26

Убежище дядюшки Кинца ничуть не изменилось. Старенький деревянный домик на каменном фундаменте под соломенной кровлей по-прежнему прятался среди высоких деревьев. Сама природа укрыла его столь надежно, что охранные чары единственному его обитателю, как правило, были не нужны. Время в доме словно остановилось. Тот же порядок, удобство и простота, какие Элистэ хорошо помнила, та же потертая мягкая мебель с продавленными сиденьями и небогатые украшения на стенах, тот же старый чугунный чайник над огнем, те же высокие деревянные шкафы с пыльными томами и загадочными предметами, которые Элистэ называла «штуковинами». Да и сам Кинц был все тем же бледным, хрупким, как бабочка, кротким и обманчиво неискушенным ночным созданием; как всегда, деликатным, любящим и суетливым. Сидя на своем обычном месте у камина с кружкой сдобренного пряностями сидра в руках – той самой, в красный цветочек, из которой всегда пила у дядюшки Кинца, – Элистэ как будто бы снова вернулась в детство. Вот сейчас он предложит ей поиграть в «Голубую кошечку» – ведь все осталось по-старому. Впрочем, нет, не совсем; в одном отношении знакомое окружение существенно изменилось – на сцене впервые возник Дреф сын-Цино, а его присутствие никогда не оставалось без последствий.

Дреф держался в тени, пока родственники обнимались и обменивались новостями. Дядюшке Кинцу, как ни странно, было почти нечего рассказать. Он и в лучшие времена крайне редко появлялся в родовом гнезде Дерривалей, а после гибели старого маркиза вообще ни разу не наведывался туда. Бывшие серфы, огорченно сообщил Кинц, похоже, учинили в поместье большие волнения, насилия и беды. Наблюдать столь бурные страсти было бы для него больно и неприятно, выбило бы из колеи и помешало заниматься любимым искусством, а этого он не мог допустить. Кинцу, судя по всему, не приходило в голову, что восставшие крестьяне, чего доброго, захотят и с ним свести счеты. Однако он знал про вооруженные отряды и их регулярные вылазки в горы – при всей своей очевидной рассеянности он каким-то образом всегда бывал в курсе того, что творится вокруг, – и, в свою очередь, уплотнил чародейную завесу, скрывавшую домик от чужих глаз. До сих пор ему не докучали, он вел привычную мирную жизнь.

Элистэ наскоро поведала дядюшке о своих приключениях в Шеррине, благоразумно опустив кое-какие подробности и сосредоточившись на самом главном. Из ее рассказа он получил представление о происходящем в столице – о страданиях и гибели Возвышенных, о господстве экспроприационизма, о главной Чувствительнице и ее «кормильцах», о безобразиях, безумстве и кровопролитиях на улицах, об аресте Шорви Нирьена и о бегстве Элистэ на дне ящика с книгами под самым носом у Буметты. Дядюшку Кинца, однако, избавили от описаний «Приюта Прилька», «Тепла и радушия у Воника», Лишая и «Сундука». К сожалению, ей волей-неволей пришлось упомянуть, что она несколько недель пользовалась гостеприимством Дрефа. Не то чтобы это нужно было скрывать, отнюдь, но сама ситуация могла показаться в чем-то двусмысленной, а дядюшка Кинц принадлежал все-таки к старому поколению.

Но ее тревоги оказались напрасными. Дядюшка выслушал рассказ очень внимательно, а когда она закончила, заметил:

– Детка моя, да тебе удивительно повезло! – и, обратившись к Дрефу, сказал: – Мы в большом долгу перед вами, мой мальчик.

Затем он поинтересовался, уж не родственник ли пресловутый Уисс Валёр некоему Хорлу Валёру, с коим он, Кинц, познакомился много лет назад, во время недолгого своего пребывания в общине Божениль.

О таком вопросе Дреф мог только мечтать. Ну, конечно, Хорл – родной отец Уисса Валёра, доложил он ошарашенному дядюшке Кинцу и принялся расписывать, в каком страшном положении очутились захваченные Уиссом чародеи Валёры – об этом он несколько дней назад говорил Элистэ, правда, не столь образно. Как же здорово у него подвешен язык, в тысячный раз отметила про себя Элистэ; даже страшно становится. Дядюшка Кинц на глазах у нее проникался чувствами Дрефа: взгляд его затуманился от ужасай сострадания к доле злополучных родичей Уисса; к уделу неповинных арестантов, Возвышенных и простых, что томятся во мраке; к Шорви Нирьену и его сторонникам, оклеветанным и обреченным на позорную смерть; к…

Но зачем продолжать? Неужто Дреф не видит, что дядюшка уже на его стороне? Через миг на его глазах за толстыми линзами очков выступят слезы. И как быстро все вышло у Дрефа, это даже несправедливо! Она так и знала. Дядюшка Кинц с его добрым сердцем стал легкой добычей.

– А не сможем ли мы их выручить? – спросил он, не дав Дрефу закончить. – Хорла и его детей заставляют профанировать дар – немыслимо! Чудовищно, да что там, просто жутко – и к тому же затрагивает всех тех, кто посвятил себя изучению чародейных искусств. Сие граничит со святотатством, с осквернением всего чистого и высокого. Этого нельзя допустить. И мы не допустим.

– Что с вами, дядюшка? – поразилась Элистэ. Она никогда не слышала от него столь горячих речей. В детстве она считала, что видит дядю насквозь, но теперь усомнилась в этом.

– Ох, простите, дети мои. Конечно, старик замучил вас своими сетованиями. Стало быть, так: мы сделаем все, что сможем, для несчастных родичей Валёра, это дело решенное, тут не о чем говорить.

Элистэ подумала, что Дреф не удовлетворится подобным решением, и оказалась права.

– А что с Шорви Нирьеном, сударь? – спросил он, приподнявшись из кресла. – Ему вы не сможете помочь?

– Я мало что знаю о господине Нирьене, – мягко возразил Кинц.

– Узнаете, и очень много, если он уцелеет. Сударь, вы сами видели несчастья, выпавшие на долю семейства Дерривалей, но их несчастья блекнут перед бедами, что обрушились на всех вонарцев. Вы не видели, как Кокотта за какие-нибудь четыре часа пожирает восемь десятков жертв. Вы не видели, как Заза пышет огнем на безоружных мирных жителей…

– Столь великие плоды чародейства – и так пошло использовать! Подумать только! Позор! Недопустимо!

И вновь Элистэ взглянула на дядюшку так, словно видела его в первый раз.

– Тем не менее так их используют в Шеррине, – продолжал Дреф, нащупавший уязвимое место хозяина. – И впредь будут использовать, пока у власти Уисс Валёр со своими присными. Для таких, как они, чары – всего лишь орудия пытки и смерти, с их помощью они порабощают соотечественников. Шорви Нирьен – один из немногих, способных, как мне кажется, спасти государство; а вы, быть может, единственный, кто способен спасти Нирьена.

– Вы очень его почитаете, дружок, этого Шорви Нирьена?

– Он человек необыкновенных способностей.

– Не сомневаюсь, особенно по части привлечения верных сторонников. Что-то, однако, следует предпринять, это ясно. Вероятно, я слишком долго пребывал в одиночестве, предаваясь своим занятиям. Это было прекрасно, но, кажется, пришло время защищать все, что мне дорого, а это во что-то обойдется. Значит, мне предстоит вновь окунуться в суету мирскую. Как странно! Этот ваш Нирьен, как вы говорили, томится в застенке?

– Томился десять дней назад. Кто знает, где он теперь. Когда процесс над ним кончится, его, понятно, отвезут из Дворца Правосудия назад в «Гробницу». Там, на выходе, его разденут донага и свяжут запястья; затем – в тюремный двор, на Бирсову повозку – и прямиком на площадь Равенства, в пасть Кокотты…

Дядюшка Кинц содрогнулся.

– У них не принято тянуть время, – сухо заметил Дреф. – Тут многое зависит от распорядка процесса – когда он начнется и сколько продлится. Экспры, несомненно, постараются выжать из него все что можно, поэтому процедура затянется. Может быть, суд отложат на несколько дней, чтобы подогреть общественный интерес к нему брошюрами, памфлетами и выступлениями в газетах. Да и сам процесс может затянуться не в пример всем прочим. Я видел, как Народный Трибунал за какой-нибудь час отправлял на смерть добрую дюжину человек, но Шорни Нирьен – особая статья. Пойдут опросы свидетелей, предъявление улик, разумеется подтасованных, ритуальные обличения…

– Как я рад, что столько времени прожил вдали от всего этого, – пробормотал Кинц.

– Скорее всего, он еще жив и содержится в «Гробнице». Но долго ли? – спросил Дреф, словно обращаясь к себе самому.

– Мальчик мой, я сделаю все, что в моих силах. Но вызволить вашего мастера Нирьена из «Гробницы» – задача труднейшая, я не уверен, что моих скромных способностей достанет на…

– Мастер Кинц, у нас будет время обсудить это на обратном пути. А сейчас я бы хотел попросить вас собраться в дорогу. Завтра чуть свет нам нужно ждать на тракте – а то не поспеем к дилижансу на Шеррин. Нельзя терять ни минуты. В Фабеке отвратительные дороги, путешествие займет дней восемь, если не больше. – Дреф, казалось, вернулся к тому, что не давало ему покоя: – И если достигнем столицы, то не затем ли, чтобы узнать, что Нирьен погиб?

– Вот тут-то я безусловно смогу вам помочь, – оживился дядюшка Кинц. – Нам не придется путешествовать дилижансом. Глориэль доставит нас в Шеррин.

– Глориэль?

– Это… она… то есть… Проще вам ее показать, чем объяснять. Идемте, друг мой. И ты тоже, моя дорогая.

Дядюшка Кинц поднялся, взял горящую свечу и поспешил к черному ходу. Элистэ и Дреф, растерянно переглянувшись, пошли следом.

Ночь уже вступила в свои права. Свеча Кинца по Дерриваля, пробивающийся из окон свет и сияние почти полной луны позволили им разглядеть какое-то непонятное и необычное устройство. На маленькой поляне в нескольких ярдах от дома возвышалась платформа с круглым отверстием посередине. С обеих сторон от платформы поднималось по высокой деревянной мачте, оснащенной блоком. Между мачтами свисал огромный бесформенный опавший тряпичный мешок; его удерживали канаты, пропущенные сквозь кольцо в верхней части, – они проходили через блоки и были закреплены специальными зажимами. К нижней части мешка с помощью многочисленных веревочек, притороченных к ткани, крепилось нечто вроде огромной плетеной корзины с перильцами. В корзине же находилось некое сложное механическое устройство из стекла и металла, напоминающее приплюснутую полусферу.

– Что это, дядюшка? – спросила заинтригованная Элистэ.

– Минутку, дорогая моя, все увидишь сама. Свет. Нам нужно больше света. – Кинц поднес свечу к двум фонарям на мачтах у помоста. – Ну вот. Позвольте представить – Глориэль.

– Но что это?

– Воздушный шар, – вполголоса заметил Дреф, и Элистэ удивленно взглянула на него. Дреф как зачарованный уставился на причудливое устройство. – Я не ошибся, сударь?

– Отнюдь. Не многие бы узнали его в спущенном виде, но вы всегда отличались сообразительностью.

– Давно он у вас, дядюшка Кинц?

– Пожалуй, больше года. И только благодаря тебе, моя милая. Если б не твоя подсказка, я бы не догадался, что на свете есть подобные чудеса.

– И он взаправдашний? Он в самом деле летает?

– Как птица.

– И отнесет нас в Шеррин поверх этих грязных дорог?

– Нынче же ночью, дорогая моя. Правда, дух захватывает?

– Да! О да! И еще как! Я об этом и мечтать не могла – Дреф, вы только подумайте!

– Этим я и занимаюсь, – ответил Дреф, не сводя глаз с огромного тряпичного кокона. – Я думаю, мы отдадимся на милость любого случайного ветерка. Если верить прочитанному, воздушный шар легко поднять в небо, был бы он правильно сделан и наполнен разогретым воздухом, а еще лучше – горючим газом. Но в полете им невозможно управлять. Глориэль может, конечно, поплыть по воздушному океану в Шеррин, но с равным успехом ветер понесет шар и в обратную сторону.

– Вы блестяще осведомлены, юноша, – кивнул дядюшка Кинц, – и сразу определили самое уязвимое место этого чудесного изобретения. Я бился над этой проблемой много недель. В конце концов я нашел выход и за несколько месяцев сотворил Глориэль.

– То есть, сударь, вы изменили конструкцию шара?

– О нет, мой мальчик. Простите, я плохо объяснил. Глориэль – это не шар, который сам по себе всего лишь огромный мешок из пропитанного раствором шелка. Нет, Глориэль – Чувствительница, я создал ее, чтобы она управляла полетом шара. Видите? – Кинц забрался на платформу и любовно погладил сферу из стекла и металла, притороченную к корзине. От его прикосновения на сфере вспыхнули стеклянные рожки. – Вот она – наконец завершенная, пробужденная и бодрая, готовая к полету.

– Чувствительница. Вы и в самом деле сотворили Чувствительницу? – Элистэ подумала о Кокотте, Буметте и Нану с ее летучими гнидами. – Пожалуйста, дядюшка, не нужно ее касаться, умоляю, отойдите от этой твари.

– Дорогая моя, я позволю себе одернуть тебя и указать на то, что ты недостаточно вежлива. Не следует называть мою маленькую подругу «этой тварью». У нее есть имя, по-моему, очень красивое – Глориэль. Нужно щадить чужие чувства, дитя мое.

– Неужели у механического устройства могут… Ладно, дядюшка Кинц, пусть будет, как вы говорите. Но вы уверены, что… Глориэль… не представляет опасности? Не пускает пламени? Или ядовитого пара? Не поглощает плоти?

– Насколько я понимаю, нет. До сих пор она не выказывала столь варварских поползновений. Правда, – высокий лоб Кинца прорезала задумчивая морщина, – должен признаться, я не совсем ясно представляю, на что она способна, если ее прогневить. Мы общались совсем недолго, я не успел изучить все причуды ее характера. Кто знает, какие нас ждут неожиданности? До чего увлекательна жизнь!

– В высшей степени. Но, дядюшка…

– Мастер Кинц, – прервал ее Дреф, – как Глориэль управляет полетом воздушного шара? Это требует огромной механической энергии, куда большей, чем до сих пор удавалось высвободить – из-за ограниченных возможностей шара. Откуда она берет энергию?

– На этот вопрос, юноша, я не знаю ответа. Я ведь не ученый и не ремесленник. Могу лишь сказать – я попросил Глориэль, и она оказала любезность, перестроив саму себя таким образом, чтобы выполнить мою просьбу. Она была очень милой, очень сговорчивой.

– Но как ей это удалось, сударь? И как удалось вам?

– Дорогой мальчик, я не сумею вам объяснить. Мы заговорили об определенной способности, с которой я появился на свет и которую развил в себе упорным трудом. Теперь я умело пользуюсь ею, но как именно – объяснить выше человеческих сил. Я не знаю ответа, о чем глубоко сожалею.

Дреф улыбнулся и покачал головой.

«Ну, я-то уверена, дядюшка, вы знаете гораздо больше, чем говорите, – подумала Элистэ. – Дреф тоже это подозревает. Ну и ладно, держите про себя свои тайны. Может, оно и к лучшему». Вслух же она заметила:

– Неважно, как вы этого добиваетесь, главное – чтобы все сработало. Вы уверены, что сработает?

– Воздушный шар парит безупречно, дорогая моя. Я много раз наблюдал – захватывающее зрелище.

– И не только наблюдали, дядюшка, но и сами летали?

– Нет, моя дорогая, ни разу. Нынче я впервые поднимусь в воздух. Жду не дождусь!

– А ваша Чувствительница, мастер Кинц? Она доказала свою надежность?

– Сегодня ей впервые представится такая возможность. Подумать только – первый полет! Но не тревожьтесь, мой мальчик. Уверяю вас, Глориэль сделает все, что от нес потребуется. По натуре она благожелательна, нужен только верный подход.

– Гм-м-м.

– А теперь, дети, – за дело! Нам надо многое успеть, если мы намерены подняться вовремя, – собраться, распределить груз в корзине и наполнить шар.

– Сколько времени занимает процесс наполнения, мастер Кинц?

– На удивление мало. Как только жаровня разгорится по-настоящему, шар будет готов к полету через час с небольшим. С этого, пожалуй, мы и начнем.

Взяв свечу, Кинц нырнул в отверстие в центре платформы и поджег топливо. Через миг он появился с довольным видом.

– Какое зрелище ожидает вас, дети мои!

Шелковая оболочка начала надуваться. Элистэ недоверчиво смотрела на нее:

– Неужели простой тряпичный мешок способен поднять всех нас в воздух?

– Безусловно, дорогая, моя. Ты глазам своим не поверишь. Вот погоди…

– Судя по размерам, шар вполне способен поднять груз, равный нашему общему весу, – перебил Дреф. – Однако проверять это не понадобятся. Вы не летите с нами, Элистэ. Вы останетесь здесь, в доме вашего дяди.

Это было так неожиданно, что Элистэ, забыв о своем статусе Возвышенной, всего лишь растерянно спросила:

– Что заставило вас так решить?

– Элементарная осторожность, – просто ответил Дреф, словно это само собой разумелось, однако поджал губы и принял неприступный вид, явно ожидая сцены с ее стороны. – Вы Возвышенная. Если вас опознают в Шеррине, то прямым ходом отправят в Кокотту. А так как столица кишмя кишит народогвардейцами, вероятность разоблачения велика. Вам улыбнулась редкостная удача – вы бежали из столицы и сейчас в относительной безопасности. Тут вам ничто не грозит. Грех пренебречь такой возможностью из-за пустого каприза.

Элистэ молчала. От удивления она вконец растерялась. Возвращение в Шеррин с Дрефом и дядюшкой Кинцем было для нее делом решенным, другого ей и в голову не приходило. Теперь же, когда Дреф предложил остаться, вернее приказал, – как он посмел ей приказывать?! – Элистэ пришлось крепко задуматься. Конечно, он сказал чистую правду, тут не о чем спорить. Трудно опровергнуть столь четкие, ясные и разумные доводы, однако она обязана это сделать. Она не позволит оставить ее в Дерривале, ни за что! Элистэ принялась лихорадочно подыскивать возражения, но не придумала ничего лучшего, как ответить:

– Не вам за меня решать, куда мне можно, а куда нельзя. Я предпочитаю вернуться в Шеррин, и я вернусь в Шеррин. И хватит об этом.

– Нет, погодите. Соблаговолите объяснить доводы вашего решения – признаюсь, они выше моего разумения. Чего вы добьетесь, Возвышенная дева, с большим риском возвратившись в Шеррин? Что именно вы рассчитываете там делать? Просветите меня.

Он был несносен, и, как назло, в голову не приходило ни одной резкой и достойной отповеди. Правда, на его вопрос невозможно дать обоснованный ответ. Ее мучительно подмывало сказать: «Разве вы не хотите, чтобы я была рядом?» – но этого она не могла себе позволить, в этом не было никакой логики. Впрочем, главное – не дать загнать себя в угол. Элистэ выпрямилась, вздернула подбородок и бросила с напускным равнодушием:

– Я не обязана перед вами отчитываться. Я объявила о своих планах, и поставим точку. Мне не хочется пререкаться по этому поводу, это слишком утомительно.

– Элистэ, вы ведете себя как наивный ребенок.

– Всякий раз, когда вас что-то не устраивает в моих поступках или словах, вы называете меня «ребенком». Мне это надоело.

– Чего вы хотите, если ведете себя, словно вздорная маленькая капризница? Скажите спасибо, что другие готовы о вас позаботиться, раз уж сами вы неспособны. Вы не летите в Шеррин, и я не намерен с вами об этом спорить.

– Прекрасно, вот и не будем. А поскольку вы не в силах помешать мне отправиться туда, куда я хочу, то и говорить нечего.

– Если придется, я применю силу.

– Чепуха!

– Испытайте меня. Я не шучу. Вы не летите.

Элистэ не верила своим ушам. Он действительно не шутил. Она читала это у него на лице, которое вдруг сделалось каким-то чужим, жестким и неуступчивым. Он не позволит ей лететь. Два года назад она впала бы в бешенство, принялась кричать, топать ножкой и пообещала бы закатить ему оплеуху. Теперь же ей хотелось расплакаться. Гнев и то лучше этого жалкого, бессильного и позорного желания пустить слезу. К счастью, она сумела взять себя в руки и ответила довольно ровным голосом:

– Дреф, сие от вас не зависит. Воздушный шар принадлежит дядюшке Кинцу, вы не вправе решать, кому на нем лететь. Вам-то я нужна, дядюшка? – уверенно обратилась она к Кинцу.

– Еще как, дорогая моя, – ответил тот с чувством, как она и надеялась. Что-то, однако, было не так – дядюшка мялся и слишком уж суетился. Элистэ собралась спросить, что случилось, но он опередил ее и добавил: – Мне очень не хочется с тобой разлучаться, но твой молодой человек говорит истину. До сих пор я как-то об этом не задумывался, по он сказал сущую правду. Мне не следует потакать своим капризам, ставя тебя под удар.

«Твой молодой человек?»

– Но, дядюшка…

– Дитя мое, в столице тебя подстерегают опасности, зачем же рисковать? Так ты ничего не выиграешь и ничего не добьешься.

– Но, дядюшка Кинц! – Этого Элистэ от него никак не ожидала и решила идти напролом. – Неужели вы хотите бросить меня в горах одну-одинешеньку? Как же я тут управлюсь без вас? Я умру с голоду или замерзну.

– Ни-ни, дорогая моя, все будет в порядке. Вот увидишь, у меня тебе будет очень удобно, – заверил Кинц. – Запасов еды и угля хватит на много месяцев, а наваждение избавит тебя от незваных гостей.

– Но, дядюшка… ох, дядюшка Кинц, все это не избавит меня от одиночества. Если вы меня бросите, я просто умру от тоски. Вы этого добиваетесь? – спросила она обиженным голосом с сознанием собственной правоты.

Не будь рядом Дрефа, она бы добилась своего. Милый старик пришел в ужас, на глаза у него навернулись слезы. Да, будь они вдвоем, он бы уступил. Но, к сожалению, Дреф не дремал.