– Я устала, мне нужно отдохнуть, – отвернулась Элистэ.

– Подожди минутку. Давай отойдем.

Она потянула Элистэ в сторону и прижала спиной к стене бокового коридора, где тусклый свет одинокого фонаря под потолком едва разгонял мрак. Наклонившись, Жунисса впилась в нее взглядом.

– Великий завтра у тебя день, а, подруга?

– Можно сказать и так.

– Ты, верно, ждешь не дождешься. Надоело, небось, скоблить чаны?

Элистэ пожала плечами.

– И что думаешь делать?

– Не знаю. – Она постаралась скрыть свой страх и растерянность, не понимая, что голос и взгляд выдают ее.

– Денег у тебя, как я понимаю, нету. Могла подзаработать, да только гордость заела. Как же ты там жить будешь, без денег?

– Тебе-то какая забота? – не выдержала Элистэ. – Чего это тебя так занимает? Чего тебе нужно?

– Послушай, я за тобой тут всю неделю приглядывала, хоть ни разу от тебя «спасибо» не слышала, помогала чем только могла…

– Зачем?

– Затем, что пожалела тебя, дурочку желторотую.

– А теперь?

– А теперь у меня к тебе предложение, от которого нам обеим светит прямая выгода. Мне нужна фигля на отмашке. – Она имела в виду заключенную, которой предстояло выйти на волю. – Я эти дни присматривалась к тебе, по-моему, ты подходишь. Немного подзаработаешь.

– Да? – Элистэ, сложив на груди руки, приготовилась выслушать заведомо сомнительное предложение.

– Вот именно. От тебя всего-то и требуется, что снести письмо. Дело простое и безопасное, а? За это я дам тебе двадцать пять бикенов вперед, а получатель доложит еще пятьдесят.

«Семьдесят пять бикенов – три четверти рекко!» У Элистэ перехватило дыхание. Этих денег ей хватит на несколько дней. Но чтоб выложить столько – и всего-то за доставку письма? Тут наверняка какой-то подвох.

– Дурно пахнет, – заявила она.

– А тебе по карману нос воротить?

– Мне не по карману играть в прятки с Кокоттой. Кому письмо и что в нем?

– Не твоего ума дело. Просто я не хочу, чтоб оно попало на глаза «шестеркам» помощника Главного смотрителя. – Письма заключенных в обязательном порядке вскрывались и прочитывались. – Вот и готова платить, чтоб никто его не читал. Остальное тебе знать не нужно.

– Мне нужно знать, кому его отдать.

– Кого пришлют, тому и отдашь. Скорей всего, Беку. Верно, на этой неделе работает он. Отдашь письмо Беку.

– Беку. Где я этого Бека найду?

– Завтра в полночь на Кипарисах у усыпальницы в'Уик Дерённов.

– В полночь? Жуть-то какая!

– Он всегда бывает там в полночь, – пожала плечами Жунисса. – Тут уж ничего не поделаешь. Ты знаешь, где Кипарисы?

Элистэ кивнула. Маленькое кладбище, где хоронили только Возвышенных, граничило с садами Авиллака. Там покоились несколько представителей рода Рувиньяков. Цераленн во Рувиньяк надеялась когда-нибудь лечь в землю рядом с ними. Теперь-то…

– По мне, так лучше встретиться с ним в другом месте, – попыталась возразить Элистэ.

– Вот как, по тебе! Простите, Принцесса, но выбор, увы, от вас не зависит. Усыпальница в'Уик Дерённов, полночь и хорошие деньги. Все. Говори: «да» или «нет»?

Элистэ не стала долго раздумывать. Предложение выглядело по меньшей мере сомнительным, но она отчаянно нуждалась в деньгах. Девушка неохотно кивнула.

– Вот и ладно. Бери. – Жунисса вручила ей горсть медяков и заклеенный конверт, специально закапанный воском по клапану. Ее проницательные глаза блестели. – И помни – без фокусов. Попробуй что-нибудь сделать с письмом. – Бек сразу увидит.

– И что?

– Останешься без денег.

– А ты ведь рискуешь, поручая мне это дело, признайся.

– Риск не больно велик. Я за тобой наблюдала и поняла, что зарабатывать ты не научена, а на воле не успеешь и глазом моргнуть, как зверски оголодаешь. Тебе эти бикены во как нужны. Так что письмецо ты передашь, это ясней ясного.

– Что ж, ты, пожалуй, права.

Элистэ спрятала деньги вместе с письмом, и женщины возвратились в камеру за несколько секунд до звонка. Там они разделись и больше не разговаривали. Дверь заперли, фонарь потушили, и заключенные улеглись на прелую завшивленную солому.

На рассвете Элистэ проглотила последний скудный тюремный завтрак, выскоблив из миски овсянку до последней крупицы, и предусмотрительно набила карманы хлебными корочками. Потом ее препроводили в тесную комнатенку на первом этаже, где писарь сделал в одной из толстых тюремных книг пометку против имени Стелли дочь-Цино. Надзиратель провел ее открытым внутренним двориком к маленькой боковой двери в стене, отпер ее и грубо вытолкнул девушку наружу. Дверь у нее за спиной с грохотом захлопнулась. После недельного заключения Элистэ снова оказалась на шерринских улицах, предоставленная самой себе.

Желудок у нее был полон. В наличии имелись двадцать пять бикенов, а ночью появятся еще пятьдесят. Положение нельзя было назвать отчаянным. Весьма вероятно, скоро оно станет таковым, но пока можно какое-то время продержаться. Элистэ глубоко вздохнула. Воздух был сырой и холодный, однако он показался ей не таким морозным, как неделю назад. Высохшие лохмотья защищали от ветра, а слабые лучи утреннего солнца, падавшие на лицо, напоминали о теплой погоде. В душе Элистэ шевельнулся робкий призрак надежды, она чуть было не поверила, что самое худшее уже позади. Еще две недели – и на голых ветвях начнут набухать красные почки. Зима наконец пошла на убыль.

У нее была уйма времени – целый день и половина ночи, – чтобы добраться до Кипарисов. Хорошо, что не нужно спешить. Кладбище находилось за много миль, на дальнем берегу Вира, в другом конце Шеррина. Весь путь ей предстояло проделать пешком, а силы вернулись к ней далеко не полностью. Элистэ шла медленно, то и дело останавливаясь передохнуть, вдыхая полной грудью чистый холодный воздух, не оскверненный тюремным смрадом, и смотрела на улицы столицы, которая оставалась для нее такой же неприветливой. Основательно утомившись к полудню, она сделала остановку, хотя пройти оставалось еще много миль, и зашла в кишащую тараканами забегаловку, где поела весьма скудно, однако растянула трапезу как только могла. Еда, дешевая и простая, показалась ей невероятно вкусной по сравнению с тем, чем кормили в «Сундуке». Она посидела у огня, а хозяин несколько раз, пока у него хватало терпения, бесплатно подливал ей по ее просьбе несладкого чаю. И, сидя вот так и попивая чай, она чувствовала себя почти счастливой.

Время не стояло на месте, и Элистэ снова пустилась в путь. На тот берег Вира она перешла по тихому мосту Шев, что на милю выше по течению от Винкулийского. Ей не хотелось видеть ни Набережный рынок, ни Восьмой округ, ни Крысиный квартал, она старательно избегала мест, с которыми ее связывали воспоминания о преследовании, страхе и отчаянии. В свой срок нужда, конечно, погонит ее обратно в Восьмой округ, но она сделает все возможное, чтобы оттянуть неизбежное.

На том берегу Элистэ несколько раз спросила дорогу, подражая фабекскому говору, и наконец оказалась в начале бульвара Наследного Принца, по которому ей нужно было пройти несколько миль до садов Авиллака. Так она и плелась спотыкаясь и в конце концов добралась до состоятельных кварталов – до той части города, которая некогда была ее миром. Теперь же, в жалких лохмотьях, с лицом нездоровым и грязным, она сама себе казалась тут посторонней. В былые времена нищая оборванка, в которую она превратилась, никогда не посмела бы забрести на эти чистые роскошные улицы Но сейчас, понятно, подонки из истинных патриотов щеголяли в своем тряпье повсюду.

Как странно… Она миновала городской дом в'Эссейль – украшенный ныне красным ромбом, – где они с Цераленн часто попивали ликеры и сладкие наливки в салоне мадам в'Эссейль вместе с ее тщательно подобранными изысканными гостями – острословами, художниками, учеными, государственными деятелями. В памяти всплывали голоса, смех, фейерверк остроумной беседы, – но как давно все это было, словно во сне, а теперь… Теперь это кануло в прошлое навсегда.

Уже в сумерках она добралась до садов Авиллака. Фонарщик занимался своим делом: фонари по обочине Кольца, опоясывающего огромный парк, один за другим расцветали золотыми шарами. Само Кольцо, некогда днем и ночью пестревшее позолоченными кукольными кабриолетами и фаэтонами модниц и щеголей, ныне заполонили патриоты в вызывающе затрапезной одежде. Из экипажей проезжали лишь одни потертые фиакры, ибо достойные и предусмотрительные патриоты в эти дни редко держали выезд.

Элистэ присела отдохнуть на каменную скамью неподалеку от Кольца. Она измучилась, у нее кружилась голова – недуг все еще давал о себе знать. Немного отдохнув, она поднялась и направилась к ближайшей харчевне. Здесь и самые дешевые блюда были ей решительно не по карману. Она опять заказала чай и просидела над чашкой часа три или четыре, после чего выскользнула в ночь. Ей нужно было прокрасться через сады Авиллака к северо-востоку, чтобы попасть на кладбище. Она никогда не бывала в Садах ночью, тем более одна. Парк напомнил ей лес из старой сказки: узкие тропинки в сельском стиле вились между могучими древними ильмами и каштанами. Днем забавно и мило, но во тьме… Голые ветки цеплялись за одежду, словно лапы народогвардейцев.

К счастью, ночь выдалась ясная. Лунный свет мягко проникал сквозь верхушки деревьев. Элистэ торопливо шла по усыпанной гравием дорожке, пугливо оглядываясь по сторонам и кутаясь в остатки плаща. Никого не встретив, она благополучно добралась до северо-восточной окраины парка, где тот граничил с Кипарисами. Здесь ей пришлось основательно передохнуть, перед тем как пробраться на старое кладбище Возвышенных.

Ее обступили массивные мраморные усыпальницы и надгробия великих, отошедших в прошлое. Встречались настоящие мавзолеи, украшенные скульптурами, лепными куполами, изваяниями геральдических зверей в характерных позах. Здесь раскрыл пасть в беззвучном реве полулев-полуорел; там распростер перепончатые крылья летучий змей; впереди, оскалясь, навсегда застыл на задних лапах изготовившийся к прыжку оай. В лунном свете повсюду проступали приметы запустения и упадка. Теперь никто не рискнул бы ухаживать за могилами Возвышенных. Кусты стояли неподстриженные, дорожки поросли травой и куманикой, грязь и мох покрывали надгробия. Странно, но темные пятна, осквернившие некогда белоснежный мрамор, придали выразительности каменным изваяниям. Элистэ казалось, что их мертвые глаза следят за каждым ее шагом. А может, живые? Она метнулась в тень, сердце испуганно забилось. Нет, никого. Она была совсем одна. И следовало поторопиться.

Минут через десять она нашла усыпальницу в'Уик Дерённов – большой четырехугольный мавзолей с фамильным гербом над входом. Она потеряла счет времени, но чувствовала, что пришла рано и придется подождать еще минут десять, прежде чем Бек, кто бы он ни был, явится за письмом. Если, понятно, явится. Ошибка, накладка, опоздание – все это в порядке вещей, так что он, может быть, совсем не придет, а значит она напрасно тащилась в такую даль. Прощай полрекко. Обидно. Но теперь, когда у нее наконец нашлось время спокойно подумать, в голову полезли и вовсе неприятные мысли. Она ведь ничего не знает об этом Беке. Явилась в полночь на встречу с каким-то незнакомцем, да еще и в такое заброшенное место. Всю дорогу до кладбища у Элистэ в голове была одна мысль – получить обещанные полсотни бикенов, которые помогут ей протянуть несколько дней. Но вот она у цели, в мраморном бестиарии, близится полночь, а вместе с нею страхи и опасения. Бек может просто-напросто не заплатить или, того хуже, ограбить ее, изнасиловать или даже убить.

Излишняя доверчивость тут ни к чему. Лучше, пожалуй, спрятаться и посмотреть, каков этот Бек и стоит ли с ним встречаться. Элистэ отступила в тень за вертикальным надгробием из черного гранита и стала ждать, пытаясь унять дрожь.

Минуты текли, луна поднималась все выше. Далеко-далеко куранты пробили полночь. Послышался скрип гравия и к усыпальнице в'Уик Дерённов подошел мужчина. Из своего укрытия она разглядела его высокую худую фигуру, закутанную в пальто с воротником в форме многослойной пелерины. Судя по легкой походке, он был молод. В тени высокой шляпы с изогнутыми полями разглядеть лицо было невозможно.

Бек остановился, огляделся – словно забрел сюда совершенно случайно, – подошел к усыпальнице и прислонился спиной к стене, скрестив руки на груди. Перчаток он не носил, и луна, еще не успевшая скрыться за тучи, ясно высветила его худую правую руку с длинными пальцами: на кисти четко обозначилось неистребимое выжженное клеймо – буква «Д», – столь хорошо ей знакомое.

Элистэ покачнулась и вышла из тени.

– Дреф, – прошептала она.

Хорл Валёр, лишившись последних сил, рухнул в кресло. Его сын Евларк упал на колени, а потом свалился на пол.

Уисс Валёр смерил отца и брата холодным взглядом.

– В чем дело? – спросил он. – Что с вами, почему вы остановились? Продолжайте!

– Конец! – пробормотал Хорл.

– Как это – конец? Объясни, да поживей.

– Дело сделано. Дом ожил.

– Не вижу признаков.

– Какие еще тебе нужны признаки?

– Не уклоняйся от ответа, отец. Терпение мое на исходе. Я целых два часа смотрел, как ты бормотал, стенал и дергался. Смотрел и, больше того, прислушивался, так что чуть не рехнулся со скуки и досады. После этого ты вдруг опускаешь руки, и вы оба валитесь как подкошенные. А все остается как было. Нет, ты пойми меня правильно: мне нужны конкретные результаты, а не то вы с братцем будете работать и дальше.

– Говорю тебе, дело сделано. – Хорл потер виски. – Дом ожил, он теперь слышит и слушает. Поверь.

– Что ж, может, и так. – Уисс задумчиво прищурил глаза. – Ты получишь возможность доказать это. В конце концов, для того мы здесь и собрались.

Разговор происходил в доме на улице Нерисант, который Уисс, добравшись до вершин власти, все еще снимал, ибо новоизбранному Защитнику Республики Вонар негоже было роскошествовать в духе осужденных реакционеров. Напротив, следовало вести достойный и скромный – на публику – образ жизни. Дом, естественно, денно и нощно находился под охраной народогвардейцев, но оставался таким, как всегда, – до этой минуты, если только Хорл не обманывал. Впрочем, это нетрудно проверить.

У всех представителей семейства Валёр вместе взятых до сих пор не хватило чар создать новую Чувствительницу. Так, может, их достанет на другое – хотя бы на время пробудить примитивное сознание в бездушных материальных структурах, таких как дома или памятники. Выбранная с умом структура – таверна, лавка или монумент, – способная зафиксировать происходящее в пределах своего восприятия, может стать для Комитета Народного Благоденствия поистине ценным источником информации. И тогда никакому врагу Вонара – то есть врагу Уисса Валёра – нечего и мечтать ускользнуть от длинной руки Комитета. Неуловимый Шорви Нирьен, и тот недолго будет гулять на свободе. Нирьен-невидимка… Однако его крикливые памфлеты порождали опаснейшее инакомыслие, бесили Уисса, как ничто другое. Он не знал покоя ни днем, ни ночью. Как же так получилось, что изгнание опального философа из Конституционного Конгресса несколько месяцев назад не решило дела и с ним не удалось покончить раз и навсегда? Отчего Нирьен не поспешил достойно наложить на себя руки? Тогда никому и в голову не могло прийти, что он уйдет в подполье и не где-нибудь, а в самом Шеррине начнет печатать свои запретные статьи, словно и не было никакой Революции. Он имел наглость нападать на Республику-Протекторат, как в свое время нападал на монархию. Возмущался, обвинял, обличал. Под укрытием и защитой своих преданных до идиотизма последователей он собирал вокруг себя вероломных предателей, и влияние его распространялось в обществе, как чума. Но скоро этому будет положен конец. Новая хитрость, опирающаяся на чары Валёров, призвана раз и навсегда покончить с Нирьеном – если она, понятно, сработает.

– Докажи, – повторил Уисс. – Перед свидетелями.

Свидетели были налицо – сидели в ожидании доказательств. И среди них Бирс Валёр – в тонком позолоченном кресле, которое каким-то образом выдерживало его непомерную тушу. Нахмурившись, он перебирал в уме свои шестеренки и приводы, ибо, хотя и оказал должное повиновение брату Уиссу, явившись по его требованию, сердцем пребывал с возлюбленной Кокоттой, с которой, к вящей его тревоге, их временно разлучили. Ненадолго, как он надеялся.

За креслом Бирса стояли депутаты Пьовр и Пульп, оба беззаветно преданные Красному Ромбу, соратники, на чью верность Уисс Валёр мог безоглядно положиться. Пьовр обильно потел, его рубашка даже в этот прохладный утренний час была насквозь мокрой. Полное лицо его раскраснелось, он него разило спиртным, но он не позволял себе расслабиться и взирал на Уисса Валёра с верноподданнейшей улыбкой, исполненной истового раболепия. По сравнению с Пьовром Пульп казался воплощением ледяной невозмутимости. Он был молод – никак не старше двадцати пяти, белокур и очень красив: чеканный профиль, золотистые локоны, светло-синие глаза и по-девичьи длинные ресницы снискали ему прозвище Мраморного Красавчика. Он и вправду походил на изваяние классических времен – столь же совершенный и столь же холодный. Им восхищались, но Пульпу до этого не было дела: его поглощала идея создания образцового общественного устройства, опирающегося на положения экспроприационизма.

Хорл помотал головой. Он так долго наводил чары, что усталость, судя по всему, затмила его разум.

– Что ты сделал с Флозиной? – с трудом произнес он. – И где твой брат Улуар?

Уисс не любил вопросов, но на сей раз решил ублажить отца.

– Флозина наверху. Сейчас она спустится к нам, – ответил он, проявив не свойственное ему терпение. – А об Улуаре не волнуйся – он в целости и сохранности.

Тут Уисс не соврал: одиночная камера «Гробницы», где находился Улуар Валёр, была хорошо обставлена, хорошо отапливалась – и столь же хорошо охранялась. Там он сейчас и обретался, ибо Уисс положил себе за правило (и никогда не отступал от него), чтобы четверо его пленных родичей не имели возможности собраться все вместе – не то еще сговорятся и выступят против него, Уисса. По крайней мере одного из них он непременно отделял от остальных, поручая неусыпной заботе народогвардейцев; в результате трое других безропотно повиновались.

– Ты не причинил Улуару вреда?

– Напротив, я страж брату моему.

У Хорла не осталось сил изъясняться околичностями. За месяцы вынужденного заточения в Шеррине старик как бы ссохся, иссяк, от него остались только кожа да кости. Но хоть он и казался бесплотным призраком – дунет ветер, и нет его, – однако не утратил силы духа. Он смело взглянул в глаза сына и тихо сказал:

– Понимаю, о чем ты думаешь. Тебе нужны наши чары, чтобы расправиться с противниками.

– С врагами Вонара, отец. С врагами народа.

– С твоими врагами. С Шорви Нирьеном.

– Да, с этим архипредателем, а заодно и с его самыми гнусными последышами. Скажем, с этим змеем Фрезелем. Или со скорпионом Риклерком. Или с порождением тьмы Беком.

– Тут чары тебе едва ли помогут. – Хорл скрестил руки на груди.

Изящное позолоченное кресло жалобно пискнуло – Бирс Валёр задвигался, подался вперед и вопрошающе взглянул на своего кузена.

– Ты отказываешься мне помогать? – тихо спросил Уисс. – Ты отказываешь мне в помощи, отец?

– Нет. Ты, как всегда, ничего не понял. Чары помогут тебе шпионить, если ты этого требуешь. Они даже смогут помочь уничтожить самого Шорви Нирьена. Но они не в состоянии победить силу мысли Нирьена и верность его учеников. Такое не под силу даже чарам. Уничтожь человека – и получишь врага много страшней: память о нем в сердцах друзей и последователей. Чары бессильны против идеи. Боюсь, однако, что сие выше твоего разумения.

– Старик – нирьенист чистейшей воды, – не моргнув глазом, вынес приговор Пульп. Пьовр согласно кивнул, обдав всех перегаром.

– Спасибо, отец. Твоя политическая мудрость поистине говорит о твоем скудном опыте в мирских делах. Не сомневайся – уж я-то оценю твои слова по заслугам. – Уисс старался говорить с холодной небрежностью, однако дрожь в руках и остервенелый взгляд выдавали его. – Я воздам должное твоим предупреждениям. А ты, в свою очередь, предоставишь свой особый дар в распоряжение истинных патриотов. Либо ты поможешь Республике-Протекторату, либо тебя разоблачат как врага Республики. Ты добровольно исполнишь свой долг или тебя заставят силой. Не обольщайся, отец, и не думай, что твоего сопротивления никто не заметил. – Уисс дал волю кипевшему в нем бешенству. – По-хорошему от тебя ничего не добьешься, но за тобой долг, и ты обязан его заплатить. Не забудь – долг немалый, и ты… – Уисс раскраснелся и перешел на визг: – Слышишь? Долг, говорю я!

Эта вспышка до такой степени ошеломила и испугала Хорла, что у него отнялся язык. Но за Хорла ответил Евларк Валёр.

– Заткнись, Уисс, – произнес он, поднимаясь с пола. О нем все успели забыть, и тем не менее он – исхудавший, обессиленный и дрожащий – сейчас восстал перед ними. Многомесячное общение с Чувствительницей Заза не прошло для него бесследно, и теперь бешеный норов Чувствительницы, похоже, передался ее бессменному служителю. – Не смей говорить с отцом в таком тоне! Ничего он тебе не должен. Не его вина, что ты родился на свет ничтожным и бессердечным, озлобленным и одиноким. Ты с детства стремился к тому, чем стал, и достиг этого своими силами. Ты всегда был бандитом, тираном и мразью – вот и получил что хотел.

Уисс задохнулся. Он успел позабыть о том времени, когда кто-то осмеливался возражать, тем паче перечить хозяину Комитета Народного Благоденствия. И чтоб родной брат, до сих пор покорный и бессловесный, вдруг так его приложил – Уисс отказывался верить собственным ушам. Но то, что Евларк бросил ему в лицо и в чем обвинил, не просто поразило его – уязвило до глубины души; невероятное оскорбление обожгло так сильно потому, что сказанное было правдой. Ответить, ответить немедленно, но тут Уисс в кои-то веки растерялся.

Бирс Валёр перестал думать о шестеренках и приводах, – кузен Уисс явно нуждался в поддержке. На минуту Бирс забыл даже о ней, своей Кокотте. Он тяжело поднялся, с треском опрокинув позолоченное кресло, сделал два шага и закатил Евларку могучую оплеуху. Вполсилы, но этого хватило, чтобы тот грохнулся на пол. Хорл Валёр жалобно всхлипнул. А Бирс, наклонившись, произнес:

– Не смей ругать Уисса. Ни в жизнь.

Он опять поднял руку, и Евларк скорчился, прикрывая голову, – он свое сказал, на большее его не хватило.

Вмешательство Бирса привело Уисса в чувство. Он постарался взять себя в руки, загоняя ненависть вглубь, кровь отхлынула от лица, черты разгладились. Нет, в свое время он, конечно, посчитается с Евларком, иначе ему не жить, но – не сейчас.

– Прекратить! – приказал он, и отработанная интонация мгновенно вызвала повиновение. Все застыли, обратив взоры к Уиссу. – Сейчас не время ссориться. Мы собрались посмотреть на действие чар, так посмотрим. Бирс, сходи за сестрой.

Бирс пошел наверх. Хорл тем временем помог Евларку подняться и усадил в кресло. Евларк осел, словно тряпичная кукла. Через две или три минуты вернулся Бирс с Флозиной Валёр. Флозина не сопротивлялась. Она застыла на месте, сгорбившись и часто моргая. Пьовр осклабился. Пульп бесстрастно смотрел на нее, как на экспонат на анатомическом столе.

– Флозина, отец и брат утверждают, что дом разбужен, – произнес Уисс. – Тебе предстоит проверить, так ли это.

Флозина, казалось, не понимала, о чем идет речь.

– Объясни ей, отец, – бросил Уисс, теряя терпение.

Флозина, Хорл и Евларк пустились в разговор, изобилующий ссылками на тайное знание и терминами, непонятными для непосвященных. Когда все было сказано, Флозина кивнула и подошла к камину. Она прижала ладони к каминной полке, склонила голову, закрыла глаза и застыла. Минуты бежали, но Флозина ни разу не пошевелилась и оставалась безмолвной.

Уисс нахмурился:

– Что она там…

– Тише, – приказал Хорл шепотом, однако так непреклонно, что на сей раз его отпрыск замолк.

Молчание нарушали только тиканье напольных часов в холле да приглушенный грохот колес на улице Нерисант. Когда стало казаться, что это будет длиться бесконечно, Флозина вдруг выпрямилась и заговорила. Вернее, открыла рот – и раздался голос. Но голос не принадлежал ей, более того, ее губы даже не шевелились. Глаза были открыты, но пусты, а лицо – мертвая маска каменного идола.

– ОКНА – ГРЯЗНЫЕ, ГРЯЗНЫЕ. – Голос скрипел, будто рассохшиеся половицы, булькал, словно вода в забитом листвой водостоке.

Присутствующие вздрогнули и переглянулись.

– ЧЕРЕПИЦА ВАЛИТСЯ С КРЫШИ. ЗАЕЛ ЖУЧОК-ДРЕВОТОЧЕЦ. МЫШИ ОСКВЕРНЯЮТ, МЫШИ. МЫШИ МЕНЯ ПОЕДАЮТ, МЫШИ. – Скрежещущий, шелестящий, монотонный голос.

– ПОТЕКИ, РАЗВОДЫ, СЫРОСТЬ. – Так дождь выстукивает по крыше. – СУХАЯ ГНИЛЬ, МОКРАЯ ПЛЕСЕНЬ. ШТУКАТУРКА ВСЯ В ТРЕЩИНАХ, КРАСКА ОБЛЕЗАЕТ. СТАРЕЮ, СТАРЕЮ.

– Что с этой женщиной? – бесстрастно осведомился Пульп.

– НОЧНОЙ МРАК, РАССВЕТ. ШАГИ, ГОЛОСА. ШАГИ, ШАГИ, ВВЕРХ И ВНИЗ, ВРЕМЯ, ВРЕМЯ ИДЕТ. ЗИМЫ, ВЕСНЫ, ЛЕТА, ЗИМЫ. ГОЛОСА ВЕТРА, ДОЖДЯ, МЫШЕЙ, ЧЕЛОВЕКОВ. ВРЕМЯ.

– Спроси о людях, – приказал Уисс отцу.

– Дом, будь добр, расскажи нам о людях, – попросил Хорл.

– КАМЕННЫЙ ФУНДАМЕНТ, КАМЕНЬ, СТРОИТЕЛЬНЫЙ РАСТВОР, ЧЕЛОВЕКИ ТРУДЯТСЯ И ВОРЧАТ. СТРОПИЛА РАСТУТ, СТЫКУЮТСЯ, СОЕДИНЯЮТСЯ ПОД СОЛНЦЕМ. ЧЕЛОВЕКИ ИСХОДЯТ ПОТОМ, БЬЮТ МОЛОТКАМИ, РУГАЮТСЯ. Я РАСТУ ИЗ ИХ РУК. ПОДВОДЯТ МЕНЯ ПОД КРОВЛЮ, ДРАНКА И ЧЕРЕПИЦА…

– Ближе к этому часу, – тихо подсказал Хорл. – Что было после того, как солнце прошло зенит?

– ДВА ЧЕЛОВЕКА ГОВОРИЛИ СО МНОЙ, РАНЬШЕ ТАКОГО НЕ БЫЛО. СКАЗАЛИ, ЧТО ВОТ Я И ПРОБУДИЛСЯ. Я СКАЗАЛ, ВОТ ОНИ И СЛЫШАЛИ МЕНЯ. ГРУСТНЫЙ СТАРИК ГОВОРИТ СЫНУ: – ГДЕ ТВОЙ БРАТ УЛУАР? Я СТРАЖ БРАТУ МОЕМУ. ЗЛОЙ, ЗЛЕЕ МЫШЕЙ.

– Флозина не могла этого слышать, – пробормотал Уисс.

ТЕБЕ НУЖНЫ НАШИ ЧАРЫ, ЧТОБЫ РАСПРАВИТЬСЯ С ПРОТИВНИКОМ, – ГОВОРИТ ОТЕЦ. ШОРВИ НИРЬЕН. ДА, С ЭТИМ ЗМЕЕМ ФРЕЗЕЛЕМ. СКОРПИОНОМ РИКЛЕРКОМ. С ПОРОЖДЕНИЕМ ТЬМЫ ВЕКОМ, – ОТВЕЧАЕТ СЫН. – ТЫ ОТКАЗЫВАЕШЬСЯ МНЕ ПОМОГАТЬ? СПОРЯТ СЫН И ОТЕЦ. ЧАРЫ НЕ УНИЧТОЖАТ НИРЬЕНА, ГОВОРИТ ОТЕЦ. СТАРИК – НИРЬЕНИСТ. ЗЛОБА, ЗЛОБА, МЫШИ. ГОВОРИТ ДРУГОЙ СЫН СТАРИКА: – ЗАТКНИСЬ! БАНДИТ. МРАЗЬ. ТИРАН. НЕ СМЕЙ РУГАТЬ УИССА. БОЛЬШОЙ МУЖЧИНА БЬЕТ. КАК ГРАД, КАК МОЛНИЯ. БЬЕТ.

Флозина Валёр вздрогнула и покачнулась. Ладони ее, оторвавшись от каминной полки, метнулись к лицу, словно пытаясь закрыть его от удара. Она вновь стала сама собой и, прервав общение с домом, обратилась к Бирсу, своему кузену:

– Ты ударил Евларка, – прошептала она. – Да как ты смог? Как посмел?

Бирс тупо пялился на нее.

Уисс Валёр расплылся в довольной улыбке. Она только что рассказала про события и разговоры, о которых знать никак не могла. Поведать о них мог только сам дом. Испытание завершилось бесспорной удачей, и метод, только что доказавший свою состоятельность, можно будет весьма успешно использовать для выслеживания наиболее закоренелых нирьенистов.

– Где еще найдешь такую семейку? – заметил он.