Волхв похвалил охотника, подождал, пока Луня выпотрошил птицу, приторочил её к седлу, и махнул рукой:
      - Поспешим давай, до темна Поворот надо проехать! Там, на Повороте, корья могут засаду поставить, на это они мастера, ну да ты не боись, на нас они не сунуться, им конных не догнать, не одолеть. Лук, однако, готовь мало ли как обернется. Ну, поехали!
      Луня вскочил в седло и поспешил следом за волхвом. От него не укрылась та перемена, что произошла с Шыком за последние несколько дней. В городище все знали волхва, как не шибко ласкового, ворчливого даже старца, мудрого, умелого, но замкнутого и не разговорчивого.
      Теперь же Шык словно сбросил десяток зим. Разгладились морщины, распрямилась спина, по-юношески задорно заблестели глаза. Луне даже стало казаться, что волхву несладко было там, дома, в городище, и только в дороге он стал по настоящему счастливым...
      Вчера, когда они съехали с высоких холмов, голубая цепочка пиков Ледяного хребта растяла в дальней дымке, но теперь уже и с самого Хода стали видны неясные контуры горных вершин.
      Каждый шаг коней, каждое мгновение все дальше и дальше отделяло Луню от дома, и постепенно он начал подпадать под великое очарование Дороги, новые, неизведанные прежде чувства пробуждались в душе, а голова, напротив, делалсь ясной и чистой. Неспешно текли мысли, не мелкие, не суетные, как прежде, а какие-то удивительно яркие, чистые и, чем Влес не шутит, может быть, даже мудрые! Вон Шык, его за мудреца-то признали только после того, как он молодым совсем мужем к арам сходил. Чать, и Луню после странствий уважать начнут, "журавелем" обзывать перестанут...
      Так думал Луня, а глаза уже привычно обшаривали местность вокруг вдруг что-то интересное, важное углядеть удастся!
      Слева, от заката, стали подступать к дороге леса. Северные Бугры оставались позади, холмы вокруг нижали, а рощи и перелески становились все гуще, появились первые ели, но чужие, не родские. Дома ель зелена темной хвоей, строга и величава, а здешние были какими-то корявыми, с просинью, и выглядили зловеще.
      Вскоре впереди раскинулась плесами широкая река. Ход свернул и долго вел путников вдоль берега, пока не привел к броду, довольно глубокому, коням по грудь, так что припасы пришлось перевозить в два захода, держа в руках над водой.
      Река эта звалась у родов Бурей, за коварный нрав, за обилие омутов, над которыми вдруг, ни с того, ни с сего начинали ходить высокие волны, словно и впрямь разыгралась на реке буря. Текла река Буря с Северных Бугров на закат, к Соленому морю, в земли неведомых Луне чудей.
      Шык всю дорогу рассказывал про окрестные земли, и так Луня узнал, что чуди живут вдоль Соленой воды в глухих болотистых лесах, живут дико, чужеземцем чураются, металла не знают, но умеют ворожить, строить дома, носят одежды из шкур, рыбьих кож и луба, чтут Мать-Сыру-Землю Мокошь, а в родах у них всем заправляют бабы.
      Луня, конечно, поинтересовался, как у чудей с воийским умением, но когда услышал, что лесовики-болотники ратится не любят, и от врагов убегают, скрываясь в своих дремучих лесах, сразу потерял к ним всякий интерес. Что это за люди, которые за себя постоять не могут, и как Яр только таким светит! А вот Уд от них точно отвернулся, силы мужицкой лишил, потому и бабы там верховодят.
      Рассказывал волхв и про корью. Эти жили тут, уже совсем недалеко, и с ними ухо надо было держать востро. Шык обстоятельно растолковывал ученику:
      - Дома свои корья ставят на столбах по берегам рек. Молятся они богу Паку, видом страшному, ящеру с пастью зубастой, из тех, что в воде живут. Искусны корья в строительстве челнов, долбят их из стволов дуба, на борта дощатые насады делают и плавают по рекам по всей земле своей немалой, и в Соленое море выходят.
      Едят, само собой, рыбу, охотятся, сеют какие-то травы да коренья, но жита не знают, добывают самородную медь, но не плавят, а куют её холодной, потому у корьи воинская справа пострашнее гремской будет.
      Волхвы у корья сильны, могут и лихоманку наслать, и ледяным дыханием заморозить. Для волховства берут грибы, дурные травы, варят в котлах, пьют сами, и воям своим пить дают, от того вои страх теряют и нагие, с медными дубинами, напролом прут и в ратной ярости ни своих, ни чужих не разбирают.
      Но это редко, когда на корью гремы или влоты, их северные соседи, нападают. Сами корья тоже в набеги ходят, но тут действуют иначе. В ходу у них костяные жала, остроги, с которыми рыбу промышляют. Мажут корья остроги вредными ядами, и у каждого яда своя сила. Одни дух из человека напрочь вышибают, и лежит такой человек ни жив, ни мертв, и может так лежать вечно.
      Другие разума лишают, память мутят, род-племя свое забыть заставляют, с таким человеком что хочешь, сделать можно. Скажешь ему слово - и он пойдет за тобой, ровно козел на веревочке...
      А третьи, самые страшные, движения человека лишают. Не навсегда, на время. А за это время корья успевают повязать человека, в полон уволочь и на себя работать заставить. И не человек получается уже это, а раб!
      - Как-так - раб?! - удивился Луня: - Не уж-то кто-то на чужбине, у поганых корья рабом живет? Сбежать можно, жизни себя лишить... В полоне негоже жить!
      Шык только покачал головой в ответ на пылкие слова своего юного спутника:
      - По своей воле никто рабом стать не захочет, однако есть народы, что жизнь пуще чести любят. Им главное - жить, землю топтать, воздухом дышать, а раб или не раб, не так уж важно...
      - Не-ет, если волей твоей поганые корья владеют, такая жизнь никому не нужна! - упрямо сказал Луня, сверкнув глазами: - Это виданно - в полоне жить! На что уж гремы - злыдни, но даже они себе горло режут, чтобы в полон не попасть, а уж остальным-то...
      - Я же говорил тебе про яды! - прервал Луню вохв: - Тех же гремов у корьи в рабах не мало, и роды есть, и чуди, и много всяких народов, что по Великому Ходу странствуют, по торговым делам или своим разным надобностям. Да что корья - на востоке во всякой стране рабы есть, и у аров, и в стране Ом, и в стране Ор-х-гван, у джавов... Мир велик и хитро устроен, Луня, не нам его переиначивать, на все воля Рода, Яра, Влеса и других богов есть...
      Луня в ответ промолчал, сердито сопя, но от своего в душе не отступил - если уж его в полон брать будут, вот он, цогский кинжал, не подведет, мигом ярмовую вену на шее рассечь можно, а там уж яды - не яды, поздно будет, душа улетит, и Род даст, куда нужно попадет. Нет для человека худшего позора, чем полон, и в этом Луня был согласен с ненавистными гремами.
      Поворот появился неждано, уже под вечер. Вдали сплошной стеной щетинились леса, словно там залегло стадо кабанов, выставив покатые спины, за ними голубел приблизившийся Ледяной хребет, а дорога начала забирать к востоку, чтобы потом, возле неприметной горушки, вдруг резко свернуть вправо, строго на восход, и скрыться в перелесках.
      - Луня, лук достань! - скомандовал Шык, разом посуровевший.
      Волхв поудобнее перехватил свой костяной посох, укоротил ремень заводного коня, то же велел сделать и Луне, и негромко крикнул арпакам по-арски:
      - Акк-ар-ра! Вперед!
      Кони прянули, точно зайцы от коршуна. Стремительно понеслась навстречу пыльная лента Хода, копыта дробно стучали в сухую земли, и Лунино сердце часто забилось им в такт - там, впереди, могла подстерегать опасность, там могли таится в засаде, в укрывище, поганые корья, что неволят людей, делая из них рабов, и нужно было не сплоховать!
      Луня поджал пятки к самому седалищу, чтобы устойчивей сидеть, если вдруг придется стрелять, отпустил повод, понукая коня лишь коленями. Лук в левой руке, стрела на тетиве, ещё десяток торчит под рукой, из малого сада, что приторочен справа от седла. Прорвемся!
      Поворот приближался. Издали он выглядел тихо-мирно, ну повернула дорога ни с того, ни с сего, ну торчит чуть в стороне каменный клык, в рост конного высотой, ну чернеет, по вечернему времени, лес в полсотни шагов...
      Били в пыль копыта, ближе, ближе, вот уже Шык, скакавший первым, начал заворачивать своего коня вправо, вот уже и Поворот позади...
      Луня все же проглядел, откуда появились первые враги. Просто вдруг впереди, словно из-под земли, выросло с десяток рослых мужчин, с пиками и трезубыми острогами, все в плетеных боевых личинах, хорошо защищающих голову от меча, секиры и дубины, и, что самое опасное, с ловчьей сетью.
      - Стреляй, Луня! - крикнул волхв, поднимая Костяную Иглу и готовясь к прорыву.
      Луня вскинул лук, и навскидку, с двадцати шагов, что отделяли его от поимщиков, выпустил первую стрелу. И не попал!
      Корья тем временем перегородили дорогу длинной и широкой сетью, намереваясь сразу захомутать и коней, и людей. Шык, опережавший Луню, прокричал что-то, полыхнуло зеленым, ослепительно ярким, словно молния упала в землю, засверкал в сгущающихся сумерках белый костяной посох, и сеть, только что туго натянутая, не оставляющая ни единой надежды на спасение, вдруг разом вспыхнула, озарив на миг все вокруг, и рассыпалась пеплом.
      Луне выпустил тем временем четыре стрелы, и две из них нашли свою цель - один из корья упал на спину и скреб теперь ногами землю - боевая личина защищает от меча, но стрела проходит её насквозь, как спица сквозь клубок шерсти. Второму Луня попал в бедро, и вой, громко крича, чтобы отогнать боль, сидел на обочине и вырезал бронзовый наконечник ножом.
      Сеть сгорела, но упорные корья и не думали отступать. Они мгновенно перегородили Ход, выставив пики, а скакавший впереди Шык, как нарочно, закрыл их своими двумя конями от стрел Луни.
      Шык остановился в пяти шагах от сверкающих медных жал пик, и что-то негромко бросил поимщикам на неизвестном Луне языке. Кто-то из корья ответил, и может быть, волхву и удалось бы договориться с корья, но подскакавший Луня все испортил.
      Как только арпаки Шыка перестали закрывать от него врагов, Луня вскинул лук и в пять стрел уложил троих. Будь у корья щиты, все обернулось бы иначе, а так, прежде чем они сообразили, что стоят, как куколи на войском поле, трое из них отправились к праотцам, частокол пик распался, и Луня бросил своего коня вперед, выхватывая меч.
      Мечом удалось рубануть лишь раз, снеся наконечник у одной из пик, кони уже выносили родов из засады, но тут самый отчаяный корья изо всех сил метнул свою длинную пику вслед прорвавшимся всадникам.
      Пика попала в спину заводного Луниного коня, вошла в тело лошади на весь длинный, трехгранный наконечник, арпак жалобно заржал, заплакал дурным голосом, сбивая ход, и Шык, мчавшийся сбоку, проорал Луне:
      - Повод, повод руби! Скорей!
      Луня откинулся назад, одним взмахом цогского кинжала рассек сыромятную кожу ремня, и раненый конь сразу отстал, начал пропадать во мраке, пока вовсе не исчез из виду вместе с орущими что-то воями-корья.
      Потеряв одного коня и весь съестной припас вместе с ним, они все же прорвались!..
      * * *
      - Никогда прежде корья не выходили на Ход! - удивленно вертел головой Шык, сидя напротив Луни у небольшого бездымного костерка.
      Они скакали до полуночи, далеко уйдя от Злого Поворота, как нарек место засады корья Луня, и теперь остановились на ночлег, отъехав на всякий случай в сторонку от Хода и укрывшись в глубокой ложбине.
      Сварили в котелке подстреленную Луней куропатку, половину съели, половину оставили на завтра, и теперь, отдыхая после тяжелого дня, говорили. Вернее, говорил в основном волхв, а Луня слушал, иногда спрашивая...
      - Ары наложили на весь Ход в двух лунах пути от своих владений по обе стороны чары, и чары те не дают злому человеку, нелюдю и нежити выходить на Ход. Но, видать, опали, развеялись арские чары, или ослабли сильно... - не спеша объяснял волхв, попутно вырезая мз соснового корешка для Луни амулет Зевы - теперь, когда припас пропал вместе с раненым арпаком, странники могли надеятся только на охоту, и стало быть, не лишне было озаботиться покровительством звериной богини.
      - А как же тогда корья до этого на путников нападали? - подбросив сухих веток в костерок, спросил Луня.
      - Метали из кустов отравленные остроги, сеть набрасывали и уволакивали в сторону! Счастье наше, хвала Роду, что луки у корья не в чести, не любят они стреловой бой, не знаю уж, почему. А не то не сдобровать бы нам, Луня, посекли бы нас из луков, и все! - волхв выбрал из кучки куропачих косточек одну, короткую и узкую, вставил в готовый амулет, вроде как стрелой пробил его насквозь, и начал прилаживать кожаный шнур, чтобы можно было носить корешок на шее.
      - Дяденька, а как же так - все говорят, что по Ходу всегда люди движуться, туда-сюда, обозно, конно, пеше, а мы сколько дней скачем, а никого ещё не видали? - поинтересовался Луня.
      - Так ты и сам мог бы догодаться! - благодушно улыбнулся Шык в сивые усы: - Сейчас пора страдная, не до торговых походов. Вот погоди, через полторы луны, когда урожай в странах Хода соберут, обмолотят, когда меду набортят, грибов насолят да ягод намочат, вот тогда и потянуться по Ходу обозы - из городища в городище, из страны в страну, людные и многочисленные, со стражей крепкой. Тут уж корья не до разбоя станет, уберуться поганцы в свои свайные хибары и до весны сидеть там будут, рыбой пробавляясь! Ну все, готов амулет, держи, охотник, да слово не забудь сказать, как учил, а то силы в нем не будет!
      Луня принял из рук волхва пронзенный косточкой корешок на крепком ремешке, достал тряпицу, загодя измазанную в куропачей крови, потер амулет, приговаривая:
      - Зева-самица, красна-девица, не гневись, не журись, от меня не воротись! Дай охоту легкую, птицу крупную, грудку жирную, мяско сладкое, мне на силу, тебе на радость!
      - Ну и ладно! - кивнул волхв, когда Луня одел амулет на шею: - Давай спать, что ли... Дай-ка вон то бревнышко!
      Луня подтащил к костру полствола молодой березы. Коптит береза, дух тяжелый дает, хотя и горит жарко, ну да в этих краях не до выбора, кроме березин ничего, годящегося в костер, тут не растет.
      Шык топориком сделал на стволе глубокую зарубку в двух локтях от конца бревнышка, кивнул Луне:
      - Как огонь до сих пор бревно сожрет, буди меня! - сунул березину в костер и завалился спать.
      Луня отсел в сторонку от костра, что б, случись что, не маячить на виду у возможных недругов, положил на колени лук, приготовил стрелу и весь превратился в слух - в темноте слух главнее глаза, иной раз только по звуку и поймешь, что где происходит...
      Но не только вслушивался Луня в сторожкую тишину ночного перелеска - в голове у парня бродили мысли, одна другой тревожнее.
      "Уж больно много всякой напасти на нас свалилось! Не случайно это! И чего Шык молчит, ничего не говорит? Ведь и ежу, и мамке его яснее ясного ар мертвый, Гамаюн, арысь, нав, корья - и все против нас, не случай же, нарочно все это! Вона, и арские чары на Ходу ослабели, и вообще... А все это не иначе из-за того лиха, что арский волхв, Вед этот, учуял. Не хочет кто-то, чтобы мы до Загорья добрались, очень не хочет, и вот знать бы, кто, тогда бы легче было..."
      Луня спохватился, серой тенью метнулся к костру, передвинул прогоревшее на локоть почти бревнышко в глубь багряных, жарких углей, и снова отсел в тень лещиных кустов, а мысли побежали уже в другом направлении:
      "Вот через луну почти и осень придет... Грозник к концу подходит, а там заревый серпень мигом пролетит, и ревун наступит... Осенью хорошо страда кончается, наступает время свадеб, народ гуляет, харча разного валом... А как в грудне морозец придавит, скотину резать начнут в городищах, так и вовсе гульбище начинается! Эх, не иначе, пропустит Луня в этот год все осенние гулянки, тут только к ревуну дай Род до аров добраться, а уж когда назад они с волхвом соберуться, про то опять же лишь Род один и ведает..."
      Луня вновь подвинул уже порядком прогоревший березовый ствол в пекло костра, острожно достал из ножен Красный меч, и принялся оглаживать ладонью темный клинок, приучая оружее к себе.
      В положенный час, когда огонь дошел до метки, Луня разбудил волхва и завалился спать. Спал он спокойно, и проснулся уже когда солнце полностью вышло из земли и весело сияло над горизонтом.
      Ночью выпала роса, мигом обернувшаяся под горячими лучами сизой дымкой, в которой утонули дальние деревья. Волхв подогрел похлебку, странники поутрянили и отправились в путь.
      * * *
      Вышли на Ход и погнали арпаков размашистой рысь. Заводной конь остался один, но путники решили больше не искушать судьбу, и поделили поклажу на три равные части, навьючив её на коней поровну - не хватало ещё так же по дурному, как потеряли съестной припас, потерять и остальные вещи.
      Конями менялись поочередно, чтобы арпаки не сильно уставали. Ход шел на восход, слегка забирая к полуночи. К концу дня Ледяной хребет слева приблизился, и зоркий Луня уже мог разглядеть белые снега на вершинах.
      В полдень остановились, доели остатки хлебова, Луня пошарил по окрестностями, и хотя амулет Зевы должен был помогать в птичей охоте, подстрелил рыжего сурка - путники снова были с мясом.
      - Завтра к больше реке выйдем! - сказал Шык, когда они снова двинулись в путь: - Срубим плот, кони вплавь пойдут, река спокойная.
      - А как она называется? - спросил Луня, на ходу распиная шкурку сурка на крестовине из веток и прилаживая её у седла.
      - По-нашенски - никак! - ответил волхв: - Течет она с Ледяного хребта, на юг, и теряется в незнаемых землях за Черным Лесом. Корья её тут по своему кличут, Аась-га, а дальше, там, где люди не живут, имени у реки нет...
      Ночевали снова в стороне от Хода, и вновь караулили поочередно - мало ли что. Ночь прошла спокойно, лишь под утро прилетел к стану ворона и начала орать дурным голосом, накликая нежить, но проснувшийся от карка Луня угостил серую кликушу камнем, и она улетела прочь.
      Реки достигли ещё до полудня. Луня выволок из мешка тяжелый бронзовый топор, каким валят лес роды, споро срубил четыре не очень толстые березовые лесины. В четыре руки путники быстро обрубили ветки, ошкурили бело-серые кривоватые стволы, из полос ивовой коры скрутили хлысты, и стоя по колено в воде, связали плот. Конечно, долгого плавания он бы не выдержал, расселся, но на один раз корьевых закруток точно хватит...
      Накидали на бревна веток, сложили сверху мешки и котомки, завели в воду коней. Шык долго что-то нашептывал им в мохнатые, чуткие уши по-арски, потом махнул Луне, с длинным шестом стоявшим посредине плота - поехали!
      Луня оттолкнулся разлапистым концом шеста, где специально были оставлены сучья-упоры, от песчаного дна, и плот отчалил от берега.
      Арпаки, которых сидящий сзади Шык тянул за узды, нехотя вошли в воду, заволновались, теряя дно под копытами, заворочали налитыми страхом глазами, но потом ничего, успокоились и поплыли, чудно вытягивая шеи.
      Безымянка, как назвал про себя реку Луня, была в этом месте куда как широка - шагов в пятьсот, из его лука и до середины не дострелить, пожалуй, с Великой Ва, главной рекой родов, что с заката огибает их земли, потягаться могла бы. Ладно, хоть не глубоко, шест до дна достает, а то грести пришлось бы, течение ловить, и к другому берегу приставать много ниже...
      Пока Луня думал, сноровисто толкаясь шестиной, Шык напевал арскую песню, успокаивая коней. Так и переправились, без проишествий, только у самого берега, илистого и топкого, Луня оступился и здорово извозился в жирной прибрежной грязи.
      Разгрузили плот, раскатали его на бревна и перетаскали лесины в кусты ивняка - пригодятся на обратном пути. Навьючили арпаков, помочились в реку, как велит обычай - чтобы здешний водовик запомнил путников и потом пропустил их без препятственно, вскочили в седла и продолжили путь.
      Ночевали на берегу ручья, что нес свои воды к реке, спали спокойно Шык заговорил русалих девок и заставил их стеречь сон путников.
      После сытного жаркого из убитого накануне сурка Луня быстро сомлел полубессонные ночи давали о себе знать, но утром проснулся на диво отдохнувшим и бодрым.
      Отправились дальше.
      - Через два дня к Черному лесу подъедем! Слушай и запоминай: - учил Луню по дороге волхв: - Тянется Черный лес почти на целую луну пути, до самого, почитай, Серединного хребта. Ход идет по полночной границе леса, так что по правую руку всегда будем этот проклятый лес иметь! Запомни перво-наперво - не заходи в него никогда, ни за какой надобностью! Лес сам по себе сила злая, заморочит, закружит, а там и его обитатели жуткие подоспеют!
      Живет в Черном лесе нежить особая, такой больше нигде нету! Пауны меж ветвей летают, видом на черную паутину похожи. Облепит паун лицо, вдохнет человек его отравы - и не выдохнет уже никогда. Бойся паунов, ибо никакой защиты от них нет, ни заговор, ни оберег, ни оружие не помогут - сгинешь!
      Под корнями деревьев прячутся синюхи. Эти на клубок синих змей похожи, только на концах змейских тел не пасти, а пальцы. Коли синюха за порты ухватила - все, конец, утянет в подкорневую нору, оплетет щупальцами и сожрет! От синюхи только добрым мечом отбиться можно, да и то не всякий муж такое совершить сможет.
      Теперь - зыпь. Зыпи на наших ляг похожи, только ростом каждая с доброго кабана будет. Мерзкие они, бородавчатые, отравной слизью покрыты, и в пастях у них острые зубы. Прыгают зыпи на полтора дестяка шагов, руку или ногу человеку отхватить для них - что тебе мякушку житную откусить. От зыпей сон-трава помогает, махать ею округ себя надо, и заговор сонный есть, запоминай: "Сон-трава, мурава, соком пролейся, духом развейся, всех кругом усыпи, в землю спать уложи, пусть сон не вечером начнется, не утром кончится, и спать зыпи проклятой-триклятой не до весны, не до осени, а до скончания времен!". Повторить заговор надо трижды, а то не подействует, и уходить тихо-тихо, чуть шумнешь - зыпь проснется и на тебя накинется.
      Живут ещё в Черном лесу ползюки. Эти на червей дождевых похожи, только белые, и длиной с пару оглобель каждый. По ночам скользят ползюки меж травы, кустов и древесных корней, оплетаю ноги человеческие, присасываются к коже и кровь пьют, пока всю, до капли, не выпьют. Ползюков обережный круг останавливает, ещё огня они боятся, и к горящему костру близко не подползают.
      И живут, кроме того, в Черном лесу люди, и нежить лесная их не трогает, потому что люди эти Черному богу служат.
      Зовут племя их поганое - беры, и многого о них я тебе не скажу, знаю только, что стоит в самой глубине леса капище Чернобога, горят там колдовские огни, а жертвенные камни кругом все в крови людской, звериной и конской, ибо беры своему властелину дань кровью приносят.
      Есть у беров и луки и копья, про брони неведомо мне, потому что всегда носят беры черные плащи до земли, лица и тела скрывающие, и лишь глаза их через дырки видны, и горят те глаза в ночи ярче волчьих...
      Нежить Черного леса из-под его сени не выходит, ибо силу свою тут же теряет, а с берами все не так: по ночам, а то и днем небольшими отрядами выступают они из леса, нападают на людей, а пуще того - на коней, которых ненавидят лютой ненавистью, и в бою пользуются чарами, чтобы человека запутать, закрутить, околдовать, и увести в лес, Чернобогу на заклание...
      Луня слушал волхва, а у самого мороз так и драл кожу - экие страсти, да ещё целую луну пути терпеть! Хорошо хоть, знает Шык повадки всей этой погани, авось отобьемся...
      Утром следующего дня, когда путники уже собирались в дорогу, глазатый Луня увидал на лесистой равнине человека.
      Человек, старик с клюкой, горбатый, косолапый, шагал по едва заметной тропке, которую вчера вечером ни Шык, ни Луня не заметили, причем вела тропка в аккурат к их стану.
      - Что делать будем, дяденька? - спросил Луня у волхва, тревожно озираясь - после нава, после засады корья, а особенно - после рассказов о Черном лесе, Луня готов был, как пуганная ворона, шарахаться от каждого куста.
      Шык внимательно всматривался в приближающегося старца, словно приценивался, потом кивнул Луне:
      - Погодим маленько! Может, что путное скажет старичок. Только по одеже его никак не пойму я, какого он роду-племени...
      Дедок, бородатый и с нечесанными патлами волос на голове, тем временем приближался. Одет он был и вправду странно - на голом теле - овчиный тулуп мехом наружу, порты, дыра на дыре, по бокам мохнатятся нитками, посох в руках - коряга лесная, на ногах - грязные лапти, да ещё и перепутанные, правый - на левой ноге, а левый - на правой. При всем этом старик без шапки, а из котомки за спиной выглядывает мордочка живого длинноухого зайца.
      - Здрав буде, добрый человек! - зычно крикнул Шык, беря за повод своего арпака. Конь вдруг заволновался, всхрапнул, переступая копытами и косясь выпученным глазом на гостя. Луня насторожился - кони всегда нечисть да нелюдь чуют!
      Старик ничего не ответил на приветствие волхва, он просто шагал и шагал себе по тропинке, но Луня вдруг оторопел: углядел он чудного дедка у дальней рощи, что окутана утренней росной дымкой, а старичок за считанные миги уже возле них шагает! И идет не ходко, косолапит, корявится на ходу, того гляди, упадет, а добрых пять сотен шагов отмахал! Вот так дед!
      Луня обеспокоено глянул на волхва - не уж-то он не заметил?, но Шык стоял спокойно, чуть улыбаясь, словно и не произошло ничего. А может, вправду лихой дед отвел ему глаза?
      Луня не успел ничего сказать, как старичок уже шагнул к ним, шагнул и остановился, глядя куда-то мимо. "Зраки какие чудные...", - подумал Луня, заметив под седыми кустистыми бровями старика зеленые искорки, как у молодой шалавной девки. Подумал, - и обездвижел, ровно уснул, стоя, с открытыми глазами. Звуки летнего утра потонули в каком-то звенящем шуме, словно вода где-то через перекат перетекала, перед глазами все подернулось сизой дымкой, и мысли в голове ворочались, как бревна в реке во время сплава, неуклюжие и скользкие: "День же, Яр высоко уже, в дорогу пора... Чегой-то я стою-то... Шыка не видать... Дед, зараза, зачаровал, не иначе... Муха летит вон, медленно-то как, даже видно, как крыльями машет..."
      - Оу-оу-оу-оу! - донеслись до слуха Луни протяжные, басовитые звуки. Равнодушно, словно со стороны, смотрел он, как дедок отбросил свой корявый посошок, растопырил руки и начал расти, раздаваться в ширь и в высь, как менялась его личина - разползались в стороны глаза, жуткой, клыкастой щелью обернулся рот, из пальцев полезли зеленовытые, загнутые, как у медведя, когти, а над единственным ухом вырос из спутанных, зеленоватых же волос кривой рог.
      "Лешья...", - запоздало понял Луня: "Как куры в ощип, попали... Съест теперь, и костей не оставит... А что это он в поле-то... И Полевого Деда не испугался..."
      - ...Луня!!! - в самое ухо влетел оглушающий вопль волхва. Луня дернулся - и маревая дрема спала с глаз! Исчезла пелена, вернулись звуки, и мысли полетели, как положено, быстрее ветра.
      - Обходи его! - Шык, выставив посох, медленно отступал от приближающегося чудища. Лешья, подняв когтистые лапы, шел на волхва, и широкий, на зеленоватый блин похожий язык плотоядно облизывал торчащие из пасти клыки.
      Луня выхватил меч, длинным шагом, как учил воевода Скол, ушел из-под взмахнувшей лапины лешьи, прыгнул и оказался за спиной страхолюдины. Вскинув меч, Луня со всей дури рубанул по шишковатой широкой спине. Рубанул - и чуть не выронил клинок, зазвеневший жалобно и печально. Деревянная спина у лешьи, да и сам он весь таков, как это Луня забыл! Меч об лешью тупить до закат можно, ему хоть бы хны! Тут иначе надо...
      Волхв тем временем, отступая, дошел до затушеного утреннего костра, быстро нагнулся, подхватил горсть остывших углей, быстро пробормотал что-то, и бросил вдруг запылавшие угольки прямо в жуткую, ухмыляющуюся рожу лешьи.
      - Оу-оу-оу!!! - завопил тот, тщетно пытаясь сбросить с волос пламя. А тут ещё Луня сзади добавил - сунул меж ног лешьи здоровенную сучковатую ветку, оставшуюся от заготовленных вчера для костра дров, навалился плечом и завалил лесную орясину!
      - На коня, и ходу! - крикнул волхв, одним движением взлетая в седло. Луня, не мешкая, бросился к своему арпаку, и миг спустя путники уже мчались прочь, а за спиной у них утренний ветер раздувал пламя на голове лешьи, и летело над полями и перелесками дикое:
      - Оу-оу-оу!!!
      Глава Пятая.
      Черный Лес.
      - Ну уж того, чтобы лешья из леса вышел и на людей в чистом поле нападать начал, такого я никогда не слыхал! - качал головой волхв, переживая утреннюю схватку с нелюдью: - Даже меня провел, поганец! И как ловко - дремоты столбнячей подпустил, глаза отвел, р-раз - и схарчил бы нас, за милу душу бы схарчил! Что же все таки из леса его выгнало? Что же за дела такие на белом свете делаются? Знал бы дома, что все так обернется, не торопился бы так с отъездом...
      Луня ехал молча, слушал волхва, и на душе у него становилось все гаже и гаже: "Ох, видать, так и сгину я где-нибудь в незнаемых землях, и растащат мои косточки птицы летучие да твари рыскучие! И зачем меня волхвом быть назначили, да в этот поход отправили, сидел бы дома, в городище, в свой черед воем стал бы, обженился, детушек растил да землю пахал..."
      - Луня, эй, Лунька, заснул что ли? - волхв подъехал и потряс задумавшегося парня за плечо: - Вечером, когда остановимся, волховать стану, предков спрашивать, может, подскажут чего, а с завтрева по другому пойдем - спать днем будем, по очередке, а скакать ночью, а то, чую, не минуть нам Черный лес иначе...
      На ночлег остановились, против обычного, не в ложине или овраге, а на лысом пригорке шагах в ста от Хода, чтобы дозор держать сподручнее было. Поели, что осталось от вчерашнего, после чего волхв разложил на безтравной вершинке четыре костра, по четырем сторонам света, воткнул в центре Костяную Иглу, веле Луне стоять в сторонке, молчком, глядеть окрест зорко, а сам повел древнюю, как сама земля, Песню Предков.
      Поминались в той Песне и Мать-Сыра-Земля Мокошь, и Отец всех родов Великий Род, и предок предков, медведь Влес, и могучий хозяин лесов Бор, и красный Яр, и все Чуры, хранители-обережцы, и многие другие иные светлые боги. У всех просил волхв совета, всех вопрошал - что же на земле творится, к чему это?