Налог на убийство - Генофонд нации

На одном из банкетов коллеги познакомили с ней Коряпышева. Выпили на брудершафт, и Чичолина наградила Коряпышева сочным поцелуем и фотографией с автографом.

С женой потом долго пришлось объясняться. Дочка же, напротив, была в восторге, и прикнопила в своей комнате фотографию Чичолины в ее обычном наряде – свадебной фате и длинных белых перчатках. Остальные предметы туалета, по мнению Чичолины, не являлись обязательными для депутата Европарламента.

Но ни жена, ни дочь, и уж тем более Чичолина ничего, естественно, не знали о конфиденциальном источнике подполковника Коряпышева по кличке Пиланго. Кстати, та могла дать венгерской Красотке сто очков вперед по всем параметрам. А главное она, Пиланго, медсестра и одновременно начинающая путанка, любила родину. Настолько, что согласилась работать с военной контррразведкой на патриотической основе. Правда, для начала разговора Коряпышеву пришлось задержать ее с поличным на контрабанде.

После задушевного разговора с контрразведчиком у Светланы, то есть уже «Пиланго», больше не стало проблем как с таможней, так и с родным главврачом военного госпиталя, настойчиво склонявшим подчиненную ему по службе девушку к взаимности. А Коряпышев приобрел источник информации в такой среде, куда простого подполковника и на пушечный выстрел не подпустили бы.

Ночная бабочка Пиланго, расправив свои пестрые крылышки под надежным крылом контрразведки, взлетела высоко. Теперь она встречалась с дипломатами и бизнесменами, ненароком влетела в богемный круг, начала выступать в стриптизе и так вспорхнула еще выше – в фешенебельные номера отелей «Форум» и «Дуна-Интерконтиненталь». А в тех местах уже водились птицы совсем высокого полета – вплоть до нефтяных шейхов.

Впрочем, столь далеко – до аравийских песков – аппетиты контрразведки Южной группы войск не простирались. Зато туда простирались интересы нарождавшегося криминального российского бизнеса, а Южная группа войск оказалась просто на дороге. Просто на пути в те края, где жили шейхи и на пальмах росли доллары.

Первое сообщение принес на своих легких крылышках все тот же ночной мотылек Пиланго.

Начальником Управления военной контрразведки ЮГВ был в то время отчаянный полковник, вернувшийся из Афганистана с двумя «боевиками»[8]. Поэтому он не «спал на должности», как его предшественник, а рыл землю, чтобы успеть получить генерала до вывода войск. Взрослый, казалось бы, человек, он забыл незыблемый принцип спецслужб всех времен и народов: за безделье только пожурят, за излишнюю прыть – снимут голову.

И полковник Калужный дал добро на разработку дела, получившего название «Хомяки».

Кодовое название родилось, когда Коряпышев увидел фотографию мужика, у которого Пиланго выудила первичную информацию: голова тыковкой, щеки шире ушей и даже плеч, между прочим, с трудом проходивших в дверь. Его звали Карел. Здоровенный такой бугай с застывшим на лице умильным выражением, появлявшимся у всякого, кого Пиланго удостаивала своего внимания.

Карел и стоявшие за ним и над ним люди такого внимания, безусловно, заслуживали. За жаркие ночи на смятых простынях Карел платил информацией, а не только долларами и форинтами. Так Коряпышев узнал об «Антее».

Это было достойное дитя перестройки. Ублюдок горбачевской эпохи. Первенец капитализма в России, с самого верха получивший право внешнеэкономической деятельности и вдруг высунувший хищную мордочку в Будапеште.

Поэтому его учредителями могли быть только люди из высшей партийной и военной иерархии. Причем такого ранга, что запросто сумели бы организовать экспорт не только турбореактивных авиационных двигателей, о чем проболтался Карел, но даже самой Царь-пушки. Пока же ограничивались простейшей воровской комбинацией: отправляя за рубеж десять двигателей (военно-промышленный комплекс еще работал в полную силу), в документах указывали всего один. Девять шли налево по бросовой для Запада, но лакомой для кооператоров цене.

На аэродроме Южной группы войск груз, доставляемый самолетами ВТА[9], встречал Карел. Пока до стоянки добирались венгерские таможенники, девять двигателей – по пятьсот тысяч долларов каждый – таинственным образом исчезали с борта и из поля зрения контролирующих органов.

Очередной самолет с контрабандой прилетал в субботу. Причем ожидалась рекордная партия. Для ее доставки теневые боссы «Антея» задействовали даже «Мрию» – самый большой самолет в мире, построенный в единственном экземпляре для военно-космических нужд.

Коряпышев доложил полковнику Калужному свой план торжественной встречи груза. План был прост как гвоздь. Коряпышев первым поднимается на борт самолета и остается там до прибытия венгерской таможни. Контрабанда документируется. Застигнутый врасплох Карел прижат в угол и дает показания на своих партнеров из «Антея». То-то будет приятно узнать их имена. Ведь не студентка же Реймерс и доцент Елизбарашвили, числившиеся владельцами кооператива с валютным счетом, проворачивали такие операции!

Ну а дальше…

– Дальше я получаю лампасы, а тебе посылаю досрочно на полковника, – предвкушал начальник Управления военной контрразведки. – А еще мы уроем этих педрил из ка-пэ-эс-эс! Блин, сколько я часов отпотел на партсобраниях!

Коряпышев на партсобраниях, – если только не его очередь была каяться в грехах, обещая к следующему собранию устранить все недостатки до единого, – преимущественно спал, как и все нормальные члены КПСС. А вот накануне встречи самолета не мог сомкнуть глаз. Лишь под утро забылся тревожным сном. И виделось ему чудище – «обло, огромно, стозевно и лаяй».

Циклопических размеров Ан-225 «Мрия», оглушая пригород Будапешта ревом шести движков, приземлился на аэродроме Южной группы войск под Матиашфельдом ровно в десять тридцать. И это было единственное, что свершилось в тот день по плану. Дальше планы всех участников событий затрещали по швам, и, перетасовавшись в неслыханную мозаику, привели к громкому международному скандалу.

Началось с того, что экипаж «Мрии» всячески препятствовал законному стремлению Коряпышева подняться на борт. А это шесть человек! И в дополнение к своему служебному удостоверению подполковнику пришлось достать пистолет.

Потом машина с венгерскими таможенниками, направляемая доблестным прапорщиком из военной автоинспекции, почему-то добрых полчаса кружила вокруг стоянки и все никак не могла ее найти. В результате первыми к финишу прибыли два военных грузовика с забрызганными грязью номерами, и на борт по трапу бодро поднялся Карел с улыбкой до ушей.

Но не один, а с генералом, у которого на вышитых погонах звезд было в два раза больше, чем на скромных погонах контрразведчика.

Коряпышеву пришлось мгновенно спрятать пистолет. Отойти от огромных ящиков, занимавших две трети грузового отсека. И пятиться дальше от разъяренного звездоносца, пока в спину не уперся ствол.

Ствол 100-миллиметровой противотанковой пушки МТ-12. Она же – «Рапира», в то время еще засекреченная.

Да, «Антей» втихомолку приторговывал еще и оружием из необъятных арсеналов Российской армии! На борту оказались не только артиллерийские системы, но и ящики с «калашами» в заводской смазке.

Кажется, для генерала это было таким же сюрпризом, как и для венгерских таможенников, наконец-то появившихся на борту в сопровождении полковника Калужного. Тогда как единственный, кто не испытал удивления при виде этого арсенала, а именно любвеобильный Карел, в поднявшейся суматохе без проблем слинял. С аэродрома, из Будапешта и Венгрии.

Когда бы не венгерские таможенники, все, разумеется, обошлось бы. Мало ли было украдено, продано, списано военного имущества во время бегства – простите – вывода российских войск из Европы. А тут всего пара-тройка пушек. Автоматы вообще не считаем. Мелочи…

Но чертовы венгры! Они все слили прессе. Тем более, пролет огромного транспортного самолета над Будапештом засняли несколько телекомпаний.

По городу – а Будапешт город не только шпионов, но и слухов – моментально пролетело известие, что в Москве – военный переворот. Президент Ельцин повешен на зубцах Кремлевской стены. А большой самолет русские прислали за венгерским правительством. Которое решили арестовать и в лучших традициях жанра вывезти в Румынию, что уже было успешно проделано ими в 1956 году.

Чтобы успокоить общественное мнение, потребовалось специальное заявление российского правительства. В нем сообщалось об ускоренном выводе из Европы войск Южной и других групп войск и одобрялось объединение Германии. Баланс сил был нарушен. Третья мировая война проиграна, так и не начавшись.

Коряпышев до сих пор ощущал свою вину перед солдатами и офицерами, которые выходили по ускоренному графику, выгружаясь из эшелонов прямо в чистое поле – на неподготовленные площадки. Неважно, что он сам тогда возглавил список.

После дипломатических нот последовал «разбор полетов» на местном уровне. Начальник Управления военной контрразведки ЮГВ полковник Калужный предстал перед Чрезвычайным и Полномочным послом России в Венгерской республике. Впоследствии он считал удачей, что из здания посольства на улице Байза он не вышел подполковником.

Генералом он так тогда и не стал. Жаловаться не мог – дело тонкое, начальству виднее, кто достоин, а кто рылом не вышел. Или, в данном случае, кто совал свое рыло куда не следовало.

С Коряпышевым так поступить не могли. Напротив, за успешную реализацию оперативного дела «Хомяки» он был поощрен именными часами «Командирские» – жутким дефицитом в то лихое время. Причем ему достался редкостный экземпляр, – с пальмами, скрещенными мачете и американским флагом на циферблате. В Штатах такие часы тоже разбирали как горячие гамбургеры, по двадцать долларов за штуку, ведь они были выпущены в честь операции «Буря в пустыне», проведенной американскими войсками в том же 1991 году против Ирака.

Шагая вечером домой по военному городку в легком подпитии, он размышлял над странным парадоксом: почему российского офицера награждают часами, посвященными успешной операции вооруженных сил извечного потенциального противника?

А было уже тепло, весна набирала силу, последняя весна Южной группы войск. Навстречу попадались легкомысленные парочки. Причем женщины явно забыли приказ, под страхом досрочного откомандирования запрещавший членам семей военнослужащих появляться в местах дислокации войск без бюстгальтеров.

Приказ был отдан пару лет назад новым командующим Южной группы войск, прибывшим из Забайкалья и пораженным открывшейся ему картиной проникновения западного образа жизни в быт отдельных семей офицеров, прапорщиков и служащих Советской армии, щеголявших в футболках на голое тело.

– Я их научу, как размахивать сиськами перед личным составом! – горячился командующий, не подумав, что те, кому адресовался строгий документ, и сами уже прекрасно освоили это искусство, не нуждаясь в генеральских подсказках.

Приказ был отдан сгоряча и без учета климатических особенностей, – впоследствии командующий посмеивался над ним. Но не отменил, поскольку отмена отданных приказов и распоряжений негативно влияет на состояние воинской дисциплины.

Дома Коряпышев встретила подозрительная тишина. Тишина, нарушаемая всхлипываниями дочери, которые доносились из-за закрытой двери ее комнаты, и звуками раздираемой в клочья бумаги, летевшими с кухни. Там боевая подруга контрразведчика с холодной яростью драла глянцевый плакат с голой Чичолиной. Из ее монолога (жены, а не Чичолины, уже практически расчлененной) Коряпышев узнал, что его дочь, воспитанная на дурном примере отца – бабника и алкоголика, – была задержана военным патрулем, когда возвращалась с волейбольной площадки в футболке, под которой не просматривался бюстгальтер. А в благодатном южном климате девочки расцветали рано…

За нарушение дочерью приказа командующего подполковник Коряпышев был досрочно откомандирован из Южной группы войск. На сборы в таких случаях отводится 24 часа. Этого времени едва хватило, чтобы собраться и заказать контейнер.

Но первым делом он уничтожил рабочее дело конфиденциального источника – Пиланго.

– Тэшшейк, паранчони![10] – голос официанта, неожиданно прозвучавший над самым ухом, вернул Коряпышева к действительности. Вопреки обыкновению, она не вызывала отрицательных эмоций. Напротив, представленная бутылкой «Токая» в плетеной подставке и жареными цыплятами с огромным количеством картофеля и паприки, она, эта действительность, звала на подвиги.

Как-то: заказать еще стаканчик матросского фреча, погладить Пиланго по круглой коленке, чего он прежде никогда себе не позволял, и действительно разобраться с ее страховкой. Поговорить с козлами, которые недооценивают ее ножки.

Официант разлил вино по бокалам. Их звон перекрыл звуки жалобно скулившей скрипки.

– Ейгешейгедре![11] – сказал Коряпышев.

– И вам того же, – кивнула Пиланго головой, обнаруживая все же некоторые познания в области «птичьего щебета», как пару минут назад невысоко оценила язык великого венгерского поэта Шандора Петефи. – Хорошего здоровья и чтобы девушки любили! Как там Россия?

– Без тебя там стало на одну красивую женщину меньше, – ступил Коряпышев на опасную и не слишком ему знакомую стезю флирта. Одно дело сыпать комплиментами в рамках оперативной работы с прицелом на вербовку, и совсем другое – в личных эгоистических целях.

– Почему это на одну? – вдруг сварливо осведомилась Пиланго. – Уже могла бы нарожать штук пять девчонок вам, мужикам, на погибель.

Коряпышев согласился, что для российских парней это было бы гораздо лучше, чем тупо загибаться от водки, стрессов и наркоты.

– Еще у вас там криминальный беспредел, – напомнила Пиланго. – Тут про это все уши прожужжали. Говорят, у вас по сто человек в день убивают только в Москве. Правда?

– У нас, Светлана! Ведь ты же русская, – с непонятной гордостью вполголоса произнес Коряпышев.

По патетике сцена напоминала знаменитые кадры из «Семнадцати мгновений весны», где Штирлиц-Тихонов встречается в кафе с женой.

И Светлана-Пиланго, залпом выпившая перед этим еще бокал вина просто так, без тоста, вдруг откликнулась с нешуточной страстью:

– Да! Да! И мы с вами поможем родине поднять рождаемость!

– В смысле? – переспросил Коряпышев, конспективно напомнив Пиланго, что в Москве у него на руках и без того две неработающие женщины – жена и дочь, имеющая ясную перспективу так и остаться старой девой. Поэтому на серьезные отношения вряд ли стоит рассчитывать.

– Все это ерунда! Главное, чтобы у мужика был стержень, – резонно отметила Пиланго, вместе со стулом придвигаясь к Коряпышеву. – А у вас стержень есть – вы же рискуете жизнью, вернувшись сюда после той истории, ведь правда?

Коряпышев неопределенно пожал плечами. После «той истории» у родины украли столько миллионов и миллиардов, что про дело «Антея» все давно забыли. Хотя в Венгрии, возможно, и помнят.

– Обнимите меня, – сказала Пиланго, оглянувшись вокруг с заговорщицким выражением, – чтобы все было естественно, как сами учили. А я вам что-то шепну на ушко!

– Лучше скажи просто так, – посоветовал Коряпышев, – а то как раз и привлечем внимание. Твой Стефан курит уже третью сигарету подряд. Если я тебя еще и обнимать начну, его мадьярское сердце может не выдержать.

– А мое сердце не выдерживает, что какие-то козлы вывезли из России секретную установку. Уже! Условное обозначение, я запомнила, я все запомнила – СГН! – громко произнесла Пиланго, забыв, что обещала только шепнуть.

В результате ее зловещий шепот заглушил даже пиликанье скрипки.

Коряпышев посмотрел на Стефана. Тот быстро опустил глаза. Коряпышев понял, что телохранитель знает родной язык своей подопечной.

Пиланго, утратившая оперативные навыки, не заметила, что между мужчинами проскочила искорка – предвестник пожара.

– Надо это дело перекурить, – сказала она своим обычным деловым тоном.

– Надо, – машинально согласился Коряпышев. Про установку СГН он прежде ничего не слышал, но это и не удивительно – снял погоны десять лет назад. Тем приятнее будет по возвращении заглянуть к коллегам с известием, что у них из-под носа опять увели секретную военную технику – в достоверности сообщения Пиланго он пока не усомнился. Ее информация всегда подтверждалась.

Пиланго достала из сумочки золотой портсигар с алмазным сердечком, начиненный крепчайшими сигаретами «Житан».

– Ты знаешь ТТХ[12] этой СГН? – не удержался Коряпышев от вопроса, чтобы понять, о чем речь. От сигареты он тоже не удержался, с наслаждением затянувшись табачным дымком с незнакомым привкусом. Но уже в следующую секунду горло перехватило. Нет, не от дыма. От непринужденного ответа Пиланго на вопрос о тактико-технических характеристиках неведомой установки.

– Миллион сперматозоидов в минуту. Или миллиард. Тот мужик хвалился, что теперь весь генофонд России у них в руках.

Дело принимало интересный оборот. Особенно учитывая национальный проект по увеличению рождаемости. А тут весь генофонд нации уже за рубежом!

– Как, ты говоришь, называется эта хреновина?

– Это не я. Это он мне так сказал. Установка СГН – не знаю, как расшифровать.

– Если аббревиатура на русском языке, то «ГН» – конечно, генофонд, – вслух подумал Коряпышев.

– Тогда «С» – секретный! – обрадовалась Пиланго. – Вроде, эту штуку в Петербурге сварганили, а сюда продали за пять миллионов евро, – сказала Пиланго.

– Может быть, форинтов? – усомнился Коряпышев.

– Нет, я такие вещи не путаю! – отрезала Пиланго.

– А как у вас об этой установке разговор зашел?

– Ну он мне предложил… Словом, это неважно, что он мне предложил, главное, что я ему предложила поостыть. Пускай идет к цыганкам с Келети[13]. Вот тут он и стал задвигать про эту СГН. Мол, он тоже участник эксперимента, и его живчики не абы что, а супертема. Но я все равно не согласилась, Светозар Петрович, вы не думайте.

Пиланго неожиданно покраснела, и это стало вторым удивительным открытием для Коряпышева за это утро.

Первым же было то, что он не забыл острый вкус оперативной работы. Пьянящий этот вкус вернулся к нему вместе с глотком рома и затяжкой табака, внушительными прелестями Пиланго и звуками плачущей скрипки. И неважно, что это всего лишь красивые декорации, – некоторые полагают ненадежной декорацией и саму земную жизнь. Главное, что среди этих декораций, на этой сцене, ты и режиссер, и актер, и сам Господь Бог, ненадолго залезший в шкуру опера, чтобы парой шахматных ходов вернуть в этот мир порядок и справедливость.

– И что, крутой был мужик? – продолжил Коряпышев разведопрос, одновременно соображая, в каком бы тихом укромном местечке его завершить. Отсюда явно надо сниматься. Предварительно избавившись от Стефана.

– Не то чтобы слишком крутой. Скорей, подкрученный, – продемонстрировала Пиланго свое близкое знакомство с живым русским языком. – Уже не шестерка, еще не туз. Стефана какой-то приятель. Запал на меня во время выступления… Но вот бабки у него действительно крутые! Были у него… Ха!

Пиланго усмехнулась, влажно блеснули ее крепкие белые зубы. «Такой девчонке палец в рот не клади!» – подумал Коряпышев, тоже усмехнувшись, но – про себя, как его некогда учили в Высшей школе Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР.

– А знаете, кто это все организовал? Ну, экспорт, продажу… Скажу – упадете и не встанете! Один наш старый знакомый…

– Да нет, пускай я лучше встану, а упадут и не встанут эти козлы, – ответил Коряпышев, действительно поднимаясь. У него уже изрядно шумело в ушах после вина и рома с газировкой и организм настойчиво подсказывал, что давно пора сбросить давление в системе. – Подробности потом, а пока здесь ставим точку.

– И куда пойдем? – сразу поняла намерение своего бывшего куратора Пиланго.

Не слыша звуков скрипки, Коряпышев оглянулся, и не зря. Прямо за его спиной оказался скрипач, переставший терзучить свой инструмент, зато со стопкой силва-палинки. Из-под спутанных волос на Коряпышева уставился большой глаз такого же, как силва-палинка, фиолетового цвета.

– Решим, – сказал Коряпышев. – Вернусь через минуту.

Пиланго кивнула головой и вдруг рассмеялась – бесшабашно, искренне, от души. Как-то очень по-русски:

– Ну, до чего ж уроды эти доценты с кандидатами! Ученые, мать их женщина! Ага, им бы только собачек мучить! Ведь лучшая установка для сохранения этого, ну как его, генофонда, это – я!

Заявление было смелое. Но Коряпышев готов был под ним подписаться, хотя помнил, что конфиденциальный источник «Пиланго» всегда имел склонность к преувеличениям. Впрочем, это общая черта всех женщин-агентов.

А вот буква «С» в аббревиатуре СГН означает, пожалуй, не «секретный», а «сохранение».

Точно, все пляшет: установка СГН – «Установка сохранения генофонда нации».

Скрипач ударил смычком по струнам, и мелодия «Чардаша» как порох вспыхнула под навесным потолком ресторана «Столетие».

Коряпышев прошел коротким коридором и толкнул дверь мужского туалета. Мелодия «Чардаша» была слышна и здесь. Коряпышеву казалось, что струя изгибается в такт с ней, словно завороженная змея индийского факира.

А потом скрипка замолчала, напоследок захрипев как живая.

Или, скорее, как умирающая.

Глава вторая

Жить хотят все, но не у всех получается

На мгновение ему показалось, что ошибся дверью. Да, просто ошибся дверью (хотя из коридора вела всего одна дверь) и попал в другой зал ресторана, где не было ни Пиланго со Стефаном, ни цыгана с «Чардашем». Посетители тоже куда-то исчезли, и в полутьме неяркого освещения все столики издевательски скалились на Коряпышева белоснежно-крахмальными скатертями.

Ни на одном из них не горела свечка. А где же та, которую они зажгли вместе с Пиланго?

Коряпышева прошибло потом. Холодным потом, цыганским. Что за черт, может быть он действительно капитально дал маху? Не сейчас, а вообще. Ошибся страной, временем, а не только дверью?

Но уже в следующую секунду подполковник запаса Светозар Коряпышев отчетливо вспомнил свои былые экскурсии по злачным местам Будапешта. Среди них ресторан «Столетие» на улице Пештибарнабаш – ведь не случайно же ноги занесли его сюда с утра пораньше – занимал почетное место. Коряпышев даже прикидывал использовать его как место явочное, но отказался от этой идеи, потому что следующим домом по улице был полицейский участок. А для большинства людей, с которыми он предполагал здесь встречаться, полиция являлась изначально враждебным учреждением.

Таким образом, топографию ресторана Коряпышев изучал по-серьезному. Здесь не было даже другого выхода, не то что второго зала. Но тогда, тогда…

Тогда правы доктора, которые утверждают, будто в первую очередь алкоголь бьет по башке, и пьяница мочится нейронами собственного головного мозга.

Что Коряпышев с успехом и проделал несколько минут назад.

Было тихо. Шаги отчетливо звучали в тишине, когда он подошел к столику у окна. Еще пять минут назад они сидели здесь с Пиланго. Сейчас об этом ничего не напоминало. Все было так и не так. Скатерть хранила первозданную свежесть и не разгладившиеся складки. Голова шла кругом. Помутненное фречем сознание посылало отчаянный SOS. Где сон, где явь? А была ли Пиланго вообще?

Чистая пепельница. Фитиль свечи в стеклянной вазочке не тронут пламенем.

Рядом на столе лежали спички. Не коробка – маленькая книжечка с дюжиной картонных спичек. Обычный сувенир – глянцевая обложка с видом горы Геллерт, откуда достославные предки нынешних мадьяр спустили одноименного святого, предварительно заколотив его в бочку, утыканную изнутри гвоздями. После этого спуска неудачливый миссионер был причислен к лику святых, – правда, через сотню лет. А дикие мадьяры обратили свой взор к Христу.

Коряпышев открыл книжечку и увидел, что двух спичек с края не хватает. Это был капитальный прокол тех, кто затеял смену декораций. Первой спичкой Коряпышев зажег свечу, когда они с Пиланго сели за этот стол. Второй – сигарету Пиланго, а потом еще успел раскурить свою, хотя коротенькая спичка обжигала пальцы.

Теперь все стало на свои места. Волдырь на месте ожога подтверждал, что все это Коряпышеву не снится. Но если так, то…

Не успел Коряпышев по-настоящему испугаться, сообразив, в какую историю завели его ножки в миллион форинтов, как подошел официант. Гусарский ментик был знаком, а вот рожа – нет, не та была физиономия, хотя и так же оснащенная усами.

– Что господин желает? – спросил халдей по-немецки, на правильном «хох-дойче», которому учат в университетах, но на котором не говорят настоящие немцы.

– Господин желает знать, где дама, только что сидевшая за этим столиком? – в лоб спросил Коряпышев по-венгерски. Язык, орошенный ромом и двумя бокалами «Токая», ни разу не запнулся даже на послелогах.

Официант скроил понимающую улыбочку:

– Это все фреч, господин. Поутру он сразу ударяет в голову. Газированная вода, господин, содержит углекислоту и алкоголь быстро попадает в кровь. Один стаканчик забирает, как целая бутылка. Зато завтра вы проснетесь со свежей головой… Подать вам кофе?

Официант продолжал говорить по-немецки. Тем самым он не признавал за Коряпышевым права разбираться в национальных напитках. И одновременно подвергал сомнению сказанное им о якобы сидевшей за столиком госпоже.

Вот паразит! Но идея насчет кофе была позитивной. Только пить его однозначно не стоило, пока не выяснится до конца, что за спектакль здесь происходит, и какая роль в нем отведена Коряпышеву – скромному корреспонденту российской газеты, который приехал в Будапешт на фиесту воздушных шаров.

Всего-то навсего!

– Хорошо, я согласен на капучино. Только пусть его принесет официант, который брал заказ вначале. Хочу с ним поговорить.

Что же касается роли Пиланго в этой инсценировке…

Нет, Коряпышев не хотел думать о ней плохо!

В баре пронзительно зашипел пар – это готовили для него капучино. Коряпышев встал и направился к стойке. Во-первых, он хотел понаблюдать за процессом, во-вторых, оттуда было ближе к выходу. В-третьих, его вело туда шестое чувство – проснувшееся оперское чутье.

Если бы оно дремало, мирно свернувшись калачиком, для всех – и Коряпышева в первую очередь – было бы гораздо лучше. А так к нему наперерез засеменил второй, с «хох-дойчем», официант:

– Несу! Я уже несу ваш кофе, уважаемый!

– Ну и неси себе на здоровье, – буркнул Коряпышев, на ходу меняя планы. – Я хочу купить сигарет.

– Я принесу и сигареты, – крахмальной грудью и золотыми шнурами гусарского ментика преградил дорогу официант.

– Какие?

– Любые. Какие захотите. Для наших посетителей… бесплатно! – явно соврал халдей.

– А я и сам еще не знаю, какие захочу, – честно ответил на это Коряпышев, отодвигая фальшивого гусара с дороги.

Это было не слишком трудно – тот был на голову ниже и килограммов на пятьдесят легче. А вот со швейцаром, напоминавшим доблестных российских генералов комплекцией и фуражкой с высоченной тульей, – с ним бы Коряпышев не хотел толкаться животами.

Впрочем, и тот повел себя достаточно корректно: просто заслонил широкой спиной входную дверь. А уж вы сами думайте, уважаемый, для чего. Может быть, обычай такой есть в ресторане «Столетие», чтобы гостям не досаждал сквозняк. А может, и для того, чтобы некоторые излишне прыткие гости не спешили бы покинуть сей гостеприимный кров без согласия хозяев.

Но – «Думай не думай, Светозар, царем не будешь!», – как говаривал Коряпышеву один симпатичный поляк в немецком гастштетте «Уголок крон-принца». Назад дороги теперь не было. Только вперед.

– Пожалуйста, «Житан»! – сказал Коряпышев барменше, которая с отвращением на прыщавом лице готовила ему кофе за стойкой бара.

Ответом Коряпышеву была тишина. Только пар шипел рассерженной кошкой, взбивая шапку над краем кофейной чашки.

Коряпышев взгромоздился на высокий табурет. Это был тот самый, на котором восседала Пиланго, когда он заметил ее с улицы. Кажется, гладкая бордовая кожа еще хранила тепло ее внушительных филейных частей. Круп-п-п-пная все же женщина госпожа Пиланго Рохани! Трудно ей, должно быть, в этой карликовой стране, где, сидя в баре ресторана, легко можно попросить огонька у прохожего на тротуаре!

Привстав, Коряпышев протянул руку к полочке с сигаретами. Раз ему их не дают – он возьмет сам. Плоскую коробочку «Житан» с танцовщицей в пышной юбке.

И тут он увидел ботинок. Лакированный ботинок, который высовывался из-под стойки, причем нагло торчал вверх острым носом. Перегнувшись через стойку, Коряпышев узрел и второй.

Лакированные штиблеты не сами собой пришли сюда, чтобы хлебнуть силва-палинки. Напротив, они явились вместе с хозяином, обожавшим сей напиток цыган и поэтов местного андеграунда. И он сам был тут же собственной персоной. Лежал навзничь, вытянувшись во весь ростом с руками по швам, будто на строевом смотре. Строевом смотре, где парад принимала смерть, потому что с такой дырой в груди – кровь уже запеклась, схватившись коркой на крахмальной манишке – с такой дырой в груди не выжить даже цыгану, у которого сто жизней. Как у кошки.

Коряпышев успел еще подумать, что и ему не помешал бы аналогичный запасец, раз уж пошла такая пьянка, а потом на него обрушилась тьма. И тоже не сама по себе, а вместе с ударом по затылку. Подтвердившим, кстати, слова официанта, что по утрам фреч сильно бьет по голове. Но не табуреткой же!

Очнулся Коряпышев от запаха табачного дыма. Дымок сладко щекотал ноздри, вызывая в памяти золотой портсигар Пиланго и ее саму – на высоком табурете у стойки бара с ногой, закинутой за ногу.

Он осторожно открыл глаза. И тут же поспешил их зажмурить, в ужасе обнаружив напротив жуткого монстра в полицейской форме с погонами фендриха[14]. Монстр был женского рода, но догадаться об этом позволяли только накрашенные ногти невероятной длины. В остальном – короткая стрижка, отглаженный и плоский на груди китель, сигарета, по-мужски стиснутая острыми кривыми зубами, – это был сотрудник обожаемого начальством типа: без пола, возраста и видимых слабостей.