Вечный Поход (№1) - Вечный поход

— Горе тебе, безумец. Ты ищешь встречи с Великим Ханом и даже не ведаешь, как он выглядит. Чингисхан слушает тебя… Зачем я тебе понадобился?

Хасанбек пытливо смотрел на старшего из пленников, не забывая бросать мимолётные взгляды и на молодого.

— Не гневайся, отважный нойон… Я знаю… как выглядит Великий Хан, хотя мои глаза… и недостойны даже… коснуться его… своим взором. Я знаю… — в отличие от былого уверенного тона, речь старшего теперь часто прерывалась, голос его дрожал, — как выглядишь… ты, почтенный Хасанбек… Я многое знаю… Очень много… Но не могу… говорить об этом… на мне лежит… страшное заклятье. И горе всем, кто… будет окружать меня… в тот момент… если мне придётся… сказать более… нежели следовало. Степь обернётся… дном моря. Ветра станут… сечь острее клинков… срезая плоть. Солнце… выжжет дерзкие глаза… а небо упадёт на землю. И будет гореть… гореть… даже вода!!!

Его голос вдруг окреп, а глаза налились синевой, Словно Небо уже начало своё незаметное падение — для начала заполнив пронзительной синью глаза пленника.

— Не ищи для себя непосильных нош и непознаваемых тайн, доблестный Хасанбек, — говорил и говорил пленник. — Мы пришли передать Великому Хану Слово. Древнее и могучее. Мы уже не в силах носить его в себе. Оно рвётся наружу… жжёт нас изнутри… — Голос вновь ослабел и задрожал; мука звучала в нём, неизбывная горечь страдания. — Мы слишком долго… шли к вам.

На своём веку Хасанбек повидал немало послов и гонцов к Великому Хану. Случались и такие, что были, несмотря на все заверения, схвачены и связаны, а после вели себя недостойно, ничем не отличаясь от случайных пленников. Эти же — были не такими. Эти не только ведали себе цену, но и, похоже, постигли нечто такое, что недоступно обычным смертным, будь то раб, будь то хан. И впечатлённый темник молчал.

Он стоял и смотрел исподлобья.

Он просто тянул время. Ибо не знал, как поступить.

Он не мог оторвать взгляда от осколков Синего Неба, что сверкали в глазах пленников. Теперь и у младшего — тоже…

Властный и непобедимый полководец, один жест которого обладал поистине могучей силой, впервые не смог принять решения.

Поэтому лучший военачальник Великого Хана просто-напросто давал выговориться этому связанному оборванцу, дрожащие слова которого породили неожиданные прикосновения ознобного трепета, пробежавшего острыми холодными лапками по коже Хасанбека меж лопаток. Темник не отрываясь смотрел в глаза говорившего и не мог избавиться от странного чувства, что эти зрачки были чем-то иным. Вернее, не просто зрачками… Скорее отверстиями. Явственно казалось, что сквозь них на ханского нойона кто-то смотрел.

Кто-то изнутри. ОТТУДА.

Этот кто-то ощупывал взглядом каждую частицу лица темника, словно скользил по его чертам изучающими касаниями. А в это время сам пленник говорил, говорил и говорил… Но уже не слушать его хотелось Хасанбеку, а отодвинуться подальше, чтобы не ощупывал его бесцеремонный взгляд, сокрытый внутри.

Пленник продолжал изрекать. И может быть, все эти странности лишь мерещились нойону, и нужно было списать их на суеверный страх перед великими силами этого мира. Отбросить все эти настораживающие мелочи. Да вот только вещал-то пленник хоть и ладно, величественно, а вот речь не текла. Не толпились слова на устах, спеша прозвучать и что-то доказать.

По большей части комкались. Топтались, пережидая непонятные паузы. Как будто не только подыскивал посланник нужные слова, но при этом ещё и делал вид, что подыскивает. Уж больно правильны были речи его.

— Не гневи Небо, Хасанбек… и не думай… нас убить. Лучше вспомни… что говорил тебе шаман Теб-Тенгри…

«Теб-Тенгри! Он же — Кэкчу, сын Мунлика». — Хасанбека словно пронзила стрела. Прилетела внезапная. Раскалённая. Вонзилась, проломила навылет шлем, пробила оба виска. Застит глаза, плавит отяжелевшую голову.

«Только не это! Неужели сбываются предсказания тайно казнённого шамана?! Неужели не выдумкой досужей оборачиваются слова, что шептал старик в полутьме юрты? Тогда, перед казнью… » — Откуда-то из глубин памяти выплыли безумные глаза Теб-Тенгри, его беззвучно шевелящиеся губы… А вот уже и доносится едва слышимый шёпот. И опять звучат обрывки слов, в которые не нужно вслушиваться. Которые нойон и без того помнил наизусть, безуспешно изгоняя из памяти с того самого дня. Зловещий, угрожающий шёпот: «И придут они… слышишь, Хасанбек, придут… люди с глазами цвета… Вечного Синего Неба… и объявят волю небес».

Не по себе Хасанбеку. Будь ты храбрее всех на свете — кто ты есть против Неба? Не рубит меч облака. Не защитит щит от молний…

Шевелятся губы Теб-Тенгри.

Вытягивают слова из памяти.

Долго тогда бродили среди суеверных монголов слухи, что труп Теб-Тенгри на третий день после смерти исчез. А кое-кто из караула даже утверждал, как сам видел — на рассвете ушёл шаман через дымовое отверстие юрты, которая была поставлена над ним. Ушёл. Сначала тяжело привстал и, поворочав туда-сюда непослушной сломанной шеей, уставился на постовых жутким неподвижным взглядом. После с трудом поднял руку, поднеся её к груди, и кое-как ухватил свой амулет. Сжал скрюченными задеревеневшими пальцами. А дальше — часто-часто заколотился, затрясся и — о Вечное Синее Небо! — обернулся дымящимся облаком. Заклубился чёрным дымом, восходя вверх, и вырвался через дыру в крыше… Вскорости всё небо затянуло тучами. И долго ещё плакали холодные дожди над притихшей степью.

Хасанбек тряхнул головой, стараясь прогнать наваждение. Это не укрылось от внимательных глаз пленника. Темнику показалось, что тот понимающе усмехнулся. Вернее, просто дрогнул уголками губ. Кровь прилила к лицу Хасанбека. Рука потянулась к рукояти меча. Коснулась и… тотчас отдёрнулась, как от раскаленной.

Сдержался.

До боли стиснул челюсти. Зачем-то поднял свой взор к небу, будто испрашивая совета. Словно желая получить от Вечных Небес подтверждение — пайцзу с печатью, заверявшей полномочия этих непонятных посланников… Да и посланников ли?!

…Погасил взор.

Небо равнодушно гнало стада грязновато-белых облаков, выпасая их на своих бескрайних кочевьях. Ему не было дела до сомнений Хасанбека. Кто он, человечек, пред Вечным Синим Небом?! Червь? Пыль под копытами Небесного воинства? Капля, упавшая в сухую почву степи? Кто он, чтобы сомневаться?! Требовать Небесную Пайцзу! Да не ослепнешь ли ты от вида заоблачной печати, Хасанбек? Не забывайся, Воин…

В голове темника, похоже, вновь ожила тень Теб-Тенгри. Зазвучала.

«Нет, нет, довольно! Пусть Демоны Войны сами разбираются с этими двумя. На всё воля Небес… »

— Не терзайся, отважный нойон… Отведи нас к Великому Хану… к чему тебе гневить Небо… — продолжал пытливо глядеть на него пожилой пленник. Речь его по-прежнему странно прерывалась, делясь на отрезки паузами. Выглядело это, будто кто-то подсказывал пленникам слова, но подсказки эти — несколько запаздывали…

— К Хану, говоришь?.. — Хасанбек с неимоверным трудом взял себя в руки и холодно улыбнулся. — А не станешь ли ты жалеть о своей просьбе? Не лучше ли тебе, незнакомец, умереть по-тихому, без ненужных мучений?

— Не стану, нойон… Не лучше… Мы слишком долго шли… И теперь вряд ли нам суждено вернуться назад… Но мы обязаны выполнить волю пославших нас…

Он помолчал. Прикрыв глаза, опустил голову и произнёс едва слышно, шёпотом:

— Не тебе, Хасанбек, гадать… заслужил ли я мучения при смерти… Посмотри лучше в глаза Неба… Сможешь ли прочесть… сколько отпущено тебе?

Шёпот прозвучал в повисшей тишине ещё страннее, чем сильные, но неравномерно пульсирующие, прерьшистые голоса пришлых людей. Зловеще прозвучал.

Непонятно почему — повинуясь ли шёпоту этому или безотчётно — темник снова поднял лицо к небесам… и обмер.

В самой вышине над ними, намного выше плывущих выпасаемых облаков, в образовавшихся разрывах — проглянули два тёмных пятна.

Осколки чёрной бездны сквозь прорванное небо.

«Тучи?.. Глаза?!!»

И сразу же, спустя несколько мгновений, их затянуло грязно-белой массой. Только и успел выхватить взором Хасанбек, как на одном из них возникла крупная яркая точка. И передвинулась по косой линии сверху вниз, остановившись у нижнего края. Словно всевидящий безжалостный глаз оценивающе шевельнул сверкающим зрачком.

На краткий миг нойона затопило чувство безотчётного ужаса. Он ощутил, как заоблачная чернота притянула его взглядом, будто бы верёвкой аркана. Как верёвка вилась по вискам, закрывая глаза горячей колышащейся тьмой… И этот взгляд-аркан дернул его вверх.

Страшный взгляд Небес.

«А может, это была птица? Может… » — Да только никогда не видывал Хасанбек птиц на такой немыслимой высоте… Недоступной…

— Асланчи! Доставить их в расположение тумена. Содержать под усиленной стражей… Я сам доложу о них Великому Хану.

Темник наконец принял решение.

Но неприятный ознобный холодок меж лопаток не спешил таять…

Лицо старшего пленника было усталым и удовлетворённым. Он опять закрыл глаза, завесил пологами век явственно различимую синеву. И опять дрогнули уголки плотно сжатых губ.

Негоже беспокоить Великого Хана по пустякам.

И в обычае этом отражена не только забота о неприкосновенности его покоя.

Велики думы Потрясателя Вселенной — разве дано скудным умишкам слуг проникнуться их сутью?.. Будь они хоть рядовыми нукерами, вчерашними простыми скотоводами, хоть военачальниками, степными аристократами, спесиво кичащимися своими родовыми корнями.

Иначе Потрясателем Вселенной — по праву зваться бы кому-то из них, а не ему.

Иначе под священным знаменем восседать бы кому-либо из них, а не ему, Чингисхану. Под белым девятихвостым знаменем, на котором хищно реет дух войны Сульдэ, оборотившийся кречетом.

Восседать, внимая Голосу Неба…

Со стороны могло показаться, что Великий Хан дремлет, прикрыв веки. Но в том не могли поручиться даже те, кто хорошо изучил его на протяжении многих лет. Вполне могло статься, что на шёлковых подушках возлежало лишь тело, высушенное годами и постоянными военными походами, однако не утратившее взрывной упругой силы… А поди узнай, что в этот момент делала его душа. Может быть, летала неподалёку бесплотной птицей, зорко наблюдая за всем происходящим вокруг. Или незаметно вглядывалась в зрачки ближних, ответственных за безопасность повелителя, выискивая в них хотя бы мимолётный отблеск зарождавшейся измены. А может — развалилась на небесных подушках-облаках да посмеивается над ними, смертными. Поди знай…

Крепкий ещё, широкий костью, высокорослый старик лежал на подушках в просторной юрте из белого войлока. Был он укутан в атласный синий халат, по которому полз затейливо вышитый золотом дракон. Казалось, время остановило свой бег, и дракон замер, не решаясь шевельнуться. Лишь слегка подрагивал от спокойного и размеренного дыхания человека… Впрочем, покой давно уже обходил эту юрту стороною. Не иначе с того самого момента, как начало неподалёку от неё развеваться девятихвостое знамя, объединившее все монгольские улусы в разящий непобедимый кулак. С того момента, как слово этого, спящего сейчас, человека стало перелетать через степи и многократно пересказываться в самых ничтожных и дальних юртах на кочевьях, позабытых даже Небом…

Покой давно не гостил здесь. Поэтому в неровном свете факелов меж полами халата, что разошлись немного в стороны, — тускло мерцало воронёное железо; с кольчугой хан не расставался даже во сне. В изголовье же — притаилась неизменная спутница — сабля, неведомая постороннему глазу.

На самом деле укутанное в синий халат тело, разметавшееся на подушках, принадлежало стареющему барсу, который привык доверять единственному человеку в мире — самому себе.

Лицо Великого Хана было безмятежно. Лишь ненадолго сошлись к переносице брови, собирая глубокие морщины, да тут же разгладились. Чуть дрогнули сомкнутые веки. Уголки губ поползли вверх в полузаметной улыбке. Должно быть, снилось что-то приятное. Ой, снилось ли?!

…Великую Степь снова будоражило.

Опять взметнулись до неба пылевые облака из-под ног тысяч скакунов, несущих на себе безжалостных воинов. Опять всадники рвались за горизонт, готовые в любой момент перестроиться в ударные колонны. И, как от страшного степного пожара, заполошно спасались от них звери и птицы.

Стремительно растущий, неугомонный и жадный хищник — монгольская кочевая империя — ворочался в своих пределах, что становились тесными всякий раз, как только затягивалась передышка между военными походами. Огромному телу зверя опять мешали границы. Зверь желал расти дальше… И всё новые и новые народы с обоснованными опасениями прислушивались к сообщениям купцов, прибывавших из грозной Орды, — не на них ли обратится в этот раз воспалённый, горящий взор непобедимого Чингисхана?..

Купцы, воротясь из опасного путешествия, приносили тревожные, нерадостные новости. По их рассказам выходило, что в начале этого года, совершив очередной победоносный поход, на Хорезм, хан Чингис вернулся в Монголию. При появлении слухов о его приближении распался и без того шаткий союз тангутского царства Си Ся с окрестными племенами. Не рискнули вожди племён открыто дружить с тангутами, не решились разделить на доли малые гнев неделимый хана Великого. Гнев был страшен, ибо не поддержали тангуты поход его на Хорезм, не выделили затребованного им количества воинов… Страшнее предательства ничего не бывает. В какой бы форме оно ни выражалось — в вероломном нападении или же в неоказании военной помощи.

Объявившись в подвластных ему просторах, Чингисхан первым делом послал к правителю тангутов посольство, и в непреклонной форме потребовал от царства Си Ся покорности, а сына правителя — в заложники. На что старый лис Дэ-ван, правивший царством, ответил отказом и принялся спешно готовиться к войне.

Около года потратил Великий Хан на подготовку, собирая по степям армию вторжения. И вот — час пробил! Грозной железной лавой хлынули монголы в пределы Си Ся, сметая с пути всё живое. И не было в этот раз пощады никому, потому как возглавил карательный поход лично Великий Хан. Престарелый, семидесятилетний, но всё так же цепко держащийся в седле…

Более чем серьёзны были его намерения, и не собирался он в скором времени возвращаться назад. Красноречивее всего говорило об этом то, что взял он на этот раз с собою нескольких жён своих, числом девять, включая и самую младшую — китайскую царевну Лай-Мань. Из старших жён была в походе татарка Есуй. Кроме этого, сопровождал его оркестр из семнадцати красавиц, весьма искусных в игре на музыкальных инструментах и не только на них… Весь этот гарем скрашивал хану тяготы военного похода, передвигаясь по степям под началом старшего юртджи Бурутэя, повсюду располагаясь близ большой белой юрты Повелителя Вселенной… Никому не ведомо, какой из своих прекрасных женщин и что именно обещал Чингисхан в блаженные мгновенья любовных услад. Не иначе, как все украшения и драгоценности царства Си Ся разом. И обещал не для того, чтобы потом отказаться от своих же слов.

…Вчерашняя победа открывала прямую дорогу на тангутскую столицу. Расстилала её бархатным ковром с узором из порубленных тел бездыханных защитников. Далее на пути монгольских войск, докладывали разведчики, простирались ещё более засушливые местности, временами переходящие в безводную каменистую пустыню. Но эти забытые Небом земли монголы намеревались пересечь спешным маршем, нигде не останавливаясь подолгу.

Ещё пару дней и ночей на отдых после битвы, и зашевелится «экэ агураг» — ставка хана, или главный лагерь войска. Потянутся плотные колонны панцирной конницы. Разлетятся хищной сворой подвижные чамбулы, сея панику среди непокорного народа. Разольются, как неудержимые вешние воды, многочисленные лавы «хара цэриг», возглавляемые своими мурзами, желающими выделиться из чёрной массы, привлечь к себе благосклонный взор Великого Хана. В этом ополчении, так называемом «чёрном войске», призванном из всех слоёв общества при большой войне, кого только ни встречалось…

Хан пошевелился, сладостно изогнулся и что-то пробормотал. О чём думал он сейчас? Слал ли мысленно проклятия тангутскому правителю, а может, просил поддержки у Небес? Как бы там ни было, но дыхание Чингисхана оставалось ровным и спокойным.

Два телохранителя внутренней дневной стражи, стоявшие за пологом, переглянулись.

И тут же резко раскрылись на широком лице хана «кошачьи» раскосые глаза, мгновенно осмотрели всё, что происходило в юрте, и так же внезапно захлопнулись, заронив в души телохранителей сомнение и страх. Не померещилось ли? И человек ли он вообще? И спит ли хан когда-либо?..

…Войско приходило в себя после жестокой сечи. Подсчитывались потери и зализывались раны. Повсеместно проводились смотры подразделений. Нойоны готовились к обязательному большому общему смотру. Казалось, вся степь кругом, куда долетал взор наблюдателя, шевелилась тысячами лошадей и вооружённых людей. С небольшого холма, на котором возвышалась Белая юрта, было видно даже небольшую извилистую речку, змеёй распластавшуюся у самого окоёма. Её дальний берег постепенно сливался с небом.

Стоявший на часах Керим перевёл взгляд выше, зашарил им по бескрайнему простору. Облака, гривастые и не очень, рвались необозримым гигантским табуном вниз по течению этой безымянной степной речушки. Рвались, затаптывая друг друга, туда, где расположились большие города тангутов. Туда, куда совсем скоро двинет свои войска Повелитель Вселенной. Ветер подстёгивал, поторапливал отстающих, а сзади всё выплывали и выплывали новые. Облачная орда, должно быть, спешила. Наверное, у неё на то имелись веские причины…

Нукер, исполняющий сейчас обязанности цагхада у юрты Великого, задумался, мысленно уплывая на крутобоком неудержимом небесном скакуне. Но тут же встрепенулся, выделив из общего шума нервную дробь приближающегося стука копыт. Часовому положено следить за тем, что творится на земле…

Темник в шлеме с пышным алым плюмажем, в иссиня-чёрных доспехах, прикрытых чёрным плащом с оторочкой из шкуры пардуса, соскочил с рослого коня вороной масти перед самым постом стражи у входа в Белую юрту. Соскочил мягко и уверенно, несмотря на свои сорок с лишком лет. Бросил, не глядя, поводья подбежавшему телохранителю. Жестом послал Керима доложить о себе и, получив подтверждение, ступил в ханскую юрту, решительно откинув полог.

Хан встретил его пристальным взглядом, в котором можно было отыскать что угодно, только не остатки сна. Жёсткая желтизна глаз, плавящая чужие зрачки. Пергамент обветренной кожи, туго обтянувший широкие скулы лица. Внимание и величие.

Возможно, и вправду, — тщета это да пыль людская. Попробуй уразумей… Вот только не шли из головы Хасанбека эти пленники. И слова их не таяли тоже. А пуще всего не давала покоя картина, периодически возникающая перед ним — он прекрасно помнил, как Синее Небо неимоверно быстро перетекло во взгляды пленников, величавших себя посланниками…

Темник доложил всё Чингисхану.

В ханском решении Хасанбек не сомневался, расписав происшедшее со всеми подробностями, стараясь передать повелителю свою тревогу. И потому не удивился, услыхав:

— Где эти шакалы? Притащить их сюда.

Тащить не пришлось — эти отбросы рода человеческого ожидали своей участи неподалёку от Белой Юрты, под конвоем личной охраны темника.

Когда два рослых всадника, следуя за своим нойоном, втолкнули измученных пленных в юрту Великого, тот восседал на подушках с чашей в руке. По обе стороны от него возникли и выстроились четыре нукера дневной внутренней стражи. Хан шевельнул рукой, и пленников освободили от пут. Потирая затекшие конечности, они непроизвольно окидывали взором внутреннее убранство юрты. И даже, показалось Хасанбеку, в глазах у них мелькнуло удивление при виде отсутствия показной роскоши, подобающей Повелителю Вселенной — ничего лишнего, просторное помещение с богатым убранством, не более. Жилище военного вождя, привыкшего к тяготам походной жизни, а не развращённого роскошью, пресыщенного безраздельной властью императора.

— Кто вы, черви? Зачем следили за нами? — бесцветным голосом негромко произнёс хан и отхлебнул кумыс из золотой чаши.

Хасанбек застыл поодаль, буравя ожидающим взглядом лица пленников, стараясь первым узреть в их глазах само зарождение непочтительности или — о Небо! — дерзости либо угрозы.

Его рука непроизвольно сжала рукоятку меча, а сам он напоминал ловчего кречета. Лишь только намёк на движение — и в бой!

— Нам ни к чему следить… Тот, кто нас послал… знает обо всём и без этого… Мы лишь посланники… Вечного Синего Неба… — хриплым голосом ответил старший. — Вот уже месяц идём мы по твоим следам, о достопочтенный… Наши имена…

— Вы-ы-ы?! — неожиданно расхохотался ему в лицо Чингисхан. — Это вы-то?! Посланники?! Ничтожные дегеремчин! У таких разбойников, как вы, не бывает имён… А если даже и есть, они вам не понадобятся.

Его глаза, меж тем, оставались холодными и безжалостными, как занесённый над головой клинок. Они, казалось, лучились от веселья, но тем не менее успели обшарить взглядом всех находившихся в юрте и опять остановились на пленниках. Глаза буравили их, хотя тело всё еще продолжало вздрагивать от спазмов смеха. И вдруг, оборвав хохот на полузвуке, хан швырнул на пол недопитую чашу. Вскочил и взвизгнул:

— На землю! Грязные шакалы!!

Нукеры старательно помогли пленникам мгновенно выполнить приказ хана. От их резких толчков в спину ослабевшие незнакомцы рухнули, едва успев выставить руки, чтобы смягчить падение и защитить лица.

— Я прикажу залить ваши глотки кипящей смолой! У Вечного Синего Неба не может быть таких ничтожных послов. Вы выглядите как жалкие рабы!

Хан брызгал слюной, дико сверкал глазами. Старший из пленников приподнял голову, но её тут же схватил сзади за волосы стражник и, заломив вверх, приставил к горлу остро заточенный нож, ожидая приказа повелителя. На горле поверженного задёргался кадык:

— Не гневайся… Великий Хан… Не наша вина, что… путь был неблизкий… и опасный, и что… твои воины не слушают… слов… — хрипя, исторгал он.

— Мои воины слушают только приказы! Если бы они слушали всех бродяг и проходимцев, которых повстречают в степи, я не завоевал бы и соседнего улуса. Мои лошади не имели бы ничего, кроме сухой колючей травы, катая на себе не воинов, а жалящих слепней…

Чингисхан подал знак. Телохранитель убрал нож и рывком поднял на ноги сухощавое тело невольника.

— Говори, ничтожный. Выкладывай всё, что знаешь. И горе вам, если ты собьёшься или что-то утаишь.

Пленник закашлялся. Сухо, давяще. И произнёс медленно, словно взвешивая каждое слово на непослушном онемевшем языке:

— Ты прав, о Великий Хан… у Вечного Синего Неба… не бывает ничтожных послов… Наша сила в другом… Мы знаем Путь. Куда он ведет каждого… Сколько его отмерено… Как долго он продлится… Поверь нам, Темучин…

«Темучин?! Кто посмел произнести это имя в ханской юрте! Темучин!!!»

Хасанбек нервно повёл телом, занемевшим под доспехами от неподвижной напряженной позы. Ему показалось, что Чингисхан вздрогнул. Он пожирал взглядом лица пленников, однако эти грязные лица не выражали никаких чувств. Лишь выделялись немигающие водянисто-серые глаза, как бы подёрнутые неподвижной маслянистой пленкой. Небесной синевы в них — как не бывало.

Чингисхан медленно повторил:

— Те-му-чин…

Его уже давно никто так не называл. Да и сам он уже настолько отвык от былого, что, повторяя своё настоящее имя, казалось, сам больше не верил в прошлое.

— Откуда вы знаете это имя? Уже много лет не звучало оно в степи…

Его кошачьи глаза резко вспыхнули, но тут же пригасили огонь, коварно наблюдая искоса.

— Мы знаем не только имя… и не только то, что он и ты… это уже разные люди… Мы знаем почти всё… например, какого цвета было оперение на стреле… которой Темучин убил… своего сводного брата Бектера…

Чингисхан на краткий миг непроизвольно выставил вперёд руки и отшатнулся.

— …пёстрое перо из крыла ястреба… не так ли? — лицо старшего пленника затвердело, губы шевелились сами по себе.

Глаза хана изумлённо расширились, но он быстро взял себя в руки. Уселся на своё место.

— …кто, кроме Синего Неба видел… как вы зашли сзади и спереди… как первая стрела, пущенная искусным стрелком… твоим родным братом Касаром… пробила кожаный доспех Бектера… — по-прежнему короткими, дающимися ему с трудом, фразами продолжал говорить старший пленник. — Да, ты прав, Темучин… это не ты стрелял сзади… Ты смотрел в глаза своему ненавистному сводному брату… Ты видел, как исказила судорога его лицо… как боль искривила рот… как выступила на губах кровавая пена… Лишь тогда ты со злорадной улыбкой прицелился и…

— Замолчи, червь! — взбеленился хан. — Я подозревал, что какая-нибудь тварь однажды помянет старое! А коль так, вы можете быть только шпионами тайчиутов… Значит, смерть ваша будет ужасна и мучительна!

Хан вновь возбуждённо вскочил с подушек.

— Нет, мы не подслушивали из кустов… нас тогда вообще не было в великой степи… но ты же знаешь не хуже нас… что от Великого Синего Неба нет тайн…

— От Неба?! Да, Небо всё видит и слышит! Это единственная правда, слетевшая с ваших уст! Но какое отношение имеете к Великому Небу вы? Вы! Жалкие черви, дерзнувшие шпионить за мной… Ваша смерть также будет жалкой. Вам переломают хребты и бросят на солнцепёке, а ваши бредни будут слушать стервятники! — Великий хан был вне себя от гнева. — Или нет! Я сам заткну ваши поганые глотки…

Он резким движением выхватил из ножен свою саблю. Клинок зловеще блеснул и замер возле носа старшего пленника. Однако остановившиеся глаза оборванца не обращали никакого внимания на смертельную угрозу. Он явно был не в себе… Словно оцепенел, войдя в транс… Его губы наконец шевельнулись, и в тишине возникли слова:

— Ты говоришь, единственная правда?.. А как же быть с Бектером?…

Клинок вздрогнул, прикоснулся к коже на шее. Из точки соприкосновения выступила красная капелька. Начала набухать, поползла по блестящему металлу.

Но губы продолжали шевелиться.

— В год Свиньи на берегу реки Онона… в урочище Делиун-болдак… в семье Есугей-багатура родился мальчик… в правой руке новорожденное дитя держало кусок запёкшейся крови… это было признано знамением… мальчика нарекли Темучнном… Есугей-багатур принадлежал к роду Борджигин, кости Кият… он был сыном Бардан-багатура, второго сына Кабул-хана… Бардан-багатур был старшим братом Котул-хана… У Есугей-багатура было два брата… старший Некун-тайдзи и младший Дааритай-отчигин…

Сабля Великого Хана с глухим стуком упала на пол.

— Темучин был старшим сыном… после ещё родились три сына… Джучи-Касар, Качиун-эльчи и Темуге-отчигин… и одна дочь Темулун… мать Темучина звали Оелун-еке… но у Есугея была ещё одна жена… от неё он имел двух сыновей… Бектера и Бельгутея….

Остолбеневшему Хасанбеку показалось, что в глазах Великого Хана шевельнулся страх. В это невозможно было поверить, но это было ТАК… Тело Чингисхана стало оседать на слабеющих ногах. Верный темник мгновенно возник рядом и поддержал повелителя. Усадил на подушки. Но облегчения это не принесло. Ровный безжалостный голос змеёй вползал в уши, лазал внутри головы и жалил/.. жалил… жалил…

— Вспомни, о Великий Хан… как твоя мать не желала ссор между братьями… Как за два дня до убийства… перед закатом солнца она долго беседовала с тобой… Напоследок сказала… «У нас, кроме собственной тени, нет друзей… кроме конского хвоста, нет плети»…

— Замолчи! — хриплый голос хана уже не угрожал, а скорее умолял. — Может быть, я и… Я поговорю с вами наедине… Но не сейчас… Завтра…

Губы пленника наконец-то застыли. В юрте воцарилась кратковременная тишина.

— Увести их… до завтра. — Голос повелителя окреп. — Я буду лично разговаривать с Великим Синим Небом. Хасанбек…

Нойон вопросительно застыл, преданно глядя в кошачьи глаза.

— Содержать под усиленной охраной… И чтобы ни один волосок…

Губы пленника… а может, посланника?.. дрогнули и плотно сжались, сминая непонятную усмешку.

Массивный клинок ханской сабли, валяющейся на полу, тускло отблёскивал.

— Хасан! — кричала смеющаяся мама. — Тащи его сюда! Он наваливался на барашка сверху, смешно пытался обхватить и вместе с ним, недовольно блеявшим, валился на траву.

— Хасан-багатур! — не унималась она. — Неси, я жду!

Ну конечно же, он был настоящим багатуром. Ведь ему уже исполнилось пять лет! Да он способен одолеть даже злобного дэва, не то что какого-то противного бестолкового барашка…

Четвероногий, покрытый мелкими кудряшками неприятель, коротко и жалобно блея, первым вскакивал на ножки и успевал отбежать на несколько шагов. Но пятилетний багатур не отступал, и всё повторялось снова и снова.

Хасан цеплялся за его шерсть, обнимал за шею и всё старался, всё пытался поднять его, оторвать от земли, а потом уже нести к маме, как она просила. Но терял равновесие… Тяжёлый барашек наваливался на него, перевешивал и, падая вместе с малышом, придавливал того к земле. Снова и снова.

— Хаса-ан! — встревоженно кричала мама.

Теперь уж и он хохотал, выкарабкиваясь из-под мягкой туши. И, схватив за задние ноги, пытался тащить барашка по молодой траве. Тот брыкался, вырвавшись, пытался убежать…

Хасан гнался за ним. Всё дальше по весенней степи. Не оглядываясь. Дальше.

Так далеко, что оказался на берегу незнакомой реки.

И вдруг игра закончилась. Барашек остановился и развернулся. Сам двинулся на мальчика. Неожиданно хрипло и длинно заблеял, хищно обнажив большие жёлтые клыки.

По спине Хасана пробежали холодные мурашки. Ноги ослабли, подогнулись.

Он слышал маму, но не видел её.

— Хасан! Не бойся, я с тобой! — в голосе мамы, несмотря на заверения, шевелился страх.