Пасть я не успел — мы вышли к побережью. Это произошло на десятые сутки.

Невысокие пологие холмы, поросшие соснами в снегу. Ближе к океану деревья повалены. Вероятно, здесь было цунами, которые в последнее время стали частыми, как дождь. Мы находились в районе Байонны. Когда-то здесь был курорт.

Океан катил длинные свинцовые волны, одну за другой. Под темным небом белел припорошенный снегом прибрежный песок, а за нами горели холмы. Огненное войско шло по пятам. С востока небо затягивалось черным, словно по нему растекалось гигантское чернильное пятно — мириады черных птиц.

«Это ловушка! — подумал я. По мере ослабления эйфории мои сомнения росли и ширились. — С чего мы вообще решили, что будут избранные? Быть может, Его задача уничтожить все человечество, без избранников и спасенных?»

Мы встали огромным полукругом, защищая тех, кто не мог себя защитить. Трудно придумать более невыгодную позицию. Точнее, эта была самой разумной из безнадежных.

Святой Франциск, Иоанн Креста, святая Тереза Авильская, святой Антоний Великий и святой Антоний Падуанский, Мейстер Экхарт и Пьер Тейяр де Шерден, и многие другие преклонили колени перед лицом прибоя и встали у нас за спиной. Они молились. А к нам с холмов потекло Эммануилово войско. Эту армию больше не возглавлял человек-демон, ее вел единый инфернальный дух, лишенный разума и милосердия.

Сияние благодати заполнило воздух и придало мне сил. Сколько мы выдержим на этом золотистом допинге?

Черные птицы Эммануила бросились вниз с клекотом и криками, Огромные темные крылья и огненные одежды джиннов летели на нас в одном адском вихре. Я думал, что продержусь несколько секунд, но сражался неожиданно легко, лучше, чем при Монсальвате.

Удары были четки и метки, словно дух Марка водил моей рукой. Может быть, Господь простил его и выпустил на это поле сражения во искупление его служения Эммануилу. Или все святые воины, погибшие и замученные, встали рядом с нами и сражались за нас: святой Георгий и Дмитрий Солунский, Федор Стратилат и Федор Тирон, Маврикий и святая Жанна.

Рядом со мной бился Олег, потом Жан. Он опять отказался прятаться за нашими спинами. «Если я привел вас к гибели — зачем вам такой король? Если же нет — Господь спасет и меня».

Но нельзя сражаться с магмой земли, подземным пламенем, затопляющим долины. Нас было слишком мало, и мы отступали, а за спиной шумел прибой, и его гул сливался со звоном стали.

Вдруг стало светлее. Золотое сияние разгоралось впереди нас, на холме. Напор врагов ослаб, и мы чуть не поддались самоубийственному соблазну атаковать. Я перевел дух и посмотрел вверх.

Прямо напротив нас в облаке теплого света возвышался замок. Я сразу узнал его. Это огромное сооружение ни с чем не спутаешь. Крак де Шевалье! Исчезнувший в пустыне Святой Земли и возникший из небытия здесь, на Атлантическом побережье.

Из замка выходили рыцари госпитальеры в черно-красных одеждах. Черные плащи с крестами и стяг Архистратига Михаила. На помощь земному воинству пришло небесное.

Золотое сияние за нашими спинами дошло до нас, и мы погрузились в него. Я видел свои руки в облаке света и пылающий золотом меч. Сопротивление инфернального войско стало еще слабее. Они двигались, как во сне.

Атака больше не казалась самоубийственной. Жан поднял меч, улыбнулся и бросился на врагов. Госпитальеры замка встретили их своими клинками.

Мы прорубали дорогу к нашим союзникам. Два золотых облака слились в одно, и воинам Эммануила здесь больше не было места. Они падали на землю, корчась от боли в волнах божественной благодати, которая была для них адским пламенем.

Через четверть часа все было кончено. Инфернальное войско, которому не за что было погибать, предпочло смерти отступление. Мы обнимались с нашими неожиданными спасителями и смотрели на черных птиц, сгорающих в пламени золотого сияния.

Улыбки, объятия, встречи рыцарей ордена, годами не видевших друг друга. Радостный Жан, и ни на ком ни царапины. Что-то во всем этом было не то. Не бывает! Рано успокоились.

Святые так и стояли на коленях у кромки прибоя. Никто не встал и не прервал молитвы, словно ничего еще не решилось. А что решилось?

Я оглянулся на холмы. И вовремя. Над ними снова разгоралось багровое пламя.

— Жан!

Он проследил за моим взглядом и помрачнел.

— Да, конечно. Мы разгромили только передовой отряд.

Холмы залило огненное море. Не только по дорогам и перевалам — везде, без малейшего просвета. А над огненным морем — такое же равномерно черное небо. Только в первых ближайших мазках этой черноты можно было различить взмахи крыльев.

Сопротивление казалось бесполезным.

— Государь, смотрите!

Олег показывал куда-то на море, за наши спины.

Я оглянулся. Над океаном горел закат. Плотная пелена темных туч, постоянно закрывавшая небо уже несколько месяцев, была разорвана у горизонта, словно старый холст. И в разрыве пылало багровое солнце. Небесный огонь, обжигающий море, тихое и спокойное, почти без волн. Святые, что молились о нашем спасении, поднялись с колен и застыли пораженные, И я увидел, как странная красноватая полоска разрезала поверхность воды, словно тонкий шрам, и море хлынуло от нее и расступилось.

Святой Франциск махнул нам рукой и первым ступил в этот проход между двух гигантских стен воды, похожих на застывшие волны цунами.

— Сюда! — крикнул Жан, и люди бросились за братом Франциском.

Пропустив мирян, за ним последовали святые.

Рыцари были последними, кто воспользовался этим даром. Жан — последним из рыцарей. Олег и я оставались с ним до конца.

До Эммануилова войска было несколько шагов, когда мы спустились на дно океана, в этот чудесный водный коридор. Я услышал гул воды: стены сомкнулись за нашими спинами, не пропустив больше никого.

Мы пошли медленнее, увязая в морском иле, спотыкаясь о бывшие когда-то подводными камни, губки и кораллы. Я оцарапал руку об один такой коралл, огромный белый и ветвистый, напоминавший дерево из спрессованной соли, но не расстроился, а рассмеялся, и Хуан де ля Крус улыбнулся мне в ответ.

— Нам это не снится? — с сомнением поинтересовался я.

Он покачал головой.

Мне снова было легко. Несотворенный Свет затопил меня с новой силой. Наверное, если бы перед нами не раскрылись воды Атлантического океана, я бы уже был там, в Ночи Духа, сомневаясь в Боге, Свете и собственных воспоминаниях, погрузившись в страхи, отчаяние и богооставленность.

Стены воды поднимались все выше. Там, как в гигантском аквариуме плавали рыбы: пестрые коралловые обитательницы, похожие на бабочек, удивленно смотрели на нас сверху вниз, и серебрились верткие стайки анчоусов, и медленно и пугающе плыли электрические скаты, напоминавшие воздушных змеев. Вдруг я увидел акулу. Она неслась на огромной скорости прямо к водной стене, и я отступил на шаг, уже представляя ее окровавленное тело, пробившее похожую на стеклянную стену и разбитое о камни дна. Но в последний момент она повернулась, словно ее что-то остановило, и поплыла назад.

Становилось темнее. Хорошо, что кто-то прихватил свечи. Они были розданы и зажжены. И две зеркальных стены отразили огни и умножили их до бесконечности. Мы словно парили между двух млечных путей.

По узкому проходу в ряд могли пройти человека четыре, а верхние части стен терялись где-то в вышине и уже не были видны, и небо превратилось в узкую полоску.

Мы ночевали здесь же, на влажной земле, и вновь отправлялись в путь. И водные стены не трогали нас и указывали дорогу, огибая подводные горы, проходя таинственными ущельями, где никогда не ступала нога человека.

У нас не было запаса воды (кто мог подумать!), но почти не хотелось пить. Мы шли в золотом сиянии свечей и молитв. И я поверил в сорок дней Христа в пустыне и пост Будды, на одном рисовом зернышке в день.

Наконец земля начала подниматься, и вскоре далеко вверху мы увидели звезды, уже забытые за долгие месяцы беззвездных ночей. Их было видно несколько дней, в любое время суток, как со дна колодца. А потом впереди замаячил свет. Воды рядом с нами из черных постепенно превратились в темно-зеленые, а потом бирюзовые, и мы, уже обессиленные долгим походом, вышли на берег и упали на прибрежный песок.

И тогда пошел дождь. Золотые струи, освещенные солнцем. Мы ловили его горстями и пили сияющую воду, сладкую, как вино.

Я умылся дождем и посмотрел на небо. Яркая, как во сне, весенняя лазурь. А вдали, на западе, небеса пронзал золотистый пик в кольце белого облака.

— Где мы? — спросил я у небесной лазури.

— Это Авалон, Пьер, — ответил за нее Жан.

Был вечер. Солнце падало за невообразимо огромную гору в центре острова, а перед нами, над океаном, небо было уже темно-синим с первыми звездами, огромными, как в горах.

Мы наконец выспались и напились воды из источника шагах в двадцати от берега. Сил прибавилось, несмотря на голод. Я с тоской посмотрел на леса, покрывавшие остров, и подумал, что там, наверное, много дичи. Несколько месяцев без мяса.

Было тепло. Мы лежали прямо на траве и смотрели в небо. И оно смотрело на нас тысячей глаз Всевышнего.

— Завтра пойдем в глубь острова, — сказал Жан. — Там есть сады. Наберем яблок.

— Ты здесь уже был?

— Да. Мы отвезли сюда Грааль. Еще три года назад. Но тогда у меня была яхта.

Ночное небо было таким великолепным, что я мог объяснить это только изменением восприятия. Изливающаяся на меня любовь переливалась в мир, освещая всё и вся.

Меня разбудило пение птиц. Было очень рано, часов пять, но спать не хотелось совершенно. Над океаном вставал рассвет, подобный органному концерту Баха: вечное восхождение от прекрасного к еще более прекрасному. А на западе золотом зажглась огромная гора, пронзившая небо.

Я не был первым проснувшимся. Жан и Белозерский шли ко мне, держа в руках здоровенные корзины.

— Что бы мы делали без Терезы из Авилы! — сказал Жан. — Она у нас святая домовитая, — он кивнул на корзины. — Послала за едой. Составишь компанию?

— Сейчас.

Когда я умывался у ручья, соседние заросли зашевелились, и из них вышел олененок и ткнулся носом мне в бок. Я вспомнил свои мечты о местной дичи и том, что из нее можно приготовить. Вот она дичь, пожалуйста! Только дичь, которая тычется носом, обнюхивает тебя и пытается лизнуть — уже не дичь.

— Пост, Пьер! — крикнул мне Жан. — Пост сейчас.

— Какой пост, государь?

— Как какой? Рождественский!

А ведь и правда приближалось Рождество.

То, как легко удалось убедить поститься такую мясную душу, как я, тоже, вероятно, объяснялось моим аномальным состоянием.

Мы шли в глубь острова. Светлые леса сменились садами. Яблони и вишни в цвету. Легкий ветер срывает и вихрями закручивает лепестки.

— Здесь весна, государь, — сказал я. — Какие яблоки!

— Пойдем. Подойдем поближе.

Тяжелые ветви склонялись к земле. И за покровом цветов сияла золотистая кожица спелых яблок. Деревья одновременно цвели и плодоносили.

Я подумал, нет ли сюда выхода с пещерных небес Гэ Хуна. Все народы представляют себе рай очень похоже, как все мистики достигают одних и тех же состояний. Мистическое озарение, нисхождение благодати, самадхи, сатори — их описания удивительно похожи, если только очередной мистик не находится в плену своих религиозных догм и не подгоняет под них собственные впечатления.

Я пришел сюда как христианин с христианскими рыцарями и святыми. Но здесь только запад мира. Я никогда не мог поверить в то, что я прав, а все остальные неправы. Не собрались ли сейчас праведники востока где-нибудь на островах блаженных Пэнлай?

Жан стоял, опираясь на ствол яблони. Несколько лепестков запутались в волосах. Он улыбнулся.

— Бери, Пьер! Я наследник этой земли. Все же не совсем я Иоанн Безземельный!

Я набрал корзину и позволил себе попробовать золотистое яблоко. Классно!

Олег последовал моему примеру.

— Дарует бессмертие? — спросил я.

— Ты прекрасно знаешь, что дарует бессмертие.

— Ты видел Несотворенный Свет?

— Да, когда я был здесь впервые. А потом Ночь Духа, совпавшая с триумфом Антихриста. Я смог пройти через нее только потому, что должен был это сделать.

— Ночь Духа? После этого? — я окинул глазами сад.

— Пьер, то, что происходит сейчас в твоей душе, не больше ли того, что тебя окружает?

— Да.

— И очень скоро ты сочтешь, что все это тебе приснилось, и будешь объяснять Бога самовнушением и играми подсознания, если только Господь не явится нам раньше. Со мной было несколько иначе: Авалон казался мне потерянным навсегда, Грааль более недостижимым, а я сам бесконечно недостойным того и другого.

Перед нами раскрылась долина, заросшая белыми лилиями. Мы шли по пояс в цветах к склону холма, розовому от цветущего миндаля. Синее небо, пронзенное золотой горой, и симфония ароматов. Мы набрали орехов и поднялись на холм.

В долине, посреди цветущих лугов и миндаля, словно кристалл в чудесной оправе, рвалась к небу стеклянная башня, сияя, как Несотворенный Свет внутри меня.

— Пьер, Олег! — Жан отдал нам свою корзину. — Донесете? Я должен войти туда. Один.

Мы возвращались к побережью. Здесь уже раскинулся огромный лагерь наших спутников: тысячи палаток в зеленой долине у кромки вод. В наших корзинах покачивались букеты лилий и ветки цветущего миндаля для наших хозяек: святой Терезы Авильской и святой Клары.

Тут до меня внезапно дошло, что миндаль пахнет синильной кислотой. Я замер на месте. Почему только сейчас? И почему так слабо? Не отвращение и боль, как на мессианском пиру Эммануила, — просто знание.

— Петр, что с тобой? — спросил Олег.

— Миндаль пахнет смертью. Синильная кислота. Мы отравили ею людей в Бет-Гуврине. А я не вспомнил. Я только сейчас понял, что это за запах.

Олег улыбнулся.

— Так радуйся! Значит, стерлось. Значит, прощено.

В Земном Раю Данте текут две реки: Лета, воды которой дарят забвение греховных поступков, и Эвноя, воскрешающая память о добрых делах. Я словно испил воды из Леты и перешел Эвною.

В лагере нас ждали. Святая Клара поставила перед нами корзину земляники — здесь были не только яблоки. Я вспомнил фразу святого Франциска о том, что лик святой Клары подобен луне, и улыбнулся. Трудно говорить о красоте святых: когда Несотворенный Свет сияет в каждой черточке, черты лица уже ничего не значат.

Потом Тереза из Авилы погнала нас за водой и велела резать фрукты. Фруктовый салат с орехами и ключевая вода. А ощущение такое, словно съел вепря в пиршественном зале Вальгаллы. Я больше не покушался на местную дичь.

Жан Плантар не вернулся до заката. Опустилась ночь с ее великолепными звездами. Его все не было.

Олег взял гитару и запел:

Рекам, драконам, ветрам, водопадам,

Цветам хрусталя, восходящим из брения,

Птицам рассвета, святыням Заката —

Благословение, благословение!

Все что мы были, и все чем мы станем,

Кружится в танце, в едином биении,

Перерождение, первосмыкание —

Благословение, благословение!

[159]

Ночь близилась к концу. Бледнело небо. И утренний свет был, как лезвие ножа. Наш лагерь просыпался. Я вышел из палатки и умылся у ручья.

Над холмом, к западу от нас разгоралось сияние, а потом я увидел четырех зверей, поднимающихся на вершину. Я оглянулся: все встали возле своих палаток и смотрели туда же.

Справа шел золотой лев. Шесть легких крыльев было у него за спиной: два соединены над ним, словно руки в молитве, два сложены за спиной и два распростерты в стороны, как в полете. Крылья были усыпаны… сначала мне показалось, что опалами, я не сразу понял, что это глаза. Вторым был бык, подобный синему небу, и его шесть крыльев исполнены глазами, как звездами ясная ночь. Третье существо имело человеческое лицо и мягкие звериные лапы и тоже было крылато, и на крыльях сияли тысячи глаз. А четвертым был орел, что летел за ними.

Они миновали вершину и начали спускаться к нам. Только тогда за сиянием их крыльев, подобных свету божественной благодати и молнии Его гнева, я увидел Плантара. Он стоял, воздев вверх руки. Белые облегающие штаны заправлены в сапоги, белая свободная рубаха, белый плащ без всяких украшений накинут на плечи и застегнут фибулой с аметистом. В каждой руке он держал по чаше, сияющей подобно крыльям четырех животных, идущих перед ним.

— Смотрите! — воскликнул он. — Я принес вам Грааль. Вот деревянная чаша, та чаша, из которой пил Господь с апостолами во время Тайной вечери, и в ней вино. А вторая чаша золотая, и в нее собрал Иосиф Аримафейский кровь Христову, и в ней кровь!

— Два Грааля, — прошептал я.

— Три Грааля, — сказал Иоанн Креста.

— Три?

— Сам Жан Плантар. Грааль — королевская кровь. Истинный король во времена царствования Антихриста. Святой государь последних трех лет Земли. Удерживающий, о котором писал апостол Павел. Король-священник.

— Смотрите! — повторил Жан. — Христос среди нас! — воскликнул он, и этот крик разнесся над долиной, и люди ответили:

— Есть и будет!

Тогда Жан сблизил чаши и соединил их, и они слились в одну. И вино стало кровью, а кровь вином.

— Святая святым!

И мистические животные повернулись и пали перед чашей.

Он поднял чашу и уже собирался отлить из нее, но вдруг остановился, поднял голову и взглянул на святых.

— Пусть первыми будут те, кто более достоин. Брат Франциск!

Святой Франциск взошел на холм, а Жан преклонил перед ним колени и протянул ему чашу. Потом были другие: Иоанн Креста, Тереза Авильская, святая Клара, Мей-стер Экхарт, Тейяр де Шарден, многие и многие. А кровь-вино все не кончалась. И только после святых из чаши осмелился пригубить Жан. А когда она дошла до меня, я встал на колени и повторил слова того, кто погиб от моих рук:

— Кровь Христова, опьяни меня!

И свет затопил меня. Свет был внутри меня, и я был внутри света, внутри огромного бесконечного солнца, которое не сжигает, а только поднимает ввысь, наполняя неземной радостью. Несотворенный Свет объял и растворил меня. Моя свеча, моя искра коснулась вечного пламени Всевышнего и слилась с ним в едином танце огня. Изначальный Свет заполнил долину, зажигая и преображая все. Я оглянулся пораженный, я смотрел на лица и видел лик Господен. Мы прекрасны! Мы бессмертны! Мы святы!

И был день, и была ночь. Я не чувствовал хода времени и не ощущал усталости. Никто не спал в эту ночь, и я не хотел спать. В лагере слышались песни и смех. И молитвы были подобны танцу, а танец молитве.

Над Авалоном вставал рассвет. Странный рассвет, слишком яркий и белый. Огромное солнце выплывало из океана, подобное изначальному Несотворенному Свету, что бился и сиял внутри нас. И в этом Свете было обещание и надежда. Мы встали возле своих палаток и замерли в ожидании.

А потом на фоне рассвета появились пятеро всадников. Кони неслись по поверхности воды, словно по серебряной тверди. Подъехали к берегу в облаке брызг и ступили на прибрежный песок.

Четверо из них склонили копья, и кони их застыли в поклоне, а пятый выехал вперед и спешился. Белый всадник с золотым копьем. Он оставил коня и направился к нам…

Он был, как молния, что видна от востока до запада.

И я знал, что все люди видели то же во всех концах земли: и апостол Иоанн у пепла Иерусалима, и апостолы Эммануила, те, что дожили.

Меня затопило знание. Вот Варфоломей, до конца удержавший власть в своем Китае; вот Андрей, замученный восставшими индусами. Вечная мука, вечный костер, потому что смерть к нему не приходит. Лука Пачелли преклонивший колени в опустевшем Париже, Якоб Заведевски в Германии, другие, которых я знал меньше или почти не знал. В Африке, в Азии, в Америке… Они сгорают, как мотыльки, в белом сиянии этого света. Были — и нет. Боже! Они достойнее меня!

Я видел как закипело море и отдало своих мертвецов. Человеческие останки, отполированные водами и ветрами, полурассыпавшиеся и истлевшие, бились у кромки прибоя в муке воскресения и одевались плотью, и шли к тому, кто стоял перед нами, опустив копье.

Я видел, как дрогнула земля и раскрылись могилы, и отдали своих мертвецов. И они восстали со склонов горы Елеонской, из залитой магмой долины Иерусалима, с сожженных вулканическим пеплом островов Японии и с заснеженных полей Европы, с востока и с запада: со всех концов земли.

И они оделись плотью и шли к тому, кто уже сделал к нам шаг.

— Люди рая! — пронеслось над холмами. — Смерти нет! Вечность!

ПРИМЕЧАНИЯ

Fenestrae — лат. окна.

Reexeg (от лат. keexegare) — перевоздвигать, переустанавливать.