Энтомоптер

      Мы быстро нашли "пикап" и рядом с ним бесколесный велосипед с прямым дорожным рулем. Рама сохранилась отлично, только в нескольких местах сквозь черный, слегка помутневший лак пробилась красноватая ржавчина. Седло тоже было на месте, но от дождей и росы оно заскорузло и растрескалось и не было ни на что пригодно. Зато руль сиял благородной голубоватой хромировкой, и было удивительно, почему никто из любителей, посещавших эти места, не позарился на него.
      Очистив велосипед от наслоившейся на него грязи, мы забрались в кузов "пикапа" и уселись на откидные сиденья.
      Легкая тишина висела над свалкой. За садами над городом синели горы. Воздух был так прозрачен, что на крутых склонах просматривались мельчайшие трещины и снежные складки. От этого казалось, что до гор не девяносто километров, а самое большее десять.
      Тошка вытащил из-за пазухи четыре яблока.
      - Шамайте, ребята.
      Яблоки были величиной с чайную чашку, желтые, налитые чуть кисловатым прохладным соком. Мякоть таяла во рту с нежным хрустом.
      - Ваши? - спросил Юрка, отгрызая сразу половину яблока.
      - Это ж "бельфлер", - усмехнулся Тошка. - А у нас в саду "бельфлера" отродясь не было.
      - Чьи? - насторожился Борька Линевский.
      - Левицких, - сказал Тошка.
      - Это какой Левицкий, шахматист, да?
      - Шахматист, - кивнул Тошка.
      - Попался бы ты ему, он бы из тебя такой "бельфлер" сделал... - сказал Юрка Блинов.
      - Шиш, - сказал Тошка. - Я такой ход знаю, что никогда не поймает.
      - Откуда ход? - спросил Борька.
      - Из сада Тольки Логунова. Через малинник.
      - Там забора нет, что ли?
      - Нет. Только колючая проволока в два ряда. Нырнешь под нее - и порядок.
      - Сходим, ребята? - сказал Борька. - Сегодня ночью, часиков в двенадцать?
      Гошка отвернулся и начал внимательно разглядывать "фордзон". Юрка потер шрам на пальце и вздохнул.
      - Ну? Кто пойдет? - спросил Борька.
      - Только не я, - сказал Блин. - Мне сегодня вечером никак из дому не смыться. Мы с отцом дрова пилить будем.
      - Я тоже не могу, - сказал Тошка.
      - Боишься?
      - Никто не боится, - криво усмехнулся Тошка. - Только два раза подряд в одно и то же место не ходят. Закон.
      - Закон для трусов, - сказал Борька и посмотрел на меня. - А ты пойдешь?
      - Пойду, - сказал я, хотя мне не особенно хотелось. Я знал, что если приду за полночь домой, то обязательно нарвусь на скандал.
      - Молодец! - сказал Борька.
      Съев Тошкины яблоки, мы вылезли из "пикапа" и потащили велосипедную раму к Владимиру Августовичу.
      - In optima forma!1 - сказал Инженер, осматривая раму. - Старую краску мы с нее снимем. Подшипники ведущей звездочки и педалей переберем и промоем в керосине. Юра, ты говорил, что можешь достать у отца в гараже тавот для смазки. Это реально?
      - Уже достал, - сказал Юрка. - Пол-литровую банку.
      - Принеси, пожалуйста, завтра.
      Мы чистили раму часов до шести. Краску обдирали металлической щеткой, мелкой наждачной шкуркой шлифовали подшипниковые шарики и шайбы, перетерли каждый винт, каждую гайку. Седло Владимир Августович велел выбросить, сказал, что надо купить новое.
      Наконец рама заблестела, как серебряная, а наши руки покрылись царапинами и ссадинами. Инженер сказал, что на сегодня хватит. Юрка Блинов ушел домой, а я и Борька Линевский отправились к Тошке.
      У нас на юге быстро темнеет. Едва только солнце опустится за горы, на город падают синие сумерки, которые через полчаса сгущаются в ночь. И если в это время новолуние, темень стоит такая, что в двух шагах не узнаешь родного отца. Мы решили, что не стоит идти домой, а потом топать назад. Лучше пересидеть светлое время у Тошки. И мы сидели и болтали до тех пор, пока за окнами не потемнело так, будто стекла заклеили черной бумагой.
      Наконец Тошка сказал, что пора, и повел нас в дальний конец своего сада. Там, в заборе, мы раздвинули доски и пробрались сначала в сад Тарасовых, где не росло ничего, кроме крыжовника и кислой сливы ткемали, а потом очутились в малиннике Логуновых. Малиновые кусты были такие высокие, что скрывали нас с головой, и такие густые, что мы ободрали не только руки, но даже лица, продираясь сквозь них.
      - Стоп! - тихо сказал Тошка. - Здесь проволока.
      Я пошарил рукой в темноте и нащупал целое проволочное заграждение. И вверху и внизу ладонь натыкалась на острые ржавые колючки.
      - Ты чего врал, что здесь два ряда? - прошептал я Тошке. - Здесь такое накручено...
      - Ничего не врал. Здесь и есть две проволоки. Только они крест-накрест пущены. Вы лезьте, а я приподниму и подержу.
      - Давай с нами? - сказал Борька.
      - Нет. Второй раз обязательно попадешься. Закон.
      - Ну, как хочешь. Где они, эти самые "бельсфлеры" стоят?
      - Один сразу вот здесь, первый. А второй - четвертый в этом ряду, ближе к дому. Чуть что, давайте прямо сюда.
      Он приподнял проволоку, и мы поползли в темноту. Борька сразу нашел первую яблоню и, стараясь не шуршать листьями, полез на нее.
      А мне, как всегда, не везло. Я никак не мог отыскать второй "бельфлер". Я шарил обеими руками в листве, но пальцы натыкались или на абрикосы, жесткие, как грецкие орехи, или на груши, которые тоже еще не поспели и вкусом напоминали траву. Четвертое дерево оказалось не "бельфлером", а сливой. Вероятно, Тошка неправильно сосчитал. Тогда, позабыв о всякой осторожности, я начал переходить от дерева к дереву, но "бельфлера" не было.
      Скоро я перестал соображать, где находится дом Левицких, в какой стороне расположен сад Тольки Логунова и куда нужно бежать в случае опасности.
      Хоть бы Борька зашевелился, что ли.
      Я присел на карточки и прислушался.
      Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Борька будто умер на своем дереве. Где он, справа, слева? А может быть, сзади?
      - Боря! - позвал я громким шепотом. - Ты где? Тишина.
      - Борис! Ты меня слышишь?
      Никакого ответа.
      А может быть, он уже набрал яблок и смылся?
      - Борька!
      - Ты что, спятил? Тише! - зашипел откуда-то сверху Борька, и сразу все стало ясно. Я понял, что делал круг и опять пришел к тому месту, где мы влезли в сад.
      Я снова начал считать деревья. У четвертого поднял руки, нащупал толстую ветку и вдруг мне в ладонь легло тугое прохладное яблоко, да так и осталось там с листком на черешке.
      Да, это был тот самый знаменитый "бельфлер".
      Через мгновенье я удобно сидел на развилке и опускал за пазуху яблоко за яблоком.
      Я не брал первые попавшиеся. Я выбирал самые крупные.
      Скоро у меня оказалось десятка два отборных бельфлеров. Рубашка на животе и с боков оттопырилась. Яблоки холодили тело, поскрипывали, мешали поворачиваться.
      "Еще десяток, и надо сматываться", - подумал я и привстал, чтобы перебраться на развилку повыше.
      И тут очень близко от меня громко скрипнула дверь, в темноте вспыхнул яркий прямоугольник света, и в этом прямоугольнике появился черный силуэт человека.
      Несколько секунд человек всматривался в темноту сада, потом пробормотал что-то и, оставив дверь приоткрытой, направился к той яблоне, на которой сидел я.
      Я как стоял, так и замер в полусогнутом положении, охватив ствол руками. Даже дышать перестал. Проклятый Тошка! Хоть бы сказал, что эта яблоня стоит прямо против черного хода в дом.
      Человек остановился под яблоней, прямо подо мной, вынул из кармана папиросы и закурил. Огонек спички на мгновение выхватил его лицо из темноты, и я чуть не свалился на землю: это был сам Левицкий!
      Все мальчишки города знали Игоря Левицкого. Те, кто играл в шахматы, знали его как двукратного чемпиона города. Те, кто не играл в шахматы, знали, что в саду у Левицкого созревают самые вкусные яблоки и груши. И те и другие знали, что не дай бог попасть в руки к Левицкому.
      ... И зачем я согласился идти с Борькой? Мне почему-то всегда не везло. Когда бы я ни залез в чужой сад, я всегда нарывался на хозяина. Вот и сегодня...
      Левицкий отшвырнул спичку в сторону и уселся под яблоней. Папироса то вспыхивала, то угасала, и ко мне поднимался дым, от которого щекотало в носу.
      Два раза я чуть не чихнул.
      Наконец папироса вспыхнула последний раз, прочертила сверкающую дугу и утонула в темноте. Левицкий откашлялся и затих.
      Я не знаю, сколько прошло времени. Может быть, час, а может быть, два. Правая нога у меня затекла и стала как деревянная. Потом я перестал чувствовать пальцы левой. Скоро от неудобного положения так заныла спина, будто меня палкой ударили по позвоночнику. Больше терпеть было невозможно. Я начал осторожно опускаться на развилку, на которой так удобно устроился вначале. Я почти сел на старое место, как вдруг рубашка на правом боку выскользнула из-под пояса и яблоки, как ядра, посыпались прямо на Левицкого.
      Все дальнейшее произошло со страшной быстротой. Левицкий вскочил и выругался, а я зачем-то полез вверх. Я лез как обезьяна, подтягиваясь с ветки на ветку, до крови ссаживая пальцы.
      Левицкий внизу бушевал.
      Наконец голова моя вынырнула из листвы и я увидел большие мохнатые звезды. Они слегка покачивались.
      Левицкий внизу вдруг замолк.
      И тут одна из веток с протяжным стоном осела под ногами, звезды встали стеной, я схватил руками пустоту и, пробивая спиной листву, тяжело рухнул вниз.
      Удар был так силен, что все кругом полыхнуло белым ослепительным светом.
      Несколько секунд я лежал на боку, ничего не соображая, потом вскочил и бросился наугад вперед.
      Руки уперлись в забор. Я побежал вдоль него, нащупал калитку, отодвинул засов и выскочил на улицу.
      Отбежав подальше, я перевел дух и прислушался.
      Кругом стояла могильная тишина.
      Заправив рубашку в брюки и потуже подтянув ремень, я побежал к Тошке.
      Борька и Тошка уже сидели в укромном месте за будкой рыжего пса Джойки и о чем-то тихо разговаривали. Тошка мигнул фонариком, когда я их окликнул.
      Обида опалила мне щеки. Вот ведь сидят и разговаривают как ни в чем не бывало, а тут человек едва спасся от Левицкого. До сих пор ноги трясутся.
      - Значит, смылся? - сказал я, подходя к Борьке.
      - Смылся, - сказал Борька. - Как он тебя застукал?
      - Как надо, так и застукал, - сказал я. - По всем правилам. Тебе что, ты на дальней яблоне сидел. А я возле самого дома.
      - Это верно, - сказал Борька. - Я на дальней сидел, а ты возле самого дома. Тебя он чем треснул, палкой, да?
      - Ничем. Я сам навернулся. Прямо с вершины. Я не поджимал хвост, как ты.
      - Да, - сказал Борька. - Ты молодец. Ты не поджимал хвост, как я. Ты просто долбанулся с дерева, и порядок. Ты герой.
      - Смеешься, зараза? - сказал я. - Смылся и еще смеешься? Издеваешься, да?
      - Умолкни! - вдруг совсем другим голосом сказал Борька. - Никто над тобой не смеется. Ну-ка, посвети, Тоша.
      Тошка щелкнул фонариком.
      Борька повернулся ко мне спиной, и я увидел, что рубашка его стала похожа на пижаму, одетую задом наперед, и по голой спине от лопаток до пояса тянутся две глубокие рваные царапины, сочащиеся кровью.
      - Это когда я нырнул под проволоку, а он хотел меня вытащить назад за ноги, - объяснил Борька.
      Так вот почему меня никто не преследовал! ..
      7. Теперь или никогда
      Размах крыльев - пять и две десятых метра. Материал - полиэтиленовая пленка на трубчатом дюралюминиевом каркасе. Вес каждого крыла два килограмма триста граммов.
      Частота колебаний - шесть в секунду. Инженер сказал, что это оптимальная частота, то есть самая выгодная при нашей длине крыла. Если крутить педали со скоростью два оборота в секунду, то, делая шесть колебаний, крылья разовьют подъемную силу восемьдесят семь килограммов. Энтомоптер должен весить примерно двадцать пять килограммов. Значит, он сможет поднять в воздух любого из нас. Так выходило по расчетам.
      - А если устанешь крутить педали и крылья перестанут колебаться, что тогда? - спросил осторожный Борька. - Как засвистишь оттеда, из поднебесья... Привет родным!
      - Ты забыл про эффект планирования, - сказал Инженер. - При остановке педалей крылья автоматически примут среднее положение, и машина перейдет на свободный полет. То есть начнет планировать.
      - А вдруг ветром перевернет?..
      - Никогда, - сказал Инженер. - Центр тяжести в любом случае будет лежать ниже плоскости крыльев. Тебя будет только раскачивать.
      - Красота!.. - мечтательно вздохнул Тошка и еще усерднее принялся набивать тавотом подшипник.
      На велосипедной раме мы начали монтировать двигатель, который назывался кулисным. Это был необычный двигатель. Вращение педалей передавалось особым ползункам. Ползунки скользили взад и вперед в специальных планках с прорезями. Эти планки качались из стороны в сторону с такой быстротой, что их почти не было видно. Вот эти-то колебания и передавались тонкими стальными штангами на крылья.
      Оказывается, двигатель был построен уже давно. Инженер работал над ним долгие дни, глядя в окно на мальчишек, играющих на улице. Кое-кого из них он знал, и они выполняли его несложные поручения - выискивали на свалках подходящие железные полосы, покупали сверла взамен сломавшихся, бегали за газетами.
      Инженер вытачивал деталь за деталью, пользуясь самым простым инструментом - десятком напильников разного сечения и маленькой дрелью со сменным патроном. И еще у него были переносные тиски, которые он струбциной крепил к письменному столу. Но самое главное - у него были руки, которые умели делать все.
      Как мы завидовали этим рукам!
      Но когда однажды я сказал, что мы не научимся ничего делать так, как он, Инженер страшно рассердился.
      - Тогда вообще незачем учиться! - сказал он, и на щеках его вспыхнули красные пятна. - Наденьте на себя шкуры, идите в лес, найдите пещеру и высекайте каменные топоры. Хотя... с такими рассуждениями вам и топора-то хорошего не сделать. Вы просто одичаете и опуститесь на четвереньки и забудете человеческую речь! И если вы еще раз заикнетесь об этом - я вас не знаю. Вот так.
      Мы сидели, и нам было очень плохо, и я проклинал себя за то, что брякнул такую глупость.
      Инженер долго не мог успокоиться.
      Наконец он остыл, но целый день разговаривал с нами натянуто, словно нехотя.
      Мы собрали цепную передачу и кривошипный механизм. По всей комнате на газетных листах были разложены детали энтомоптера. Инженер, сидя в кресле, командовал. Борька затягивал гайки крепежных скобок и морщился от боли в спине.
      В дверь постучали.
      - Да, да! - сказал Инженер.
      В комнату вошел Левицкий.
      Я прилип к полу.
      Борька сзади тихо ахнул и уронил гаечный ключ.
      Левицкий хмуро посмотрел на меня из-под косматых черных бровей, будто прожег глазами, потом поднял руку, как для салюта, и сказал:
      - Привет, Володя! Трудишься? Я не помешал?
      Вот это номер! Значит, они знают друг друга?
      - А, Игорь! Здравствуй! - воскликнул Инженер. - Я тебя вчера ждал. Почему не пришел?
      - Не мог, понимаешь, - сказал Левицкий и снова уставился на меня. - В клубе отчетное собрание. Задержался до десяти. Дома тоже концерт. У меня вторую ночь какая-то шпана в саду работает. Сегодня на "бельфлере" такую ветку заломили - страсть. Ведра два яблок. Поймать бы хоть одного паразита... Не яблок жалко, понимаешь, - дерева. Такое дерево изувечили!
      - А ты хоть раз пробовал? - с любопытством спросил Инженер.
      - Что?
      - Ловить этих налетчиков.
      - Конечно пробовал! Поймал вчера, понимаешь. За ноги держал. Только он ушел, негодяй. Полрубашки на проволоке оставил и ушел.
      Левицкий сердито засопел и вынул из кармана папиросу.
      - Разглядеть-то его сумел? - спросил Инженер.
      - Какое!.. - махнул рукой Левицкий. - Разве в такой темноте разглядишь?
      У меня отлегло от сердца. От радости захотелось вскочить, крикнуть что-нибудь веселое, запрыгать на одной ножке.
      Левицкий уселся на стул возле Инженера. Закурил.
      - Но кое-что этот парень подарил мне на память, - сказал он. - Смотри.
      Он вынул из кармана и подбросил на ладони что-то длинное и блестящее.
      У меня воздух остановился в горле.
      Левицкий держал в руке знаменитый Борькин ножик с перламутровой ручкой.
      Я наверняка знал, что второго такого ножа в нашем городе нет. И в магазинах такие тоже не продавались.
      Этот ножик подарил Борьке дядя, моряк-балтиец. Он сам его выковал из лучшей подшипниковой стали. Сам выточил ручку из белого перламутра. Сам сделал гравировку на большом складном лезвии: "Борису в память о Балтике".
      - Ну-ка, покажи, - сказал Инженер и взял у Левицкого нож. - Мне кажется, я узнаю эту штуку.
      Сердце у меня больно сжалось и замерло. Инженер отлично знал этот нож. Борька все время старался держать его на виду из хвастовства.
      Теперь вот нахвастался.
      Что сейчас будет?..
      Левицкий спросил громко:
      - Узнаешь?
      - Подожди, - сказал Инженер, - подожди. Нет. Это не тот. У того была ручка из искусственного перламутра. А здесь... И гравировки на лезвии никакой не было. Да, я ошибся. Возьми.
      Левицкий спрятал нож в карман. Юрка и Тошка застыли у велосипедной рамы. Инженер отвернулся от всех и смотрел в окно.
      - Как насчет шахмат? Может, сыграем партию? - спросил Левицкий.
      - Нет. Извини, - сказал Инженер. - Сегодня я не буду играть. Чувствую себя неважно.
      Левицкий ушел.
      В комнате стало невыносимо тихо.
      Я не мог поднять глаза на Инженера. Я тупо уставился в пол и не знал, что делать. Чувствовал только, что все рушится, летит в какую-то страшную пропасть, и ничего уже не исправить...
      - Заканчивайте, - сказал Инженер деревянным голосом. - Убирайте детали.
      Ползая на коленях по полу, мы начали складывать все в ящик, аккуратно сложили газеты и вынесли в мусорное ведро масляную ветошь.
      - Все, - тихо сказал Юрка.
      - Хорошо, - сказал Инженер. - Можете идти.
      После "можете идти" он добавлял обычно: "Завтра жду часикам к десяти". Но сегодня он не добавил ничего. Он даже не смотрел на нас. Он смотрел в окно.
      Юрка и Тошка двинулись к двери, а Борька дернул меня за руку и зашептал в самое ухо:
      - Я не могу больше. Я скажу, что это мы. Я все расскажу. И сам пойду к Левицкому.
      - Он и так знает. Чего говорить? - прошептал я Борьке.
      - Идите! - повторил Инженер, продолжая смотреть в окно.
      - Надо сказать, - пробормотал Борька. - Обязательно надо. Теперь или никогда...
      Он крепко сжал мою руку и произнес дрожащим голосом:
      - Владимир Августович...
      Инженер, наконец, повернулся к нам и, глядя поверх наших голов на щит со стрекозами, сказал:
      - Не оправдывайтесь! Поздно.
      - Владимир Августович...
      - Убирайтесь к чертовой матери! - закричал вдруг Инженер, и лицо у него побагровело. - Чтобы ноги вашей здесь не было! Слышите? Чтобы ноги вашей здесь больше не было!..
      8. Есть небольшая надежда
      - Хотел бы я знать, когда он кончится, - сказал Борька, глядя в окно.
      По стеклу ползли мутные капли. Серые грустные дома присели вдоль улицы. Прохожих не было видно.
      Четвертый день подряд город поливало дождем. По тротуарам неслись ручьи. В их стремительных потоках кружились окурки, папиросные коробки и тополевые листья.
      Мы сидели у Юрки Блинова. Он единственный в нашей компании имел собственную комнату. В комнате стояли два стула, стол и кровать, покрытая коричневым пушистым одеялом. Над столом висела этажерка с книгами. Книги были спортивные: "Бокс", "Борьба самбо", "Основные стили плавания", "Судейство в футболе". Среди них затесался "Том Сойер" на английском языке. По этой книжке Юрка выучил английский за два месяца.
      По крыше звонко барабанил дождь. Нам было нечем заняться. Тошка предложил было сыграть в подкидного, но на него цыкнули, и он стушевался.
      День тянулся бесконечно и нудно.
      Юрка валялся на кровати, закинув руки за голову. Борька смотрел в окно. Мы с Тошкой зевали за столом.
      - Сейчас бы уже крылья делали, - сказал Юрка мечтательно. - Все из-за тебя, рыжий. Из-за твоего дурацкого ножика.
      - Из-за меня? - Борька Линевский резко обернулся. - Если бы Дятел эти яблоки не достал там, на свалке, ничего не было бы.
      - Значит, на меня все валишь? - сказал Тошка. - Я вас честно предупредил: два раза в одно место не ходят.
      - Чепуха все это, - сказал Борька. - Один раз или десять. Все дело случая. Можно на первом разе засыпаться, а можно и вообще не попасться. Правда, Юра?
      - Я считаю, что вообще не надо попадаться, - сказал Юрка.
      - Правильно, - сказал Борька. - Я тоже считаю так.
      - В конце концов обязательно попадешься, - махнул рукой Тошка. - Как ни крутись.
      - Нет, - сказал Юрка. - Есть способ никогда не попадаться.
      - Какой?
      - Не заскакивать в чужие сады.
      - Э-э!.. - разочарованно протянул Борька. - Тогда жить будет неинтересно.
      - А ты хотел, чтобы сразу все - и яблоки и энтомоптер, да? Правильно говорят - за двумя зайцами погонишься...
      - Хватит! - сказал Борька. - И так тошно.
      - Зато интересно жить! - съехидничал Юрка. Поговорили мы - и опять нечего делать. Даже ссориться неохота.
      А за окном все льет и льет. Кажется, со всех концов земли собрались тучи над нашим городом, навсегда затянули небо, и оно больше никогда не станет голубым и высоким.
      Юрка вдруг сел на кровати.
      - Трубки-то так и остались, ребята, - сказал он.
      - Какие трубки?
      - Которые мне отец из гаража принес. Для крыльев.
      - Покажи! - попросил Тошка.
      Юрка полез под кровать и вытащил на середину комнаты связку алюминиевых трубок. Некоторые были толщиной с карандаш, а некоторые с большой палец. Мягкий серебряный блеск шел от них во все стороны.
      - Ух, красота какая! - воскликнул Тошка.
      - Все диаметры, какие заказал Инженер. От шестнадцати до пяти миллиметров.
      - Куда их теперь? - вздохнул Борька.
      - Пригодятся на что-нибудь, - сказал Тошка. - Можно, например, коробчатого змея сделать. Огромного. Чтобы человека поднял.
      - Иди ты со своим змеем, - уныло сказал Борька.
      Юрка вытянул из связки тонкую трубку, прикинул ее на руке и сделал глубокий выпад, будто шпагой.
      - Я вот что думаю, - сказал он. - Надо отнести их Инженеру. Я обещал? Обещал. Значит, нужно отдать.
      - Вам с Тошкой можно идти, - сказал Борька. - А нам с Колькой...
      - Слушай, - обрадовался Тошка, - идем завтра, да? Принесем трубки, скажем: так, мол, и так, дождик был, не могли раньше... Он скажет: "Ну, давайте, ребята, будем продолжать..." И мы будем продолжать... А потом я скажу: "Эх, жаль, нету Кольки. У нас вместе так здорово получалось..." Потом ты скажешь то же самое про Борьку. И он скажет: "Верно. Плохо без них..."
      - Хватит трепаться! - сказал Борька. - Нам теперь туда ни ногой... Вы идите, работайте, а мы уж как-нибудь...
      * * *
      На другой день дождь почти перестал. Он уже не лил, а оседал на город противным серым туманом.
      Я сидел дома и перелистывал подшивку старых журналов "Вокруг света". Я всегда брался за "Вокруг света", когда мне было скучно. На пожелтевших страницах гнулись под ветром пальмы, к далеким землям шли парусники, европейцы в белых тропических шлемах били из штуцеров крокодилов, шумела незнакомая, полная опасных приключений жизнь.
      Я мог без конца перечитывать рассказы Беляева, Джекобса и Де-Вэр-Стэкпул. Но сегодня даже они казались мне пресными и ненужными.
      Я думал о Юрке и Тошке, которые отправились к Инженеру.
      Они будут достраивать энтомоптер. А мы с Борькой навсегда останемся за бортом. Никогда Инженер не улыбнется нам так, как прежде. Никогда нам не подняться в воздух на чудесном летающем велосипеде. Никогда не увидеть с птичьей высоты наш зеленый город. Никогда не покачаться на синих воздушных струях...
      И каким ветром занесло меня в этот несчастный сад?..
      Инженер был в тысячу раз интереснее, чем охотники в белых тропических шлемах. Охотник убьет десяток крокодилов, продаст шкуры какой-нибудь фирме, изготовляющей женскую обувь, и делать ему больше нечего. Будет сидеть в бунгало под пальмовым навесом и зевать от скуки.
      А Инженер... Наш Инженер знал столько, сколько не знали все охотники мира. Он был настоящим исследователем и говорил такие вещи, которые не умел говорить больше никто.
      - Делайте что угодно! - говорил он. - Стройте вечные двигатели, изобретайте паровые машины и пулеметы. Только побольше думайте о том, что делаете. Знания дают вес, а поступки - блеск. Жаль, что большинство людей умеет только глядеть, а не взвешивать и поступать.
      - Свои способности вы можете узнать, только попытавшись применить их. Иной до конца жизни проходит, так и не узнав, что он - замечательный поэт или музыкант, потому что ни разу не попробовал. Вот отчего у нас так много посредственностей.
      - Чего не понимают, тем не владеют, черт возьми! Почему этот муравей ползет не в правый угол, а в левый? Думайте! Наблюдайте! Голова существует не для модных причесок!
      - Самое высокое счастье - сделать то, чего, по мнению других, вы не можете сделать!
      До Инженера мы не знали таких людей. Никто нами особенно не интересовался. Мы не интересовались тоже, потому что ковыряться в огороде или чинить крышу или забор, чем занимались наши родители по воскресным дням, было делом пустым и мелким.
      ... Трижды проклятые "бельфлеры"...
      Эх, закинуть бы сейчас за спину походный мешок и уйти из города куда глаза глядят. Перебраться через речушку и удариться по Черекской дороге на Бабугент, к Голубым озерам. Построить в укромном месте шалаш из веток орешника и жить отшельником вдали от людей и всяких переживаний. По утрам ловить в озере рыбу и печь картошку в костре, днем уходить высоко в горы, где воздух сух и прозрачен и камни нагреты солнцем, а вечерами спускаться в долину и долго лежать, не засыпая, у шалаша, глядя на звезды, мерцающие в страшной высоте...
      Или махнуть к отцу на Крайний Север.
      Вот так, запросто, в один из дней собрать в небольшой чемодан самое необходимое, последний раз пройти по знакомым улицам, сесть на поезд и укатить навсегда из нашего тихого города.
      ... Поезд бежит все дальше и дальше на восток, и вот, наконец, тот таежный поселок, где работает мой отец. Редкие лиственницы и лысые сопки, и кругом веселые сильные люди в мохнатых меховых унтах. И среди них мой отец, тоже веселый, счастливый. Он кладет мне на плечи тяжелые свои ладони и радостно смотрит в лицо.
      - Приехал? Ну, молодец! Мы здесь такие дела начнем, только держись!..
      Я захлопнул подшивку и повалился на диван.
      В комнате стояла тишина, от которой можно было сойти с ума.
      Нет, нет, нет! Никогда такого не будет! Я знаю это наверняка.
      - Колька! Соколов!
      Меня будто пружиной подбросило. Подлетел к окну. Перед домом на тротуаре стоял Тошка и, как сумасшедший, махал рукой.
      - Полный порядок... - сказал Тошка, задыхаясь, как лошадь. - Быстрее давай... к Инженеру! Мы только пришли... а он сам спросил... почему вас нет. Я значит... сразу к тебе... Двигай! А я - к Борьке...
      - Вместе сбегаем! Я сейчас...
      - Не нужно. Он сказал, чтобы побыстрее!
      Я мигом набросил на плечи куртку, запер квартиру и помчался на Баксанскую.
      В жизни я так не бегал. В глазах темнело, не хватало воздуха.
      У калитки знакомого дома я долго не мог отдышаться. Наконец голова перестала кружиться, и я вошел.
      Все было по-старому. На полу, на газетных листах, лежали детали передающего механизма. Инженер и Юрка разглядывали какие-то чертежи. Они разом подняли головы, когда я отворил дверь, и Инженер сказал так, будто я выходил на минутку во двор:
      - Чудесно. Сегодня начнем выгибать каркас. Разложи пока трубки по диаметрам.
      Вскоре пришли Тошка и Борька, и Инженер снова сказал:
      - Чудесно!
      За каких-нибудь два часа мы собрали передающий механизм, отрегулировали его и поставили на велосипедную раму. Потом Инженер рассказал, как нужно гнуть алюминиевые трубки, чтобы они не пережимались в месте сгиба. Оказывается, с одной стороны трубку нужно закрыть деревянной пробкой, насыпать доверху песком и закрыть такой же пробкой с другой стороны. Теперь можно трубку сгибать как хочешь - она никогда не пережмется.
      Мы принесли со двора ведро песку и начали. Казалось, все шло нормально. Инженер командовал, лавировал на своем кресле между деталями, разложенными на полу, и даже шутил.
      Однако я заметил, что он почти не смотрит в нашу сторону и в разговоре обращается только к Тошке и Юрке.
      Горько мне стало. Значит, для него мы все-таки были не такие, как прежде. И наше мнение для него - ничто. И вообще мы ему нужны, наверное, как рабочая сила. Ему надо поскорее закончить энтомоптер, вот он и послал за нами.
      И еще одно я заметил. Он, который так не любил торопливость, очень торопился. Если у кого что-нибудь не ладилось, он подъезжал, хмурился, показывал, как надо делать, и повторял:
      - Дорога каждая минута, ребята. Нам нельзя терять время на пустяки.
      А раньше он всегда предупреждал нас: "Хорошо делается то, что делается не торопясь. Большая спешка - большие потери".
      Странным мне это показалось. Но скоро я увлекся работой так, что забыл обо всем на свете. Из толстой трубки мы выгнули переднюю кромку крыла, затем из пятимиллиметровок по шаблону согнули нервюры и заднюю кромку. После этого начали паять.
      Инженер достал из письменного стола большой черный пистолет, похожий на парабеллум. Из ствола пистолета торчало толстое медное жало, заточенное на конце лопаточкой, а из рукоятки тянулся длинный голубой шнур.
      - Это ультразвуковой паяльник, - сказал он. - Алюминий нельзя паять обыкновенным, потому что на алюминии на воздухе мгновенно образуется плотная пленка окисла. Припой к окислу не пристает. Ультразвуковой же паяльник непрерывно счищает, сдирает окисную пленку, и на чистый металл сразу же ложится припой, закрывая доступ кислороду. Пайке поддается что надо. Начнем. Антон, включи!