Я упал на зеленую траву, мягкую и высокую, и зажмурился от полуденного солнца. Надо мной нависали ветви дерева, усыпанные розовыми цветами с тонким приятным ароматом. Я повернул голову. Там росло другое дерево, его ветви склонялись под тяжестью персиков и в этом определенно было что-то неправильное. Я приподнялся на локте и осмотрелся. Это был склон горы, и далеко внизу сияла река, пробиваясь между скалистыми берегами, а надо мной возвышался улыбающийся китаец в малиновом халате.

Я вскочил на ноги и сразу стал выше китайца. Голова больше не болела. Мало того, я чувствовал себя превосходно.

— Ничтожнейший обитатель этой презренной горы, недостойный Гэ Хун, нижайше приветствует блистательнейшего из сановников величайшего из императоров Эмануинь, — и китаец низко поклонился. — Простите, как ваше драгоценное имя?

— Мое? — признаться, я растерялся.

Гэ Хун расцвел почтительнейшей улыбкой и кивнул.

— Петр Болотов, — сказал я.

— Болотофу, — старательно повторил китаец. Видно, мое имя показалось ему совсем уж непроизносимым.

— Где я?

— Ваше превосходнейшее тонкое тело — на этих ничем не примечательных Пещерных небесах, а физическое пока осталось у входа в подземную обитель.

— Каких небесах?

— Пещерных. — Гэ Хун улыбнулся еще слаще, хотя это казалось невозможным. — В знаменитых Славных горах есть пещеры, через которые можно попасть на десять больших и тридцать шесть малых Пещерных небес, населенных бессмертными. И эта жалкая гора, блистательный Болотофу, находится в моем управлении, — и китаец снова поклонился.

Я недоверчиво глянул ему в глаза и увидел в них по два зрачка. К тому же я обратил внимание, что кончики ушей моего собеседника были заостренными. Гм…

— Бессмертными, говорите? Уж не с помощью ли даосских эликсиров они обрели бессмертие? — недоверчиво поинтересовался я.

— Да, ученейший из сановников! И с помощью наших немудреных эликсиров.

— На основе ртути?

— Киновари! О невежественный, — китаец неожиданно вышел из себя, — о обывательская ограниченность! О узость кругозора неучей, не видящих разницы между точной наукой и презренным шарлатанством, достойным лишь работы палача! О высокомерие невежд! Ну, подумай сам: ведь если из белой ртути получается красная киноварь, почему бы этой киновари не быть заодно и эликсиром бессмертия?

— Не вижу связи.

Гэ Хун вздохнул.

— Все очень просто, о невежественнейший из солнцеподобных, ведь при нагревании из киновари выделяется ртуть, а при дальнейшем нагревании белая ртуть вновь превращается в красную киноварь. Таким образом, в киновари сочетается красное и белое, как в зародыше, который образуется из белой спермы отца и красной менструальной крови матери, тоже из белого и красного. То есть в киновари гармонически сочетаются инь и ян, причем ян содержится в утробе инь. Киноварь — это зародыш бессмертия! — наконец торжественно заключил алхимик.

— Бред! Это же яд!

— Правильно, — обрадовался мой просветитель. — Мы сейчас и говорим об обретении бессмертия через освобождение от трупа.

— А-а…

— Вот, например, если ты сейчас останешься здесь, на Пещерных небесах, твое прекраснейшее физическое тело тебе больше не понадобится, и его можно будет, скажем, сжечь, причем это нисколько не повлияет на твое пребывание на этой невзрачной горе.

Мне стало несколько не по себе.

— Но есть множество других способов обретения бессмертия, благороднейший Болотофу. Ведь эликсир можно создать и из соков собственного тела посредством дыхательной гимнастики, медитаций и сексуальной практики. Но не затем я переместил сюда твое драгоценнейшее тонкое тело. Дело касается вашего несравненного господина Эмануинь. Мы, то есть школа «Письмен Трех Августейших», готовы поддержать его!

Китаец явно ждал фурора, но такового не получилось.

— Очень приятно, — холодно сказал я.

Но это не расстроило алхимика, по крайней мере, он этого не показал.

— Там, где осталось твое бесценное физическое тело, есть роспись с изображением этой недостойной горы, — таинственным тоном начал Гэ Хун. — Но это не настенная роспись. Она бумажная, а за ней — дверь. Вот ключ, возьми! — И он с поклоном вручил мне старинный медный ключ, большой и очень красивый. — За дверью вы найдете помещение, похожее на склеп, — продолжил китаец. — Но это не обитель смерти — это колыбель вечной жизни. Там ждет своего часа восемьдесят один искуснейший воин. Мы дарим их императору Эмануинь. Они бессмертны и неуязвимы. Как только божественный Эмануинь спустится к ним, жизнь вернется в их тела, если только он тот, кем мы его считаем. Но пусть будет осторожен, школа Небесных Наставников его не признала. Они говорят, что Эмануинь искажает дао. О невежественные! Как можно исказить дао? Ведь где дао, там и истинный путь. Можно лишь следовать ему. А теперь торопись, вернейший из сановников, ибо опасаюсь я, что твое незаменимое тело может слишком остыть в твое отсутствие. Там не совсем правильные условия для хранения.

Гэ Хун в очередной раз низко поклонился, и мир снова изменился, как картинка на экране телевизора, когда роскошный исторический фильм резко прерывает какая-нибудь жуткая реклама или выпуск новостей. Я снова лежал на полу в даосском храме, и мои руки были на удивление холодны и плохо сгибались, словно окоченели, так что я с трудом сумел приподняться.

У стены, освещенные слабым светом единственной свечи, прямо на полу сидели обнявшись Марк и Варфоломей. Услышав мою возню, Марк посмотрел на меня, как на привидение, и потряс Варфоломея за плечо.

— Смотри! Он очнулся!

— Этого не может быть, — промямлил тот сонным голосом и лениво открыл глаза. — Пьетрос! Ты жив?! Мы уже не надеялись… У тебя не было пульса. А мы не могли даже вызвать «Скорую». Все двери оказались заперты, мы не смогли выйти.

Я удивленно смотрел на них.

— А почему так темно?

— Мы потушили все свечи, кроме одной, — еще вчера, когда поняли, что можем остаться в полной тьме, — и стали жечь их по очереди. Это последняя.

— Ещё вчера?

— Ты был без сознания более суток.

— Мы говорили всего минут пятнадцать.

— Говорили? С кем?

— С Гэ Хуном.

— С Гэ Хуном? У тебя были галлюцинации? — Варфоломей посмотрел на меня крайне заинтересованно, взял свечу и поднялся на ноги, осветив роспись у себя за спиной.

И я узнал пейзаж, несмотря на огромную тень Варфоломея, скрывавшую добрую половину картины. Это была та самая гора, на которой меня встретил китайский алхимик и во мне сразу что-то переменилось, словно меня подцепили на крючок и приподняли над землей. Боль и сладостная покорность. Невидимый рыбак рывком поставил меня на ноги и подтолкнул к картине. Я сделал шаг, и Варфоломей отпрянул в сторону. Наверное, вид у меня был совершенно сумасшедший. Я шел прямо на стену, абсолютно не владея собой. Да, это была бумага, и очень старя бумага. Она разорвалась сразу, без особых усилий и я оказался перед тяжелой железной дверью, украшенной литыми тиграми, и драконами, и иероглифическими надписями. Варфоломей уже пришел в себя и стоял со свечой чуть позади, освещая дверь.

— .Здесь цитата из «Дао-Дэ цзин», — тихо сказал он. — "Кто умеет овладевать жизнью, идя по земле, не боится носорога и тигра; вступая в битву, не боится вооруженных солдат. Носорогу некуда вонзить в него свой рог, тигру негде наложить на него свои когти, а солдатам некуда поразить его мечом. В чем причина? Это происходит оттого, что для него не существует смерти».

Когда я услышал эти слова, небесный рыбак снова вспомнил обо мне. Покоряясь его воле, я разжал руку. В ней был ключ. Я быстро нашел замочную скважину, Ключ подошел, я повернул его, и дверь со скрипом подалась.

Перед нами была еще одна лестница, ведущая куда-то вниз, Варфоломей опустил свечу, но это не помогло, все равно она освещала только несколько ступеней. Я пошел вперед. Лестница медленно поворачивала, извиваясь по внешней окружности широкого колодца. Мы спускались все ниже, и скоро дверь и даосский храм-лаборатория остались где-то далеко наверху. Стало холодно.

Наконец мы оказались перед каменной аркой, за которой был провал во тьму. На арке сияла молочно-золотистая надпись: «Баопу-цзы сказал: „Сказано: «Великая благая сила Неба и Земли есть жизнь“. Мы прошли под ней, и сразу стало чуть светлее. Это свет свечи отразился в идеально отшлифованном молочно-золотистом камне тонких резных колонн, поддерживавших своды огромного зала. Здесь на возвышениях лежали воины в старинных одеждах, и каждый из них держал тонкий длинный меч.

Варфоломей поднес свечу поближе к одному из воинов. Глаза его были открыты, и в них чернело по два зрачка.

— Вот это да! — прошептал Варфоломей. — Нет, вы не понимаете! Вы просто не в состоянии понять, что происходит! — Он нервно поправил на носу маленькие круглые очки, — Смотрите, у них острые кончики ушей!

Я присмотрелся. Да, совсем как у Гэ Хуна. Я случайно задел край халата одного из воинов, и ткань рассыпалась в прах, обнажив кожу руки. Точнее, не совсем кожу. Она была серебристой и больше напоминала чешую. Пламя свечи заиграло на этой «коже», как на лезвиях мечей, тоже светлых и чистых, не тронутых временем.

Увидев это, Варфоломей пришел в неописуемый восторг и только восхищенно качал головой, не находя слов для выражения оного восторга.

— Они мертвые, — спокойно сказал Марк.

— Мертвые?! — взвился Варфоломей. — С чего ты взял?

— Они холодны как лед. — Похоже, Марк единственный из нас решился к ним прикоснуться.

— Да, как Пьетрос пятнадцать минут назад. Ты, часом, не мертвый, Пьетрос? Как ты себя чувствуешь?

— Да ничего.

— Вот именно. Ты посмотри им в глаза, Марк! У мертвых не бывает таких глаз. Да и вообще так в Китае не хоронят. Кстати, как ты объяснишь то, что ткань на их одежде рассыпается при легком прикосновении, а тела свеженькие, как будто их хозяева только что прилегли отдохнуть? От мертвецов бы давно остались высохшие мумии, если не скелеты.

— Ты хочешь сказать, что они могут встать в любую минуту? — усмехнулся Марк. — Многовато их на нас троих… Сколько их здесь?

— Восемьдесят один, — тихо проговорил я.

— Что? — одновременно произнесли Марк и Варфоломей, разом уставившись на меня.

— Гэ Хун сказал, что их восемьдесят один.

— В глюке? — заинтересовался Варфоломей. — Ты все это уже видел?

— Если это был глюк… Нет, я видел только Гэ Хуна и гору с персиковыми деревьями, которые одновременно цвели и плодоносили.

— Так…

— Гэ Хун сказал, что это Пещерные небеса.

— Так…

— И что его школа каких-то там письмен, кажется, трех государей…

— «Трех Августейших», — поправил Варфоломей.

— …поддерживает Господа и дарит ему восемьдесят одного бессмертного воина, которые воскреснут, как только он спустится сюда.

— Так…

— И он дал мне ключ. Вот этот. — Я отдал ключ Варфоломею.

Он долго внимательно рассматривал старинную работу.

— Есть старинная легенда про двух монахов, буддийского и даосского, как они в тонком теле путешествовали из Сычуани в Янчжоу, то есть из Западного Китая в Восточный, чтобы полюбоваться там знаменитыми хризантемами, а потом сорвать цветок и принести его с собой. Когда буддийский монах вернулся в свое физическое тело, его ладонь оказалась пуста, а даос сжимал в руке хризантему. Никогда не мог в это поверить… до сего дня. Знаешь, когда ты потерял сознание и мы не смогли привести тебя в чувство, мы нашли там наверху курильницу. Из нее шел какой-то дым. Мы ее сразу затушили. Дело в том, что даосы активно использовали галлюциногены в своих практиках. Удивительно, что мы тоже не вырубились.

— Наверное, ему нужен был я.

— Возможно… Хотя странно…

— Он даже не знал моего имени.

— Думаю, ему просто нужен был кто-то один, неважно кто. Ты оказался самым восприимчивым. Что он еще тебе сказал?

Я задумался.

— Знаешь, мне, наверное, нужно встретиться с Господом.

— Да, конечно, ты прав. Ты не обязан говорить то, что не предназначено для наших ушей.

Мы поднялись на поверхность. Уже совсем рассвело, и на улице было полно народа.

— Странно, — заметил Марк. — По моим расчетам, сейчас должно быть часа четыре.

— Восемь утра, — возразил Варфоломей, взглянув на часы,

— Петр, — не унимался Марк, — когда ты очнулся, я посмотрел на часы. Было два часа ночи. Вы хотите сказать, что мы шесть часов бродили между мертвыми китайцами?

— Судя по тому, как я хочу пить, может быть и шесть часов, — заметил Варфоломей. — Пойдемте, вон торговец гороховым напитком.

Он был абсолютно прав. Меня тоже мучила жажда. Этой самой зеленоватой гадостью, гороховым напитком, торговали прямо на улице, и услужливый китаец налил нам по пиале. Гадость по вкусу очень отдаленно напоминала пиво. Мы закусили лепешками чуньбин и сразу пришли в себя.

Улицы уже запрудил сплошной велосипедный поток. По количеству велосипедов Пекин мог соперничать с весьма велофицированной Веной. К тому же обитатели европейской легкомысленной красавицы предпочитают возить велосипеды на крышах автомобилей на случай «пробки», а здесь для многих это единственный вид транспорта. Что, впрочем, совершенно не исключает «пробок», кои мы имели несчастье наблюдать, когда приблизились к центру города.

Машины заполняли собой улицы, как детали картины-головоломки, и абсолютно никуда не двигались. Так что мелькнувшая было у нас идея поймать такси отпала сама собой.

— Варфоломей, здесь что, всегда так? — поинтересовался я.

— Вообще бывает, Но сегодня как-то особенно.

Через пару кварталов нам все стало ясно. Улицы были просто перекрыты, потому что к центру города двигалась демонстрация. Судя по возрасту и общему настроению, состояла она в основном из студентов и впечатление производила не очень серьезное. Хотя, с другой стороны, уж больно их было много! Я почитал лозунги: «Долой чиновников-взяточников!», «За гражданские свободы!», «Мы не бунтовщики!», и один, который мне особенно не понравился: «Срединному государству — ханьскую династию!», то есть «Китаю — китайскую власть!». Вот сволочи!

Варфоломей долго, наморщив лоб, смотрел на это действо, пока ему под руку не попался продавец газет. Наш друг сунул ему монету и впился глазами в приобретенное периодическое издание. Издание несло полную чушь. "Третий день студенческих протестов, — нагло утверждало название. — Эмануинь согласился принять представителей демократических организаций».

— Как третий день? — опешил я.

— Посмотри на число, — спокойно посоветовал Марк.

Число имелось. Двадцать пятое апреля. И это означало, что мы бродили между китайскими мертвецами не шесть часов, а шесть дней. Мы переглянулись.

— Марк, у тебя часы с датой? — спросил я.

— С датой… Двадцать пятое апреля, — подтвердил Марк с усмешкой смельчака, поднимающегося на эшафот.

— Господь с нас шкуру спустит, — озвучил я его мысли.

Варфоломей вздохнул.

До дворца мы шли пешком, вместе с демонстрацией. То есть, конечно, не вместе, параллельно, вдоль стен домов. В том же направлении.

Дворцовую охрану мы миновали благополучно, если не считать того, что солдаты внимательно посмотрели на нас, а один из них сразу позвонил куда-то по сотовому. Зато когда мы вошли в павильон, нас сразу поймал Иоанн.

— Вы что, с ума сошли? — прошептал он и схватил Марка за руку. — Вы знаете, что имеется приказ о вашем аресте?

— Нет, — спокойно сказал Марк. — Отцепись!

— Это из-за нашего недельного отсутствия? — поинтересовался Варфоломей.

— Если бы только! Вас кто-то оклеветал. Надеюсь, что оклеветал. По крайней мере я в обвинения в ваш адрес не верю.

— Как оклеветал?

— Пойдемте быстрее! Потом все расскажу. О вас уже наверняка известно. — И Иоанн потянул нас куда-то по лабиринту дворца.

Мы миновали несколько зданий, пересекли пару внутренних двориков и искусственных речек, пока Иоанн не затащил нас в бурый одноэтажный павильон на берегу миниатюрного прудика, украшенного растительностью и причудливыми камнями, Здесь ангелочек наконец вздохнул с некоторым облегчением.

— Ну, так что случилось? — спросил я.

Иоанн приложил палец к губам.

— Тише! Это кабинет Господа.

— И ты нас сюда привел? Чтобы сразу арестовали?

— Тише! Умоляю! Поймите, что это единственный выход. Вас обвиняют в заговоре.

— Каком заговоре?

— Что вы в сговоре с какими-то даосами собираетесь заманить Господа в ловушку и убить.

Мы переглянулись. Иоанн это заметил, разумеется.

— Так, значит, есть основания? — резко спросил он.

— Нет, конечно, — покачал головой Варфоломей.

— Тогда будет лучше, если Он выслушает ваши объяснения лично. Он сейчас должен быть здесь. Пойдемте.

Мы прошли павильон насквозь. Окна противоположной стены выходили в небольшой внутренний дворик.

— Стойте! — шепнул Иоанн. — Опоздали!

Справа от нас у стены дворика в резном кресле из красного дерева, инкрустированного драконами, в лазурных императорских одеждах сидел Эммануил. Думаю, он нас не видел. Зато нам из полутемной комнаты можно было прекрасно наблюдать за происходящим. По дорожке, выложенной образующими прихотливый узор камнями разных оттенков, от светло-серого до коричневого, к Господу приближались два молодых китайца в джинсах и майках с иероглифами «миньго» — народное государство. За ними по пятам следовала охрана.

— Бунтовщики, — шепотом пояснил Иоанн.

Внутренний дворик был украшен довольно большими, почти метровой высоты, бонсаями [36] на плоских деревянных подносах, соснами и, кажется, вишней. Бонсаи располагались на возвышениях и возле пористой и ноздреватой искусственной каменной горки, выстроенной у противоположной стены садика. У подножия горки был маленький декоративный водоем с высоким белым камнем посередине. А над прудиком, словно в почтительном поклоне, склонялись тонкие ветви деревьев и свисала похожая на осоку трава. Я подумал, что в такой умиротворяющей обстановке только и принимать бунтовщиков.

Китайцы остановились в полутора метрах от трона и преклонили колени.

— Ничего себе бунтовщики! — заметил я.

— Конечно, бунтовщики, — шепнул Варфоломей. — Перед императором следует трижды встать на колени и совершить девять земных поклонов, а не просто коленопреклонение, как перед каким-нибудь мелким чиновником. Правда, потомки Юань Шикая отменили земные поклоны — и вот результат. Совсем распустили народ.

Эммануил сделал им знак подняться. Китайцы встали и поклонились еще раз.

— Как ваши имена? — спросил Господь.

— Вэй Ши, — с поклоном представился китаец потоньше и помоложе. У него были пухлые губы и тонкий нос, насколько вообще можно назвать тонким нос китайца, и он носил очки, которые, впрочем, пред очами государевыми были торопливо сняты и запихнуты в карман джинсов так, что одна дужка непокорно осталась висеть снаружи, По-моему, такой человек был бы уместен в компьютерной фирме за монитором.

— Ли Сяо, — поклонился его собрат. Этот был полнее и впечатление производил более солидное/

— Может быть, уйдем, — предложил Марк. — Это не для нас.

— Ничего, останемся, — возразил Иоанн. — Поверь, так будет лучше,

Господь принялся внимательно изучать посетителей.

— Я вас слушаю, — наконец сказал он.

— Вот наши требования, — сказал Вэй Ши и с поклоном подал Эммануилу аккуратно свернутую бумагу.

Господь даже не пошевелился.

— Требования? — одними губами переспросил он и слегка приподнял брови.

Наступила пауза, Китаец выпрямился и нагло взглянул на Эммануила. Охрана за его спиной сделала шаг вперед. Господь предостерегающе поднял руку.

— Не нужно! — Потом посмотрел на Вэй Ши и Ли Сяо. — Верно ли мне доложили, что эпитет «бунтовщики» очень обидел вас и ваших сторонников?

— Да, это величайшее оскорбление, — произнес Ли Сяо. — Нас обвинили в сыновней непочтительности.

— Я уже собирался снять это обвинение, но разве почтительный сын может предъявлять требования к главе семьи?

Господь взглянул на китайцев очень тяжело. Повисла тишина. По-моему, Эммануил пережимал. Он играл на грани фола. Неужели он собирался разгонять демонстрацию? Но нет, видимо, он очень хорошо знал, что делает.

Вэй Ши посмотрел на Ли Сяо, и тот кивнул.

— Мы неправильно выразились, — объяснил худой китаец. — Это наше прошение. — И он снова с поклоном протянул бумагу Господу.

— Так не подают прошение государю! — резко сказал Эммануил.

Вэй Ши медленно опустился на колени, и Господь наконец принял бумагу и развернул ее.

— Гражданские свободы? Разве у вас их нет? Я не закрыл ни одной газеты. А то, что старые журналисты по привычке восхваляют меня, как раньше восхваляли наследников Юань Шикая, — следствие их внутренней несвободы, а не моей цензуры. Кто мешает вам организовать собственное издание и писать там все, что вы хотите? Да вы это уже делаете. В городе не сорвано ни одного дацзыбао. Так что я считаю вопрос исчерпанным. Относительно же организации новых студенческих изданий я готов поговорить с вами отдельно. Ведь вам понадобится поддержка. Как вы относитесь к этой идее? — и Эммануил посмотрел на коленопреклоненного Вэй Ши, — Вы встаньте, встаньте! Вы же сейчас ко мне не обращаетесь.

Китаец поднялся на ноги.

— Так, дальше, — продолжил Господь. — Что касается чиновников-взяточников. Я очень благодарен вам за помощь. Я старался сохранить как можно больше постов за ханьцами [37], и потому люди недостойные тоже могли остаться на своих должностях. Разумеется, так быть не должно. Но мне нужны списки. Тогда я прикажу провести расследование по каждому отдельному случаю. У вас есть списки?

— Да! — Вэй Ши достал еще одну бумагу и, преклонив колени, отдал ее Господу, Я готов поклясться, что теперь китаец сделал это с энтузиазмом.

Эммануил пробежал глазами документ.

— Хорошо, разберусь. Так, относительно «бунтовщиков». Ну что же, теперь я вижу, что вы не бунтовщики, и больше никто не посмеет вас так назвать. И наконец о том, чего нет в этом документе, но о чем все вы думаете и что написано на ваших плакатах и в дацзыбао. Я имею несчастье не быть ханьцем, Признаться, это обвинение меня удивило. Я не ожидал от людей столь умных и образованных, как пекинские студенты, такой ограниченной политической идеологии. Поднебесная империя никогда не означала государство только ханьцев, «Поднебесная» означает «под небом», под всем небом — то есть вся земля. Помните надпись на Ланьетайской стеле [38]: