С барашком творилось что-то невероятное. Он прямо на глазах увеличивался. Превращался во что-то жуткое и опасное. Вот он поднялся на задние ноги и сразу же стал на голову выше Хасана. Белая шерсть выпадала клоками, из-под неё лезла чёрная. А потом начала вылезать и она… блеснула воронёная сталь.

Кольчуга!

Ранее бестолково выпученные, глаза животного теперь караулили каждое движение Хасана. Пронзительно и неотрывно. В них угадывались ум и злоба.

— Хасан!.. — мама уже откровенно боялась, то ли за него, то ли за них обоих.

Ему показалось, что он спит, ведь барашки такими не бывают.

— Не спи, сынок! Защищайся! — заклинал его мамин голос.

Копытца оказались латными рукавицами, а голова с рожками — искусно выделанным шлемом с тумагой-личиной. За прорезями глаз шевелились чьи-то страшные зрачки. Чёрная шкура расползлась на груди и оказалась меховой накидкой. Из-под неё существо выхватило искривлённую саблю и уже напряженно изогнулось, готовясь нанести удар.

Хасан судорожно старался повзрослеть, у него почти получалось. Он уже не был малышом. Плечи расправились, затвердели, кисть до хруста сжала рукоятку невесть откуда взявшегося меча. Он сделал шаг навстречу врагу… и неожиданно рухнул, как подкошенный. Ноги его перестали слушаться!

— Хаса-ан! — мамино лицо заслонило полнеба. — Ну что же ты?! Вставай! Хаса-а-ан!!! Те-емник!!!

…в ушах Хасанбека ещё метались отголоски маминого отчаянного крика, который бился, метался внутри него перепуганной летучей мышью, но глаза его резко распахнулись и зажили реальной жизнью… мгновенно различили в полумраке движение гигантской тени.

Тень приближалась к нему…

«Прочь сон! К демонам барашка!»

Нойон среагировал почти мгновенно, и это спасло ему жизнь. Он перекатился по косматой медвежьей шкуре, заменявшей опытному воину постель, и, коснувшись стенки юрты, пружинисто вскочил на ноги. Рука до хруста, как во сне про барашка-оборотня, сжимала рукоятку меча, с которым темник в походе не расставался даже ночью.

Тень опала, проступила отдельными деталями из тьмы, и уже не казалась огромной и неодолимой. Перед Хасанбеком высился незнакомый рослый воин в неполном комплекте доспехов, а именно: в одной кожаной безрукавке, обшитой металлическими бляхами, натянутой прямо на голое тело, и в наручах из толстой кожи.

Вернее, он не стоял, а тут же преодолел несколько шагов, их разделявших. Не делая никаких лишних движений, с ходу нанёс колющий удар тускло блеснувшим клинком.

Темник, разом успокоившись, отстранённо позволил телу действовать самостоятельно. Рука шевельнулась и начала заваливать меч, разворачивая его к собственному туловищу, как бы пропуская удар вражеского клинка. Тело, дёрнувшись на упругих, широко расставленных ногах, маятником качнулось вправо. Отклонилось, при этом одновременно разворачивая влево плечи. И тут же рука с мечом, возвращаясь назад, нанесла страшный секущий удар.

«Х-ху-ук!»

Удар пришёлся точно в незащищённую полоску шеи, меч без труда преодолел сопротивление кожи и плоти.

Нападавший захрипел, по инерции валясь вперёд на подогнувшихся ногах, его меч пропорол стенку юрты и замер. Тело врага рухнуло на колени, и от этого толчка голова с выпученными глазами свалилась с обрубка шеи. С глухим стуком упала на пол. Покатилась, сверкая белками глаз в полутьме. Враг, дёргаясь в конвульсиях, наконец повалился, скользя по стенке и оставляя на ней чёрные потёки крови.

Бросив быстрые изучающие взгляды по сторонам, Хасанбек прислушался к тревожной давящей тишине, что царила снаружи юрты. Что-то подсказывало ему: ни в коем случае нельзя стремиться на выход — уж коль враг проник внутрь, нет смысла надеяться на двух воинов ночной стражи, оставленных у входа. Они наверняка мертвы.

Нойон метнулся в наиболее тёмную, неосвещённую часть жилища и, достав засапожный нож, пробил толстый белый войлок. Сделал два надреза — до самой земли и в сторону. Затем, осторожно приподняв угол, выглянул наружу. Прислушался… Он ожидал услышать что угодно, даже внезапный боевой клич тангутов, сумевших врасплох напасть на лагерь.

Тишина.

Едва слышимый плач лисы.

Где-то у самого окоёма в степи шла гроза. Сюда долетали лишь сполохи зарниц.

Но вот неподалёку лязгнул металл… Потом ещё. И ещё. В темноте, приближаясь, в полном молчании шла яростная схватка. Вспышка далёкой молнии на мгновение выхватила четыре фигуры. Трое наседали на одного. Он пятился назад, из последних сил парируя удары.

Хасанбек ужом выскользнул сквозь лаз в стенке. Приник к земле, зазмеился в сторону.

Луна, как нельзя кстати выкатившаяся в прореху лохматых туч, болезненно-тусклым мерцанием осветила место ночной схватки. Воин-одиночка, воспользовавшись лунным светом, совершил пару обманных движений и, неожиданно для нападавшего справа, сбил того с ног мощным ударом по шлему. Получив некоторое пространство для манёвра, он резко сместился вправо и теперь пятился прямо туда, где лежал Хасанбек.

Очередной сполох далёкой молнии осветил округу в тот самый момент, когда воин в паузе между ударами успел оглянуться назад, не доверяя тишине за спиной. Он был без шлема, с окровавленным лбом, на лице застыла хищная гримаса, но Хасанбек узнал его. Это был сотник Кутум, начальник ночной стражи, отчаянный рубака и смельчак.

Темник окликнул его по имени, вскочил на пружинистых ногах, парой прыжков преодолел разделившее их пространство. Принял боевую стойку рядом с Кутумом.

— Команди-ир… — обрадованно выдохнул тот.

Его удары сразу стали резче и мощнее. Враги, опешившие при появлении нового серьёзного противника, были вынуждены перейти к обороне. Правда, их оборона длилась недолго. Вначале Хасанбек, обманув нападавшего ложным выпадом, нанёс тому смертельный колющий удар. А чуть погодя и сотник двумя мощными секущими ударами вспорол другому живот и левый бок. Наклонившись над умирающим врагом, он сорвал с его шеи амулет, выпрямился и сказал Хасанбеку:

— Их было около десятка… Половина кралась к юрте Повелителя Вселенной… Нужно спешить.

До пригорка, на котором возвышалась большая Белая юрта Великого Хана, было меньше полёта стрелы. Она выделялась даже в слабом лунном свете, и подобраться к ней незамеченным — практически невозможно.

Оттуда не доносилось ни звука.

Хасанбек с Кутумом преодолели это пространство, соблюдая все меры предосторожности, ведь подозрительная тишина таила в себе много непредсказуемого. Могло статься так, что они опоздали, и там уже всё кончено, хотя ночные убийцы вполне могли и затаиться перед последним решительным броском.

Цепкий взор темника в считанные мгновения выхватил красноречивые детали. Отсутствие телохранителей хана на посту. Чёрный треугольник приоткрытого полога юрты. Продолговатые тёмные пятна на земле у входа, напоминавшие человеческие тела.

«Поздно?!»

Хасанбек, уже не таясь, выпрямился и ринулся ко входу. На бегу отметил: шагах в двадцати от полога лежал на спине, раскинув руки, Бильтэй. Стрела, вонзившаяся прямо в левый глаз, успокоила его навеки. Чуть ближе к юрте — ещё два бездыханных телохранителя с окровавленными лицами… Джамгу. Харатуга. Рядом валялись тела двоих нападавших.

Экэ юсун коль-ту цаган туг. Великое девятиножное белое знамя державы, тяжело хлопая на ветру, возвышалось на высоком шесте у входа. Билось, проблёскивая в ночном небе при каждой вспышке сильной белой рыбой. Как плавниками, шевелило чёрными кистями своих хвостов. Священный кречет, паривший на нём, сдерживался из последних сил. Казалось, он выбирал момент, чтобы ринуться на врагов.

Гроза, бушевавшая на дальних пределах, похоже, усилилась. Вспышки зарниц стали ярче и чаще. Должно быть, само небо было в эту ночь на стороне монголов, помогая разглядеть происходящее. Хасанбек успел краем глаза уловить выхваченные вспышкой две тёмные фигуры, пытавшиеся разрезать толстую войлочную стену. Слева. На значительном удалении от входа… И в эту же мгновение внутри юрты раздался короткий женский вскрик и лязг клинков.

Показав Кутуму движением клинка на двух новых врагов, Хасанбек хлопнул себя левой ладонью по металлическим нагрудным пластинам. Показал на приоткрытый полог юрты и бросился туда. Кутум зычно голосом подал сигнал тревоги, поднимая на ноги свою охранную сотню.

Внутри, судя по звону железа, велась яростная рубка.

Откинув полог, Хасанбек ворвался внутрь ханской юрты, выкрикнув при этом тайный пароль.

Это и спасло ему жизнь! Остановило на полудвижении тяжёлый меч Касыма-багатура. Последнего оставшегося в живых телохранителя ночной внутренней стражи. Признав своего темника, тот едва успел сдержать разящую руку… Глазам Хасанбека предстала тревожная, мерцающая в неверном свете ночных лампад, картина. Великий Хан с обнажённым клинком в руке стоял в глубине юрты, прижавшись спиной к стенке. У его ног распласталась жена Есуй, блестя широко распахнутыми глазами сквозь пряди распущенных волос, испуганно кутаясь в шёлковую накидку. Правее, на половине расстояния от входа к Повелителю, преграждал путь своим телом телохранитель Касым. Ещё двое охранников лежали у самого входа, один из них тихо стонал.

Касым неожиданно бросился к Хасанбеку, замахиваясь на ходу, и…

В немыслимом рывке отбил удар клинка, молнией высверкнувшего из-за деревянной опоры. Мгновенно разобравшийся в ситуации, нойон подсел и от пола резко рубанул наотмашь.

Меч отыскал цель — чью-то плоть. Доселе незримый враг, таившийся в тёмном закутке, куда не долетали отблески лампад, рухнул на пол, к ногам Хасанбека. Глухо и протяжно застонал, сжимая руками распоротый живот. Задёргавшись в судороге, поджал ноги… Мощный добивающий удар телохранителя пригвоздил поверженного к земле.

Обведя рыскающим взглядом юрту и не обнаружив повода для беспокойства, Хасанбек жестом показал Касыму — оставаться рядом с ханом, что бы ни происходило!

И выбежал наружу.

Он опять подоспел в самый нужный момент… Сотник из последних сил отбивался от двух мечников. За короткое время, проведённое темником в юрте, Кутума успели ранить. Судя по его хромоте и скованным движениям — в левое бедро и правую руку. Меч он успел перебросить в левую и теперь, хромая, отступал… Едва успевая ставить блоки атакам вражеских клинков. Подбодрив его боевым кличем, Хасанбек ринулся на ночных бестий, норовя зайти им в тыл.

Однако на этот раз обходной манёвр не увенчался успехом, да и самообладание у неведомых воинов было на высоте. Они перестроились — спина к спине, защищая друг друга от нападений сзади. Это были поистине сильные, многократно тренированные на чужих смертях бойцы.

Хасанбеку показалось, что собственные жизни их интересуют меньше всего — с таким самоубийственным натиском они напирали на монголов. Даже несколько подоспевших на выручку гвардейцев не сразу изменили расклад в пользу ордынцев. Пара неизвестных билась с мрачной самоотверженностью, вовсе не пытаясь пробиться сквозь сжимающееся кольцо. И тогда, получив команду, трое учума-мэргэн, метких стрелков, расстреляли этих ночных демонов из луков… Но даже утыканный стрелами, один из них пытался ползти, переламывая собой древки, и замер на полудвижении, так и не выпустив меча.

…Когда переполох, вызванный внезапным ночным нападением, утих, край неба на востоке начал неуловимо светлеть.

Великий Хан, долгое время сидевший молча у сторожевого костра, глядя на языки пламени, сделал призывный жест Чёрному темнику, веля приблизиться. Хасанбек возник из темноты, как бесплотная тень. Бесшумно остановился перед Повелителем.

Хан напряженно пожирал взглядом огонь, а тот бросал ответные отблески на его лицо, застревая в глубоких морщинах… Что Великий намеревался прочесть там, что пытался выведать, напряжённо всматриваясь в тело посланца одной из самых могущественных стихий?

Тот ли это человек, который однажды разглядел в отважном оролуке Хасане будущего нойона… Он ли это?

Он ли сказал тогда, давным-давно: «Если Небо сохранит меня и поможет мне, то все вы, старые мои, впоследствии будете моими счастливыми сподвижниками». Ему ли внимали с замиранием сердца четверо оролуков?.. Богурчи, Мукали, Бороул и Хасанбек, самый молодой из витязей. Все они уже тогда обладали недюжинными воинскими и организаторскими талантами. Они были сильны, честолюбивы и бесстрашны. Но всего этого было недостаточно, чтобы однажды повести в бой грозные монгольские тумены.

Нужно было кое-что ещё — соблюдение двух условий. Самоотверженная верность витязей. И верность хана своему слову. О Великое Синее Небо! Хвала тебе за то, что эти условия были выполнены…

Сейчас же перед Хасанбеком сидел старый, смертельно усталый человек в дорогих доспехах, укрытых расшитым золотом халатом.

— Садись, Хасан… — негромко сказал Чингисхан. — Может быть, ты мне скажешь, чем я прогневил Небо? Откуда взялись эти сущие демоны?

Темник присел на корточки рядом со своим повелителем. Отблески пламени костра, прыгая по лицу, выхватывали из тьмы широкий лоб, тонкую полоску усов и длинную, наполовину поседевшую, бороду хана. «Кошачьи» глаза периодически вспыхивали колкими искрами. Глубокие морщины утолщались подвижными тенями, оттого шевелились, и казалось, что лицо живёт самостоятельной жизнью. Жидкую прядь седых волос, оставшихся на макушке, огонь пытался затейливо окрасить, подбирая цвета от серого до жёлто-красного. Светлым пятном на фоне тёмного халата выделялся кулак, сжавший рукоятку сабли так, что вздулись жилы.

Блики прыгали и по мерцавшим пластинам доспехов нойона. Чернили и без того тёмные пятна крови, забрызгавшей железо из рассечённой правой щеки. Не заметивший этой раны в пылу ночной схватки, Хасанбек поморщился — глубокий порез начал наполняться тяжестью и ноющей болью.

— Это не тангуты, Великий Хан… И даже не монголы… — покачал головой темник. — Наверное, след и вправду ведёт… на Небо. Вот что я нашёл у того воина, который сражался лучше всех и умер последним.

Хасанбек протянул Чингисхану находку. Тот отшатнулся от вещи, как от самой ядовитой змеи. Он тотчас узнал её.

Кинжал посланцев!

Шустрые отблески костра запрыгнули на волнообразный утончённый клинок. Пробежали по золотой спирали массивного наконечника; достигнув маленького шарика внутри спирали, зажгли зелёным огнём крохотный камень. Словно из редеющего мрака на хана уставился кто-то смертельно опасный, но — непонятно почему выжидающий.

— Так вот кто их подослал! — прохрипел рослый старец.

Он порывисто встал, с прытью, которую ни в коей мере нельзя было заподозрить в его усталой согбенной фигуре. Распрямился в полный рост. Яростно блеснули глаза. Хасанбек, вскочивший мгновением раньше, оказался на полголовы ниже ростом.

— Ко мне этих шакалов! — рык хана разнёсся над рассветным лагерем. — Я вытрясу из них всё, даже если придётся рвать их голыми руками!

Полузаметный жест Хасанбека — и несколько чёрных кэкэритэн его тумена стремительно взлетели на коней, рванули с места во весь опор. Гулкий топот копыт дробью рассыпался по просыпающейся степи.

Хан с искажённым лицом теребил бороду, пытаясь взять себя в руки. Его взор был прикован туда, где исчезли в предутреннем мареве гонцы. О, как не хотел бы сейчас Хасанбек проникнуть в его думы!

По приказу Кутума гвардейцы ночной стражи стаскивали тела погибших врагов в одну кучу. Насчитали восемь трупов. Их одеяние, доспехи и вооружение не дали вразумительного ответа на вопрос: какому народу принадлежали эти воины?.. Однако о том, что были они далеко не из последних бойцов, красноречиво говорили потери монголов.

Убитых гвардейцев было семеро… Всего лишь на одного меньше! И пусть их застали врасплох, но ведь это были не просто лучшие, а лучшие из лучших кэкэритэн.

Хан ещё не видел тела павших. И, честно говоря, Хасанбек не знал, какою окажется его реакция на семерых бездыханных гвардейцев. Может быть, поймёт, насколько серьёзная угроза его жизни миновала, и какой ценой её удалось отвести. А может, взовьётся от гнева, узнав, что доблестная ханская гвардия разменялась так дорого, практически — жизнь за жизнь. Уж не зажирели ли отборнейшие кэкэритен на ханской караульной службе?! Бросив украдкой взгляд на лицо хана, Хасанбек опешил. Чингисхан по-прежнему смотрел туда, откуда посыльные должны были приволочь этих двух шакалов, послов-самозванцев, но на его губах блуждала непонятная улыбка. А глаза…

Темник вспомнил, когда он впервые видел у господина такое выражение глаз.

Тогда ещё не довлело над ханом бремя управления огромной империей, тогда все они были заметно моложе и только-только познали упоительную радость больших побед в дальних походах. Во время одной из обвальных охот Чингисхан спросил своего верного нойона, сподвижника и телохранителя Хасанбека, в чём он видит высшее наслаждение человека.

И тот, подумав самую малость, ответил Великому, что не знает ничего лучшего, чем ранней весной ехать по пахучей степи на верном стремительном коне, вдыхать полной грудью пьянящий воздух и держать на рукавице ловчего сокола.

Затем хан спросил об этом же Богурула, Хубилая, Мукали и других своих полководцев, и все они дали ответ приблизительно такой же, как и Хасанбек. Правда, кое-кто вместо охоты называл богатырские удалые забавы и поединки, кто-то — женщин и утехи, которые они способны даровать…

— Нет… — скривив рот в хищной усмешке, сказал тогда им Чингисхан. — Высшая радость человека заключается в том, чтобы победить своих врагов. Гнать их перед собою, как ничтожных бродячих псов… Отнять у них всё то, чем они владели… Ездить на их конях… Сжимать в своих объятиях податливые обнажённые тела их дочерей и жён… Завоёвывать всё новые и новые земли… Нет большего счастья, — добавил Великий после паузы, понадобившейся ему, чтобы орлиным взором обозреть горизонт от края до края, — чем жизнь, проведённая в походе.

При этом его глаза мечтательно вспыхнули и долго потом не хотели гаснуть…

Именно такие глаза были у хана сейчас. Великий уже мысленно чинил расправу над этими двумя…

Время неумолимо перекатывало свои песчинки. Казалось, Хасанбек, напряжённо ожидавший выполнения гвардейцами приказа Повелителя Вселенной, был засыпан ими по пояс. Хотя, чтобы доставить сюда этих ничтожных червей, хватило бы и половины срока.

Увы, гонцы не возвращались… А песчинки всё сыпались и сыпались. Нехорошее предчувствие шевельнулось возле сердца темника. Защемило.

Он уже понял, что этот приказ не будет выполнен.

А вскоре подоспели и запыхавшиеся гонцы. Рванули с голов шлемы, рухнули на колени у ног Великого Хана.

— Не вели казнить, о Великий из великих, мы не смогли доставить пленников! Они исчезли, растворились, словно были не людьми, а шайтанами.

Была ли когда-нибудь на устах хана та мечтательная улыбка?!

Его лик враз стал ужасен. Лицо исказилось, превратилось в дёргающуюся страшную маску. Крик вытянулся, истончился до старческого визга:

— Найти-и-и!! Слышишь, Хасанбек, достать их из-под земли! Вытрясти всю степь! Не возвращаться без этих гадюк!

Гонцы торопливо поднялись, исчезая с глаз долой, и запрыгнули на своих лошадей.

Хасанбек стремительно подбежал к сотнику.

— Кутум! Поднимай вторую тысячу! Передай Мунтэю — перевернуть всю округу! — И добавил, обращаясь к оруженосцу: — Коня мне!

— Нет! Не надо, Хасанбек, останься. —.. — голос хана опять стал прежним, спокойным и властным. — Твои люди знают своё дело… Ты мне нужен здесь.

Когда топот копыт затих вдали, хан вернулся к костру. Обнажил саблю и стал ворошить догорающие угли, словно жаждал-таки увидеть в огне ответ на свой безмолвный вопрос. Потом вложил саблю обратно в ножны. Поманил верного нойона к себе.

— Сегодня твой день, Хасан… Это добрый знак. Ты опять спас мне жизнь. Возьми за это…

Хасанбек не верил своим глазам.

Великий Хан снял со своей шеи тонкий ремешок, на котором раскачивалась, поблёскивала жёлтым цветом затейливо вырезанная пластина. Приблизился к верному сподвижнику.

«Хранящий Кречет!»

Перед взором Хасанбека вспыхнули немигающие «кошачьи» глаза. Словно невидимые коготки впились в лицо темника, не позволяя отвести глаза. Внутри них пульсировали тучи жёлтого песка, взметнувшиеся пылевой бурей. Они не давали вздохнуть полной грудью, забивали собой уши. И казалось, что многие слова хана не долетают.

Темник зачаровано смотрел на раскачивающуюся перед его лицом святыню.

Нагрудный амулет, сработанный искусной рукой неизвестного мастера из массивной золотой пластины. Сидящий кречет, распахнувший в защитном порыве стремительные крылья, В клюве птица держала пучок стрел — символ покорённых народов. Когда-то получил Чингисхан его в дар от могущественного шамана Кэкчу… Не раз хранил кречет Великого с того незапамятного дня.

Наконец, сурово сжатые тонкие губы хана шевельнулись:

— Пока я жив — ты мой охранный амулет, Хасан. Носи и никогда не снимай с себя этого кречета. Не снимай, какая бы охота ни случилась, и на кого бы ни охотились… И тогда Великое Синее Небо будет благосклонно взирать на тебя… И защитит… и пошлёт на помощь того, кто спасёт тебя… как ты меня сегодня…

Ремешок амулета опустился на шею.

Темник ошалело смотрел в пульсирующие глаза Чингисхана и не верил в происходящее, не верил собственным чувствам. Тяжёлые руки старца легли ему на плечи, до боли сжали их. Хасанбек опустил голову, уткнувшись взором в золотую птицу, угнездившуюся на его груди… отныне — на ЕГО груди.

— Носи… Хасан… — голос хана понизился до шипящего шёпота. — И будь моим Хранящим Кречетом.

…С пригорка, на котором располагалась Белая ханская юрта, можно было только услышать гортанные команды, что раздавались в расположении Чёрного гвардейского тумена. Лагерь не просто просыпался. Он зашевелился, как муравейник, на который плеснули кипятком. Во все стороны устремились конные разъезды.

Луна давно растаяла на сковороде накаляющегося неба.

Хасанбек стоял на пригорке, наблюдая, как рассвет разливает свой ровный белёсо-серый свет, смешивает его с молочными сгустками тумана, накопившегося в низинах за ночь. Нойон почему-то некстати вспомнил тот недавний, нереальный сейчас сон… Мама… Барашек, которого он так и не сумел победить… Казалось, всё смешалось — сон и явь. Вечное Синее Небо склонилось до самой земли, рассматривая его в упор.

Степь кричала:

— Хасан! Не бойся, я с тобой!

Степь шептала:

— Будь моим Хранящим Кречетом!

За спиной Хасанбека, казалось, разворачивались незримые крылья. Готовые нести его высоко и далеко. Над родной бескрайней степью. Над полчищами перепуганных врагов, убегающих прочь, как тот барашек.

Свет первых лучей солнца просочился неожиданно. Новый день вяло, но неотвратимо взял вожжи в свои руки.

Новый день нескончаемой войны.

Свершилось же то летом, в шестнадцатое число седьмой луны…