Девочка и мертвецы

Владимир Данихнов

Девочка и мертвецы

Часть первая

Плач над цифрами

Каждый год в России от рук родителей погибают около двухсот детей.

Собственно, вместо двухсот можно вписать любое число.

Это ничего-ничего.

Никто не плачет над цифрами.

Глава первая

Катенька связала для сокольничего Феди замечательные варежки. С ромбиками. Федя примерил варежки и обомлел:

– Хороши! А где ты вязать научилась?

– Ну-у… – Девочка неопределенно махнула рукой.

– Красавица ты наша, – умилился сокольничий.

В сени вошел злой с мороза Ионыч. Затопал сапожищами, сбивая снег, заухал, словно филин. Увидел варежки, бросил:

– А мне почему не связала?

– Не успела, дяденька… – прошептала Катенька.

– «Не уфпела – не уфпела», – передразнил Катеньку Ионыч и приказал Феде: – Выйди, полей.

– Холодно, Ионыч!

– Водки тяпни для сугрева и иди.

Ничего не поделать: Федя тяпнул водки, накинул на плечи медвежью шубу и вышел наружу. Снега намело порядочно. Федя топнул по снежной корке, оставил глубокий след. Вытащил ногу, а сапог застрял в снегу.

– Непорядочек, – горько усмехнулся сокольничий и в одном сапоге пошел к тарелке. Из снега выглядывал только самый верх непознанного летательного аппарата, этакий серебристый прыщик с тремя лампочками – красной, зеленой и желтой. Горела желтая. Сокольничий открыл дверь в кособокую кладовку, вытащил шланг. Покрутил в руках.

Крикнул:

– Ионыч!

Ионыч распахнул заледенелое окно прямо у Фединого носа:

– Ну чего тебе?

– Вода горячая есть?

– Есть, всё есть, котел с утра как заведенный работает.

Федя протянул ему шланг:

– Подключи, пожалуйста.

– «Подклюфи, пафалуста», – противным голосом передразнил Федю Ионыч, схватил шланг и исчез в доме. В окошке появилась любопытная Катенькина мордашка. Сокольничий подмигнул девочке. Катенька спросила:

– Испечь пирожки на вечер?

– Испеки, родненькая, – попросил Феденька. – К водке пирожки замечательно пойдут.

– С капусткой или с картошкой?

– И с капустой, и с картошкой, а еще с яблочным повидлом испеки.

– Хорошо, дяденька!

– А ну пшла! – рявкнул Ионыч из глубины комнаты. Девочку как ветром сдуло. Ионыч сунул голову в окно и, слизывая с побледневших от холода губ снежинки, вручил Феде шланг.

– Давай быстро, пока я не околел на морозе.

– Ты крепкий, Ионыч, – почтительно сказал Федя. – Не околеешь.

На душе у Ионыча потеплело от такой похвалы.

Федя направил шланг на тарелку и открыл воду. Тонкая струйка теплой воды полилась на серебристый прыщик и рядом, растапливая снег. Федя поливал до тех пор, пока не загорелась зеленая лампочка.

– Ну че? – спросил Ионыч. – Хватит уже! Воду-то экономь.

– Да всё вроде, – сказал Федя, закрывая шланг.

– А тарелка как? – уточнил Ионыч. – Теплая хоть?

Федя снял варежку и потрогал тарелку. Тарелка была теплая. Феде показалось, что внутри что-то или кто-то стучит.

– Теплая, Ионыч!

– Ладно, пошли водки тяпнем, – решил Ионыч и закрыл окно.

Федя, кутаясь в шубу, подошел к двери. Сунул ногу в застрявший в снегу сапог, вытащил. В небе что-то протяжно загудело. Сокольничий поднял голову, прикрыв ладонью глаза от падающего снега. По серому небу медленно ползли два темных пятнышка.

– На юг летят, – пробормотал Федя.

– Федя! – глухо закричал Ионыч из-за двери. – Где ты там? Поторопись, что ли!

Сокольничий поспешно вошел в дом. Разделся, стал накрывать на стол. Ионыч одобрительно кивнул, снял со стены гитару и попытался взять аккорд. Струна порвалась. Ионыч выругался и метнул гитару в угол. С жалобным мявом из-под треснувшей от удара гитары выползла покалеченная кошка Мурка.

– Когда ж ты уже сдохнешь, вредное животное! – в сердцах бросил Ионыч.

Мурка спряталась за комод и стала заунывно мяукать.

Рассерженный Ионыч подошел к Катеньке. Девочка возилась у плиты.

– Работаешь?! – рявкнул Ионыч.

– Малютка наша! – воскликнул сострадательный Федя.

– Работаю, дяденька, – робко ответила девочка.

– Отхлестать бы тебя хворостиной, – сказал Ионыч, – да хворостину жалко!

– Жалко… – грустно кивнула Катенька.

– Как там стол, Федька? – крикнул Ионыч. – Накрыл уже?

Федя как раз закончил устанавливать пузырь самогона. Пузырь стал точно посреди стола – симметрично двум граненым стаканам. Ионыч подошел к столу, подвинул колченогий табурет, сел.

– А огурцы где? Катька-а-а-а!

– Несу, дяденьки! – Девочка тащила к столу здоровенную десятилитровую банку с солеными огурцами.

– Малютка наша! Уронит же! – Федя всплеснул руками и кинулся Катеньке на помощь, но Ионыч схватил его за рукав, остановил.

– Не порть мне девчонку. Пусть сама.

– Эх… – вздохнул Федя.

– А вот и огурчики, дяденьки. – Катенька с трудом водрузила банку на столешницу.

– А крышку открыть? – Ионыч приподнял левую бровь.

Катенька сбегала за открывалкой и, сосредоточенно пыхтя, раскупорила банку.

– Крышку рядом положь, – приказал Ионыч, доставая вилку. – Ну-с, приступим, помолясь. Ты, Катька, ступай. Тебе, безбожнице, никакая молитва не поможет.

Катенька, потупившись, побрела на кухню. Федя шепнул ей на ухо: «Про себя помолись. Ионыч не узнает». Обрадованная Катенька кивнула и убежала.

– Балуешь девку, – заметил Ионыч, грызя огурец.

– Маленькая она совсем. – Жалостливый Федя едва не прослезился.

– Ничего себе маленькая. За последний год как вымахала!

Сокольничий пожал плечами. Налил водки себе и Ионычу до краев, щелкнул пальцем по стеклу – стекло обрадованно зазвенело.

– Я, может, тоже маленький в душе! – заявил Ионыч, хватая стакан. – Но что-то меня никто не жалеет!

– Я тебя, Ионыч, жалею, – сказал сокольничий. – Я-то знаю, что судьба тебя не баловала! Тяжело тебе, Ионыч, в жизни-то пришлось…

Ионыч выпил полстакана, утер бороду рукавом, тут же и занюхал.

– Знаешь о моей жизни суровой, а девку балуешь. Не по-людски это, Федя.

– Да понимаю я! – Сокольничий отмахнулся и опустошил стакан на четверть. – Сердце у меня доброе, всех пожалеть готов. Даже этих, что летают, хотя их-то чего жалеть…

– Что такое? – Ионыч нахмурился. – Опять летают?

– Да вот, только что двоих видал. Порхают, блин, как бабочки. На север упорхнули. В Лермонтовку, это уж наверняка.

– Сволочи, – возмутился Ионыч, от возмущения тыкая огурцом мимо рта. – Значит, завтра-послезавтра опять сюда припрутся.

– Наверняка. – Федя вздохнул.

– Не отдадим мы им нашу Катьку! – Ионыч ударил кулаком по столу. – Или ты против? – Он выпучил глазищи на сокольничего. Федя поморщился:

– Ну что ты, Ионыч, в самом-то деле. Неужели думаешь, я тебя предам, друга моего единственного? После всего того, что ты пережил?

– Пережил я многое, – согласился Ионыч, успокаиваясь. – Нервный оттого стал, озлобленный. – Он допил водку и крикнул: – Катька!

– Да, дяденька! – послышался далекий Катин голос.

– Что ты делаешь, негодница?

– Тесто для пирожочков замешиваю, дяденька!

– Завтра к нам гости придут, вопросы будут задавать. Знаешь, что отвечать?

– Да, дяденька!

– И что же?

– Скажу, что живется мне с вами очень хорошо, что вы, дяди, добрые и меня любите, работать без нужды не заставляете, не сквернословите и не бьете меня!

– Главное, с честностью в голосе говори! – рявкнул Ионыч. – А то до полусмерти исколочу!

– Хорошо, дяденька! – звонко отозвалась девочка.

– Послушная, – умилился Федя, наливая еще водки.

– Еще бы. – Ионыч ухмыльнулся и выпил полный стакан.

Глава вторая

Тонколицый мужчина в длинной черной шубе и шапке-ушанке приехал на белоснежном вездеходе с черной четырехлучевой звездой на выпуклом боку. Вездеход замер у обочины. Тонколицый, путаясь в шубе, вылез из кабины, что-то сказал водителю и побрел к дому. Сокольничий Федя стоял у двери и меланхолично отливал на снег. Тонколицый подошел и отрывисто приказал:

– А ну прекратить безобразие!

– Пардоньте, – извинился вежливый Федя. – Нахожусь прямо посреди процесса. Прекратить не получится при всем желании.

Тонколицый недовольно поморщился, топнул ножкой в изящном бархатном сапожке.

Был он низенький и щуплый, но во взгляде ощущался металл; какой-то текучий, опасный металл, вроде ртути.

– Как ваша мама? – спросил Федя, чтоб хоть как-то завязать разговор.

– Чего это ты моей мамой интересуешься? – Тонколицый с подозрением глянул на него.

Федя написал на снегу букву «Д» и признался:

– Из уважительности спрашиваю. С вашей мамой не знаком.

– Мама в порядке, спасибо, – сказал тонколицый и снова затопал ножкой. Водитель вездехода выпрыгнул из кабины, закурил. Водитель был молодой, прыщавый, с редкими усиками щеточкой, серая вязаная шапка лихо сдвинута набок.

В окошке появилась любопытная Катина мордашка. Сокольничий шутливо погрозил ей пальцем, и мордашка исчезла.

– Вы себе ничего не отморозите? – спросил тонколицый с раздражением.

– Мы, потомки сибиряков, люди морозоустойчивые. – Сокольничий добродушно усмехнулся, дописал букву «Я» и неторопливо, степенно застегнул ширинку. – Вот, пожалуй, и всё. Пройдемте в сени… м-м…

– Владилен Антуанович, – представился тонколицый и шмыгнул носом.

– Давайте водочки тяпнем, Владилен Антуанович, – задушевно предложил Федя, впуская тонколицего в дом. – Вид у вас неважнецкий.

– Это несущественно! – бросил тонколицый, цепко оглядывая комнату. – Где хозяин дома?

– Туточки мы! – С доброй улыбкой на румяном лице в комнату вошел Ионыч. Он вел за руку Катеньку. На Катеньке было новенькое платье в цветочек и добротная теплая шаль. Девочка недоверчиво глядела на тонколицего и жалась к волосатой руке Ионыча.

– Здравствуйте. – Владилен Антуанович протянул Ионычу руку.

Ионыч поклонился тонколицему:

– Пожалуйте к столу!

– Да я как бы…

– У нас, сибиряков, все дела решаются за столом, почтенный Владилен Антуанович, – сказал Федя.

С тонколицего почти насильно стащили шапку и шубу и усадили за стол. Владилен Антуанович с сомнением посмотрел на стакан, заполненный мутной жидкостью. На дне стакана, словно водоросли, колыхались хлебные крошки.

– Что это? – визгливо поинтересовался тонколицый.

– Это, мил человек, божественная амброзия, о который вы так много слышали, – заявил Ионыч, подмигивая.

– Я на службе, мне нельзя, – неуверенно сказал Владилен Антуанович.

– Ну что вы такое говорите! – воскликнул Ионыч и незаметно толкнул Катеньку в бок. Девочка двинулась к тонколицему с тарелкой свежеиспеченных пирожков в дрожащих руках.

– Угощайтесь, дяденька! – сказала Катенька и мило покраснела.

– Лапочка наша! – Сокольничий едва не прослезился.

– С чем пирожки? – смягчившись, спросил Владилен Антуанович.

– С картошечкой и капусткой, – сказала девочка. – И с яблочным повидлом тоже есть, вот эти, румяненькие…

Тонколицый взял пирожок и надкусил. Задумчиво щурясь, пожевал. Вид у него был как у математика, в уме решающего сложную задачу.

– Пирожок удался на славу, спасибо, девочка, – сказал тонколицый и повернулся к Ионычу. – Так вот, я по делу…

– А водочки! Водочки-то! – Ионыч засуетился, подвинул тонколицему стакан мутной жидкости.

– Да какая же это «водочка»? – удивился тонколицый. – Самогон паршивый.

– Зря вы так. – Ионыч обиженно засопел. – Интеллигентный вроде человек, а такое говорите… Мы для вас старались, Катенька пирожки пекла, я выпивку доставал немыслимыми путями…

– Очень немыслимыми! – эхом отозвался сокольничий.

– Хорошо-хорошо! – Владилен Антуанович взял стакан и отхлебнул. Скривился, просипел сквозь зубы:

– А теперь давайте поговорим о деле.

– Точно девку нашу забрать хочет, – шепнул Ионыч Феде и громко спросил: – А как же огурчик?

– Огурчик?

– Катенька, девочка моя, принеси дяде огурчики, – вежливо попросил Ионыч, незаметно щипая девочку за шею. Катенька помчалась на кухню. В комнате стало очень тихо. Владилен Антуанович нервно топал миниатюрной ножкой по деревянному полу. Тикали настенные часы. Наконец, в комнате появилась Катенька. Пыхтя от усердия, она тащила десятилитровую банку. Федя кинулся девочке на помощь, но Ионыч удержал его за рукав и сам забрал банку у Катеньки.

– Спасибо, родная, – сказал Ионыч. – Тяжело было?

– Что вы, дяденька, совсем нет. – Катенька сделала реверанс.

У девочки дрожали коленки.

– Какая милая девочка! – Сокольничий потер рукавом заблестевшие глаза.

– Не обманывай взрослых, лапонька! – сказал Ионыч и погладил Катеньку по голове. – Если тяжело, всегда зови на помощь.

– Хорошо, дяденька, – прошептала девочка.

– Я как бы… – начал тонколицый.

Ионыч насадил огурчик на вилку и сунул пупырчатый овощ в раскрытый рот Владилена Антуановича. Удивленный Владилен Антуанович смачно захрумкал.

Ионыч, Федя и Катенька напряженно смотрели на сосредоточенно жующего тонколицего. Владилен Антуанович тщательно прожевал огурец, достал из кармана надушенный шелковый платочек, промокнул губы.

– Ну как? – с придыханием спросил Ионыч.

– Недурственно. – Тонколицый нахмурился. – Однако ж пора перейти к делу.

– А еще огурчика? – Ионыч метнулся к банке.

– Избавьте! – воскликнул Владилен Антуанович, соскакивая со стула. Ионыч замер с вилкой в руке. – Довольно!

Тонколицый засунул платок в карман поглубже и нервно облизал губы.

– Стало известно, что возле вашего дома, уважаемые, две недели назад потерпел крушение непознанный летающий объект, в простонародье – летучая тарелка. Так ли это? Если так, проведите меня к нему. Я хочу немедленно осмотреть вышеуказанную летучую тарелку.

Федя удивленно крякнул и с надеждой посмотрел на Ионыча. Лицо Ионыча скрывала тень.

Сокольничий радостно спросил:

– Так вы не за девочкой нашей?

– За кем? – Тонколицый удивленно посмотрел на сокольничего.

Федя прикусил язык. Катенька встала на цыпочки и шепнула сокольничему на ухо:

– Дяденька, радость-то какая! Не за мной Владилен Антуанович!

Сокольничий легонько сжал девочкину руку: теперь, мол, всё отлично будет.

– Так что? – Тонколицый, не отрываясь, смотрел на Федю. – Могу я взглянуть на объект?

Ионыч тяжело, словно противотанковое орудие, развернулся и исчез в соседней комнате. Только занавески колыхнулись.

– А куда он? – спросил Владилен Антуанович у Феди. Сокольничий пожал плечами. Ионыч чем-то тарахтел и шуршал – словно что-то искал. Владилен Антуанович заложил руки за спину, качнулся на пятках.

Притопнул ножкой:

– Объект в соседней комнате? Он маленький?

– Небольшой, – уклончиво ответил Федя.

– А что он? Как вообще?

– Тепло любит, – признался Федя. – Если зеленая лампочка горит, значит, хорошо: нужная температура достигнута. Мы его горячей водичкой поливаем.

– Горячей водичкой? А внутри объекта что? – Владилен Антуанович сделал страшное лицо и прошептал: – Или кто?

– Я почем знаю.

– Что, даже не пытались заглянуть?

– Не пытались. Как упала тарелочка, так и лежит под окном.

– Снаружи или внутри?

– Снаружи.

– Если снаружи, тогда что этот ваш Ионыч ищет в…

Ионыч приставил ствол к затылку тонколицего и нажал на спусковой крючок. Полголовы Владилена Антуановича в мгновение ока словно безумный великан отъел. Занавески щедро взбрызнуло темной кровью. Катенька замерла, побелевшими глазами разглядывая шатающийся, притопывающий сапожком труп тонколицего. Девочке показалось, что губы Владилена Антуановича шевелятся, силясь что-то произнести, но только безуспешно царапают воздух. Это длилось ничтожную долю секунды. Тонколицый стал заваливаться прямо на Катеньку. Лишившийся дара речи сокольничий схватил девочку под мышки и оттащил подальше к окну.

Ионыч вышел наружу. Водитель вездехода успел достать пистолет и направил оружие на Ионыча, пытаясь справиться с дрожащей рукой. Ионыч тщательно прицелился, прищурив левый глаз. Водитель выстрелил и промазал. Ионыч выстрелил и попал – не зря целился. Водитель выронил пистолет и схватился за бок. Пошатнулся, сделал шаг вперед и два назад, поскользнулся, упал, проломив тонкую корку снега, и стал проваливаться в холодную белую кашу.

Ионыч подошел к водителю, на ходу перезаряжая ружьишко.

Водитель поднял покрасневшие глаза на Ионыча, спросил, старательно глядя мимо ствола:

– Чем стрелял?

– Жаканом, – сказал Ионыч.

– Больно, – пожаловался водитель. – И обидно как-то. Девке своей сказал, что сегодня пораньше вернусь, в кабак свожу. Годовщина у нас… год как встречаемся.

– Цены у вас, говорят, подскочили, – помолчав, сказал Ионыч.

– Да не так что бы сильно, – сказал водитель. Он погружался в снег всё глубже и глубже. – Бухло, например, вообще не подорожало.

– Это хорошо, – сказал Ионыч. – Ты из Лермонтовки?

– Угу.

– А шеф твой? Владилен Антуанович?

– Они вчерась в Лермонтовку прилетели из Толстой-сити… Важная персона!

Помолчали.

– А че… че ваще случилось? – спросил водитель. – Чего с Владиленом Антуановичем не поделили-то?

Ионыч промолчал.

– С Машкой обидно вышло, – пробормотал водитель. – Нехорошо получилось… я ее пару раз динамил из-за работы, а в годовщину решил сам для себя: хватит девку мучить… хорошая она девка…

– Прости, браток.

– Добей уж, – попросил водитель и отвернулся. – Больно…

Ионыч подумал и не выстрелил.

Был он человек в сущности неплохой, но садист.

Глава третья

– Че это с ней? – спросил Ионыч, глядя на побледневшую Катеньку. Девочка прижималась к стене и всхлипывала.

– Испугалась голуба наша. – Сокольничий вздохнул. Он возил шваброй туда-сюда по полу, собирая кровь и разлившийся рассол. Перевернутая банка с подсохшими огурцами лежала на краю стола.

– Это еще что? – взревел Ионыч. – Кто банку перевернул?

– Красавица наша. – Федя снова вздохнул.

– Так пусть сама и убирает! – Ионыч выхватил швабру у Феди и сунул Катеньке в руки. Девочка попыталась схватить швабру дрожащими ручонками и уронила.

– Ах ты, негодница! – сказал Ионыч и отвесил Катеньке подзатыльник. – Зря харчи наши проедаешь, дрянь такая!

Сокольничий вздохнул.

Настенные часы с кукушкой показали двенадцать часов. Пластмассовая кукушка со скрипом полезла наружу и застряла.

– Что делать-то будем, Ионыч? – спросил Федя, осторожно переступая тело тонколицего. – Как-то ты так… неожиданно.

– Тарелка – вещь чудесная, – заявил Ионыч. – Кому попало ее показывать не след.

– Тут ты прав, конечно, но всё равно… неожиданно.

Ионыч уселся на табурет, взял со стола помятый огурчик, кинул в рот.

Он неотрывно глядел на Катеньку. Девочка наклонялась, хватала швабру, распрямлялась, роняла швабру, снова наклонялась, брала швабру и так далее. Ионыч и Федя некоторое время завороженно наблюдали за круговоротом Катенькиных действий.

– Что неожиданно, это ты прав, – сказал, наконец, Ионыч. – Сам от себя таких действий не ожидал. Если вдруг схватят, можно попробовать наврать, что мой поступок был продиктован приказом из тарелки, телепатической силой зеленых человечков. Как думаешь, прокатит?

– Вышки-то не дадут по любому, – со вздохом отвечал Федя, – а вот на опыты тебя, Ионыч, заберут обязательно. В какую-нибудь секретную лабораторию, чтоб выяснить, как тарелка изменила твой организм.

– Может, и правда из тарелки приказ пришел? – Ионыч задумался.

– Ты главное самого себя убеди, – посоветовал сокольничий. – Тогда врать легче будет.

– Нас еще не взяли, – подытожил Ионыч. – И мы можем сдернуть подальше отсюда. Эти приехали из Лермонтовки, а мы поедем в другую сторону, в Пушкино.

– Далеко, боюсь, не уедем, – сказал сокольничий, забирая из слабых Катенькиных рук швабру. Повернулся к Ионычу, чтоб что-то сказать, но не успел: Ионыч вломил ему промеж глаз. Федя отлетел к стене, роняя швабру.

– Не мужское это дело – со шваброй по дому порхать! – заорал Ионыч. – Девчонку балуешь!

– Дяденьки, не ссорьтесь, – дрожащим голоском попросила Катенька. Сделала пару неловких шажков к Ионычу, схватилась за черенок швабры.

– Я помою полы, дядя Ионыч.

– Сможешь? – брезгливо поморщившись, спросил Ионыч. – Ты ж еле на ногах стоишь.

– Попытаюсь, дяденька. Ей-богу, попытаюсь.

– Ну, с богом.

Катенька взяла швабру, подошла к ведру, опустила тряпку в воду. Искалеченный Владилен Антуанович лежал совсем рядом. Катенька избегала смотреть на него. Наступала как можно дальше от тела. Ей казалось, что если она коснется тонколицего, случится что-то страшное.

Она несколько раз провела тряпкой вокруг трупа, собрала грязь, сунула швабру в ведро.

Макая швабру в воду, Катенька вспомнила, как когда-то отвлекалась от всяческих невзгод: напевала песенку. Раз за разом пела одну и ту же песню, и ей становилось лучше. В самые ужасные моменты жизни эта песенка помогала, вселяла радость в сердце, возвращала жизнь ловким пальчикам; песенка заставляла маленькую Катенькину душу светиться.

Девочка тихонько запела:

– Ай, березка, березка моя…

– Заткнись! – закричал Ионыч и толкнул Катеньку в спину. Девочка упала прямо на труп и тут же отползла назад, зажимая ладонью рот. – Без песен тошно! – Ионыч повернулся к наворачивающему огурчик Феде и небрежно заметил:

– Хороший ты человек, Федя.

– Хороший, – хрустя огурцом, согласился сокольничий.

– Пойдешь со мной? – постукивая пальцами по столу, спросил Ионыч.

Сокольничий вздохнул:

– А куда я денусь, Ионыч? Я с тобой хоть на край света, ты же знаешь.

– А если я попрошу тебя остаться? – глухо спросил Ионыч.

– Остаться? – Сокольничий замер с половиной огурца во рту.

– Остаться. Отход наш маскировать. Сдерживать этих, из Лермонтовки, сколько сможешь.

– Наш отход?

– Мой, Катерины и тарелки.

Сокольничий тщательно прожевал огурец, запил рассолом из большой жестяной кружки, вытер замасленным рукавом рот.

– Ну?

– Если так надо, то останусь, Ионыч.

Помолчали.

– Жалко мне тебя оставлять, – сказал Ионыч. – Да и надо ли? Надолго ты их всё равно не задержишь.

– Я попробую, Ионыч.

– Стрелок из тебя как из говна пуля, – небрежно заметил Ионыч. Глянул через плечо: Катенька, охая и ахая, возила шваброй возле трупа.

– Для начала надо похоронить наших мертвецов, – решил Ионыч. – А то не по-людски как-то.

– Что ж мы, звери, что ли? – согласился Федя, вставая. – Похороним.

Глава четвертая

Похоронили Владилена Антуановича в снегу возле круглого катка за домом. Ионыч снял шапку и пробормотал:

– Ты уж не серчай, почтенный Владилен Антуанович. Не со зла полбашки тебе отстрелил, ох не со зла, а по строжайшей необходимости. Зато смотри, какое место для могилы тебе выбрали: катайся на коньках хоть каждый вечер, пусть и в призрачном бестелесном состоянии.

– А можно мне покататься на коньках, дядя Ионыч? – спросила Катенька, зябко кутаясь в дырявое пальтецо.

– Нашла время, дура. – Ионыч нахмурился. – В такой трагический момент на коньках кататься!

– Не чувствую я момента, дяденька, – призналась Катенька. – В голове будто туман какой-то, плохо очень соображаю. Кажется мне, что смерть моя приходит. Только из глубины сознания мысль выныривает: хорошо бы перед смертью на конечках покататься.

– Лапушка. – Федя шмыгнул носом. – Ионыч! Может, разрешим красотульке нашей на конечках покататься?

– Сбрендил, что ли? – Ионыч толкнул Катеньку в руки сокольничему. – Нет у нас времени на всякие глупости. Идите в дом. Собирайте вещички, скоро выезжаем.

– А водитель?

– Да он и так похоронен уже. Снега сверху чутка накидаю и порядок.

Сокольничий взял Катеньку за руку и повел в дом. Ионыч положил лопату на плечо и грузно потопал к вездеходу. Вездеход порядочно присыпало снегом, и он походил на раненого снежного тура, мохнатого и беспомощного. У обочины в снегу темнела дыра. Ионыч подошел к дыре и заглянул внутрь.

Водителя не было.

Ионыч уронил лопату, схватил ружье, повел стволом, огляделся.

Тишина.

Гладкое белое поле, полоса леса на западе, неглубокий овражек. Поседевший от снега вездеход.

– В кабине прячешься, дружище? – спросил Ионыч громко. – Выходь, не трону!

Тишина.

– Ты пьешь, родной? – спросил Ионыч, осторожно приближаясь к вездеходу. – Хошь самогоном угощу? Отличный самогон, натуральный, не какая-нибудь водочка для хиляков. Настоящий мужик только такое и должен пить, чтоб вкус жизни чувствовать. Жизнь она такая, родной: на вкус дерьмо, но так пьянит, что не захочешь с ней расставаться.

Ионыч открыл дверцу вездехода, сунул в кабину ствол. В кабине было пусто. Нависал над прикуривателем одноглазый плюшевый мышонок. На сиденье лежала консервная банка. Ионыч взял банку свободной рукой и прочитал: «Бычки в томате».

– Бычки любишь? – закричал Ионыч, бросая банку в снег. – Может, ты и с выпивкой не дружишь? Тогда вот такое предложение: кувшин с настоем иван-травы. Мужскую силу увеличивает на порядок! Хочешь? Целый кувшин!

– Хочу, Ионыч, – сказали за спиной.

Ионыч развернулся и чуть не пальнул. Грязно выругался: перед ним стоял сокольничий.

– Чего тут делаешь? – со злостью бросил Ионыч.

– Услышал, как ты шумишь. Думал, помощь нужна.

– Нужна, – буркнул Ионыч. – Водила куда-то сбежал.

– Ты же сказал, что он подох.

– Подох-то подох, да не подох, – замысловато ответил Ионыч, схватил Федю за рукав и потащил к яме. – Ну-ка прочти следы. Куда этот стервец ушел?

– Нету тут никаких следов, Ионыч, – тихо сказал Федя. – Пустая яма в снегу и только.

Ионыч побагровел:

– Ты что хочешь сказать, остолоп?! Что водитель мне приснился?!

– Как можно! – Сокольничий вытянулся, всхлипнул. – Ну как, сам посуди, я мог сказать о тебе такое, Ионыч? Ты ведь друг мой единственный! Это ж ни в какие ворота!

– Ладно… – Ионыч смягчился. – Но куда этот стервец делся?

Федя почесал нос:

– Я подозреваю несколько вариантов развития событий, Ионыч. Быть может, вмешались некие силы, неподвластные нашему пониманию, и…

Сокольничий говорил и говорил, говорил и говорил, а Ионыч смотрел на его варежки с ромбиками, связанные Катенькой, и жутко завидовал. Ему чудилось, будто варежки насмехаются над ним одним своим существованием. Почему Катенька не связала варежки для Ионыча? Она ведь, подлая, живет за его, Ионыча, счет. Именно он обеспечивает еду, горячую воду и самую современную технику для приготовления сложнейших кулинарных блюд. Отчего же такая неблагодарность?

– Варежки… – прохрипел Ионыч.

– Что «варежки»? – ласково спросил Федя.

Ионыч помотал головой:

– Не… ничего. Пошли, Феденька, вещи соберем.

– А водитель как же?

– Ну он-то без варежек был, – загадочно ответил Ионыч и вошел в сени.

Глава пятая

Вездеход, на котором приехал Владилен Антуанович, был вместительнее и удобнее Ионычева «Соболя», и Ионыч решил поехать на нем. Совместными усилиями они с Федей загрузили предметы первой необходимости в кузов, сверху разместили тарелку. На тарелке горела зеленая лампочка.

– Согрелась, милая. – Сокольничий смахнул набежавшую слезу.

Из приоткрытой двери выглянула кошка Мурка. Жалобно мяукнула, тронула снег, отдернула лапку.

– Кошку заберем? – спросил Федя.

– Не отвлекайся на безмозглого зверя, – приказал Ионыч. – Садись за руль.

– Куда едем, Ионыч? – спросил Федя, усаживаясь. Дрожавшая от холода Катенька сидела рядом с ним и дышала на бледные пальчики. Сокольничий ласково спросил:

– Чего дрожишь, лапонька? Боишься?

– Нет, дяденька, холодно мне.

– Ну это не страшно, – сказал добрый Федя и потрепал девочку по кудрявой голове. – Ионыч, шарфик выделим нашей девочке?

– Нет, – буркнул Ионыч. – У нее шапка есть.

Катенька достала из-за пазухи поетую молью шапку, надела. Шапка была маленькая, едва доставала до ушей.

– Ну как, теплее, лапушка? – спросил Федя.

– Не очень, дядя Федя, – сказала Катенька. – Но это ничего, ничего…

Ионыч о чем-то крепко задумался, посасывая папироску.

– Решено, – сказал, наконец, он, приоткрыл дверцу и выкинул окурок. – Едем в Пушкино.

– Через Снежную Пустыню? – уточнил Федя, разворачивая вездеход.

Снежные хлопья устроили хоровод вокруг машины. Катенька залюбовалась зрелищем, захлопала в ладоши, но Ионыч схватил ее за ухо, сильно дернул, и она опустила голову, притихла.

– Через пустыню ближе, – сказал Ионыч. – У Камней с Пяткиным пересечемся. Может, у него и останемся, переждем.

– Вечереет, – заметил Федя. – Ночевать в поле придется. К Камням завтра к полудню выедем.

– Значит, согреться надо, – сказал Ионыч и достал из бардачка стакан лапши быстрого приготовления. Дернул красную ленточку у ободка. Стакан зашипел, нагрелся, из-под крышки повалил горячий пар. Ионыч раздраженно бросил: – Китайская поделка… – и вытащил из-за пазухи большую деревянную ложку.

Федя вывел вездеход в поле, включил автоматику и тоже достал стакан горячей лапши. Катенька с немой просьбой поглядывала то на Ионыча, то на Федю.

Догадливый сокольничий спросил:

– Ионыч, а как же Катенька?

– Чего?

– Ей тоже лапшички хочется отведать! Горяченькой!

– Хрен ей, а не лапшички, – заявил Ионыч и сел к девочке спиной, чтоб даже горячий пар до нее не доходил.

– Хотя бы одну ложечку, дяденька… – слабым голосом попросила Катя, дергая Федю за рукав. Сокольничий едва не прослезился.

– Дашь ей хоть ложку, до полусмерти изобью, Федя, – спокойно сказал Ионыч. – Ты меня знаешь.