24

Таким она Дрефа еще никогда не видала, даже в тот раз, когда отцовская челядь избила его до крови и сломала ребро. Вид у него был совершенно убитый. Посмотрев ему в глаза, Элистэ невольно спросила:

– Вам досталось?

– Нет.

– За вами шли следом?

– Не думаю.

– Сядьте, Дреф. Сюда, ближе к огню. Вот так. Хотите выпить? – Он кивнул, и она налила стакан бренди. – Что случилось?

– Я и сам пока что не понимаю. Народный Авангард знал, где найти Шорви, и тщательно подготовил засаду. Времени у них было достаточно. Но как они узнали – и от кого?

Он размышлял вслух, уставившись взглядом в камин, и уже не притворялся, будто она не в курсе его ночных вылазок.

– Гниды Нану? – предположила Элистэ.

– Не исключено, но вряд ли. Мы приняли все возможные меры предосторожности – перекрыли окна, двери и дымоходы, собирались в полупустых комнатах, перед тем облазив весь дом сверху донизу. Спрячься там эта тварь, я бы ее наверняка обнаружил.

– Сколько людей знало, где Нирьен будет нынче вечером? Может, его предал кто-нибудь из последователей?

– Логичное, казалось бы, предположение, и тем не менее я его отвожу. Предать могли всего четверо, не считая меня, а каждому из них я верю как самому себе: они сотни раз доказывали свою преданность.

– Людям свойственно меняться…

– Только не этим, жизнью ручаюсь.

– Но люди, бывает… Ну ладно, допустим, вы правы. Если не это, тогда что?

– Что-то другое. Совсем новое… – Дреф хмуро уставился в огонь; к катастрофе он подходил как к интеллектуальной загадке, что было характерно для него. – Они открыли новый вид слежки, и пока мы не поймем, в чем тут хитрость, никто не застрахован от наблюдения.

– Так они могут узнать, кто вы такой и где скрываетесь? – Элистэ было жаль Шорви Нирьена, но больше она переживала за Дрефа. – Не подыскать ли вам другое жилье? А может, вообще стоит уехать из Шеррина? А, Дреф?

– Этого не требуется. Сегодня я на виду у всех ушел из «Котурна Виомента», и ни один народогвардеец даже ухом не повел. Про меня они не догадываются.

– Спасибо Провидению. Значит, вам ничего не грозит?

– Не грозит? – Он горько улыбнулся ее вопросу, который, судя по всему, нашел забавным. – Да разве в Вонаре найдется хоть один человек, которому ничего не грозит?

– Что вы хотите сказать?

– Когда не станет Шорви Нирьена, кто сможет обуздать безумие Уисса Валёра?

– Революционеры убили короля. Все они стоят друг друга. Уисс Валёр или иной цареубийца – какая, в сущности, разница?

– Не пора ли вам распрощаться с детством?

– Ненавижу, когда со мной говорят в таком тоне.

– Вы сами меня вынуждаете. Вы же умная девушка, не нужно прикидываться простушкой.

– Простушкой?

– Мне кажется, вы это нарочно, но, может быть, я ошибаюсь. В вас с детства воспитывали Возвышенную. Вдруг это воспитание причинило вам необратимый ущерб и то, что я принимаю за каприз, на самом деле – неспособность понять?

– Очень любезно с вашей стороны. Однако из-за так называемого остроумия, которым вы очень гордитесь, вас с колыбели преследуют беды.

В действительности Элистэ возмущалась не так сильно, как хотела показать. Главное, он выглядел уже не таким убитым и отчаявшимся.

– Послушайте. Для Вонара нет худшей напасти, чем Уисс Валёр…

– Значит, худшее свершилось.

– Не до конца. Под властью Валёра мы страдаем от гнета и кровопролития, каких не знали даже во времена монархии. Мы стали свидетелями бессмысленной гибели короля и королевы, планомерного уничтожения Возвышенных, зверств и массовых убийств в провинциях, подавления свободы личности, извращения всех революционных идеалов.

– А я-то думала, что крестьяне теперь живут припеваючи, – съязвила Элистэ.

– Возможно, вам придется пожалеть еще основательней до того, как мастер Уисс Валёр осуществит свои планы. И не вам одной, а всем нам. Жертвы можно было бы как-то оправдать, если бы они вели ко всеобщему благу и изобилию. Всех накормить, всех одеть, обеспечить приличным жильем – тогда многие из порожденных идеологией бед показались бы не столь страшными. Нам, однако, до этого далеко. В Республике-Протекторате крестьянину так же плохо, как и при монархии. Он так же мерзнет, так же голодает, так же боится, и обращаются с ним так же жестоко. Вместо двора и Возвышенных ему приходится гнуть спину на диктатора, экспроприационизм и Кокотту. Он потерял то малое, что имел, взамен же не получил ничего.

– Наконец-то я слышу разумные речи. Все это я могла сказать вам с самого начала. Безумный и гибельный переворот повлек за собой одни разрушения. Он отвратителен и бессмыслен. Вот если бы люди одумались, пригласили Феронта из Стрелла и возвели на трон, тогда…

– Этому не бывать. С монархией покончено, Элистэ. Ее время прошло, и это справедливо. Я думаю, вонарцы никогда более не потерпят над собою власти короля. Мир меняется, но в какую сторону – пока еще неясно. Если б у нас достало ума воспользоваться этой возможностью и пойти новым путем, мы бы поистине хорошо помогли себе и все остались в выигрыше. Но если место свергнутого монарха займет другой деспот, в сущности точно такой же, хотя и нареченный иначе, – тогда вы правы, и переворот становится отвратительным и бессмысленным. Сейчас мы скатываемся в варварство. Весь мир с отвращением взирает на крайности нашей Революции, и зверства будут продолжаться, пока нами правят эти фанатики. Грустное завершение нашей борьбы и наших надежд.

– Ну, конец еще не наступил, – попыталась ободрить его Элистэ. – Я, правда, сомневаюсь, что повседневная жизнь так сильно изменится со сменой формы правления. Можно вое перетряхнуть, поставить с ног на голову, но когда все уляжется, мы убедимся, что жизнь возвратилась в старое привычное русло. А вот с тем, что необходимо избавиться от Уисса Валёра, я согласна – хуже него никого быть не может. Шеррин не станет вечно терпеть этого гнусного безумного недомерка. Кто-нибудь его непременно свергнет.

– Я рассчитывал на Шорви Нирьена. Но сегодня я не сумел его уберечь, и Шорви выбыл из игры.

– Вы ни в чем не виноваты! Что с ним теперь будет?

– Он, конечно, предстанет перед Народным Трибуналом; наверняка последует долгий показательный процесс. Думаю, экспроприационисты устроят из этого публичное зрелище и будут клеймить Шорви как величайшего злоумышленника против Республики-Протектората. Некогда Лучезарная, но Осквернившая Себя Душа Революции, Архивраг Государства, Агент Монархистов и прочее в том же духе. Его основательно изваляют в грязи, а потом, понятно, приговорят к смерти, причем приговор начнут превозносить как великое торжество правоты экспроприационизма. Уисс Валёр извлечет из этого наиболее возможную выгоду, и по всей стране людей начнут бросать в тюрьмы по обвинению в нирьенизме. Последним аккордом в пышном спектакле всенародного самоочищения станет скорая казнь Нирьена, а с нею придет конец нашим надеждам остановить безумие.

Он говорил с какой-то горькой иронией и выглядел уставшим; Элистэ было больно слушать его, но и возразить было нечего. В каждом его слове звучала почти безнадежная правда. Единственное, на что ее хватило, это робко заметить:

– Ну… раз Шорви Нирьену и в самом деле конец, а мне очень жаль, если так и будет, кто-то другой займет его место и довершит то, что он не успел…

– Нет, – покачал головой Дреф. При этом, вероятно, что-то напомнило ему о маскараде, потому что он рассеянно снял и бросил на пол шляпу с париком и отлепил накладные усы. – Во-первых, гении вроде Шорви не встречаются на каждом шагу. Найти ему замену совсем нелегко. Но, скажем, нашли. Допустим, появился человек, обладающий такими же талантами и даром предвидения. Есть ли основания ожидать, что его преемник преуспеет в том, что не удалось Нирьену?

– Ну… новый человек и действовать будет по-новому, а к тому времени обстоятельства могут перемениться…

– Одно обстоятельство останется неизменным. Бороться с режимом, опирающимся на чары, будет так же трудно, как и раньше. Это обстоятельство сгубило Шорви Нирьена, оно же наверняка окажется не менее роковым для его преемников.

– Чары! Наконец-то! Когда-то давно я говорила вам, что чары Возвышенных защищают наши привилегии, а вы только посмеялись, и то, что случилось, подтвердило мои слова. В то время вы чары ни в бикен не ставили. Что побудило вас изменить о них мнение?

– Те «чары», о которых мы тогда говорили, были в основном чистой выдумкой. Но теперь мы столкнулись с реальным явлением.

– И только потому, что Уисс Валёр раскопал какого-то жалкого отступника, который пробудил древних Чувствительниц? Кстати, кому мы этим обязаны? Как смог Возвышенный даже…

– Чувствительниц пробудили не Возвышенные.

– Конечно, они. Больше некому.

– В этом все дело. Мало кому известно, что родня Уисса Валёра – его отец, сестра и братья – обладают развитым чародейным даром.

– Быть не может! В их жилах нет ни капли Возвышенной крови.

– И тем не менее это так. Мне положено знать подобные вещи.

– Да не могли они, если только… Ох! Вы хотите сказать… если вы намекаете, что… но это же совершенно… – Элистэ залилась краской. «Отвратительно, – собиралась она сказать. – Смешение Возвышенной и неблагородной крови отвратительно, как брак между человеком и обезьяной». Но что-то ее удержало. Ей стало стыдно, она смешалась, сама на зная отчего, и тихо закончила: – Это позор.

– Разумеется, Возвышенная дева, ибо кто может знать, не приведет ли распространение в народе сокровенного знания к катастрофе? Но об этом поговорим как-нибудь в другой раз. Факт остается фактом: Уиссу Валёру оказывают поддержку родственники, наделенные способностью к чародейству. Есть основания думать, что они это делают под нажимом, однако точно не скажу. Что несомненно – Уисс Валёр имеет возможность опираться на чары. Они возвысили его до нынешнего положения, они покончили с Шорви Нирьеном и наверняка будут повергать всех его будущих соперников и врагов еще много лет, если не десятилетий.

– То-то я удивлялась, почему этот гнусный зануда, этот надутый мелкий шарлатан умудрился так невероятно возвыситься.

– Теперь вы знаете, в чем его сила. Я так надеялся, что Шорви Нирьен ее одолеет, но нынче вечером похоронил все надежды. И раз не вышло у Нирьена, то у кого же получится?

Говорил он вполне спокойно, но каким-то чужим, безнадежным и мертвым голосом. Так Дреф разговаривал с нею впервые, Элистэ и не подозревала, что он может впасть в такое отчаяние. Неужели нет нужных слов, чтобы он снова стал самим собою? Она обязана что-то придумать.

– Однако те чародейные силы, которые служат Уиссу, не столь уж и всемогущи, – нашлась она наконец.

Дреф очнулся и выжидательно поднял глаза.

– Родичи Валёра обладают каким-то даром, но до истинно Возвышенных чар, видимо, недотягивают. В конце концов, они ведь не Возвышенные.

– Элистэ, не говорите глупостей. Самонадеянность Возвышенных пережила саму себя, от нее теперь мало толку…

– Чары – свойство Возвышенных и всегда были таковыми. Эти полукровки Валёры, возможно, и получили в наследство разбавленный дар чародейства, но он не идет ни в какое сравнение – тут и спорить не о чем – с гением истинных чистокровных Возвышенных. Так говорит здравый смысл.

– Если и говорит, то неверно. Мы обсуждаем не родословную гончих.

– Принцип тот же. Если Уисс Валёр, как вы утверждаете, заставляет родственников помогать себе, то могут ли их чары иметь полную силу? Разве врожденное чародейство подчиняется грубому нажиму? И как, по-вашему, эти вторичные чары соотносятся с гением настоящего чародея вроде моего дядюшки Кинца?

– Ваш дядя, безусловно, человек необыкновенный.

– Вас он считает таким же, но дело не в этом. Вы и вправду думаете, что эти крестьяне Валёры даже объединенными усилиями способны хоть на миг противостоять настоящим чарам дядюшки Кинца?

Дреф промолчал.

– Вот видите, – подытожила Элистэ. – Так что с ними вполне можно сладить.

Ну, вот. Может, он хоть теперь немного взбодрится. И слова ее, несомненно, возымели действие. Огонь в камине отразился пляской красных бликов в глубине его зрачков.

– Кинц во Дерриваль, – протянул он задумчиво.

– Да, Кинц, и это доказывает, что я права. Скоро объявится кто-то новый, и тогда… – Она умолкла: он не слушал ее. И вероятно, не слышал, уйдя в тревожные мысли о чем-то своем. Опыт давно научил Элистэ, что в такие минуты к нему бессмысленно обращаться. Обидно, но по крайней мере он начал походить на самого себя. Две или три минуты она сидела тихо, не сводя глаз с лица Дрефа.

Он очнулся и спросил, словно вслух делился своими мыслями:

– А он рискнет попробовать?

– Кто? И что?

– Кинц во Дерриваль. Вы считаете, он нам поможет? – продолжал Дреф, оживившись.

– Поможет? Как? О чем вы, Дреф? Чего вы хотите от дядюшки Кинца?

– Вы же сами только что предложили. У вашего дядюшки необычный талант, он сможет противостоять объединенным чарам Валёров. Это как раз то, что нам нужно.

– «Нам»? Кому это «нам»?

– Да всем, кто мечтает избавить Вонар от Уисса Валёра. Пяти минут не прошло, как вы высказали такое пожелание.

– Ну и что? Это же я сказала, а не дядюшка. Не знаю, что именно вы задумали, но мне это не нравится.

– Вы, как всегда, забегаете вперед, не удосужившись ни выслушать, ни подумать. Сразу же…

– Зачем слушать, когда все ясно и так? Я знаю вас, Дреф. Вы отчаянны и безрассудны. Всегда говорите и делаете что взбредет в голову, а там хоть трава не расти. Распоряжаться собой – ваше право, но втягивать дядюшку Кинца в ваши безумные проекты просто несправедливо. Кинц – совсем другой человек – мягкий, доверчивый, не от мира сего. Он не отличит экспроприациониста от нирьениста. Он непрактичен и не представляет, во что может быть втянутым. Несправедливо так с ним поступать.

– Несправедливо… Любопытно, что вы произнесли это слово, ибо я считаю верхом несправедливости, а также самонадеянности принимать решения за вашего дядюшку. Разве он ребенок, простофиля или впал в детство, что ему отказывают в праве решать за себя?

– Да неужели у него останется выбор, после того как вы опутаете его паутиной своих речей? Стоит вам до него добраться – и он пропал. Вы так заговорите его, что он согласится на все, что вы…

– Бросьте. Не стоит переоценивать мой дар убеждения и недооценивать ум вашего дяди. Не такой уж он беспомощный блаженный дурачок, каким вам представляется.

– Вот именно, такой он и есть.

– Он гениальный, блестящий ученый и опытный человек, личность…

– Он не знает настоящей жизни и…

– Кроме того, – оборвал Дреф, не обращая внимания на ее возражения, – мастер Кинц, как Возвышенный и вонарец, лично заинтересован в конечном исходе нынешней схватки. Ведь это его сородичам – Возвышенным – ныне как сословию грозит полное истребление. Это они, в том числе, возможно, его добрые знакомые и их дети, томятся сейчас в «Гробнице», ожидая казни. И это его соотечественников Революция и ее нынешние вожди обманывают, предают, лишают обещанных прав, грабят, гонят на подневольный труд и безжалостно убивают, и так будет продолжаться, пока у власти находится Уисс Валёр со своими присными. Неужели вас удивит, если Кинц во Дерриваль согласится – и даже захочет посодействовать правому делу?

– Он на все согласится, послушав вас, – возразила Элистэ, – но ему это не нужно. Он старенький, затея опасная, и…

– Чем вы оправдываете то, что отказываете ему в праве решать за себя?

– Для его же блага…

– И вы тут верховный судья?

– Не хуже любого другого.

– Значит, его слова никто и не спросит?

Знакомая фраза. «Значит, моего слова тут никто и не спросит, мастер Лишай?» – вспомнила Элистэ и сдалась.

– Я не это имела в виду. Конечно, его нужно спросить…

– А вот это по справедливости, и я рад, что вы согласны.

– Что вам до моего согласия! Вы все равно своего добьетесь, согласна я или нет.

– На сей раз вы ошибаетесь. Связаться с мастером Кинцем, как вы, понимаете, непросто. Возможно, он уже за пределами Вонара…

– Ни в коем случае. Он никогда не сбежит за границу. Он привязан к своей земле. Уверена, что он по-прежнему безбедно живет себе в Дерривале.

– Будем надеяться. О том, чтобы ему написать, не может быть и речи. Нужно подумать, как мне съездить в Фабек и лично встретиться с ним. Тут, однако, возникает другая загвоздка: ваш дядя – человек в высшей степени осторожный и неуловимый…

– А-а, понимаю. Понимаю. Без моей помощи вам до него не добраться. Теперь все ясно. Вот почему вас так необъяснимо волновало мое согласие… Да, все ясно как день.

– Цинизм вам не к лицу – он вас не красит. – Дреф слегка улыбнулся в ответ на ее рассерженный взгляд. – Помнится, домик мастера Кинца в холмах, что над сеньориальными угодьями, защищен от чужих глаз чародейным наваждением и к нему невозможно пройти. Однако, если не ошибаюсь, вы частенько наведывались туда. Вам удавалось одолеть чародейную преграду?

– Не совсем так. У нас был условный знак. Я нажимала на рычаг в нише, укрытой под камнем у старого пня, дядюшка Кинц спускался и проводил меня через скалу.

– Сквозь скалу?

– Ну, не настоящую.

– Конечно, конечно. Мне нужно знать, как найти камень, пень и скалу. Рычаг поворачивается как-нибудь по-особенному?

– Дреф, у вас ничего не выйдет.

– Попробуем заставить вас передумать.

– Это дядюшку Кинца нужно заставить, а не меня. Вас он никогда не пропустит к себе. Нет, вы ему по душе, но я не об этом. Он все тот же, я уверена. Однако дядюшка Кинц и в мирное время отличался застенчивостью, а уж сейчас… Он знает, что вы родились серфом, а теперь, когда такое творится и все охотятся за Возвышенными… он не рискнет вам довериться. Нет, правда, он вас не пустит.

– И будет прав, учитывая, что происходит. Над этим нужно подумать. Может, мне оставить письмо с объяснением под камнем, о котором вы говорили? Нет, не пойдет. Если он не доверится мне лично, с какой стати ему брать на веру мои слова? Пожалуй, напишите-ка ему сами. Ваш почерк он, разумеется, знает…

– Знает, но это не имеет значения, потому что я не стану писать. Путь до Фабека неблизкий, у вас будет при себе изобличающее письмо, и если вас вдруг задержат и обыщут – что тогда? А такое бывает, я знаю.

– Ерунда. Если я спрячу бумагу, ее невозможно найти.

– Можете говорить что угодно, но, по-моему, это слишком опасно, к тому же это не все. Дядюшка Кинц застенчив и робок, как птица лесная. Он может решить, что вы подделали почерк, чтобы его обмануть. Он знает, как вы находчивы и что подделать чужой почерк для вас пустяк.