Николай ВНУКОВ
      ЭНТОМОПТЕР
      1. Проба
      Хуже всего дело обстояло с трубками. Правда, на Подгорной улице жил Яшка Баглай, одноногий мальчишка страшной силы. Он нигде не учился, дружил только со взрослыми, и у него всегда можно было достать резину для рогаток, настоящий порох и эти самые трубки. Только за все нужно было Баглаю платить. Меняться он ни за что не соглашался. А у нас никогда не было денег. Нам не давали родители. Поэтому трубки мы доставали другими путями. Но эти пути были ненадежны, и трубки, которые попадали нам в руки, были тоже ненадежны: или слишком тонкие, или из какого-то хрупкого металла. Они быстро засорялись или лопались, когда молотком надо было сплющить конец, и ничего путного из них, конечно, не получалось.
      Только Юрка Блинов раздобыл где-то отличную медную трубку толщиной с указательный палец. И у него все получилось, как надо.
      Сначала он расплющил один конец трубки и загнул его под прямым углом. Потом для надежности он залил этот конец трубки внутри у загиба свинцом. Слева от загнутого конца просверлил крохотное отверстие для затравки. Рукоятку выточил из дубового корневища. Трубку уложил в специально выдолбленный желобок, а загнутый хвост врезал в рукоять для упора. Затем толстой медной проволокой, наматывая ее виток к витку, намертво притянул трубку к рукоятке.
      Мы видели подобные пистолеты в нашем краеведческом музее. Порох в них насыпался горстью, забивался бумажный пыж, горстью же отмеривалась дробь, и все снова крепко-накрепко запыживалось. Грохот, наверное, получался, как от охотничьего ружья. И руку, наверное, так подбрасывало вверх, будто ее с размаху ударяли снизу. Это были тяжелые дуэльные или боевые пистолеты, и делались они парами, на заказ, известными в то время оружейными мастерами, и хранились они в дорогих деревянных футлярах, обтянутых кожей снаружи и выложенных бархатом изнутри.
      То, что получалось у нас, запросто называлось самопалами. Били эти самые самопалы дробью или мелкими камешками шагов на десять-пятнадцать и хранились в тайниках под крыльцом, или в сараях, или на чердаках, чтобы не нашли родители.
      В воскресенье на Юркином дворе мы осматривали новенький самопал. Он весил не меньше килограмма и длиной был около тридцати сантиметров. Но рукоятка так удобно сидела в кулаке, что веса почти не чувствовалось.
      - Да-а... это штука! - с завистью сказал я, прицеливаясь в забор. Зарядить бы его настоящим порохом...
      Борька Линевский подкинул самопал на ладони, заглянул в медное дуло и покачал головой.
      - Нельзя порохом. Разорвет.
      - Почему?
      - Потому. Смотрите. - Борька показал на чуть заметную трещину у загиба трубки. - Вот здесь он лопнет.
      - Дай сюда, - сказал Блин, отбирая у Борьки самопал. - Там вот настолько свинцом залито, - показал он пальцами. - А это не трещина, а просто вмятина. Понимать надо.
      - Ну-ка, покажь! - И самопал перекочевал к Тошке Федорову.
      - Ничего не разорвет. Такую трубку чтобы разорвало? Чепуха это, - сказал Тошка. - В нее две коробки спичек засадить можно, и ничего не разорвет. Да если бы у меня такая трубка...
      - Сейчас мы его попробуем, - сказал Блин, засунул самопал за пазуху, и мы отправились в Затишье.
      Место постоянных наших сборов находилось на самом краю города, за огромным желтым зданием педагогического института в глубоком овраге, вырытом речкой Шалушкой.
      Вернее, это была даже не речка, а ручей, который журчал на дне десятиметрового глинистого ущелья. Склоны ущелья сплошь заросли колючим тёрном и боярышником, и спуститься к воде можно только тайными мальчишескими тропками.
      От края оврага до самого Затишья, где был пединститут, тянулись огороды, а правее, у дороги на поселок Кенже, за полуразрушенной оградой, белели кресты кладбища.
      Спустишься на дно оврага - и будто никогда на свете не было города, будто попал ты в тропические джунгли, кругом только кусты, ветви которых переплелись между собой, да над головой бледное от жары небо.
      Рассказывали, что в овраге водится много змей. Но, честное слово, мы никогда ни одной не видели. Лягушек там было полно, это верно, и под вечер они орали так, что глушили человеческий голос. А вот змей не было.
      Мы спустились к самому ручью, в то место, где кусты росли не так густо, и Борька установил на глинистой круче мишень - фанерину с несколькими нарисованными углем кругами, а Блин начал заряжать самопал. Он достал из кармана пузырек с черным порошком, комок ваты и спичечную коробку с дробью.
      - Порох? - вцепился Борька в пузырек с порошком. - Где достал?
      - Убери руки! - сказал Блин. - Где взял, там уже нет. Он зажал самопал между коленями, стволом вверх, потом зубами вытащил из пузырька пробку и всыпал в ствол сразу чуть ли не половину пороха.
      - Ты что, сдурел? - сказал Борька. - Надо чуть-чуть. Это же "Сокол", настоящий охотничий!
      - Без тебя знаю! Не из таких стрелял, будь уверен! - сказал Блин, забивая в ствол толстым гвоздем вату.
      Мы знали, что когда Блин в чем-нибудь уверен, спорить с ним так же бесполезно, как, например, с телеграфным столбом.
      По-моему, и дроби он тоже всыпал многовато. Я никогда не решился бы выстрелить таким зарядом. Но Блин ничего не боялся.
      - Крепче запыживать надо, тогда полный порядок. И жахнет тогда - будь уверен! А утрамбуешь порох кое-как - он только пшикнет, и все...
      Он сунул коробку с дробью в карман и встал. Самопал отсвечивал тусклой медью в его руке. Мы столпились за спиной Юрки. А он вставил в специальные проволочные дужки затравочную спичку, взглянул на нас, на кусты, на мишень на том берегу ручья и, вытянув руку, прицелился.
      Борька Линевский, стоявший рядом со мной, на всякий случай прикрыл лицо ладонью и выглядывал из-под нее одним глазом. Я отошел немного в сторону - не оттого, что мне было страшно, а чтобы не так сильно оглушило. Тошка Федоров встал прямо за Юркой и, приоткрыв рот, как зачарованный глядел на неподвижный ствол самопала.
      Юрка прицелился, отвернулся для безопасности и чиркнул коробком по затравочной спичке.
      Страшный грохот рванулся вверх и вдоль по оврагу. Юрка исчез в облаке белого дыма. В нос мне ударило едким запахом серы, и лицо опалило горячей волной. Вслед за этим я перестал слышать. Уши заткнуло плотной тишиной.
      Первым опомнился Тошка. Он перемахнул через ручей и бросился к мишени. Он выдернул фанерину из земли, поднял ее над головой и что-то заорал. Вся середина мишени была вырвана, будто через нее пролетело пушечное ядро. Мы посмотрели на Юрку.
      Блин сидел на корточках, крепко зажмурив глаза и зажимая под мышкой левой руки правую ладонь.
      - Попал! Есть! В самую середину! - подбежал к нему Тошка, но Юрка продолжал сидеть не открывая глаз. И вдруг я увидел, что на левом боку на рубашке у него расползается яркое алое пятно.
      - Кровь! Ребята, смотрите, кровь!
      - Юра... ты что? - тронул его за плечо Борька Линевский. - Оцарапало, да?
      Юрка ничего не ответил, только сжался сильнее и прикусил зубами нижнюю губу.
      - В бок ему стукнуло, не видишь, что ли? - сказал Тошка.
      - Юра, тебе в бок попало, да? - снова спросил Борька.
      - Нет... р-р-рука... - сквозь зубы выдавил Юрка.
      - Покажи!
      - Отстаньте... - прошептал Юрка.
      - Вот чудак! - сказал Борька. - Может, тебе не стукнуло, а просто осушило.
      - Ос-сушило... - сказал Блин, открывая глаза и жалобно глядя на нас. Мне, наверное... палец... оторвало...
      - А ну, покажи! - решительно приказал Борька. - Чего боишься? Девчонка ты, что ли? Покажи!
      Юрка помедлил немного, потом приподнял локоть и вынул правую руку из-под мышки.
      Даже Тошка, который в прошлом году рубанул себе по ноге топором, и тот прошептал:
      - Ух, ты-ы-ы...
      Сверху, у кисти, рука была черная, будто закопченная, и с нее в некоторых местах слезла кожа, а пальцы будто окунули в кровь, и с них часто-часто капало.
      - В больницу надо, - решительно сказал Борька.
      Но Юрка снова сунул ладонь под мышку и замотал головой:
      - Нет! В больницу я не пойду!
      - Вот чудак! Понимаешь, йодом надо залить, а то заражение будет.
      - Нет! Йодом не надо! - сказал Блин. - Надо только промыть, а йодом не надо! Потому что не сильно стукнуло... Только крови много, вот и кажется, будто сильно.
      - Ну ладно, - сказал Борька. - Ребята, у кого есть чистый носовой платок?
      Платка ни у кого не оказалось. В карманах у нас было что угодно, только не платки.
      - Тогда надо домой.
      - Нет! - сказал Юрка. - Домой мне нельзя. Дома знаешь что будет?
      - Двигаем ко мне. Я ближе всех отсюда живу, и моя мать никогда не ругается, и у меня бинт есть, - сказал Тошка.
      - Твоя мать не ругается? - воскликнул Борька. - Вот придумал! Уж если кто ругается, то...
      - За это она никогда не ругается. Наоборот, она даже сама перевяжет. Она это здорово умеет, ни капельки не больно. Ты еще не знаешь про нее, а болтаешь... Да, может, ее и дома сейчас нет...
      Наконец мы уговорили Юрку.
      - А самопал где? - спохватился Тошка.
      - Ну его к бесу, - сказал Юрка. - Валяется где-нибудь в кустах.
      Видно, ранен он был не на шутку, потому что в другое время так никогда не сказал бы.
      - Идите, ребята, я сейчас! - крикнул Тошка.
      Мы начали подниматься наверх.
      Юрка шел впереди.
      Кровавое пятно на его рубашке расползлось из-под мышки до самого пояса. Борька накинул ему на плечи свой пиджак, чтобы ничего не было видно.
      Наверху, где начинались огороды, нас нагнал Тошка.
      - Нашел, - сказал он, тяжело дыша. - Его аж на тот берег отбросило. Смотрите, как развернуло.
      От чудесного самопала осталась расщепленная рукоятка, на которой на обрывках проволоки держался задний конец трубки. Передняя же часть ствола лопнула и развернулась зазубренным медным цветком. Сизый, кисло пахнущий налет покрывал его изнутри.
      - Эх! - вздохнул Тошка. - Пороха надо было поменьше. И пыжи ты, наверное, засадил очень туго.
      - Дай сюда, - сказал Юрка.
      Неловко, левой рукой он взял остатки самопала и не глядя швырнул в овраг. Деревяшка затухала по кустам и где-то внизу шлепнулась на землю.
      2. Это кончилось так
      Мы шли напрямик через кукурузные заросли. Лицо у Юрки стало желтым, на лбу выступили крупные капли пота.
      - Больно? - спросил Борька.
      Юрка помотал головой.
      Но ему, наверное, было очень больно, потому что однажды он не выдержал и застонал.
      Наконец мы добрались до последних домов по Баксанской улице. Прохожих не было видно. Только из окна дома номер шестьдесят семь выглядывал Инженер. Неизвестно, кто его так назвал. Это был странный человек. Когда бы я ни шел к Тошке, в любое время дня Инженер сидел у окна и либо смотрел на улицу, либо, опустив голову, что-то разглядывал у себя на коленях. Он сидел в кресле с высокой спинкой, всегда в одном и том же положении, и если видел ребят, улыбался им. Но ребята всегда старались побыстрее проскочить мимо его окна, потому что казалось, за всем он подглядывает и все ему нужно знать.
      И только когда на улице совсем смеркалось, когда в темноте невозможно было разглядеть лицо человека, голова Инженера исчезала в глубине комнаты.
      Чем он занимался, почему целыми днями сидел у окна, - никто из нас не знал. Мы только слышали, что он тяжело болен.
      Миновать дом Инженера мы никак не могли. Мы обязательно должны были пройти мимо его окон, иначе пришлось бы делать большой крюк.
      Когда мы появились на улице, Инженер сразу заметил нас и улыбнулся. Мы прошли мимо. Сейчас нам было не до улыбок. И тогда он нас окликнул.
      Мы остановились.
      Инженер, облокотившись о подоконник, смотрел на нас.
      - Мне нужно с вами поговорить, ребята, - сказал он.
      - Нам некогда, - сказал Борька Линевский. - Понимаете, мы никак не можем... Мы очень торопимся.
      - Вижу, - сказал Инженер. - И все-таки подождите. Подойдите сюда.
      Мы подошли к окну.
      Инженер быстро оглядел нас и остановил взгляд на Юрке, лицо которого было серым от боли.
      - Что у тебя с рукой? - спросил Инженер.
      Юрка ничего не ответил и отвернулся.
      - Что у него с рукой?
      - Так... ничего... Царапина, - сказал Тошка.
      Инженер еще раз взглянул на Юрку.
      - Калитка во двор открывается изнутри, там щеколда. А дверь в дом не заперта. Идите ко мне в комнату. Быстро!
      Это было сказано таким тоном, что отказаться было нельзя.
      Через минуту мы вошли в комнату Инженера.
      Он сидел, откинувшись на высокую спинку кресла, у которого вместо ножек были колеса с резиновыми шинами. И тогда мы поняли, почему он все время сидит у окна и смотрит, как по улице ходят люди, проезжают машины и бегают мальчишки.
      - Что стали у порога? Проходите! А ты иди сюда, ближе, - кивнул он Юрке. Дайте ему стул. Вот так. Садись. Что у тебя с рукой?
      - Не знаю, - сказал Юрка. - Немного обожгло... оцарапало.
      - Вот ты! - показал Инженер на меня. - Открой нижний ящик стола. Там справа аптечка.
      Я выдвинул самый нижний ящик письменного стола, стоявшего в простенке между окнами, и действительно, там оказалась голубая коробка с красным крестом на крышке. Я положил ее на колени Инженеру.
      - Руку! - приказал Инженер Юрке. - Ну! Быстро!
      Юрка прикусил нижнюю губу, весь сморщился и выпростал руку из-под мышки.
      - Да... здорово тебя угораздило... - сказал Инженер, осматривая Юркину ладонь. - Что он, взорвался прямо в руке?
      - Кто взорвался в руке? Ничего у меня не взрывалось! - пробормотал Юрка.
      - А чем, по-твоему, можно так ранить руку? Ну, скажи, чем? Лучше молчи. Я все эти игрушки отлично знаю - и ключи, и болты, и самопалы... Сначала блеск, огонь, дым, грохот! Красота! Все кругом умирают от зависти... А потом, в один прекрасный день, вроде сегодняшнего, - фук! - и, смотришь, нет пальца или двух, а то еще хуже - нет глаз!.. А это, поверь мне, всегда так кончается. Всегда. Слышишь?.. У тебя он еще удачно взорвался...
      Разговаривая так, Инженер обтер кровь с руки ватой, и мы увидели побуревший и как бы лопнувший изнутри Юркин указательный палец. Кровь из него уже не шла, а только чуть-чуть сочилась, но края раны так сильно опухли, что палец был раза в два толще других пальцев на руке.
      - А теперь потерпи несколько секунд, - сказал Инженер и, смочив большой кусок марли йодом, быстро обернул им палец.
      Юрка закрыл глаза и побелел, как бумага, но руку не отдернул.
      - Вот и все, - сказал Инженер, перебинтовывая руку. - Ты молодец. У тебя сильный характер. Проходит боль?
      - Проходит, - сказал Юрка. - Спасибо.
      Инженер завязал концы бинта двойным узелком, положил аптечку на стол и повернулся к нам.
      - Что же вы стоите, вольные стрелки? Садитесь, - показал он на стулья. Садитесь и давайте поговорим.
      Мы сели.
      Мы плохо соображали, что происходит.
      Все шло не так, как должно было идти.
      Сейчас каждый нормальный человек должен был ругать нас напропалую, называть хулиганами, галахами и шпаной и грозить милицией и самыми страшными родительскими карами.
      А вместо этого мы сидели против бледного человека, похожего на худенького мальчика, который полулежал в кресле на колесах и, улыбаясь, смотрел на нас.
      Он ждал, что мы скажем.
      Но мы молчали. Нам не о чем было говорить.
      Теперь, когда с Юркиной рукой все было в порядке, мы смогли оглядеться.
      Мы были поражены видом комнаты, в которую попали.
      Кругом были стрекозы.
      Кругом было столько стрекоз, сколько мы за один раз никогда в жизни не видели.
      Их слюдяные крылья поблескивали на картонных щитах, развешанных по стенам. Их суставчатые тела, серые и зеленые, проколотые длинными булавками, рядами стояли на сосновых дощечках на полке. На письменном столе, на белом бумажном листе, кучкой лежали оторванные крылья. Рядом валялись стрекозиные головы с выпуклыми, светящимися изнутри глазами. Обезглавленными туловищами доверху была наполнена коробка из-под папирос.
      Здесь были собраны гигантские лесные стрекозы, которые во время полета трещат, как вертолеты, и бесшумные синекрылки, которые порхают, как бабочки, над тихими заводями. И еще были тоненькие, как булавочки, стрекозы, с крыльями, почти невидимыми, и стрекозы с такими широкими рыжеватыми крыльями, каких я в наших местах никогда не встречал. Кроме того, на письменном столе лежало множество разных вещей: наборы швейных иголок в бумажных конвертиках, пинцет с тонкими, как шило, концами, аптечные весы с маленькими пластмассовыми чашечками и набор крохотных гирек в деревянном футляре. Я заметил еще разобранный часовой механизм, сверток капроновой лески, обломки бритвенных лезвий и катушки с разноцветными нитками.
      Инженер приподнялся на своем кресле и сказал:
      - Меня зовут Владимиром Августовичем. А вас? Как зовут вас?
      Мы назвали себя.
      - Вы живете здесь, на Баксанской?
      - Нет, - сказал Тошка, - только я живу здесь, на Степной. А они, - он кивнул на нас, - в разных местах. Они приходят сюда ко мне.
      - Вот почему я вас так редко видел, - сказал Инженер. - Всего два-три раза. Теперь понятно. А в каких классах вы учитесь?
      - Мы все в одном классе, в седьмом, - сказал Борька Линевский.
      - Вот как? А я думал, что в пятом.
      - Почему в пятом? - насупился Тошка.
      - Потому что вы забавляетесь игрушками для пятиклассников, - он показал на Юркину руку. - В седьмом классе люди умнее.
      Юрка покраснел и опустил голову. Мне тоже стало не по себе. "Вот оно, начинается! - подумал я. - Сейчас он нас понесет..."
      - Но даже нынешние пятиклассники не станут возиться с такой примитивной штукой, как самопал. Это техника на уровне средних веков. А у нас сейчас атомный век.
      - Так что, нам атомные пистолеты изобретать, что ли? - пробормотал Юрка.
      - Почему обязательно пистолеты? - сказал Инженер.
      Мы переглянулись. Действительно, почему пистолеты? Может быть, потому, что их всегда мастерят мальчишки, так же, как девчонки всегда играют в куклы?
      - Настоящего пистолета вам все равно никогда не смастерить. Для этого нужны станки, а не напильники. Тем более вам никогда не изготовить патроны для настоящего пистолета. А самопалы... Скажите, очень интересно стрелять из самопала?
      - Конечно, интересно! - сказал Тошка. - Если бы неинтересно, то не стреляли бы.
      - Это очень нехороший интерес, - сказал Инженер. - Это интерес риска. Когда вы рискуете, вы ничего не знаете точно. "Авось выстрелит...", "авось не взорвется...", "авось попаду в мишень..." Даже средневековые инженеры никогда не стали бы так рисковать. Может быть, только алхимики... Эти, действительно, работали на сплошные "авось"... Хотя тоже не все, а самые глупые из них.
      - Мы не алхимики, - сказал Тошка.
      Инженер не обратил на него внимания.
      - И есть другой интерес, - продолжал он. - Интерес опыта. Интерес, которым движется вся наука. Наука не может рисковать, это ей слишком дорого обходится. Да ей и не нужен риск. У нее есть расчет. Сначала вы можете прикинуть, что и как, а потом поставить опыт, проверить свой расчет.
      - У нас тоже был опыт... - сказал Тошка.
      Инженер удивленно поднял брови.
      - Опыт? - переспросил он. - А во имя чего вы ставили этот опыт? Чего вы хотели добиться?
      - Мы хотели... - сказал Тошка и запнулся.
      - Ладно, молчи, - вдруг сказал Блин. - Хотели, хотели... Ничего мы не хотели. Просто стреляли и ни о чем не думали...
      - Резонно, - сказал Инженер.
      Перехватывая руками ободья колес, он ловко развернул свое кресло и подъехал к письменному столу. Выдвинув средний ящик, он достал из него белую продолговатую коробочку и протянул ее мне.
      - Ну-ка, скажи, что это такое?
      Только младенец мог ошибиться.
      - Карманный приемник, конечно, - сказал я.
      - Попробуй включить.
      Я быстро нашел рубчатое колесико настройки, слегка выступающее из узкой щели корпуса, и повернул его по часовой стрелке. Внутри коробки чуть слышно щелкнул выключатель. Я продолжал поворачивать колесико до тех пор, пока из невидимого динамика не послышалось: "...Прикумского района досрочно готовить технику к уборке нового урожая. Уже сейчас механизаторы начали ремонтировать жнейки и механические грабли..."
      - Нравится? - спросил Инженер.
      - Еще бы! - сказал я.
      - Давай сюда. А как ты думаешь, что это такое? - И в руках у меня оказалась коробочка из зеленой пластмассы, величиной чуть больше спичечного коробка. Только никаких щелей и никаких колесиков на ней не было, и кнопок тоже не было. Два небольших отверстия в одной из стенок, - вот все, что на ней было.
      - Догадался? - спросил Инженер.
      - Нет.
      - Посмотри хорошенько.
      Я попытался открыть коробочку.
      - Не надо, - сказал Инженер, - подожди.
      И вдруг коробочка ожила. Она слегка вздрогнула в моей руке, и мужской голос произнес: "...ожидается солнечная погода. Температура двенадцать пятнадцать градусов тепла..."
      - Тоже приемник? - удивился я. - А как он включился? Я ничего не нажимал.
      - Термореле, - сказал Инженер. - Настроено на двадцать пять градусов. Включается от теплоты человеческого тела. Оно под самой крышкой. Ты нагрел пальцами пластмассу, оно и включило питание. Только это не приемник, а радиоточка на одну станцию.
      - Здорово! - воскликнул я.
      Радиоточка пошла по рукам. Сработана она была отлично, не придерешься. Мы только вздыхали и переглядывались.
      - А какая польза от такого включения? - спросил вдруг Борька Линевский. Пока в руках держишь - работает, поставил на стол - выключилась.
      - Чудесно! - сказал Инженер. - Вот вопрос, которого я ждал. Нет никакой пользы от такого включения.
      - Тогда для чего вы ее делали?
      Инженер прищурил глаза и хитро посмотрел на нас.
      - Для того, чтобы удивлять незнакомых.
      - Удивлять? Стоило возиться! - воскликнул Борька. - Времени-то здесь сколько потрачено!
      - Верно, - сказал Инженер, - времени потрачено много. Хорошо рассчитано, умно смонтировано, и все без пользы. Можно сказать - опыт, неизвестно для чего поставленный. Впрочем, это легко изменить: просто вместо теплового реле поставить кнопочный выключатель, и все будет, как надо. А вот результат вашего опыта мог оказаться непоправимым. Новый палец к руке не приставишь...
      Мы молчали.
      Потом Тошка спросил:
      - Это правда... что вы инженер?
      Владимир Августович улыбнулся и покачал головой.
      - Нет, неправда. Я самый обыкновенный монтажник. Электромонтажник. Знаете, что это такое?
      - Примерно, - сказал Борька Линевский.
      - Ювелирная была работа, как у часовщика. Собирал я амперметры и вольтметры для особо точных измерений. Работал до тех пор, пока вот... - И он посмотрел на свои неподвижные ноги на подножке кресла.
      - Авария, да? - шепотом спросил Тошка.
      - Авария. Вот здесь, - показал он на позвоночник. - Теперь сижу, собираю приемники. Третий год.
      - А стрекозы зачем? - не выдержал я.
      - Стрекозы? - Инженер взглянул на картонные щиты на стенах. - Это очень интересные насекомые. Пожалуй, самые интересные на земном шаре. Когда-нибудь я вам расскажу о них.
      - Зачем когда-нибудь? Расскажите сейчас, - попросил Тошка.
      - Нет, - сказал Инженер. - Рассказывать придется много, а сейчас поздно и я устал. Хотите прийти ко мне завтра, в это же время?
      - Конечно, хотим! - воскликнули мы.
      - Договорились! - сказал Инженер. - Только одно условие: не опаздывать!
      Мы встали и начали прощаться.
      - Болит? - спросил Инженер Юрку.
      - Немного жжет.
      - Это хорошо, что жжет. Вот когда дергать начнет, - значит, пошло нагноение. Плохо. Заживать долго будет.
      ... Когда мы проходили мимо окна, Инженер снова сидел на своем обычном месте. Он улыбнулся и помахал нам рукой.
      3. Кто что подумал
      - Вот человек! - сказал Юрка, когда мы отошли от дома. - Мой бы отец не стал долго разговаривать. Отругал бы да поддал хорошенько.
      - А приемничек-то! Красота! - вздохнул Тошка. - Зажмешь в кулаке - и не видно.
      - Классический приемник, - сказал я. - Нам такой ни за что не собрать.
      - Ну, не собрать! - занесся, как всегда, Тошка. - Если бы настоящие инструменты да полупроводники...
      - Не треплись, слушать противно, - сказал Юрка. - Ты когда-нибудь паяльник в руках держал? Ну и замолкни.
      - Что у него с ногами? - спросил Борька.
      - Наверное, паралич, - предположил я. - В таких креслах всегда ездят паралитики.
      - Позвоночник у него больной, вот что, - сказал Тошка.
      - Да, позвоночник - это такая штука... От него все начинается. В детстве спиной обо что-нибудь хорошенько навернешься, вот тебе паралич или горб. Он, наверное, тоже обо что-нибудь...
      - Жалко человека. Я бы двух дней не высидел в комнате.
      - Я, наверное, тоже.
      - А он вот сидит и еще какие приемники собирает! - сказал Юрка, поглаживая бинт на руке.
      - Интересно, для чего ему столько стрекоз? Что он с ними делает? - спросил Тошка.
      - Ловит и крылья рвет, - сказал я, вспомнив письменный стол.
      - Нет, в самом деле?
      - Наверное, он их исследует.
      - Кого, стрекоз-то? Чего там исследовать в стрекозе? Голова, туловище да четыре крыла...
      - Может, он этот самый... ну, которые насекомых изучают...
      - Он же сказал, что он монтажник.
      - Ребята, а как он их ловит, если без ног? - поинтересовался Тошка.
      - Кто-нибудь ему ловит.
      - А про самопалы он правильно сказал. Бессмысленная это штука. Вот научиться бы такие приемники собирать...
      - Приемники, приемники... - сказал Борька. - Купил он вас своими приемниками.
      - А тебе не хотелось бы такой? По совести скажи - не хотелось бы? - сказал Тошка.
      - Хотелось бы. Только все равно не получится.
      - Ну и дурак. Если очень захочешь, всему можно научиться.
      - Вот и учись, - сказал Борька. - Меня радиотехника не интересует.
      - А я не собираюсь всю жизнь из самопалов стрелять.
      - А кто собирается? Кто первый начал? Ну, скажи, кто?
      - Ну, я начал. Не отказываюсь. Я первый самопал сделал. Ну и что?
      - Потому что ты так всегда. Сам начнешь, а потом в кусты.
      - Я?
      - Ты!
      - А ну, скажи еще раз!
      - Что, правда глаза колет? Я-то ни одного самопала не сделал.
      - Конечно! Ты всегда не виноват. Всегда сухим из воды...
      - Хватит, ребята! Теперь все равно, кто первый! - крикнул Юрка.
      Мы замолчали.
      Действительно, теперь было все равно. Спор не имел смысла.
      У начала Степной улицы мы распрощались и разошлись по домам.
      Я шел и думал об Инженере.
      Вот кому должно быть зверски трудно. Три года в этом проклятом кресле на колесах. Три года! Когда мне делали операцию аппендицита, я лежал в больнице всего девять дней. Первые три нужно было лежать только на спине, чтобы не разошелся шов. Уже на вторую ночь у меня так заныли лопатки, будто их выламывали из спины. Медленной болью сводило онемевшие мышцы. Утром я чуть не плакал, просил у сестры, чтобы меня повернули на бок. А тут человек сидьмя сидит тысячу сто дней! И впереди никакой надежды.
      Я вдруг очень отчетливо представил его боль, его беспомощность и его тоску по солнечной широкой земле.
      "Надо будет почаще к нему заходить, - решил я. - Все-таки человеку приятно, когда о нем помнят".
      4. Сила - в двишениц
      - Ф-р-р-р-р! Ф-р-р-р-р!
      Перевернутая вверх брюшком стрекоза отчаянно выгибается, трещит крыльями, цепляется острыми коготками лапок за Борькины пальцы.
      - Стоп! Вот так и держи. Только не жми очень сильно.
      Инженер остроносым пинцетом осторожно разгибает стрекозиную лапку и набрасывает на нее скользящую петлю тончайшей капроновой ниточки. Петля затягивается. Вторая лапка тоже схвачена такой же петлей на другом конце нити. Потом нить прикрепляется к рычагу динамометра, и Владимир Августович командует:
      - Пускай!
      Освобожденная стрекоза стремительно взмывает вверх. Нить натягивается. По циферблату динамометра ползет стрелка.
      Тошка снимает отсчет:
      - Один и девять... два и одна... два и пять... два и семь...
      Стрекоза ходит кругами под потолком. Треск крыльев сливается в ровное сердитое гуденье.
      - Увеличивает обороты, - говорит Борька.
      - Три и одна, - отсчитывает Тошка, - три и три... три и четыре...
      О, как хочется стрекозе вырваться за окно в упругие синие струи ветра! Как тянется она к свету! Но ей уже никуда не вылететь из этой комнаты.
      - Три и пять... три и шесть... еще раз три и пять, три и семь... три и шесть...
      - Вот видите, - говорит Инженер, - стрекоза весит семь десятых грамма, а сила тяги крыльев у нее в среднем три и шесть десятых грамма. Следовательно, абсолютная тяга будет два и девять десятых грамма. Четыре собственных веса! Dinamis mobilis! Ни один из механизмов, созданных человеком, не может соперничать с этой зеленоглазой красавицей! "Красавице" тем временем надоедает кружиться под потолком. Она делает последний рывок и, подсеченная нитью, шлепается на пол. Борька поднимает ее и кладет на стол. Здесь стрекоза попадает в руки Тошке Федорову. Он убивает ее эфиром, снова тщательно взвешивает, потом отрывает крылья и еще раз взвешивает, уже бескрылую. Результаты он сообщает мне. Я записываю их в тетрадь. Туда же, в особую графу, я заношу силу тяги крыльев.
      Мы все заняты, кроме Юрки. Юрка пока наблюдатель. Правая рука у него висит на марлевой перевязи, перекинутой через шею. Палец все-таки нарвал. Юрка терпел два дня, потом, когда в глазах стало зеленеть от боли, не выдержал и пошел в поликлинику. Там ему разрезали нарыв и сказали, что поврежден сустав и что даже когда все заживет, палец будет плохо сгибаться.
      Мы испытываем на динамометре еще двух стрекоз, и наконец Инженер объявляет:
      - На сегодня хватит. Давайте побеседуем.
      Мы быстро приводим в порядок стол и рассаживаемся вокруг кресла на колесах.
      Загадочно улыбаясь, Инженер смотрит на нас и вдруг задает быстрый вопрос: