— Когда вы отправитесь в пустыню?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Чтобы помочь вам. Для таких случаев имеется специальное отпущение грехов. Если вы отправляетесь прямо на фронт, я могу дать вам причастие.

— Я не собираюсь на фронт.

Гай поднялся с колен и вышел из церкви. Его обступили нищие. Он сделал несколько шагов в направлении главной улицы, по которой ходил трамвай, затем повернул обратно. Упитанный малый с метелкой исчез. В исповедальне никого не было. Он постучал в открытую дверь ризницы. Никого. Он вошел, увидел чистый, вымощенный плитками пол, стенные шкафы, раковину умывальника. Священника здесь не было. Гай вышел из церкви и в нерешительности остановился среди нищих. Переход от роли исповедующегося к роли расследующего офицера был полным. Сейчас он не мог вспомнить весь разговор дословно. Вопросы священника были неуместными. Но обязательно ли в них был зловещий смысл? Смог бы он опознать священника? Смог бы он, если бы от него потребовали, найти свидетеля, чтобы опознать молодого солдата?

Церковь от дома настоятеля отделяли только две выросшие между ними пальмы. Гай позвонил. Перед ним появился уже известный ему упитанный парень. Через открытую дверь был виден длинный коридор с высоким потолком и белыми стенами.

— Я хотел бы узнать фамилию одного из ваших священников.

— В данный момент преподобные отцы отдыхают. Утром у них была очень продолжительная служба.

— Я не хочу беспокоить его, мне нужно только узнать его фамилию. Он говорит по-английски и исповедовал в церкви несколько минут назад.

— До трех часов исповедовать никого не будут. Преподобные отцы отдыхают.

— Я исповедовался у этого священника. Я хочу знать его фамилию. Он говорит по-английски.

— И я говорю по-английски. Я не знаю, какой священник вам нужен.

— Мне нужно узнать его фамилию.

— Приходите в три часа, пожалуйста, когда преподобные отцы отдохнут.

Гай повернулся и пошел прочь. Его снова окружили нищие. Он выбрался на многолюдную улицу. Посреди залитой солнечным светом мостовой на него опустилась египетская тьма сомнений. Возможно, он просто придумал все это, а если нет, то какую пользу может принести преследование? Есть же во Франции священники, работающие на союзников. Почему бы священнику, находящемуся в Египте, в эмиграции, не поработать на своих? Египет кишел шпионами. Любое передвижение войск было открыто миллионам пытливых взглядов. Благодаря бесчисленным источникам группировка английских сил, должно быть, становится известной противнику до мельчайших подробностей. Чего может добиться этот священник, кроме, возможно, более благожелательного отношения к своей общине, если Роммель займет Александрию? Если Гай доложит о происшедшем, то единственным результатом, вероятно, будет приказ, запрещающий военнослужащим королевских сил посещать городские церкви.

Фасад больницы, в которой лежал Айвор Клэр, выходил в муниципальный парк. Гай направился туда по оживленным, заполненным прохожими улицам с таким мрачным видом, что глазевшие на него зазывалы приходили в отчаяние и беспрепятственно пропускали его.

Клэр сидел в кресле-каталке на балконе своей палаты.

— Намного лучше, — сказал он в ответ на вопрос Гая. — Здесь все очень довольны мною. Возможно, мне удастся на следующей неделе поехать в Каир на скачки.

— Полковник Томми начинает немного беспокоиться.

— А кто не беспокоился бы в этом Сиди-Бишре? Что ж, он ведь знает, где найти меня, когда я понадоблюсь.

— Он, по-видимому, не прочь увидеть тебя уже сейчас.

— О, не думаю, что от меня будет много пользы, пока я не поправлюсь. Мое подразделение в хороших руках. После того как Томми любезно избавил меня от старшины Людовича, все мои неприятности кончились. Тем не менее контакт следует поддерживать. Я не хочу, чтобы вы навязали мне какого-нибудь Мактейвиша.

— Две ложные тревоги с тех пор, как ты уехал. Однажды мы просидели в двухчасовой готовности три дня подряд.

— Я знаю. Все это вздор, связанный с Грецией. Когда произойдет что-нибудь настоящее, я узнаю об этом от Джулии Ститч раньше, чем будет знать Томми. Она просто кладезь данных, не подлежащих разглашению, и выбалтывает их, не стесняясь. Ты знаешь, что она здесь?

— Половина отряда командос «Икс» проводит вечера у нее.

— А почему ты там не бываешь?

— О, она не помнит меня.

— Мой дорогой Гай, она прекрасно помнит каждого. В обязанности Элджи входит, так сказать, не спускать глаз с короля. Они очень хорошо устроились. Я подумывал переселиться к ним, но нельзя быть уверенным, что Джулия даст инвалиду все, в чем он нуждается. Там бывает слишком много людей, слишком много генералов и слишком много простых смертных. Джулия забегает ко мне почти каждое утро и приносит все сплетни и слухи.

Гай подробно рассказал о случае в церкви.

— Не слишком много, чтобы поставить этого типа к стенке, — заметил Клэр. — Пусть он даже и священник.

— Должен ли я предпринять что-нибудь в связи с этим?

— Спроси Томми. По-моему, это может оказаться ужасно скучным делом. В этой стране каждый встречный — шпион.

— Я тоже так подумал.

— Я уверен, что здешние медсестры — шпионки. Они шатаются с французами-вишистами с корабля, стоящего здесь в гавани. Что нового в Сиди-Бишре?

— Стало хуже. С каждым днем все хуже и хуже. Второй отряд командос на грани бунта. Прентис запретил увольнение из лагеря, пока каждый из них не проплывет сто ярдов в ботинках и снаряжении. Они пристрелят его в первом же бою. Майор Грейвс по-прежнему считает, что должен командовать отрядом командос «Икс».

— Он просто безумец, если действительно хочет этого.

— Да. У Тони неприятности. Все гренадеры свалились от египетской дизентерии. Пять гвардейцев из Колдстримского полка подали рапорт об откомандировании в свой полк. Старшина Людович подозревается в сочинении стихов.

— Более чем вероятно.

— Наши каталонские эмигранты заставили встревожиться даже Томми. Араб-официант офицерской столовой сбежал с запасом медикаментов первого отряда командос. Четыре солдата ожидают военного суда, а десять дезертировали. Одному богу известно, сколько разворовано оружия. Дважды обворована касса лагерной лавочки. Кто-то пытался поджечь лагерный кинотеатр. О нашем бригадире ничего не слышно.

— Единственная хорошая новость.

— Не для меня, Айвор.

Их прервал донесшийся с улицы пронзительный сигнал клаксона.

— Джулия, — сказал Айвор.

— Мне, пожалуй, лучше уйти.

— Нет, нет. Оставайся.

Через минуту миссис Элджернон Ститч вошла к ним. На ней было полотняное платье и мексиканское сомбреро; на белой руке висела чем-то наполненная корзинка для покупок. Джулия склонила огромный диск соломенной шляпы над Клэром и поцеловала его в лоб.

— Почему ваши медсестры такие противные, Айвор?

— Политика. Все они заявляют, что потеряли своих братьев в Оране. Вы помните Гая?

Она перевела взгляд своих сочно-синих, как два миниатюрных океана, глаз на Гая, внимательно изучала его несколько секунд и очень громко, с заметным генуэзским акцентом заявила:

— C'escappata la mucca.[55]

— Ну вот видишь, — сказал Айвор, будто демонстрируя умную выходку своего мопса Фриды. — Я же говорил тебе, что она вспомнит.

— Почему мне не сказали, что вы здесь? Придете на завтрак?

— Гм… боюсь сказать твердо… Очень любезно с вашей стороны…

— Отлично. А вы придете, Айвор?

— Будут и другие гости?

— Я не помню, кто будет.

— Мне, пожалуй, лучше не ходить.

Миссис Ститч пристально посмотрела с балкона на парк.

— Форстер пишет, что парк нужно тщательно осмотреть, — заметила она. — Как-нибудь на днях осмотрим. У вас есть путеводитель Форстера? — спросила она, обращаясь к Гаю.

— Я давно за ним охочусь, но нигде не могу найти.

— Его только что переиздали. Возьмите мой. Я без труда достану себе другой. — Она вынула из корзинки экземпляр «Александрии» Е.М.Форстера.

— Право, не знаю. Если путеводитель переиздали, то я смогу достать его. Тем не менее весьма благодарен вам.

— Берите этот, глупыш, — сказала она.

— Ну что ж, большое спасибо. Я, разумеется, знаком с его книгой «Фарос и Фарийон».

— Да? Путеводитель тоже великолепная книга.

— А мне вы принесли что-нибудь, Джулия? — спросил Клэр.

— Сегодня нет, если вы только не польститесь на разные турецкие сладости.

— Да, пожалуйста.

— Вот вам. Я еще не все купила, что хотела. Надо ехать. Идемте, — обратилась она к Гаю.

— Не очень-то долго вы побыли у меня.

— Нужно было сказать «да», когда вас пригласили на завтрак.

— Ну что же, спасибо за сладости.

— Я еще буду у вас. Идемте, Гай.

Она повела Гая на улицу. Он попытался сесть за руль ее небольшого открытого автомобиля, но она не допускающим возражений тоном приказала:

— С другой стороны, глупыш. Садитесь.

Машину она вела, искусно лавируя между верблюдами и трамваями, легковыми автомобилями и танками. На улице Салтен у Неби Дэниел она резко свернула влево и, остановив машину посреди перекрестка, сказала:

— Вот посмотрите. Это Сома. Во времена Клеопатры улицы шли от Ворот Луны к Воротам Солнца и от озерной гавани к морскому порту, и на всем пути стояли колонны. Белый мрамор и навесы из зеленого шелка. Вы, наверное, знаете это.

— Нет, я не знал.

Она поднялась на ноги.

— Гробница Александра Македонского, — сказала она, — где-то под этим уродливым сооружением.

Раздавшиеся автомобильные гудки вступили в соревнование со свистками полицейских и громкими голосами людей, говоривших на полдюжине языков. Египтянин в форме, вооруженный небольшим мегафоном, придя в ярость, исполнил перед ними нечто вроде ритуального танца. Галантный шофер из английского интендантства остановил свою машину рядом с ними.

— Заглох мотор, леди?

В машину Джулии попытались втиснуться два гида.

— Мы показать мечеть. Мы показать вам все мечеть.

— Форстер пишет, что мрамор так светился, что в полночь можно было продеть нитку в игольное ушко. Чего это они так суетятся? У нас еще масса времени. Здесь никто не завтракает раньше двух часов дня.

«Миссис Ститч, — подумал Гай, — по-видимому, не рассчитывает на особую разговорчивость с моей стороны». Он сидел молча, поглощенный ею.

— Я никогда до этого не была в Египте. Надо сказать, эта страна оказалась для меня большим разочарованием. Я не могу заставить себя полюбить этих людей, — уныло призналась она, рассматривая толпу своими бездонными глазами. — За исключением их короля, а любить его слишком сильно — это неполитично. Пожалуй, нам надо ехать. Мне еще надо найти какие-нибудь туфли.

Усевшись за руль, она нажала на клаксон и безжалостно рванула маленькую машину вперед.

Вскоре она свернула в боковую улочку, в начале которой висел знак с надписью: «Вход и въезд английским военнослужащим запрещен».

— На днях здесь были подобраны два мертвых австралийца, — пояснил Гай.

Миссис Ститч интересовалась многим, но в любой данный момент — только одним. В то утро предметом ее интереса была история Александрии.

— Гипатия! — воскликнула она, сворачивая в грязный кривой переулок. — Я расскажу вам интересные вещи о Гипатии. Мне говорили раньше, что ее зарезали устричными раковинами. Вам в школе тоже так говорили. А вот Форстер пишет — черепками.

— Вы уверены, что мы проедем по этому переулку?

— Не очень-то. Я никогда не бывала здесь. Кто-то порекомендовал мне здесь одного человечка.

Проезжая часть переулка сузилась настолько, что крылья машины начали скрести стены.

— Придется немного пройти, — сказала миссис Ститч, поднимаясь над ветровым стеклом и опуская пониже свою шляпу.

Вопреки ожиданиям Гая они нашли нужную лавочку. «Человечек» оказался рослым детиной, восседавшим на скамеечке у входа в лавку и курившим кальян. Он любезно поднялся, и миссис Ститч немедленно уселась на освободившееся место.

— Как нагрел местечко, — заметила она.

Вокруг на шнурках висели туфли различных фасонов и расцветки. Поскольку миссис Ститч не обнаружила того, что ей было нужно, она достала из своей корзинки блокнот и карандаш и принялась рисовать, а сапожник, приблизившись, дышал ей в шею. Затем он поклонился, закивал головой и достал пару малиновых вечерних туфель-лодочек с высокими загнутыми носами, красивых и забавных одновременно.

— Как раз то, что надо! — воскликнула миссис Ститч. — Сидят как влитые.

Свои туфли из белой кожи она положила в корзину. Ногти на пальцах ее ног оказались бледно-розового цвета и отполированными до блеска. Расплатившись за туфли, она пошла в них. Гай последовал за ней. Сделав три шага, она остановилась и, опершись на Гая, легкая и благоуханная, снова сменила обувь.

— Не для улицы, — пояснила она.

Подойдя к автомобилю, они обнаружили, что его облепили ребятишки, приветствовавшие их звуками клаксона.

— Вы управляете машиной? — спросила миссис Ститч.

— Не очень хорошо.

— Сможете выбраться отсюда задним ходом?

Гай посмотрел поверх маленького автомобиля на кривой, забитый людьми, похожий на ущелье переулок.

— Нет, — ответил он.

— Я тоже не смогу. Придется прислать кого-нибудь. Видите ли, Элджи не любит, когда я управляю машиной сама. Который час?

— Без четверти два.

— Проклятие! Придется взять такси. Было бы забавно проехаться на трамвае, но это как-нибудь в другой раз.

Предоставленная Ститчам вилла находилась за Рамле, за Сиди-Бишром, среди пиний и бугенвилий. Одетые во все белое, с красными кушаками, слуги-берберы были единственными африканцами в доме. На всех остальных лежал отпечаток Приморских Альп. Собравшееся на веранде общество было небольшим, но не однородным. Элджернон Ститч держался на заднем плане; на переднем красовались две местные сестры-миллионерши. Увидев миссис Ститч, они льстиво, на цыпочках бросились навстречу ей.

— Ah, chere madame, ce que vous avez Fair star, aujourd'hui[56].

— Леди Ститч, леди Ститч, какая шляпа! Je crois bien que vous n'avez pas trouve cela en Egypte.[57]

— Chere madame, quel drole de panier.[58] По-моему, она очень оригинальная.

— Леди Ститч, ваши туфельки — просто прелесть!

— На базаре за пять пиастров, — отозвалась миссис Ститч (в такси она снова сменила туфли), увлекая за собой Гая.

— Ca, madame, c'est genial.[59]

— Элджи, ты помнишь подземную корову?

Элджернон Ститч взглянул на Гая смущенно, но благожелательно. Представляя ему незнакомых людей, его жена чаще пользовалась иносказательными, чем определенными выражениями.

— Привет, — сказал он. — Очень рад снова встретиться с вами. Полагаю, вы знакомы с главнокомандующим?

Сестры-богачки обменялись полными недоумения, настороженными взглядами. Кто такой этот захудалый офицер? Son amant, sans doute.[60] Как хозяйка назвала его? La vache souterraine? Ou la vache au Metro?[61] Значит, это новый шикарный эвфемизм. Надо запомнить его и эффектно блеснуть им при случае.

— О, дорогая, по-моему, подземная корова — это ее шофер. В этом есть что-то великосветское.

Кроме главнокомандующего среди приглашенных были: молодой магараджа в форме Красного Креста, министр по особым поручениям английского кабинета и выделявшийся изысканными манерами паша. Миссис Ститч, не слишком строго придерживавшаяся этикета, посадила Гая за столом справа от себя, но живо участвовала в общем разговоре. Тему для начала она предложила сама.

— Махмуд-паша, расскажите нам о Кейвефи.

Махмуд-паша — печальный изгнанник из Монте-Карло и Биаррица — ответил с хладнокровным видом:

— Такие вопросы я оставляю его превосходительству.

«Кто такой Кейвефи? Что он представляет собой?» — эти вопросы живо светились в черных глазах обеих сестер, сидевших по сторонам от хозяина дома, однако они придержали свои пунцовые язычки.

Английский министр по особым поручениям, по-видимому, был начитан по Греции. Он начал подробно объяснять. Дама, сидевшая справа от Гая, заметила:

— Возможно, они говорят о Константине Кавафисе? — Она произнесла это имя совсем-иначе, чем миссис Ститч. — Мы в Александрии в эти дни не слишком восхищаемся им. Понимаете ли, он весь в прошлом.

Главнокомандующий сидел с унылым видом, имея на то веские основания. Все ускользало из-под его контроля, и все обстояло из рук вон плохо. Он долго ел молча. Наконец он неожиданно сказал:

— Я прочту вам поэму, лучшую из когда-либо написанных в Александрии.

— Декламация! — объявила миссис Ститч.

— Это просто изумительно! — воскликнула греческая дама. — Как поэтичны все ваши деловые люди! Они не социалисты, я надеюсь?

— Тише, — прошептала миссис Ститч.

— Очень мило, — заметила миссис Ститч.

— Я могу прочитать это по-гречески, — сказал министр по особым поручениям.

— Быть гречанкой в настоящее время, — сказала дама, сидевшая рядом с Гаем, — это значит жить в тоске и печали. Мою страну распинают. Я пришла сюда потому, что люблю хозяйку. Теперь я избегаю бывать на приемах. Мое сердце осталось в родной Греции вместе с ее народом. Там мой сын, два брата, племянник. Мой муж слишком стар. Он отказался от карт. Я отказалась от сигарет. Конечно, не слишком-то много. Но это все, что мы можем сделать. Это, как правильно сказать, эмблематично?

— Символично.

— Это символично. Но не помогает моей стране. Это немного помогает нам здесь. — Она приложила к сердцу руку со сверкающими бриллиантовыми кольцами.

Главнокомандующий слушал молча. Мысленно он тоже был на горных перевалах Фессалии.

Магараджа говорил о скачках. На следующей неделе две его лошади должны участвовать в скачках в Каире.

Вскоре все поднялись. Главнокомандующий пересек веранду и подошел к Гаю.

— Второй батальон алебардистов?

— В настоящее время нет, сэр. Оперативная группа Хука.

— Ах да! С вашим бригадиром дело обстоит неважно. Похоже, что вы останетесь не у дел. Очень плохо с судами. И так все время. Да, но мне уже надо было бы быть на пути в Каир. Вам в какую сторону?

— Сиди-Бишр, сэр.

— Как раз по пути. Хотите, подвезу?

Адъютанта пересадили на переднее сиденье к шоферу. Гай уселся рядом с главнокомандующим. Машина очень быстро подкатила к воротам лагеря. Гай собрался выходить.

— Сидите, сидите, я довезу вас до места, — остановил его главнокомандующий.

В этот день караульную службу у ворот несли каталонские эмигранты. Небритые, со свирепыми лицами, они столпились вокруг большого автомобиля и тыкали дулами автоматов в открытые окна машины. Затем, убедившись, что в ней сидят их временные союзники, они расступились, распахнули ворота и в знак приветствия подняли вверх сжатые в кулак руки.

Начальник штаба бригады покуривал, развалившись в шезлонге у откинутой полы своей палатки. Распознав флажок проезжавшего автомобиля, он вскочил как ужаленный, ринулся к зеркалу, застегнулся на все пуговицы, собрался с духом, надел тропический шлем, вооружился стеком и припустился бегом по той самой песчаной площади, на которой утром Гай муштровал свое отделение. Автомобиль важной персоны уже удалялся. Навстречу майору шагал Гай с путеводителем под мышкой.

— А, Краучбек, это вы. Наконец-то! А мне показалось, что эта машина главнокомандующего.

— Да, это была она.

— А зачем она сюда попала?

— Меня подвозила.

— Водитель не имел права ехать с флажком главнокомандующего, если главнокомандующего не было в машине. Вам следовало бы знать это.

— Но он был в машине.

Хаунд измерил Гая строгим взглядом:

— Вы случайно не пытаетесь морочить мне голову, Краучбек?

— Я никогда не осмелился бы. Главнокомандующий поручил мне принести его извинения полковнику. Он хотел остановиться здесь, но вынужден спешить в Каир.

— Кто сегодня несет караул?

— Испанцы.

— О господи! Они хоть построились как полагается?

— Нет.

— О боже!

Хаунд стоял в нерешительности, терзаемый противоречивыми чувствами — спесью и любопытством. Любопытство победило.

— Что он сказал?

— Он читал стихи.

— И больше ничего?

— Мы разговаривали о проблемах нехватки судов, — ответил Гай. — Это чрезвычайно беспокоит его.

Начальник штаба повернулся и пошел прочь.

— Между прочим, — добавил Гай, — сегодня я, по-видимому, обнаружил в церкви вражеского агента.

— Исключительно забавно! — бросил Хаунд через плечо.

Великая суббота в Мэтчете. Мистер Краучбек разговелся после великого поста. В дни поста он, как обычно, отказывался от табака и вина. В предшествовавшие недели он получил от своего поставщика вин две посылки, значительно уменьшившиеся в результате воровства на железной дороге, однако несколько бутылок все же уцелело. За вторым завтраком мистер Краучбек выпил пинту бургундского. Он предпочел бы выпить что-нибудь другое, но, так как поставщик прислал ему бургундское, он и это выпил с благодарностью. После завтрака мистер Краучбек набил трубку. Теперь, когда он лишился гостиной, ему приходилось курить на первом этаже. В этот день, казалось, было достаточно тепло, чтобы посидеть на воздухе. В закрытом от ветра уголке повыше пляжа, размышляя о начавшейся с этого утра новой жизни, он закурил свою первую пасхальную трубку.