Советский космический блеф

      Королев объяснил диктатору, что спешить нечего, -- американцы наверняка ничего больше не запустят с человеком до конца года, они объявили, что будут запускать на орбиту пока обезьян. Королев мог также сообщить про планируемые в США запуски спутников "Мидас" на продолжительность жизни в 100 тысяч лет, но значение этих запусков было научное, не пропагандистское, и Хрущева они не интересовали.
      Что именно интересовало Хрущева, Главный конструктор так и не понял. Но было ясно, что существовала какая-то причина, в силу которой он, Королев, должен был мчаться в Москву и начинать очередной "штурм".
      Этот штурм начался и успешно завершился полетом Германа Титова на "Востоке-2" 6 августа 1961 года. Опять Королев блестяще вышел из положения: он провел полет по той программе, по которой шли первые "собачьи" запуски, -- то есть семнадцать витков с посадкой в начальной точке. Правда, два таких полета закончились в свое время неудачами, но надо было рисковать, ничего не поделаешь. Кроме того, ТДУ -- тормозная двигательная установка -- в прошлом подводившая после суточного пребывания в вакууме, была объектом постоянного внимания конструкторов. Над ней работали днем и ночью, испытали десятки раз -- словом, сделали все, чтобы она сработала нормально. И она сработала.
      Хуже "сработал" сам космонавт. Почти сразу после вылета у него начались расстройства вестибулярного аппарата, которые в дальнейшем ухудшились. На землю он вернулся больным. Через сутки после приземления группа врачей из Москвы привела его в такое состояние, что он смог прилететь в Москву и отрапортовать Хрущеву. После этого Титова отправили в санаторий, Королева и всех его сотрудников щедро наградили, а несколько дней спустя выяснилась истинная причина, из-за которой Хрущев так торопил с запуском.
      Причина была на сей раз совсем неожиданной: Хрущеву требовался хороший "фейерверк", чтобы отвлечь внимание всего мира от берлинской стены, возведенной 13 августа 1961 года. Что ж, в некоторой степени цель была достигнута. Люди на Западе говорили: "нехорошо, конечно, что они выстроили эту тюремную стену, но зато какие у них успешные космические полеты -- вот, человек целые сутки провел в космосе!"
      После этого состоялись еще четыре полета кораблей "Восток" с космонавтами Николаевым, Поповичем, Терешковой и Быковским. От полетов с Гагариным и Титовым они отличались только длительностью, да еще тем, что с третьего полета начались телепередачи из кабины спутника. Но каждый из этих полетов объявлялся в СССР особым достижением, непременно чем-нибудь "первым", "оставляющим американцев далеко позади". И никто не верил этому больше, чем сами американцы!
      Скажем, Николаев и Попович, запущенные с интервалом в одни сутки, провели, как было сказано, "парный" полет. Но известно, что все без исключения "Востоки" запускались на одну и ту же орбиту, и ее изменение, в свое время предложенное Королевым, так и не было осуществлено. На семнадцатом витке этой орбиты капсула оказывалась в положении первого витка. Происходило это через сутки. Время прохождения активного участка траектории было тоже измерено с точностью до доли секунды. Следовательно, оставалось лишь правильно выбрать момент старта второй ракеты через сутки после первой, чтобы вторая капсула оказалась от первой в непосредственной близости. Если это и свидетельствует о чем-то положительном, так только разве о стабильности ракетных двигателей-связок, имевшихся в распоряжении Королева. Ведь ни Николаев, ни Попович не маневрировали и не могли маневрировать своими капсулами -- маневры на орбите были впервые осуществлены в СССР намного позже, чем в США, -- в 1968 году.
      После "парного" полета Николаева и Поповича я был участником телевизионного интервью с этими космонавтами. До начала интервью мы три часа просидели в московском телецентре в таком составе: двое космонавтов, заведующая отделом науки Центрального телевидения Тамара Чистякова, журналисты и... Михаил Крошкин. Командовал этой подготовкой, конечно, Крошкин и шла она так. Журналист предлагал какой-нибудь вопрос; Крошкин немедленно говорил: "Этот вопрос в передаче не задавать". Предлагался следующий вопрос, и опять Крошкин его отводил. Космонавты безмолвствовали, причем Николаев был убийственно серьезен, а Попович хитровато улыбался. Наконец, находился вопрос, достаточно невинный, чтобы Крошкин его пропустил. Тогда вопрос записывался, а Крошкин обращался к космонавтам: "Ну, товарищи, как будете отвечать?" Кто-нибудь из них начинал говорить, но и тут не обходилось без Крошкина:
      -- Андриян Николаевич (или Павел Романович, если говорил Попович)! Это говорить не стоит. Скажите лучше так...
      Никто ни разу Крошкину не возразил.
      В самом начале я предложил вопрос о маневрировании. Крошкин отвел его тут же. Я задал вопрос, в какое окно Николаев видел Поповича и в какое -Попович Николаева, по отношению к Земле. Но и этот невиннейший из вопросов был отвергнут Крошкиным!
      Потом ко мне вдруг обратился Николаев.
      -- Товарищ журналист, -- сказал он своим невероятно серьезным тоном, -вы можете задать мне такой вопрос: "Товарищ Николаев, что вы думаете о путях развития мировой космонавтики?"
      Было бы поистине любопытно послушать, что мог сообщить по сему поводу Николаев, известный даже среди космонавтов своей умственной ограниченностью, но Крошкин не доставил мне такого удовольствия. Он "забодал" вопрос Николаева немедленно и безапелляционно.
      Вообще Николаев был объектом постоянных насмешек, часто довольно злых, со стороны его коллег. Вот анекдот, рассказанный мне известным летчиком-испытателем, близко знавшим космонавта. Произошло это сразу после того, как Николаев был назначен "командиром отряда космонавтов".
      Командир отряда космонавтов Николаев приходит на проверку остроты зрения. Он садится на некотором расстоянии от таблицы с буквами разных размеров, и врач показывает: читайте такой-то ряд. Николаев напряженно мычит в ответ. Врач показывает строкой выше, где буквы покрупнее. Тот же результат. Еще выше. Опять Николаев ничего прочесть не может. Так доктор добирается до верха таблицы, где изображены только две огромные буквы. И снова мычание вместо чтения. Доктор потрясен.
      -- Что, товарищ Николаев, вы и эту строку прочесть не можете?
      -- Да я, чJрт меня подери, самую нижнюю строчку распрекрасно вижу! Я только забыл, как они, проклятые, называются!..
      Следующий полет на "Востоке" был тоже первым -- первым женским. Космонавт этого полета Валентина Терешкова поистине достойна сочувствия. В недалеком прошлом ярославская работница и начинающая парашютистка, она попала в поле зрения кого-то из космических специалистов и была представлена генералу Каманину, отвечавшему за подбор космонавтов. Тренировки шли у нее неважно, но никто по этому поводу не беспокоился, потому что она все равно не должна была лететь. Каманин располагал отлично тренированной летчицей, а женский полет предполагался всего один (до сих пор, как известно, женщин в космос больше не посылают). Терешкова, по существующим правилам, готовилась быть дублером, присутствующим на старте "на всякий случай". Поскольку в СССР имя космонавта держат в секрете до вылета, никто никогда не знает о том, "настоящий" космонавт летит или дублер. Не откладывать же, в самом деле, "утвержденный" всеми инстанциями старт из-за такой мелочи, как болезнь космонавта, который все равно никакой роли в полете не играет!
      Терешкова была дублером, но в последний момент стала космонавтом, ибо перед самым стартом у "настоящей" летчицы появилось женское недомогание, и она об этом доложила. Выйдя на орбиту, о том же доложила Терешкова, но было уже поздно. Потом Терешкова сообщила, что чувствует сильную тошноту и головокружение. Телеметрия, однако, показывала, что пульс у нее достаточно полный и кровяное давление в пределах нормы. Правительственная комиссия, в которой Королев имел после старта всего лишь один голос, решила, что полет нужно продолжать, потому что одновременно с Терешковой на орбите находился Быковский, и полет считался "длительным групповым" -- разумеется, первым такого рода.
      Через семьдесят часов Терешкову спустили с орбиты. Она приземлилась в самом жалком состоянии, и подбежавшие южно-уральские крестьянки стали над ней причитать: "Ах, бедненькая!" Космонавтку умыли, положили в избе на кровать и когда приступы тошноты миновали, выяснилось, что она страшно голодна: три дня не притрагивалась к еде. Женщины тут же угостили Терешкову всем, что у них было, -- хлебом и луком. В этот момент рядом с деревней приземлился вертолет и забрал необычную "гостью с неба".
      Позже, выступая перед публикой с рассказом о полете, Терешкова неплохо использовала этот эпизод. В ее изложении он выглядел так. Колхозницы встретили ее радушно и спросили, чем угостить. И ей захотелось простой русской еды -- черного хлеба и лука. Такие истории действуют на известную часть советского населения...
      Валерий Быковский, вылетевший за двое суток после Терешковой и приземлившийся почти одновременно с нею, тоже, конечно, был "первым". Он пробыл в космосе дольше всех других. Тут надо отметить, что Быковский, как космонавт, был полной противоположностью Терешковой. Его физическое состояние в течение всех 119 часов полета было превосходным.
      Так прошли последние полеты на кораблях "Восток". При желании их можно было теперь повторять сколько угодно. Но американцы объявили, что программа "Меркурий" закончена -- и "Восток" тут же сошел со сцены.
      Здесь только остается отметить несколько любопытных подробностей, связанных с этим этапом советских космических полетов.
      С самого начала, с полета Гагарина, советское руководство внимательно следило, как бы американцы не "вырвались вперед" по какому-нибудь показателю - по числу полетов или витков или космонавтов. Королев должен был обеспечить непрерывное "лидерство" в этом смысле. Поэтому, когда с полетом Малькольма Карпентера 24 мая 1962 года американцы сравнялись в количестве орбитальных запусков с Советским Союзом, в высших кругах появилось беспокойство. Оно особенно усилилось, когда выяснилось, что следующий полет "Меркурия" с Уолтером Ширрой намечен на сентябрь того же года. Именно этим, как объясняли мне люди из окружения Королева, мотивировалась необходимость послать в августе, то есть на месяц раньше, не один, а сразу два "Востока", чтобы надежно удержать "лидерство".
      Действительно, Николаев и Попович летали в августе 1962 года, а старт Ширры состоялся 3 октября.
      Потом, 15 мая 1963 года, Купер опять "сравнял счет"! И, более того, американцы преспокойно объявили окончание программы "Меркурий". Логично было предположить, что в США концентрируют внимание на новой серии полетов -- тем более, что в общих чертах уже был известен план запуска двухместных кораблей, выхода из них в открытый космос, маневрирования и стыковок на орбите. Логично было бы направлять все средства на разработку чего-нибудь в том же роде -- прежде всего, достаточно мощного носителя. Но нет, Хрущевым и его приближенными по-прежнему владели "спортивные", а вернее сказать пропагандистские соображения. И Королеву вновь было приказано "выйти вперед", да поэффектнее. Отсюда -- финальные полеты "Востоков" с Быковским и Терешковой.
      Все шесть полетов советских космонавтов на кораблях "Восток" сопровождались бурными взрывами пропаганды. Хрущев объявил, что "социализм -- лучшая стартовая площадка для полетов в космос". Люди Королева хватались за голову: они-то были лучше знакомы с американской периодикой и знали, что с самого начала будущей программы, с двумя космонавтами, маневрированием, стыковкой и так далее, Америка сразу уйдет далеко вперед. Ведь о запуске многоместного корабля и речи не могло быть, а о маневрировании и стыковке -тем более. Знали сотрудники Королева и то, что виноватых в отставании советских космических исследований от американских найдут очень быстро. В Советском Союзе вообще умеют находить "виноватых" и расправляться с ними, "невзирая на прошлые заслуги", как гласит общепринятая в моей стране формулировка.
      И еще одно знали Королев, Воскресенский и их помощники. Космические программы американцев были ясно "нацелены на Луну". У этих программ была внутренняя логика. Сперва научиться летать вокруг Земли, потом маневрировать, встречаться, выходить из корабля на околоземной орбите. Затем перенести этот опыт на орбиту вокруг Луны и, наконец, опуститься на Луну.
      А советские космические полеты, так лихо начатые Королевым в 1957 году, когда он запустил спутник, не были теперь нацелены ни на что. Луна отпадала: было ясно, что американцы прилетят туда гораздо раньше. Марс? Еще более несбыточно. Чрезвычайно заманчивой и, главное, осуществимой идеей выглядели орбитальные станции со сменяемым персоналом. Конечно, такие будут и у США, но, по крайней мере, это наука, соревнование, творческое сотрудничество и известное равноправие в космосе, если забыть на момент о Луне.
      Все эти проблемы особенно тяжело волновали Воскресенского. Он видел, что положение становится все более угрожающим и катастрофическим, что миф о "лучшей стартовой площадке" вот-вот лопнет; он видел, что разумными мерами можно как-то упорядочить все дело, прекратить безумную и обреченную гонку, найти свой, пусть скромный путь исследований. Но видел Воскресенский, что Королев не идет с этими предложениями к Хрущеву, а обращаться через голову своего руководителя и друга -- не хотел.
      Королев же не шел к Хрущеву с этими предложениями по причинам довольно очевидным. Во-первых, он понимал, что безграмотный самодур Хрущев немедленно ему скажет: "Что ж это ты, сам начал, сам нас убеждал, что выиграем первенство у Америки, а теперь -- в кусты?" Хрущев был достаточно хорошим демагогом, и сумел бы сразу состряпать против Королева любую "формулировку" -- например, что он "обманул партию". Это очень страшная, грозная "формулировка" в СССР.
      Во-вторых, на постройку орбитальных станций Хрущев ни за что не выделил бы больших средств. В его глазах такая цель выглядела "скучной"; тут нечем было поразить мир, как поразил он первым спутником или полетом Гагарина. Не было "фейерверка". А работать в условиях ограниченных ассигнований Королев решительно не мог. Он знал, почему удалось, несмотря на все тяготы и невзгоды, запустить спутники и людей в космос: средства были неограниченны. Многие элементы спутников и кораблей обходились в штучном изготовлении куда дороже, чем если бы были отлиты из червонного золота, но на это никто не обращал внимания. Урежут фонды -- ничего не удастся сделать.
      И была еще третья причина -- Чаломей. Приди Королев к Хрущеву с таким докладом, диктатор, чего доброго, передаст бразды правления Чаломею и поручит ему "организовать" полет на Луну. Конечно, это будет страшный провал, но что с того? Провал-то будет не Чаломея, а страны, для которой всю свою жизнь работал Королев, которую он любил сильнее, чем Хрущев и Чаломей, вместе взятые.
      Были и другие причины, по которым Королев медлил, не шел к Хрущеву. Как мы уже знаем из начальных страниц этой книги, Королев сделал свой доклад -достаточно откровенный -- только Брежневу с Косыгиным после снятия Хрущева. Но еще до этого доклада Королеву предстояло пережить события, о которых тогда, в конце лета 1963 года, он не подозревал.
      -------
      Глава 3. ВОСХОД
      Натуре Сергея Королева было совершенно несвойственно пассивное отчаяние. Всю свою жизнь, увидев препятствие, Королев бросался на его штурм.
      Препятствие, вставшее теперь на пути Королева, выглядело абсолютно непреодолимым. В ближайшее время -- он еще не знал точно когда -- ринутся в небо американские многоместные управляемые космические корабли, и не успеешь оглянуться, как выполнят "завет Кеннеди" -- высадку на Луне. Но само по себе понимание неизбежности таких событий никогда не ослабляло конструктора, не подрывало его энергии. И теперь, когда запускать новые "Востоки" было совершенно ни к чему, а более мощного носителя создать не удавалось, Королев со свойственной ему мудростью стал, по русской поговорке, "готовить сани летом". Он задался целью построить как можно более легкий, удобный для запуска корабль на три места.
      Рано или поздно, -- рассуждал Королев, -- такой корабль понадобится. Ракетчики сидят над носителем, не разгибаясь, и надо облегчить им работу, сделав "наконечник" для их будущей ракеты полегче, поудобнее. Все это требует времени, а когда ракета будет готова, да еще американцы "поднажмут", то поднимется суматоха, и дорабатывать корабль как следует будет некогда.
      И Королев сажает Л. А. Воскресенского разрабатывать проектное задание на постройку корабля "Союз".
      Как известно, корабль "Союз" впервые стартовал в космос в апреле 1967 года, через шестнадцать месяцев после смерти великого конструктора. Ракета "подоспела" только к этому времени. Да и то первый "Союз" стартовал в самом облегченном варианте, с одним космонавтом на борту -- и потерпел катастрофу при возвращении. Следующий "Союз" был запущен только в конце октября 1968 года. Но создан этот интересный корабль был в 1963 году Королевым и Воскресенским -- факт совершенно точный, но до сих пор совершенно не известный советским гражданам и мало кому известный на Западе.
      Интересен этот корабль тем, что представляет собой логичное и, я бы сказал, экономное развитие "Востока". Оба элемента "Востока" -- шаровидная капсула и цилиндрическая последняя ступень ракеты -- присутствуют в "Союзе". Но головная часть последней ступени представляет собою дополнительную кабину. Именно эта кабина выполняет роль посадочной капсулы или, по советской терминологии, "спускаемого аппарата". Вся конструкция лишь немногим больше "Востока" и не очень сильно отличается от него по весу.
      Советские источники информации, всячески подчеркивая "большие размеры" кораблей "Союз", не дают никаких цифр на этот счет -- ни размеров, ни веса. Это делается для того, чтобы избежать разочаровывающих сравнений с "Востоком". Но, желая намекнуть на "крупные габариты" корабля, советская печать сообщила после запуска, что общий объем корабля "Союз" составляет 9 кубических метров. Несложный подсчет по "Востоку" показывает, что его общий объем был около 8 кубометров2.
      Как видим, Королев и Воскресенский стремились к тому, чтобы создать трехместный корабль, почти не выходя за габариты одноместного. Стремление это объясняется очень просто: такой "сверхмаленький" и "сверхлегкий" корабль смогла бы поднять ракета, не намного более мощная, чем 21-двигательный "монстр", поднимавший "Восток". Скажем по справедливости: именно гению Королева и блестящим способностям Воскресенского -- а не Чаломею, Янгелю3 и другим конструкторам "сверхмощных ракет" -- обязан Советский Союз тем, что, начиная с 1968 года, стал запускать на околоземную орбиту трехместные корабли, способные маневрировать и соединяться. Это парадоксально, если учесть, что Воскресенский умер в начале 1965 года, а Королев -- в январе 1966-го.
      2 Спускаемый аппарат" корабля "Восток" -- это шар диаметром 2,3 метра. Объем такого шара -- 6,36 куб. м. Еще как минимум полтора кубометра составляла передняя часть последней ступени ракеты-носителя -- "приборный отсек" (ведь объем приборного отсека корабля "Союз" включен в общие 9 куб. м.).
      3 Глава написана за несколько месяцев до смерти М. Янгеля -- когда его имя, как до сей поры имя Чаломея -- было совершенно не известно советским гражданам и вообще внешнему миру.
      Тайной мыслью Королева и Воскресенского при разработке "Союза" было, конечно, "подтолкнуть" развитие советской космонавтики в сторону орбитальных станций. Тогда, по крайней мере, появилась бы у советских специалистов хоть какая-то цель, и каждый последующий запуск был бы подчинен этой цели, подобно запускам американской НАСА. А пока что "цель" была только одна: стараться всякий раз делать что-нибудь такое, что создавало бы впечатление о советском "первенстве", вести эту изнуряющую и недостойную игру дальше, без малейшей надежды на успех.
      Надеждам Королева и Воскресенского, связанным с кораблем "Союз", не дано было осуществиться при их жизни. Случилось нечто другое.
      Иные вести, если их и ждешь, производят впечатление разорвавшейся бомбы. Такое действие произвели в конце 1963 года американские сообщения о предполагаемом начале полетов сразу по двум проектам -- "Близнецы" и "Аполлон". Весной 1964 гона должны были взлететь -- пока без людей -"Джемини-1" с помощью ракеты "Титан" и "Аполлон-1" с помощью ракеты "Сатурн". Первый полет "Джемини" с людьми и выход одного из астронавтов в открытый космос намечался на конец того же 1964 года либо на первые месяцы 1965.
      Не надо, конечно, думать, будто эти новости оказали хоть какое-то действие на население Советского Союза. Население о них попросту ничего не знало. Переполох происходил в узких кругах специалистов. Там, собственно, давно понимали, что это наступит, что придет такой момент, когда даже такой человек, как Королев, ничего не сможет противопоставить американским полетам. Большинство лишь не предполагало, что это наступит так скоро.
      Однако, как выяснилось в ходе последующих событий, Королева недооценивали даже его близкие сотрудники.
      Когда весть о предстоящих американских запусках дошла до Хрущева, Королев был вызван к нему на доклад. Сам Королев, как мы видели, аудиенции не испрашивал; но тут представился случай, и Воскресенский настаивал, что необходимо "открыть глаза" хозяину страны и добиться ориентации всех пилотируемых полетов на постройку орбитальных научных станций.
      Я не знаю, успел ли Королев сказать Хрущеву что-либо в этом смысле. Но что он выслушал от Хрущева -- это я знаю, ибо странная весть, поначалу не очень даже серьезно воспринятая, быстро распространилась среди сотрудников и просочилась наружу. Хрущев спросил, знает ли Королев, что американцы собираются запустить двух человек в одной капсуле (только эта сторона дела интересовала "вождя"). Получив утвердительный ответ, он распорядился: "Ну так вот, к следующей октябрьской годовщине (7 ноября 1964 года) мы должны послать в полет не двоих, а троих сразу".
      Говорят, что Королев долго и терпеливо объяснял Хрущеву, почему этого сделать нельзя. Он открыл все карты, сказал, что корабль-то может быть готов к этому сроку и даже раньше. Но только этот корабль нечем поднять в космос.
      Однако "вождя" не интересовали эти скучные технические подробности. Он намекнул Главному конструктору, что если тот не выполнит "задание партии и правительства" (ведь Хрущев, как первый секретарь ЦК КПСС и премьер-министр, был сам "партия и правительство"), то придется найти кого-нибудь другого, кто сумеет взяться за выполнение задания. Опять, в который раз, перед Королевым встала тень Чаломея!
      Ничего не пообещав, кроме того, что "подумает", и получив на раздумье жесткий срок, Королев вернулся в Калининград. Об этом его приезде долго ходили легенды. По легко понятным причинам Сергей Королев не был человеком особенно уравновешенным -- его "трудный характер", как мы помним, упоминается даже в советской печати. Он был подвержен взрывам бешенства, при которых попадаться ему на глаза не рекомендовалось. Но, как говорят, таким Королева не видели ни до, ни после того дня. По институту мгновенно распространилась весть, что "Эс-Пе" (кличка Королева среди сотрудников) приехал "сам не свой".
      Люди попрятались по комнатам, в чертежных залах воцарилась "творческая тишина" -- все усердно "работали".
      Королев, однако, не съел живьем даже тех несчастных, кто по неведению попался ему на пути. Он, грозный и сумрачный, прошел в кабинет, буркнув секретарше по пути: "Собрать всех ведущих". Это значило созвать к нему на совещание всех конструкторов, возглавляющих разработку узлов ракет и кораблей.
      Ни словом не упомянув о своем разговоре с Хрущевым, Королев лаконично, даже будничным тоном сообщил, что "есть задание" отправить в космос трехместный корабль не позднее 7 ноября 1964 года. Вот эта дата, годовщина революции 1917 года, и выдала присутствующим, чье это задание и даже в некотором смысле отношение к нему Королева. Закончив, Главный конструктор спросил, какие будут предложения. Люди переглядывались, пожимали плечами -так бывает, когда кто-нибудь произнесет во всеуслышание крайне неуместную шутку. Никаких предложений, естественно, не было. Королев, внезапно поникший, отпустил их усталым жестом, сказав, что если предложения будут -даже самые дикие, -- то он готов их выслушать в любое время дня и ночи. Он тут же уехал домой.
      Назавтра было созвано еще одно такое же совещание, и Королев, глядя в стол, сказал: "Предложение есть. Попробовать воткнуть три кресла в "Восток", облегчив шарик за счет всего, что только можно".
      После секундной оторопи люди загалдели, замахали руками. "Чепуха! Невозможно! Туда одно-то кресло еле влезает! Внутренний диаметр меньше двух метров в самом широком месте!"
      Королев дал им откричаться, потом резко сказал: "Будем пробовать". И закрыл совещание.
      Попробовали. Ничего не получилось. Даже после того, как из "шарика" выкинули решительно все научное оборудование и сократили до минимума запас средств жизнеобеспечения, три космонавта самых скромных габаритов все равно не умещались в "Востоке".
      На некоторое время наступил полный тупик. Королев ничего не докладывал Хрущеву, оттягивая время. А уже катилась к концу зима 1964 года. Не выдержав нервного напряжения, свалился с ног Воскресенский. Его положили в больницу.
      Вот в какой любопытной форме описывает официальный советский биограф Королева тяжелое настроение Главного конструктора в тот период (разумеется, в биографии ни словечка не говорится ни о каких проблемах, ни о каком тупике при работе над "Восходом" -- тем большей неожиданностью звучат приведенные ниже слова, которые я цитирую по журналу "Москва" (No 12 за 1969 год. стр. 178): "В работе над 'Восходом' особенно проявилась необычайная требовательность Сергея Павловича, беспощадность ко всяким не достаткам и человеческим слабостям. Он не терпел их у себя и у других".
      Сказать про кого угодно, что он беспощаден к человеческим слабостям, значит сделать весьма и весьма сомнительный комплимент. Зная то, что уже рассказано, мы, я думаю, легко защитим Королева от его биографа. В ситуации, сложившейся в тот период, не выдержали бы нервы и у добрейшего из ангелов. Ведь Королев прекрасно понимал, что его заставляют идти на какую-то дикую авантюру, причем авантюру, заведомо бесполезную. Надо, чтобы раньше двух американцев взлетели три советских гражданина, вот и все!
      Тупик в работе над отправкой в космос троих был преодолен так: втиснули троих в шарик "Востока" без скафандров, всецело положившись на герметичность корабля. Говорят, что это безумное по смелости и риску решение предложил ведущий конструктор по спускаемым аппаратам Константин Феоктистов. А на вопрос Королева: "Да кто же это полетит втроем и без скафандров?" Феоктистов ответил: "Первый -- я". Так ведущий конструктор, человек далеко не безупречного здоровья, имевший в юности ранение, вдруг превратился в космонавта.
      Но и в таком варианте -- в курточках, без скафандров -- три человека не вмещались в многострадальный "Восток", который для видимости позже переименовали в "Восход".
      Начались самые дикие ухищрения. Феоктистов срочно согласовал с Королевым и со всеми начальственными инстанциями "состав команды" -молоденький, очень миниатюрный врач Егоров и лучший из всех летчиков-космонавтов Комаров -- и все трое пошли... на сеанс к скульптору. Точно по фигуре каждого из них было вылеплено кресло. С быстротой молнии -сам Королев наблюдал за этим, проявляя "беспощадность" -- изготовили три этих кресла-макета. Но нет, и они не "вписались" в шарик!
      Тогда пошла в ход следующая идея. Кресла можно ведь поставить не в ряд, а как-нибудь похитрее -- например, в два ряда, одно и за ним два. Если взглянуть сверху, получится вроде треугольника. И этот треугольник, возможно, "впишется".
      Поначалу не удалось и это, но затем, когда переднее кресло приблизили к задним настолько, что один из космонавтов как бы помещался на коленях у двух других, "шарик" вместил комбинацию. Впереди посадили доктора Егорова -- как самого маленького -- и это дало возможность немного приподнять его кресло по отношению к двум другим. Так врач оказался на командирском месте, а космонавт сидел где-то сзади и под ним, но какое это имело значение, если никто из них все равно ни к чему не прикасался в полете!
      По институту загуляла угрюмая шутка, что коллектив напряженно работает над созданием усовершенствованной космической могилы на троих. "Юмор" был оправдан тем, что при таком расположении катапультирование всех троих грозило гибелью. Но те, кто придумал шутку, не знали, видимо, еще одного: Королев принял решение не катапультировать космонавтов, а спустить весь "шарик" на парашютах.
      Собственно, иное решение было и немыслимо. Ведь катапультирование всех шести предыдущих космонавтов с "Востоков" происходило на высоте 7000 метров. Уменьшить высоту катапультирования было нельзя, это грозило верной гибелью. А для катапультирования с высоты 7 километров человек должен быть в скафандре. Скафандры же исключались. Правда, высоту в 7 километров можно некоторое время (и после хорошей тренировки) перенести и с кислородным прибором, -- но космонавтам, "упакованным" как сельди в бочке, нельзя было дать даже и по прибору, потому что некуда было девать кислородные баллоны.
      В свое время Королев и главный конструктор по обеспечению жизнедеятельности в космосе Воронин проверяли возможность парашютного приземления "Востоков". Но тогда шли испытания только на "критический толчок", то есть на ту максимальную силу удара, при которой живое существо еще не погибало. Обречь космонавтов на такой удар было, понятно, нельзя, следовало максимально увеличить площадь двух парашютных куполов, имевшихся у "шарика", и еще раз провести полное испытание. А тут еще медики заявили, что толчок, который способна перенести собака, может для человека оказаться смертельным. Они сказали, что гарантию выживания человека при ударе могут дать только после опытов с крупными обезьянами, которые более чувствительны, чем даже люди.
      Три обезьяны, сброшенные в "шарике" с усиленными парашютами, были найдены мертвыми в своих креслах.
      После этого наступил единственный момент во всей биографии Сергея Королева, когда обычная решимость и способность идти на риск ему изменили. Есть подтверждение того, что он дрогнул, заколебался -- идти ли на авантюру, становившуюся с каждым днем все более безумной, или отказаться, приготовившись к самым скверным последствиям.