Мать, которая не чувствовала себя матерью и с тайной радостью спихнула их на попечение нянек. Мать, исполняющая свой долг, как рабочую обязанность. Вправе ли она называть себя матерью?

Она родила слишком рано. Она была не готова к этому и хоть сильно любила их, но столь же сильно и тяготилась ими. Она не понимала всей меры ответственности. Материнские чувства лишь теплились в ее сердце, но не жили полнокровно, не имели почвы для развития и осознания. Она была занята борьбой с Лоан. Собой. Подругами и их проблемами. Фальшивые ценности были ей дороже истинных.

Почему она поняла это так поздно? Почему не тогда?

Девушка разрыдалась, прижимая к груди шар, как голову ребенка.

Ну, почему Рэй не вбил ей в голову истину? Почему был так терпелив и добр к ней? Потому, что любил? Ни разу не сказав об этом, доказывал делами свое отношение к ней, ежеминутно, ежечасно. А она ждала слов, возвышенных признаний. Она хотела играть, не любить самой, но позволять любить. Она словно жила по сюжету любовного романа и очень огорчалась, когда герой не соответствовал принятым описаниям. Глупая, избалованная девчонка!

–– Аленушка, ты что? –– испугался Саша, обнял, желая успокоить, но эта жалость вызвала в ней еще больший поток слез. Она смотрела на елку и пыталась сказать, что не может ее видеть, что она напоминает ей о детях и той безответственной, безалаберной жизни, что она вела. Но из горла вырывались лишь всхлипы.

Миша проследил за ее взглядом и, мгновенно сориентировавшись, подскочил, поднял, отпихивая мужчину, толкнул к выходу и тихо кинул на ходу растерявшемуся Саше:

–– �збавься от елки. Быстро!

Он вывел девушку в подъезд, накинул на нее пальто, оделся сам и легонько подтолкнул к лифту. Через минуту они стояли на улице. Морозный ветер еще не разгулялся снегопадом. Хлопья падали лениво и кружили, под его напором, в хаосе сбиваясь в кучу у поребриков заледеневшего тротуара.

Алена быстро пришла в себя, успокоилась и, нахохлившись, села на лавку, задумчиво рассматривая игры снежинок, крутящихся у ног. Миша поднял воротник, готовясь к длительному пребыванию на морозе, и сел рядом. Саша наверняка еще не все убрал, надо подождать.

–– У меня есть дети, –– неожиданно призналась девушка, и парень покосился на нее, не зная, как реагировать на это заявление. С одной стороны, хорошо –– заговорила, значит, легче на душе станет, а с другой…ничего себе –– двое детей! Неизвестно, где и у кого!

–– Я думал, это не правда…

–– Ты знал? Откуда? –– нахмурилась Алена.

–– Саша сказал. А ему этот…твой бывший. Саша решил, что ты специально про детей выдумала, чтоб от него отвязаться.

–– Нет, у меня действительно двое детей. Правда, мать из меня вышла хуже некуда… Доченька - шалунья, смешливая непоседа, любопытная… Мальчик, Рэнни, очень умный малыш, весь в отца. Еще маленький, а уже ясно –– мужчина растет. Рассудительный, основательный. Я ведь только там поняла, что мужчина –– это не половое отличие, это статус, ранг, если хочешь. А здесь.. небо и земля, два полюса, и хоть название одно –– суть разная. Здесь только Сашкин, отец, ты…да. А в остальном, что однокурсников моих возьми –– липучие, недалекие. Сергей вон…вроде мужчина, а вроде и нет, желе какое-то непонятное… –– и качнула головой. –– Впрочем, к чему я это? Разговорилась что-то…Пойдем домой?

Парень неуверенно кивнул. Он бы еще послушал, поговорил с ней, выяснил, а может, и помог чем, только приступ Алениной откровенности, видимо, закончился, и полезь сейчас, больше не вернется. А так есть шанс позже ее на откровенный разговор вывести.

Дома больше хвоей не пахло, даже признаков зеленой красавицы не осталось.

Но Алена этого не заметила, прошла к себе и плотно прикрыла дверь.

Новый год, посоветовавшись с Михаилом, Саша постановил справлять у них, а ему поручил привести как можно больше друзей и знакомых. Возраст у них с Аленой примерно одинаков: познакомятся, повеселятся, а там, глядишь, и подружатся. Михаил в это предприятие не верил, но перечить не стал, и 31–го привел домой внушительную компанию.

Ворковская скупо поприветствовала молодежь, помогла накрыть стол и ушла в свою комнату. Шумная компания, столь привлекательная раньше, сейчас раздражала ее и навевала тоску. Она надеялась, что ее исчезновение останется незамеченным, но ошиблась. Сначала брат, потом другие с досадной регулярностью вламывались в комнату и нудно уговаривали присоединиться к веселью. За дверью гремела музыка, раздавались крики и взрывы смеха. В конце концов, Алена поняла, что покоя дома не будет, и потихоньку выскользнула на улицу.

У подъезда сидела влюбленная пара, у другого веселилась молодежь, группа подростков с криками и смехом обстреливала друг друга снежками. Ворковская пошла в конец дома, желая найти укромное место и побыть в одиночестве, но скамейки были заняты, во дворе взрывали петарды, гуляли люди. .

Она свернула за угол, во двор другой девятиэтажки, здесь было относительно тихо и безлюдно, но единственная скамейка была занята. На ней, нахохлившись, сидела женщина в лохматой шубе. Девушка покосилась на нее, проходя мимо, и уловила слабый всхлип. Женщина плакала. �Надо быть очень несчастной, чтоб встречать Новый год в одиночестве, на улице и в слезах’, подумалось ей, и она остановилась, потопталась в нерешительности и подошла:

–– Простите, вам плохо? Я могу чем-то помочь? –– спросила тихо. Женщина подняла голову…

–– Олеся, –– протянула Ворковская, несколько удивившись, и села рядом. –– Почему здесь, одна и плачешь?

–– А я давно одна, Алена. А �здесь’ или �там’, без разницы, –– глухо заметила женщина, вытерла слезы платком и достала пачку Vog. –– Будешь?

–– Нет.

–– А я курю. Странно, да?

–– Нет. Здесь многие курят.

–– �Здесь’.. А там? –– Олеся внимательно посмотрела на подругу. –– Молчишь? Ладно, не хочешь –– не говори. � дружить, если не хочешь, и общаться, тоже –– пожалуйста. Не привыкать, переживу.

Тон нервный, вызывающий. Взгляд жесткий, обвиняющий и в тоже время грустный.

–– Что с тобой случилось, Олеся?

–– А что? �зменилась? Не нравлюсь, да? А должна? А ты..ты не изменилась? Сама-то… –– Олеся вдруг смутилась, шмыгнула носом, нервно затянулась и чуть смягчила тон. –– Жизнь. Видишь, как она нас лихо покалечила. Сидим на улице в Новый год, как бомжихи, и смотрим друг на друга, как чужие.

––Можем не смотреть. � молчать, станем, как родные, –– равнодушно пожала плечами Алена. –– Я-то на улице потому, что полный дом гостей, а ты почему? У тебя ведь муж, ребенок.

–– Муж, –– скривилась женщина, через силу сдерживая слезы. –– Нет у меня мужа. Расстались мы.

–– Почему? –– нахмурилась Алена: не понятно –– вчера еще вместе были, а сегодня –– расстались…

–– А потому…–– Олеся помолчала и начала монотонно перечислять причины безжизненным, потухшим голосом. –– Потому что Мальцева, дружка его, видеть не хочу. Потому что Сокирян не чаем бы, а цианистым напоила. Потому что творожные сырки на десерт только нищим подают, а не мужу. Потому что работаю фельдшером, а не бухгалтером. Потому что грудь большая, ноги кривые, а на носу прыщ. Потому что девочку родила, а не мальчика, Потому что вместо щей варю борщ, а вместо сырокопченой колбасы покупаю обычный сервелат, а вместо мороженного с шоколадной крошкой –– с вареной сгущенкой. Потому, что бардовские вечера и дружеские попойки меня интересуют меньше, чем здоровье ребенка и уюта в доме. Потому, что не всегда успеваю помыть посуду, а тапочки поставить на место… Потому, что хочу слишком многое –– уважения, например. � понимания.

–– Что за бред? Это откуда? –– с любопытством посмотрела на нее Ворковская.

–– �з семейной жизни господ Кулагиных. Претензии. Стандартная картина бытовых неурядиц.

–– А по-моему, это очерк на тему: ’Как докопаться до столба?’ –– фыркнула Алена и добавила, покосившись на кислую физиономию подруги. –– Помиритесь…

–– Не помиримся. Он с вещами ушел, –– отрезала Олеся и за следующей сигаретой полезла.

–– В Новый год? –– не поверила подруга.

–– Ага. Удивлена? О-о-о, в этом и заключен смысл, –– выставила палец Проживалова и попыталась изобразить наплевательство на данный факт, но не смогла - сморщилась, сникла и процедила.–– Специально он. Чтоб больнее…Сволочь!

Алена растерялась. Макс, тот, которого она знала - веселый парень сроднившийся с гитарой, шебутной, но добрый, и этот, про которого рассказывает Олеся, которого она видела мельком недели две назад. �х стало двое? Первый, однозначно, так поступить не мог, второй…его она совсем не знала. Может, Олеся преувеличивает? Раньше Алена за ней подобного не замечала.

–– Что у вас происходит?

–– Жизнь, –– пожала плечами женщина. –– Просто, банально…грязно. Как со всеми. Как всегда. Да, что говорить, ты хоть знаешь, что такое семейная жизнь? Это ломка, круче, чем у наркомана! Односторонний диалог и постоянный компромисс, причем с собой. А муж…муж –– это не второй ребенок, нет, это хлеще –– амбициозное, эгоистичное существо, отягощенное слепотой, глухотой и манией величия, данное нам в нагрузку за ум и женственность! Вот скажи мне: сколько нужно повторить обезьяне, что обувь нужно мыть и ставить на полочку, а не оставлять грязной посреди коридора? 200 раз? 300? Допустим -500. � все –– поймет животное, научится… А я своему пять лет говорю. Пять!Думаешь, понял? Щас!

–– Олесь, разве грязная обувь причина для ссоры? Подумай…

–– Нет, конечно. � пренебрежение, и постоянное унижение, и наплевательство –– не повод…Это довод! Подумать: а зачем они вообще нужны?

–– Они –– наша опора…

–– Господи! –– всплеснула руками Олеся, с возмущением посмотрев на Алену, и гаркнула в лицо. –– Какая опора нафиг?! Обуза! Это мы для них опора. Матери, любовницы, подьемные краны и кухонные комбайны. Ах, милый, сладенького хочешь? На, тебе конфетку. Нет? Мороженого хочешь? Сейчас сбегаю…Устал? Ложись –– отдохни. Головушка болит –– на, тебе аспиринчика и чая с медом в постель…�, думаешь, ценят? Щас! А попробуй ты заболей. Такого дерьма наешься…и не то, что чая, слова доброго не дождешься. Не-ет, прав у нас нет совсем, даже болеть, –– Олесю несло, как русскую тройку без ямщика. Все, что наболело, вырывалось наружу яростно, желчно. Алена не перебивала, понимая –– выговориться надо, сбросить все, что накопилось, но искренне недоумевала, куда же девались то тепло и любовь, что были меж Максом и Олесей? Куда вообще исчезли тот Макс и та Олеся?

–– … крутишься, крутишься и в ответ одни претензии –– � третий раз за месяц каблуки ломаешь!’ А ты потаскай на них сумки с продуктами –– не то, что каблуки сломаешь –– косолапость заработаешь! Кроссовки оденешь –– ходишь как солдат на плацу. Попросишь: привези картошки, на машине ведь…Нет! Не по чину нам с картошкой возиться. Сама, милая –– ножками, ручками. � что ни попроси –– итог один, хоть и в двух вариантах: либо полный ноль в тишине, либо полный ноль с криками, матом и испорченным на весь день настроением. Прошу –– почини табуретку. День прошу –– не слышим, два –– �надоела’, месяц –– �запилила’, два месяца - достала –– сделал. Не узнать табуретку, а уж сесть.. лучше на электрический стул! Лучше б сама сподобилась. � так все сама. С утра до вечера, как конь на пахоте! Сутки на работе, домой галопом через магазины, дома –– стирка, уборка, готовка, вечером не то, что руки, ноги не шевелятся, язык не ворочается. А он кроссвордики на работе порешил, с друзьями, клиентами потрепался, в кабаке пообедал и домой через тренажерный зал, пив-бар телевизор смотреть в тишине и покое. А ты, будь любезна, эту тишину обеспечить и физиономией своей уставшей не отсвечивать! А ночью ему еще африканскую страсть изобрази, а не изобразишь –– �старая, фригидная’. Да, не фригидная я –– измотанная! Я, может, и хочу, но не могу! � объясняешь, как–будто на керды-бердыкском говоришь –– не понимает:�дура’! Кричишь –– �истеричка’, обижаешься –– �неврастеничка’, плачешь –– �депрессия мучает’, грозишь –– �специально кто-то настраивает’.. Мне что, пять лет? Да, и кто настраивает-то? Мама? Так она третий год с теть Таней живет, звонит вон раз в месяц, да приезжает раз в полгода, чтоб слишком частыми посещениями зятя не волновать.

–– Макс ведь не был таким…

–– Да-а-а-а, –– язвительно протянула Олеся и скривилась, словно лимон съела. –– Пока деньгами избалован не был. Пока твой Мальцев с этой сукой не связался. Пока они его к рукам не прибрали, не купили.

–– Это ты о Марьяне?

–– А о ком еще?

–– Ну, почему же �сука’?

–– �, правда,…хуже она. Года после твоего исчезновения не прошло, а она, телка, этого в ЗАГС. Свадьбу закатили, словно специально –– шум на весь город. � все на глазах у твоих. Совести нет! А я …в глаза стыдно смотреть было, что Сане, что родителям твоим. А Макса в свидетели, представляешь? � ведь собрался меня с собой тащить. До скандала …Я ему как человеку объясняю –– подло! А он: ’конечно, жениться, значит подло, а сгнившим костям верность хранить –– благородно! Тебе надо, ты и храни. Жизнь продолжается. Любовь у них’. У этой коровы и твоего борова? Ха! Да, какая любовь? Деньги! Купили Мальцева … и моего..

–– Перестань, –– оборвала ее Алена, боясь, что та расплачется. –– Не повод.

–– Да? Тебя нет, а эти…я виновата…

–– Да, ни в чем ты не виновата! –– грубо осекла ее подруга. � обе смолкли, задумались. Олеся подруге не верила, а та жалела, что нельзя вернуть прошлое.

–– Ты, правда, не обижаешься на меня? –– тихо спросила Проживалова, с надеждой заглядывая в глаза Алены.

–– Правда.

–– Тогда, почему видеть не хотела, не разговаривала? Знаешь, как больно? Мы ж с тобой столько лет вместе.

–– Вот поэтому и не разговаривала. Приходишь, как за подаянием, унижаешься. Смотреть противно. Виновата, да? А в чем? Хоть раз подумала?

–– Ясно. А если тему закроем, то все, как раньше? Подруги?

–– Почему нет?

Олеся обрадовано ткнулась в плечо Ворковской.

–– Ты что? –– недоуменно покосилась на нее та.

–– Так, –– улыбнулась, посмотрела и, заговорщицки подмигнув, вытащила из внутреннего кармана шубы плоскую бутылку коньяка. –– Будем? Надо. За нас, за Новый год. Чтоб следующий был удачней предыдущего.

Алена равнодушно пожала плечами и, осторожно глотнув, отдала Олесе.

–– Неплохой.

–– Еще бы!–– оттерла та губы. –– Мой только такой пьет. Он ведь оценщик у нас, не абы кто.

–– Помиритесь.

–– На фига? –– улыбнулась горько. –– Думаешь, я от большой любви слезы лью? Нет, от обиды. Пять лет вместе….� зачем, скажи, я столько терпела? Ладно, бог ему судья. Машку жалко, любит она его…папа..

–– Как же вы будете дальше жить?

–– Нормально, –– беспечно махнула рукой Олеся. � к бутылке приложилась. Закрыла и убрала, сигарету вытащила. –– Утром встану, Машуту в садик, сама на работу. Буду, как и раньше, ходить в магазин, цапаться с коллегами, переживать за больных, растить ребенка, стоять у плиты, смотреть телевизор, ложиться спать. Сначала тяжело, конечно, будет, но потом втянусь, а может, и замуж второй раз выйду. А что? Кулагин вон собрался. Знаешь, к кому он ушел? К бухгалтерше Мальцевых. Молодая, ухоженная, в глазах стервозинка, на пальчиках маникюр не хуже, чем у тебя…

Алена посмотрела на свои ногти и увидела серебристые нити, образующие мраморный, фосфорисцирующий рисунок. Кугу-ицы. Рэй.

Ей вдруг стало до боли обидно, что он обрек ее на долгую жизнь, внедрив в тело чужеродную субстанцию. 200 лет, которыми он ее одарил, теперь казались наказанием, долгой дорогой во мраке и одиночестве. Зачем он это сделал? Зачем ей столько лет, если и день без него –– десятилетняя пытка? Дни в разлуке, как резина, тянутся, а она еще в самом начале пути..

–– За что нам это? –– прошептала Алена, спрашивая Рэйсли, но Олеся приняла вопрос на свой счет:

–– За то, что взрослеем поздно. Молодые, наивные, доверчивые. � делаем не задумываясь, а если задумываемся, кажется –– все правильно. А потом оглядываешься и видишь –– здесь сглупила, там, как ослепла, а то бы –– исправить, да поздно. Только вперед, а назад –– никак, а ведь именно там мина и зарыта. Сама зарыла, постаралась. Когда взорвется и на сколько сильно накроет –– неизвестно. Да, ну все это! Праздник все-таки, а мы, как на похоронах. Подумаешь, придавило нас немного, выберемся. Не пропадем.. Слушай, а поехали в центр? В �Белль’, например? Повеселимся, что, как старухи, сидим?

Олеся встала и выжидающе посмотрела на Алену.

–– Нет, не изменилась ты, Олеся, как и раньше, на приключения тянет.

–– Да какие приключения, Алена? Праздник! В центре народу знаешь сколько? Демонстрация. Все гуляют, –– и, схватив подругу за рукав, потащила к дороге, машину ловить.

–– Куда ж вас несет-то, а? –– протянул задумчиво Сергей, глядя на две фигуры застывшие шлагбаумами на пустынной дороге. Тайклиф без лишних слов стянул с него шапку, водрузил на свой лысый череп и открыл дверцу: выходи.