Удача по-прежнему от нее отворачивалась. Так как в тот день она потратилась на умывание, то решила не завтракать, но эта маленькая жертва имела весьма ощутимые последствия – Элистэ устала, да так, как еще никогда не уставала. У нее ломило ноги, руки, спину. В этот день ей было особенно трудно таскаться от двери к двери, растягивать губы в улыбке и показывать поддельные рекомендации. Часам к четырем у писем был такой же грязный, помятый и растрепанный вид, как и у их хозяйки. Она потеряла счет отказам; за весь день перед ней не промелькнуло и тени надежды. Отчаявшись и вконец обессилев, Элистэ решила прекратить бесплодные хождения раньше обычного. Ей пришлось дать себе передышку, и, прежде чем пуститься в долгий обратный путь на улицу Винкулийского моста, она присела на каменный край фонтана на какой-то площади. Так не годится – нужно беречь силы. Прежде всего ей требуется основательно выспаться – этого ни разу не удавалось с тех пор, как она переступила порог «Приюта». Поэтому за ужином она вместо обычной чашки чая выпила стакан вина. Алкоголь плюс нечеловеческая усталость заставили ее погрузиться в глубокий сон без сновидений, которому на сей раз не помешали ни гнусные тела соночлежниц, ни еще более гнусные твари, гнездящиеся в щелях нар.

Проснулась Элистэ отдохнувшей и даже посвежевшей. Вчерашняя черная тоска отступила. Она ощущала, что снова может смотреть в лицо жизни, вернее, сможет после того, как помоется. Пять бикенов за мыло с водой себя окупают. Она вновь почувствует себя человеком. Ободренная такими мыслями, Элистэ решила возобновить поиски работы; у нее возникла уверенность, что сегодня она непременно найдет место. Ради этого не жаль и пяти бикенов. Она потянулась в карман за кошельком. Кошелька не было.

Конечно же, она забыла, что сунула его в другой карман, наверное, во внутренний. Однако ни в одном из них кошелька не оказалось. Элистэ перетрясла юбки и плащ, поискала за корсажем, в капюшоне и башмаках – безрезультатно. У нее оборвалось сердце. Она кинулась к нарам и принялась лихорадочно рыться в грязном тряпье. Должно быть, он ночью выпал у нее из кармана, он где-то здесь, провалился в щель между мешками. Должно быть… Нет! Кошелек исчез, и пришлось признать: пока она спала глубоким сном, кто-то ухитрился стянуть все ее деньги до последнего бикена. Скорее всего, соседки по нарам – она спала, стиснутая с обеих сторон костлявыми пугалами. Кто, кто из этих безымянных нищенок лежал рядом с ней? Она не приглядывалась к ним накануне, да и света было мало, но сейчас она обязана припомнить, и немедленно, сию же секунду, ибо женщины уже уныло потянулись к дверям. Одна из них покидала ночлежку не такой пришибленной, какой хотела казаться, и скоро они все уйдут. Но пока они еще тут…

– Стойте, стойте, дайте сказать! Не уходите, прошу вас! – закричала Элистэ с дрожью в голосе. Три или четыре женщины проявили легкое любопытство и остановились. – У меня украли кошелек – синий, вязаный, с пятнадцатью рекко или около того. Один рекко в награду той, кто мне его вернет. Выворачивайте карманы, а если кто откажется, обыщите ее! Найдите кошелек и получите вознаграждение!

От волнения Элистэ напрочь забыла про фабекский выговор, но либо это прошло незамеченным, либо ее посчитали актрисой, а то и проституткой с претензией подделаться под Возвышенную. Но, скорее всего, ее приняли за сумасшедшую или пьяную, потому что одни женщины насмешливо и устало воздели брови, а другие издевательски покрутили пальцем у виска. Большинство же просто передернули плечами и пошли дальше.

– Не уходите! – Элистэ схватила какую-то из них за руку, но та вырвалась. – Погодите, дайте сказать!

Нет. Они словно оглохли. Но она не даст им уйти. Элистэ встала в дверях, упершись руками в косяки и загородив выход. Одна нищенка оттолкнула ее с такой недюжинной силой, что Элистэ чуть не упала, а когда опомнилась, половина обитательниц ночлежки уже ушли. Ужас и бешенство охватили девушку. Она бросилась к нарам; тряпки, мешки и одеяла полетели в разные стороны. Неужели она не найдет кошелька?!

– Поберегите силы, красавица.

Прильк наблюдал всю сцену с самого начала; теперь он стоял и с ухмылкой пялился на Элистэ. Она пребывала в таком отчаянии, что его влажные розовые губы даже не вызвали у нее привычного отвращения. Вдруг он ей поможет?..

– Потеряли деньги? Сочувствую. Весьма прискорбно. Хорошо хоть, что у вас еще за три ночи уплачено.

Она молчала.

– Но что будет с вами потом? – участливо спросил Прильк.

– Послушайте, прошу вас, одна из них украла у меня кошелек, если бы вы их остановили, не дали уйти…

– О, не просите об этом, я не жандарм. Может, прикажете вызвать жандармов? Одно ваше слово, и я за ними пошлю…

Теперь она вспомнила, как ненавидит его.

– Так что вы будете делать, когда истекут три ночи? А?

– Я найду работу.

– Ну как же я об этом не подумал! Работу. Разумеется. Несомненно, вы мастерица на все руки.

– Что-нибудь да найду.

– Искренне надеюсь. Не хотелось бы выставлять вас на улицу, красавица, в нынешние-то холода.

– Вы свои деньги получите, не волнуйтесь.

– Я вообще не волнуюсь. И вам бы не стоило. С таким-то личиком незачем беспокоиться о заработке.

– Не понимаю, при чем тут это.

– А вы подумайте. Вы сами не понимаете, что у вас есть. К чему вам бродить по улицам и давиться на нарах в грязном свинарнике вместе с опустившимися шлюхами? Вы можете жить со всеми удобствами. Иметь свою комнату с камином и полным ведерком доброго угля. Вдоволь еды, вина. Даже обзавестись новым платьем. Одним словом, зажить не хуже Возвышенной.

– Как это?

– Проще простого. Мы переселим вас на четвертый этаж. Прекрасная комната, и посетителей совсем немного. Как правило, за ночь человека три-четыре. Люди воспитанные, не грубияны и не проходимцы, это я вам обещаю. Жизнь легкая, беззаботная. И все ваши трудности разом кончатся.

– Да как вы смеете? Как вы смеете?!

– Что это случилось с вашим северным выговором, красавица?

– Вы гнусный тип. Задать бы вам хорошую порку.

– А вам бы перебраться на четвертый этаж. Что скажете?

– Прочь с дороги! Мне не о чем с вами говорить.

– Что ж, пораскиньте мозгами. Когда передумаете, дайте мне знать.

– Никогда!

– Посмотрим. – Прильк посторонился, и она вышла.

В этот день Элистэ прошла много миль, углубившись в богатый район, раскинувшийся по ту сторону Крысиного квартала. Удача, как всегда, и на этот раз обошла ее стороной. Все усилия пропадали втуне, на душе было хуже некуда. Глубоко запрятанное отчаяние окрашивало своею тенью неутомимую улыбку. Возможные работодатели чуяли это, что вызывало у них презрение, которое, в свою очередь, подтачивало ее отвагу. А быть может, не отчаяние, а голод, ведь она целый день крошки во рту не держала. Голодной ей и ходить, если не найдет работы, ибо на еду не осталось и бикена. Еда! Лучше о ней не думать. Лучше наполнить желудок водой и не думать про еду.

Естественно, все ее мысли сводились только к еде.

Проходили часы, и голод терзал ее все сильней, превратившись из тупого недомогания в острые колики. Так вот на что постоянно жалуются крестьяне, вот как оно выглядит на самом деле… Но как им удается такое сносить? Можно, конечно, предположить, что она, будучи Возвышенной, испытывает от голода куда большие муки, чем простолюдины с их притупленными ощущениями. Рожденных для подобного существования природа, очевидно, наградила способностью выживать. А не то все бы они давно погибли.

«Не удивительно, что они нас ненавидят».

Время перевалило за полдень. Чувство голода прибывало и разрасталось. Элистэ стала замечать, что еды повсюду полно; как это она раньше не обращала внимания? Харчевни, таверны, кофейни, кондитерские на каждой улице; на каждом углу с тележек торгуют пончиками с ганцелем, жаренными на вертеле колбасками, печеными каштанами; в каждом дуновении ветра – ароматы печеного хлеба, жареной рыбы, тушеного мяса; и повсеместно люди только тем и заняты, что едят: жуют бутерброды, грызут сладости и соленые орешки, отвратительно громко хрустят яблоками. При виде всего этого ее желудок судорожно сжимался и начинал ныть. И откуда все это берется, когда в стране, как известно, катастрофически не хватает продуктов?

Похоже, не хватает только для бедных.

Но ей недолго осталось бедствовать, пообещала она себе. Она выкарабкается из этих трущоб. Она еще и поест, и согреется.

Но не сегодня и, как Элистэ все больше убеждалась, не в Шеррине. Столица ей решительно противопоказана. Здесь ей никогда не найти работу, здесь она погибнет от голода, уже погибает. Для нее путь к спасению лежит за городскими стенами. Необходимо так или иначе добраться до Дерриваля, до скрытого от мира домика дядюшки Кинца, где она обретет любовь и безопасность. Давно бы следовало это понять, но ее ослеплял страх, бессмысленный ужас, внушенный слухами, которые, ясное дело, раздуты и преувеличенны. Чтобы прозреть, ей понадобилось изведать голод и глубины отчаяния, но теперь она наконец прозрела и знает, что нужно делать.

Элистэ находилась в двух милях от Северных ворот, было около трех часов пополудни. Сейчас фермерам и деревенским торговцам самое время возвращаться домой. Десятки, а то и сотни их выйдут из города через эти ворота, и вместе с ними – Элистэ во Дерриваль, затерявшаяся в толпе простолюдинов. А вдруг ее обнаружат? Едва ли, риск наверняка не так уж велик, как расписывает молва Никому и в голову не придет подозревать Возвышенную в грязной, неопрятной, измученной от голода молодой женщине.

Приняв решение и слегка приободрившись, Элистэ тут же двинулась в путь. Через сорок минут ее взору открылись Северные ворота – в первый раз с тех пор, как она въехала через них в Шеррин. Еще тогда Элистэ обратила внимание на тяжелые деревянные створы со стародавними железными креплениями, однако сбитые на скорую руку барьеры, сужающиеся к выходу наподобие воронки, – это было что-то новое. Как и патруль народогвардейцев, человек десять-двенадцать, несущих караул у самых ворот. А уж оседлавшую ворота звероподобную Оцепенелость – такую Элистэ не могла и представить. Огромная сторожевая псина из стали – она веками спала над воротами, обратив вовне слепой взор укрытых под выпуклыми стальными шторками глаз, – но теперь, пробужденная от долгого сна, повернулась к Шеррину, и хрустальные ее окуляры, раскрывшись во всю свою мощь, стали недреманным оком властей. Такова была внушающая ужас Чувствительница Буметта.

Элистэ не стала спешить; остановившись поодаль, она решила понаблюдать. Поток повозок, экипажей и пешеходов двигался вперед под дулами народогвардейских мушкетов и под самым носом Чувствительницы. Время от времени хрустальные мигалки Буметты загорались красным светом, а решетчатые уши-улавливатели поворачивались то в одну, то в другую сторону. Фантастическая эта картина, вероятно, и породила слухи о сверхъестественном могуществе Чувствительницы. Элистэ, однако, не заметила в ней ничего такого уж особенно страшного. Люди шли, повозки катились. Ей показалось, что, вопреки слухам, выбраться из Шеррина довольно просто. Молва все переиначивает. На то она и молва, чтобы сеять страхи среди несведущих.

Все, казалось бы, ясно, но почему-то ноги ее не слушались. Она все стояла, а время шло, и толпа шла себе сквозь узкую воронку через ворота и выходила за город. Народогвардейцы досматривали, расспрашивали, чесали в затылках, а Буметта поводила по сторонам своим стальным рылом, словно чудовищная собака, вынюхивающая дичь.

Элистэ закоченела; холод проникал даже сквозь толстые подошвы ее башмаков. Ждать не имело смысла. Если идти – так сейчас, вместе со всеми: в одиночку ей не пройти. Она незаметно смешалась с толпой.

И тут поток остановился – впереди что-то случилось. Воздух разорвал пронзительный вопль – не то сирена, не то визг. Буметта навострила уши, щелкнула челюстями и замигала своими красными глазищами. У Элистэ все оборвалось внутри: эта тварь ее обнаружила! Значит, молва не лжет, так оно и есть – Чувствительница все ведает и распознала в ней Возвышенную, прочитав ее мысли. Обману конец, а, впрочем она этого и ждала, недаром ей что-то подсказывало… Элистэ застыла на месте.

Но до нее никому не было дела.

Народогвардейцы все как один рванулись к группе ошеломленных граждан, перед которыми опустился шлагбаум. Последовал по-профессиональному быстрый досмотр, Буметта утвердительно рявкнула, и из толпы крестьян выволокли человека – пожилого, сгорбленного, в мешковатом сером балахоне. Он был как все, даже ступал тяжело и разлаписто. Одним словом, фермер как фермер – пока с него не сорвали шапку, грязноватый парик, накладную бороду и под всем этим не обнаружилось моложавое, гладко выбритое лицо.

Элистэ находилась сравнительно далеко, но сразу узнала маркиза в'Оссе во Треста, троюродного брата покойного короля. Она видела его при дворе, даже танцевала с ним раз или два. Привратники-стражи, конечно, не могли знать, кто он таков, но на Возвышенных глаз у них был наметанный, и они радостно заорали, причем их ликование мигом передалось зевакам, сшивавшимся у ворот в расчете именно на такое событие.

Элистэ видела, как уволокли несчастного маркиза.

Глаза Буметты потухли, словно угли подернулись пеплом, толпа успокоилась, и движение возобновилось. Элистэ стояла как вкопанная, пока до нее не дошло, что она привлекает внимание. Она встряхнулась и пошла в обратную сторону, прочь от Северных ворот, прочь от Буметты.

Путь до «Приюта Прилька» показался ей бесконечным. Подавленная, умирающая с голоду, она никогда еще не чувствовала такой смертельной усталости. Элистэ часто останавливалась передохнуть – прислонялась к стене или присаживалась на ступеньки парадных, как обычная нищенка. До «Приюта» она добралась уже в темноте, постаралась проскользнуть незамеченной, однако Прильк был туг как тут и приветствовал ее поклоном и радушной улыбкой, от которой так и несло гнусным притворством.

– Посетителям четвертого этажа, – промурлыкал он, – нынче подают тушеную баранину.

Отвернувшись, она пошла к лестнице и умудрилась ее одолеть, остановившись только раз перевести дыхание. В ночлежке воняло хуже, чем всегда, – курильщица трубки решила скоротать тут еще одну ночь. Но Элистэ было уже все равно. Забравшись под парусину, она провалилась в забытье и проспала до рассвета.

Пробудилась она тем не менее такой же усталой и в состоянии отупения, которого до тех пор не ведала. Тело ломило, а внутренности снедала какая-то непонятная боль. Она не сразу сообразила, что это от голода. Огромным усилием воли Элистэ заставила себя подняться с мерзкого ложа и побрела вниз по лестнице так же безучастно, как и ее соседки по ночлежке. Редкие хлопья мокрого снега лениво опускались на землю с низкого серого неба. Элистэ знобило, она поплотнее укуталась в плащ и потащилась по улице Винкулийского моста.

В тот день она не ушла далеко. Ей не хватило сил выбраться за пределы Восьмого округа. Она бродила в районе Райской площади, обращалась в убогие таверны и жилые дома, где, понятно, в ее услугах никто не нуждался. Правда, Элистэ, возможно, отчасти и сама была виновата, потому что все время останавливалась, чтобы прийти в себя. Сколько времени отняли эти передышки, Элистэ сказать не могла. Как-то раз она даже заснула, примостившись на уличной скамейке, а пробудившись минут через двадцать, увидела, что ее припорошило снежком. Нет, она должна взять себя в руки. И уж совсем непозволительно сшиваться у харчевен и вдыхать запах рыбной похлебки, от этого становилось только хуже. Она поплелась дальше в отчаянии, но не сломленная.

– На четвертом этаже нынче подают пирожки с телятиной и ливером, – весело сообщил Прильк, когда девушка вернулась в «Приют».

Элистэ молча направилась к лестнице.

– Минуточку!

Она неохотно остановилась.

– Вы не поверите, красавица, но я переживаю за вас, – произнес Прильк, вытянув губы уточкой, что, вероятно, должно было изображать участие. – Вид у вас не ахти. Совсем нездоровый, дальше некуда. Уж не чахотка ли?

– Со мной все в порядке.

– Вот как? Оглянуться не успеете, как заболеете. Красавица, вы опускаетесь, да что там – на глазах катитесь под откос. Усталый, больной вид. Где ваша молодость? И запашок от вас уже не тот. Лобковой вошкой обзавелись? Не волнуйтесь, обзаведетесь, ждать недолго.

– Недолго? Чего?

– А того, что вы примете мое предложение. Я ведь прикидываю, сами должны понять. Живые скелеты меня не интересуют. Через несколько дней вам не на что будет рассчитывать. Через неделю вы либо помрете, либо, задрав юбки в каком-нибудь переулке, будете давать всем желающим – пять бикенов за раз. А у меня на четвертом этаже куда уютней. Стоит подумать.

Она подумала – и сама поразилась тому, что готова уступить. Горячие блюда. Огонь в камине. Ванна. Постель с настоящим матрацем. Но главное – еда. Еда! Еда! Получить все это так просто. И главное – сейчас, сию минуту.

Прильк не сводил с нее глаз, расплывшись в довольной ухмылке.

Она прикусила язык, чтобы не вымолвить роковое «да». «Проще простого», – сказал он. Верно, выбора у нее не было. Что говорила Аврелия о том, чтобы принести Присягу на верность? А ведь как она тогда презирала за это Аврелию! Есть такое, на что можно пойти, только распрощавшись с собственной личностью, самой ее сутью. Ну, а потом жизнь будет продолжаться своим чередом, тело – благоденствовать, но в этом теле не останется прежней души. Как если бы она приняла ту Присягу. Сейчас ее искушали чем-то похожим.

Ужаснувшись, что едва не поддалась собственной слабости, Элистэ молча повернулась и зашаркала к лестнице.

– Но вы подумайте! – бросил Прильк ей вдогонку.

«Подумайте!» У нее кружилась голова; добираясь до пятого этажа, она раза три передохнула на площадках. А дальше грязь и вонь уже не имели значения, Элистэ дотащилась до нар и рухнула как убитая.

Рассвет с трудом пробивался сквозь грязные окна. Нет сил. Но надо заставить себя встать, умудриться одолеть спуск по лестнице, только бы не грохнуться в обморок. А внизу снова поджидает Прильк.

– На четвертом сегодня дают потроха по-фабекски, а к ним – луковый суп с протертым сыром.

– Ну и подавись, – тупо ответила Элистэ.

Чего она никак не ожидала, так это того, что сальная ухмылка разом исчезла с его гнусной рожи. Прильк вцепился ей в руку, причем довольно больно, и выпалил:

– Ну, слушай, я сыт тобой по горло.

Она удивленно подняла глаза.

– Что, не слышала? – он легонько потряс ее. – Хватит с меня твоих штучек. Поговорим начистоту. Сегодня пойдешь прямиком на четвертый, а если нет, так и не заявляйся.

– То есть как? – спросила Элистэ, потому что и вправду не понимала, о чем он.

– А так, что ты отночевала последнюю ночь. Ясно?

– Неправда, вы не имеете права! – встрепенулась она от такой беспардонной лжи. – У меня осталась еще одна ночь, я за нее заплатила!

– Разве? Я что-то не помню.

– Не врите! Я заплатила!

– Но я, как ни странно, не помню. Поэтому – все. А захочешь спорить – обращайся к жандармам. Хочешь пойти к жандармам, красавица? Уж они-то о тебе позаботятся.

– Какая же ты дрянь, Прильк, да еще и обманщик! – Элистэ трясло от возмущения.

– Однако норова, как я вижу, у тебя еще много. Жаль, мозгов не хватает. Ну ладно, ступай закуси своей гордостью, а там поглядим, придется ли такая еда по вкусу вашей милости. А теперь выметайся! – и он вытолкал ее вон, не дожидаясь, пока она выйдет сама.

Дверь с треском захлопнулась. Элистэ уставилась на нее, не веря собственным глазам, затем повернулась и пошла прочь, качаясь на ходу, словно больная или старуха.

Серое небо. Улицы в дымке, тумане или утренних сумерках – а может, это ей начинает отказывать зрение. Она предложила свои услуги владельцам нескольких заведений в Восьмом округе – распивочной, двух или трех дешевых пансионов и комиссионной лавки. То есть ей показалось, что она к ним обращалась. Но, может, это происходило вчера? Память почему-то была не в ладах со временем, и все смешалось в кучу. Одно, впрочем, оставалось неизменным – ей всюду отказывали. Вчера, сегодня, завтра – что там писал об этом Шорви Нирьен? – все едино: непрерывная цепочка неудач, огорчений, унижений по мелочам. И нет ни работы, ни денег, ни пищи, ни крова над головой.

Часы, мили. Улицы, люди – все как в тумане. Холод и голод, дурнота и забвение. Она вдруг поняла, что находится у Винкулийского моста, где скопились прибывающие со всех сторон повозки и телеги, дожидаясь своей очереди переехать на ту сторону, к Набережному рынку. И совсем рядом застряла повозка какого-то фермера, потому что лошадь никак не могла выбиться из обледенелой колеи, а в повозке – морковь, лук, картофель.

Еда. Горы еды. Элистэ не успела подумать – сработал инстинкт: метнулась к повозке, задрала верхнюю юбку, смахнула в покоя овощи и Просилась прочь, обеими руками придерживая добычу. Ей даже не пришло в голову, заметил ли кто эту мелкую кражу.

Заметили-таки! Вслед ей понеслись ругательства и крики. Неужто кинутся догонять из-за горсти моркови с картошкой? Элистэ на бегу оглянулась. Толпа оживилась, кто-то тряс кулаком, кто-то запустил ей вслед булыжником. Она рванулась из последних сил, овощи посыпались из трясущегося подола. Крики понемногу затихли, но она продолжала бежать, роняя по пути наворованное. Когда Элистэ выскочила на Воздушную улицу, от всей добычи только и осталось, что пригоршня моркови да две или три картофелины. Но для нее даже это было целым сокровищем.

Она выбилась из сил и остановилась. Оглядевшись, Элистэ заметила на левшой стороне открытое парадное – напротив заколоченного дома со знаком красного ромба. Она нырнула в парадное, рухнула на плиты, переводя дыхание, и тут же впилась зубами в сырую, мороженую, подгнившую картофелину. И та, при всем ее мерзостном вкусе и запахе, показалась умирающей от голода девушке изысканным яством. Но после первых минут неземного наслаждения, не в силах сдержаться, Элистэ громко разрыдалась. Забыв о еде, она скорчилась в чужом парадном, сотрясаясь от непроизвольных рыданий, от которых мир расплывался в глазах.