Отважные

      Не помня себя он вихрем взлетел на крыльцо, вбежал в сени, заметив, как мелькнула вслед за ним длинная черная тень, захлопнул внутреннюю дверь и почти в беспамятстве прислонился к косяку.
      Разъяренный пес злобно царапал лапами дверь. Придя в себя, Коля чуть приоткрыл ее и потянул веревку. Наружная дверь хлопнула. Ловушка закрылась.
      Пес с воем метался в узком пространстве, но теперь он не был страшен. Через несколько минут Коля уже перелез через забор в том же месте, где и вчера. Вот он и на соседнем дворе. Сквозь калитку выйти не решился, боясь, что на его пути окажется дядя Никита, и дворами перебрался на соседнюю улицу. Почувствовав себя в безопасности, он присел на груду сваленных бревен.
      Ну, вот и свобода! Что теперь делать? Он целый день был так одержим стремлением бежать из дома дяди Никиты, что не подумал о том, куда же ему потом деваться...
      Возвращаться домой не хотелось. Слишком памятна та тяжелая ночь, которую он провел в одиночестве после казни матери... Надо скорее добраться до деревни. Какой пароль? "Нельзя ли воды напиться?". Если он пойдет быстро, то к ночи уже будет на месте.
      Коля направился к воротам, за которыми виднелась улица. На тротуаре он на всякий случай оглянулся. Как будто никакой опасности. Прошли какие-то женщины, очевидно с базара. По другой стороне улицы медленно прогуливается полицай. С ним лучше не встречаться.
      Коля повернулся и пошел в противоположную сторону.
      На перекрестке улиц он услышал за собой шаркающие шаги, оглянулся и хотел бежать, но было уже поздно. Чья-то рука цепко схватила его за плечо.
      - Куда ты, куда ты, мальчик? - проговорил мягкий мужской голос. - Да не рвись! Не бойся меня. Смотри, какой ты несчастный! Замученный... Идем со мной. Тебе нельзя оставаться на улице. Ты погибнешь.
      И мужчина, крепко сжав Колину руку, силой повел его за собой. Нелегко старику нести в левой руке треногу, а правой тащить упирающегося мальчишку. Но фотограф с базарной площади не мог бросить ни треногу, ни руку мальчика. Без треноги он не смог бы зарабатывать на жизнь, а без мальчика?.. Он не представлял себе, как проживет на этой мрачной земле маленький, покинутый всеми человек.
      Глава шестая
      НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
      Якушкин шел, тяжело волоча ноги и глубоко вздыхая. У него был вид до последней степени изнуренного, больного человека. Вдруг он остановился.
      - Ну, Коля, - сказал он, - не буду больше тащить тебя силой. Если хочешь, уходи - вот дорога, но у меня тебе будет хорошо. А один останешься - погибнешь!.. Пойдем лучше со мной. Ты об этом не пожалеешь. Его выцветшие, прищуренные глаза смотрели ласково, и во всей сутулой фигуре было что-то располагающее к доверию.
      - Дайте мне треногу, - сказал Коля. - Я ее понесу.
      - Неси, неси! - Якушкин с готовностью протянул ему деревянный штатив, - только осторожно! Не урони...
      Такого доверия к себе Коля не ожидал. Сколько раз ему хотелось дотронуться до аппарата, вокруг которого священнодействовал старый фотограф, но это казалось ему настолько невозможным, что он даже и не пытался это сделать. А тут вдруг он сам несет треногу. На вид она такая тяжелая и массивная, а на самом деле совсем легкая, из сухого ясеня.
      Коля шел рядом с Якушкиным, воображая себя его оруженосцем.
      - Будешь жить у меня, - говорил Якушкин, - я тебя многому научу...
      - И фотографировать?
      - Конечно.
      - А это очень трудно?
      - Трудно, но вполне возможно, если только ты будешь трудолюбив...
      Коля внимательно взглянул на Якушкина - не шутит ли он, но тот легонько похлопал его по плечу:
      - Станешь хорошим фотографом... Мы с тобой такое дело развернем!.. Я буду сидеть в кассе, а ты фотографировать...
      - Большим аппаратом?..
      - Ну да, самым большим!
      Они спокойно добрались до дома Якушкина, стоявшего на одной из окраинных улиц, за покосившимся древним, когда-то зеленым, а теперь грязно-серым забором. Домик был небольшой, словно вросший в землю. Построенный еще в середине прошлого века, он переменил много хозяев, которые, как видно, не очень-то о нем заботились. Стены побурели от времени, расшатанное крыльцо угрожающе скрипело, как только на него становилась нога, а на входной двери торчали клочья войлока. Внутри дом также был запущен и жалок. Странно, но почти ничего не выдавало в нем профессии хозяина. На стенах не было больших фотографий, не видно было и альбомов, только в темной каморке, примыкавшей к кухне, стояли банки с растворами, фиксажем и прочими принадлежностями, без которых не может обойтись фотограф.
      В этой хибарке Коля почувствовал себя удивительно легко и свободно. Якушкин поставил аппарат на столик перед потускневшим зеркалом в черной раме и отобрал у Коли треногу.
      - Ну, сынок, - сказал он, - вот мы и пришли. Сейчас я тебя накормлю и напою чаем...
      Но Коля почувствовал прилив деятельности.
      - Вы уж сидите, - сказал он деловито. - Где у вас тут самовар? Я сам его поставлю...
      Якушкин усмехнулся:
      - Самовара у меня нет. Есть только чайник. Вода в ведре за дверью, а керосинка на плите... Ты, я вижу, умник. Ну, помогай, помогай деду...
      Пока Коля возился с чайником, Якушкин накрывал на стол. Он достал из шкафа кусок сыра, хлеба и немного масла.
      - Ты зови меня Иваном Митричем, - сказал Якушкин, заметив, что Коля испытывает неловкость, обращаясь к нему, - да особенно не суетись, присядь, отдохни... Где же ты целые сутки пропадал? Я тебя искал, прямо с ног сбился. Думал, ты совсем пропал...
      Коля рассказал ему все, что произошло с ним с того момента, как его с площади увел к себе дядя Никита. Не сказал он только о подслушанном ночном разговоре. Хотя Якушкин и вызывал у него доверие, но что-то подсказывало ему - эту тайну он никому открывать не должен.
      Молча выслушав историю о том, как дядя Никита предал убежавшего пленного, Якушкин долго сидел молча, о чем-то напряженно думая.
      - Какой подлец! - вдруг сказал он. - Какой предатель! Продался за банку консервов!.. Ты хорошо сделал, что убежал от него.
      - А если дядя Никита придет сюда? - спросил Коля.
      - Не придет, - с уверенностью ответил Якушкин, - он трус. Тебя-то он к себе тайком привел?..
      - Сказал, чтобы я не подходил к нему близко, а шел позади...
      - Вот видишь!.. Он тебя из дома не хотел выпускать, боялся, что полицаи пронюхают, кому он приходится родственником... Ну, ничего, есть люди, которые всему ведут счет...
      - И вы знаете их? - спросил Коля; по своему простодушию он уже считал, что старик знает Геннадия Андреевича, говорит именно о нем.
      Но, к его удивлению, Якушкин как-то сразу замкнулся, и его кустистые седые брови совсем прикрыли глаза.
      - Ну, это к делу не относится, - уклонился он от прямого ответа. - А твой дядя Никита еще за все ответит! За все!.. - И он строго погрозил пальцем. - И за жизнь твоей матери ответит. Изверг!
      У Коли до боли сжалось сердце. Он боролся с искушением рассказать Якушкину все до конца: и о том ночном разговоре, который он подслушал, и о явке в доме вдовы, и об отце, томящемся в лагере, и о том, что он хочет добраться до Геннадия Андреевича и попросить его о помощи...
      - Посмотри, чай как будто вскипел, - сказал Иван Митрич, - крышка хлопает. Заварка в шкафу.
      Коля вышел на кухню. Чайник действительно уже кипел, из горлышка клубилась струйка пара. Мальчик схватился за железную дужку, но пар обжег ему пальцы.
      - Ой!..
      - Что с тобой? - спросил из другой комнаты Иван Митрич.
      - Пальцы обжег, - ответил Коля.
      Но вскрикнул он не только потому, что обжег пальцы. За окном, под тополем, стоял дядя Никита. Откуда он появился? Только что Коля смотрел в окно - во дворе никого не было. Заметив, что Коля его видит, дядя Никита каким-то умоляющим движением руки приложил палец к губам. Что это значит? Предупреждение? Коля должен молчать?..
      Коля невольно обернулся: видит ли дядю Никиту Якушкин? Старик переставлял в своей каморке какие-то банки, и оттуда доносился его глухой, надрывный кашель. Когда Коля вновь обернулся, дядя Никита уже исчез. На тропинке, ведущей к забору, никого не было.
      Но в это время заскрипели ступени, кто-то долго шарил в темных сенях по двери, отыскивая ручку, и, не найдя ее, открыл дверь, потянув ее за клочок войлока.
      "Дядя Никита! Спастись, как можно скорее спастись от этого человека!" Заскрипела на ржавых петлях рама, звякнули стекла, едва державшиеся на старой замазке. Коля уже перенес левую ногу через подоконник, как из-за сарая, который стоял в глубине двора, вышел высокий рыжий полицай с автоматом и крикнул:
      - Эй! Давай назад!.. - и поднял автомат.
      Он подчинился рыжему полицаю и вернулся обратно в кухню. В соседней комнате Иван Митрич уже встречал дядю Никиту, и они завели разговор.
      Коля искал, куда бы ему спрятаться... Для того чтобы пробраться на чердак, нужно проникнуть в сени, и тогда необходимо пересечь комнату, в которой ждет его дядя Никита. А подвал? Может быть, в полу есть люк?.. Нет, все доски плотно пригнаны одна к другой, люка не видно. В отчаянии Коля прижался к косяку приоткрытой двери и стал слушать, о чем говорит Иван Митрич с этим проклятым банщиком.
      Но они говорили не о нем. Иван Митрич упрашивал дядю Никиту раздеться и присесть к столу. А тот отговаривался тем, что занят, - шел мимо да вдруг вспомнил: давно не фотографировался, а тут как раз бургомистр Блинов требует, чтобы его работники представили свои фотографии.
      Иван Митрич выяснил, какого размера должны быть фотографии, пожаловался, что теперь трудно достать хорошую бумагу. Связей с немецкими офицерами у него нет, а если ему изредка и приносят бумагу, то он боится купить: как бы потом не обвинили, что он ее украл. Никита Кузьмич обещал Ивану Митричу достать все, что нужно, ему это не трудно, ведь он выполняет специальные поручения городского управления.
      Они говорили солидно, как два человека, которые знают себе цену и занимают в обществе определенное, заметное положение. Даже в том, каким тоном Иван Митрич обращался с просьбой достать ему фотобумагу, было достоинство. Он просит, но если это трудно, то не настаивает. Со своей стороны Никита Кузьмич обещает, но в то же время не навязывает.
      Иван Митрич пригласил Борзова прийти завтра утром в ателье, и он сделает все, что нужно.
      Затем наступило молчание. Как будто все уже было сказано, и Никите Кузьмичу оставалось только уйти.
      И действительно, загремели стулья. Никита Кузьмич поднялся и подошел к двери. Коля облегченно вздохнул. Наконец-то он уходит!
      Но Борзов вдруг словно вспомнил о чем-то весьма маловажном:
      - Да вот, Иван Митрич!.. Тут один мальчишка за вами увязался. Мне надо будет захватить его с собой.
      За дверью наступило тягостное молчание - видно, Иван Митрич собирался с мыслями, удар был нанесен неожиданно.
      - Вы говорите о Коле? - спросил он, и его голос прозвучал твердо.
      Это был голос человека, который решил не сдаваться. И Коля вдруг поверил в то, что старик сможет защитить его. Он выбежал из кухни и бросился к дяде Никите:
      - Уходи, уходи отсюда!
      Дядя Никита кивнул головой к двери:
      - Идем! Да поживее!
      Якушкин заслонил Колю спиной.
      - Мальчик останется здесь, - сказал он решительно.
      - Нет, он пойдет со мной!
      Якушкин усмехнулся:
      - Но вы, кажется, его дядя? И вы знаете, каковы могут быть последствия...
      - Да, я все знаю, господин Якушкин. Он мой племянник, и поэтому я увожу его с собой. На это есть приказ Блинова...
      - Приказ Блинова? - переспросил Якушкин. - А зачем Блинову этот мальчишка?..
      Дядя Никита зло взглянул на Колю:
      - Этот мальчишка слишком много знает! И у него очень плохо привешен язык. Короче говоря, он сойдет со мной. Он арестован!..
      Якушкин развел руками и отступил.
      - Бог вас накажет, Никита Кузьмич! Губите людей ни за что!.. Иди ко мне, Коля, я тебя поцелую, мой мальчик. У меня нет сил защитить тебя, но я буду хлопотать, чтобы тебя отпустили...
      Никита Кузьмич отворил двери настежь.
      - Иди вперед! - грубо сказал он Коле. - Да не вздумай бежать. Когда я на службе, у меня нет родственников.
      Якушкин провожал Колю до ворот. Здесь Коля с ним простился. Рыжий полицай уже ждал его посреди дороги и по знаку Борзова подтолкнул мальчика стволом автомата.
      - Иди, иди! Быстрее!
      Коля пошел впереди полицая, дядя Никита поравнялся с ним.
      - Черт тебя подери, наделал же ты мне хлопот! - вполголоса ругался он. - Зачем бежал? Теперь придется тебе сидеть в подвале. Об одном прошу: молчи. Даже в подвале молчи...
      Полицай шел слишком близко. Дядя Никита замолчал, и лишь время от времени многозначительно поглядывал на своего арестованного.
      Вскоре Колю втолкнули в подвал мучного склада - здесь полицаи устроили нечто вроде пересыльной тюрьмы. Сюда приводили задержанных и решали, что с ними делать дальше - передавать ли в гестапо или вести дело здесь. В подвале еще пахло мукой и мышами. Тусклый свет пробивался с улицы через мутное оконце под самым потолком. Окно было настолько узко, что и решетки не требовалось: взрослому человеку в него не пролезть. Сквозь окно виднелись клочок неба и ноги часового в грубых кожаных ботинках.
      У левой стены были сколоченные из толстых досок, почерневшие от времени широкие нары. На них сидели двое старых мужчин в рваных ватниках и худенькая девочка в косынке и потертом пальто. В дальнем темном углу лежал человек, укрытый грязной шинелью.
      За спиной гулко стукнула дверь и заскрипел засов. Коля медленно подошел к нарам и присел с краю.
      Старики удивленно взглянули на него.
      - Ну вот, за детей уже взялись!.. - сказал один из них; лицо его было изборождено следами оспы.
      Девочка перестала плакать и с удивлением посмотрела на Колю. То, что рядом оказался худенький мальчик, который был так же несчастен, как и она, успокоило ее. Девочке было лет пятнадцать; две тоненькие светлые косички выглядывали из-под косынки.
      - Садись сюда! - сказала девочка и подвинулась ближе к стене, уступая место. - Как тебя зовут?..
      - Коля! А тебя?
      - Мая!
      - Я тебя на улице видел.
      - И я тебя видела.
      - Ты на Костромской живешь?
      - На Костромской.
      - Твой отец в депо работал?
      - В депо.
      - И мой в депо... Машинист...
      - А мой слесарь. Как твоя фамилия?
      - Охотников!
      - А моя - Шубина. О твоем отце папа часто рассказывал... Он усатый такой, сердитый. Все время на слесарей ругался.
      Но Коля не хотел говорить об отце. Он спросил:
      - Тебя за что забрали?
      - Хотели отправить в Германию, а я спряталась.
      - А тебе сколько лет?
      - Четырнадцать... Но в комендатуре сказали, что я вру и что мне шестнадцать...
      - А мне уже пятнадцать, - соврал Коля; ему не хотелось быть моложе этой девчонки.
      - Тебя за что? - спросила она.
      Коля насупился.
      - У меня мать убили, - сказал он, - а я от дяди Никиты убежал. Потом он меня поймал - и сюда.
      - Это какой дядя Никита? Тот, что у бургомистра работает?..
      - Он самый, - подтвердил Коля. - Хотел взаперти меня держать, а я убежал... И опять убегу.
      Мая вздохнула:
      - Отсюда не убежишь! - И она глазами показала на черные подкованные сапоги, которые топтались в светлом квадрате окошка.
      - А я убегу! - с упорством повторил Коля.
      Человек, лежавший в углу, стянул с головы шинель и приподнялся на локте.
      - Что-то голос знакомый, - сказал он, и Коля сразу узнал в нем того самого пленного, которого пытался спасти во дворе дяди Никиты. - Эй, и ты здесь? Вот не ожидал! Как же тебя сцапали?
      - Сцапали вот, - хмуро ответил Коля.
      Человек покачал головой.
      - Не ожидал я тебя здесь увидеть... - Он сполз на край нар и протянул Коле руку. - Ну, малый, давай познакомимся. Зови меня Мишей... Не за меня ли тебя сюда упрятали?..
      - Нет, - сказал Коля. - Меня дядя предал.
      - А что они с тобой хотят сделать?
      - Не знаю.
      Миша улыбнулся;
      - Не падай духом! Главное - держаться. А там видно будет...
      Один из стариков вздохнул:
      - Когда-то я в этот подвал купцу Дорофееву муку привозил. Вот уж не знал, что буду дожидаться здесь своего последнего часа!..
      Глава седьмая
      СЛОЖНЫЙ УЗЕЛ
      Бургомистр Блинов появился вскоре после того, как город оккупировали гитлеровцы. Кем был он до того дня, когда комендант города Курт Мейер ввел его в городскую управу, для всех оставалось тайной. Сам Блинов говорил, что он долгие годы учительствовал в Белгороде, но однажды, когда его спросили, как называется центральная улица этого города, он в ответ промычал что-то нечленораздельное.
      С первых же дней новый бургомистр дал понять населению, что он не сторонник суровых репрессий. Облав на базаре и в городе стало гораздо меньше. Несколько щедрее стали выдаваться пропуска для переезда в другие города. А когда начался набор молодежи для отправки в Германию, он отдал медикам распоряжение: по возможности, освобождать всех, у кого плохое здоровье.
      Вскоре по всему городу был пущен слух, что бургомистр связан с подпольем. Но, после того как на базарной площади повесили трех партизан, а затем и Екатерину Охотникову, эти слухи рассеялись.
      Тем не менее население города ощущало разницу между Блиновым и комендантом города Куртом Мейером. Курт Мейер не скрывал своей жестокости, а Блинов осторожно, но постоянно подчеркивал, что он в самых тяжелых условиях продолжает защищать интересы жителей. Именно поэтому он не любил присутствовать при казнях. Когда же Курт Мейер заставлял его являться, то каждый по удрученному лицу бургомистра мог видеть, каких больших душевных мучений стоило ему это страшное зрелище.
      Блинову было лет сорок пять. Его широкое, тщательно выбритое лицо постоянно сохраняло корректное и приветливое выражение. Особенно когда он, развернув плечи, шел по улице (а он любил ходить без охраны), приподнимая шляпу и раскланиваясь с теми, кто хоть раз побывал у него на приеме.
      Про него говорили, что он большой ценитель искусства. Случилось так, что при отходе из города советские власти не успели эвакуировать картинную галерею местного музея. Все картины уже были тщательно упакованы, но человек, которому было доверено это дело, где-то замешкался, потерял много времени, и, когда наконец подъехали машины, на погрузку не осталось времени - гитлеровские танки уже вышли к Сейму.
      Некоторое время ящики с ценностями валялись в подвале городского музея, но, когда власть в городе принял Блинов, он разыскал одного из старых работников музея, Григория Фомича Трапезникова, который больше сорока лет своей жизни отдал любимому делу. Блинов приказал ему вернуться в музей и расставить экспонаты по своим местам.
      Вскоре музей открылся вновь. Картины висели в том же порядке, что и раньше. Блинов приходил сюда и с видом знатока любовался полотнами художников. Однажды он прислал в музей комиссию, которая сделала подробную опись картин и оценила каждую из них в немецких марках.
      Через несколько дней после этого в музее появился комендант города Курт Мейер.
      Высокий, плотный, в мундире полковника СС, он стремительно прошел по анфиладе комнат в сопровождении адъютанта и помощника бургомистра Никиты Борзова. На его мясистом лице с крутым лбом и массивным подбородком не выражалось никакого интереса к тому, что он видел.
      Адъютант едва поспевал за ним. И уже совсем позади, стараясь не отставать, семенил щуплый Никита Борзов.
      Обежав все комнаты и вновь вернувшись к центральному входу уже с другой стороны, Курт Мейер вдруг круто остановился, вынул платок и долго вытирал им потную шею.
      - Плехо... Ошень плехо! - сказал он, качая головой. - Где портрет Адольф Гитлер?.. Я вас спрашивайть!..
      Борзов суетливо развел руками:
      - Наш недосмотр, господин Мейер! Будет сделано.
      - Гут!.. - сказал Мейер и, не попрощавшись с Григорием Фомичем, пошел к выходу.
      Когда эта троица укатила в машине, Григорий Фомич позвонил по телефону Блинову, чтобы сообщить об этом внезапном посещении.
      Тот выслушал и сухо поблагодарил.
      Нет, понять, что думает и чего хочет Блинов, было невозможно! Он вел свою игру, никого в нее не посвящая. Даже Курт Мейер, которому было свыше предписано назначить Блинова бургомистром, перестал ему доверять. Вскоре Мейер понял, что в Берлине у Блинова крепкие связи. Каковы они? Он терялся в догадках. Запрос в центральное управление гестапо принес лишь неприятности. Ему сухо ответили: "Не лезьте не в свое дело". По дерзкому поведению бургомистра было похоже, что он вовсе не собирается признавать над собой власти Курта Мейера и даже, если потребуется, напишет на него любой донос.
      Отношения бургомистра Блинова и коменданта города Курта Мейера были не из лучших. Но особенно они ухудшились после того, как Курт Мейер узнал, что Блинов обвел его вокруг пальца, заставив оценить картины, которые, как выяснилось, стоят миллионы марок.
      Попробуй теперь взять их! Блинов тут же сообщит об этом в Берлин.
      Мейер так и не мог понять, почему русский Блинов пользуется не меньшей поддержкой сверху, чем он, истинный немец, примкнувший к гитлеровскому движению еще до того, как свершился переворот тридцать третьего года. Он стремился проникнуть в тайну прежней жизни бургомистра и послал специального человека в Белгород, чтобы проверить, действительно ли Блинов служил там учителем. Через три дня ему доставили неопровержимые доказательства - Блинов говорил правду.
      Курт Мейер пробовал установить за ним слежку, но через неделю получил строгий выговор из Германии. Откуда и каким образом там могли об этом узнать, Мейер не мог понять. Его только поставили в известность, что Блинов наделен чрезвычайными полномочиями и хотя он русский, но обладает всеми правами коренного немца...
      Курт Мейер знал, что в городе осталась сильная подпольная организация русских. Иногда ему казалось, что он уже держит нити в своих руках, но они тут же рвались. Время от времени удавалось схватить подпольщика, но даже под страшными пытками он не выдавал товарищей.
      Каждый раз, когда Блинов узнавал о новой неудаче Курта Мейера, он только пожимал плечами, и на его широком лице мелькала злая улыбка. Нет, методы Курта Мейера слишком грубы, в России они не действенны, он идет другим путем, более верным, хотя, может быть, и более медленным. Он завоюет сердца людей, и, когда они поймут, что он им друг, они сами придут к нему.
      В этой глубоко скрытой борьбе между Мейером и Блиновым Екатерина Охотникова оказалась жертвой конкуренции. Майор Вернер не был убит, как об этом говорилось в официальном сообщении. Он был лишь тяжело ранен и сразу же отправлен в глубокий тыл. Но в последнее время Вернер близко сошелся с Блиновым, и через своих осведомителей Мейер узнал, что Блинов собирается познакомиться с Охотниковой поближе. У Мейера были кое-какие данные, правда далеко не проверенные, что она осталась в городе с заданием. Но, очевидно, Блинов знал нечто более определенное. Когда с Вернером случилось несчастье, Блинов не хотел трогать эту женщину. Он даже поручил Никите Борзову вызвать ее и предложить лучшую работу, такую, где она была бы всегда на виду.
      В ту же ночь Мейер арестовал Охотникову и, не добившись от нее никаких признаний, через день повесил.
      И при всем этом Курт Мейер и Блинов держались как самые добрые, закадычные друзья, они ходили друг к другу в гости и часами гоняли по зеленому полю бильярдные шары.
      В это утро Курт Мейер проснулся рано, чувствуя какую-то особенную легкость во всем теле. Как ни говори, а когда человеку уже под пятьдесят, он должен думать о своем здоровье. Уже десять лет, как на завтрак он ест сырую капусту, а на ужин пьет молоко. Склероз - удел стариков - его еще не коснулся. Прекрасная память, крепкие нервы и огромная выносливость - вот награда за отказ от некоторых радостей, которые он себе не позволяет.
      Мейер оделся, тщательно побрился и после легкого завтрака сел за работу.
      Из окон его двухэтажного дома, спрятанного глубоко в саду, был виден автоматчик, который прохаживался перед воротами. Мейер подумал о том, как по-разному складываются судьбы. Тот солдат, который его охраняет, подвергается ежеминутно опасности, гораздо большей, чем он. И все же, если заглянуть этому солдату в душу, то наверняка он счастлив, что служит здесь, в тылу, а не коротает ночи под бомбежкой в каком-нибудь грязном блиндаже... У каждого свое счастье и свои беды...
      Мейер закурил сигарету, раскрыл досье и вынул лист бумаги. Это было донесение его агента Т-А-87. Да, агент Т-А-87 - человек несомненно толковый... Даже оставаясь наедине с собой, Мейер не вспоминал подлинные фамилии тех, кто работал на него. Привычка опытного разведчика держать язык за зубами сказывалась и в этом.
      Т-А-87 сообщал, что, по его наблюдениям, во время казни Охотниковой на площади были подозрительные люди. Он видел бывшего учителя Стремянного, которого он считает связанным с подпольем. Позднее Стремянного видели на дороге, которая ведет в Малиновку. Нужно установить, что делает и где работает этот человек. Далее агент отмечал преданность помощника бургомистра Борзова, который выдал арестованного, убежавшего из-под стражи и спрятавшегося у него во дворе.
      Когда Мейер прочитал заключительные строки, он хмуро улыбнулся. Кто-кто, а Мейер отлично знал, что произошло во дворе Никиты Борзова! Он произвел глубокую проверку одного из самых близких к Блинову людей. О фарсе с побегом знали только он, двое конвойных и человек, который бежал. Но конвойные теперь уже не смогут проболтаться: с первым же маршевым батальоном они отправлены на фронт. А арестованный сидит под замком.
      Прежде чем разгромить подпольщиков, Мейеру надо было подослать к ним верного человека, который бы сумел установить состав организации. Т-А-87, по мнению Мейера, для этого не годился. Для этого нужен был человек, который бы сумел завоевать доверие подпольщиков.
      После долгих поисков Мейер наконец остановил свой выбор на молодом актере Михаиле Юреневе. Юренев сам попросил у Мейера срочной и совершенно секретной встречи. Во время этого разговора без свидетелей выяснилось, что Юренев хорошо владел немецким языком и у него были основания к недовольству советской властью. Талант его оказался неоцененным. Его длительное время затирали в театре, не поручали ведущих ролей. А главное, в прошлом его отец владел под Липецком крупным поместьем, и теперь Юренев хотел, как только немецкая армия дойдет до тех мест, предъявить свои права.
      Мейер был слишком опытен для того, чтобы сразу поверить в эту исповедь. Он внимательно разглядывал молодого человека с красивым, смуглым от летнего загара лицом. Было в этом лице что-то привлекающее внимание острота и пытливость взгляда, какое-то умение посмотреть на собеседника так, что у того невольно возникало к нему расположение.
      Юренев держался несколько неуверенно, но видно было, что он умен, не лишен сметки и достаточно смел, если сам решился на встречу с начальником гестапо.
      Мейер попросил его прийти через неделю, а за это время постарался его проверить. Да, Юренев не лгал. Он действительно работал в местном театре, и однажды в городской газете был напечатан неблагоприятный отзыв о его игре. За десять лет ему не поручили ни одной ведущей роли.
      При второй встрече, которая произошла в точно назначенный срок, Мейер дал своему новому сотруднику задание - выяснить благонадежность работников городской электростанции. В течение месяца Юренев исполнял должность делопроизводителя, а потом подал докладную записку с подробным перечислением фамилий тех, кому нельзя доверять.
      По требованию Мейера трое были уволены, а один, работавший в отделе вербовки в Германию, был даже посажен в лагерь: он брал взятки и за них давал освобождение.
      Второе задание было сложнее. Мейеру стало известно, что в железнодорожном депо один за другим произошли три случая саботажа. В первый раз кто-то насыпал песок в масло, которым смазываются буксы; во второй - по невыясненным причинам заклинило поворотный круг, что на два часа задержало подачу паровоза, который должен был везти эшелон с боеприпасами; в третий внезапно перегорел трансформатор и в депо трое суток не было электричества.
      Ничто так не могло бы убедить Мейера в актерском таланте его агента, как полное перевоплощение Юренева, когда тот явился для получения последних инструкций. Перед Мейером стоял рабочий парень, в старом, промасленном ватнике. Из-под фуражки в разные стороны торчали нечесаные волосы, глаза как-то потускнели, и лицо сразу потеряло свою выразительность. "Ну-ну, подумал Мейер, - этот малый далеко пойдет"...
      На новую операцию Юреневу потребовалось всего две недели. Он добросовестно работал чернорабочим: таскал уголь, возил в тележке тяжелые детали паровозов, топил печи. Никто не обращал внимания на парня с измазанным тавотом лицом, который гнул спину на самой черной и трудной работе. А между тем именно благодаря Юреневу Мейер смог донести своему начальству, что в депо водворен полный порядок. Саботажем занимался слесарь Сергеев. Застигнутый на месте преступления, когда хотел спрятать в холодной топке паровоза противотанковую гранату, Сергеев начал отстреливаться и был убит агентом, который за ним следил. Агенту объявлена благодарность и выдано денежное поощрение.
      Да, так оно и было. Юренев застрелил слесаря Сергеева, когда тот, вытащив из мешка с инструментами гранату, сунул ее в топку паровоза.
      Юренев боялся возмездия со стороны подпольщиков и решил замести следы. Он попросил Мейера арестовать его и распустить слух, что будто бы он действовал заодно с Сергеевым. Поскольку при убийстве слесаря свидетелей не было, это могло уберечь Юренева от подозрений в предательстве, даже создать ему репутацию, пострадавшего от немцев человека.
      Мысль показалась Мейеру дельной. На глазах у всех два эсэсовца вывели Юренева из депо, грубо втолкнули в машину и увезли.
      Неделю Юренев просидел в одиночке, где, впрочем, его хорошо кормили.