Завещаю вам жизнь

– И три года не решалась выйти за него?

– К сожалению, этого не инкриминируешь.

Редер барабанил по столу пальцами с толстыми ногтями.

– Вы не думаете, что доктор Хуберт мог быть не просто любовником?… Или что главная фигура здесь – нынешний жених, этот Карл Гауф?

– На Хуберта я послал запрос, – сказал Хабекер. – А Гауф… Правда, он католик, но… Выезжал из Германии только в оккупированную Голландию и в Словакию по служебным делам. С родственниками и друзьями все в порядке. Служебная характеристика хорошая.

– Что он там делает в Министерстве иностранных дел?

– Ведает Словакией в отделе информации. Его словацкие встречи проверены. Ни с кем, кроме официальных лиц, отношений не поддерживал.

Редер выбросил на стол сжатые в кулак руки:

– И все же имя Штраух упомянуто в московской телеграмме!

– Да, господин советник, упомянуто, но ведь этого мало!.. Господин советник, я убедительно прошу держать меня в курсе всех показаний других арестованных!

– Само собой разумеется, Хабекер… Вы хотите спросить еще о чем-то?

– Да, господин советник… Скажите, господин советник, а не было ли сделано попытки дать ложную информацию Инге Штраух?

– Такая попытка была. Один из сотрудников министерства под большим секретом рассказал Гауфу о возможности посылки секретной миссии в Лондон.

– И?…

– К сожалению, ни в одной из перехваченных телеграмм этой информации для Москвы нет. Может быть, она еще появится.

Хабекер пригладил серые волосы, слабо улыбнулся:

– Если вы позволите, господин советник… Я думаю, что эта информация в эфир не пойдет.

– Почему?

– Я вспоминаю ваши слова, господин советник. Слова о том, что Инга Штраух – резидент, которого берегли на случай провала остальных. И если это так, ей незачем выходить в эфир до ареста группы Лаубе… Разрешите, я доскажу, господин советник? Простая логика… Допустим, Штраух завербована еще в тридцатые годы. Ей дают задание войти в полное доверие видных лиц и ничего больше не предпринимать, пока она не получит определенного сигнала… Группа Лаубе все эти годы работает, давая достаточную информацию. Ингу Штраух берегут. Затем где-то летом сорок первого года группа Лаубе почему-то утрачивает связь с Москвой. Москва некоторое время ждет, пытается, может быть, забросить связных, но эти попытки успеха не приносят. Между тем Советы задыхаются без разведывательных сведений. Сведения кажутся тем более необходимыми, что во временном успехе зимней кампании под Москвой советские руководители видят залог будущих боевых успехов.

Тогда они посылают телеграмму в Брюссель, дают приказ тамошнему резиденту немедленно выехать в Берлин и установить контакт с Лаубе, а в случае провала Лаубе – с Ингой Штраух, до сей поры глубоко законспирированной. Резидент, видимо, посетил Берлин, господин советник. Но он убедился, что Генрих Лаубе жив и здоров, что у него просто временно испортилась рация, и, оказав помощь этой группе, не стал связываться с Ингой Штраух. Ее опять оставили в резерве, господин советник! Я не вижу другого объяснения тому, что знаю.

Редер уставился на взволнованного следователя.

– В ваших рассуждениях что-то есть, – сказал Редер. – Определенно что-то есть, Хабекер. Может быть, и так… Но где гарантия, что у Штраух все же нет контактов с группой Лаубе? Где гарантия, что она тотчас же не сообщит в Москву о провале подполья?

– Такой гарантии, конечно, нет, – согласился Хабекер. – Но…

– Поэтому мы все же арестуем фрейлейн Штраух, – твердо перебил Редер. – А над ее квартирой установим контроль. Если на квартире удастся задержать связного или радиста – это сразу даст вам в руки все козыри.

– Понимаю… Но у Штраух может оказаться совсем не та агентура, что у Лаубе.

– Не беспокойтесь. Все лица, так или иначе связанные со Штраух, уже взяты под наблюдение. Выезда из Германии никто из них до окончания процесса не получит. А тех, кто проявит нервозность, я пришлю к вам, Хабекер. Вас это устроит?

– Вполне, господин советник. Но у меня есть еще один план…

– Какой же именно?

Хабекер подергал себя за сустав указательного пальца левой руки:

– Все же телеграмма – страшная улика, господин советник. Она может потрясти фрейлейн Штраух. И если мы не ошибаемся, если она резервный резидент и до сих пор не принесла рейху никакого вреда, то может быть…

Редер поднял голову:

– То есть, вы думаете…

– Я думаю, можно попытать счастья, господин советник. Если фрейлейн Штраух согласится, служба безопасности получит ценного двойника. А согласиться есть резон. Ведь можно сказать, что текста телеграммы вполне достаточно для вынесения смертного приговора…

Глава четвертая

Тихий, теплый сентябрьский день обещал закончиться непогодой.

К вечеру над редким кучинским леском начали вспухать черные, с пепельными краями тучи. На поселковые улочки несколько раз налетал вихрь. Он сотрясал заборы и домики, срывал с дощатых сарайчиков толевые крыши, взметал их до вершин поселковых сосен, но вдруг утихал, ронял клочья толя на землю.

Тучи стояли уже в полнеба.

А потом повеяло холодом, и, пока темнело, пока тучи как-то неприметно слились с ночным небом, их разнесло и вверху замерцали звезды.

В 22.30 на кучинском радиоцентре произошла смена. Места у аппаратуры заняли «ночники».

Капитан Алферов приехал за пять минут до сеанса с «Р-35».

Радист уже проверил питание, положил перед собой журнал записи телеграмм.

Алферов сел рядом.

Оставалось полторы минуты.

Радист щелкнул тумблером. Шкала диапазонов засветилась нежно-лимонным светом.

Частотный режим?…

Настройка?

В порядке.

Тридцать секунд.

Двадцать.

Девять…

Радист не шевелился.

Алферов слышал: в эбонитовых наушниках мерно шумит, иногда в них врываются свист, щелканье, потом снова шум, шорох, словно сыплют зерно из кузова машины.

Алферов ждал.

Незримая гора зерна росла и росла, а он ждал.

Ничего.

Только шорох зерна.

Алферову сделалось душно, будто он и впрямь дышал густой хлебной пылью, забивающей нос и рот, закупоривающей легкие.

Ничего.

На часах двадцать три ровно.

Ничего.

В наушниках шум, писк чужой морзянки.

Последние минуты иссякали, как вода, вылитая на сухой песок.

Последняя капля.

Темный след сырости.

Точка. Все.

Ровно в 23.00 радист выключил приемник, виновато покосился на Алферова и стал записывать в журнал, что «Р-35» 12 сентября на связь не вышла.

Подобных записей с мая накопилось слишком много. Наверное, даже радист понимал: с «Р-35» неблагополучно.

Алферов вышел в коридор, долго курил, бросая окурки в зеленую уличную урну, поставленную в углу коридора, потом вернулся в зал: в 22.30 начинался сеанс с «76».

На этот раз связь была точно в установленное время.

Повеселевший радист торопливо записывал длинные колонки цифр, передаваемых неизвестным корреспондентом.

Алферов напряженно глядел на быстрый карандаш: не возникнут ли на бумаге в самом конце передачи три страшные семерки – сигнал опасности и провала.

Но семерки не появились.

Вместо них, как всегда, возникла привычная комбинация цифр, означавшая для Алферова псевдоним корреспондента: «Гела».

Алферов оглядел зал. Еще несколько радистов вели прием, а другие либо продолжали передачи, либо готовились к ним.

Результаты их работы станут известны только утром. А до утра придется терпеть. Ничего не поделаешь, придется терпеть.

Алферов поднялся со стула.

– Спасибо, сержант, – сказал он радисту.

Выбравшись на горьковское шоссе, шофер попытался обогнать колонну грузовиков, но навстречу, мигая синими подфарниками, шла другая колонна, и «эмке» пришлось притереться к обочине, ехать в общем потоке.

Опустив боковое стекло, выставив наружу локоть, Алферов рассеянно наблюдал за рубиновыми вспышками стоп-сигнала передней машины.

Алферов не спешил, лишние полчаса ничего не меняли, но медленный ход машины вызвал досаду. Автомобиль и медлительность – это было алогично, а Алферова возмущало все алогичное, все противоречащее здравому смыслу, не отвечающее своему назначению.

– Трудно тебе, брат, на свете жить! – говаривал майор Васильев. – Не умеешь ты принимать вещи, какими они есть. Трудно!..

Шофер поерзал на сиденье, выглянул из машины.

– Чистая пробка! – сказал он. – Хорошо, не сорок первый, а то немец сейчас дал бы прикурить!

– Да, да, – рассеянно ответил Алферов. – Ничего…

Он испытывал такое же чувство тревоги, досады и недоумения, какое пережил, когда «Р-35» впервые не вышла на связь с Центром.

Это случилось на исходе первого месяца войны.

Точнее – 27 июля.

Да, это случилось 27 июля.

Не многие в те дни знали о положении на фронтах столько, сколько знали Алферов и его товарищи по службе. И очень немногие, подобно им, знали, что еще с декабря сорокового сначала «Альфа», а позднее Рихард Зорге – все сообщали о лихорадочной подготовке Гитлера к нападению на СССР.

6 февраля «Альфа» телеграфировала, что в Польше сосредоточено 120 фашистских дивизий, а запасные аэродромы в Восточной Пруссии и в других восточных областях Германии занимаются бомбардировочными эскадрильями. По сведениям, добытым «Зеро», нападение на СССР намечалось на промежуток между 15 мая и 15 июня.

Вплоть до роковой ночи 22 июня «Альфа» продолжала приводить новые факты подготовки гитлеровцев, раскрывала планы ОКВ [3].

Перепроверка и сама жизнь подтверждали правильность ее информации.

Если «Альфа» писала, что немецкое командование требует у Гитлера отменить с целью маскировки передислокации военных частей совещание советско-германской комиссии по границам, – такое совещание действительно отменялось.

Если сообщала, что Гитлер, боясь нарушить тайну подготовки к войне с СССР, намереваясь впоследствии разгромить и Британскую империю, резко высказывается против немедленного нападения Японии на восточные границы Советского Союза, намерен потребовать от Японии активизации в районе Атлантического океана и нападения на Сингапур, – то выяснялось, что в Токио вскоре посылался государственный советник Вольтат для ведения соответствующих переговоров…

Донесения «Альфы» день ото дня принимали все более взволнованный характер.

25 апреля, известив, что германская армия в данный момент насчитывает со вновь призванными 8 миллионов человек и что из этих 8 миллионов 4,7 миллиона находятся в сухопутных войсках, а 1,7 миллиона в авиации, приведя высказывание Кальтенбруннера о том, почему сейчас Германии необходимо напасть именно на СССР, а не вторгаться на Британские острова, «Альфа» написала:

«Во всем наблюдается подготовка к большому конфликту. У вас не должно быть никаких сомнений. Гитлер иногда пересматривает свои политические планы, но он никогда не проваливал и не пересматривал планов военных! Держите глаза открытыми! Не обманывайте себя!..»

Брюссель, Париж и Цюрих тоже нервничали.

Майор Васильев глубокомысленно замечал:

– Похоже, на нас пытаются воздействовать громкими фразами. Это настораживает.

Алферов пытался возражать:

– На нас пытаются воздействовать прежде всего фактами!

Васильев наклонял лобастую голову, водил карандашом по блокноту:

– Да, фактами… Которые, однако, подкрепляют громкими фразами.

Отрывал разрисованный листочек, комкал, бросал в корзину, устало смотрел Алферову в глаза:

– Слишком велика ответственность, возлагаемая на нас, Сергей Владимирович! Нельзя тут с кондачка… А если это англофранцузская провокация?

В ту весну Васильев осунулся, научился курить.

Узнав в субботу, 21 июня, о звонке «Гнома» и его просьбе немедленно встретиться, приказал идти на явку.

Алферов и «Гном» сошлись без пятнадцати шесть возле памятника Пушкину.

«Гном» выглядел больным: в глазах лихорадочный блеск, ко лбу прилипла русая прядь.

– Завтра, – сказал он и только после этого протянул руку. – В два часа ночи.

– Прогуляемся, – сказал Алферов.

Они спускались по боковой аллее к Никитским воротам. Скамеечки были заняты разморенными жарой пожилыми людьми. Возле Камерного театра прохаживались молодые люди, ожидавшие приятельниц, толклись оставшиеся без билета. Ветер перебирал листву старинных лип. По песку аллеи, по скамьям, по прохожим бежала зыбь солнечных пятнышек. Возле большого серого дома нагружали домашним скарбом грузовик: кто-то выезжал на дачу.

– Доклад вложен в газету, – сказал «Гном», передавая номер «Комсомольской правды». – В посольстве жгут документы, готовятся к интернированию. Посол навестил сегодня Молотова. Вернулся очень обеспокоенный. Но это конец. Приказ не отменят.

– Я сейчас же доложу начальству, – сказал Алферов.

Примечания

1

Анна Краус – известная берлинская гадалка тех лет.

2

«Красная капелла» – название, измышленное гитлеровцами для обозначения мифической, никогда не существовавшей разведывательной организации. В настоящее время название «Красная капелла» и бредни о ней подхвачены реакционными кругами на Западе с целью разжигания шпиономании.

3

ОКВ – сокращенное наименование оберкоммандовермахт, высшее командование вермахта.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.