Поехали (сборник)

      -- Ах, как у нас сегодня тепло! Надо открыть форточку!
      Попадает уголь еще и на заводы, на фабрики, в коксовые печи, но это нас мало интересует... Нам лишь бы:
      -- Ах, как у нас сегодня тепло!
      Гезенк... Не правда ли, это слово напоминает какие-то удивительные газоны?.. А в газонах роскошные цветы... Цветы пахнут... Правда, напоминает?..
      Автор должен, однако, к превеликому сожалению, констатировать, что ничего подобного...
      Газон не гезенк, а гезенк не газон.
      Гезенк, еще раз повторяю, -- шахта, где уступами рубится уголь. А все эти уступы в гезенке называются "полем".
      Как автор сожалеет, товарищи, что вы не видели этого гезенкового поля, и как ему будет неловко, если на вопрос, знаете ли вы, что такое поле в шахте, вы ответите:
      Ой, да в поле жито
      Копытами сбито.
      Ой, как автору будет неловко!
      Как жаль, что вы, товарищи, возвращаетесь уже из шахты на-гора, как можно дальше удаляясь от штрека, и не хотите принять неоднократные приглашения проводника по шахте:
      -- Может быть, полем пройдемся?.. Уступами?
      Как жаль! Жаль, товарищи, так как поле -- всегда самое излюбленное место для прогулок...
      А тут не только одно поле, но еще и уступы. И не только уступы, но еще и лес.
      Поле, лес, уступы... Чего же еще вам надо для приятной прогулки?
      Вы, может, не верите, что там есть лес? Есть! Есть специальные в шахте люди, зовутся они лесогонами. Их задача только в том и состоит, чтобы гнать в уступы лес.
      Прогулка шахтным "полем", правда, довольно оригинальная, но это ни в коем случае не должно вас останавливать, поскольку вы так страстно желаете узнать, где именно и как именно добывается каменный уголь.
      Прогуляться, следовательно, несомненно, стоит.
      Относиться к этому нужно серьезно, не легкомысленно, не думать так, как думал один из многих обследователей труда на шахтах...
      -- Куда бы хотели? -- спросил его заведующий шахтой.
      -- Всюду хочу!
      -- Как всюду?
      -- Я хочу осмотреть всю шахту, на всех горизонтах, все участки, все забои...
      -- Не слишком ли много будет, товарищ? -- вежливо спросил его завшахтой.
      -- Нет! Не много!
      -- Может быть, мы бы сегодня осмотрели одно-два поля, а потом, если вам захочется, завтра еще...
      -- Нет! Только сегодня! И только сейчас! И поскорее!
      -- Прошу! Пожалуйста!
      Подошли они к скважине. Завшахтой протиснулся в скважину вьюном и оттуда спрашивает:
      -- За мною, товарищ?
      -- Куда?
      -- В гезенк, товарищ! На уступы!
      -- Вон туда? В эту дыру?
      -- Это не дыра, это скважина. Это единственный ход, которым можно повидать работу в забоях.
      -- А... а пошире нет?
      -- Пошире, товарищ, нет. Да пошире, товарищ, и не требуется. Прошу. Пласт тут гонкий, толщиной в метр. Нагнитесь. Лампочку рекомендую повесить на шею, а то она будет вам мешать, и лезьте за мною...
      -- А как же лезть?
      -- А так... Смотрите на меня и лезьте, как я...
      -- Ничего не вижу.
      -- Как ничего не видите?
      -- Плохо светит лампочка...
      -- Прекрасно светит... Все, что нужно, видно...
      -- Ну, нужно было хотя бы свечей на двадцать пять лампы завести... Где вы?
      -- Вот я!
      -- Не торопитесь, пожалуйста...
      -- Я потихоньку...
      -- Где вы?
      -- Я тут!
      -- Я вас не вижу!
      -- А я вас вижу! Берите направо под уступ, чтобы нечаянно углем не задело... Как раз рубят...
      -- Где вы?
      -- Я тут!
      -- А что это дребезжит?
      -- Это отбойные молотки... Шахта механизирована...
      -- Где вы?
      -- Я здесь!
      -- Ой, что это загудело?
      -- То уголь сыплется!
      -- Где вы?
      -- Вот я! Вот тут! Лезьте ко мне... Я посвечу... Видите?..
      -- Где вы?
      -- Я тут!
      -- А долго нам еще лезть?
      -- Долго?! Мы еще не начинали!
      -- А сколько всего?
      -- Ерунда! Метров полтораста!
      -- Где вы?
      -- Я вот! Сюда!
      -- Товарищ! Подлезьте вы ко мне!
      -- Что такое?
      -- У меня сердце...
      -- Что?
      -- Я бы назад, знаете...
      -- Как хотите... Только мы тогда не успеем все горизонты, и все участки, и все забои за сегодняшний день осмотреть...
      -- А как назад?
      -- Так же, как вы сюда влезали.
      -- В дыру?
      -- В скважину!
      -- Так вы вперед, а я за вами.
      Уже в штреке:
      -- Давайте, товарищ, отдохнем, а то у меня сердце...
      -- От чего же отдыхать, мы ведь только еще собрались лезть?
      -- Вспотел я как-то... Отдохнем.
      С час товарищ отдыхал, а потом его выдали на-гора.
      Разумеется, этот случай не должен расхолаживать желающих познакомиться с работой в забоях.
      Товарищ, как видите, захотел слишком много: осмотреть сразу все горизонты, все поля, все забои.
      Это слишком много.
      А мы-то знаем: "то, что слишком -- то плохо".
      Сердце не камень -- и не выдержало.
      Одного поля достаточно на первый раз для того, чтобы потом, вспоминая, качать головой, рассказывая знакомым об уступах, о забоях, об отбойных молотках...
      Автор, если хотите, может рассказать о впечатлениях от такого знакомства с работой в гезенке, на угольном пласте в метр глубиной при падении этого пласта в 45°.
      Впечатления, по мнению автора, не лишены некоторого интереса.
      Когда угольный пласт имеет всего только один метр глубины, а человек -- взрослый человек, поскольку детей а шахту не пускают, -все-таки ростом выше одного метра, -- всякому понятно, что выпрямиться в гезенке не удастся... Согнуться вдвое -- также не очень приятно и не очень удобно.
      Приходится, следовательно, искать иные способы для прогулок.
      И тут вам может пригодиться та часть тела, по которой вас били в детстве, когда вы на ней, вместо салазок, спускались с горы.
      Тут она -- главное, и ей предпочтение перед всеми. Она выручает из беды... Мозг человека, впервые гуляющего по уступам, занят все время тем, что фиксирует разнообразные вариации безграничного страха. Глаза ничего не улавливают, кроме маленькой светлой точки на лампочке у впереди ползущего соседа; уши неустанно ловят разные шорохи от падения кусочков угля или породы, и даже у человека глуховатого барабанные перепонки в ушах превращают эти шумы в такие по крайней мере размеры, будто летит в бездну Казбек или Эльбрус; ноги и руки только то и делают, что скользят от стояка к стояку, язык все время совершает свою работу! он неутомимо выкрикивает:
      -- Где вы?! Не удирайте! Не так быстро!
      Легкие учащенно дышат; кожа выделяет пот целыми ведрами. И только та часть тела, по которой вас в детстве били, плывет от уступа спокойно...
      Особенно интересно, когда перелезаешь с уступа на уступ.
      Тогда человек начинает раскаиваться, почему он прошлым летом ездил поправляться на село или в санаторий, почему он весит семьдесят килограммов, а не один килограмм, почему у него такие длинные ноги, что их никак нельзя свободно просунуть сквозь узкую щель, почему он ростом вымахал в такого верзилу, что голова цепляется за распорки, и вообще почему ему так захотелось побывать на этих самых уступах, если о работе шахтерской можно живописать или рассказать ну хотя бы вот такими приблизительно стихами (и это еще самое лучшее!):
      Донбасс -- напряженье
      Мускулистых забоев!
      Но...
      Донбасс...
      Не вызвал
      моего удивления!
      Я и раньше знал,
      что это такое!
      Но если вам самому ко всему этому захотелось посмотреть -- ничего не поделаешь: смотри и не раскаивайся.
      -- Товарищи! А вот и забой... Вот уже и отбойные молотки... Смотрите... Вы поближе, ближе...
      -- Забой! У-уф-ф! Забой! Интересно... У-ф-ф-ф!
      -- Как раз делают верхний вруб...
      -- Верхний?.. У-ф-ф-ф!
      -- Да вы сюда смотрите! Вот это забой, а это стояк... Ну, поехали дальше.
      -- Нет, еще немного посидим... Интересно... У-ф-ф-ф!
      -- Ну, что, уже насмотрелись? Можно дальше?
      -- Еще не насмотрелся... Еще бы минут пять, чтобы хорошо все заметить. А долго еще нам ехать?
      -- Да еще какую-то сотню метров осталось.
      -- Сотню? У-уф! Ну, поехали... Только вы там не торопитесь, чтобы лучше все запомнить... Чаще бы останавливаться, осмотреться...
      Поехали дальше...
      Мимо нас и вверх и вниз быстро проскакивают черные люди с лампами в руках... Отбойщики, лесогоны... Они по уступам движутся еще лучше, чем по поверхности...
      Если вы, посапывая, кряхтя и впившись руками и ногами в горбыли, будете вытирать пот, -- не исключено, что вас кто-нибудь и спросит:
      -- Что, дядя, жарко?
      -- Нет, -- ответите вы, -- не жарко. Я осматриваюсь... И вентиляция у вас не того.
      -- Чего вентиляция! Вентиляция у нас неплохая... Воздух для шахты нормальный! Ну, осматривайтесь...
      Пока вы осмотрите этак метров девяносто -- сто, вам одного только захочется: просвета в скважине... Просвета на нижнем горизонте, куда вы, по теории, должны выпасть, в нижний штрек...
      И когда эта скважина блеснет в луче вашей лампочки, вам захочется ее поцеловать, и в вашем воображении промелькнет дикое желание:
      "Почему весь мир не из скважин?! Пусть бы вместо всех уступов, какие есть на всем белом свете, всюду были бы одни скважины..."
      После этой прогулки штрек для нас -- просторный, высокий и радостный коридор, квершлаг -- роскошный зал, шахтный двор -- широкая площадь, клеть -- самый совершеннейший в мире лифт, а "на-гора" -сказочный лес.
      Так прекрасно влияют на человека уступы в шахте.
      Вот как приблизительно выглядит путешествие уступами в гезенке, где угольный пласт не толстый, всего только в метр толщиной...
      Но есть угольные пласты намного толще... На шахте No 8 Горловского района есть пласт "Дерезивка". Его толщина два с половиной и даже больше метров...
      Впечатление от знакомства с "Дерезивкой" исключительное.
      Автор, если хотите, не против того, чтобы посвятить вас в переживания незнакомого с шахтами человека и на таком пласте.
      Делает это автор не из каких-нибудь личных соображений, он исключительно заботится о ваших интересах, чтобы вы, если не будете иметь возможности лично это пережить, все-таки принесли бы пользу в борьбе за угольную пятилетку.
      "Дерезивка" -- угольный пласт, как уже было сказано, в два с половиной метра толщиной. Добавьте к этому его падение в семьдесят четыре градуса, и вы, очевидно, представите, что гезенк на "Дерезивке" -- это черная бездна, шириной в комнату... Между верхним и нижним горизонтом -- сто пятьдесят метров. По вашей мерке это приблизительно пять-шесть пятиэтажных домов. Крепления -- саженные стояки поперек пласта... Вот, от стояка к стояку, вы и путешествуете с одного уступа на другой...
      Можете закрыть глаза, можете, наоборот, раскрыть их -- все равно. Внизу черно и глубоко... Вверху скважина, куда вы влезли и откуда моментально вам хочется вылезть...
      Хочется... Да не можете же вы отказать любезному завшахтой, которому так не терпится продемонстрировать вам очень интересные работы в его шахте. Он знает, что у него на производстве прорыв, он хочет его как можно скорее ликвидировать, и он прекрасно к тому же знает, что вы приезжаете на шахту не из простого любопытства, посмотреть только, что это за зверь шахта, а прибыли вы сюда с исключительной целью помочь ликвидировать этот прорыв...
      Ну как вы сможете отказаться, если знаете, что для того, чтобы излечить болезнь, самое главное установить ее причины, а причина, может, как раз и находится в самом забое, именно на том уступе, на пласте "Дерезивка", куда вы, закрыв глаза и дрожа даже корнями своих волос, лезете.
      Особенно приятное ощущение, когда стояки, которые кладутся один от другого приблизительно на метр, вдруг "прерываются" и горбыль от горбыля уже на два метра...
      Тогда вас охватит лирическое настроение, захочется декламировать стихи:
      Не говори, что молодость сгубила...
      Или петь "Завещание" Тараса Григорьевича Шевченко...
      Когда вы уже подползаете к нижней скважине (это бывает приблизительно через два часа после того, как "вас влезли" в верхнюю скважину), вы говорите:
      -- Не может быть!
      -- Что -- не может быть?
      -- Скважина!
      -- Скважина. Факт...
      Вы тогда спрашиваете:
      -- Это я долез или упал к скважине?
      -- Долезли.
      -- Серьезно?
      -- Серьезно!
      -- Ну, благодарю.
      -- За что?
      -- Я подумаю...
      Вы садитесь и долго будете думать, пока любезный завшахтой не скажет вам:
      -- Пересядьте, прошу вас, на другое место, а то вы уже в собственном поту плаваете...
      Автор рекомендовал бы, если к этому есть хоть малейшая возможность, ознакомиться с "Дерезивкой" в компании опытных товарищей.
      Кроме того, что вы вообще будете иметь приятных собеседников, вы еще сможете воспользоваться при этой оказии техническими советами.
      Опытный товарищ будет лезть впереди вас и все время будет советовать...
      -- Если сорвешься, падай так, чтобы не сбить меня! Места для тебя достаточно, так что держи крепко в руках руль боковых поворотов, а руль глубины отпусти: глубину ты и так возьмешь.
      А еще кто-нибудь из товарищей, уже детально знающий шахты, не оставит вас без советов приблизительно такого характера:
      -- Если будете лететь, крутите головой между горбылями, чтобы не расколоть головой стояк, а то это приведет к техническим неполадкам в шахте и отразится на добыче. Летите до конца, если не пробьете породы и не вылетите в штрек, сидите на месте, не ищите сами скважины, чтобы не заблудиться... Мы подлезем -- покажем дорогу...
      На-гора вас выдают легким и радостным. Вы ощущаете, что у вас есть руки, ноги, спина, шея, голова, живот. Вы чувствуете на каждой части вашего тела каждый мускул -- так вы радостны и напряженны...
      И ощущаете вы все это приблизительно с неделю. Особенно остро на второй, третий и четвертый день.
      А потом все входит в норму, и начинаются будничные дни борьбы за превращение кустарного Донбасса, оставленного нам капиталистическим строем, в Донбасс механизированный, Донбасс социалистический. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Сколько неведомого, сколько интересного, сколько полезного на шахтах?
      Автор понимает, что не в силах все передать, познакомить читателей абсолютно со всем, что имеет что-нибудь общее с угольной промышленностью; его задача очень и очень скромная -- хоть кое-как, хоть на такусенький процент ликвидировать среди населения угольную неграмотность...
      Уголь?! Шутки, думаете?! Целые столетия человечество бьется над решением самых разнообразнейших угольных вопросов! Вузы, втузы, академии -- над углем работают!
      Тысячетомные книгохранилища, лучшие, пытливейшие умы человечества приносят себя в жертву ради угля...
      Наивно было бы думать, что в небольшом вступлении автор сможет охватить всесторонне все, что касается угля...
      Да и цель автора вовсе не научно-технический труд в области горного дела.
      Цель автора -- люди: человеческие дела и человеческие страсти на фоне борьбы за угольную пятилетку...
      Автор вынужден был взяться за объяснение всевозможных технических дел и слов. В дальнейшем эти слова и дела, очевидно, будут встречаться.
      Так вот, чтобы не путались они под ногами читательской мысли, чтобы не заглядывал читатель в разные объяснительные заметки и словари, автор и решил подать их сразу, хотя и знал, что этим самым он может ошарашить читателя...
      "Да разве хочешь, -- надо!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      "Забойщик" -- человек, который рубает уголь.
      "Забой" -- место, где рубают уголь.
      Есть еще литературная организация "Забой", так она уголь не рубает, а ее члены-шахтеры пишут о работе на шахтах... иногда пишут неплохо.
      "Свод", или "крепление", -- так и будет "свод". "Свод", или "крепление", -- это операция, которая закрепляет породу или уголь, чтобы они не заваливались.
      "Крепильщик" -- тот, кто крепит.
      "Обушок" -- обушок. Им рубают уголь ручным способом. Обыкновенный молоток большой с зубцом с одной стороны... Им размахиваются в уголь -- бах! -- и отрубают уголь.
      "Отбойный молоток" -- работающий сжатым воздухом. Штука механизированная...
      "Воздух" -- это и есть тот сжатый воздух, который приводит в движение тот молоток...
      "Компрессор" -- штука, подающая по трубам в шахту сжатый воздух, а "шланг" -- это шланг: к нему привинчивают отбойный молоток.
      Особенность отбойного молотка та, что если он не работает и вы спрашиваете его хозяина:
      -- Почему не рубаете?
      -- Воздуха нет!
      А если "воздух" есть:
      -- Почему не работаете?
      -- Зубца запасного нет!
      -- Нате зубец...
      Если вы дали зубец, и молоток все-таки стоит, -- снова:
      -- Воздуха нет!
      -- Да есть же воздух!
      -- Шланг пропускает...
      -- Не пропускает?
      -- Иди ты...
      Тот, кто спрашивает, знает, куда ему идти, потому что попал он на "конёчника".
      "Конёчник" -- особенная в шахте категория людей. Очень интересная. Происходит она от слова "конёк", а это противное, раздражающее, вредное слово "конёк" ничего общего не имеет с благородным, прекрасным и печальным тружеником в шахте -- настоящим вороным, или серым, или чалым конем.
      Что такое "конёк"?
      Пожалуйста, автор может объяснить, что такое "конёк", но лучше не объяснять, лучше бы его совсем не было на свете...
      Тогда бы и не было такого прорыва на фронте угольной пятилетки, тогда бы вообще пятилетку за четыре года можно было выполнить и легче и быстрее.
      Но чтобы объяснить, что такое "конёк" и что такое "конёчник", нужно прежде всего знать, что такое "упряжка" и что такое "пайка" ("крепь"). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      "Упряжка" опять-таки ничего общего не имеет ни с конями, ни с коневодством... Касается она исключительно человека, работающего в шахте. Человек "запрягается" на определенное время ежедневно работать в шахте.
      Вот это и есть "упряжка".
      Старое слово, дореволюционное слово, рабское слово...
      Слово еще от того времени, когда рабочего-шахтера считали скотиной, когда к скотине относились значительно лучше, чем к человеку...
      Живет оно и до сих пор. А пора -- ой, как пора! -- ему уже умереть...
      И до сих пор еще:
      -- За упряжку!
      -- Упряжка!
      -- Десять упряжек!
      -- Двадцать упряжек!
      Упряжками исчисляется число нормальных рабочих дней в шахте.
      Рабочий день в шахте теперь на Донбассе -- шесть часов в сутки...
      Шестичасовая "упряжка".
      Каждый забойщик должен за "упряжку" сделать в забое одну "пайку" (одну "крепь"), то есть нарубать и закрепить определенный кусок угольного пласта. Размер его "пайки" зависит от сорта угля, и от пласта, и от всяких других специфических условий...
      Допустим, что на участке Н. пласта X. забойщик должен за "упряжку" вырубать и закрепить кусок пласта длиной в три метра и в метр толщиной (три квадратных метра угольного пласта).
      Что делает "конёчник"?
      Он вырубает только один метр или полметра, не закрепляет его -- и все!
      Вот этот вырубанный полуметровый кусок называется "конёк", а его творец -- "конёчником".
      "Сидит на коньке!"
      Прогульщиком его назвать нельзя, потому что он на работу вышел...
      А работы не сделал и, наоборот, только испортил дело, потому что нарушил план вырубки определенного уступа.
      "Конёчники" -- зло на шахтах...
      Даже шахтные кони и те обижаются, что их именем прозвали такую вот мерзость, и хотят подавать петицию, чтобы сменили это название, а то оно их, благородных коней, позорит.
      Какое название им придумать, чтобы честных коней не обижать?
      Название такое, чтобы им вообще никого не опозорить?
      Автор полагает, что самое подходящее для них будет название "симулёчник", а то, что они делают: "симулёк".
      Ну, если уж мы затронули то, что хоть названием похоже на коней, давайте поговорим об очень популярных в шахте "коногонах" и не менее там популярных "конях".
      "Коногон". Молодой и черный. Гонит коня, который везет вагончики с добычей или с породой из штрека в клеть, а пустые вагоны -- от клети к штреку. Буйно свистит... Распробуйно ругается. Ругается так, что никакие культурно-бытовые учреждения и кружки не в силах ни уменьшить, ни, тем паче, уничтожить ту ругань. В "господа-бога" -- это детские игрушки... В Макдональда, Пуанкаре, Бриана и во всю социал-демократию, хоть и стоит, но приелось. Ругается коногон всеми одному только ему известными словами, явлениями, понятиями, предложениями... Ругается в гневе, ругается и в ласке. Ругается в печали, ругается и в радости. Ругается во сне, ругается в бодром состоянии. Ругается...
      И если вагон "забурился"... Сошел с рельсов...
      Никогда нельзя предположить у того вагончика такой уймы "матерей".
      И Макдональд у вагончика "мать", и Муссолини -- "мать", и испанский экс-король Альфонс -- "мать", и римский папа -- "мать", и богородица Христа-бога у того вагончика "мать". Разнокалиберного, как видите, тот вагончик происхождения...
      Старые традиции.
      Развеиваются уже они, потому что приходят коногоны с новыми мыслями, с новыми привычками -- комсомолята приходят. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      "Кони". Кони в шахте... на горизонте 750... Три четверти километра под землей...
      Тут автор не будет греха таить: слезу пустил.
      Автор очень любит коней. Очень, очень. До того любит, что он даже постоянный подписчик журнала "Коневодство и коннозаводство".
      Что такое конь? Конь -- степь. Кони -- широкие степи бывшей Таврии, бывшей Херсонщины... Табуны конские... Табуны киргизские, калмыцкие, донские...
      Какой простор! Только вон-вон где-то виднеется могила Чингисхана (а может, и не Чингисхана, какое нам до этого дело?!). Да еще дальше голубой горизонт...
      И среди бескрайней степи мчится конский табун... Это из того табуна буланый на горизонте 473 шахты No... Это ему суждено бегать темными штреками, темными до слепоты, и простору того вширь ему дано... метра полтора!
      Ой, конь, мой конь,
      Заиграй подо мной...
      Это ему суждено никогда уже в его конской жизни солнца-света не увидеть...
      Это его выдадут на-гора только тогда, когда закроет он навеки свои слепые глаза, -- а глаза ведь когда-то у него были синие-синие, васильково-синие... И в тех глазах отражался ковыль степной...
      Беги, конь дорогою.
      Зеленою дубравою...
      Буланый из горизонта 473 никогда уже не побежит дорогой, зеленой дубравой...
      И боец молодой
      Вдруг поник головой.
      Комсомольское сердце пробито.
      И упал он с коня,
      Вороного коня,
      И закрыл свои карие очи.
      Ты, конек вороной,
      Передай, дорогой,
      Что я с честью погиб за рабочих.
      Вороной с горизонта 473 никогда уже никому ничего не передаст...
      Ему изо дня в день, из года в год, пока сердце не остановится, -вагончики-вагончики-вагончики, свист коногонов и тьма-тьма-тьма...
      ...Автор абсолютно не добивается того, чтобы все вслед за ним пустили слезу по поводу конской доли шахтерской...
      Цель у автора иная...
      Цель его: электрифицировать и механизировать шахты...
      Тогда электричество будет гонять по штрекам и квершлагам вагончики, и не будет коней на горизонте 473, и не будет для тех коней вечной темноты...
      А потому:
      -- Ты добычу дай!
      А до этого... коней в шахту, и любви, целые горы любви к шахтерским коням...
      Любви, кормов и ухода...
      Чтобы представители Наркомснаба не думали, что в шахте можно пасти весною коней...
      -- Весна! Можно же перевести коней уже и на пастбище!
      -- Где?! В шахте?!
      -- В шахте! Я сам слыхал, что в каждой шахте есть поле...
      ...Любви, ухода и кормов для шахтерских коней!..
      Ах, если бы я был поэтом, я бы для коногонов сложил чудесную песню... И припев у той песни был бы такой:
      Не тот коногон,
      Что гонит коня,
      А тот коногон,
      Что любит коня...
      Чудесная была бы песня! И чудесный был бы в той песне припев. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Автор позволит еще рекомендовать читательскому вниманию:
      "Откатчиков". Это люди, которые подают в клеть вагонетки с углем в самой шахте и откатывают вагонетки из клети на-гора. Большей частью на этой работе заняты женщины.
      В последующем труде автора одна из таких откатчиц, так думается автору, сыграет немаловажную роль.
      Вам будет также полезно знать о "шпурах", "сверловщиках", о "десятниках", о "начальниках участков" в шахтах, о "стволовых", о "рукоятниках", о "сортовальщицах", о "шахтерской лампе", о "вентиляционной системе в шахте" и еще о множестве других удивительных вещей в каменноугольной промышленности.
      Но автор не эгоист. Он не хочет все вам объяснять, обо всем рассказывать, потому что тогда вам все уже будет известно и вам никогда не захочется поехать в Донбасс, побывать в шахте...
      Автор этого не хочет.
      Часть очень интересных вещей он нарочно замалчивает, чтобы вам всю жизнь хотелось побывать в легендарном Донецком бассейне.
      Автор ограничится тем, что расскажет вам -- ну о чем же? Ну, допустим, о "шпуре", о "поджигателях" и "сверловщиках".
      "Шпур" -- это такая длинная, узенькая, просверленная в крепкой породе дырка, куда закладывается динамит, взрывающий эту породу. Делаются шпуры большей частью при проходе штреков или бремсбергов...
      "Сверловщик" -- тот, кто сверлит шпуры.
      "Поджигатель" -- тот, кто поджигает в шпурах динамит.
      "Саночник". Скоро-скоро уже не будет этого сказочного шахтерского рабочего...
      И отойдет в века его чрезмерно тяжкий труд...
      При пологих угольных пластах, когда уголь вырубается ручным способом -- обушком, саночник вывозит из забоя уголь в штрек.
      Согнутый всегда в три погибели, он тащит санки с десятью -двенадцатью пудами угля на расстояние до шестидесяти метров.
      И хорошо, если только согнутый... А если пласты угля меньше, чем в метр толщиной?!
      Тогда приходится на коленках, а то и на животе тащить тяжелые (сто тридцать -- двести килограммов) санки..
      Честь и хвала ему!
      Пусть скорее отойдет он в прошлое, и пусть останется о нем память как о герое, а о его труде -- как о каторжном труде, но почетном... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Новые времена звенят над советским, над социалистическим Донбассом.
      Машина идет высвобождать человека от тяжкого, порой невыразимо тяжкого труда...
      Отодвигается "обушок" -- его место занимает отбойный молоток...
      -- Эй, отбойный молоток! Поберегись! Я иду! -- гудом гудит врубовая машина.
      И затихает рокочущий молоток перед врубовыми...
      Все они врезаются своими стальными зубами в черное золото, помогая бурными темпами строить социалистическое Отечество.
      Освобождается забойщик...
      Саночника от его шлейки освобождают скрепера, конвейеры...
      Коногона и коней -- электровагончики...
      А на помощь машине летят-спешат рабочие-изобретатели Карташовы, Филимоновы, Касауровы, Либхарты, Епифанцевы...
      Общими усилиями машины и рабочего ума вырываются из подземного царства человеческие нервы, человеческие мускулы, и на отработанном рабочем теле высылает тяжелый пот!
      А над всем этим, над всеми словами, над всеми вещами" над всеми явлениями -- ив шахтах и на-гора -- доминируют два самых интересных, самых нужных, самых могучих слова...
      Слова эти: "тонна" и "процент".
      И самым радостным будет для всех -- и на шахтах, и за пределами шахт, и в Донбассе, и на Украине, и в Союзе, и во всем мире для всего международного пролетариата, -- когда около этих слов будет стоять:
      "Донбасс в третьем решающем году пятилетки дал 56 000 000 тонн, то есть 100 процентов!"
      А для этого:
      -- Ты добычу дай! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Автор уже слышит ядовитые голоса:
      -- А почему вы не сказали, что такое "на-гора"? Такое специфическое для Донбасса выражение, а вы его обошли... Ага?
      Автор отвечает:
      -- Кто внимательно читал это вступление, тот, наверное, встречал несколько раз выражение "на-гора". Следовательно, автор его не забыл и вполне его признает... Но объяснять его автор не брался, потому что это выражение достаточно популяризовано.
      Автор считает лишним популяризовать уже популяризованное...
      Слышится возмущенный голос:
      -- Донбасс и без дымовых труб... и без кудрявого из труб дыма, который застилает небосклон... Даже, кажется, есть такое стихотворение о Донбассе:
      Димарями земля поросла,
      Буйним зiллям [4] прийдешнього часу.
      Автор, между прочим, не может согласиться с поэтом, что дымовые трубы -- "зiлля"...
      Но это не значит, что автор их не признает... Трубы он признает, трубы он в Донбассе видит, видел и будет видеть, но воспевать дым не будет. Категорически об этом заявляет! Категорически!
      Автор знает, что дым -- это нерациональное растранжиривание нашей промышленностью топлива!
      Автор -- за рационализацию, за экономию топлива и расточительство воспевать не хочет.
      Когда автор видит вдохновенного поэта, который уставился в кудри седого, даже черного из труб дыма, ему чуть ли не кричать хочется, чтобы оштрафовать того поэта рублей на полтораста за соучастие в нарушении обязательного постановления об экономии топлива!
      Тогда бы он не любовался дымом, а писал бы стихи о том, как повысить добычу в Донбассе.