Среди моих знакомых, особливо коллег по КБ, имеются презабавные экземпляры: откроют утром глаза, встанут, умоются, на работу заявятся, трудятся что есть духу, зарплату получают, а проснуться не удосуживаются, спят самым подлым образом. Совершенно не включая сознания. Я же, напротив, сначала проснусь, в голове приберусь, приготовлюсь ко встрече с миром, прислушаюсь, а потом уж и глаза открываю. Если нет срочной необходимости вскочить, разумеется. Вот и сейчас, когда данная необходимость отсутствовала, я, по обыкновению, покинувши царство Морфея, не поднимая век, завела мозги и достала мокрую тряпку и веник, чтобы их слегка прочистить. Итак, что мы имеем? На конец квартала. То есть обозримого отрезка запомнившейся бредятины. Долька умерла — это еще реальность.
      Тссс!! Эмоции потом. А дальше? А дальше уже глюки. Туннели, Душа, астралы какие-то… Алые ботфорты! Тьфу, нечисть. Чистой воды бред. Бедная я, бедная! Свихнулась-таки. Шизофрения с мистическим уклоном. Долли померла, а я с горя чокнулась. Собственно, дело давно к этому шло.
      Поступки абсурдные, сны потусторонние, постоянное напряжение. А долькина смерть меня доконала.
      Открою сейчас глаза — а на окнах решетки. Психушка. Не-ет, полежу еще немного с закрытыми. Пусть надежда поквохчет, прежде чем доктора ее на суп ощиплют. Закивают умными седыми головами, забормочут: «Господи! Такая молодая, интересная женщина, а совсем-совсем больная. Дура дурой. Экая жалость!» И пропишут таблетку.
      Лежала я, размышляя на данную тему, лежала, пока не поняла, что в ухо сопит некто. Спокойно и довольно. Спит, знать, человечек. Ну, точно — в психушке. Коек в палате не хватает в связи с тяжелой экономико-психиатрической обстановкой в стране, больных по двое на одну кладут. Интересно, сосед или соседка? Кошкин йод! Женщина, конечно, что я — совсем съехала? Это ж не средневековая баня. Ой, а вдруг она буйная? Проснется и укусит за ухо. Не открывая глаз, с опаской отодвинулась. Соседка по кровати придвинулась, не прерывая сопения. Я снова отодвинулась. Она опять привалилась, закинув на меня ногу для гарантии, чтоб я не сбежала. «Добычу охраняет», — с некоторой тоской сообразила я, лежа на краешке. Отползать дальше было некуда, изрядная часть туловища уже свешивалась с койки, грозя утянуть его на пол. Сопение прекратилось.
      — Ты куда? — с интересом спросила соседка голосом, которого не могло существовать.
      Глаза пришлось-таки открыть. Долька, приподнявшись на локте, счастливо любовалась моей неумытой физиономией. Она была почти лысая, но нежный золотистый пушок отрастающих волос покрыл проплешинки и, в свете яркого летнего солнышка, заглядывавшего в палату из незарешеченного вопреки ожиданиям окна, фосфоресцировал маленьким нимбиком. В недавнем сне-бреде про туннель Долли-Душа была абсолютно волосатая. Явь ли это? Или снова глюк? Помещение, по крайней мере, не потустороннее. Похоже на больничную палату.
      — С добрым утром! — голос точно долькин.
      — Что мы тут делаем? — спросила я осторожно, ожидая в ответ что-то вроде «скрываемся от марсиан».
      — Лежим, — сказала соседка, по-хозяйски убирая челку со лба. Мою. — Ты неделю без сознания была, ух тебя и лечили! И лекарствами, и экстрасенсами. А я здорова, как бык-производитель. Валяюсь за компанию, отъедаюсь.
      Она рухнула с локтя на подушку и зашептала:
      — Они постоянно наблюдают за нами, подслушивают. Каждый пук анализируют. Знаешь, сколько вокруг камер понатыкано? Пока ты без памяти была, я развлекалась, отмечала их крестиками на обоях. Так хитро спрятаны! Потом покажу. Ну да насрать на них. Главное, мы вместе. Меня сначала в другую палату отправить хотели, в отдельную. А я в тебя вцепилась и завизжала. Голос-то у меня — о-го-го! На крик доктор прибежал, красавчик, видно, он у них главный. Вступился, спасибо ему. Пусть, говорит, вместе долечиваются, им так нужно. Нас обеих сюда и положили. Ничего, что я к тебе залезла? Мне одной тоскливо.
      — Ничего. Доктор белобрысый?
      — Как моль. Ты меня тогда здорово напугала. Я ж в конце совсем плохая стала, смерть на колесиках, а не звезда эстрады. А тут вдруг просыпаюсь от того, что прекрасно себя чувствую. Сажусь на кровати, ноги спускаю — и прямо на тебя. Валяешься на полу, не дышишь почти. Не смей так больше делать!
      Долька судорожно всхлипнула и сердито укусила меня за плечо. Боль была настоящая! Долька тоже — хулиганка рыжая. Последние сомнения в реальности происходящего, помахивая крылышками, упорхнули в вентиляцию. По телу прокатилась волна облегчения, и я с удовольствием присоединилась к долькиному счастливому реву. Слезы текли рекой, но минуты через три стало ясно, что всех проблем с переизбытком в организме жидкости они не решат. Я торопливо, но аккуратно вылезла из-под обретенного сокровища и встала. Удивительно! Меня даже не качало. Хорошо здесь лечат! Рядом с кроватью стоял стул, на его спинке висела пара полосатых халатов. Один я надела. Долли к этому времени перестала всхлипывать и ревниво наблюдала мою самостоятельность.
      — Куда?! — подобралась она, как только я сделала шаг по направлению к одной из двух дверей, находившихся в помещении. — Я с тобой!
      Кажется? Или ситуация повторяется?
      — Пописать.
      — Ладно, — ответила Долли, помолчав, — можешь одна идти. Там другого выхода нет, не сбежишь.
      Она показала пяткой на правую дверь. С чего она взяла, что мне придет в голову сбежать? Видно, девочка от переживаний малость тронулась. Почему она жива все-таки? Нет, лучше об этом не думать, сразу начинает затылок ломить. Смотри-ка, какие стены-то развеселые! Не то что в предыдущей палате.
      Здесь у нас обойчики салатненькие с пейзажиками и бытовыми сценками из жизни огородных культурок.
      Лучок, горошек, огурчики в привлекательных позах. Оч-чень, оч-чень гастрономич-чно!..
      Далее созерцать настенную аппетитность помешало катастрофическое состояние мочевого пузыря. Я толкнула дверь в туалетную комнату. Кроме изысканнейшей формы (зависть профессионала!) толчка имелось нечто вроде мини-душа. Немытая кожа азартно зачесалась. Я испробовала стильный унитаз, завела тепленький дождик, разделась и шагнула через розовый бордюрчик. Хилые струйки робко потекли по телу, смывая культурный слой.
      — Долька, полотенце есть?
      Она принесла полотенце, повесила на крючок. Скинула халат и белье. Тело ее все еще было страшно худым, но она заметно поправилась по сравнению с последними днями болезни. Кожа очистилась от экземы и нарывов. Кое-где после особенно глубоких ранок остались темные следы и шрамики. Долли перелезла ко мне. Она встала так близко, что твердые кнопки ее сосков уткнулись в мои плечи, спокойно обняла, стала целовать в глаза, уверенно отправила руку мне между ног. Ноги я машинально сжала и, кажется, покраснела. Долли чуть отстранилась.
      — Ну что ты? — спросила она бесконечно нежно и слегка укоризненно. — Это ведь я, твоя Долька. Я тебя люблю, а ты любишь меня, — объяснила она мне, как ребенку.
      Вот тебе на! Почему-то мне и в голову не приходило определить в словах наши отношения. Она была права: я ее любила.
      — Давно ты знаешь? — спросила я в смятении.
      — Всегда.
      — Могла бы и поделиться информацией.
      — Сначала ты не хотела знать. А потом я уже не могла сказать — ты бы стала спать со мной и непременно заразилась бы, — просто ответила Долли. — Может быть, тебя смущает то, что я женщина?
      Сделаю операцию, роста хватит, хвост пришьют. Но разве это важно?
      Она опять была права. Я до обморока и колотья в конечностях любила и хотела сей лысый длинный скелет, и было хорошенько насрать, к какому полу фауны или роду флоры он относится. Будь Долька даже красным слоном или кактусом, я все равно бы ее любила. Только ее.
      Долька провела чуткими губами мне по виску, по влажным волосам, шепнула нетерпеливо:
      — Уже можно?
      — Ага! — хрипло выдохнула я, подняла, наконец, недогадливые руки и погладила свое сокровище там, где ей хотелось. Я точно знала, где. Она радостно муркнула, нежно цапнула меня в губы, мир закрутился, потерял значение, исчез к чертям. В бескрайней, пустой доселе вселенной трепыхалось единственное понастоящему живое, абсолютно новорожденное, счастливое своей цельностью существо.
      Очухались внизу. Мы свились в клубок и переплелись, как прутья в корзине, лежа в дурацком розовом сливном корытце. С больничного неба брызгал неутомимый грибной дождичек, и пялился укоризненно отчетливо видимый из этой позиции глазок телекамеры, замаскированный под плафон.
      — Долька, ты — зеленая.
      — Въелось, никак не отмоюсь.
      Мы расцепились. Глаза наши встретились: ее — серые и длинные, мои — ярко-фиолетовые. Мы расхохотались. Мы мокли, смеялись, и совершенно никуда не торопились. Впереди неожиданно оказалась целая жизнь.
      — Ленка!
      — Да?
      — Спасибо.

      Они заняли желтую деревянную скамейку, отгородившуюся от ветра лохматым кустом сирени.
      Тролль разглядывал царапину на блестящей коже новеньких ботинок, А интеллигентно колупала асфальт каблуком.
      — Тролль.
      — …?
      — Это конец сказки?
      — …
      — Скажи, что конец. Пожалуйста! Что тебе стоит?
      Тролль оторвался от царапины. Сейчас ему можно было дать все его тысячелетия, да еще парочку веков сверху накинуть.
      — Конец, — ответил он неохотно. — Почти.
      — Я спать хочу. И есть. Пойдем домой?
      А поднялась, сделала пару шагов по аллее.
      — Нет. Сядь! Ты дослушаешь, — слова, сказанные тоном приказа, в устах Тролля, говорившего обычно мягко и деликатно, прозвучали, как ругательство.
      А растерянно вернулась на прежнее место.
      — Ладно, — согласилась она. — Послушаем до конца. Только начну я. Лена и Долли были ужасно счастливы вдвоем…
      — Какое-то время, — жестко прервал Тролль. — Дня два или три. Пока Лена еще оставалась человеком.

      Мы с Долькой ни на секунду не разлучались. Мы наплевали на нормы приличия и вели себя, как две крысы, которых постоянно стимулируют через электроды, подключенные к центру удовольствия.
      Казалось, мы вот-вот начнем сливаться в одно существо, как в том сне. К сожалению, не только она обрадовалась, что я очнулась. Истомившиеся в ожидании медики ринулись меня измерять, дифференцировать и откармливать. Медсестры, приходящие с процедурами и едой краснели со страшной силой, но в покое нас не оставляли. Нацедили литра два анализов, посчитали пальцы на ногах, поискали вшей, проверили болевые пороги. Похоже, ничего компрометирующего, кроме поведения, не обнаружили, и, к исходу вторых суток бодрствования, я была торжественно выпровожена с дорогостоящего койко-места. Вместе с Долькой. По традиции нам предоставили возможность побеседовать на прощанье с лечащим врачом. Кэт, не допущенная в палату и сидевшая внизу в машине, передала нам одежду. Дольке по совету Айболита была куплена новая, я воссоединилась со своими тряпками, взятыми из квартиры Долли, и выглядела в них, как коза под верблюжьим седлом.
      В кабинете Айболита мы уселись на знакомый диванчик и уставились на нечто белобрысое, укоренившееся за столом кабинетовладельца. Привычный и даже немного полюбленный хозяин отсутствовал.
      Произнести напутственную речь желал никто иной как…
      — Свен Игоревич, — представился «Мефистофель».
      О, черт! Я зажмурилась. В предыдущие, коротенькие встречки я не пыталась его разглядывать и правильно делала. Мало того, что опять заломило затылок, так еще и новая напасть: я ведь и раньше встречала этого засранца, и точно помню, где. Во сне. Чуть ли не подростковом. И даже сон вспомнила: мы любили друг друга в воздухе над ущельем. Горели закатом облака, а ветер гладил мое пылающее тело почти так же нежно, как прохладные руки Свена. Я покраснела и отожмурилась. Терпеть не могу гадкой мистики! Может, сбежать?
      — Елена Сергеевна, мне хотелось бы поговорить с Вами наедине, — каждое слово он произносил невыносимо аккуратно и правильно. Иностранец, что ли? Имя какое-то глупое — Свен.
      — Обойдетесь, — буркнула я, крепче прижимая Дольку. Доктор глядел иронически.
      — Хорошо. Как пожелаете. Бывает и так.
      — Как — так?
      — Бывает, что муты оставляют при себе людей, — вежливо разъяснил доктор. Оказывается, и доктора бывают психами. Я попыталась встать, потянула Дольку. Но у нее были другие планы на вечеринку. Она желала продолжить беседу:
      — Что вы хотите сказать?
      — Я хочу сказать, милая леди, что Елена Сергеевна не человек, а мут. Мутантка, то есть. Следующая ступень развития на эволюционной лестнице.
      — У меня все в порядке! Не уродка, руки-ноги на месте, хвоста нет. Не смейте обзываться! Сами вы мутант, — обозлилась я.
      — Конечно, мутант. И, как можете убедиться, физиологически тоже ничем от человека не отличаюсь.
      Мутация связана с изменениями в мозгу, а не с появлением хвоста. У вас она проявилась в умении лечить. Теперь, когда мут в вас проснулся, процесс пойдет дальше. Раз начавшись, он не остановится, пока не исчерпает возможностей уровня. Скоро станете другой, всемогущим совершенством с точки зрения обывателя.
      — Сами-то понимаете, что несете? Доктор называется, — скривившись, процедила я. Затылок разламывался, вдобавок начало тошнить. — Долька, — попросила я, — пойдем домой? Голова болит.
      Но Долька уперлась:
      — Нет. Тебе лучше послушать дядю. Помнишь, сама-то что говорила? Не станет ни хуже, ни лучше.
      Просто будешь знать. В том, что он говорит, есть смысл. Может быть, ты забыла, а я помню и туннель, и как ты меня вытащила. И даже шляпу с перьями. Ты — особенная.
      С ее стороны удара я не ожидала и сдалась. Если этим двоим приспичило свести меня с ума — будь по тому. Умываю руки.
      — Обычно специфические способности выявляются вскоре после рождения. Мы таких детей находим, забираем и обучаем в специальных школах. Но — необычайно редко! — и среди взрослых людей встречаются муты, так сказать, потенциальные. Им, в силу каких-то внутренних причин, трудно проснуться, необходим внешний толчок, «яблоко».
      — Как Ньютону? — спросила я. — Чтоб по макушке — бац — и осенило?
      — Примерно. Вообще-то, имеется в виду библейское яблоко. Пока Адам и Ева не вкусили от плода древа Познания, они не стали настоящими людьми. Жизнь, энергия в них спала. Ваша энергия находилась в плотной скорлупе. Сильнейшие эмоциональные переживания, связанные с Долли, сделали скорлупу тоньше, а потом вам и вовсе пришлось сломать ее, чтобы спасти Долли от смерти. Долли — ваше «яблоко».
      — Как вы меня нашли? И зачем?
      — Нам сообщают обо всех странных случаях в области экстрасенсорики, прорывах в науке, творчестве. Ваш совместный с Долли альбом очень необычен. Это еще не прорыв, но уже близко.
      Сначала мы подумали, что мут — Долли, но потом разобрались, что к чему. Когда она умерла…
      — Умерла?
      — Ты же помнишь, — мягко сказала моя девочка, успокаивающе поглаживая мои дрожащие джинсы.
      — Когда Долли умерла, и оболочку, сдерживающую вашу энергию, прорвало, волной выбило стекло в боксе. Слава Богу, никто серьезно не пострадал, кроме меня. Но на мне заживает быстро. Мы, знаете ли, регенерируем. Чрезвычайно удобная особенность. К сожалению, я не видел, что было потом — лежал без сознания в соседнем помещении. Когда персонал пришел в себя настолько, что смог вспомнить о больной, та уже спускала ноги с кровати. А вы лежали без чувств на полу и светились. Не буквально, разумеется. Человеческий орган зрения не улавливает излучения такого рода, но специальным приборчиком обнаружить свечение довольно просто. Люди, которые на нас работают, и не подозревают о его подлинном назначении: обнаружение мута на первых стадиях развития. После муты научаются управлять энергией и не теряют ее без необходимости. Скоро и вы перестанете светиться.
      — Вы так и не сказали, зачем я вам понадобилась. В качестве подопытного кролика? Но вы знаете обо мне больше меня самой, если не валяете дурака, конечно, Что вы от меня хотите?
      — Вы — мут, желаете того или нет. И принадлежите нам. Мы — цивилизация внутри цивилизации и, чтобы выжить, держимся друг за друга, как вы с Долли. Почти физически. Нас мало, но у нас собственная история, медицина, наука, этика. Традиции. Приятной традицией является помощь «новорожденным». Получите два миллиона долларов и особняк в любом уголке земного шара. Где бы вам хотелось жить?
      — Дома. С Долькой, Геничкой, мамой и папой. Спасибо за беседу. Я почти поверила в то, что услышала. А может быть, и не почти. Не важно. Меня такие вещи не интересуют. Будем считать, что я ничего не поняла. Пойдем, Долька. Катюха, наверное, все сигареты искурила и опять «Орбит» грызет.
      Свен! Извините.
      — За что?
      — Как же! Не оправдала надежд. Прощайте.
      — До свидания. Позвоните, когда передумаете, — Свен иронически скривил губы и протянул визитку.
      — Вы так в этом уверены?
      — Люди боятся чужаков. Вам придется постоянно таиться, скрывать свои способности, выкручиваться, оправдываться, что вы не такая же дурочка, как окружающие. Ваше присутствие будет унижать их. Нет, каждый должен жить среди равных.
      — Счастливо оставаться, — снова попрощалась я и зачем-то взяла визитку. Наверное, из жалости: очень уж глупо смотрелся лощеный доктор с протянутой рукой. Мы вышли из кабинета. Долька держалась странно тихо. Я остановилась, развернула ее к себе:
      — Послушай. Поверь мне, пожалуйста, ты же всегда раньше верила. Я не знаю, что с нами будет дальше, но это будет с нами, а не с тобой или со мной по отдельности.
      — Да, конечно. Просто мне не по себе. Извини.
      Она нагнула голову, и мы стали целоваться. Накренившаяся было тарелка земной тверди вновь прочно устроилась на спинах слонов, хоть и не красных. То, о чем поведал доктор Свен, не имело ни малейшего значения.

      — Ночью, когда они любили друг друга, Долли вдруг вскрикнула и отпрянула. «Я сделала тебе больно?» — встревожилась Лена. «Твои руки», — растерянно сказала Долли, натягивая на себя одеяло.
      Лена поглядела на ладони — они нежно сияли во тьме розовым и теплым, и потянулась было к Долли, чтобы успокоить, но та отстранилась и, стараясь не глядеть в глаза, попросила: «Не надо. Не сейчас.
      Пожалуйста». Лена вышла на кухню, просидела там до утра, а утром забрала вещи, постояла возле спящей Долли и ушла. На улице она из автомата позвонила Свену. «Да», — ответил тот ровно и приветливо, будто делать ему больше было нечего, только ждать звонка в шесть утра. «Это Лена. Вы упоминали про особняк. Что, если он будет в Англии?» «Никаких проблем», — улыбнулся Свен в трубку.
      Сказка закончилась. Тролль и А по-прежнему сидели на скамейке. Они крепко держались за руки, словно боялись, что гипотетическая великая сила прямо сейчас начнет отрывать их друг от друга.

      — Чайки нет.
      — Сам вижу, — буркнул Люс.
      — Это все из-за тебя! Целую неделю дома просидели, как сосунки. Конечно, ей надоело на пустой берег прилетать. Зачем ты Щуньке хвост откусил?
      — А что она дразнится? Я ж не виноват, что у меня крылья рано начали расти. Папа говорит, я в него пошел. Погрызи спинку!
      — Чешется? Ладно, ложись.
      Люс упал на песок пузом, раскинул в стороны лапы и раскрыл пасть, предвкушая удовольствие.
      Брита принялась слегка покусывать его голубоватую шкурку между лопатками. Под зубами гордо топорщились два горбика. Люс тарахтел от наслаждения.
      — Скоро прорвет, — сказала Брита со знанием дела. — Будешь взрослый грифон.
      — Ты Щуньку видела, как хвост-то у нее?
      — Обратно прирастили. Она им вчера уже в бейсбол играла.
      — А я вчера в дупле скучал наказанный. Нет на свете справедливости! И чайка улетела.
      — Ты же перед уходом тюленью ногу съел! И зубы опять не почистил.
      — Думаешь, мне рыба нужна? Это я так, для порядка с нее требовал. Чтоб знала, кто царь природы. Я сказку хочу послушать.
      — Так ведь сказка-то закончилась.
      — Ты уверена?
      Над морем кружили незнакомые чайки, бесстрашные и совершенно не говорящие. Бесстрашные они были потому, что знали: львята не летают. Но через пару оборотов Люс и Брита объяснят им без переводчика, кто хозяин на планете. На уединенной, укрытой уютными лесами планете грифонов.