– Надеюсь, в моём кабинете вам будет удобно. Напитки в… – любезно продолжал хозяин кабинета, пытаясь улыбнуться.

– Мы найдём, если что, – оборвал его Виталий. – Поторопитесь, Сергей Анатольевич.

И бывший солдат одной из армий истории Земли, бывший предводитель одного из отрядов Первой ударной, ныне полный генерал Восточного Союза, вот уже пять лет занимавший должность начальника Высшей военной академии, немедля покинул собственный кабинет и поспешил на плац. Сотни и сотни выпускников и курсантов, десятки и десятки офицеров в эти минуты уже начали волноваться, не узрев главного командира на положенном месте.

И только менее чем три десятка из них волновались по совершенно другой причине – они не увидели в строю двадцать восьмого товарища.

Девять годовых циклов, в течение которых будущим старшим офицерам доводится носить серую курсантскую униформу, условно разделены на четыре периода.

Начальный цикл. Восьмой курс. Со всеми положенными новичкам «прелестями» вхождения в будущую профессию. Дисциплина, становящаяся не просто привычкой, а состоянием души. Отсев – как минимум, каждый пятый. Иногда «выбраковка» приближается к тридцати процентам, и некоторые взводы сокращаются почти на треть.

Средние циклы. Седьмой-шестой-пятый-четвёртый курсы. Освоение наук и приобретение навыков владения оружием. Тренировка и закалка. Пот и грязь. И ещё раз – пот и грязь. И ещё… Отсев – примерно каждый десятый из оставшихся после начального цикла.

Три старших курса. Закрепление пройденного материала, многообразная полевая стажировка. Многие недели и месяцы полигонов. Изучение новейших систем вооружения, но основное – приобретение опыта командования воинскими подразделениями разного уровня. Отсев – почти исключительно по причине гибели на полигонах, условия которых максимально приближены к боевым.

Выпускной цикл, он же – нулевой курс. Окончательный выбор специализации по родам войск. Выпускники совершенствуют навыки и «обкатываются» в реальных боевых условиях, если в данный момент ведётся война. Участие в локальных конфликтах – лучшая проверка качества подготовки. Среди тех, кому повезло воевать, – от десяти до сорока процентов убыли. Звания присваиваются посмертно. Кому не повезло и войны в этот год не было, тоже получают звания в положенный час, но полноценными офицерами себя не считают, пока не дождутся очередной войны.

Алексею-младшему повезло. У него три боевых ранения. Он прошёл два пограничных конфликта – первый солдатом, второй командиром танка. Лейтенантскую звезду, находись он в зале плаца прямо в эти минуты, получил бы ПОДЛИННУЮ, ни в коем случае не условную. Сын Амрины и Алексея Дымовых не по рождению, а по праву Номер Один своего выпуска. Это право он заработал не только потом, но и кровью.

Хотя, конечно, рядом с ВЕЛИКИМ ВОИНОМ он себя тоже вдруг ощутил сереньким первогодком, узревшим во главе походной колонны, отправляющейся на войну, вездеход боевого маршала, известного всей стране…

В эту минуту на выпускника действительно смотрел настоящий МАРШАЛ.

Вот только известен он был – лишь узкому кругу посвященных. Такова специфика его службы.

– Присядь, Алекс. Где тебе удобно.

Взгляд Виталия внезапно прояснился, теперь он смотрел остро, с неподдельным интересом; вообще, стоило начальнику Академии удалиться, землянин моментально преобразился. Подавая пример, он присел на жёсткий стул, один из нескольких, расставленных по обеим сторонам длинного стола для совещаний. На роскошное генеральское кресло во главе стола – даже не глянул. Алексей без колебаний занял другой стул, прямо напротив маршала. Их разделяла гладкая полированная поверхность примерно в полтора метра длиной, больше ничего. Старый воин и молодой. Разве двух солдат должно что-то разделять, если они воюют по одну сторону фронта?

– Что ты сообразителен, ясно по умолчанию. Но я не мог предположить, что тебе понадобится несколько секунд для правильного вывода. Ведь ты не мог знать предпосылки. Уверен, мать ещё не рассказывала обо мне. И в реале пересекаться нам с тобой до поры не следовало.

– Ничего не рассказывала, – подтвердил выпускник. – Персонально о вас. В последние годы мы вообще нечасто видимся. Но когда я был маленьким, при мне… – Сын Верховной сделал паузу, подыскивая адекватную формулировку. – Скажем так, в годы становления нового порядка опыт властвования был скудным, и моё присутствие не брали в расчёт, произнося некоторые фразы. Я запоминал. Сопоставил и сделал выводы позже, когда подрос.

– Службе дворцовой безопасности фитиль вставят. – Землянин вдруг улыбнулся, и улыбка у него оказалась вполне человеческая. – Очевидную утечку информации не вычислили… Молодец, парень. Твой папа гордился бы таким сы…

Виталий осёкся. Испытующе посмотрел на Алексея, определяя, какую реакцию вызвало упоминание об отце. Выпускник ответил прямым, открытым взглядом и очень спокойно спросил:

– Вы знали моего папу?

За показным спокойствием чуткое ухо уловило бы напрягшийся, зазвеневший НЕРВ. Землянин на слух не жаловался. И понял, что от ЭТОГО ответа впрямую зависит, успешно ли сложатся их дальнейшие отношения.

– Да, – очень тихо проговорил он, – я воевал вместе с твоим отцом. Дороги войны свели нас ещё на Эксе. Мы не могли знать друг друга на Земле, я из более ранней эпохи. – Землянин продолжил немного громче: – Предупреждая ещё один твой вопрос, поясняю, почему не отправился с Дымычем в ТУ разведку. Командир приказал мне остаться и на время его отсутствия возглавить созданное им Управление спецопераций Земной армии. Вот, с тех пор и выполняю приказ. Хотя нашей объединённой армии уже давно нет, и бывшие соратники нынче оказались по разные стороны многочисленных фронтов, чего и следовало, собственно, ожидать.

– Поступаю в ваше распоряжение, – тоже тихо, почти шёпотом, произнёс сын подполковника Алексея Дымова, потомок доброго десятка поколений офицеров армий Земли, – вы ведь за мной пришли неспроста.

– Ты понял, – удовлетворённо кивнул Виталий. – Да, я за тобой.

– Готов выполнить любое задание! – отчеканил Алексей-младший, поднимаясь во весь свой немалый рост и вытягиваясь по стойке смирно. – Приказывайте.

– Да уж не сомневаюсь, что готов. Только вот… – Виталий тоже встал. – Удастся ли тебе выполнить его успешно, ещё не ясно.

– Приложу все усилия!

– Не кричи. Если кто во Вселенной усомнится, что приложишь все, собственноручно язык вырву. Только, увы, иногда маловато и нашего желания, и нашей старательности.

Маршал вздохнул, вышел из-за стола, обогнул его и встал перед выпускником. Положив руки ему на плечи, мягко нажал, и Алексей вновь опустился на сиденье. Небольшого роста землянин, стоящий рядом, сейчас был чуть выше сидящего выпускника.

– Понимаешь, Алекс, каждая специальная операция имеет свой уровень сложности. Твоя подготовка и твои способности позволяют немедленно зачислить тебя в Управление и смело задействовать в наиболее сложных. Но… нам с тобой предстоит небывалая, аналогов не имеющая операция. Я не уверен, что готов к ней. И тем более не уверен, извини, что к ней готов ты.

– А-а, вот почему вы меня выдернули перед вручением звезды, а не сразу после! – догадался молодой человек.

– Да нет же. Ты уже трижды заслужил лейтенантское звание, кто бы спорил! Но скажи, есть разница между тем, что ты покинешь Академию со звездой, и тем, что уйдёшь без неё? Если да, то беги обратно, получай звание прямо сейчас. Церемония ещё продолжается. Извини, конечно, что из-за меня ты не получил его первым из выпускников.

– Никуда я не побегу. Если вернусь в этот кабинет со звездой, вас уже здесь не будет, – убеждённо сказал Алексей. – Вы поймёте, что ошиблись во мне.

Парень смотрел на командующего снизу вверх, но это вовсе не значило, что он чувствовал себя приниженным. На то и ПРИНЦ.

– Зачтено. Соображаешь, Алексей Алексеевич, – кивнул маршал. – А я не могу в тебе ошибаться. Это очень дорого нам всем обойдётся. Что ж, идём. Главный экзамен твоей жизни тебе только предстоит сдать… Принимать его буду я. Виталий Иванович Сидоркин, землянин, рождён в середине двадцатого века. Город Ленинград, страна – Союз Советских Социалистических Республик. Как сюда попал, тебе в общих чертах известно, истории лучших земных воинов, выхваченных локосианами, по сути своей примерно одинаковы.

И они покинули гостеприимный кабинет генерала Стульника.

– Виталий Иванович, подозреваю, что для выполнения задания необходимы мои… особые способности, унаследованные от родителей, – произнес Алексей-младший, когда они стояли перед аркой портала перехода, расположенного в совершенно пустом сейчас зале, непосредственно за кабинетом начальника Академии; портал настраивался на них, и было время перемолвиться несколькими словами.

– Подозрения обоснованны. Не скрою.

– Значит, и вы тоже…

– Да, я тоже. Не только ты и твоя мама. Нас немного больше, чем ты полагал… А ты молодец, за все девять лет ни разу не воспользовался, чтобы сходить в самоволку.

– Ну, так уж прямо и ни разу… – Бывший выпускник Академии скромно потупился.

– Ого! Мои источники информации чего-то о тебе не знают?! – Маршал искоса лукаво взглянул на молодого спутника.

– У каждого курсанта есть свои маленькие секреты…

– То-очно… Эх, молодость! На досуге тебе как-нибудь расскажу, что я в Рязанском училище выделывал в своё время… Позавидуешь! А уж что я однажды вытворил в спецшколе ГРУ…

В том госпитале Амрина Ула Шуфс находилась не в качестве раненой. Попала она в него случайно, сопроводив конвой с продовольствием и боеприпасами. Маленькую девчушку с глазами взрослого человека на ангельском личике первая воительница Локоса увидела в забитом стонущими солдатами коридоре и не пробежала мимо – притормозила… История восьмилетней Тич, неприкаянно скитающейся со времён Первой войны, чем-то зацепила Амрину. Она прихватила малышку, затерявшуюся в хаосе военного лихолетья, с собой. Это она дала ей новое имя, а позднее устроила в интернат для офицерских детей, отпрысков нарождающейся военной элиты Локоса. Подросшую Тич отправила пройти полный курс в специализированном центре подготовки, а после взяла к себе, в Верховный штаб…

Если бы не Амрина, быть может, Тич никогда и не смогла бы применить на благо родины свой ДАР, так и осталась бы в госпитале, где её имя было: «Эй, малышка». Повзрослев же, наверняка стала бы госпитальной «девочкой», одной из тех, что дарят за сладости и одежду свои ласки раненным солдатам.

Тич выросла нетипичной девушкой. Она тоже постоянно и скрупулёзно пополняла свой архив мнемозаписей и по этой причине очень хорошо помнила детали. ВСЁ помнила. В подробностях. Даже то, что целители из её памяти, казалось бы, милосердно вырезали…

– Сегодня я видела своего сына, – наконец продолжила Верховная. Её молодая помощница, отряхнувшись от невесёлых воспоминаний, напряжённо вслушивалась в слова женщины, впрямую либо косвенно повелевавшей жизнями сотен миллионов человек.

– Мы с тобой в последнее время мало общались, – говорила Амрина Инч Дымова задумчиво, словно продолжая вести мнемодиалог с собственной памятью. – Мало виделись и мало общались… – повторила она и опять умолкла, будто заслышав нечто чрезвычайно важное там, в глубине себя.

Тич с горечью подумала, что госпожа, мягко выражаясь, преуменьшает. Они не просто мало виделись. Последние несколько циклов «вживую» они не виделись вообще, а до этого – в среднем где-то раз в полцикла. Не считая случаев, когда Амрина в дни праздника, посвященного очередной годовщине воцарения, показывалась подданным на балконе своего дворца, а Тич наблюдала это явление, стоя в толпе на площади Единовластия, бывшей Планиде Семиархов. Только в эти дни Тич позволяла смертоносной тяжести открытого неба нависать над своей головой. В остальные дни и ночи цикла она в упор его видеть не желала.

– Мой мальчик уже совсем взрослый. – Лицо Амрины по-прежнему пряталось в сумраке, но по изменившемуся голосу Тич поняла, что та улыбнулась. – И очень похож на своего отца. Такой же красивый и такой же умный, храбрый… – Голос Амрины меньше всего сейчас напоминал тот решительный и напористый голос, который звучал на митингах и в многочисленных трансляциях. Это был мягкий, нежный, заботливый голос матери, любящей и гордящейся своим ребенком. – Его отец был великим воином… и потрясающим человеком. Он погиб. Сын – всё, что у меня осталось после него.

Тич продолжала удивляться странной перемене госпожи, из памяти проступили полустёртые воспоминания. В своё время именно так разговаривала Амрина Ула с нею, давным-давно, когда Тич была ещё маленькой. Госпожа сейчас вновь стала просто женщиной, и больше всего на свете в этот миг её волновала не страна и не вероятная, а точнее неизбежная, очередная война.

Пуще всего МАТЬ волновала опасность, грозящая её ребенку.

Тич почувствовала, что речь идёт именно об этом – о грозящей опасности. Смертельной. Секунду спустя предчувствие получило зримое подтверждение. Да ещё какое!

– Смотри, – коротко сказала госпожа.

И Тич ощутила, как Амрина ОТКРЫЛА перед нею глубины своей памяти.

Бесчисленные мнемо, накопленные в течение жизни, распростёрлись перед девушкой, напоминая необозримое поле цветов… И Тич могла «сорвать» любой из них.

Впервые за все эти годы верной помощнице был разрешён доступ в сокровенный архив самой охраняемой в государстве персоны… ПЕРВОЙ.

Естественно, Тич, с её-то способностями, могла бы и раньше высмотреть и узнать всё что угодно.

Но.

Единственный человек на свете, в мысли которого она могла бы влезать ежедневно, однако ни разу НЕ ПРИТРАГИВАЛАСЬ к ним, сидел сейчас перед нею.

Открытый. Позволяющий БРАТЬ – прореживая многоцветные заросли памяти и унося охапками…

И всё же – не любой цветок.

Глубина памяти оказалась не бездонной. «Дно» обозначилось чётко и безапелляционно. До определённого предела Тич смотреть разрешалось. Дальше – ЗАКРЫТО.

Уж кто-кто, а Верховная главнокомандующая умеет хранить секреты, которые не стоит знать даже самым близким из приближённых.

А если предел знания указан недвусмысленно, следовательно, всё, что НАДО знать, находится в открытой части «поля».

И приглашение заходить – не отменяется…

Тич, моментально собравшись с силами (быть может, именно ради этого мгновения она долгие годы тренировалась управлять своим разумом?!), «вчувствовалась».

Единым порывом проникла она в мысли госпожи, «надела на себя» её эмоции, ощущения. Освоила Амрину изнутри. Стала ею…

Главное – приняла в себя её воспоминания.

Не стоит соваться во тьму чужой души, когда тебя не приглашают, но если уж это случилось, будь готова ко всему.

…поначалу это был просто клубок.

Огромный, шевелящийся, сплетённый из множества разноцветных нитей. Много оборванных – по разным причинам «недописанные» мнемо. Некоторые ниточки светятся, другие, тонюсенькие, почти истаявшие, еле-еле просматриваются на общем фоне.

Синяя нить, оборванная, словно госпожа желает никогда более не возвращаться к этому воспоминанию: молоденькая девушка держит в руке пистолет… три выстрела и три трупа… Нитка не удалена, не стёрта. Помнить не хочется, и забыть – нельзя.

Бледно-розовая нить, тоже оборванная: много красивых девушек… скачущие лошади… ветер в лицо, дождь… горячие, страстные поцелуи… женские губы сливаются с женскими…

Красная нить – самая толстая, пульсирующая, гладкая, длинная – вьётся, и нет, нет ей окончания! Красивый парень в военной форме Восточного Союза, разработанной и введённой ещё пятнадцать лет назад, в первый месяц существования страны, бежит по какой-то длинной спиральной галерее, на сосредоточенном лице явственно читается одухотворённое предвкушение: он уверен, что грядущее готовит ему великие дела! Чем дальше соскальзываешь по нити – тем моложе становится парнишка, исчезает форма, подросток превращается в мальчишку, затем в крепкого карапуза, радостно смеющегося на руках у мамы… Редчайшее, совершенно секретное мнемо – дочь семиарха ТОЖЕ смеётся. Ничто человеческое не чуждо ПЕРВЫМ?!

Серая ниточка, тоненькая, полуистлевшая: молоденькая девушка, глаза к небу и бесконечная вера, что где-то там есть ОН, единственный во Вселенной…

Ещё одна тонкая нить грязно-серого цвета: боль и острый нож, руки, залитые кровью, рядом хрипит и дёргается некто в одной из военных униформ землян…

Белёсая, мутная нить, рваная, словно это воспоминание тщательно пытались стереть, но разве можно что-то забыть, если не хочешь этого по-настоящему! Чужие руки шарят по телу, мерзкое липкое прикосновение… тяжёлое тело придавило к скамье… кровь, брызжущая прямо в лицо…

Серебристо-белая, сверкающая нить: космический корабль разведчиков, звёзды и одиночество, одиночество, леденящее и беспредельное. Как Вселенная.

Чёрная нить, чёрная молния! Пронзает насквозь клубок, прикосновение к ней заставляет его стремительно развернуться, распасться на отдельные нити, и они шевелятся, подрагивают и исчезают…

Нить – чёрная, бесконечная… прикоснувшись к ней, невозможно оторваться, и ты продолжаешь падать в космическую бездну…

Шёпот на ушко:

Удержаться невозможно, обрываешься и падаешь… и у этой бездны огненной всё-таки есть дно отчаяния, и рушишься на его безжалостную твердь, и вспышкой – бесконечно родной голос любимого:

…боль, ломающая, выворачивающая, испепеляющая!!!

…боль – он погиб, его больше НЕТ.

Нет, нет, нет, нет, нет!!!

В этом мире его уже не будет никогда.

ЕДИНСТВЕННЫЙ.

…Тич выскочила рывком, будто спасаясь от погони. Девушка задыхалась и стонала сквозь сцепленные зубы, её скрюченные пальцы скребли края сиденья. Она спасла разум от нестерпимого ужаса, вернулась «в себя», очнулась, но продолжала жестоко страдать от боли, едкой кислотой наполняющей женщину, что сидела перед нею в красном кресле.

Да-а-а, ОЧЕНЬ большой силой духа необходимо обладать человеку, чтобы жить с ТАКОЙ болью и не сходить с ума! И при этом – не заползти, скуля, в нору отчаяния, не стать отшельником, испивающим до дна чашу своего горя в келье одиночества, а управлять государством, заботиться о других, думать о будущем… продолжать жить и не покидать мир, в котором ЕГО нет! Нет его, нет, нет, и никогда больше в этой жизни не будет… не будет… не…

В этом и состоял дар Тич. Сохраняя контроль над собой, параллельно она могла становиться ДРУГОЙ. Для её желания перевоплотиться не существовало никаких ограничений. Девочка, безоблачное детство которой в одночасье закрыли грозовые тучи нагрянувшей СВЫШЕ войны, буквально, а не в переносном смысле, ПРОНИКАЛАСЬ состоянием души и разума других людей. Она ТАК ХОТЕЛА спрятаться от самой себя, низвергнутой с небес и выжившей ценой смерти ПАПЫ, что ей это удалось…

Более чем.

Потом уже ей станет известно, что она не одна такая на свете. Многие пытались забыть ужас, пережитый на войне, кто-то топил архивы памяти в химическом, наркотическом забытьи; кто-то намеренно и целенаправленно коверкал привычные с детства методики мнемозаписи, добиваясь чудовищных искажений, так что в итоге отличить реальные воспоминания от плодов воображения было невозможно; находились и такие, кто отваживался полностью стирать СЕБЯ… ведь человеческий индивидуум есть не что иное, как индивидуальная, уникальная, в единственном экземпляре – ПАМЯТЬ.

Среди тех, кто пытался совладать с монстрами, порождёнными возвращением войны, было и небольшое количество «заместителей» – они пытались спрятаться в личностях других людей. Спрятаться на время, а не безвозвратно, подобно тому, как уходят из реальности шизофреники… Некоторым удавалось овладеть «профессиональной» шизофренией. Кое-кто даже достиг вершин мастерства и сумел почти раствориться… Вот именно – почти. Не до такой степени, как умеет она, безродная сиротка, благодаря покровительству Верховной получившая высочайшее имя из трёх слов.

Упорно и неустанно развивая открывшиеся способности, она добилась умения, позднее банально названного (как-то ведь надо было) всепроницанием. Для неё, универсального всепроницателя, не существовало ни преград, ни расстояний, чтобы прочувствовать и пробраться в нутро другого человека. Хотя выяснилось (точнее, подтвердилось), что самое тяжёлое в процессе – не выйти из себя, а вернуться обратно. Новизна и свежесть ощущений, обволакивающая в потёмках и сиянии чужих душ, оказалась до такой степени ХОРОША, что обратный выход казался чуть ли не кощунством…

Но для сохранения индивидуальности возвращаться – было жизненно необходимо. Раз за разом приходить в себя, вспоминать состояние своей души, продолжать жить собственной жизнью, а не чужой, присвоенной, сплагиатированной… Именно это свойство дара Тич – восстанавливаться практически мгновенно – делало её незаменимой. Она выдержала, она СЛУЖИЛА уже многие годы, тогда как другие ломались очень быстро. Либо сходили с ума, либо погружались в чужие разумы настолько, что забывали самоё себя. И неизвестно, что было лучшим исходом, – классическая шизофрения или полная потеря разума… по крайней мере, второе – милосерднее. Всё равно что скоропостижно скончаться.

Человека человеком делает ПАМЯТЬ.

– Я вижу, ты меня понимаешь, – удовлетворенно произнесла Амрина. Ох и горький же привкус был у её довольства!

Госпожа наклонилась вперёд, и её лицо оказалось в круге света, отбрасываемого лампой. То ли освещение было причиной, то ли на экранах Амрина появлялась загримированной, но сейчас она выглядела бледной, уставшей, если не измождённой. Тонкие бескровные губы, запавшие глаза с тёмными тенями под ними, заострившийся нос. Кожа натянута так, что выступают кости черепа. Очень красивого черепа. В волосах, собранных на затылке в тугой узел, блестят ниточки седины. Лицо смертельно уставшего от жизни человека.

– Я… понимаю вас… – прошептала Тич, не в силах оторвать от неё глаз, и добавила совершеннейшую глупость: – Чем я могу вам помочь?!

Ей ли предлагать помощь Верховной, всемогущей госпоже!

– Помочь… – повторила Амрина, словно пробуя слово на вкус. – Давненько никто не помогал мне… все только просят.

Она умолкла, грустно улыбнулась и снова откинулась на спинку кресла.

– Да, моя Тич, мне нужна твоя помощь, и звёзды расположились так, что, кроме тебя, этого никто не способен сделать… – Амрина опять замолчала, подбирая слова. – Мой мальчик отправляется на ответственное задание, – продолжила она; речь её теперь звучала чётко и выверено, ПРИВЫЧНО. – Предельно важное. Я не могу остановить его. Ни как мать, ни как главнокомандующая. Да и не собираюсь этого делать. Он мужчина, даже более мужчина, чем многие другие, – он курсант Высшей военной академии. Скоро станет офицером. Затем – полководцем. Дело его жизни – воевать. Для этого он рождён.

Тич, естественно, промолчала, хотя искренне (и не менее естественно) полагала, что война – вообще не дело, и уж тем более не жизни. Война – сущая Смерть.

– Для того, чтобы заслужить право зваться офицером, – чеканила Амрина, – ему осталось сдать последний экзамен. Чтобы стать лучшим из лучших. Мой сын не может быть другим… – В голосе матери слышалась законная гордость. – Именно поэтому испытание предстоит реальное. Самое тяжёлое из всех, какие только могут быть. Сын ещё не знает, что его ждёт. Это не просто тест в обстановке, максимально приближённой к боевой. Даже не командировка на поля сражений локальной войны. Подобное он уже испытывал не раз. Нет, это будет куда страшнее… – Глаза госпожи смотрели на Тич испытующе. – Я доверяю тебе, поэтому ты узнаешь о решении, принятом мной вчера. Выпускники Академии, потенциально способные дослужиться до звания генерала, направляются на самые тяжёлые участки. Однако для потенциального… генералиссимуса тесен любой из фронтов Локоса. Поэтому мой сын не получит «звёздочки» сегодня. Он сдаст экзамен на офицерское звание не на Локосе. Он заслужит его, участвуя в бесконечных войнах Земли… Да, я прекрасно слышу твой невысказанный вопрос. Отвечаю. Локос по-прежнему не имеет выходов в другие миры и времена. Механизмы перемещения как не работали, так и не работают. Пока что нам не грозит разрастание локальных войн в межпланетные. Неизбежное в случае свободного перемещения… Но я подозреваю, что грядущее готовит нам сюрпризы. И мы должны быть готовы. Подготовка начинается, конечно же, с командиров. Мой сын – первый. Выживет ли он, неизвестно. Но он должен научиться не просто воевать… Банальное средство, от сотворения человечества неизменное, но сработать должно по-прежнему безотказно. Нам нужен ВОИН. Величайший воин. Для этого мой мальчик отправится на бесконечный фронт Земли, и… он должен выжить! – внезапно вскрикнула госпожа и грохнула кулаком по столу.

Тич вздрогнула от неожиданности. Ещё бы! Спокойная, уверенная речь, и вдруг – резкий переход…

«М-м-да-а, ПЕРЕХОД», – подумала Тич с тоской.

Каково это, снова жить в мире, небо у которого не оканчивается облачным слоем?!

Такой мир – точно не для неё.

Она уже поняла, чего хочет Амрина. Нетрудно догадаться, что сын ЭТОЙ женщины ТОЖЕ, вполне возможно, обладает подобным даром… Женщины, которая вернулась из смертельной пасти космической бездны, потому что ей, как выяснилось, не нужны для перемещения никакие дополнительные средства.

Стеклянный абажур лампы тоненько тренькнул и закачался. Амрина вскочила, приблизилась к девушке, встала за спиной, положила руки ей на плечи, наклонилась к уху и прошептала:

– Ты ему в этом поможешь…

– Но как же я… – Девушка мучительно подбирала слово, но все нужные куда-то подевались, и она ляпнула ближайшее попавшее на язык: – СМОГУ?!

– Тихо! Не кричи. – Амрина отодвинула другой стул и присела рядом с Тич, взяла её за руки; в полутьме глаза госпожи лихорадочно блестели, ладони, горячие и сухие, буквально обжигали прикосновением, как открытый огонь. – Ты будешь следить за ним. Денно и нощно! Конечно же, он пойдёт не один… с ним надёжный человек. Но и сотни наставников мало, чтобы уберечь Алекса, пока он не выучится в достаточной мере…

Теперь женщина говорила быстро, проглатывая окончания. Тич устала изумляться. Она видела перед собой уже не великого диктатора, «Госпожу из стали», как её называли и враги и друзья, она видела мать, обезумевшую от страха за своё единственное дитя.

– Ты будешь, контролировать каждый его шаг… Ты, как никто другой, будешь знать, что с ним происходит и какая опасность ему грозит! – Верховная всё крепче сжимала пальцы Тич. Противоречие разрывало Амрину. В госпоже боролись властительница и мать. Главнокомандующей необходим воин любой ценой, матери – живой сын. Только живой! – И если вдруг эта опасность окажется реально смертельной, ты будешь армией, которая ринется ему на помощь, овладеет разумами врагов и повергнет их. В любых временах…

– Вы хотели сказать, в любое время? – осмелилась уточнить девушка. – Но я не выдержу круглосуточного… я не машина!..

– Нет, я сказала в точности то, что хотела сказать… В любых временах. Если бы всё было так просто, я бы отправила вслед Алексу группу телохранителей, уж несколько бойцов, наделённых соответствующим даром и способных обходиться без машин перехода в пространстве, как-нибудь наскребла бы… Но ему доведётся воевать в разных эпохах, его линия фронта проляжет по войнам прошлого. Лишь ты сможешь следить за ним, невзирая ни на пространство, ни на время. Для силы твоего разума нет преград. Прошлое для тебя так же открыто, как и настоящее. Никто из проницателей не сумеет тебя подменить. Сама прекрасно знаешь, что тебе удаётся возвращаться во времени назад и подселяться в разумы людей, воюющих на фронтах Первой всепланетной! Ты боишься себе в этом признаваться и полагаешь эти переходы снами, но… Ведь твою память полностью вычистили, ты не должна ни при каких обстоятельствах помнить… поэтому ты просто взяла да и заглянула в то вре…

– Да-а, зна-аю… – выдохнула Тич. – Я так боялась признаться себе, что это не сон…

Очень осторожно, чтобы не поцарапать госпожу, она попыталась высвободить пальцы. Девушка не переносила любых прикосновений к СОБСТВЕННОМУ телу, а тем более холодных. Пальцы же Амрины, только что обжигавшие огнём, теперь были сущим льдом.

– Но ведь это продлится… несколько недель, как минимум. А вдруг растянется на месяцы?.. Боюсь, что не смогу… что подведу вас в столь важной миссии! Я просто не выдержу… нагрузки!!!

В это слово Тич попыталась вместить весь ужас, всю страшную правду о том, что она просто не выдержит НЕБА, постоянно нависающего над головой…

– Очень жаль, что наши всесильные некогда машины, не подводившие нас, не могут нам ничем помочь в ЭТОМ случае. – Амрина крепче сжала пальцы Тич. – Впрочем, не только в этом. Всё, что касается перемещения в пространстве и времени, теперь доступно лишь… нескольким людям. При всей мощи наших механизмов, при нашем многовековом опыте управления средой обитания… вся хвалёная машинерия оказалась бессильна перед гневом Космоса, который обрезал все тропы и запер наш мир в тупике времени и пространства… Но силу разума, а тем более уверенного в своих силах разума, сломить не так уж легко! Мы ещё поборемся с…