Он был на несколько дюймов выше самого рослого «клиента». В те времена наблюдалось заметное различие во внешности счастливых военных, которым предстояло участвовать в боях, и тех, кто подвергал опасности свое пищеварение и здравомыслие, просиживая за письменным столом и имея дело главным образом с бумажками и телефонами. Внешний вид бледного, но упитанного Людовича, стоявшего перед и над худыми и возбужденными молодыми людьми, вряд ли подтверждал теорию о том, что работа за письменным столом — это медленное приближение к могиле. В комнате отдыха с его появлением наступила полная тишина.

— Представьте мне джентльменов, — обратился он к своему заместителю.

Капитан Фримантл церемонно познакомил его со всеми «клиентами». Людович протягивал каждому свою холодную и влажную руку и повторял произносимую Фримантлом фамилию: «…де Сауза… Джилпин…» — как будто он перечислял названия книг на полке, которые не намеревался читать.

— Не желаете ли выпить с нами? — храбро предложил де Сауза.

— Нет, нет, — ответил Людович из глубины своего невидимого саркофага. — У меня слишком много забот о вашей подготовке. — Затем он медленно обвел взглядом всех «клиентов». — Один из вас, как мне доложили, выбыл из строя. Вас теперь только одиннадцать. Фримантл, как дела у этого капитана?..

— Краучбека, сэр. Ничего нового с момента моего доклада вам. Результаты рентгеновского обследования мы получим только завтра.

— Держите меня в курсе. Я очень обеспокоен состоянием здоровья этого капитана. Прошу вас, продолжайте веселиться, джентльмены. Я слышал со второго этажа, у вас тут было очень шумно. Продолжайте. Мое присутствие здесь совершенно неофициальное.

Однако молодые офицеры опорожнили свои бокалы и отставили их в сторону.

Джилпин внимательно смотрел на грудь Людовича.

— Вас, наверное, интересует, за что я получил военную-медаль? — неожиданно спросил строгим голосом Людович.

— Нет, — смущенно ответил «Джилпин. — Я просто интересуюсь, что это за награда.

— Это награда за героизм, проявляемый рядовыми солдатами и младшими офицерами. Я заслужил ее за вылет — не за такой, в каком вы участвовали сегодня. Меня наградили за то, что я вместе с другими с треском вылетел с Крита во время поспешного отступления под напором сил противника.

Будь в словах Людовича хоть малейшие признаки юмора, его слушатели наверняка рассмеялись бы. По в данном случае эти слова лишь вызвали у них молчаливое недоумение. Людович достал из кармашка под орденскими планками большие стальные часы и сказал:

— Пора ужинать. Действуйте, Фримантл.

В заведении Людовича до сего времени придерживались обычая заходить в столовую в любое время за полчаса до ужина и занимать места по собственному выбору. Сегодня Людович сел во главе стола. Главный инструктор сел за другой конец стола, и между «клиентами» возникло своеобразное соревнование за то, чтобы занять место как можно ближе к инструктору. В конечном итоге двум несчастливцам пришлось сесть на места справа и слева от Людовича.

— Вы читаете молитву перед едой? — спросил он одного из них.

— Только когда к ужину приглашены гости, сэр.

— Но сегодня у нас день без гостей. Как раз наоборот. Мы отмечаем отсутствие вашего двенадцатого коллеги. Вы знаете молитву, Фримантл? Никто не знает молитвы? Ну хорошо, приступим к трапезе без молитвы.

Ужин в этот вечер был необыкновенно вкусным и обильным. Стесненность от присутствия Людовича не помешала проголодавшимся молодым людям опорожнить тарелки. В конце стола, где сидел главный инструктор, завязался приглушенный обмен мнениями, соседи же Людовича сидели как немые. Людович ел много, с присущей ему педантичностью, строго следя за манерой обращения с вилкой и ножом («Как зубной врач», отозвался о нем позднее де Сауза), в им же самом созданном одиночестве, подобном тому, в каком чувствовал себя Гай в ходе кратковременного спуска на парашюте. Покончив с ужином, он встал и, не сказав ни слова, вышел из столовой. Однако общее настроение после его ухода заметно не повысилось. Все почувствовали, что порядком устали за день, и поэтому, прослушав девятичасовую сводку известий, разошлись по своим комнатам и легли спать. Де Сауза очень сожалел, что отсутствовал Гай, с которым можно было бы обсудить неожиданное появление начальника. Он уже присвоил начальнику прозвище Майор Дракула, а в его сознании роились различные мысли из области некрофилии, которые Джилпин наверняка назвал бы буржуазными.

Сотрудники учебного центра задержались внизу. Это была немногочисленная группа дружных людей. Благоговение, которое они испытывали перед Людовичем, почти не нарушало их уютной и спокойной жизни. Но теперь все они были в той или иной мере встревожены — кто абсурдностью, кто чудовищностью происходящего, чем-то, во всяком случае, что заметно нарушало их привычную и спокойную жизнь.

— Я не совсем представляю, как поступают в таких случаях, — заявил главный инструктор. — Что должны делать подчиненные, если их начальник сошел с ума? Кто и кому должен доложить об этом?

— Но может быть, это у него пройдет?

— Сегодня он был намного хуже, чем вчера.

— А «клиенты», по-вашему, заметили это?

— По-моему, такие вещи не могут остаться незамеченными. Ведь группа состоит не из каких-нибудь там беженцев.

— Но пока он ничего особенного, собственно, не сделал.

— А вы представляете, что будет, если он-таки сделает что-нибудь?

Следующий день выдался тоже хорошим, тренировки прошли по заведенному порядку, однако вечером такого веселья и возбуждения, как вчера, уже не было. Даже самые молодые и самые здоровые жаловались на ушибы и переутомление, и все считали, что вчерашнее посвящение в парашютисты вовсе не устранило присущее человеку естественное нежелание бросаться из самолета в воздушное пространство. Людович присутствовал на завтраке и на обеде, но уже без всяких церемоний и разговоров. Во время обеда он произнес всего несколько слов, обратившись к капитану Фримантлу:

— Я думаю, мне надо завести собаку.

— Да, сэр. Это забавно иметь около себя шустренькое животное.

— Собака мне нужна не для забавы.

— О, понимаю, понимаю, сэр. Вы хотите собаку, которая будет охранять вас.

— И не для охраны. — Людович помолчал немного, бросил испытующий взгляд на своего заместителя и на озадаченных, притихших «клиентов». — Собака нужна мне для любви.

Никто не сказал ни слова. Людовичу подали острейшее блюдо, которое не всякий осмелился бы отведать. Уничтожив его одним духом, он сказал:

— У капитана Клэра был китайский мопс. — И добавил после небольшой паузы: — Вы не знаете капитана Клэра. Он тоже отступал с Крита, но медали не удостоен. — Еще одна пауза — несколько секунд, которые показались слушателям целыми часами. — Мне нужен красивый китайский мопс.

Затем, как бы не желая вступать в дискуссию по вопросу, который он уже решил, Людович встал из-за стола так же неожиданно, как и вчера, и зашагал прочь с таким видом, будто выбранный им пес уже ожидает его с другой стороны дубовой двери и он возьмет его сейчас на руки и понесет в привычные для себя и пса покои.

Людович закрыл за собой дверь, но и сквозь толстые дубовые доски было слышно, как он запел песенку. Это была песенка, которую папа когда-то, должно быть, напевал своему необыкновенному малышу, ставшему теперь Людовичем:

Позднее главный инструктор предложил капитану Фримантлу:

— По-моему, было бы неплохо спросить у одного из наиболее серьезных «клиентов», что они думают о нашем начальнике.

На следующий день дул сильный восточный ветер. Всю первую половину дня «клиенты» сидели в готовности к тренировке и в ожидании сообщения об улучшении погоды. В полдень главный инструктор объявил, что тренировка отменяется. Капитан Фримантл, который за последние тридцать шесть часов все более и более беспокоился в связи с очевидным регрессом в состоянии Людовича, решил воспользоваться передышкой в занятиях и осуществить предложение главного инструктора.

Он выбрал де Саузу.

— Надо кому-нибудь съездить в госпиталь, — сказал Фримантл. — Не хотите ли вы повидать своего товарища-алебардиста? Мы сможем пообедать где-нибудь за пределами нашего центра. На пути в госпиталь есть вполне приличная придорожная закусочная.

Они поехали вдвоем, без водителя. Как только вилла осталась позади, капитан Фримантл сказал:

— Я, разумеется, понимаю, что вести с вами разговор о старшем офицере не положено, но мне кажется, вы вполне разумный человек, и я хочу спросить вас неофициально, в конфиденциальном порядке, заметил ли кто-нибудь из вас, «клиентов», что-нибудь необычное в поведении нашего начальника?

— Майора Дракулы?

— Майора Людовича. Почему вы называете его Дракулой?

— Так его прозвали офицеры нашей группы. Кажется, его настоящую фамилию нам никто не сообщал. Он, конечно, странноватый. А что, он не всегда был таким?

— Нет. Особенно странно он ведет себя лишь в последние несколько дней. Он никогда не был очень общительным и добродушным, предпочитал находиться в одиночестве, но в его поведении не было замечено ничего такого, что могло бы показаться странным.

— А теперь такое есть?

— Вы же видели его два последних вечера.

— Да, но, понимаете ли, я ведь не знал его раньше. У меня было одно предположение, но, судя по тому, что вы сказали, я, видимо, ошибался.

— А что именно вы предполагали?

— Я думал, что он мертв.

— Я вас не совсем понимаю.

— На Гаити таких называют «зомби». Оживающие мертвецы. Люди, которых выкапывают, заставляют работать, а потом снова хоронят. Я думал, что его, возможно, убили на Крите или где-нибудь еще. Но теперь ясно, что я ошибался.

Капитан Фримантл начал сомневаться в правильности своего выбора.

— Я не завел бы разговор с вами об этом, если бы знал, что вы превратите все в шутку, — сказал он сердито.

— Это всего-навсего гипотеза, — произнес примирительным тоном де Сауза, — и конечно же она базируется на впечатлениях слишком короткого периода, в течение которого я наблюдал его. По-моему, действительное объяснение его поведения весьма прозаическое: он просто-напросто сходит с ума.

— Вы хотите сказать, что ему необходимо обратиться к психиатру?

— О нет, ни в коем случае! Ни к чему хорошему они не приведут. На вашем месте я раздобыл бы ему китайского мопса и держал бы его подальше от всех, насколько это возможно. Мой опыт подсказывает мне, что наиболее ответственные посты в армии занимают главным образом засвидетельствованные лунатики. И беспокойства от них нисколько не больше, чем от нормальных людей.

— Если вы намерены превращать все это в шутку… — начал было капитан Фримантл.

— Для Гая Краучбека это наверняка окажется шуткой, — сказал де Сауза. — Я надеюсь, она пригодится ему. В военно-воздушных силах шутки, как правило, только тоску наводят.

Вскоре они подъехали к госпиталю, который располагался во временной неприглядной постройке. На крыше хлопал раскачиваемый ветром флаг ВВС. Согнувшись навстречу ветру, они прошли по наклонному бетонированному въезду и вошли в здание.

За столом около входа сидел длинноволосый молодой человек в форме военно-воздушных сил, перед ним стояла кружка с чаем, а с его нижней губы свисала прилипшая сигарета.

— Мы приехали навестить капитана Краучбека.

— А вы знаете, где он лежит?

— Нет. Вы, вероятно, скажете нам.

— Я уверен, что не знаю, где он. Вы, кажется, сказали «капитан»? Армейских типов в этом госпитале не держат.

— Его привезли вчера для рентгеновского обследования.

— Попробуйте узнать в рентгенологическом отделении.

— А где оно?

— Это написано вон на той доске, — ответил авиатор.

— Я думаю, что никакого толка, если привлечем этого солдата за грубость, мы не добьемся? — спросил капитан Фримантл.

— Ни малейшего, — согласился де Сауза. — В военно-воздушных силах это не грубость.

— Уверен, что вы ошибаетесь.

— Не ошибаюсь, а просто шучу.

Больных в госпитале было немного, а час, в который они приехали, был наименее занятым. Больных только что покормили, и по идее они должны были спать; обслуживающий персонал в это время принимал пищу. В комнате с надписью: «Рентгенологическое отделение» — никого не было. Два солдата слонялись по безлюдным коридорам, полы в которых были покрыты какой-то темной, слегка липкой мастикой, предназначенной для заглушения шагов.

— Где-то должен же здесь быть какой-нибудь дежурный, — сказал де Сауза.

Увидев дверь с надписью: «Посторонним вход воспрещен», — он открыл ее. В комнате находился, очевидно, температуривший и бредивший человек, который громко жаловался на то, что его постель усыпана ядовитыми насекомыми.

— Белая горячка, наверное, — сказал де Сауза. — Давайте нажмем его сигнальную кнопку, — предложил он. — Кто-нибудь подумает, что ему плохо, и придет с успокаивающим лекарством. — Он нажал кнопку, и спустя несколько минут в палату вошел дежурный санитар.

— Мы ищем армейского офицера по фамилии Краучбек.

— Это не он. Это, один из серьезных больных. Вам лучше выйти отсюда. — Когда они вышли в коридор, санитар добавил: — Никогда не встречался с таким случаем. Какой-то шутник в Александрии дал ему посылку с надписью: «Только через офицера» — которую надо было доставить в Лондон. В посылке была полная коробка скорпионов, и они вылезли из нее.

— И какому только риску вам, летчикам, не приходится подвергаться ради нас! Ну, а как же нам все-таки найти капитана Краучбека?

— Попробуйте спросить в регистратуре.

Они нашли регистратуру, а в ней — дежурного офицера.

— Краучбек? Нет, не слышал о таком.

— У вас есть список больных?

— Конечно, есть. А как же без него, по-вашему?

— И что, Краучбека в списке нет? Он поступил вчера.

— Вчера дежурил не я.

— А можно увидеть того, кто дежурил?

— Он сегодня отдыхает.

— Все это весьма смахивает на насильственный увоз, — заметил де Сауза.

— Послушайте, вы! Я не знаю, кем вы оба, черт возьми, являетесь, не знаю, как вы сюда попали и что вам, собственно, нужно здесь! — воскликнул дежурный офицер.

— Проверка службы безопасности. Обычная проверка, — сказал де Сауза. — Мы направим докладную соответствующим органам.

Когда они вышли из госпиталя, ветер дул с такой силой, что разговаривать до того момента, пока они не сели в машину, было невозможно. В машине капитан Фримантл сказал:

— Знаете ли, вам не следовало так разговаривать с этим офицером. Все это может принести нам неприятности.

— Нам — нет. Вам — может быть. Моя личность, как вам, должно быть, известно, — это строго сохраняемая тайна. А теперь давайте поедем в вашу придорожную закусочную.

Придорожная гостиница явилась хорошим укрытием от ветра, но ничего похожего на изобилие и роскошь в ресторане Рубена здесь не было. Фактически, она отличалась от соседних отелей только тем, что в нее попадала большая часть продовольственных пайков, продаваемых сержантом-квартирмейстером капитана Фримантла. Они смогли, однако, поесть здесь со значительно большим аппетитом, чем ели у себя под мрачным взглядом Людовича.

— Жаль, что нам не удалось повидать Краучбека, — сказал капитан Фримантл. — Его, наверное, перевели куда-то.

— В армии такие тайные операции — явление постоянное. А вы не думаете, что его похитили по приказу нашего начальника? Он ведь неоднократно высказывался по поводу отсутствия этого капитана, при этом следует отметить, что высказывался с почти нескрываемым злорадством. — Подогретая крепким североафриканским вином, фантазия де Саузы заработала с удвоенной энергией, как будто он находился на изнурительном конкурсе писателей-сценаристов. — Предполагая умопомешательство, мы в общем-то приняли слишком простое объяснение поведения вашего начальника. Мы сейчас находимся в глубоких политических водах, Фримантл. Я удивился, когда увидел «дядюшку» Краучбека в вашем центре. Этому человеку слишком много лет, чтобы забавляться вашими парашютами. Мне надо было бы отнестись к этому с еще большим подозрением, но я, думая о нем, представлял того ревностного офицера, которого знал в тридцать девятом году. Четыре года тотальной войны способны изменить человека. Меня они, например, изменили. На Крите я потерял не имеющую большого значения, но заметную часть своего левого уха. «Дядюшку» Краучбека послали сюда с определенной целью: возможно, для слежки за майором Людовичем, а может, наоборот, чтобы тот следил за ним. Тот или другой является фашистским агентом, а может быть, и сразу оба. «Дядюшка» Краучбек работал в штабе особо опасных операций — пресловутая конспиративная сеть. Возможно, ваш Людович получил приказ в запечатанном пакете, в котором не было никаких объяснений, просто было сказано: «Вышеуказанного офицера пустить в расход». Позавчера кто-то говорил, что устроить так, чтобы парашют не раскрылся, — дело очень простое. Номер Краучбека в группе был известен заранее. Я не сомневаюсь, что Людович и его сообщники подстроили какую-то ловушку.

Бесхитростный капитан Фримантл, тоже в немалой степени подогретый кровавым, красно-коричневым вином, охотно ухватился за высказанную де Саузой идею.

— Фактически, — сказал он, — именно об этом в первую очередь Людович и спросил, когда я доложил о прыжке Краучбека. «Не раскрылся парашют?» — спросил он, как будто это обыкновеннейший случай.

— Все это было подстроено так, чтобы не вызвать никаких подозрений. Начальник не должен был знать, в какое именно время произойдет убийство. Оно могло быть запланировано и на позавчерашний день, и на вчерашний. Но непредвиденный случай спас Краучбека — на время, конечно. Теперь они снова схватили его. По-моему, ни вы, ни я никогда больше не увидим моего старого товарища по оружию.

Они обсудили и детально развили возможности заговора, контрзаговора и предательства. Капитан Фримантл был бесхитростным человеком. До войны он был скромным сотрудником в одной из страховых компаний. Занимаемая им в течение последних трех лет должность позволяла ему иногда заглядывать в суть тайных операций. Слишком много странных людей прошло за короткое время через его узкое поле зрения, чтобы он мог не знать о существовании запутанного мира лжи, обмана и опасностей, находившегося за пределами его скромного опыта. Короче говоря, он был готов поверить всему, что ему скажут. Де Сауза несколько запутал его, пожалуй, только тем, что наговорил всего слишком много.

Позднее, когда они ехали обратно в центр, де Сауза развил идею еще об одном заговоре.

— А не слишком ли мы современны? — спросил он. — Мы рассуждаем категориями тридцатых годов. Но ведь и Краучбек, и ваш майор Дракула пришли в человечество в двадцатых годах. Возможно, в этом деле играет роль какое-нибудь любовное побуждение. Ваш начальник — очень подозрительный тип, а половая жизнь «дядюшки» Краучбека всегда была окутана тайной. Когда я служил с ним, он никогда не проявлял никаких признаков интереса к женщинам. Вполне возможно, что мы имеем здесь дело с самым заурядным случаем шантажа или, еще вероятнее, со случаем ревности на любовной почве.

— Почему «еще вероятнее»?

Капитан Фримантл окончательно запутался и соображал с трудом.

— Просто потому, что в общем-то это менее омерзительно.

— А на каком основании вы считаете, что Людович имеет то или иное отношение к исчезновению Краучбека?

— Эта наша рабочая гипотеза.

— Я просто не знаю, то ли вы говорите Серьезно, то ли нет.

— Конечно, не знаете. Но согласитесь, вы ведь довольны нашей маленькой прогулкой, правда? Она несомненно дала вам кое-какую пищу для размышлений.

Капитан Фримантл возвращался в учебный центр озадаченный и погруженный в глубокое раздумье. Ему поручили тактично осведомиться у одного из наиболее серьезных офицеров группы, замечают ли он и его товарищи хоть какие-нибудь странности в поведении их начальника. Вместо этого Фримантл оказался в роли ведущего расследование загадочной тайны, может, даже убийства, мотивы которого скрываются или в высотах международной политики или в глубинах неестественного порока. Разобраться в этих делах капитану Фримантлу было отнюдь не легко.

В доме, когда они подъехали к нему, казалось, никого не было. Если не считать завывания ветра в трубах, в нем стояла полнейшая тишина. В гараже дежурил рядовой из роты обслуживания. Все остальные, не имея никаких дел, разошлись но своим комнатам и легли спать. Все, кроме майора Людовича, который, как сообщили капитану Фримантлу, уехал на машине еще тогда, когда все были на аэродроме. Он уехал с водителем и, отбывая, произнес фразу, обычно используемую всеми командирами частей для объяснения своего отсутствия: «Меня вызвали на совещание».

— Я думаю тоже пойти поспать, — сказал де Сауза. Спасибо за прогулку и за компанию.

Фримантл заглянул в свой чисто убранный кабинет. Никаких новых документов в этот день не поступило. Он тоже положил свою озадаченную голову на подушку. Африканское вино медленно, но верно проявило свое усыпляющее воздействие, и он проспал до того момента, пока в комнату не вошел денщик, чтобы поднять светомаскировочную штору на окне.

— Извините, сэр, — сказал он, увидев взъерошенную фигуру капитана, — я не знал, что вы здесь.

Капитан Фримантл медленно пришел в себя.

— Пора, пожалуй, вставать, — сказал он. — Начальник приехал?

— Так точно, сэр, — ответил денщик, широко улыбаясь.

— А почему ты смеешься, Ардингли?

Отношения между капитаном Фримантлом и денщиком Ардингли строились на доверии и сердечности, чего нельзя было сказать об отношениях между Людовичем и тем же денщиком.

— Майор, сэр. Он очень смешной.

— Смешной? — В теперь уже полностью освободившуюся от сна голову капитана Фримантла возвратились фантасмагорические воспоминания. — Почему же он смешной, Ардингли?

— Так точно, сэр. Он был смешной, а теперь у него еще маленькая собачонка.

— И что же, он стал от этого еще смешней?

— Видите ли, сэр, он как-то не похож на майора, когда возится с ней.

— Пожалуй, мне лучше пойти и взглянуть на него.

— Вы, наверное, скажете, что он просто влюблен в эту собачонку, — добавил Ардингли.

Капитан Фримантл прилег отдохнуть вечером не раздеваясь, теперь он снял ботинки, носки и мундир, надел свою повседневную форму и прошел по коридору в ту часть второго этажа, которую занимал майор Людович. Остановившись у двери, он услышал за ней звуки, такие же, какие издает крестьянка, кормящая кур, Фримантл постучал в дверь и вошел.

Пол в комнате Людовича был уставлен блюдцами с молоком, подливами, соусами, колбасным фаршем, печеньем, сосисками и другими предметами кулинарного искусства. В нескольких местах пища была нагло расплескана и разбросана; ничто из этого меню, видимо, не возбуждало аппетита китайского мопса, который, свернувшись в комочек, лежал на смятой бумаге под кроватью Людовича. Это был очень миленький песик с такими же выпуклыми глазами, как у самого Людовича. Людович стоял на четвереньках и произносил те самые звуки, которые Фримантл услышал еще в коридоре. Приподняв голову, Людович посмотрел на вошедшего заместителя. Лицо его выражало безудержное ликование и радость, на нем не было ни признаков усталости и обремененности делами, ни негодования по поводу вторжения. Он был охвачен желанием поделиться переполнявшим его сердце восторгом.

— Кор, — сказал он, — вы только взгляните на этого маленького субъекта. Ничего не берет из того, что я предлагаю ему. Я уж начал беспокоиться, не заболел ли он. Я даже хотел было позвать начальника медицинской службы. Но не успел я отвернуться и на секундочку, как он расправился с последним номером «Севайвэла». Что вы скажете о таком аппетите? — Затем, перейдя на слащавый и, как показалось Фримантлу, ужасный тон страстно влюбленного человека, Людович обратился к собачонке: — Что скажет мой заместитель, капитан Фримантл, если ты не будешь есть его жратву, а? Что скажет редактор, если ты ешь его умный журнал?

Гай между тем лежал на койке в какой-нибудь миле от Людовича и его любимого щенка. В Англии в те времена то в одном, то в другом месте создавались такие, по словам де Саузы, малоизвестные и малодоступные заведения, в которых по тем или иным причинам содержались те или иные виды вооруженных сил его королевского величества. Именно в такое заведение попал и Гай. На нем была не принадлежавшая ему фланелевая пижама; его нога была заключена в гипсовую повязку, и ему казалось, что эта конечность потеряла какую ты то ни было связь с остальным телом. Его оставили одного в бараке, где музыка гремела так оглушительно, что бушующий снаружи ветер был совершенно неслышим. Это был специальный аэродромный пункт неотложной медицинской помощи. Гай был доставлен сюда из госпиталя военно-воздушных сил на санитарной машине. Молодой госпитальный врач сообщил ему перед отправкой, что необходимости в каком-либо специальном лечении ноги нет. «Просто лежите и отдыхайте, — сказал он. — Через несколько недель мы еще раз заглянем к вам и, наверное, снимем гипсовую повязку. Вам будет там отлично».

Но Гаю вовсе не было отлично. Больных в палате больше не было. Единственным собеседником Гая, после того как ушли доставившие его на носилках санитары, оказался присевший на край койки молодой парень, который сразу же представился:

— Я Си-Оу[95].

— Начальник? — спросил Гай без особого удивления.

— Отказывающийся от военной службы, — ответил парень.

Затем под шум джазовой музыки парень многоречиво, но довольно путано объяснил причины отказа. Это были не политические и не этические, а какие-то оккультные причины, неуловимым образом связанные с Великой Пирамидой.

— Я мог бы дать вам на время книгу об этом, но в ней этот вопрос изложен очень ограниченно.

В этом молодом человеке Гай не заметил ни признаков злого умысла, ни чего-нибудь такого, чем он мог бы расположить к себе. Гай попросил у него что-нибудь почитать.

— Однажды сюда приезжал какой-то тип из управления культурно-бытового обслуживания и привез несколько книг. Но, по-моему, кто-то просто-напросто порвал и выбросил их. Да и книги-то это были такие, что читать их никто не стал бы. А газет и журналов в военно-воздушных силах не выписывают. Тот, кто хочет узнать новости, слушает их здесь по радио.

— А вы не можете прекратить этот дьявольский шум?

— Какой шум?

— Да вот эту радиопередачу.

— О нет! Я не могу. Ее транслируют специально. По всему городку. К тому же это не радиопередача. Это проигрывают пластинки. Вы очень скоро привыкнете и не будете замечать этого шума.

— А где моя одежда?

Молодой парень неуверенно обвел взглядом палату.

— Тут ее, кажись, нет, правда ведь? Наверное, ее забыли захватить сюда. Вам придется спросить у Эдмина.

— А кто такой Эдмин?

— Какой-то тип, который бывает здесь раз в неделю.

— Послушайте, дружище, мне надо как-нибудь выбраться отсюда, — сказал Гай. — Сделайте одолжение, позвоните в парашютную школу и попросите капитана Фримантла. Скажите, чтобы он приехал сюда.

— Нет, я вряд ли смогу это сделать.

— Почему же, черт возьми?

— По телефону разрешается разговаривать только Эдмину. А какой номер в школе?

— Я не знаю.

— Ну вот видите.

— А можно увидеть этого Эдмина?

— Увидите, когда приедет.

Весь этот мучительный день Гай пролежал на койке, созерцая все детали гофрированной крыши постройки и слушая разносившуюся во всех направлениях оглушительную джазовую музыку. Молодой парень довольно часто приносил ему кружки с чаем и тарелки с несъедобным месивом. В медленном ходе бессонных часов второй ночи Гай твердо решил сбежать.

К ночи ветер утих. Его товарищи, подумал он, наверное, готовятся теперь к пятому прыжку с парашютом. Превозмогая боль, напрягая все силы и держась за спинки пустующих коек, он пробрался из одного угла палаты в другой, где стояла почти безволосая от долгого употребления половая щетка, которой, видимо, подметали пол. Пользуясь ею как костылем, Гай вышел из барака наружу. Он узнал окружающие здания; путь по асфальтированному грунту до офицерской столовой для здорового человека не составил бы никакого труда. Но именно теперь, впервые после своего неудачного приземления на парашюте, он почувствовал острейшую боль в травмированной ноге. Обливаясь, несмотря на прохладное ноябрьское утро, потом, он преодолел наконец пятьдесят трудных шагов до столовой. В алебардийском казарменном городке такой его подвиг, разумеется, не остался бы незамеченным. Здесь же никому до него не было никакого дела и никто не попытался ни остановить его, ни оказать ему помощи.

Наконец он добрался до столовой и, войдя в нее, опустился в кресло.

Один или два авиатора посмотрели на него изумленно, однако восприняли появление этого инвалида в пижаме с таким же безразличием, с каким несколько дней назад они встретили одетых в форму парашютистов с Гаем во главе. Стараясь преодолеть шум все той же джазовой музыки, Гай крикнул одному из них:

— Эй, послушайте, я хочу написать письмо!

— Пишите. Меня это никоим образом не беспокоит.

— А есть здесь где-нибудь листок бумаги и перо?

— Я что-то нигде не вижу. А вы?

— А что ваши ребята делают, если им нужно написать письмо?

— Мой старик всегда учил меня: «Старайся никогда не излагать свои мысли письменно».

Авиаторы посматривали на Гая с некоторым изумлением. Одни из них выходили, на их место приходили другие.

Гай сидел и ждал. И не напрасно. По прошествии примерно часа в столовую прибыла группа парашютистов, на этот раз во главе с капитаном Фримантлом.

Фримантл уже дважды откладывал до утра принятие того или иного решения в связи с исчезновением Гая. Безоговорочно он теперь не соглашался ни с одной гипотезой де Саузы, однако атмосфера таинственности вокруг их событий и явлений сохранилась, и он был совершенно не подготовлен к тому, чтобы увидеть Гая во фланелевой пижаме, с половой щеткой в руке. Фримантл медленно, явно опасаясь чего-то, подошел к Гаю.