Вознесение духа

Горе легче там унять.

Мир – страданьем не исправишь,

Умерших – не воскресишь,

Горем лишь седин добавишь,

Годы жизни сократишь.

Один пред чувством смертных путь —

Боясь конца, обманываться богом.

И жизнь земную скорбно гнуть,

Молитвенно общаясь с небосводом.

Пред разумом другой есть путь —

При жизни жизнью полно наслаждаться,

Всю гамму чувств успеть вдохнуть,

В добре, в детишках, в творчестве остаться.

Хондроз мне как-то в шею долбанул,

Как током неожиданно проткнул —

Я замер весь, застыл, не шевелился,

В скульптуру боли будто превратился.

Ужели и меня недуг согнул

И оковал цепями так умело?

Иль, может, так: на старость намекнул?

Как молод дух и как же бренно тело.

Меж ног красавиц – райские врата.

Другого рая, точно, не узнаю,

Поэтому пленит их красота,

Поэтому со страстью им внимаю.

Любовь, мечты, томление – ах, ах!

Не мучил сам себя пустым страданьем:

Вся тайна чувств откроется в вратах,

Исчезнув вместе с пылким закрываньем.

И, тем не менее, опять ловлю

Себя на чувстве страсти неизбывной,

Когда на дев красивых взгляд стремлю

И весь горю от прелести их дивной.

На эту вот, лишь только на неё,

Смотрю и жадно алкаю глазами,

И чувство это трепетно своё

Нет сил моих, чтоб выразить словами.

Гляжу в глаза призывные её,

На шею, грудь и… сладостно пьянею,

И сердце, сердце прыгает моё,

И я… в бессилье пред собой слабею.

Любовь – это всё-таки слабость надрывная,

Любовь – это крик неразумной души,

Любовь – это боль и тоска неотрывная:

Покоем рассудка свой пыл приглуши.

Ум видит во всём изначально предельность:

Предельность ума, красоты ли души.

И где ни ищи – не найдёшь эту цельность:

Как данность всё это спокойно прими.

Уйми свои чувства, уйми ожиданья,

Спокойствием воли, рассудка живи,

Тогда и не будет пустого страданья,

И горя не будет, и муки любви.

Когда младой возносится стихами,

В них больше страсть любовная кипит.

Познавший жизнь поёт уже строками,

В которых мудрость больше говорит.

Чем больше тело наше угасает,

Тем мысли ярче буйствуют, смелей,

И хоть остатки силы забирают,

Но бьются глубже, яростней, острей.

Не мы над вещью господа,

А вещь господствует над нами,

Как правит лошадью узда,

Так мы себя взнуздали сами.

Меру знай в труде, в богатстве,

Властью чувства не пленяй,

Больше будь в духовном царстве:

В мире мыслей пребывай.

Проще, проще жить стремись,

Жизнь свою не усложняя,

Малым мудро насладись,

В меру всё употребляя.

Когда осилишь духа слабость

И воле чувства подчинишь —

Тогда не будешь пить всю гадость,

Отвергнешь водку и гашиш.

Каждый сам себя находит,

Каждый сам себя творит,

Каждый сам себя возносит

И, найдя, душой парит.

Стихами очень поздно я занялся,

Когда мне времени не стало отступать.

В себе чрезмерно долго прокопался

И мог совсем не выраженным стать.

Найду ль себя в поэзии? – Не знаю.

А может, в прозе? – Это всё равно.

Устало жизнь свою воспринимаю,

Поскольку время лучшее ушло.

Напевно просто, рифмой размышляю,

Души смятенье, время передав,

И в муке неизбывной пребываю,

Такие годы – Музе не отдав!

Писать стихи себя не принуждаю.

Без них я жить сегодня не могу,

В автобусе, на улице слагаю,

Ночами ли бессонными шепчу.

Уже не жду порывов вдохновенья,

Пружиной мысли крутятся всегда,

Спешу быстрей их вырвать из забвенья

И выкинуть, быть может, в никуда.

На годы цели ставь, на жизнь,

Себя им подчиняя постепенно,

И страх перед собой отринь —

Тогда достигнешь всех их непременно.

Но знай: конечный путь – ничто.

В самом движенье к цели жизни радость.

Средь умных: не был счастливым никто.

Так временна в пути конечном сладость.

Но чтобы жить и попусту не тлеть —

Не жди одних порывов вдохновенья,

Умей себя заставить сам гореть,

Лишь ты – причина самосотворенья.

Жизнь свою, как праздник, принимай,

Как игру, полёт воображенья,

Чувства, мысли – воле подчиняй,

Дай свободу страсти вдохновенья.

В мире творчества всю жизнь живи,

Суть разумных – в радости исканий.

Этот мир в самом себе ищи,

Устраняя блажь пустых желаний.

Детей воспитывай со дня рожденья,

Любовь и строгость умно сочетай,

На них воздействуй больше убежденьем

И собственный пример им подавай.

Запомни принцип мудрости великий:

Детей до двух – царями развивай;

До десяти – как слуг безликих,

А старше чуть – друзьями почитай.

Как к средству цели самоутвержденья

Любовь к труду, упорству прививай.

Буди у них не память – дух сомненья,

Активно в разном творчестве пытай.

В дерзанье мысли путь, в её сомненье!

Сомненью сам любого подвергай.

И укрепляй своё в детишках мненье,

И мыслить их с рожденья побуждай.

Лишь логика мысли охватит весь путь,

А память частички его отбирает,

Но в них и заложена вся наша суть,

Поэтому память их так сберегает.

Нельзя в России йогом быть

И молча мир взирать,

Здесь волком хочется завыть,

Когда нет сил кричать.

У нас культуры должной нет:

Распущенность в мозгах.

Под гнётом спали тыщи лет

И всеми правил страх.

Страх перед богом и царём,

Помещиком своим,

Страх перед Сталиным-вождём:

Диктатором крутым.

Надежда вся на капитал:

Народ взнуздает он.

России нужен либерал

И рыночный закон.

Модели Запада должны

Мы умно воспринять,

Там все в возможностях равны,

И нечего страдать.

Но там у денег все в плену,

Богатство – трижды бог,

Увы, я это не приму —

Индийский ближе йог.

Притом, даю себе отчёт,

Что нет иных путей:

Богатство там быстрей растёт,

Где каждый – казначей.

Где каждый для себя живёт

И развит эгоизм,

И где у всех богатство – бог,

И бог – либерализм.

Богатство ж нужно, чтоб полней

Нам выразить себя,

Красивей быть и быть добрей,

Достоинство неся.

А мы к богатству подались,

Всё счастье видя в нём,

В разборках, в драках изошлись,

Забыв себя в ином.

Какая в песнях грусть была

И нежность в них лилась.

Страна всё это изжила —

Вещичкам отдалась.

А, может, лишь в тоске, нужде,

Голодным люд творит?

И лишь в неволе и узде

Он нежность всем дарит?

И чем богаче будем мы,

Тем более грубеть?

Боюсь, боюсь богатства тьмы

Свой дух хочу сберечь.

Боюсь я умереть неизречённым,

В остывшем теле дух свой умертвить,

В земле его оставить не прочтённым,

В стихах его бессмертных не явить.

Мелькнула жизнь как будто бы в тумане.

Всю жизнь почти, не ведая себя,

Пишу стихи, как в том шальном дурмане,

Как будто это вовсе и не я.

Но я решил в поэзии остаться,

В стихах свой дух от тела отделить,

И после только отдыху отдаться,

И дикий дух в покое усмирить.

Себя я очень часто вопрошаю:

«Не зря ли я на свете жизнь прожил?»

И сам себе на это отвечаю:

«Всю жизнь с собой боролся, значит жил».

Природы нашей лень трудом снимая,

Себя и так, и эдак я борол.

Предельность духа, воли отрицая,

От столяра в поэзию взошёл.

Сомнением себя одолевая,

Великих даже взгляды отрицал.

И те сомнения в других вселяя,

Своей стране свободу приближал.

Часами лекции свои читая,

Не ведая конспектов никаких,

Лишь мыслью растревоженной блуждая,

Будил сомнение и гнев в других.

В борьбе, в труде, в заботах жизнь проходит:

Всегда был недоволен сам собой.

Но в жизни только тот себя находит,

Кто сам с собой до смерти рвётся в бой.

Мне радость жизни не была дана:

Всегда был устремлён к какой-то цели.

И потому спокойной не была:

В познаниях все годы пролетели.

И вот, замкнувшись сам в себя от всех,

С иронией на всё и вся взираю,

Страх смерти осадив в себе и смех,

В покое больше, в мыслях пребываю.

К каким-то целям рваться перестал,

О сути жизни больше размышляя,

Я дух свой силой воли наполнял,

Познаньями свой разум развивая.

Наверно, надо в муках жизнь прожить,

Искать, не находить на всё ответа,

Трудом заставить мысль свою будить,

Чтоб всё же вырвать к старости поэта!

Спешишь куда-то, в очередь попав,

Спешишь достигнуть в жизни некой цели,

Спешишь узнать, чего-то не узнав,

Глядишь – виски от думы поседели.

«Несуетным, неспешным, мудрым будь:

Бессмертным всё равно никак не станешь,

А в спешке – улыбнуться не забудь,

Тогда, возможно, смерть свою оттянешь».

Так часто я командую себе,

Пытаясь хоть чуть-чуть угомониться,

Но, время потеряв в пустой борьбе,

Я не могу уже остановиться.

Стремишься ты? – Ну что ж, стремись!

Как жить разумным без стремленья?

Но только: чур! не надорвись

В избытке чувств своих и рвенья.

Ты с целями себя соизмеряй,

Не рвись – к чему совсем не подготовлен.

К чему способен – волю устремляй,

И будешь, может быть, собой доволен.

Пустое всё и мелко, суетно,

Наполнено бесчестием и ложью.

Какое счастье может быть дано,

Когда всё в людях крыто мишурою?

Бегу, бегу, сбегаю от людей,

Глаза свои устало прикрываю,

Средь них всегда я в думе не своей

И нервы почему-то напрягаю.

Я образ мамы часто вспоминаю

С любовью, грустью, нежностью, тоской

И как от боли отойти, не знаю:

Проходят годы долгой чередой.

Когда её машина сбила,

Три дня и ночи плакал и рыдал,

Душа моя от горя волком выла,

В бессилии я небо проклинал.

Шептал над ней – «Не надо только плакать,

Её слезами к жизни не вернёшь».

Но нет – не смог заставить их не капать,

Ну как от горя сам себя уймёшь?

Тогда не смог я справиться с собою,

Не смог осилить горе и печаль,

И волосы покрылись сединою,

Но мне себя от этого не жаль.

В те дни я в ней, родимой, растворился,

Свою любовь в печали ей отдал,

И только после как-то укрепился,

Но радость жизни с нею потерял.

С утра сегодня сердцу было больно:

Погибла мама в этот летний день.

Весь день ловлю глаза её невольно,

Весь день она витает словно тень.

Нет-нет, конечно, свечку не поставлю:

Не верую в причудливость теней.

В стихах своих любимую оставлю,

И станет мне хоть чуточку светлей.

Не знаю, как на всё её хватало:

Учила, шила, стряпала, пекла.

А сколько книг она перечитала

И сколько людям сделала добра!

Стихи она, красавица, любила,

И помню, как, читая в вечерах,

Себя до слёз невольно доводила

И голос был дрожащим на устах.

Ночами мама часто вышивала,

Украсить чтобы бедный наш уют,

Шарфы и кофты тёплые вязала,

И вижу – руки, спицы как снуют.

Она однажды чуть не утонула:

Весной шитьё в деревню понесла.

Обратно шла и… глазом не моргнула,

Как льдина из-под ног её ушла.

Едва спасли, на печке отогрели,

На розвальнях в соломе привезли.

В трудах и муках годы те летели,

И души от отчаяния жгли.

Всю жизнь она к познаниям тянулась

И гордой поступью по жизни шла,

От тягот жизненных не гнулась,

Достоинство по жизни пронесла.

Отец у мамы был кровей татарских,

Продав однажды польке лошадей,

Украл её, дитя степей хазарских,

И счастлив был с красавицей своей.

А в восемнадцатом родилась мама:

Дитя уже евразийских кровей.

Но их постигла жизненная драма —

Не стало вскоре бабушки моей.

От горя дед пропил всё состоянье

И, возвращаясь пьяным как-то раз,

Замёрз в снегу – и дочь осталась с няней:

Таким однажды мамин был рассказ.

Уж четверть века нет её на свете,

А я по ней сверяю жизни путь,

Живой всё представляю на портрете,

Вздохну и снова за перо берусь.

Её глаза с игривою искринкой,

Улыбку, ум её и красоту —

Весь образ милой сердцу сиротинки

До дней последних свято сберегу.

31 августа 1999 г.

Какое диво стройное вокруг —

Стою средь корабельных чудо-сосен!

Но сердце памятью кольнуло вдруг

И шум хвои становится несносен.

В лесу сосновом матушка лежит —

И сосны, словно жёлтым хороводом,

Стоят вокруг, и шум от них стоит:

О чём-то тихо шепчут с небосводом.

Ах сосен шум, ах жёлтые стволы,

И тянете меня, и душу рвёте,

И будет так до самой той поры,

Пока в свои хоромы не возьмёте.

К стволу сосны прижался я щекой,

Из глаз слеза нечаянно скатилась.

Я к матушке хотел бы на покой

И слушать шум, она где усмирилась.

Наша природа лукаво двояка —

Чувством и разумом все мы живём,

Подлинно что здесь, не знаю, однако,

Если сознание в целом берём.

Разум без чувства не знает творенья,

Разум без пламени страсти молчит,

Он поджигается до вдохновенья,

Если сознанье пожаром горит.

Нет, не прожить нам без грёз и метаний,

Скучно бесстрастно пространство взирать,

Стоит ли жить без любви и страданий?

Надо лишь чувством уметь управлять.

В купе соседнее случайно заглянул

И чудо, волшебство нежданно встретил!

В глазах чарующих мгновенно утонул,

Но взгляд их только холодом ответил.

Меж нами разницу немалую поняв,

Я с грустью боль души своей отринул

И, разумом бессилие уняв,

Лишь только взгляд прощальный кинул.

Почему, и сам не знаю,

Робким вдруг я становлюсь:

В плен прекрасного впадаю.

И с смущением борюсь.

Как труден путь познания себя:

Врагом себе нещадным станешь.

Трудней ещё, когда себя найдя,

Лишь только к старости воспрянешь.

Тогда ты ярким пламенем горишь,

Безумный дух не остановишь,

И день, и ночь с собою говоришь,

И днём и ночью в мыслях бродишь.

Дождь бьёт и бьёт размеренно о жесть,

И день стучит, и ночь всю льёт.

Заснуть нет сил, с ума сведёт —

За что же мне досталась эта месть?

Уже нет силы думать о другом,

В постель от стуков зарываюсь,

Но вместо сна лишь изливаюсь

Вот этим нервным, мученым стихом.

В тиши души я истинно свободен,

Общение – лишь второпях терплю.

В себе самом быть – более пригоден,

Общенье – больше в шахматах люблю.

Само общенье в шахматах – молчанье,

Здесь только мысль одна напряжена.

В них каждый ход – партнёра познаванье,

В них суть его души отражена.

В них ум и воля к столкновенью

Характеры бойцовские ведут.

Пытливых – движут к самоутвержденью.

А мудрых – бесконечностью влекут.

Мы столько лет не виделись с тобой,

Уже вся жизнь как будто промелькнула

И вот с детьми стоишь передо мной,

И боль мне сердце памятью кольнула.

В тебе я детство, юность обнимал,

Нет слов таких, чтоб выразить волненье,

С каким я голос твой воспринимал,

Как счастлив был коротеньким общеньем.

В тот миг вдруг всплыли образы друзей:

Они, как явь, из юности предстали,

Как будто не промчалось столько дней

И будто поседевшими не стали.

Как мало нам осталось в жизнь глядеть

И хочется из юности всех встретить,

Лишь больно только в них себя узреть

И угасанье тихое отметить…

Не знаю вообще, зачем живу,

Не знаю я, зачем на свет родился,

Мне безразличен день, когда умру:

Я в смысле жизни просто усомнился.

А может, от сражений, битв устал,

Когда в борьбе держал себя, бодрился.

Иль, может, сути жизни не познал,

От дум ли преждевременно сносился?

Не телом мучаюсь – своей душой,

Печалью жизни быстро проходящей.

И почему-то вопию с тоской,

Для разума совсем неподходящей.

Отринуть дух – не на небо попасть,

И не в раю каком-то очутиться,

Отринуть дух – себя познать,

В делах конкретных, в творчестве явиться.

Вне нас наш дух останется в делах:

Лишь так он «отделяется» от тела.

Мозги в могиле превратятся в прах

И дух в них также станет омертвелым.

Чем больше дух упорством разовьёшь:

Тем будут боле значимей творенья.

Тем дольше дух свой людям сбережёшь

На радость всем грядущим поколеньям.

Две тыщи лет слепца Гомера чтим,

Столетия Сократа-грека помним,

Их мысли и творения храним

И никогда их дух мы не схороним.

Их дух нас всех к познаниям зовёт,

В живых он ум и чувства развивает.

Их нет давно, а дух их всё живёт:

К сомнению и творчеству взывает!

Лишь в этом смысле дух наш «отделён»,

И только в этом смысле он бессмертен,

Лишь так вне тела дух наш сохранён:

Такому лишь бессмертью духа верьте!

Спроси, где дух мой? – Мается в нейронах

Моей от дум уставшей головы,

И всё никак не сбросит их оковы:

Он жив, пока нейроны все живы!

Когда молчу – и дух безмолвен:

Под черепом сторожит день и ночь.

Когда кричу – то, значит, он встревожен.

Смолчать ему, наверное, невмочь.

Никто не сможет дух в мозгах увидеть:

В извилинах мышленье подглядеть.

Его направленность и путь предвидеть

Иль нить сомнений, совести узреть.

Мой дух во мне – судья и укротитель,

Моя несдержанность и дикий гнев,

Моя любовь, печаль и вдохновитель

И слов нежданных вдумчивый напев.

Из тела дух мой вырваться стремится

Живым себя в стихах чтоб сохранить,

И бьётся в них, галопом буйным мчится,

Лишь так стремясь в бессмертье угодить.

Рассвет. Пишу. Трясутся в нерве руки:

Шальную мысль какую-то схватил.

И вот уже не мило всё от муки,

Покоя жизни сам себя лишил.

Зациклившись на точке размышленья,

Не знаем, как собой овладевать,

Сжигаем плоть в порыве вдохновенья

Затем лишь только – мысли чтоб рождать.

Но вот беда: без страсти и без чувства

В покое мысли сами не идут.

Они есть плод мятежности и буйства,

И жить спокойно толком не дают.

Творенье есть сознанья предбезумство,

И новизна рождается лишь в нём,

Лишь в нём дерзит, играет вольнодумство

И мысль творит в пожарище своём.

За любовь я, в общем, не боролся,

След от ног подруг не целовал,

Не зачах от них и не извёлся:

Больше страсти к женщинам питал.

Может, чувств высоких не дождался

Или что-то в жизни упустил?

Рад, что в плен иллюзий не попался

И свободу духа сохранил.

Не ведал никогда любви страданий

И в безутешность чувства не впадал,

Гнал прочь бесплодье мук и воздыханий

И образы кокеток изгонял.

Но всё же вдруг в какие-то мгновенья,

Они нет-нет да тайно так мелькнут.

Из памяти глубинной, из забвенья

Живыми как бы зримо предстают.

Не старыми, а теми же – как были!

Как будто годы жизни не прошли.

Очаровательно красивыми застыли,

С улыбкой обаятельной взошли.

Я взглядом образ милых сберегаю,

Уйти в забвенье снова не даю,

И сам себя с ним прежним ощущаю,

И дух остылый снова пламеню.

Я женщин, если честно, не люблю:

Природу их нутром всем отрицаю.

За вздорность их и глупость не терплю,

Но взгляд, помимо воли, вдруг бросаю.

Вот эта грудью пышной обожгла,

А та очами душу покорила,

Улыбкой милой эта привлекла,

А та фигурой стройною смутила.

И вот опять у женщин я в плену:

У тех, кого я сам же отрицаю.

И сам себя при этом не пойму —

Зачем бесплодный вызов им бросаю.

Пленяясь чем-то в них одним, другим,

Прикрой глаза на сущность их природы,

Доволен будь пленением своим:

Не изменить глубинной их основы.

Разумным род людской ещё не стал —

Им дикий зверь во многом управляет,

А он уже «венцом» себя назвал:

В величье над природой пребывает.

И губит эту матерь бытия,

И тупо издевается над нею:

Слезами изливается земля,

Её богатства на глазах скудеют.

Себя, свой дух в детишках я внедрил,

В их гены и в сознание вселился,

Творящий ум, способности развил

И после лишь в себе уединился,

Оставив их свободно размышлять,

Какому направлению отдать

Свои таланты, в чём им проявиться.

Зеркальная плоскость заснувшей реки,

Туман, камыши, и поют соловьи.

Восторженны трели призывной любви

Остывшее сердце волнуют в груди.

Не знаю я, как справиться с волненьем,

Рождаемым загадкою ночной,

Когда луны холодной освещенье

Наполнило всё тайной неземной.

Деревья все в неясном очертанье,

Причудны блики листьев и ветвей,

И пруд одет туманным одеяньем:

Во всём застыло таинство теней.

Один стою, пленяясь «инозданьем»,

Смотрю на мир как будто бы иной,

С земным теряю связь своим сознаньем:

Как будто бы всё это не со мной.

Лишь соловьи из рощи нарушают

Волшебность неземную тишины,

Их переливы к жизни возвращают,

Питая разум трелями весны.

Смотрю в огромность жуткую Вселенной,

Представшую в помпезном торжестве,

И замираю пред красой нетленной,

Как будто бы в каком небытие.

Увы! пройдёт пленительность ночная,

Заменит день загадку темноты,

Наступит снова суетность людская,

Лишая чувства тайны красоты.

Всё больше в мир духовный удаляюсь,

Блужданьем мыслей, чувств и слов живу,

То памятью былого наслаждаюсь,

То в новое из прошлого гляжу.

Влечений сколько, поисков, метаний

В душе моей сумбурно улеглось,

Но странно как – из стольких грёз, мечтаний

Ничто почти что в жизни не сбылось.

К любви волшебной бурно устремлялся,

В науках годы истину искал,

Мятежным духом, силой наполнялся,

Себя физически, духовно развивал.

И вот итог неистовых исканий:

Любви и счастья не было, и нет.

Они – плоды иллюзий и мечтаний.

Таков с печалью сказанный ответ.

Всю жизнь щепою в волнах проболтался

И путь в трудах и поисках пройдя,

Совсем один в душе своей остался,

Любви, покоя, счастья не найдя.