и зашагал по пустынной бесцветной дороге. Когда-то между городом и дворцом было большое движение. Но кареты, телеги и пышные фози проезжали здесь так давно, что их следы почти стерлись. Так же исчезли яркие указатели, шесты с флагами и водопои, предлагавшие воду усталым путникам, их носильщикам и вьючным животным. Никто больше не ездил в УудПрай, и равнина была пуста.

Сперва шагалось неплохо. Воздух был пыльным и в легких першило, но дышать было можно. Ренилл мерил дорогу широкими шагами и прошел порядочно. Прежде он добрался бы до дворца к полудню, но только не теперь. Слишком скоро он выбился из сил и снова пришлось отдыхать. На этот раз недолго. Больше никакого сна.

Он подошел к пересохшему водопою. Здесь, увы, не найдешь ни воды, ни пищи. Только пустая деревянная колода с рассохшейся крышкой. Ладно, хоть какая-то тень. Ренилл сидел в душном полумраке, протирая заплывшие глаза. Зрение скоро прояснилось, но ноги налились усталостью, и ужасно тянуло прилечь. Он знал, что стоит лечь, как его сморит сон, а потом жажда станет нестерпимой, и зной высушит его как…

Изюм. Усмешка Шишки. Мрачная, но выразительная.

Не стоило позволять себе думать о жажде, потому что она сразу вернулась — пока еще не сильная, но ощутимая. И росла, как раковая опухоль. Посиживая в тенечке, делу не поможешь.

Ренилл снова пустился в дорогу и примерно через час достиг древнего памятника, отмечавшего ее половину. На полпути между ЗуЛайсой и УудПраем сохранялись остатки Пирамахби, самого знаменитого водопоя, где некогда останавливались самые богатые путешественники, чтобы в его роскоши насладиться плодами, шербетом и прохладительными напитками, которые продавались едва ли не на вес золота. Они сидели за выложенными нефритом столиками под зелеными опахалами, любуясь игрой фонтана, питаемого подземными ключами. Столики, опахала и фонтан давно исчезли, но источник мог сохраниться. Рениллу снова пришлось отдохнуть. Он умирал от жажды, в голове было легко и пусто. Солнце било в глаза. Неподходящее место для теплового удара. В тени Пирамахби стало полегче. Дышать и тут было нечем, но хотя бы горячие солнечные лучи не норовили больше ослепить Ренилла. Ни мебели, ни опахал, только изрядно выщербленные плитки пола зеленого мрамора. Чаша фонтана посреди комнаты была суше летнего полдня.

Задняя дверь косо висела на петлях. За ней обнаружилась еще одна комната, поменьше, вероятно, бывшая кухня, тоже пустая, но в углу виднелась колонка со сломанной рукоятью насоса. Еще действует? Ренилл качнул ручку, и насос выкашлял струйку бурой воды. У Ренилла вырвался вздох. Скорчившись, он ловил открытым ртом струю воды, лил в лицо и на голову, снова в рот. Когда пить больше не мог, посидел прямо под краном и через пару минут начал сначала. Мокрая голова казалось неимоверно тяжелой, просто не держалась на шее. Ренилл обмяк, щека коснулась каменного пола. Глаза закрылись и время прекратило свое течение.

Проснулся он вечером. Лежал в луже, одежда намокла. Красноватый луч косо падал в окошко кухни. В воздухе кишела мошкара. Ренилл медленно сел. Ему не сразу удалось вспомнить, где он очутился и почему. Он проспал весь день — часов семь, не меньше. А ведь не собирался спать, понимал, что это неразумно. Однако не приходится отрицать, что сон пошел ему на пользу. В голове прояснилось, и мучительная слабость отступила. Может быть, не так уж и глупо было выспаться.

Если только его не выследили. Он обвел глазами кухню. Пусто, ничего угрожающего. Поднялся и подошел к окну, но не увидел ничего, кроме заката. Напрасно он боялся. Теперь остаток пути пройти будет не трудно. А что он будет делать, когда доберется до УудПрая?

До сих пор Ренилл об этом не думал. Сможет ли он, знатный вонарец, убедить гочаллу Ксандуниссу выслушать его? Она уже не имеет власти, как в старину, предать его медленной смерти, но желание такое у нее может возникнуть, и трудно ее винить.

Надо рассказать ей о том, что видел. Услышав о церемонии Обновления — о беременных девочках, о жертвоприношении младенцев — она безусловно смягчится. Разве она не женщина?

Женщина, которая ненавидит все вонарское. Она ни за что не станет помогать ему, да и просто не даст аудиенции, не допустит во дворец.

Вспомнит ли она их встречу в кабинете во Трунира? А если и вспомнит, что это изменит?

До Ксандуниссы, скорей всего, достучаться не удастся. Но ее дочь, молодая гочанна Джатонди, получившая образование в Вонаре, может оказаться более снисходительной и несомненно более благоразумной.

Она кажется умной девушкой.

Хочется верить.

Но что может такая девушка знать о меньших богах?

Ренилл еще раз напился из колонки и покинул Пирамахби. Когда он выходил, черное пятно, прилипшее к дверной притолоке, выдало себя ударом крыльев. Он резко вскинул голову. Маленький черный силуэт на фоне пылающего закатом неба скользнул над головой, описал круг и унесся прочь. Похоже, летучая мышь. В этих развалинах их великое множество. Жаль, получше не рассмотрел.

Он постоял, напряженно вглядываясь в закатную даль, затем передернул плечами и пошел дальше. Теперь шлось легко. Сон и вода вернули жизненную силу. Солнце ушло за горизонт, и гаснущий свет не утомлял глаз. Воздух немного остыл, и теперь без шляпы было только легче. У подножия встающих впереди холмов Ренилл уже различал белые стены, стройные башни и лиловый купол УудПрая. Он заторопился к ним, а вокруг сгущалась тьма и скоро поглотила и холмы, и дворец. Над головой загорелись звезды, поднялась величественная полная луна.

Ренилл думал закончить путь в один переход, но ноги стали спотыкаться, раньше, чем он ожидал. Он сделал еще один привал у сухой водопойной колоды. Жалкое укрытие, но по крайней мере можно прислониться к деревянной стенке. Ренилл сел. Жажда и голод мучили не так уж сильно. Залитые лунным светом холмы поднимались в каких-нибудь двух-трех милях. Дворец даже ночью светился белизной. Еще час-другой — и он на месте. Можно будет позволить себе передохнуть.

Так он думал, пока с высоты на него не упала крылатая тень и слуха не коснулось змеиное шипение. Ренилл забился под колоду и вскинул руку, чтобы отразить удар — но отражать было нечего. Ящерица взмыла вверх и исчезла так же внезапно, как появилась. Когда сердце немного успокоилось, Ренилл осторожно выглянул из выемки в глинобитной стене. Луна ярко освещала пустыню. Вокруг ни души — ни людской, ни звериной. Он высунул голову, осмотрел потолок и дверной проем. Никого. Может, шипение ему просто почудилось? Нет.

Они последовали за ним из ЗуЛайсы. Как-то напали на след и теперь шли в темноте за его спиной. Но вивура легко могла убить его, однако почему-то не стала. Ренилл задумался. Может быть, ящерицы приучены нападать только по команде хозяина. Однако летают они быстро и настигнут его снова без труда. В УудПрае можно укрыться, если он туда доберется и если его впустят во дворец.

Ренилл, подстегиваемый новым страхом, поспешил на север. Осталось пройти всего пару миль, и шел он довольно быстро. Правда, дорога пошла вверх, и это затрудняло путь. Усталость вернулась, но Ренилл уже не думал о ней, потому что оказался наконец перед кованым кружевом больших ворот, стерегущих вход в огромный дворцовый парк. Эти ворота — когда-то золоченые, когда-то украшенные полудрагоценными камнями, когда-то охраняемые разряженными как павлины стражами гвардии гочаллир — теперь стояли угрюмым памятником ушедшему величию. Листки позолоты ободраны, самоцветы выдраны из оправ, а стража давно ушла куда-то. Ворота в несуществующей стене, столь же символические, как титул нынешней гочаллы, были закрыты и заперты, словно в насмешку. Ренилл попросту обошел их.

Теперь под ногами у него лежала дорожка, вымощенная белым камнем, старая, но все еще ровная и прямая. Живая изгородь, окаймлявшая ее, высохла, и ветки кустов торчали прямо. Как видно, оросительные каналы, поддерживавшие жизнь сада, давно забиты или высохли. Земля так же суха, как на равнине внизу, и садовых цветов почти не осталось. Все это Ренилл отмечал мельком. Его глаза были прикованы к открывшемуся перед ним дворцу, и от этого зрелища даже сейчас у него перехватило дыхание. Разруха и грязь, бросающиеся в глаза днем, были милосердно скрыты лунным светом. УудПрай — лиловый купол, причудливые башенки, хрустальная арка Ширардира — величественная громада дворца, казавшегося глазу хрупким и невесомым, предстала во всей своей волшебной красе. Ренилл остановился полюбоваться. Он не был здесь много лет, а так близко видел дворец впервые. Теперь он хорошо понимал ту любовь, которую питала к своему дворцу гочалла Ксандунисса.

Созерцание было нарушено легким движением воздуха, едва уловимым шипением. Ренилл огляделся. Ничего. Обернувшись, он до боли в глазах вглядывался в темноту. Ничего не видно, совершенно ничего. Померещилось?

Он чуть вздрогнул, несмотря на жару. Мысли пришли в порядок. Ренилл заметил, что все окна дворца одинаково темны. Либо обитатели спят, либо занимают покои на северной стороне. Сколько их там? — в первый раз задумался он. Гочалла, ее дочь и по меньшей мере один слуга — тот великан, что вез фози. Ренилл видел его из окна кабинета во Трунира. Кто еще? Конечно, Ксандунисса, описывая жалкую нищету, преувеличила для красного словца. При огромном дворце — жилище Лучезарной гочаллы — должен жить добрый батальон слуг.

Однако стражи не видно, никто не остановил пришельца. Вот он стоит чуть ли не на пороге, а его никто не окликает, никто не спешит поднять тревогу. Вору или убийце здесь раздолье. Дворец со всеми его ветшающими сокровищами могут обобрать подчистую за несколько часов. Если дом гочаллы еще не ограблен, это кое-что говорит о том, какое почтение питают к ней подданные.

Но должен ведь там хоть кто-то бодрствовать. На северной стороне найдутся освещенные окна.

Ренилл свернул налево, обходя здание по часовой стрелке. У западного крыла УудПрая путь ему преградила стена белого мрамора, окружающая приличных размеров садик. Забраться на нее оказалось проще простого — мрамор был выщерблен и растрескался. Ренилл задержался на гребне, разглядывая заросший сорняками сад.

В центре, на невысоком пригорке, стояла беседка с золотой крышей — причудливая фантазия зодчего — и на ее белых ступенях сидела гочанна Джатонди.

Она мало походила на ту принцессу, которую он видел несколько недель назад у во Трунира. Ни пышных шелков, ни легкой шляпки, ни причудливой прически. Она накинула какое-то блеклого цвета одеяние с низким вырезом — такое простое, что его можно было бы принять за ночную сорочку, если бы не широкий вышитый зуфур, завязанный узлом на талии. Тонкие руки были обнажены, черные волосы свободно падали на плечи. Увидев ее в другом месте, Ренилл едва ли узнал бы девушку. Только ее четкий тонкий профиль, запомнившийся ему с первой встречи, оставался все тем же.

Он даже не подивился удаче, позволившей встретиться с ней в такой обстановке, просто смотрел, как зачарованный. Она, должно быть, почувствовала его взгляд, вскинула голову, вскочила и тихонько выдохнула.

Другая женщина на ее месте завопила бы во все горло. Молодец гочанна.

Она уже стояла на ногах и сжимала в руке нож — тонкий кинжальчик, который легко скрыть в складках материи. Оружие впору кукле, но с отточенным, как игла, обоюдоострым клинком. И девушка явно готова была воспользоваться им.

Если отобрать кинжал, она наверняка закричит. Да и вряд ли ему, в нынешнем состоянии, удалось бы ее обезоружить. Как бы не потерять глаз, а то и оба, при попытке с ней справиться!

Ренилл так и не успел принять решение, потому что Джатонди на удивление спокойно заговорила:

— Ты вторгся в мои личные владения, — произнесла она с холодной вежливостью, как бы предполагающей, что он нарушил ее уединение непреднамеренно. — Покинь их, и забудем об этом недоразумении.

— Гочанна, я сожалею, что явился без приглашения, — ответил Ренилл на вонарском, и девушка вздрогнула, заслышав звук западной речи. — Простите, и окажите мне честь, предоставив аудиенцию. Мое дело не терпит промедления.

Гочанна смотрела на него без выражения, но Ренилл понимал, что она поражена. Жалкий оборванец не мог говорить так!

— Мы с вами знакомы, гочанна, — продолжал Ренилл, — я — заместитель второго секретаря Ренилл во Чаумелль, мы встречались в кабинете протектора во Трунира. Помните?

Она молчала. Глаза девушки бегали по его лицу, словно пытаясь проникнуть под маску пота, грязи и многодневной щетины. Когда он спрыгнул со стены в сад, гочанна не отступила, но крепче сжала рукоять кинжала. Ренилл приземлился неудачно, однако сумел устоять на ногах. Взгляд гочанны на мгновенье метнулся в сторону и снова обратился на лицо пришельца. В нескольких шагах виднелась дверца — вход во дворец. Ренилл подозревал, что девушка готова броситься к ней.

— На той встрече присутствовала гочалла Ксандунисса, — еще раз попытался уговорить ее Ренилл. — Сиятельная говорила о том, что дворец УудПрай ветшает, и я предложил ей помощь, какая была в моих силах. Гочанна, вы помните?

— Вонарец в одежде авескийца, — медленно ответила она на своем безупречном столичном вонарском. — Вонарец, который говорил на кандерулезском, как уроженец этой страны. Припоминаю. Как забыть столь редкое зрелище? Ваша любезность доставила матушке удовольствие, да и мне тоже. Да, я помню. — Она оглядела его с головы до ног, заметив и грязь, и лохмотья, и осунувшееся, давно не бритое лицо. — Но я бы не узнала вас, мастер во Чаумелль.

— Я долго болел и не мог вернуться к своим соотечественникам, — ответил Ренилл на невысказанный вопрос.

— Почему не могли?

— Какое-то время я не мог ни передвигаться, ни передать им записку. А прошлой ночью вопарская резиденция оказалась окружена, и проникнуть в нее не удалось.

— Окружена? Что вы хотите сказать?

— Толпа горожан, возмущенных недавней гибелью паломников в озере РешДур, бушует на улицах перед воротами резиденции. Второй Кандерулезский охраняет стены. Пока все не кончится, туда ни войти, ни выйти.

— Понимаю. Это и есть то срочное дело, о котором вы говорили? Вы явились просить помощи гочаллы? Хотите, чтобы она убедила толпу разойтись?

— Интересная мысль. До сих пор она не приходила Мне в голову.

— И правильно. Едва ли вы найдете в гочалле сочувствие к бедам своих соотечественников.

— А в ее дочери?

— Объясните, с чем пришли, и тогда я подумаю. Заодно можете попытаться объяснить, почему избрали такой необычный путь.

— Охотно объясню, если гочанна не откажет мне в маленькой милости.

— А именно?

— Уберите свой нож. Уверяю вас, я вполне безобиден.

— В самом деле, заместитель второго секретаря? — Узенький клинок исчез в складках зуфура. — Вам дозволяется приблизиться.

Непринужденная формальность приглашения напомнила Рениллу, что он имеет дело с царственной особой. Невзирая на бедность, она оставалась принцессой по крови и духу, и это проявлялось в каждом слове, в каждом движении. Он поклонился, отлично понимая, что напоминает огородное пугало, подошел к ней, снова поклонился и выпрямился. Джатонди чуть склонила голову. Она хранила на лице любезное выражение, но ноздри вздрагивали, и Ренилл вспомнил, что не мылся много дней, и от него воняет, как из пасти йахдини. Ее, должно быть, тошнит. Ренилл попятился назад.

— Гочанна, примите мои извинения. Поймите, я не хотел проявить непочтительность.

— Извиняться следует только мне — за недостаток гостеприимства. Несомненно, вы утомлены путешествием. Может быть, вы хотите отдохнуть, прежде чем начать разговор? Поспать, если угодно, освежиться и поесть?

Поесть! С прошлого утра у него не было ни крошки во рту. Желудок застонал при одном звуке этого слова. Какой у нее приятный, мелодичный голос, — впервые отметил Ренилл. Или, может быть, любой голос, заговоривший о еде, показался бы ему сейчас необыкновенно приятным?

— Вы голодны, мастер во Чаумелль?

— Очень. — Больше он не решился сказать, не доверяя своему голосу.

— И ваш возница так же измучен и голоден?

— Возница?

— Вы оставили его у ворот?

— Со мной нет возницы. Я пришел один, пешком из ЗуЛайсы.

— Пешком? Всю дорогу? И это сделал вонарец?

—Да.

— Высокочтимый, пришедший пешком из ЗуЛайсы. Какая новость! Редкий подвиг! Позвольте мне подивиться минуту-другую. — Ее улыбка выражала невинное удовольствие.

— Я счастлив развлечь гочанну.

— О, быть может, я немного жестока, но вы должны понять. Не часто авескийцам доводиться стать свидетелями малейшего неудобства, претерпеваемого нашими западными… соседями. Таким редким угощением надо насладиться как следует.

— Значит, вы разделяете взгляды вашей матери.

— Будь это так, вы бы проникли через стену в пустой сад. — Ее улыбка потухла.

— Как так?

— В настоящий момент мы с матушкой… но сейчас не время говорить об этом. Не хотите ли войти? Честно говоря, — она взглянула ему через плечо, — вам лучше бы войти поскорее. Сейчас же!

Ренилл проследил ее взгляд. На стену за его спиной упала черная блестящая ящерка, сложила на спине крылья.

— Это вивура, — хладнокровно заметила Джатонди. — Никогда прежде не видела их здесь, в холмах. Они здесь не водятся, и я не понимаю, что она тут делает. Они очень ядовиты, знаете ли.

— Знаю.

— Войдем внутрь.

Они ушли без видимой спешки. Вивура проводила их горящими красным глазами, но не шевельнулась.

— Я скажу Паро, чтоб убил ее, — про себя заметила Джатонди. — Хотя… Нет, он меня не услышит. Я же не существую.

Ренилл представления не имел, о чем она говорит.

Он прошел за ней во дворец, и девушка плотно закрыла дверь. Распахнутое окно защищала тонкая проволочная сетка. Она не пропускала насекомых — не пропустит и вивуры.

Если только сетка не прорвалась или не проржавела.

Он стоял в яркой комнатке со множеством затейливых украшений, освещенной сиянием двух серебряных светильников — парой произведений древнего искусства, за которые дорого заплатил бы любой антиквар. Воздух, хотя и достаточно свежий, отдавал промозглостью. Подняв глаза к потолку — высокому, раскрашенному под ночное небо, Ренилл заметил, что опахала подернуты паутиной. Как видно, за многие годы они ни разу не качнулись. Где же нибхой, который обязан их чистить? Ренилл осмотрелся. Синие плитки пола блистали чистотой, покрывало на кровати, хоть и потертое, было чисто выстирано. Бесценная мебель сверкала. Не все дворцовые слуги бездельничают, как этот нибхой.

— Сюда, — указала Джатонди и, подняв один из светильников, выпроводила его из комнаты.

Они вышли в пропахший сыростью коридор. Ренилл едва заметил этот запах, потому что в воздухе закружились крылатые тени, и страх вспыхнул с новой силой. Он уже схватил свою спутницу за руку, чтобы оттащить назад, в безопасность комнаты, когда понял, что ошибся. Ренилл поспешно выпустил девичьи пальцы. Летучие мыши — обычные, вездесущие летучие мыши — довольно мерзкие, но совершенно безвредные твари.

— Простите, — пробормотал он, чувствуя, что смешон.

— Моя вина. Я так к ним привыкла, что позабыла предупредить вас.

— Гочалла говорила о летучих мышах, но я счел, что она преувеличивает.

— Ни в коем случае. Гочалла никогда не говорит ни слова, которое ни считала бы истиной правдой.

— Теперь верю. — Свет лампы обнаружил грязные стены, потолок с разводами, заросшие плесенью арки, залитый птичьим пометом пол: все в точности так, как описывала гочалла. В самом деле, позор.

Ренилл не успел задуматься, куда ведет его гочанна, а она уже остановилась перед дверью из какого-то дерева с багряными прожилками, поблескивавшей узором виноградных лоз с малахитовыми листьями, открыла ее и прошла внутрь. Последовав за девушкой, Ренилл оказался в ванной комнате размером с гимнастический зал. Посреди ее темнел сухой и грязный бассейн, выложенный мозаикой, достаточно большой и глубокий, чтобы плавать в нем. В те времена, когда он был полон воды, здесь плескался сам Ширардир со своими многочисленными женами и его потомки. На краю бассейна стояла порфировая ванна — просторная, однако явно предназначенная для одного. И ванна, и пол вокруг нее оказались чистыми. А в тени в дальнем конце зала Ренилл разглядел печь, колонку, ведро и пару высоких шкафов.

Джатонди подошла к печи с плитой, взяла коробок, чиркнула спичкой и зажгла свечи в зеркально-черных подсвечниках. Мрак расступился.

— Боюсь, вам придется самому накачать себе воды для ванны, — сказала девушка. Ее голос прозвучал странно гулко, словно в пещере. — Паро нечего и просить, а больше никого нет.

— Конечно, все спят.

— Кто?

— Остальные слуги.

— Остальных нет, мастер во Чаумелль. Только Паро, а ему приказано не замечать меня.

Ренилл молчал. Ему в голову не приходило, что такой огромный дворец мог обходиться одним слугой. Невероятно, когда гочалла Ксандунисса жаловалась на нужду, он понял так, что свита ее сократилась до жалкой дюжины слуг — любая царственная особа в Авескии сочла бы такую свиту верхом нищеты. Ренилл и подумать не мог, что ее отчет абсолютно точен. Мать не скажет ни слова, которого не считала бы истинной правдой. Похоже на то.

Один слуга и «ему приказано меня не замечать». Что бы все это могло значить?

— Если вы захотите согреть воды, в плите уже есть уголь, — продолжала объяснять Джатонди. — Мыло и полотенца найдете в шкафу, там же есть и какая-нибудь одежда. Пожалуйста, не стесняйтесь ей воспользоваться. Когда закончите, возвращайтесь в мою комнату, я приготовлю поесть.

— Гочанна, я так благодарен…

— А мне стыдно, что УудПрай не может предложить вам большего гостеприимства. — Джатонди удалилась, забрав с собой серебряный светильник.

Ренилл решил не возиться, нагревая воду, а просто поскорее наполнил ванну, прихватил кусок мыла, скинул провонявшие лохмотья и плюхнулся в воду. Вода была холодной, как в лесном пруду, и великолепно освежала. Он яростно оттирал грязь, и та отваливалась слоями. С укушенного ядовитой тварью предплечья кожа сходила сероватыми кусками. Под ней показалась новая, красноватая, но здоровая. Ренилл намылил голову, сполоснул — последние остатки черной краски стекли с волос.

Хорошенько отмывшись и вытершись насухо, он пошарил в шкафу и отыскал старую одежду, о которой говорила Джатонди — на вешалках висело несколько древних, но чистых хлопковых кафтанов. Три или четыре оказались маленькими и были расшиты цветами и бабочками. Наконец нашелся один большой, белый, без всяких украшений, просторный, так что не будет жать в плечах. Ренилл оделся. Кафтан на первоначальном владельце должен был доставать до полу, но Ренилл оказался выше ростом, и полы одежды болтались у него повыше щиколоток. На полке во втором шкафу нашлось все нужное для бритья. Ренилл начисто извел отросшую щетину. Потом набрал еще воды, выстирал свою одежду и разложил на полу сохнуть. Вынул из подсвечника одну свечу, остальные задул и отправился обратно по населенному летучими мышами коридору к двери гочанны. Постучал и получил дозволение войти.

Джатонди сидела перед древним столиком паширской работы. На столике теснились миски и блюда. Накрывала она, конечно, сама. В лучах серебряной лампады ее кожа, казалось, светилась. Увидев Ренилла, девушка вскинула брови, оглядела его светлые волосы, чисто выбритое лицо и улыбнулась.

— Вот теперь я вас узнаю, — сказала она.

— А раньше не узнавали?

— Скажем так — не была уверена. Прошу вас, присядьте и разделите со мной трапезу, мастер во Чаумелль. Я понимаю, как вы голодны.

— Гочанна очень добра. — Ренилл сел напротив нее, погасил свечу, отставил ее в сторону и осмотрел стол. Свежие фрукты разных видов, лепешки, рисовый салат, синий от таврила, закуска из огурцов, маринованные чаппилы, миска сардин в масле, кусочки заливной говядины — на тарелке, но тоже явно из консервной банки, кувшинчик воды с лимоном и графин с белым вином — и то и другое неохлажденное. Простая, недорогая пища, какую легко сохранить при комнатной температуре.

Но Рениллу она сейчас показалась настоящим пиршеством. Он не способен был даже поддерживать вежливую застольную беседу. Поспешно наполнил свою тарелку — из тончайшего фарфора, достойную служить вместилищем изысканных деликатесов — и начал есть, с трудом сдерживая себя, чтобы не заглатывать еду как удав. Только опустошив тарелку в первый раз, наполнив ее снова и управившись с половиной добавки, он немного успокоился и стал есть медленнее. Поднял взгляд и обнаружил, что девушка спокойно наблюдает за ним. В неярком свете глаза ее казались почти черными, но Ренилл помнил голубые искры, блестевшие в них в тот день у во Трунира. Это тень ее ресниц, подумал Ренилл, погасила сейчас свойственный авескийцам голубой отблеск.

Глупо думать об этом в то время, когда надо бы понять, насколько далеко может простираться ее верность ВайПрадхам. Если девушка и ее мать поклоняются Аону, его путешествие из ЗуЛайсы было пустой тратой времени. Надо было разобраться, кому принадлежит ее верность, и поскорее, потому что она вот-вот сама начнет задавать вопросы.