Сначала раздались дружные восклицания благодарности за благополучное возвращение сеньора. Потом традиционные поклоны – до земли, призванные выразить одновременно почитание и страх. Затем Парад Коленопреклоненных, такой непростой для стареющих суставов; далее – так называемая Мольба о Прощении, произносимая всеми присутствующими монотонным речитативом. Маркиз во Дерриваль жестом отпустил грехи, после чего собравшиеся слуги осмелились поднять глаза. Общеизвестно, что магический взгляд Возвышенных обладает смертоносной силой. Следовательно, это воздействие надо усилием воли сдерживать, чтобы низшие могли безопасно смотреть в глаза Возвышенному. В последние годы эта легенда вызывала все больше сомнений, однако мало кто осмеливался совершенно пренебрегать ею. Но Дреф осмелился, и его сестра тоже. Их глаза не отрывались от лица маркиза на протяжении всей церемонии.

Восхваление продолжалось, и Элистэ нервничала, раздираемая беспокойством и нетерпением. Солнце опустилось ниже, тени удлинились, но жара оставалась невыносимой. Ладони девушки чесались от пота, кружевные митенки стали отвратительно влажными. Прикрывшись на мгновение зонтиком, она сняла их. Пусть это кого-то шокирует, ей уже все равно.

Но никто ничего не заметил. Маркиз и головы не повернул в ее сторону. Он смотрел на серфов, которые безжизненно проделывали ритуальные прыжки. Без особого энтузиазма они кружились, подпрыгивали, пританцовывали. Движения их были небрежны и откровенно вялы. Маркиз заметил это и нахмурился. Он привстал со своего места, взглянул на дворецкого и постучал кнутовищем о стенку экипажа. Дворецкий немедленно хлопнул в ладоши, подпрыгивания стали более энергичными. Но принудительное оживление длилось недолго, и маркиз хмурился все больше.

Взгляд Элистэ снова упал на Дрефа, чье одеревенелое дерганье выражало полное безразличие, граничащее с оскорблением. Вдруг, словно почувствовав ее взгляд, он обернулся и посмотрел на нее. Лицо его было абсолютно безжизненным, нарочито бесстрастным, но почему-то боль пронзила Элистэ, ее охватило такое острое отчаяние и стыд, что слезы навернулись на глаза. Она и сама не поняла причины – может, какое-то странное наваждение? К счастью, все быстро прошло. Дреф отвернулся. Ее непонятные слезы высохли, а газовая вуаль скрыла мгновенную слабость.

Подпрыгивания подошли к концу, и Восхваление завершилось Большим Запевом, так же безо всякого воодушевления. Наконец последний дрожащий крик затих, маркиз, в знак принятия славословий, отрывисто кивнул, и коленопреклоненные серфы поднялись. Большинство из них взмокли от пота из-за вынужденных усилий, одежда покрылась грязью. Выражение лица его светлости оставалось угрюмым, представление не оправдало ожиданий. Слишком мало пота пролилось в его честь, дань уважения отдавалась неохотно, и раздражение маркиза ничуть не улеглось. Он жаждал вида страданий более сильных, чем его собственные, – только так можно восстановить душевное равновесие. Он вытащил обшитый кружевом носовой платок, промокнул вспотевший лоб и небрежно взмахнул им. Это являлось знаком для Борло сын-Бюни – дерривальского кузнеца и послушного вершителя хозяйского правосудия – начинать вторую часть представления, для чего требовалось привести Зона сын-Сюбо из конюшни. Прежде чем Борло тронулся с места, Дреф сын-Цино вышел из своего ряда. Дворецкий яростно хлопнул в ладоши, но это не возымело должного эффекта. Дреф сделал несколько шагов к фаэтону и остановился. Неприятно удивленный, маркиз поднял брови.

– Господин, позвольте мне сказать? – попросил Дреф тихим, но звучным голосом. Выпрямившись во весь рост, он держался с достоинством, несмотря на свои лохмотья.

Эта бессознательная гордость неуловимо раздражала маркиза, чье нынешнее состояние требовало только проявлений почтительности. Не потрудившись ответить, он повернулся к дворецкому и щелкнул пальцами. Взволнованный слуга подбежал к Дрефу и положил руку ему на плечо. Юноша небрежно сбросил ее.

– Всего одно слово, ваша милость, – настаивал он. – Я умоляю вас.

«Умоляю» подействовало успокаивающе, и у маркиза, похоже, возникли какие-то сомнения.

– Почему бы и нет? – проговорила Элистэ, беспечностью маскируя щемящее предчувствие.

– Ну хорошо, – уступил он. – Только покороче.

Удивленный ропот пробежал по рядам серфов Резкой бранью дворецкий успокоил их, по все же не до конца.

– Господин, я прошу помиловать серфа Зена сын-Сюбо. – Дреф говорил быстро, понимая, что терпение хозяина на исходе. – Я умоляю вашу милость смягчить наказание этого серфа, и вот по каким причинам. Во-первых – сын-Сюбо молод, горяч, слишком впечатлителен и легко подвержен сомнительным влияниям Будьте снисходительны к нему, господин. Он уже осознал свои ошибки и отныне станет умнее. Во-вторых – серф сын-Сюбо слаб здоровьем. С раннего детства этот послушный слуга вашей милости страдает припадками и обмороками, учащенным сердцебиением, у него случалась даже остановка дыхания. Он органически не может выносить физических нагрузок. Вот почему я умоляю вашу светлость проявить великое милосердие, являющееся отличительной чертой благородных Возвышенных, воздержаться от наказания и внять мольбам ослушавшегося, но искренне раскаявшегося слуги.

Попытка оказалась неплоха, но отцу она крайне не понравилась. По мнению Элистэ, причина была очевидна – Дреф говорил слишком складно, гораздо лучше самого маркиза. Эти отточенные, продуманные фразы звучали странно из уст серфа, а плавное красноречие казалось пародией на разговор господ. Несмотря на то что Дреф неукоснительно соблюдал все правила приличия, употреблял положенные обороты речи, стоял с непокрытой головой в знак уважения к своему господину и не поднимал глаз, – несмотря на псе это, его почтительность не убеждала. Юноше так и не удалось усвоить приемы раболепия, да он, видимо, и не старался. Его речь, внешность, манеры раздражали маркиза еще больше. Сверкнув налитыми кровью глазами, он с деланным спокойствием произнес:

– Ступай прочь.

Дреф не тронулся с места.

– Господин, выслушайте меня, – настаивал он, и ропот стоявших позади него серфов усилился. – Вы великий, знаменитый и счастливый. Вы обладаете богатством, титулом и властью. Вам многое дано – почти все, что ценится в этом мире. И, конечно же, вам так легко выказывать щедрость и снисходительность к тем, кто менее вас обласкан судьбой. Молю вас, проявите великодушие, окажите милость Зену сын-Сюбо и тем, чьи жизни вверены вам судьбою.

Теперь стало еще хуже. Не следовало ему сравнивать власть Возвышенных со слепым даром судьбы. Намек на возможное непостоянство этой власти вряд ли придется по вкусу маркизу. И опять же эта безукоризненная, отточенная речь!

Побагровев от гнева, маркиз лишь проскрежетал:

– Назад!

Дреф тоже покраснел, но продолжал стоять на месте.

– Господин, этот ничего не стоящий вам акт милосердия снискает благодарность и признательность ваших слуг…

– Они и так принадлежат мне по праву, – ухмыльнулся маркиз и, повернувшись к Борло, приказал: – Веди.

Тот направился к конюшне.

– Господин, только подумайте… – попытался снова Дреф, но на сей раз был остановлен.

– Довольно! – Рука маркиза крепко сжала рукоять хлыста. – Назад, или нам придется наблюдать двойную порку. – Голоса он не повышал, но его покрытое испариной лицо зловеще потемнело.

Элистэ смотрела на отца со страхом, смешанным с омерзением.

Еще одно опасное мгновение Дреф оставался на месте. Серфы, потрясенные, стояли в молчании. Дворецкий снова опустил руку на плечо юноши, и на этот раз Дреф позволил себя увести. Элистэ облегченно вздохнула и тут же рассердилась. Как он смел так разволновать и испугать ее? Если он ищет неприятностей на свою голову, так ему и надо.

Из конюшни с плетью в руках вышел Борло сын-Бюни. Вместе с ним появился несчастный Зен сын-Сюбо, спокойный, но бледный как мел. Элистэ сразу его узнала. Она часто видела Зена, но никогда не знала имени этого сдержанного, хрупкого, большеглазого юноши лет девятнадцати, с копной пепельных волос, большой, суживающейся от густых бровей к точеному подбородку головой на длинной шее с выступающим кадыком. Его рубашка осталась в конюшне, и сейчас всем на обозрение были выставлены узкая безволосая грудь и худые, костлявые плечи. Трудно понять, что нашла в этом заморыше рослая Стелли. Но бледное лицо Зена дышало умом и чувством, возможно, этим все и объяснялось.

Борло подвел пленника к столбу и приказал ему обхватить столб руками. Отбросив на минуту плетку, кузнец вынул из кармана длинную веревку, накрепко связал запястья жертвы и прикрепил веревку к железному кольцу, которое висело на дереве футах в шести над землей. Зен и не думал сопротивляться. Он с детства был приучен к повиновению. Да и в любом случае громила кузнец с его железными мускулами переломил бы юношу пополам, как тростинку. Прижавшись лбом к столбу, Зен смиренно готовился к самому худшему.

Борло отступил назад, подобрал плетку и вопросительно взглянул на хозяина. Маркиз наклонил голову. Кузнец повернулся вполоборота, и плеть, с визгом пронзив воздух, опустилась на голое тело жертвы. Элистэ невольно вскрикнула. Зен выгнулся, сжав кулаки и прислонившись лицом к столбу. Ни единого звука не вырвалось из его груди. Последовали еще три равномерных удара. Юноша хранил молчание. Багрово-красные рубцы появились на его спине, но нежная кожа не лопнула. Стало понятно, что Борло сын-Бюни стегал не в полную силу. Это было бы не так важно, начни Зен хныкать, стонать, извиваться, как того ожидал маркиз, но жертва отказывалась повиноваться. Еще два трескучих удара – Зен продолжал упрямо молчать. Веки его крепко сжались, гримаса боли искривила бескровные губы, он весь дрожал, но не издавал ни звука. Его упорство граничило с открытым вызовом, и именно так воспринял это маркиз. Встретившись взглядом с кузнецом, он щелкнул пальцами. Борло слегка пожал своими огромными плечами и увеличил силу ударов. Свирепо взвизгнув, плеть опустилась на спину Зена, и на этот раз по ней побежала кровавая струйка. Элистэ передернуло, она отдернулась. Происходящее, возможно в сочетании с удушающим зноем и крепко затянутым корсетом, подействовало на девушку, и у нее слегка закружилась голова. Однако сейчас было не время и не место предаваться дамской слабости. Подняв вуаль, Элистэ глубоко вздохнула, но горячий воздух не принес облегчения. Раздались глухие звуки еще трех ударов плети по голому телу, но Зен молчал. Тут среди серфов поднялся взволнованный ропот, и Элистэ повернула голову.

Взгляд ее упал на Борло сын-Бюни. Тот стоял неподвижно, слегка наклонив голову, плетка безвольно повисла в его руке. Затем Элистэ посмотрела на Зена, чью спину пересекали четыре кровавые полосы. Но, казалось, это не самое худшее. Что-то здесь было не так, какой-то странной выглядела реакция Зена на обыкновенную порку. На залитое потом лицо юноши легла страшная серая тень, голова откинулась назад, глаза и рот широко открылись. Он почему-то напоминал утопленника. Грудь несчастного тяжело вздымалась, непонятные спазмы терзали тщедушное тело. Спустя несколько мгновений колени его подогнулись, и он тяжело осел, насколько позволяли путы – только они и не дали ему упасть.

Борло глянул на своего хозяина. Маркиз щелкнул пальцами. Кузнец пожал плечами и поднял руку.

– Прекратите! – к своему великому удивлению воскликнула Элистэ. Несколько серфов уставились на нее, но маркиз сделал вид, что ничего не слышал. – Отец, этот юноша болен.

– Притворство, – бросил маркиз, не оборачиваясь.

– Да нет же, нет! Прекратите это, отец, пожалуйста.

– Как легко тебя одурачить. – Он вновь щелкнул пальцами и скомандовал Борло: – Продолжай.

Плеть взвизгнула, и новая кровавая дорожка побежала по спине жертвы. Было непонятно, почувствовал ли это Зен сын-Сюбо. Тело его странно дернулось, но казалось, что сознание покинуло его или вот-вот покинет. Еще удар – двенадцатый, и последний. Плетка глубоко впилась в плоть, но на этот раз реакции не последовало. Не проронив ни звука в течение этого сурового наказания, Зен повис теперь на столбе, неподвижный и бесчувственный.

Отбросив плетку, Борло подошел к столбу и развязал пленнику руки. Тот мешком рухнул наземь. Кузнец озадаченно остановился.

– Продолжай, – повторил маркиз.

Подхватив свою жертву под мышки, Борло потащил безжизненное тело к позорному столбу. Элистэ с ужасом смотрела, как ноги Зена ударяются о камни. Ей неудержимо захотелось что-то сделать или сказать, но она не знала, что. Да и как, кроме всего прочего, могла она обсуждать прямые приказания маркиза?

Но в этом уже не было нужды. Борло еще не дотащил жертву до позорного столба, когда личный брадобрей и лекарь маркиза Гуэль Эзуар вышел из своего ряда и склонился над бездыханным телом. Встав на колени, Гуэль послушал сердце, потрогал горло, пощупал пульс и, подняв голову, объявил:

– Он мертв, господин.

Серфы встретили это сообщение гробовым молчанием. Тут Элистэ, против своего желания, посмотрела на Стелли дочь-Цино, которая стояла окаменев, возможно, еще не осознав происшедшего, затем перевела взгляд на маркиза, на чьем лице не дрогнул ни один мускул.

– Какова причина смерти? – спокойно осведомился его светлость.

– Трудно сказать, господин, – ответил Гуэль.

– Я полагаю, он умер не от потери крови?

– Нет, господин. Бедный Зен всегда был слабым.

– А-а. Значит, болезнь у него врожденная, – оживился маркиз.

– Именно так, господин. Приступы случались у Зена с самого детства.

– Какого рода приступы?

– Трудно объяснить, господин. Он был каким-то уж слишком мрачным, а это плохо действовало на организм.

– Понятно. Дефект внутренних органов, а возможно, что-нибудь редкостное. В таком случае ты сделаешь вскрытие, дабы точно установить природу заболевания этого серфа. В случае успеха я обследую аномальные органы и, может быть, если это будет занимательно, напишу монографию для Королевской Академии.

Всеобщий вздох ужаса и возмущения пронесся по рядам серфов. Элистэ, пораженная, широко раскрыла глаза. Гуэль продолжал беспомощно топтаться на месте. В какой-то момент он, казалось, хотел возразить, но затем передумал и опустил голову в безмолвном согласии.

– Поскольку при такой погоде тело быстро начнет разлагаться, нельзя терять время. Ты сделаешь все сегодня же вечером, – велел маркиз лекарю.

Было видно, как Гуэль дрожит, но он лишь молча поклонился. Молчали и остальные серфы – все, кроме одного. Во второй раз за этот вечер Дреф сын-Цино осмелился без разрешения обратиться к своему господину. Смуглое лицо Дрефа посерело и походило на безжизненную маску, но от него словно исходили волны едва сдерживаемой ярости. Выйдя вперед и как бы закрывая собой труп, он слишком уж спокойно заявил:

– Решение вашей светлости усугубит страдания родственников и друзей Зена сын-Сюбо. Я уверен, что ваша светлость не хочет этого, и потому прошу вас позволить похоронить его согласно обычаю.

Казалось, маркиз сомневался, надо ли ему отвечать. Наконец он сказал:

– После хирургического исследования останки – те, что не понадобятся для последующего изучения и непригодны для хранения в химическом растворе – могут быть собраны и захоронены или уничтожены любым другим способом, и чем скорее, тем лучше. На это я согласен.

– Господин, – Дреф крепко стиснул руки за спиной, но затем так же сдержанно продолжил: – Зен сын-Сюбо – не подопытный кролик и не домашнее животное, выведенное для экспериментов. Он – человек, такой же, как вы, имеющий право жить и умереть, сохраняя человеческое достоинство. И никто не имеет права осквернять его останки.

– Это неверно. Я прощаю твою дерзость только потому, что ты явно тронулся рассудком; и так и быть, напомню, что Право на Тело – одна из законных привилегий господина.

– Это не право, а произвол, – очень медленно произнес Дреф. – И то, что тиран пользуется своей властью, – низко и подло.

У Элистэ перехватило дыхание, глаза расширились. Он сошел с ума, никакого другого объяснения не существует. Горе или же солнечный удар помрачили этот ясный ум, и теперь Дреф – настоящий сумасшедший. Многие серфы громко ахнули.

– Что ты сказал? – недоумевающе переспросил маркиз.

– Я сказал, что Право на Тело отвратительно и что это одно из самых худших из несметного числа оскорблений, которые наносит простому народу привилегированное и бесполезное меньшинство. На этот раз вы все слышали? Я хотел бы удостовериться в этом.

Пораженный маркиз лишился дара речи. Элистэ, не сводя глаз с Дрефа, настойчиво покачала головой.

Игнорируя это предостережение, Дреф продолжил:

– Наши законы несправедливы и аморальны, и жестокость Возвышенных, порожденная этими законами, чудовищна. Ничто не подтверждает эту истину так очевидно, как события сегодняшнего дня, начавшиеся с обнаружения проступка молодого серфа. Какова же природа его преступления? Зена сын-Сюбо поймали за чтением запрещенных сочинений Шорви Нирьена. Но вначале спросим, почему сеньор посчитал необходимым объявить вне закона произведения Шорви Нирьена? Совершенно очевидно, что его светлости внушают опасение содержащиеся там идеи, воспринимаемые им как потенциальная угроза его паразитическому образу жизни. Обнаружив, что куда легче подавить подобные идеи, чем противостоять им, сеньор объявил спой запрет; а Зен сын-Сюбо, на беду спою обладающий ясным и пытливым умом, нарушил его. Обнаружив преступление, юношу заперли на несколько часов в конюшне и не давали воды – и это в один из самых жарких дней в году. Подобным образом не обошлись бы с распоследней лошадью в этой конюшне. Вечером Зена вывели, привязали к столбу и публично засекли до смерти. И тогда маркиз, без сомнения желая компенсировать потерю собственности, предназначает тело для своих анатомических опытов. Вот вам пожалуйста: в течение одного дня нарисована исчерпывающая картина, иллюстрирующая отношение Возвышенного к серфу, угнетателя к жертве, хищника к своей добыче. Действуя как трусливый деспот и жестокий убийца, маркиз во Дерриваль показал себя типичным представителем класса Возвышенных, чьи поступки внушают отвращение и сводятся в конечном счете к одному – презрению.

Дреф ни разу не повысил голоса. Самообладание придавало его обвинениям необыкновенную силу.

Стояла жуткая тишина. Зрителей, казалось, парализовало. Побагровев, маркиз открыл было рот, но ярость его оказалась слишком велика, чтобы выразить ее словами; да и в любом случае ему было бы не под силу тягаться с таким оратором. Онемев на мгновение, его светлость выразил свои эмоции действием. Выйдя из экипажа, он сделал несколько неверных шагов, остановился перед своим неподвижным обвинителем и стал нещадно хлестать его кнутом. Удары сыпались юноше на плечи, на спину, на поднятые руки. Реакция Дрефа была чисто импульсивной. Рванувшись вперед, он вырвал кнут из рук маркиза и отшвырнул его прочь. Хозяин с размаху ударил серфа по лицу; шлепок прозвучал, как пистолетный выстрел. Ни минуты не колеблясь, почти непроизвольно, Дреф сжал кулак и нанес ответный удар, сваливший маркиза с ног.

Какое-то мгновение его светлость лежал там, где упал, потом медленно сел, держась за щеку. Из носа у него потекла тонкая струйка крови и закапала с подбородка. Маркиз имел довольно комичный вид, но никто не выказал ни малейшего признака веселья. Серфы в душе, конечно, ликовали, но были слишком напуганы. Элистэ, предвидя последствия, пришла в ужас. Сам Дреф, казалось, пребывал в недоумении. Он рассеянно потирал пальцы, ошеломленно озираясь.

С непроницаемым видом маркиз встал. Проявление каких-либо эмоций означало бы еще большее унижение. Обернувшись к Борло сын-Бюни, он просто приказал:

– Взять.

Борло нахмурился, но повиновался. Шагнув вперед, он попытался схватить юношу, но тот, молодой и подвижный, легко увернулся. Борло двинул кулаком, Дреф уклонился. Второй удар тоже не достиг цели. В следующее мгновение Дреф подпрыгнул и ударил кузнеца под дых, а затем снова отскочил на безопасное расстояние. Невзирая на быстроту и мощь атаки, Борло, казалось, ничего не почувствовал. Его противник мог с равным успехом сражаться с кирпичной стеной, однако он злился все сильнее. Тяжелые брови Борло сурово сошлись вместе, и кузнец неуклюже задвигался, стараясь поймать своего юркого противника. Следующий удар мог бы свалить с ног быка, но Дреф снова увернулся. Затем ударил сам и отпрыгнул. Когда кулак юноши достиг цели, Борло издал лишь слабое ворчание.

Взглянув на дворецкого, маркиз поднял два пальца; дворецкий тут же велел приблизиться двум здоровенным молодым пахарям. Детины немедленно включились в драку. Обнаружив это слишком поздно, Дреф повернулся к ним, но удар со свистом обрушился на него, свалив с ног. Едва он попытался подняться, как парни бросились на него и всей своей тяжестью придавили к земле. Неторопливо подошедший Борло сын-Бюни равнодушно взглянул на поверженного противника и стал тяжело бить его ногами. Лицо Дрефа исказилось от боли, когда кованые сапоги заходили по ребрам. Удары сыпались градом. Наконец мучителям это наскучило, да и Борло устал. Пахари подняли Дрефа на ноги и поставили прямо перед кузнецом. Недолго думая Борло начал сильно и резко, наотмашь бить несчастного юношу по лицу и по груди и в довершение всего нанес короткий прямой удар в челюсть. Дреф запрокинул голову и безжизненно повис на руках своих мучителей. Когда те разжали руки, юноша рухнул на землю.

К горлу Элистэ подступила тошнота. Никогда в жизни она не сталкивалась с такой жестокостью и едва могла поверить, что подобное случилось в поместье Дерривалей. А то, что жертвой этого зверства оказался Дреф, делало сцену вдвойне кошмарней. Она задыхалась от волнения и смотрела то на мертвого Зена сын-Сюбо, то на неподвижно лежащего Дрефа сын-Цино, потом снова на Зена. Бедному Зену уже нельзя помочь. Но Дреф жив, и вся ненависть маркиза направлена на него. Насколько Элистэ знала отца, Дрефу грозило страшное наказание. Она искоса взглянула на маркиза. Он стоял в нескольких шагах от нее, все еще прижимая к лицу испачканный кровью платок, – хотя кровь уже не текла. По-прежнему бесстрастный, он смотрел на своих подручных. Нужно остановить его, прежде чем он объявит приговор. Когда Элистэ заговорила, вид у нее был вполне равнодушный.

– Этот негодяй или бредит, или сошел с ума. Я уверена, он не имеет ни малейшего понятия о том, что говорит и делает, а потому не может отвечать за свои поступки.

– Сошел с ума, – задумчиво повторил маркиз. – Любопытно, имеются ли какие-либо отклонения в мозгах помешанного? Это сулит интереснейшее исследование.

Элистэ вся помертвела, осознав ужас создавшегося положения, потом безразлично заметила:

– А может, он попросту пьян. Вероятно, тем все и объясняется. И вообще, для меня все это слишком утомительно и скучно – подняли шум из-за какого-то непослушного серфа. Я считаю, он не заслуживает вашего внимания, отец, – или теперь в Шеррине модно так носиться со слугами?

Маркиз пронзительным взглядом посмотрел на дочь. Ответом ему была лишь слабая, но вполне различимая снисходительная улыбка. Он нахмурился. Как Элистэ и ожидала, напоминание о столице всколыхнуло неприятные впечатления о его недавнем пребывании там, во время которого маркиза так часто заставляли чувствовать себя неотесанным провинциалом. Он панически боялся выглядеть смешным в глазах равных себе, хотя никогда бы в этом не признался. Может, он и в самом деле уронил свое достоинство, может, он принимает случившееся близко к сердцу – во всяком случае, еще не поздно восстановить поруганную честь.

– Никто и не носится, – холодно ответил он. – Но все же я не могу этого так оставить. Сеньор должен исполнять и обязанности судьи тоже.

– Ну хорошо, – Элистэ слегка поправила поля своей шляпы, – парень наказан. А жара, между тем, становится все сильнее, зрелище – все более непривлекательным, и мне здесь ужасно неудобно. Я хочу немедленно вернуться к себе.

– Наказан? Ну нет, – возразил маркиз. – Легкие побои не искупают столь чудовищного преступления. Наказание будет продолжено, но не сейчас. Время позднее, мы устали, а преступник все равно ничего не чувствует. Я прикажу держать его под присмотром до утра. А когда он очнется и будет готов воспринять наказание, то получит его сполна.

Тщательно скрывая страх, Элистэ смотрела, как маркиз поманил пальцем дворецкого. Тот немедленно подошел, получил указания, отдаваемые вполголоса, и тут же передал их Борло сын-Бюни и его подручным. Те подняли Дрефа с земли, отволокли в конюшню, а тело Зена сын-Сюбо поместили в ледник. Его светлость вернулся в фаэтон, вытер кровь с лица и взял поводья. Движения маркиза были размеренными и спокойными, но распухший и воспалившийся нос, лицо, покрытое пятнами, и горящие, налитые кровью глаза противоречили его напускному спокойствию.

– Получит наказание сполна? – переспросила Элистэ.

– Именно. – Его светлость намеренно повысил голос, чтобы услышали серфы. – Язык, оскорбивший сеньора, будет отрезан. Рука, поднявшаяся на своего хозяина, будет отрублена. Вот и все, ни больше ни меньше. Это будет совершенно справедливо.

Онемев, Элистэ смотрела на отца. Серфы также безмолвствовали. К счастью, маркиз во Дерриваль и не ожидал никакого ответа. Встряхнув поводья, он свистнул лошади, и фаэтон покатил к замку. Элистэ, не удержавшись, бросила взгляд через плечо и тут же пожалела об этом. Последнее, что она увидела, было лицо Стелли дочь-Цино – лицо, застывшее от боли и ненависти.