Девочка и мертвецы

– Знаю. – Сокольничий вздохнул и положил в рот ложку горячей, вкусно пахнущей кунжутом лапши. Катенька с тоской посмотрела на ложку и сжала кулачки. Отвернулась к приборной панели и рассмеялась:

– А жить-то хорошо, дяденьки! Разве в лапше дело? В жизни дело!

– Всё равно лапши не получишь, – буркнул Ионыч, с подозрением поглядывая на Катеньку через плечо.

– И не надо, дядя Ионыч! Не в лапше счастье, так ведь, дяденьки? Ну и что, что у меня дырявое пальтишко? Ну и что, что шарфика нет? Подумаешь, замерзла! Зато мы едем незнамо куда, незнамо зачем, но одно точно – едем мы навстречу приключениям! Конец тоске!

– Это ты себя успокоить пытаешься, – произнес Ионыч обеспокоенно.

Катенька улыбалась. Улыбалась настолько честно и открыто, что Ионыч даже отложил ложку. Никогда в своей жизни не видел он такой настоящей улыбки. Те улыбки, что он видел раньше, были или перекошенные, или плаксивые, или угодливые, или злые – много улыбок повидал на своем веку Ионыч, но подобной не видывал. И это его пугало.

– Не по-человечески ты себя ведешь, Катенька, – прошептал Ионыч. – Чему радуешься? Тому, что горячего тебе не досталось? Тому, что убегаем от легавых? Тому, что на нашем счету два жмурика?

Катенька повернулась к Ионычу, и того будто обожгло ее улыбкой.

– Ах ты… – выругался Ионыч. Уронил лапшу на колени, схватил девочку за волосы и впечатал лицом в приборную панель. Повозил по выпуклым кнопкам, с удовольствием ощущая, как пластик царапает кожу. Отпустил девочку, бросил взгляд на мокрые штаны.

– Коза драная… – пробормотал Ионыч. – Из-за тебя полчашки лапши угробил.

Катенька подняла голову. Ионыч избегал смотреть на нее: только мельком, украдкой, и тут же отворачивался, прятал глаза. Катино лицо покрывали кровоточащие царапины. Губы были разбиты. На лбу вздувался фиолетово-синий желвак.

Катенька улыбалась.

– Это ничего, – прошептала девочка. – Ничего, дяденька. Не больно мне. Совершенно не больно.

– Заткнись… – прошептал Ионыч.

– А хотите я песенку спою? – спросила девочка, глотая кровь. – Всяко веселее будет, дяденьки.

– Заткнись! – завопил Ионыч. – Замолчи, а то хуже будет!

– Катенька, – испуганно прошептал Федя. – Помолчи, не заставляй Ионыча нервничать. Ишь, раздухарилась, шалунья! Я-то добрый, всё тебе прощаю, а Ионыч – воспитатель строгий, сама знаешь…

Девочка смотрела на Ионыча, не отводя больших голубых глаз, улыбалась и молчала. Кровь на губах и царапины на лице не могли испортить ее улыбку. Ионыч сжал кулак, подался вперед… Но ударить Катеньку не успел: Федя схватил девочку под мышки и пересадил ее к двери, а сам подвинулся к Ионычу.

Ионыч разжал кулак, просипел:

– Ты чего, Федя?

– А давай, Ионыч, радио послушаем! – с притворной радостью воскликнул сокольничий. – Ехать нам еще ого-го сколько, надо развлечься.

– Ну давай, – буркнул, подумав, Ионыч.

Федя включил радиоприемник, покрутил колесико настройки.

Радиоведущий произнес:

– Радио Снежнай Поляны, она же Снежная Пустыня, оно же Снежное Поле, и с вами снова я, ваш бессменный ведущий, К’оля.

– Что еще за К’оля? – с отвращением произнес Ионыч и выплюнул застрявший между зубами кусочек лапши на лобовое стекло.

– По имени видно, не русский человек, – вздохнул Федя.

– Буржуй недоделанный, – подтвердил Ионыч. – Я их, тварей, давил и буду давить. – Он сжал кулак. – Вот этими самыми руками.

– Знаю, Ионыч. – Федя кивнул. – Уж кому, как не мне, знать тебя.

Ведущий прочистил горло и сказал:

– Радио у нас провинциальное, но новости самые натуральные. И от новостей этих, честно вам скажу, у меня волосы дыбом и мурашки по всему телу. Сегодня утром на Снежном Поле были замечены целые полчища серых существ… вы понимаете, о ком я. Эти твари движутся в сторону Пушкино, настроены они весьма решительно и недружелюбно. Жителям Пушкино рекомендуется чистить винтовки и натирать сапоги сазаньим жиром – ночка предстоит жаркая…

– Ох, ты ж… – неопределенно сказал Федя и присвистнул.

– Ничего страшного, – буркнул Ионыч. – Страху только нагоняет. Перестреляют их всех до единого без потерь – не раз уже такое бывало.

– Перестреляют-то перестреляют, – согласился сокольничий. – Но мы на пути в Пушкино, и до ночи туда не успеем. Придется в поле заночевать, а эти, серые, тут как тут.

– Плевать, – заявил Ионыч, сминая стаканчик. – В вездеход они всё равно не пролезут.

– А если…

– Че «если»? Всё пучком будет!

Федя вздохнул.

Ведущий продолжал:

– Но есть и положительное во всем этом: трупы серых обеспечат жителей Пушкино мясом на пару недель вперед, ожидается проведение массовых гуляний на свежем воздухе с танцами и поеданием шашлыка…

– Убери ты этого придурка нерусского! – взбеленился Ионыч. – Поищи, что ли, музыку какую-нибудь.

Федя поспешно повернул колесико настройки.

Глава шестая

Катеньке приснился загадочный сон.

Приснилось ей, будто сидит она за большим дубовым столом перед пустой тарелкой, а напротив восседает кудрявая женщина в синем сарафане и деревянной ложкой ест мясной соус. Ест и смотрит на Катеньку из-под бровей, изучает.

Катенька говорит:

– Пошли скорей, нас папа ждет!

Женщина молчит, продолжает есть. Намазывает на толстый кусок ржаного хлеба сливочное масло, сверху кладет несколько крупных горошин красной икры, и всё это отправляет в рот. Смачно так жует, чавкает.

Катенька просит:

– Ну пойдем, пойдем же!

А женщина ест и ест, смотрит на Катеньку и ест, глядит в тарелку и ест. И не произносит ни слова.

Катенька умоляет:

– Пожалуйста!

Вдруг слышит Катя, за спиной что-то хлопает. Хлоп-хлоп. Точно дождевые капельки по стеклу размазываются. И понимает девочка отчетливо, что теперь можно никуда не спешить. Ей становится очень страшно, и, проглотив страх, как холодную мокрую жабу, она просыпается.

В кабине стоявшего посреди Снежной Пустыни вездехода потеплело. Тлел огонек электрической печки. В углу безмятежно храпел Ионыч. Стекла покрылись инеем. В небе, которое казалось сейчас гораздо ближе, чем днем, холодно мерцали редкие звезды.

Хлоп-хлоп.

Катенька повернулась к дверце и чуть не закричала от страха: из темноты, словно карпы из студеной воды, выныривали бледные безволосые лица. Слабые обмерзшие ладони хлопали по стеклу: хлоп-хлоп, – словно хотели попасть внутрь погреться.

– Ай…

Сокольничий Федя обнял девочку, погладил по голове:

– Не бойся, лапушка. Они нас не тронут, не достанут. Они как снег, слабые, бледные, из снега появляются, в снег и уходят.

– Кто это такие, дяденька? – шепотом спросила Катенька.

Федя вздохнул:

– Мертвецы это, Катя. Снежная Пустыня – место странное, страшное. Люди, которые тут погибли, превращаются в таких вот, сереньких.

– Если они слабые, может, впустим их погреться? – Катенька с жалостью посмотрела на бледные, полные муки некрасивые лица и коснулась пальчиком холодного стекла.

Хлоп-хлоп.

Хлоп-хлоп.

– Не стоит, девочка моя.

– Отчего же? – злым со сна голосом поинтересовался Ионыч. – Если негодница так хочет пообщаться с серыми, может, выпустим ее наружу? Вдруг найдутся общие темы. Ну-ка, Федя, приоткрой дверь…

– Ионыч, как можно!

Катенька недоверчиво посмотрела на Ионыча. Заныли царапины на лице. Неприятно заболело, заскребло в голове – будто внутрь черепной коробки запустили пугливого мышонка.

– Не хочешь? Тогда я сам. – Ионыч перегнулся через сокольничего и Катю, потянулся к ручке дверцы. Посмотрел на Катеньку: девочка дрожала.

– Страшно? – спросил Ионыч почти ласково.

– Дяденька… – По Катенькиным щекам поползли слезы, похожие на брильянты.

Ионыч убрал руку, ухмыльнулся:

– Ну-с? Что-то сказать имеем?

Катенька вскинула голову и заговорила горячо, страстно:

– Не страшно, дяденька! Не боюсь я серых людей, только жалость к ним питаю! По глазам вижу: больно им, страшно, не причинят они мне вреда! – Девочка улыбнулась, открыто и искренне. Как тогда, когда кровь глотала. Ионыч вздрогнул.

– Смелая наша! – умилился сокольничий.

Ионыч разъярился. Распахнул дверь, ногой отпихнул серых, схватил девочку за воротник…

– Ионыч! – воскликнул сердобольный Федя. Ионыч гневно зыркнул на него, и сокольничий немедля умолк и отвернулся.

В кабину проник колючий мороз: подрал, поцарапал Катенькину кожу. Ионыч уставился на девочку. Катенька улыбалась.

– Боишься?

Она помотала головой:

– Нет, дяденька.

Шепча что-то под нос, шурша остатками ветхой одежды, к кабине двигались десятки серых. Катенька видела страшную боль в черных маслянистых глазах существ.

– Уверена? – спросил Ионыч.

– Не боюсь.

– Не боишься?

– Не боюсь, дяденька!

Ионыч вытолкал Катеньку наружу, поставил на снег, сжал сзади за плечи. Катеньку затрясло от холода. Серые приближались. Девочка разобрала шепот одного из них.

– Слава небу в тучах черных… слава небу в тучах черных…

– Ионыч! – Федя едва не рыдал.

– Заткнись!

Серый со шрамом на правой скуле остановился возле Катеньки. Замерзшие губы двигались со скрипом, как створки заржавевших железных ворот.

– Слава небу…

– Это стихи, дяденька? – спросила Катенька ласково.

Серый поднял руку и легонько хлопнул девочку по щеке. Рука у существа была холодная, сухая, словно бумажная. Черные глаза вдруг посерели. Снежинки падали серому на лицо и не таяли.

– Вы забыли продолжение? – стуча зубами от холода, спросила Катенька.

– …в тучах черных.

Серый замолчал. Провел пальцем по Катенькиной щеке, отдернул руку. Нелепо передернул плечами. Повернувшись к девочке боком, сделал шаг назад и провалился в снег – с головой. Только неглубокая черная ямка осталась. Из ямки с треском вылетели голубые искры, а потом и они исчезли.

Остальные мертвецы стали аккуратно обходить вездеход.

– Как это он… – прошептала Катенька. – Взял и растворился…

– В Пушкино идут, – пробормотал потрясенный Ионыч. Втащил девочку в кабину и захлопнул дверь.

– Ионыч… – промямлил Федя.

– Че?

– Ты видел?

– Чай, не слепой, – огрызнулся Ионыч. Он с опаской посмотрел на девочку: Катенька сидела с закрытыми глазами и не двигалась. На Катиных ресницах белели снежинки. Лицо ее побледнело, а царапины наоборот покраснели, словно налились клюквенным соком, стали уродливее.

– Ни разу не слыхал, чтоб серые так просто от добычи отказывались. Думал, конец нашей красавице…

– Ну конец-то ей не пришел бы, – заметил Ионыч. – Серые слабые, только если толпой навалятся что-то сделать могут… но даже в таком случае я б успел Катерину в кабину затащить и дверь закрыть. – Ионыч несильно толкнул девочку кулаком в плечо. – Слышишь, Катюха? Вытащил бы я тебя!

– Спасибо, дяденька… – прошептала Катенька.

– Шутил я так, – Ионыч завозился на месте, устраивая зад поудобнее. – Что, шуток не понимаете?

– Понимаем! – поспешно заверил сокольничий и укрыл Катю краешком своего одеяла. – Мы-то понимаем, Ионыч! А если кто не понимает, то он полный дурак, и в этом его проблема… – Федя вежливо захихикал.

Ионыч с раздражением наблюдал, как Федя укрывает девочку, но ничего не сказал.

– А что он шептал, Ионыч? – спросил сокольничий. – Что-то я не припомню, чтоб серые разговаривать умели…

– Они и не умеют практически. – Ионыч зевнул, обнял себя под шубой, чтоб согреться. – Обычно одну фразу помнят из прошлой жизни. Строчку из стишка или песенки какой-нибудь. Втемяшилась им в голову эта строчка – они ее и повторяют.

– Жуткое дело. – Федя покачал головой. – Что-то аж спать расхотелось. Может, тяпнем для успокоения нервов, Ионыч? У нас тут в бардачке водочка есть…

– А почему бы и не тяпнуть? – живо согласился Ионыч. – После пережитого страха алкоголь не помешает.

– И девочке нашей нальем! – заявил Федя. – Капельку, для сугреву.

– Обойдется, – зло бросил Ионыч. – Одеяла с нее вполне хватит. Даже много будет, пожалуй.

Катенька вздрогнула и открыла глаза. Слабыми ручонками схватилась за край одеяла, стащила с коленок, затолкала сокольничему под зад.

– Не надо мне одеяла, дяденьки, мне и так тепло!

– Правильно, – одобрительно прогудел Ионыч, подставляя жестяную кружку. Федя щедро плеснул ему водки. – Можешь ведь по-человечески себя вести, когда захочешь, Катюха!

– Я пытаюсь… – прошептала Катенька, отворачиваясь к окошку.

– Вздрогнули! – бодро произнес сокольничий.

– Пьем, – кивнул Ионыч. Они стукнулись кружками. Выпили, скривились, занюхали.

– А закусить есть чем?

– Вот, замерзшие полбуханки бородинского в бардачке…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.