ПЛЕМЯННИЦА

Поначалу стажер подумал, что как-нибудь спонтанно, по нечаянности, воссоздал облик понравившегося ему объекта. Однако, когда он для страховки подал команду на уничтожение искусственной Тани, «тарелка» объявила: «Отказ! Объект натуральный. Подать команду на уничтожение естественного объекта!»

Уничтожать естественный объект Тютюка не собирался. Он провел экспресс-анализ и установил, что эту девушку тоже зовут Таня, отчество у нее Александровна, а фамилия — Хрусталева. По профессии она, однако, вовсе не фотомодель, а литературовед, и доводится племянницей бывшему товарищу, ныне господину Запузырину.

Помимо этого Тютюка узнал, что, кроме Тани и охраны, на даче больше никого нет, если не считать собаки — могучего, но послушного хозяйке сенбернара Джима. А домработница Люся отправилась в город на микроавтобусе с шофером Колей.

Стажер выяснил и то, отчего Таня искусственная была похожа на природную: Дубыга давно пытался предобработать племянницу Запузырина, но ее минусовой потенциал и по сию пору был всего ничего. А вот Ира, та самая подруга, которую Тютюка вынужден был изображать в первый раз, была действительно фотомоделью, действительно увлекалась натуризмом, и отчество у нее было действительно Алексеевна. По фамилии она была Пышкина, и была эта фамилия девичьей. Правда, в данный момент Ира Пышкина находилась аж в самой Калифорнии, где снималась в эротических сценах, дублируя тамошних голливудских звезд. Они с Таней и в самом деле были подругами, но только до окончания средней школы. С тех пор уже лет пять не виделись.

Впрочем, Ира Тютюке была не нужна. У Иры еще до поездки в Голливуд с минус-потенциалом все было в ажуре и имелось восемьсот с чем-то грехотонн, списывать с себя которые она, похоже, не собиралась. А вот реальная Таня представлялась неплохим объектом для предобработки. Вероятно, Дубыга тоже планировал как-то свести их с Котовым по-настоящему, но об этом в памяти «тарелки» никаких данных не было.

Тютюка дал довольно длинный импульс, который прочно вбил в память Тани Хрусталевой все, что составляло историю взаимоотношений Тани искусственной с Котовым. Теперь эта девушка была совершенно убеждена, что это она вчера днем вместе с подругой Ирой загорала на озере, сегодня уже два раза встречалась с Котовым, а сейчас пригласила его к себе домой. Тютюка, правда, едва не допустил промах: дело в том, что ключа от задней калитки у Тани не было. Более того, господин-товарищ Запузырин строго-настрого запретил охране отпускать куда-либо племянницу. Убедить Таню, что это делается для ее же пользы, было нетрудно. Запузырин рассказал о том, что рост преступности по району за прошедший год подскочил вдвое по сравнению с прошлым, кроме того, напомнил ей о похищениях, взятиях заложников, налетах и иных леденящих душу вещах. У Августа Октябревича была прекрасная библиотека, компьютер с игровыми программами, видеомагнитофон, музыкальный центр и много других вещей, которые помогали Тане спокойно переносить комфортабельное заключение. Чекистам, несшим почетную службу по охране дачи и Тани, было строго указано, что при малейшей попытке отвлечься от выполнения боевой задачи и обратить внимание на племянницу их уволят без выходного пособия. Впрочем, об этом можно было не предупреждать, ибо ребята были грамотные, в званиях не ниже капитана, и хорошо знали, что власть, которой пользуется бывший Третий, несколько больше, чем та, которой до него пользовался бывший Первый.

Поэтому, когда Таня Хрусталева направилась по дорожке к задней калитке, бывшие дзержинцы мгновенно засекли это передвижение, а когда она сунула ключ в замок калитки, тут же отреагировали.

— Татьяна Александровна, — вежливо поинтересовался один, появившись у нее за спиной словно из-под земли, — откуда у вас ключик?

— В замке торчал. — Эту версию Тане подсказал Тютюка с помощью мгновенного импульса.

— Отдайте его мне, пожалуйста, — ненавязчиво попросил страж, — эту дверь Август Октябревич открывать не разрешает. Она на случай срочной эвакуации.

Тютюка решил вмешаться, ибо иначе все могло пойти насмарку. Он убедил рыцарей щита и меча, что ключ у Тани находится законно, а Август Октябревич ничего не имеет против того, чтобы в его отсутствие на даче побывал глава малого предприятия «Агат-Богат» господин Котов.

— Заходите, — пригласила Таня скромно дожидавшегося в кустах Котова, — можно!

Проходя в калитку, Котов невольно поежился, когда углядел охранников. Автоматов у них, правда, в дневное время не имелось, но ветровочки, надетые несмотря на жару, явно скрывали подмышечные кобуры, рации и бронежилеты. «Куда меня черт занес!» — с легким ознобом в душе подумал Владислав. Впрочем, охранники, несколько утеплив свои льдистые глаза, пропустили его беспрепятственно.

В этот же самый момент Тютюка сделал одно очень важное открытие. Сделал он его случайно, когда Котов проходил мимо капитальной, под стеклом, теплицы, размещенной в нескольких метрах от забора.

— А я и не знал, что тут, в лесу, такие хоромы! — сказал Владислав. — И ничего, на экологию не влияет?

— Нет, — ответила Таня, — здесь все очень хорошо продумано.

Расторопный Тютюка сразу вспомнил, что грехи по части окружающей среды нынче очень ценятся, и мгновенно провел общую экологическую экспертизу дачи. Да, все было продумано, кроме одного: канализационная труба проходила через водоносный горизонт, из которого питался святой источник. Стоило ей лопнуть — и все запузыринское дерьмо было бы слито в ручей, что прекрасно обезопасило бы его с точки зрения интересов Минус-Астрала. Тютюка хотел было тут же заняться разрывом трубы, но потом решил не разбрасываться и сосредоточиться на предобработке Владислава и Татьяны.

На большой полукруглой веранде, укрывшись в тенечке от солнца, дремал Джим. Он лениво заворчал, чуть приподняв свою большую, как у теленка, голову, поглядел на Котова испытующе, а затем задремал снова.

Поднялись наверх в гостиную. Котов с интересом рассматривал обстановку, казалось прилетевшую вместе с домом из-за океана. Сам он не решался вкладывать столь большие средства в домашнее хозяйство.

— Ваш папа — бизнесмен? — поинтересовался Владислав.

— Нет, это дом моего дяди, я тут сама в гостях. А дядя мой — товарищ Запузырин, наверно, слышали о таком.

— Понятно, — кивнул Котов. Бывшего третьего секретаря он знал.

— А мои родители простые учителя, — продолжала девушка. — Вообще-то я вам наврала, что я фотомодель, это Ира — модель, а я нет. Я филфак окончила по специальности «литературоведение», сейчас в школе преподаю. Русский и литературу.

— Я почему-то сразу не очень вам поверил, — сознался Котов. — Впрочем, вы вообще довольно загадочная личность. Вот я сейчас смотрю на вас и не могу отделаться от мысли, что вижу вас впервые…

— Просто я первый раз привела вас к себе в гости, вы стесняетесь, потому что думаете — я тут хозяйка. А я не хозяйка, я — пленница.

Тютюка сообразил, что какой-то участок в памяти Тани не стыкует привнесенную информацию с ранее имевшейся, и подкорректировал…

— Конечно, выходить и гулять я могу, но дядя очень бережет меня и требует, чтобы я возвращалась домой не позже десяти, пока еще светло.

На самом деле за все время своего пребывания на даче племянница Запузырина ни разу не выходила за забор.

— Хотите сока? — предложила Таня. — Холодный!

— Спасибо, — с церемонностью кивнул Котов. Он ощущал, что тут ему лучше не задерживаться. Ни «мальчики», ни Джим, ни фамилия Запузырин ничего приятного не обещали. Впрочем, Котов был не из самых боязливых. Просто он понимал, что ничего у него тут не получится, испытывал ощущение нищего, приведенного в очень богатый дом, в этакое барское поместье. Должно быть, сказывалась историческая психология. Российский промышленник издревле привык ломать шапку перед барином — вот и весь фокус.

Тютюка ничего не понимал. Отрицательный потенциал Котова катастрофически снижался. Пока Тютюка в панике следил за этим невероятным падением и не мог найти этому объяснения, Котов сказал:

— Знаете, Танечка, мне с вами очень хорошо. Я ощущаю какое-то умиротворение и покой. Спасибо, что разрешили мне проводить вас до дому, но мне пора. Не хочу, чтобы дядя устроил вам допрос с пристрастием.

— Очень хорошо, что вы зашли. Придете завтра?

Таня проводила Котова до калитки; он поцеловал ей руку на прощание, и она заперла за ним Дверцу.

Тютюка лихорадочно вспоминал в это время все, что изучал, но нашел ответ, только когда Котов уже удалился от дачи почти на километр.

«Какой же я дурак! — мысленно взвыл стажер. — Активный плюс! У этой девки активный плюс!» Тютюка очень расстроился. Он совершенно забыл о том, что некоторые реликтовые интеллекты не только сами обладают малым отрицательным потенциалом, но и способны снижать потенциал тех, с кем общаются. А он по дурости и малоопытности непроизвольно воспринимал естественную Таню как полный эквивалент искусственной.

«Объект в зоне ручья!» — внезапно доложила «тарелка», автоматически контролирующая перемещения Котова. «Час от часу не легче!» Тютюка дал команду на перенос к объекту, но «тарелка» объявила: «Отказ! Объект в мощном плюсовом поле! Опасно!»

Когда пылинка оказалась в непосредственной близости от Котова, не влетая, однако, в опасную зону, Тютюка пришел в ужас.

Владислав окунулся в студеную, кристально чистую воду святого ручья, восторженно охнул и выскочил на берег. Это купание срезало с его отрицательного потенциала сразу пять процентов и на целые сутки сделало совершенно непробиваемым для импульсов стажера. Теперь даже пребывание «тарелки» у него в волосах могло плохо кончиться. Совершенно расстроенный Тютюка впал в прострацию, едва сев на ближайшее дерево.

СУТОЛОКИНА ЖДЕТ

Александра Кузьминична явилась на ужин в прекрасном настроении. Она впервые за долгое время ощутила себя женщиной не только в физическом, но и в психологическом смысле. Она вымыла голову и даже накрутилась на бигуди. Припудрилась и подвела брови, подпилила ногти и покрасила их перламутровым лаком — единственным, который взяла с собой. Глянув в зеркало, она ахнула — до того красивой и неотразимой сама себе показалась. Теперь она чувствовала себя вровень даже с девицами из тридцать третьего номера, хотя те годились ей в дочери. Впрочем, она действительно смотрелась неплохо — лет эдак на тридцать пять. Собираясь на ужин, она рассчитывала морально убить Котова, осуществив тем самым маленькую месть за то, что ей пришлось грешить не с ним, а с Зауром Бубуевым. Сутолокина решила держаться холодно и в упор его не видеть, пусть помучается. В том, что Котов догадывается о ее приключении, она не сомневалась — Александра Кузьминична прекрасно слышала, как он выходил из номера после ухода от нее Бубуева. «Этому самовлюбленному болвану надо утереть нос, — рассуждала безжалостная дама. — Думал, что я сама к нему прибегу! Да мне стоило пальцем поманить — и такой импозантный мужчина, как Бубуев, не устоял!»

Чем дальше уходили в историю минуты, которые пережила с кавказцем Сутолокина, тем более прекрасными они ей представлялись. И Заур уже казался воплощением силы, мужества, решимости и красоты, хотя, увидев его впервые, она так совсем не думала. Более того, Сутолокина внутренне млела от предчувствия новых удовольствий, которые может ниспослать ей грядущая ночь, а она была уже не за горами. Ведь Заур обещал прийти! Джигит!

Первое разочарование постигло Сутолокину за ужином. Место Котова пустовало. Сутолокина ела как можно медленнее, малюсенькими кусочками, пила чай микроскопическими глотками, но Котова так и не дождалась. Впрочем, то, что ей не удалось утереть нос «самовлюбленному болвану», лишь чуть-чуть расстроило Александру Кузьминичну. В конце концов, когда-нибудь Котов должен будет появиться и от возмездия за холодность не уйдет. В прекрасном расположении духа, совершенно не ощущая никаких невралгий и иных болячек, Сутолокина отправилась к себе в номер.

Котов опоздал на ужин, потому что после купания в святом источнике долго бродил по вечернему, пронизанному косыми лучами солнца лесу. Совершенно неожиданно он ощутил, что не хочет возвращаться в дом отдыха. Ему не хотелось туда, к людям, которые хотя и вовсе не плохие, быть может даже очень милые и добрые, но все же слишком уж приземленные. К несчастью, — сам Котов понял это только теперь — они и не подозревают, сколько красоты и духовности в окружающем мире. Они видят его какими-то уж очень незрячими глазами, если им ничего не стоит разбить бутылку о ствол сосны или выбросить в траву банку из-под консервов. Они могут равнодушно срубить топором молодую березку, то есть попросту убить живое существо. А сколько жизней вообще губит человек для поддержания своего бренного существования или просто так, зазря, непонятно почему? Комар, муха, таракан, муравей — один щелчок, и жизнь оборвана. Да, комар кусается, муха разносит заразу, таракан обгрызает забытую на столе пищу, муравей лезет в сахар — словом, все они как-то и чем-то досаждают человеку, который считает себя венцом творения и царем природы. Да, чтобы жить, человеку приходится убивать. Даже если стать вегетарианцем, от этого не уйдешь. Ведь сжатые колосья, сорванный плод, даже коровье молоко, ради которого каждое лето до срока скашивают безжалостной сталью душистые травы на усыпанных цветами лугах — все это жизнь, уничтожая которую, человек продлевает свой век. Впрочем, до бесконечности он делать этого не может и сам становится пищей для могильных червей, бактерий, вирусов, микробов и вновь питает растения, произрастающие из почвы…

Котов шел и думал о том, сколько уже раз незаметно для глаза менялся этот лес. Засыхали и падали старые деревья, медленно гнили, превращаясь в труху, выкармливая собой мох, давая пищу подросту, наперегонки тянувшемуся к солнцу. Да, и деревья убивали друг друга. Самая сильная сосна, выбрасывая корни все дальше и глубже, отбирала соки и у своих товарок, соплеменниц, росла быстрее и уносила крону в вышину, заслоняя солнце тем, кто не успевал за ней. Деревья гибли, сражаясь за место под солнцем, и умершие служили для продления жизни других. И так — везде, и так — повсюду, и так — вечно! Закон отрицания отрицаний…

И туг внезапно, тихо, не назойливо, но очень внятно Котов услышал каким-то внутренним слухом: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне».

Да, он читал Евангелие, благо теперь в Москве и иных городах с религиозной литературой проблем не было. Впрочем, христианином Котов себя не сознавал и был убежден твердо, накрепко — Бога нет и быть не может. Просто было интересно познакомиться с мыслями и воззрениями, о которых раньше знал лишь понаслышке.

Конечно, бывший пионер и комсомолец, нынешний технократ и бизнесмен, Котов был очень далек от церкви. Во-первых, на это не было времени, во-вторых, не принимала душа. Священники казались актерами, исполняющими некую пьесу, действуя по много столетий назад придуманному сценарию. У него был один главный ориентир в оценках своих поступков: не нарушать Уголовный кодекс. Это было очень трудно, но Котов не нарушал. Хотя многие вокруг пренебрегали законом и от этого только увеличивали доход. У Котова, если бы он чуть-чуть рискнул, доход мог вырасти не на порядок, а больше. Однако он не переступал запретной черты, хотя иногда испытывал величайший соблазн. Тем не менее, чтобы не нарушать законы, хотя иной раз они, казалось, написаны сущими идиотами, было необходимо иметь в душе не Бога, а милиционера.

Перелистывая страницы Нового Завета, Котов чаще всего приходил к выводу, что это сборник парадоксов, странная смесь многочисленных, противоречащих друг другу взглядов, изложенных людьми, которые сами не понимали толком своего Великого Учителя. Многие мысли ему нравились, они проникали в него и легко уживались с постулатами из диамата. На каждом шагу в Евангелии он видел и закон единства и борьбы противоположностей, и всеобщую взаимосвязь предметов и явлений, и отрицание отрицаний…

Но никогда ему не приходило в голову выучить что-нибудь наизусть, тем не менее цитата всплыла в памяти очень точно. Возможно, она отложилась где-то в подкорке и воспроизвелась сама собой — в нейрофизиологии Владислав ни черта не смыслил. А возможно, внутренний голос, процитировавший Евангелие, принадлежал вовсе не ему…

Котов бродил и бродил по лесу, несколько раз приближаясь к забору дома отдыха, но всякий раз его вновь втягивал в себя этот живой, бессловесный мир, который был во много раз справедливее и чище того, что начинался по другую сторону забора. И лишь когда село солнце, Котов все-таки вернулся, но пошел к озеру, на темный пустынный пляж. В корпусах почти все огни погасли, уже стихла музыка, в тишине слышалось лишь несколько невнятных голосов да изредка всплескивала в озере рыба. Котов разделся и поплыл, наслаждаясь прогретой за день водой, тишиной и звездами, отражавшимися в озере. Впервые за много дней его оставила тревога, не ощущал в себе зла и ненависти — это было прекрасное чувство! На сей раз он доплыл лишь до середины озера и повернул назад. Приятная, не ломающая костей усталость обещала спокойный и безмятежный сон, каким уже и дети-то разучились спать.

Впереди мерцали редкие огоньки спальных корпусов. Тихий плеск воды слышался впереди: кто-то плыл навстречу. Отсветы окон, озаренных тусклыми лампочками, ложились на воду в виде узких красноватых полосок света, и в одной из них Котов углядел торчащую над водой голову. Через несколько минут они встретились.

— Как водичка? — поинтересовался Котов у пловца, не разглядев лица.

— Нормально, — ответила Валя Бубуева, отфыркиваясь. — Теплынь, верно?

Валя после ухода Светозара Трудомировича находилась некоторое время в состоянии шаткого равновесия. С одной стороны, радовало, что Заур не сумел ее придушить, с другой — переполняла злость на директора. «Светик» даже не вылез из сортира! Не появись вовремя бабы, дикий Заур и вправду мог удавить свою бывшую жену. Да еще, сволочь, «Светик» заявил, что, мол, «отношения нужно изменить»! Мало того, он все время лез к ней днем! А у Вали, между прочим, глажки накопилось — чертова уйма! Пришлось дотемна утюгом махать. Хотела лечь спать — но… Конечно, Светозара Трудомировича на работе уже не было — ушел домой, в свой коттедж, к супруге под бок. Танцы давно кончились, весь приличный мужской состав отдыхающих был уже разобран, а неприличный, назюзюкавшись, дрых без задних ног. Правда, в подвале кочегарки еще пел что-то электрик Трофимыч, который соображал вместе с сантехником Гошей и грузчиком Димой. Но поскольку петь они начали еще в восемь вечера, то, скорее всего, толку и от них что от козла молока. Тем более что Трофимыч был ветераном Великой Отечественной войны, а Гоша и Дима редко удерживались на ногах после первых пяти стаканов. Поэтому Валя решила пойти окунуться на озеро. С одной стороны, это должно было остудить ее и успокоить, а с другой — чем черт не шутит, вдруг мужик попадется?

Вот почему, когда «мужик», то есть Котов, действительно попался, Валя решила изменить направление своего заплыва и легла на параллельный курс.

— А я вас знаю, — сказала горничная, — вы у меня на этаже живете.

— Я вас тоже узнал, — ответил Котов, — вы мне ключи от номера выдавали…

— Верно! Вы так далеко плаваете! Не страшно?

— Нет.

— А русалок не боитесь? Среди них, говорят, симпатичные попадаются. Заманят, а сами возьмут да и утопят.

— Вы ведь тоже далеко заплыли. Вдруг водяной утянет? Они тоже симпатичные бывают…

— Ну, я же местная… А вы отдыхающий, за вас мы отвечаем…

— И вы тоже?

— Конечно, раз вы рядом со мной плывете. Утонете — спросят: «Почему не спасла?»

— Поздно спасать, — усмехнулся Котов, вставая на песчаное дно, — мы уже доплыли.

— Правда. — Валя тоже нащупала дно ногами. — Только из воды выходить не хочется. Тоска на берегу, спать надо ложиться… Не скучно вам одному? Кругом все парами, а вы такой молодой-интересный — и один… Мне вот одной очень-очень скучно.

— Хотите, я вам стихи почитаю? — неожиданно предложил Котов.

— Прямо в воде? — кокетливо удивилась Валя.

— Почему? Можно и на берегу.

Когда вышли из воды, стало прохладно. Валиным могучим телесам в тесном купальнике явно приходилось туго. У нее было с собой махровое полотенце, которое забыл кто-то из предыдущего заезда. Забежав в кабинку, Валя растерлась и набросила халатик. Когда она вернулась, Котов был уже одет и отжимал плавки.

— У вас голова мокрая, — несмело сказала Валя, — можно, я вам ее оботру?

Котов улыбнулся и подставил голову. Валя набросила ему на голову полотенце и очень нежно, с трепетом каким-то стала сушить волосы, стараясь не причинить боли.

— Спасибо, — поблагодарил Владислав, — у вас руки очень нежные… Вы замужем?

— Не-а, — мотнула головой Валя, — одни хлопоты, а жизни нет. А вас я спрашивать не буду. Здесь все, кто по одному приезжает, — холостые.

— Странно, — заметил Котов, — вы ведь очень заботливая женщина по природе. И детей, наверно, любите…

— Не знаю, — хмыкнула Валя. — Если б дети уже готовые продавались, да со всеми принадлежностями… А то рожаешь — мучаешься, потом, пока вырастут, — мучаешься, и под старость, пока сама не помрешь, все с ними мучаешься! Нет, одной лучше.

— Но скучно.

— Вот именно, — с радостью ухватилась за знакомую тему Валя. — Ну как, стихи читать будем или так обойдемся?

— В смысле?

— Ты что, вчера родился? — хихикнула Валя и положила руки Котову на плечи. — Ты ж в номере без соседа… Неужели тебе все объяснять надо?

Они стояли в темноте, и различить лица друг друга было невозможно. От Вали тянуло жаром. Котов положил руки на пышные бедра, легонько скользнул по ним ладонями вверх-вниз. Валя потянулась к нему губами, он поцеловал ее, ущипнув чуть-чуть довольно густой пушок над верхней губой. Он делал это не от похоти, не от желания утолить свою страсть, а от сострадания, от жалости…

— Миленький… — выдохнула Валя и зашарила по Котову руками, жадно, словно боясь, что все это у нее вот-вот отберут. Она, зажмурясь от сознания собственного бесстыдства — вот уж чего никогда раньше не испытывала! — начала энергично и неустанно покрывать лицо Котова поцелуями и с восторгом ощущала на своих щеках ответные прикосновения губ. Как правило, мужики — а у Вали их было, начиная с шестнадцати лет, уже не меньше трех десятков, — дорвавшись до нее, особенно не церемонились. Тискали, мяли, лапали…

Здесь, с Котовым, было что-то иное. Валя, считавшая мужиков «неизбежным злом», неким одноразовым предметом, который следует выбрасывать после употребления, поражалась тому, что этот детина, умеющий, должно быть, ломать кости и сворачивать челюсти своими кулачищами, обращается с ней, тяжелой, толстомясой и грубой, так бережно и нежно, будто она невинная невеста. Каждое его прикосновение, каждое движение рук, губ, вызывало сладкую дрожь. Злой, жадный, алчный жар в Валином теле медленно трансформировался во что-то иное, не менее горячее, но доброе. Ей тоже хотелось быть ласковой, нежной, не рвать, а дарить…

Котов тоже не совсем понимал, что с ним творится. Где-то в глубине души он знал, что его нежность и благоговение предназначены совсем не Вале Бубуевой, случайно вынырнувшей на его пути. Он понимал, что обречен на похмелье, на раскаяние, на беду, ибо в жалости своей зашел очень далеко. Но он понимал и то, что ему придется идти дальше, и еще дальше, чтобы не оскорбить, не обидеть и не ранить прильнувшую к нему человеческую душу. Он был переполнен добротой и нежностью и был счастлив оттого, что мог поделиться ими…

Тютюке надо было приступать к выполнению своих обязанностей, но о Котове пришлось на время забыть. Даже приближаться к нему Тютюка опасался. Он поднял «тарелку» с дерева и перенесся во второй корпус, в комнату Сутолокиной.

Александра Кузьминична по-прежнему ждала, что вот-вот в коридоре послышатся шаги Заура Бубуева. Уже несколько часов она успокаивала себя мыслью, что ее джигит, скорее всего, явится тогда, когда все угомонятся. Она даже не обращала на сей раз внимания на гульбу в номере напротив и на супружеские ворочания за стеной, в номере семейства Пузаковых.

Впрочем, у Пузаковых как раз никаких греховных занятий не было. Набегавшись, долго не мог уняться Кирюша, который успел за день дважды подраться и дважды помириться с новым другом Вовочкой, вырезать деревянные сабли и сломать их во время игры в ниндзя. Марина Ивановна перед сном намазала Кирюше зеленкой сбитые коленки, царапину на попке и ссадину на щеке, которую Кирюша с гордостью объявил индейской татуировкой.

Когда же Кирюша наконец заснул, Марина Ивановна сумела убедить супруга, что ему не следует тормошить ее сейчас, ибо она устала. В результате расстроенный Владимир Николасвич остался со своими проблемами наедине и вышел покурить во двор.

Бухгалтер уселся на скамеечку, закурил и стал было успокаивать свой неожиданно пробудившийся инстинкт, но в это время из кустов, находившихся всего в полусотне метров от Пузакова, послышались сдавленные девичьи смешки, а следом — басовитое урчание мужчины. Что там творилось — Пузаков не видел, но очень хотел бы увидеть, хоть краешком глаза. Из распахнутого окна тридцать третьего номера тоже долетали звуки, будоражащие воображение служителя дебета и кредита.

Он закурил вторую, потом третью. Воздух манил к романтическим приключениям. Слух обострился, и бухгалтер ловил теперь самые дальние шорохи и скрипы, шепоты и шепоточки. Толковал он все звуки на один манер: кто-то с кем-то что-то…

Тютюка тут же ощутил, как отрицательный потенциал Пузакова пополз вверх. Бухгалтера явно тянуло на подвиги, и возможности для предобработки открывались блестящие. Сутолокина несомненно могла в этом помочь, но вот загвоздка — в ее сознании крепко сидел Заур Бубуев. Тютюка долго размышлял и проигрывал на моделях варианты воздействия. Все время дело завершалось изнасилованием либо Сутолокиной, либо, наоборот, Пузакова. Оба варианта, как объяснял Тютюке Дубыга, в зачет не шли, так как Пузаков и Сутолокина оказывались жертвами несчастного случая.

Верный ход он нашел случайно, в тот момент, когда Пузаков уже готов был возвращаться на супружеское ложе. Стажер хотел было сам принять облик Сутолокиной, но случайно дал не ту команду, и короткий импульс заставил Сутолокину вскочить и, набросив халат поверх ночной рубашки, в одних шлепанцах выбежать из корпуса.

Близорукая Сутолокина выскочила без очков. Куда она бежала, ей было неясно, и, более того, она не видела, куда бежала. Грохот, поднятый пробегавшей по этажу сметчицей стройуправления, разбудил Марину Ивановну. Пузакова тоже набросила халат и, встревоженная, спустилась вниз, где обнаружила супруга.

— Вовик, — потрясла она за плечо благоверного, — эта женщина из соседнего номера, она куда побежала?

— Туда куда-то! — Пузаков махнул рукой в сторону, где тьма поглотила Сутолокину.

— По-моему, она чем-то сильно расстроена, — предположила Марина Ивановна. — Боюсь, не сделала бы чего-нибудь с собой. Сколько сейчас самоубийств!

— Ну и что? — с некоторой сонливостью произнес Владимир Николасвич.

— Как это что? — возмутилась Пузакова. — Ее нужно спасать! Будь мужчиной хоть раз в жизни, догони ее! Останови! По-моему, я видела у нее в руках веревку!

Пузаков был воспитан в большом отвращении к скитаниям во тьме. Даже здесь, вдали от города, в ночном мраке можно было нарваться на какую-нибудь теплую компанию — своих же братьев отдыхающих, в конце концов! — и получить по носу. Пузаков никогда не считал, что синяки украшают мужчину. Кроме того, в отличие, скажем, от Котова, он не имел необходимых навыков самозащиты. Пожалуй, именно поэтому его тайная страсть к сексуальным приключениям оставалась нереализованной и отрицательный потенциал бухгалтера болтался на очень низком уровне.

Конечно, если бы Тютюка не вмешался, то Пузаков, попросту отмахнувшись от жены — упреки в малодушии и даже трусости его не волновали, — вернулся бы к себе в номер. Однако стажер вовремя стрельнул в Пузакова импульсом, пробудившим в сердце робкого отца семейства рыцарскую отвагу.

И Владимир Николасвич, неожиданно резко вскочив с лавочки, бросил сигарету и, потряхивая увесистым брюшком, затрусил вслед за исчезнувшей Сутолокиной.

«БУХГАЛТЕР, МИЛЫЙ МОЙ БУХГАЛТЕР…»

Тем временем Валя Бубуева, внутренне изумляясь, что такое возможно, обвив за шею Котова, полулежала у него на руках. Отнюдь не пушинка — в этой девушке было пудов пять живого веса — Валя тем не менее ощущала себя хрупкой и воздушной. Он нес ее по направлению к общежитию.

На пляже Котов словно бы забыл, что ниже поясницы Валя имеет кое-какое продолжение. И теперь Валя ощущала себя в долгу — вот уж чего она никогда не испытывала в отношении мужчин! Ей казалось, что Котов, всей душой радуясь ее удовлетворению, позабыл о себе, а ведь он тоже человек, хоть и мужик… А теперь Валентина рассчитывала, что он найдет какое-нибудь неосвещенное место, уложит ее так, как ему заблагорассудится, и она сможет отдать священный долг. Валю лет с десяти никто не пытался носить на руках, поэтому она была очень удивлена, что Котов несет ее так долго. Это было очень приятно, сила всегда у Вали вызывала уважение, и даже то, что на подходе к общежитию мог повстречаться кто-нибудь знакомый, ни капли не волновало. Пусть видят, стервы, что она вовсе не кулема и ее вон какие мужики на руках носят!