Снилось, кажется, что-то хорошее. Но что именно, вспомнить потом я не смог, Я проснулся от телефонного звонка. Телефон звонил долго и натужно… Я разлепил веки и сел на диване, опустил ноги на пол, Сразу накатила боль. Телефон — дрянь такая! — надрывался. А за окном было очень много солнца, и воробьи на ветвях уже зеленой березы сходили с ума от тепла и весны. Я снова рухнул лицом в подушку. Солнечный мир спрятался, исчез, а боль осталась. Да еще этот надсадный телефонный звон…
       В первые дни моей никчемной свободы звонили много. Сначала я, подчиняясь многолетнему условному рефлексу, брал трубку. Два раза звонил Паша. Предлагал бросить дурить и выходить на работу. Раз пять — ребята из отдела. Я разговоры не поддерживал, быстренько закруглял. По отношению к ребятам это было совершенно несправедливо: они-то чем виноваты? — но говорить не хотелось… Потом я перестал реагировать на звонки, и они как-то сами собой прекратились. Я даже не заметил, как это произошло.
       Но сейчас чертова пластмассовая коробка надрывалась. Она прозвонила уже раз десять, а может, и больше. А у меня дико болела голова, и этот звон представлялся совершенно невыносимым. Казалось, он никогда не кончится… Я вскочил и схватил с пола пивную бутылку. Телефон вдруг умолк. От резкого движения боль вспыхнула с удвоенной силой. Я собрался опять лечь, поставил бутылку на пол и вдруг сообразил, что она полная, тяжелая, с пробкой…
       …Тепловатое пиво побежало по сухому горлу. И как-то сразу стало легче. Или, по крайней мере, не так тошно и отвратительно, как было до этого. Я закурил и подумал, что надо тормозить. Обязательно надо тормозить. Иначе можно оказаться в Скворешнике или на Пряжке.
       Второй раз телефон зазвонил, когда я аккурат допил пиво и сидел на диване с пустой бутылкой в руке. Оставалось только прицелиться в центр дырчатого диска, как в мишень, и швырнуть. Я был уверен, что попаду… Я усмехнулся, поставил бутылку на пол, встал и подошел к аппарату. Честно сказать, я сам не знаю, зачем я это сделал.
       — Але.
       — Дмитрий Борисыч, — произнес чей-то голос с интонацией скорее утверждающей, нежели вопросительной. Голос был определенно знакомый, но определить чей я с ходу не мог. — Дмитрий Борисыч, вы меня слышите?
       — Да, слышу… кто это?
       — Виктор Голубков… помните такого?
       — Здорово, Брюнет. Брюнет рассмеялся и сказал:
       — Значит, вспомнили.
       — Вспомнил, конечно, — ответил я. — Как тебя. Брюнет, забудешь? Ну, говори, что тебе от меня надо.
       — Потолковать надо, Борисыч.
       — Слушаю.
       — Вообще-то… не телефонный разговор. Как бы нам лично встретиться, Борисыч?
       — А мне это нужно, Брюнет?
       — Возможно, что и нужно.
       — А возможно, и нет. Так?
       — Борисыч, ты же меня знаешь. Я из-за ерунды звонить бы не стал. Есть серьезный вопрос, желательно встретиться и обсудить.
       Да, подумал я, Брюнет из-за ерунды звонить бы не стал. Хрен бы он стал звонить из-за ерунды… не тот человек. И еще я подумал: почему бы и нет? Теперь мне все можно.
       — Когда? — спросил я.
       — Желательно побыстрей. В идеале — сегодня.
       — Ладно. Через час возле «Академической». Устроит?
       Я знал, что встреча на улице Брюнета определенно «не устроит». Голубков давно уже достиг того положения, когда на улицах не общаются. Серьезные люди проводят встречи в офисах или кабаках. Ну разве что встреча какая-то совершенно конспиративная…
       — Устроит, Брюнет? — спросил я с подначкой.
       И он ответил:
       — Да.
       Ого! Видно, Витю крепко прижало.

* * *

       У «Академической» было полно народа, как же — майские праздники. Стояла даже небольшая трибунка, на которой куражился какой-то пародист. Он был в огромном парике, в балахоне, и «исполнял» «Мадам Брошкину». Получалось ничего, похоже.
       Я устроился на противоположной стороне проспекта Науки, пил пиво из горлышка и ожидал Брюнета… «Но мой поезд ушел», — донеслось из динамиков, и я подумал, что это про меня. Противно стало — край. Я отхлебнул теплого пива и закурил. «Пугачева» под аплодисменты довольной халявным зрелищем публики откланялась и исчезла. Вместо нее вышел клоун-жонглер с красными и зелеными шарами. Пошла музычка из «Шербурских зонтиков», взлетели шары, замелькали.
       Появление Брюнета было эффектным. Черный джип-«мерседес» стремительно промчался по Гражданскому, несколько раз вскрикнул сиреной, пересек сплошную осевую и выехал на площадь перед фасадом метро… Ай да Брюнет! С козырей заходит.
       Я поднялся с ограждения газона, на котором сидел, и пошел к «мерседесу». Из «мерса» тем временем выбрался молодой, здоровый, в расстегнутом двубортном пиджаке, охранник. Спустя секунду — Брюнет.
       Последний раз я видел его в году девяносто шестом, да и то на экране телевизора. Тогда Брюнет был при «бабочке» и сидел метрах в трех от Собчака. Собчака уже — тю-тю! — нету, а Брюнет — вот он. Слегка располнел, но все равно глядит орлом. Хозяин жизни! Что же, интересно, нужно хозяину жизни от мента? А если точнее: от бывшего мента, пребывающего в состоянии запоя…
       Брюнет посматривал по сторонам, но меня не видел. Вернее, видел, но не узнавал. Я обогнул толпу, окружившую эстраду с жонглером, и направился к Брюнету. Я был уже совсем рядом, когда охранник обратил на меня внимание и понял каким-то шестым, «охранничьим» чувством, что я не просто так иду, а именно к тому драгоценному телу, которое ему — охраннику — и доверено охранять. Он вперился в меня внимательным взглядом, и я ему, естественно, подмигнул: здорово, мол, брат. Здорово, кореш. Как, понимаешь, жизнь молодая? Как, блин, службу несешь? Бдишь?
       Но этот бугай моих дружеских к нему чувств не понял. Он — наоборот — нацелился на меня, на бутылку в правой моей руке, и даже сделал шаг навстречу с неконструктивными и недружественными намерениями. По габаритам он превосходил меня вдвое.
       — Брюнет, — позвал я, и Брюнет услышал, повернулся, узнал.
       — Борисыч, — сказал он с изрядным удивлением в голосе. Ничего мудреного — я тоже, когда себя в зеркале увидел… ну, в общем, понятно…
       Брюнет бросил что-то сквозь зубы своему телохранителю, и тот мгновенно исчез. Неплохо его поднатаскали, хотя толку от этих хранителей тел не особо много. Разве что гопников пугать, а если слово берет товарищ маузер (фигурально, блин, говоря), то уж — извините. Но пугать гопников на улице вполне годится,
       — Борисыч, — повторил Брюнет и сделал шаг мне навстречу, протягивая руку.
       Он уже справился с удивлением и улыбался… нет, все-таки хорошо ему зубы сделали. Я-то помню, что у него с зубками стало летом девяностого, когда его брали на канале Грибоедова. Но вот — руку тянет, зла не помнит.
       — Здорово, Брюнет, — ответил я, переложил бутылку в левую руку и подал правую. — Хорошо выглядишь.
       — Мерси… А вот ты, Борисыч, не того… не особо.
       — Болею я, Брюнет. А так-то я белый и пушистый. Ты же знаешь.
       — Может, сядем в машину? — спросил он, оглядываясь по сторонам.
       — А у тебя салон кожаный? — спросил я.
       — Салон? Кожаный салон… а что? — удивился Брюнет.
       — Да ничего. Просто у меня на кожу аллергия. Так что лучше давай-ка подышим воздухом.
       Брюнет понял, рассмеялся. Он вообще по жизни был парень с юмором… А на нас уже оглядывались. Совершенно очевидно, что вместе мы составляли довольно странную пару. Брюнет был в дорогущем длинном расстегнутом плаще, из-под плаща «выглядывает» хороший костюм, белоснежная сорочка с галстуком. И прочий антураж — «мерс», сотовый телефон, охранник — вполне соответствует. А рядом с ним я в кожаной куртке, джинсах и стоптанных башмаках. Плюс: пиво, щетина, опухшая «морда лица»… Полная, короче, мадам Брошкина!
       — Давай, Борисыч, подышим, — с иронией сказал Брюнет.
       Он улыбался, он смеялся даже, но я видел, что внутренне Брюнет напряжен и веселье его напускное. Мы двинулись «дышать воздухом». Сзади шел телохранитель.
       — Слушай, Борисыч, — начал разговор Брюнет, — як тебе с большим уважением отношусь…
       — «Бендер! Вы знаете, как я вас уважаю!» Брюнет хмыкнул и сказал:
       — Я серьезно говорю, Борисыч. Мы с тобой не первый год друг друга знаем. Я — жулик, ты — мент… но ты порядочный человек. Подлянок никогда и никому не делал, по справедливости поступал. Никогда никого не унижал, пальцы не растопыривал, взяток не брал… Тебя жулики уважают, Борисыч.
       — Комплимент, Брюнет?
       — Факт, Борисыч.
       — Ну, ладно… сейчас-то ты что от меня хочешь?
       Брюнет остановился, обернулся ко мне:
       — Помощи. Я брал билет в шлафвагон, а попал в общий вагон, да еще для некурящих.
       — Бывает, — согласился я. (Если бы ты знал, Витя, в какое говно я влетел!) — Бывает. А ты хоть знаешь, Брюнет, что я в ментуре больше не работаю?
       — Знаю.
       — Ишь ты… откуда?
       — Слухами земля полнится, Дмитрий Борисыч, — неопределенно ответил Брюнет. — Ты в ментовских раскладах фигура заметная.
       Это Витек приврал. Не такая уж я и «фигура». А если и заметная, то в очень узком кругу. Хотя… после январских событий… Я допил пиво, поставил пустую бутылку на асфальт. Тут же на нее спикировал немолодой бомжик. Охранник Брюнета презрительно скривил губы. Напрасно он так. Зря. От молодости это, от непонимания, что сам в любой момент может оказаться на месте этого бомжа. Или на нарах. Или в морге… жизнь — штука интересная. Жонглирует людьми, как цветными шарами. И иногда не успевает подхватить. Или не хочет. Телохранителю Брюнета — молодому, уверенному в себе, здоровому — кажется, что так будет всегда. И большинству людей кажется, что они хозяева своей жизни, что ничего страшного с ними никогда не случится… С другими? С другими — да. Но не со мной… Я точно знаю, что это не так.
       — А все же, Витя, откуда узнал?
       — Да ладно, Борисыч. У меня на Литейном свои люди.
       Ага… вот теперь понятно: Брюнет наводил обо мне справки у «своих людей» на Литейном. Так я и думал.
       — Ясно — свои люди на Литейном… а что ж ты к ним за помощью не идешь, Брюнет?
       — Брось ты, Борисыч. Там, в кабинетах, одни лампасы да погоны. А мне нужен мент по жизни. Сыскарь. У меня дело серьезное… поможешь? Ты же СВОБОДЕН теперь?
       Ах ты, еж твою! Свободен! Как будто под-дых ударил Витя Брюнет бывшего мента… Да, Витя, теперь я СВОБОДЕН. Свободен и легок, как сопля в полете… Свободен и легок…
       — Ты чего, Борисыч? — растерянно спросил Брюнет. — Я что-то не то ляпнул?
       — Ничего, Витя. Все нормально… Так что у тебя случилось?
       Брюнета я знаю давно. Очень давно. Мы с ним начинали примерно в одно и то же время. Я — опером, а он — фарцовщиком. Шел фантастически далекий теперь уже восемьдесят шестой год. Перестройка, борьба с пьянством и нетрудовыми доходами. Большинство советских граждан в ту пору никаких таких нетрудовых доходов не имело. Вкалывали себе потихоньку в своих НИИ и на заводах. Подворовывали, конечно, что могли — банку краски, рукавицу гвоздей, бутылку спирта. Лепили из уворованного скворешники на участочках в шесть соток. Были по-своему счастливы… В прессе («…не читайте до обеда советских газет». — «Гм… да ведь других нет») их окрестили совершенно ублюдочным, но метким словом — несуны. Несуны фактически не воровали, они просто добирали то, что недоплачивало им государство. Воровали другие — те, кто имел доступ к распределению каких-то товаров, ценностей, услуг. К ДЕФИЦИТУ… А дефицитом было все — от черной колбасы до жилья.
       Витя Брюнет не был директором завода или универмага. Но тоже имел «доступ» к дефициту. Витя Брюнет был фарцовщиком. Вообще, процентов девяносто нынешних бизнесменов начинали с фарцовки. Многих уже нет. Кто-то уехал за бугор, кого-то убили, многие спились или подсели на наркоту. Студент второго курса «деревяшки» Виктор Голубков фарцевал, считал неудачным день, когда зарабатывал меньше двухсот рублей. Я, оперуполномоченный УР, получал столько за месяц.
       Витя приехал в Ленинград из Волгодонска, жил в общаге. Там же познакомился с центровыми. Центровые ходили сплошь «в прикиде», ездили на такси, сорили деньгами. Курили только импортные сигареты и сами в общаге не жили. Снимали кто комнату, а кто и квартиру. Смешливый, энергичный и общительный Витя вошел в их круг. Слово «фарцовщик» неосведомленный человек воспринимает узко и неправильно: фарцовщики — это, мол, непутевые подростки, которые шустрят вокруг иностранцев. Клянчат жвачку, сигареты, сувениры… мелочь. Э-э, нет! Были, конечно, и такие, были. Но настоящая фарцовка — это бизнес, в котором крутятся большие деньги. Очень большие деньги. В этом бизнесе налаживались постоянные связи с иностранцами и с нашими морячками. Товар шел партиями. В дело были втянуты тысячи человек: подростки, таксисты, проститутки, работники гостиниц, сотрудники милиции. Фарцевать мог и двенадцатилетний школьник, и доцент вуза. Работающих среди них, впрочем, было немного — бизнес требует времени. Как правило, деловые ребята оформлялись куда-нибудь фиктивно только для того, чтобы иметь запись в трудовой книжке. Они работали сторожами, стрелками ВОХР, истопниками в котельных по графику: сутки через трое. При официальной зарплате в шестьдесят рублей ребятишки хорошо гуляли в «Европе» и «Астории», в «Метрополе» и «Кавказском», Многие ездили на своих «шестерках» и «семерках», оформленных из осторожности на дядю Васю или тетю Дусю. Они презирали все «совковое». Жили широко и весело. И опасно. Их прихватывали и мы — менты, и комитетчики. У них изымали товар. Они получали срокА. Случалось, их грабили махновцы или обували каталы… Они нанимали спортсменов для охраны.
       В эту среду Витя Голубков вошел легко и естественно, как будто он родился на Невском. Всего через год с небольшим он стал Брюнетом, снял квартиру на Гражданке. Учился Витя легко — доставал заморское шмотье преподавателям, их женам, детям, тещам, любовницам. Курсовые за него писали сокурсники. Он только платил. В своем деле Брюнет был, безусловно, талантлив… если уместно говорить о таланте в столь специфическом ремесле. Так или иначе, он был умен, осторожен где нужно, а где нужно — дерзок. Быстро заработал авторитет. Дважды Брюнет оказывался под следствием, отдыхал в «Крестах», и оба раза за недоказанностью выходил на свободу… Таким был период «начального накопления капитала». Очень, в сущности, типичным.
       — Так что у тебя случилось, Брюнет?
       — Очень херовая история, Борисыч. У меня в офисе убийство произошло, — мрачно сказал Брюнет и посмотрел на меня сбоку, оценивая реакцию.
       — Нормально, Витя… в офисах разборки проводишь?
       — Да я, Борисыч, ни сном ни духом… Как снег на голову. У меня из-за этого характерного поступка такая канитель началась — караул. У меня два серьезных контракта могут накрыться. У меня…
       — Стоп! — сказал я. — Погоди, Брюнет. Давай-ка спокойно. Что ты хочешь от меня?
       — У меня убийство в офисе. Убит сотрудник. Второй по подозрению задержан по 90-й статье… В «Крестах» сейчас. А у меня из-за этих мудаков куча проблем. Хочу, чтобы ты помог разобраться… Поможешь?
       — А как обзывается твоя контора?
       Брюнет вытащил из кармана пиджака визитку, протянул. Я взял в руки четырехугольник плотного, очень высокого качества картона с золотым тиснением. В левом верхнем углу располагался логотип фирмы. Правее и ниже — название: ЗАО «Магистраль — Северо-Запад», еще ниже: Голубков Виктор Альбертович. Генеральный директор. Еще ниже — четыре телефона в столбик. Строго и с достоинством.
       — Крепко ты поднялся, Брюнет, — сказал я и протянул визитку обратно.
       — Ты, Борисыч, визиточку-то оставь. Пригодится… И вот еще что, Борисыч… ты меня при сотрудниках Брюнетом не называй.
       — При каких сотрудниках, Брюнет?
       — В фирме.
       — А на хрен мне твоя фирма, Брю… Виктор Альбертович?
       — Постой-ка, Борисыч. Как мне тебя понимать: ты берешься или нет? — спросил Брюнет, глядя на меня с прищуром.
       — Нет.
       — Почему?
       — Я из ментуры ушел, Виктор Альбертович. С этим покончено. А в частных детективов пускай детишки играют… Будь здоров, Брюнет.

* * *

      Черная полоса в жизни старшего оперуполномоченного УР Дмитрия Петрухина началась в конце января. Январь двухтысячного года был слякотный, оттепельный, с частыми снегопадами. Пугали гриппом — страшным вирусом «А» с австралийским названием «Сидней». В первые январские дни постоянно подпрыгивал курс доллара, в валютниках стояли очереди. В Думе коммунисты, объединившись с «Единством», дербанили портфели. Вокруг них суетился Вольфыч. В Грозном шли бои. НТВ критиковала армейских, заявляла, что Генштаб занижает потери.
      Двадцать восьмого января капитан Петрухин и старший лейтенант Лущенко работали возле Мальцевского рынка. Вообще-то, они оказались там до известной степени случайно. Но уж раз оказались — грех не пройтись с бредешком: любой рынок для опера представляет интерес. А уж Мальцевский тем более. Расположенный почти в центре города, он издавна был криминальным омутом.
      — Ну что, Костя, — сказал Петрухин, когда подошли к рынку, — времени у нас с тобой минут сорок есть… пошоркаем?
      — Давай, — без особого энтузиазма согласился Лущенко.
      Густо валил мокрый снег, машины расплескивали грязную воду, смеркалось. Опера остановились напротив рынка… Было ли у Петрухина какое-нибудь предчувствие? Не было. Не было у него никакого предчувствия. Он вышел на охоту. Он любил эту уличную полицейскую охоту, где многое построено на удаче, на воле случая. Где всегда есть реальный шанс задержать преступника… Но есть и шанс получить удар ножом или порцию картечи. Или покататься на капоте автомобиля. Кататься на капоте Петрухину доводилось трижды. Весьма увлекательный и эмоциональный аттракцион, оставляет массу впечатлений…
      — Пошоркаем, Костя? — спросил Петрухин, и Лущенко согласился:
      — Давай.
      Он сказал «давай» и потер лоб над правым глазом. Именно сюда через несколько минут ударит пуля.
      Была пятница, конец недели. Шел мокрый снег, торопливо двигались пешеходы, бледно светили пятна фонарей. Два опера УР стояли на тротуаре, всматриваясь в людей возле рынка, ожидая добычу… Ждать пришлось недолго. Всего через три минуты рядом с ними остановилась изрядно заляпанная желтая «Волга» с плафоном «такси» на крыше. Распахнулась правая передняя дверца, и из машины вылез Толик Родина. Петрухин быстро отвернулся — Родина знал его в лицо. Петрухин отвернулся, Толик, не узнав его, шустро побежал через улицу к рынку… Толик Родина был вор, и его появление на рынке вряд ли было случайным.
      — Посмотри-ка, Костя, что там в машине, — сказал Петрухин.
      Лущенко подошел к «Волге» поближе, слегка согнулся, делая вид, что прикуривает. На заднем сиденье сидел мужчина. Рядом с ним лежала наволочка, из которой торчал рукав шикарной норковой шубы, лежал дорогой кожаный чемодан… все ясно. Родина тем временем перешел улицу и скрылся в дверях рынка.
      Костя прикурил, повернулся к Петрухину и кивнул. Петрухин довольно улыбнулся, переложил пистолет в карман куртки и подошел к «Волге» со стороны водительской дверцы.
      — Уголовный розыск, мастер… не вздумай дернуться.
      Водитель — немолодой уже, опытный питерский водила — все понял, кивнул головой. И мужик на заднем сиденье тоже все понял. Как только Петрухин распахнул дверь, он попытался ломануться из салона, Петрухин резко толкнул дверь ему навстречу — в лицо:
      — Сиди, мудила. Ты уже приехал.
      Лущенко нырнул в салон с другой стороны, поймал руку мужика, защелкнул наручник, прикрепил к двери.
      — Куда пошел Родина? — спросил Петрухин, наклоняясь к задержанному.
      — А я Родиной не торгую, — ответил вор, хлюпая разбитым носом… Это он зря сказал. Лущенко быстро и сноровисто обшарил задержанного, вытащил из кармана куртки нож-выкидуху и ключ, которыми пользуются проводники на железной дороге. Все как и положено, без неожиданностей. Еще раз напомнив водителю, чтобы не сделал глупость, опера двинулись к дверям рынка.
      Навстречу им из двери вышел Родина, увидел Петрухина и сразу просек ситуацию. Воры — они ребята вообще по жизни быстрые, смекалистые. Им без этого никак. Воры даже ходят особым манером: шустро и вприглядку. И чем-то похожи на сыщиков. Или наоборот — сыщики на воров… Петрухин подмигнул Толику и поманил его пальцем.
      — Борисыч, — радостно произнес Родина и сделал шаг навстречу и даже как бы протянул вперед руки. И — резко метнулся в сторону, направо. Оттолкнул мужика с рюкзаком, сбежал по ступенькам. Началась обычная ментовская игра — догонялки. Тут уж — кто быстрее и кому сегодня фарт.
      Расталкивая прохожих, разбрызгивая жидкое месиво на асфальте, три мужика бежали по улице Некрасова в сторону Литейного проспекта… Толик Родина был наркоман, имел за спиной три отсидки. Петрухин был уверен, что догонит. Еще он знал, что Толик дерзок и всегда оказывает сопротивление. На бегу Петрухин выхватил ПМ. Опустил предохранитель… патрон в нарушение инструкции был уже в патроннике. Уличная практика силовых задержаний диктует оперу свои правила — и к черту все инструкции.
      Толика он нагнал напротив магазина «Солдат удачи», подсек. Родина еще летел на асфальт, а Петрухин, перескакивая через него, подумал, что сегодня фарт на его, петрухинской, стороне. Что это он сегодня — солдат удачи… Он перепрыгнул через тело Толика, сделал по инерции еще несколько шагов, развернулся. Уже подоспел Костя и навалился на Родину сверху… И тогда Петрухин увидел нож в руке вора. Он выкрикнул что-то матерное, неуставное. Он обрушился на Толика и впечатал ему в плечо рукоятку «Макарова». Толик выронил нож, и одновременно грохнул выстрел. Пистолет дернулся, как живой. Дернулась голова старшего лейтенанта Константина Лущенко, брызнула кровь.
      Девятимиллиметровый пистолет конструкции Макарова был принят на вооружение в 1951 году, за полвека до выстрела на улице Некрасова. ПМ нельзя назвать оружейным шедевром, однако высочайшую надежность пистолета и безопасность в обращении подчеркивают все специалисты-оружейники. Эти же специалисты не очень весело шутят: «Выходить с „макаркой“ на дуэль — дело бесперспективное, но застрелиться — надежнее пушки нет». На близких дистанциях действие полусферической девятимиллиметровой пули ужасно…
      Костя остался жив. Пуля ударила по касательной, но все же проломила лобную кость. Нейрохирурги военно-полевой хирургии ВМА провели пятичасовую операцию. Жизнь Константина они спасли, но не спасли зрение. Весь мир для старшего лейтенанта Лущенко превратился в картинку из размытых серых пятен. С уверенностью он мог различить только день от ночи. А вот головная боль этой разницы не признавала, наваливалась в любое время суток, сводила с ума.
      …В тот день Петрухин вернулся домой поздно, около полуночи. Ничего исключительного в этом не было — такая работа. Удивительным было то, что Наталья еще не легла, ждала его. Те времена, когда она обязательно его дожидалась, давно прошли… Петрухин вошел в прихожую, не раздеваясь сел на стул. Он приехал прямо из больницы. Четыре часа из пяти, в течение которых шла операция, Петрухин писал бумаги. О случившемся ЧП, а ранение сотрудника — возможно, смертельное — это ЧП, мгновенно стало известно на всех уровнях. В РУВД один за другим прибывали начальники. И свои, районные, и городские. Первым приехал Паша — начальник Петрухина, майор Лишенок Павел Григорьевич. Потом посыпались полковники с Литейного и прокурорские. По отношению к Петрухину все держались корректно, но строго… Только Паша незаметно пожал руку выше локтя и сказал: «Держись, Димка, держись. Прорвемся».
      Ему было все равно, что думают и говорят о нем сейчас полковники и прокурорский следак. Он — неверующий — беззвучно молил Бога, чтобы помог Костику. Он вспоминал, как Костя зачем-то потер лоб над глазом… потом в это место попала пуля. Он помнил чей-то крик, и свой собственный мат, и голос: «„Скорую“! „Скорую“ вызывайте». Он помнил странный манекен в ярко освещенной витрине «Солдата удачи» через дорогу за пеленой хлопьев летящего снега… Вот так, солдат удачи. «Ну что, Костя, времени минут сорок есть… пошоркаем?» — «Давай…» Пошоркали.
      Он наконец отписался, отоврался и поехал в больницу.
      Он сидел в коридоре, пока не вышел врач в салатного цвета курточке и штанах, с сигаретой. Он посмотрел на Петрухина и сел рядом на кожаный диванчик с выпирающими пружинами. «Что?» — спросил Петрухин глазами. Он боялся услышать ответ.
      — Жизнь вне опасности, — сказал хирург. — Об остальном сейчас говорить преждевременно.
      — А… когда?
      — Вы поезжайте сейчас домой, Дмитрий Борисыч, — сказал врач. — Поезжайте домой, хлопните сто граммов, поспите… к утру картина станет ясней. Договорились?
      В прихожей он, не раздеваясь, опустился на стул. Почти сразу из комнаты вышла Наталья. Остановилась в дверях, прислонилась к косяку. Из комнаты доносился звук телевизора.
      — Привет, — сказала она.
      — Привет.
      — Устал?
      В ответ он пожал плечами.
      — Ужинать будешь?
      — У нас есть водка, Наташа?
      — Господи! Водка… Дима, нам нужно серьезно поговорить.
      Он поднял глаза, посмотрел на жену растерянно, непонимающе.
      — Давай лучше завтра, — сказал он после паузы.
      — Господи! Ты даже не хочешь спросить, о чем разговор?
      — Я сегодня чуть не убил человека, Наташа. Понимаешь?
      Она сделала шаг вперед, округлила глаза:
      — Как? Кого?
      — Костыля… Костю Лущенко. Ты его видела однажды.
      — Господи, Димка! Это такой рыженький, улыбчивый, да?
      Он ничего не ответил, встал со стула и снял куртку… Снял пиджак и увидел в зеркале свое отражение. Ремни оперативной сбруи с кобурой под мышкой слева… с пустой кобурой. Его табельный ПМ перекочевал в сейф прокурорского следака. Петрухин снял сбрую, забросил ее на антресоль.
      Потом они вместе с Натальей пили водку в кухне. Петрухин выпил немного, но опьянел быстро и тяжело. Так, как будто махом выпил бутылку водки из горла. Алкогольное отупение навалилось сразу, минуя фазу приятной расслабленности и подъема. Возможно, это была защитная реакция организма… Он добрел до дивана, кое-как снял джинсы и сорочку. Рухнул и почти мгновенно уснул. Наталья некоторое время сидела за журнальным столиком, подперев щеку ладонью, грустно смотрела на спящего мужа… Хотелось плакать, но слез не было. Видно, горько усмехнулась она, все выплакала за десять лет. За те вечера, которые просидела в этом самом кресле, ожидая мужа. Впрочем, ожидала только в самом начале. Год, может — два. Потом привыкла… Или — стала равнодушней? А сначала ждала, ждала любого: усталого, озлобленного, пьяного… А потом и сама устала и в шутку стала называть мужа жильцом. Но в шутке было только доля шутки. Ах, Господи! Как же она устала.
      Наталья поднялась с кресла и вышла, плотно прикрыв дверь. Жилец храпел. В кухне она села у окна, набрала номер:
      — Привет… Не разбудила?.. Извини, так уж вышло, но я не смогла ему сегодня сказать… Нет, не боюсь… Нет, Юра, нет, я ничего уже не боюсь. Но понимаешь, у него неприятности. Очень большие неприятности. О Господи! Что я говорю? У него БЕДА. И я решила, что сегодня не время. Я не имею права… Подожди, Подожди, Юра. Дай я все тебе объясню… Я понимаю, что тебя не должны волновать его проблемы, но… Нет, я не передумала. Нет. Конечно, нет. Как ты можешь. Юра? Я ведь люблю тебя, и ты сам это знаешь. Давай подождем с этим разговором несколько дней. Зачем добивать его напоследок?.. Ну вот и хорошо. Хорошо. До завтра… я тебя тоже.
      Наталья положила трубку на аппарат; потом прошла в комнату, села в кресло. И долго смотрела на жильца…

* * *

      Спустя две недели оружие Петрухину вернули. В результате прокурорского и служебного расследования был сделан вывод, что в реально сложившейся обстановке Петрухин действовал правильно, обоснованно, законно. Ранение старшего лейтенанта Лущенко следует квалифицировать как несчастный случай.
      Никто, собственно говоря, в результатах и не сомневался. Да и прецеденты уже были. Аналогичные случаи происходили в Питере дважды: в начале и в середине девяностых. Оба, кстати, имели еще более тяжелые последствия: трупы.
      Петрухин про оба этих трагических случая, естественно, знал. Так же, как и все, легко произносил избитые слова: раз в году и палка стреляет… Или: знать бы, где упадешь — соломки бы подстелил… Или: ну судьба такая… Реакция, казалось бы, вялая и бездушная. На самом деле это не так: любой опер, работающий на земле, понимает, что сам запросто может оказаться в такой ситуации. Зачастую они возникают неожиданно, развиваются стремительно и времени на принятие решения попросту нет. Работа на земле по-настоящему опасна. Опер не может постоянно таскать за собой взвод ОМОНа, он не может даже носить бронежилет. Он работает в гуще людей и событий: на толкучках, вокзалах, рынках, он входит в притоны… довольно часто — в одиночку. Довольно часто при рядовой проверке документов из кармана проверяемого вдруг появляется нож, или самодельная малокалиберная пукалка, или граната… или еще что-нибудь подобное. А спроси потом у задержанного: ты чего, дурак, за нож (топор, дубинку, ствол) хватался? — тот сам объяснить не может толком. Пожимает плечами: так, мол, с испугу.
      А бывает, что не с испугу, а потому, что терять нечего. Встречаются просто ожесточенные люди с изломанной психикой… Их, кстати, гораздо больше, чем можно себе представить. Еще бывают алкоголики и наркоманы, неадекватно воспринимающие реальность. Бывают подростки, насмотревшиеся боевиков и считающие себя крутыми… Да много чего бывает. Опер должен отдавать себе отчет, сколько реально стоит его жизнь.
      Петрухину вернули ПМ. Паша похлопал его по плечу и сказал:
      — Брось мучиться, Борисыч… Что ты себя изводишь?
      — Да я, Пал Григорич…
      — Брось, брось. Ты ж не виноват. Это все работа наша такая сволочная. Никто ни от чего не застрахован. Ведь могло бы быть и наоборот… Верно?
      — Что наоборот? — спросил Петрухин.
      — Ну, наоборот все: ты на месте Костыля мог оказаться, а он на твоем. Так?
      — Так, — согласился Петрухин. Легче ему от этого не стало.
      Косте Лущенко, конечно, помогли чем смогли. И МВД, и ГУВД подкинули некие суммы, и два фонда каких-то тоже подкинули некие суммы… Мелочь. Спустя неделю Петрухин со Штирлицем задержали сынка одного питерского олигарха с кокаином на кармане. Сынок, кстати, постоянно проживал в Англии, в захолустном городишке Кембридже, где и получал образование. Сначала сынок предложил ментам деньги. Его выслушали с большим интересом, но денег не взяли, а спросили: что он изучает в славном Кембриджском университете?
      — Экономику.
      — Жаль. Если бы вы, Генрих Виленович, изучали право, то вы, вероятно, знали бы, что не только в цивилизованной Англии, но и в дремучей России ваше предложение, подкрепленное демонстрацией фунтов, квалифицируется как попытка дачи взятки должностному лицу. Будем составлять протокольчик?..
      Сынок олигарха сник, потом заявил, что хочет позвонить адвокату. Через час в опорном пункте милиции появился папа-олигарх в сопровождении адвоката. Еще через сорок минут все трое покинули милицию, а на другой день банк, руководимый папой, совершил благородный поступок: установил пожизненную пенсию в размере трехсот долларов США ежемесячно для инвалида МВД Лущенко К. А. Сынок благополучно убыл в Англию…
      …И все равно Петрухину было очень худо. Тошно. Никак не выходило из памяти, стояло перед глазами залитое кровью лицо Кости… Валил мокрый снег, и скалился манекен в витрине «Солдата удачи»… Пошоркаем?

* * *

      Однажды Петрухин проснулся посреди ночи. Напротив окна стоял уличный фонарь, поэтому никогда в спальне Петрухиных не бывало абсолютно темно. В ту ночь фонарь не горел. Петрухину захотелось посмотреть, который час. Он нажал выключатель настольной лампы. Лампочка вспыхнула и, почти неслышно стрельнув перегоревшей вольфрамовой нитью, погасла…
      Комната опять погрузилась в темень. В темноте выделялся более светлый квадрат окна, тускло отблескивало зеркало на противоположной стене… Все остальные предметы, знакомые до мельчайших подробностей, выглядели сейчас просто темными пятнами.
      Вот так видит мир Костыль, подумал Дмитрий Петрухин. Я могу сейчас встать, сделать несколько шагов до стены и включить люстру. А у Костыля такой люстры нет. И, скорее всего, никогда не будет.

* * *

      Во второй половине февраля пришел приказ о командировании сотрудников в Чечню. Из ГУВД дали разнарядку в территориальные управления. Омоновцы, собровцы в Чечню постоянно ездили… А вот что операм там делать? Но приказы не обсуждают,
      Гувэдэшная разнарядка предлагала каждому управлению направить одного оперуполномоченного УР. Желательно, намекнули в ГУВД, добровольца. Петрухин вызвался сразу.
      — Тебе что — делать не хрен? — спросил Паша. А потом посмотрел в глаза Петрухину и сказал: — Ну, ладно… поезжай.
      Двадцать девятого февраля Дмитрий был уже в Грозном. В Чечне шла война, какая-либо оперативная работа была невозможна в принципе. Кажется, это понимали все… Кроме тех чиновников, которые принимали решения о командировках. Но даже если бы войны не было… Опер работает эффективно только тогда, когда у него есть знание местной обстановки и агентура. Ни того, ни другого у командированных на полтора месяца оперов не было да и быть не могло.
      За месяц с лишним Петрухин задержал одного воришку и одного мародера. Воришку отпустил, потому что пожалел: парень был худ до без края, смотрел голодными глазами. Петрухин дал ему подзатыльник, пачку сигарет и сказал: не воруй больше… Отлично знал, что парень снова пойдет воровать. Куда ж ему деваться? Мародера тоже пришлось отпустить: за него вступилось командование N-ского ОМОНа. Парень-то — геройский! Третий раз в Чечне. Ранен, награжден… Вы что, крысы тыловые, совсем ох…ли? У геройского парня на шее болталась немалой толщины золотая цепь, а на запястье дорогущие швейцарские часы фирмы «Тиссо» в платиновом корпусе. Петрухин был категорически против того, чтобы омоновца освобождать. Более опытные коллеги ему объяснили: не дури, Дима. Они все озлобленные вконец. Подъедут ночью и шарахнут по нашей общаге из гранатометов. — Наши? — удивился Петрухин. — Наши, Дима, наши. Здесь все наши…
      От командировки в Чечню остались самые мрачные воспоминания: холод, постоянное напряжение, враждебность местного населения да хруст битого стекла и кирпича под ногами на улицах разрушенного города. Паленая водка по вечерам, голодные и одновременно наглые глаза чеченских мальчишек. Постоянное чувство опасности. И — чувство абсурдности происходящего. За несколько дней до конца его командировки на одном из блокпостов задержали полковника Савченко. На своей машине полкан вывозил раненых чеченских и арабских боевиков. С собой у предателя обнаружили двадцать пять тысяч баков. Оказалось, фальшивые.
      В вагон поезда Петрухина грузили мертвецки пьяным. Он уехал, а операция по наведению конституционного порядка в Чечне продолжалась…
      …Но зачем так мрачно? Зачем мрачно-то так? В те же самые весенние дни, когда сволочь Савченко вывозил за фальшивые баки боевиков, в Брюсселе прошел алкогольный салон «Мондиаль-2000». Первое место заняла наша водка, сибирская. А называлась она — «Отечество».

* * *

      В Питере было очень тепло. Температура днем поднималась до двадцати, начинали зеленеть деревья. Петрухин телеграммой предупредил о своем приезде Наталью. Но на вокзале она его не встретила, а дома ждала записка: «Вечером позвоню. Н.» Вот так: вечером позвоню.
      Он принял ванну, выпил две бутылки пива, спрятал в простеньком тайнике «трофейный» ПМ и лег ждать. «Вечером позвоню». Незаметно задремал. Разбудил его телефонный звонок.
      — Але.
      — Ты вернулся? — произнес Наташин голос.
      — Где ты, Наташа? Что случилось?
      Некоторое время в трубке было тихо, и он сам догадался, что случилось… В трубке было очень тихо, но все же угадывалось Натальино дыхание. Как будто совсем рядом.
      — Ты… ты уходишь? — спросил он, когда пауза сделалась невыносимой.
      — Ухожу? Нет, Дима, я уже ушла. Я давно уже ушла. Просто ты этого не замечал… Ты не хотел этого замечать.
      На ощупь он вытащил сигарету из пачки, вставил ее в губы не тем концом, прикурил с фильтра, закашлялся.
      — …ты ничего не хотел замечать, опер. Ты жил своей жизнью, в которой я всего лишь присутствовала. Как телевизор, например. Или как твой любимый подстаканник. Впрочем, подстаканник был даже более важен…
      — Наташа! — сказал он.
      — Подожди! — воскликнула она. — Подожди, не перебивай. Я должна сказать. Я обязательно должна сказать тебе все сейчас. Я давно должна была это сказать, но все время откладывала. А потом, когда собралась, у тебя случилась… эта история и…
      — И ты меня пожалела?
      — Да. Да, если хочешь, я тебя пожалела. В ущерб своим интересам. Потом ты уехал в Чечню, и я ждала твоего возвращения. Я откладывала этот разговор почти три месяца. А у меня, между прочим, есть своя жизнь… Но я все равно откладывала до твоего возвращения, потому что…
      — Я понял, — перебил он. — И кто же он?
      Наталья осеклась. Только шепнула что-то, и Петрухин догадался, что она шепнула: Господи! Он даже представил себе, как она округлила глаза и как при этом четко обозначились морщинки над бровями.
      — Кто же он, твоя новая жизнь?
      — Он… он замечательный человек. Он меня любит, мы хотим пожениться.
      — Поздравляю… И давно этот замечательный человек появился?
      — Давно, — сказала она, — почти год назад. И если бы ты обращал внимание на меня, ты смог бы это понять… ОПЕР.
      — А кто он? — спросил Петрухин.
      — Он бизнесмен.
      — О-о, круто! С бизнесменом мне, конечно, не тягаться. Теперь тебе не придется ходить в штопаных колготках.
      — Да, представь себе, мне не придется больше ходить в штопаных колготках, Дима. Но если ты думаешь, что все дело в деньгах…
      — Нет, — сказал он, — я так не думаю.
      — Господи! Ну до чего же ты сволочь. Ты же эгоист. Для тебя не существует ничего, кроме твоей работы. Десять лет! Десять лет я терпела. Я состарилась, ожидая тебя. Ты знаешь, что мне скоро тридцать? Ты понимаешь, что моя жизнь проходит? А я женщина. Я хочу любить. Я хочу, чтобы меня любили. Ты можешь это понять своими ментовскими мозгами?
      — Нет. Ментовскими мозгами это понять трудно.
      — Сволочь.
      — Я желаю тебе счастья, Наталья Николаевна. Привет бизнесмену.
      Петрухин положил трубку, закурил… На березе за окном сидела ворона и косила на него черным глазом. Если бы вдруг она каркнула: «Господи!» — Петрухин нисколько не удивился бы.

* * *

      На другой день после этого разговора Петрухин вышел на службу. Все было как всегда: потерпевшие с заявлениями, начальство с замечаниями, сезонное увеличение квартирных краж с первых этажей… Бродили слухи о грядущей вскоре проверке. Слухи, они и есть слухи, но Паша приказал всем навести порядок в бумагах. Для проверяющих — известное дело — главное, чтобы в бумагах был порядок. Весь день Петрухин «наводил порядок». На самом деле он только делал вид, что работает, и бесцельно перелистывал страницы уголовных дел.
      В конце дня позвонила агентесса и дала толковую информацию. Петрухин оживился — информация позволяла взять налетчика. Если, конечно, подтвердится. Он начал прикидывать, что необходимо предпринять, и наметил реальный план. С ходу начал его осуществлять. На бумаги, конечно, плюнул…
      Домой приехал поздно. Послонялся по пустой квартире, «поужинал» банкой сардин в масле и стаканом водки. Лег спать. Снились разрушенные здания Грозного.
 

       Фамилия у проверяющего оказалась высший класс — Мудашев. Я как услышал — рассмеялся невольно. А Паша сказал:
       — Зря, Дима, смеешься. Он хоть и Мудашев, а до полковника дослужился. А ты пока в капитанах бегаешь. Вот если бы было наоборот… тогда конечно. Тогда — смешно. А сейчас иди и разбирайся с бумагами. День сиди, ночь сиди, но наведи порядок. Чтоб ни сучка ни сучки… Иди работай.
       А у меня были другие планы. Мне два дня назад позвонила агентесса, сообщила, что как раз сегодня Сеня Волчок встречается с Татарином у Татарина в гараже. Хочет Сеня сдать Татарину иконы, что взял у одного коллекционера еще в январе. Надо брать обоих орлов. Я так Паше и объяснил.
       — А без тебя, — говорит мне Паша, — некому? Валька со Штирлицем сделают. Ты лучше о проверке думай. Что я, не знаю, какой у тебя бардак в делах?
       Ну нормальное дело! Я операцию подготовил, я вычислил этот гараж, договорился с владельцем соседнего гаража, а брать Волчка будут Валька со Штирлицем. Ну, нормально… Я так Паше и сказал. А он:.
       — Поменьше, Петрухин, рассуждай. Иди готовься к проверке.
       Я спорить не стал — бесполезно, но в засаду все равно поехал вместе с Валькой и Штирлицем. Просидели мы в соседнем гараже часа четыре, но не зря. Взяли обоих орлов культурно, в момент совершения сделки с заведомо краденым. Культурно взяли, сделали нормальную аудиозапись разговора, изъяли иконы и газовый револьверчик, переделанный для стрельбы боевыми. Татарин, может, и отделается условным, а Волчок пойдет в зону гарантированно и надолго.
       В общем, дело мы сделали, потом душевно отметили успех, и никакими бумажными делами я заниматься, конечно, не стал. Если сказать по правде, мне все уже было до фонаря. К тому, что произошло на другой день, я был подготовлен всей цепочкой предыдущих событий.
       А вечером я затеял навестить Костыля. Визит получился что надо. Дверь мне открыла Костылева жена — маленькая и серенькая, как мышка. И глаза у нее были мышиные — тревожные. А под глазом наливался синяк.
       — Костя, — сказала она, — спит.
       Я потоптался в прихожей… Неловко как-то. А она спросила: не хочу ли, мол, чая? Я согласился, видел, что она здорово не в себе, и согласился. Зря, наверно… Потом, когда уже чай пили и я пытался как-то поддерживать разговор, который никак не хотел поддерживаться, она вдруг заплакала. Я растерялся. И не знал, что говорить. И говорил какую-то ерунду, что, мол, жизнь не кончилась и надо, мол, набраться мужества… А она вытерла слезы и сказала:
       — Козел!
       Я опешил. А она смотрела на меня страшными глазами, стирала потекшую косметику, и синяк обнажался все явственней из-под слоя грима.
       — Ты козел, Дима. Зачем ты пришел? А? Мужеству меня поучить? Объяснить, что жизнь не кончилась? Ах какой ты умный! Ты бы лучше умишко включил, когда с пистолетом вы…бывался. Ты, Дмитрий Борисыч, мужика моего в инвалида превратил… Жизнь, видите ли, не кончилась! Для Кости — кончилась. И для меня кончилась… Видишь синяк? Видишь? Это он ударил, когда я за водкой бежать отказалась. Понял? Ты понял? У него теперь день с водки начинается и водкой же заканчивается. А ему пить нельзя. Вообще ни капли нельзя. Но он не может уже… и меня бьет. Я сына к матери отвезла, чтобы он этого кошмара не видел. А ты: жизнь не кончилась. Ты дурак, Дима?
       Вот так я навестил своего товарища по оружию.
       А утром приехал проверяющий. Аж из самой столицы. Из аппарата МВД. А аппарат МВД — это вам не хрен собачий… Хотя мне, признаюсь, после «беседы» с женой Костыля все стало по барабану.
       Проверяющий отобрал несколько дел из моего сейфа и ушел с ними в специально отведенный кабинет — работать. Работал он до обеда. После обеда проверяющий, полковник МВД Олег Юзбарович Мудашев, снова вошел в мой кабинет. На скуластом лице Мудашева были следы некоего томления духа. Наверно, ему, как и мне, хотелось пива… или, допустим, кумыса от любимой белой кобылицы. Я бы и сам с удовольствием выпил кумыса и посидел в тени юрты вместе с полковником Мудашевым, наблюдая, как ветер гонит волны по степи. Я, конечно, кумыса никогда не пробовал, но вот Штирлиц — он срочную в братской Монголии служил — говорит, что нормальная штука. Только привыкнуть надо.
       — Полковник Мудашев, — сказал полковник Мудашев.
       — Старший оперуполномоченный капитан Петрухин, — сказал я.
       И началась проверка моей работы. За без малого шестнадцать лет моей пахоты в уголовном рыске проверок было немало… Я не знал, что эта окажется последней. Хотя, наверно, обязан был почувствовать что-то. Но ничего я сначала не почувствовал.
       «Кумыс, — говорил Славка Штирлиц, — отличная штука. Сначала, конечно, не того… Зато потом! Только привыкнуть надо».
       Привыкнуть, наверно, ко всему можно. Даже к министерским проверкам. Вот только надо ли привыкать?
       — А почему, — спросил Мудашев, поднимая голову от бумаг, — у вас, капитан, не подшит ответ на запрос в Петрозаводское управление?
       — Потому, что они не дали ответа. Полковник посмотрел на меня поверх очков и сказал:
       — То есть как?
       — Этот вопрос нужно задать им, товарищ полковник.
       — Интересно… как же выработаете, оперуполномоченный?
       — Сам не пойму, — ответил я. — Но дело-то ведь раскрыто, товарищ полковник. Даже без их ответа на запрос. Преступники в СИЗО отдыхают… В чем проблема?
       Мудашев провел рукой по черным как смоль, без единой сединки, волосам, откинулся на спинку стула.
       — Проблема, — сказал он значительно, — в отношении к делу. В СИЗО преступники или не в СИЗО — это второй вопрос.
       — Действительно, — согласился я. — Подумаешь, ерунда какая: раскрыли банду, у которой как минимум шесть грабежей, разбой и убийство. Это, конечно, вопрос второй. А то, что бумажки в деле нет, — это первый.
       — Вы, Петрухин, сколько лет в розыске? — доброжелательно спросил Мудашев.
       Я ответил.
       — Странно, — сказал он. — Очень странно, что за столько лет работы вы не поняли: в нашем деле мелочей не бывает.
       В нашем деле, сказал он. В НАШЕМ деле. Я вспомнил, как мы работали по этим отморозкам. Сколько было потрачено времени, сил и здоровья. Вспомнил, как гнали их по обледеневшим крышам на Охте, и Валька сорвался, сломал руку и, три ребра… В НАШЕМ ДЕЛЕ, сказал полковник Мудашев. Ну нормально!
       — …как только вы, Петрухин, открыли сейф, — доносился откуда-то издалека голос полковника, — я сразу обратил внимание что у вас в сейфе клей лежит. А ведь не положено.
       — Что, простите?
       — Клей, говорю, в сейфе держать не положено. Не хотел на этом заострять ваше внимание. Зачем буквоедством заниматься? Мелочь в сущности. Но теперь вижу, что это, скорее, ваш стиль. Этакая присущая вам неряшливость. Я буду вынужден зафиксировать это в отчете.
       И вот тут я понял: все! Все, не могу я больше. НЕ МОГУ. Перед глазами встало лицо Тамары — Костылевой жены. И улица Некрасова в снежной пелене… И разрушенная улица Грозного, в который я уехал «лечиться» от улицы Некрасова. Шестнадцать лет я приземлял преступников всех мастей. При задержаниях часто слышал от них: мент. Мусор. Козел. Сволочь. Легавый… Я на них не обижался. Все нормально: я мент — он жулик. За что ему меня любить? За последние несколько дней я услышав те же слова от нормальных людей — от двух жен шин, связавших свою жизнь с сотрудниками милиции.
       — …начинается с элементарной неряшливости в делах, а заканчивается выстрелом в своего товарища.
       — Что? — спросил я. Видимо, я изменился в лице, когда понял смысл слов Мудашева. — Что вы сказали?
       — Да вы успокойтесь, капитан. Я знаю, что по результатам служебного расследования к вам претензий нет. Но,
       — Товарищ полковник, — перебил я. — Позвольте кое-что уточнить.
       — Да? — доброжелательно спросил Мудашев. Он вообще очень доброжелательно ко мне отнесся. Без лишнего буквоедства. Просто хотел как старший, более опытный товарищ помочь мне в НАШЕМ деле. — Да? Слушаю вас, капитан.
       — Пошел ты на х…, товарищ, Мудашев.

* * *

       В кабинет к Паше я вошел спустя час после объяснения с Мудашевым. За это время я успел тяпнуть сто граммов в разливухе, потом посидел в сквере на теплом апрельском солнышке, выпил бутылку пива. Потихоньку отошел, успокоился… потом вернулся в управу.
       Паша был, конечно, уже в курсе. На меня он посмотрел шальными глазами: видно, ему уже тоже досталось.
       — Сядь, — сказал он мне с плохо скрываемым гневом.
       Я опустился на стул. Паша снял очки и бросил их на бумаги.
       — Ты что себе позволяешь?
       — Да, в общем-то, ничего особенного.
       — Ни х… себе! Ничего особенного? Мудашев сейчас сидит в кабинете у Петровича. Там знаешь что?
       — Догадываюсь, — пожал я плечами.
       — Догадываюсь… Да хер ты догадываешься! Петрович валидол сосет.
       — Может, ему лучше задницу у Мудашева полизать?
       — Молчать! — закричал Паша и хватил кулаком по столу. Очки подпрыгнули. Сильно он кулаком врезал, и это его немножко отрезвило. Он посмотрел на меня изменившимися глазами и сказал: — Вылетишь, к черту, со службы, Борисыч. Ты что?
       — А я, собственно, с этим к тебе и пришел, — ответил я тогда и положил на стол удостоверение, потом — пистолет и печать. Следовало сдать и «сбрую», но было лень снимать куртку и пиджак… Паша враз успокоился, закурил и протянул мне пачку. Я тоже закурил.
       — Ну… ты чего это, Дима? — спросил он.
       — Надоело, Пал Григории. Надоело… ты понимаешь? Выслушивать нравоучения от мудашевских надоело.
       — Всем надоело, — сказал Паша. Он вообще-то нормальный мужик и толковый опер. Своих всегда как мог перед начальством прикрывал. — Всем надоело. Думаешь, мне это нравится?
       — Нет, — ответил я, — я так не думаю.
       — Ну вот… а я их не посылаю, терплю.
       — А я не хочу, Паша. Дай-ка лист бумаги.
       — Зачем? — спросил Паша.
       — Заявление написать, — сказал я и потянулся через стол к стопочке чистых листов, но он положил на стопку ладонь и строго произнес:
       — Не дури.
       Потом втянул носом воздух, неодобрительно хмыкнул и повторил:
       — Не дури, Димка. Иди проспись, а завтра сутра — как штык! Будем этого… Мудашева коньяком поить и извиняться.
       — Я извиняться не буду. Дай, Пал Григорич, бумагу, и я напишу заявление по собственному.
       — Не дам!
       — Ну, как знаешь, — пожал я течами, встал и пошел к двери.
       — Димка! По статье уволим… вернись.
       Но возвращаться я не стал. Я вышел из Пашиного кабинета и пошел по коридору. На лестнице стояли и разговаривали Батя и Мудашев. На меня они посмотрели как… не знаю уж как… но, в общем, не очень дружественно. Посмотрели и ничего не сказали. Насвистывая, я спустился вниз и вышел на улицу. Ярко светило солнце.
       Вот так я расстался с уголовным розыском.

* * *

       Вот так я расстался в розыском. И запил. Впрочем, сначала встретился со своей агентессой. С той, которая навела меня на Волчка с Татарином. Агентессу звали Марина, и она была наркоманкой. Марину я официально не оформлял, работал с ней «накоротке». Стимул у нее был один — наркотики. Два года назад, когда мы с ней «законтачили», она путанила, уже вовсю сидела на игле. За два года потребная ей доза выросла в десять раз! Теперь ежедневно ей требовалось около грамма героина! Путанить, конечно, уже не могла… да и «товарный вид» безвозвратно потеряла.
       Я позвонил ей из уличного таксофона, договорился о встрече. Она первым делом спросила: есть? Когда-то у нас были нормальные человеческие отношения. Но это совсем другая история.
       Мы встретились в скверике, в квартале от ее хаты, давно превратившейся в притон. Я передал ей два чека и двести рублей. Для нее — ничто, но больше я ничего не мог сделать.
       Объяснил ей ситуацию, предложил поработать с Валькой.
       — Не, — сказала Марина, — не буду. Да и осталось мне недолго, Митя. Ты же видишь.
       — Может, полечишься? — спросил я. Сам знал, что ерунду говорю.
       — Не, не вставляет. Да и смысла нет, СПИД у меня нашли.
       — Понятно, — сказал я. — Жаль.
       — Мне — нет. Я уже устала, Мить. Хочу, чтобы поскорее… Сколько уже народа зажмурилось, а меня все никак Бог не приберет. Но теперь уж скоро. Чувствую. Ну… бывай, что ли?
       Мы разошлись. Когда я отошел метров на десять, Марина вдруг окликнула меня:
       — Митя.
       Я обернулся, посмотрел на ее иссохшую фигуру в грязном плаще, на истощенное лицо. Марина подошла, взялась за пуговицу на моей куртке. Я уже знал, что она хочет сказать. Про наркомана всегда все знаешь… у них один интерес.
       — Дай еще на дозу, — попросила она. Я сунул пятьдесят рублей из своих денег. Не прощаясь, она повернулась и ушла. Против солнца силуэт Марины был совсем черным.

* * *

      После разговора с Брюнетом Петрухин зашел в кафе напротив метро.
      В кафе Дмитрий принял сто граммов и пивка, потом еще сто граммов… потом продолжил дома. Короче, получилось как вчера.
      Утром было отвращение к себе, к человечеству и к водке. А первой мыслью: надо тормозить! Кровь из носа, а надо тормозить, пока не отвезли в Скворешник или на Пряжку… С этими мыслями он просыпался уже неделю. Была в советские времена песня со словами: «Утро! Утро начинается с рассвета…» У бывшего старшего оперуполномоченного Дмитрия Петрухина утро начиналось с похмелья. Уже неделю. Чуть больше или чуть меньше. Точнее он сказать не мог. Приблизительно это можно было прикинуть по количеству пустых бутылок.
      Нужно тормозить, подумал Петрухин и осмотрелся: не осталось ли чего? Чуда не произошло — ничего не осталось. Надо, обязательно надо тормозить, думал он, одеваясь, чтобы идти за опохмелкой. В зеркало старался не глядеть — стыдно. Когда совсем уже собрался выйти из квартиры, вдруг возникла еще одна проблема: деньги. В бумажнике сиротливо лежала десятка. Мятая и рваная, склеенная скотчем… В карманах куртки обнаружилась горстка мелочи — еще рублей десять.
      Он побренчал мелочью и вышел из дому. Утро было солнечным, ясным, спешили на работу люди. Петрухину спешить было некуда. В ближайшем ларьке он купил бутылку пива, сел на борт чудовищной бетонной клумбы. Ни цветов, ни земли в ней не было. Была вода, в ней плавали разбухшие трупы окурков. Из-за окурков вода приобрела цвет чифиря. А может быть, торфяного болота.
      Дмитрий Петрухин сидел на краю болота и пил пиво из горлышка. На него косились, но ему было наплевать. По пыльному асфальту гуляли жирные голуби, ворковали громко, утробно.
      После пива в голове несколько прояснилось, он закурил и сплюнул в болото. Нужно тормозить, сказал он себе. Нужно тормозить и подвести какие-то промежуточные итоги. Итоги оказались таковы: за три последних месяца он едва не убил своего товарища (а если говорить прямо, не лукавя, то хуже чем убил) и проклят его женой. Он нахлебался кровавого абсурда чеченской войны. Женщина, которая его любила, ушла к другому. И в конце концов он потерял работу… Потерял то последнее, за что мог бы зацепиться и выплыть.
      Именно теперь, когда он потерял работу, он осознал вдруг, насколько она важна для него. Нет, разумеется, он и раньше никогда не отделял себя от розыска… Но вот сейчас это ОТДЕЛЕНИЕ произошло. И все стало ясно. Все стало предельно ясно и от этой ясности — тошно… А ведь он жил розыском. Теперь их пути разошлись. Уголовный розыск без Петрухина обойдется… А как Петрухин будет жить без розыска?
      Он сидел на краю болота, и ему хотелось выть. Тормозить больше не хотелось. Он снова обшарил карманы в надежде найти случайно затерявшуюся купюру… не нашел. А из нагрудного кармашка пиджака вытащил плотный четырехугольник картона с золотым тиснением:

      «ЗАО „Магистраль — Северо-Запад“. Голубков Виктор Альбертович. Генеральный директор».

      Брюнет!

* * *

      — Виктор Альбертович, — сказала секретарша, — вам звонит человек, который представился странно: Борисыч… соединять?
      — Соединяй, — ответил генеральный директор, крутанулся в кресле и встал. Во время серьезного разговора он любил ходить по кабинету или, по крайней мере, быть на ногах. Возможно, думал Брюнет, это рецидив тех времен, когда фарцевал. Стоящий человек более собран и быстрее сумеет «сделать ноги»…
      — Але, Брюнет!
      — Привет, Борисыч… Хорошо, что позвонил. Никак, передумал?
      — Еще не знаю. Может, и возьмусь. Мне нужно ознакомиться с обстоятельствами.
      — Все, что знаю… Ты подъехать сможешь?
      — А ты где?
      — Записывай: Свердловская набережная, дом…
      — Место, Брюнет, ты толково выбрал — Арсенальная, 7,  совсем рядом. При надобности недалеко переезжать.
      — Типун тебе на язык! Когда приедешь?

* * *

      В офис «Магистрали» Петрухин приехал спустя три часа. Время требовалось, чтобы элементарно прийти в себя: побриться, отмокнуть в ванной, попить чая. Меры примитивные, снять последствия недельного запоя они не могут, но Петрухин уже принял решение и откладывать его осуществление «на потом» не хотел.
      Офис «Магистрали» производил впечатление уже с улицы. Даже самый невнимательный прохожий, который и по сторонам-то не глядит, а только себе под ноги, не смог бы его не заметить. Перед фасадом «Магистрали» неровный, в выбоинах, асфальт сменялся на двухцветную импортную брусчатку. Горели большие матовые шары и стояли синтетические деревья в больших кадках… Этакий маленький европейский оазис среди расейского убожества, отчего убожество это становилось еще более наглядным. На стоянке, обнесенной легкой ажурной оградой, стояло десятка два автомобилей. По большей части — иномарки. Над входом со сверкающими мраморными ступеньками нависал голубоватый стеклянный купол. Сверкала полированной бронзой литая плита: «Магистраль — Северо-Запад».
      Все, как у людей, подумал Петрухин, входя в шикарную стеклянную дверь… Интересно, думал ли Брюнет десять лет назад, что сумеет так подняться?
      Из застекленной будочки на Петрухина внимательно смотрел не очень молодой охранник.
      — К Брю… к генеральному директору, — сказал Петрухин.
      — Простите, ваша фамилия? — спросил охранник, и Дмитрий, подумал, что охранник из отставных офицеров. Он ошибся, из действующих.
      — Петрухин.
      — Вас ждут, Дмитрий Борисыч. По коридору прямо и налево. Там приемная генерального.
      Внутри, как и снаружи, все было «на уровне»: от сверкающего паркета до длинноногих девах, снующих по коридору: евростандарт. Приемная… секретарша и знакомый уже телохранитель… компьютеры… «Виктор Альбертыч вас ждет…» Дверь… Брюнет.
      — Я рад, что ты передумал, Борисыч… кофейку? Или коньячку?
      — Минералки. Холодной…
      Брюнет продублировал слова Петрухина в переговорное устройство, и появилась секретарша с минералкой, ногами и улыбкой.
      — Трубы горят? — с пониманием поинтересовался Брюнет. Петрухин, не отрываясь от стакана, кивнул. — Ничего, Борисыч, трубы — наш профиль, поможем.
      — Что значит: трубы — ваш профиль?
      — ЗАО «Магистраль — С-З» входит в тройку крупнейших поставщиков труб по Северо-Западу.
      — Нормально… трубы — довольно далеко от фарцовки шмотками, а, Витя?
      — На первый взгляд — да. Но на самом-то деле нет никакой разницы, чем торговать. В основе все равно лежат бабки.
      — Мудро, — сказал Петрухин. — Глыбко. Афористично. Ладно, давай-ка перейдем к делу.
      — Охотно, Борисыч… Для начала, видимо, нам следует обсудить условия нашего… э-э… сотрудничества.
      — Стоп! — поднял руку Петрухин. — Стоп, Витя. Ни о каком сотрудничестве нет и речи… пока, во всяком случае. У тебя, как я понял, сложилась не очень хорошая ситуевина с криминальной подкладкой. И тебе нужно, чтобы кто-то, кто рубит в деле, разобрался, что произошло… так?
      — Так. У меня, Борисыч, из-за этой ситуации такие заморочки…
      — Погоди, Брюнет. Погоди. О заморочках ты мне еще расскажешь. Сейчас я хочу, чтобы ты понял: за дело я возьмусь только в том случае, если оно действительно представляет интерес. Это — во-первых. А во-вторых, мне на хер не нужны никакие руководящие указания. Я должен обладать полной свободой. И если я вдруг открою, что эту мокруху организовал ты, например, то именно так я шепну в убойный отдел. Понял?
      — Понял, — кивнул Брюнет. — Ни хера ты, Борисыч, не меняешься.
      — Нет, Витя, я сильно изменился… Ну да ладно, это все лирика. Если тебя устраивают МОИ УСЛОВИЯ, то давай-ка перейдем к делу. Рассказывай, что у тебя приключилось.
 

Брюнет:

       Ты, Борисыч, мою биографию знаешь. До известных пределов, разумеется. Но все-таки многое знаешь… Мне перед тобой ломаться понту нет… Я фарцевал, я кидал, я бабки делал. Но я на ножи никогда никого не ставил. Ты знаешь. Меня махновцы грабили — это было. Меня беспредельщики из ОМОНа грабили — тоже было. А я честно жил… ну, ты ухмылку-то спрячь, знаю, что думаешь.
       Короче, сколотил я капиталец. Как раз ко времени — Горбатый разрешил лавэ делать. Что началось, сам помнишь. Какие хари на Божий свет вылезли — какой там НЭП! В кабаках одни стриженые затылки в тренировочных штанах. Я совков не люблю, но у меня, поверишь ли, ностальгия по совку в ту пору сделалась… мы же молодые были. Как в «Брате-2» говорит таксист: ведь были же люди как люди. Куда все подевались?
       В общем, я тоже закрутился, ларьки открыл. Торговля — ой! — варенкой, в подвале смастряченной. Но ведь брали! И бабки текли. Ни ума, ни куражу, а зелень шелестит. Скучно было — беда… Но тут я услышал трубный глас! Не в религиозном смысле или каком мистическом, а в сугубо материальном… Не торопи, сейчас объясню. Ты сам сказал: давай с самого начала. Вот я и начинаю с са-а-мого начала. Я, как тебе, может быть, известно, не питерский. Я из славного города Волгодонска. Ничего славного в нем, конечно, нет. Как был дырой, так и остался. Но я-то в нем родился и вырос. Родина! Хрен ей между… Однако без Волгодонска нам никак не обойтись — все сегодняшние завязки оттуда. В общем, так: в конце девяносто первого, когда Ельцин с холуями Союз раздербанили, вышел на меня землячок один мой, Игорь Строгов. Он к криминалу никаким краем не шьется, офицер морской. Вышел он ко мне с хорошим предложением: есть у нас в Волгодонске завод «Атоммаш». Он в ту пору никому был на хрен не нужен, лежал полумертвый… перестройка. Чернобыль. Конверсия! Хрен ей между. Лежит «Атоммаш», и разворовывают его со страшной силой. А у Игорька Строгова там кое-какие кореша оказались из заводских бугров. Все — бля! — коммунисты с девятьсот пятого года… в смысле скоммуниститъ чего с родного завода со всей душой. И вот пришел ко мне Игорек: есть дело на лимон. Толстенький, зелененький, с поросячьим хвостиком… да, Борисыч, верно угадал! Трубы. Трубы из нержавейки в неограниченных почти что количествах из заводских запасов. Я весь расклад не сразу просек. Потом уж понял: Клондайк. Ты вот думаешь: трубы! Что такое? Какие трубы?.. И я так думал. А без них ничего не делается, между прочим. Трубы — везде! Под землей, на земле, в космосе. Ни один станок или машина без них не обходится. Миллионы километров труб!
       В общем, тебе — как на духу: воровали. Вагонами. Начальству атоммашевскому бабки возили сперва в трусах пачками, потом — чемоданами. Для этого дела привлекли нашего волгодонского мальчишечку. Погоняло — Нокаут. Он такой был — приблатненный по жизни. Я его с детства знал, покойничка-то… Отсидел он по молодости за хулиганку. Без царя в голове. Но для каких-то терок-разборок в самый раз. Резкий парень был Леша Тищенко. Нокаут. Так втроем и работали. Нокаут на подхвате.
       Но надо ж и расти. Да и времена переменились. В общем, организовал я «Магистраль». Игорек — хрен ему между! — тоже в учредителях. А Нокаут — нет. Он и пришел в наше дело позже, да и, сказать по правде, толку-то с него немного. Уже пошел большой бизнес, пэтэушнику в нем делать нечего. Это не грузовик левака через эстонскую границу впендюритъ, а настоящий бизнес. Контракты пошли с заводами-производителями, поставки, договора. Все как у взрослых, Борисыч. А у Лешеньки Нокаута — восемь классов средней школы, ПТУ, три года зоны и два кулака. Но мы его все равно не обижали. Оклад он имел как президент нормального банка.
       Он, однако, считал по-другому. И пошли у них с Игорем заморочки — обиды какие-то, выяснения отношений. Я, сказать по правде, не придавал значения… если бы знал, чем кончится! А кончилось, Борисыч, стрельбой и трупом в помещении офиса.

* * *

      — А кончилось стрельбой и трупом в помещении офиса, — довольно мрачно произнес Брюнет и замолчал.
      — Давай-ка подробней, — сказал Петрухин.
      — Подробней? Подробней так: я в тот день был на даче. Вернулся около восьми вечера. Я еще только подъезжал к дому — звонок на трубу. А звонит мне. представь себе, обычный охранник.
      У нас в офисе вся охрана — офицеры флотские. Это по связям Игоря мы берем. Люди с высшим образованием, могут нормально пообщаться с посетителями. Без хамства, без понтов… Так вот, звонит мне охранник. Это вообще-то случай из ряда вон: охранник звонит генеральному директору! Что, спрашиваю, случилось? А случилось вот что: выходной, в офисе никого. Один охранник. Примерно в одиннадцать часов вдруг приехал Нокаут. Спросил: кто в конторе? Никого. После этого Леша прошел к себе в кабинет. Спустя несколько минут приехал Игорь Строгов в сопровождении какого-то молодого мужика. Тоже прошли внутрь. Через минуту охранник услышал выстрел. Еще через минуту — второй. Почти сразу из коридора вышли Игорь и этот незнакомый мужик. У мужика в руках короткое помповое ружье… Охранник, конечно, ни жив ни мертв. Поедешь с нами, сказали ему. И в джипе Игоря его отвезли на Петроградскую, к «Горьковской». Там проинструктировали: дуй обратно на службу. На Финляндском вокзале выпей литр пива. Из офиса позвонишь в ментуру. Объяснишь, что выходной. Что никого в офисе нет, скучно. И ты пошел пить пиво. А когда вернулся, обнаружил тело Нокаута. Больше ничего не знаешь… Ну, охранник рад-радешенек, что не убили. Все сделал, как ему сказали. Менты ему, конечно, не поверили.
      Петрухин ухмыльнулся, сказал:
      — Да уж, конечно… Что дальше?
      — Потом он позвонил мне. Я говорю: быстро бери такси, приезжай. Он приехал — дрожит. И сперва мне несет ту же самую ахинею, что и ментам. Ну я-то — хрен ему между! — взял его в оборот, он раскололся, рассказал, как дело было. У меня, Борисыч, волосы — дыбом. Ты же понимаешь: два сотрудника устраивают разборку в офисе. Со стрельбой! С трупом!
      Я сначала вообще поверить в это не мог…
      — Да, Витя, история, прямо скажем, с душком-с, — согласился Петрухин, наливая себе минералки.
      — Какое с душком! От нее за километр воняет… Ну, возьмешься, Сергеич?
      — А что твой друг Игорек… э-э… Строгов? — игнорируя вопрос, спросил Петрухин.
      — Сволочь он! Приехал в ментуру сам на другой день. С адвокатом… Наплел с три короба. Задержали его по девяностой. Сейчас сидит в «Крестах».
      — Ничего, скоро выйдет, — ответил Петрухин. — Будет свидетелем.
      — Думаешь?
      — Уверен. Если, конечно, не расколют. Но я бы на его месте не раскололся.
      — Значит, свидетель?
      — Понятное дело — свидетель… Ну, а от меня что ты хочешь, Брюнет?
      Брюнет вышел из-за стола, возбужденно начал ходить по кабинету. Ковролин скрадывал звук шагов.
      — Чего хочу?!. Чего хочу? Правды я хочу. Меня же менты прессуют, меня в газетах полощут. У меня контракты под угрозой срывов. У меня была назначена встреча с губернатором — хрен! Отменили… ты понимаешь?
      — Понял.
      — Ну так возьмешься?
      — Возьмусь. Меня тоже позвал трубный глас.
 

Петрухин:

       Меня тоже позвал трубный глас. Но не коммерческий, как у Брюнета, — ментовский. Довольно трудно объяснить, что это такое. Пожалуй, сродни инстинкту охотничьей собаки.
       В общем-то, то, что бегло рассказал генеральный директор компании, входящей в тройку лидеров «трубного» дела на Северо-Западе, меня зацепило… Я еще не знал всех обстоятельствах, но понял — меня зацепило. И сказал:
       — Возьмусь.
       — Что нужно? — сразу спросил Брюнет. Он мужик деловой по жизни и привык вопросы решать конкретно.
       — Пока немного: всю, какая есть, информацию по Нокауту, Игорю Строгову и охраннику. Деньги на оперрасходы. Телефон. Транспорт. И — напарник. Одному это дело лопатить не очень реально.
       Брюнет повеселел, снова сел в кресло и ответил:
       — С информацией просто: получишь все — от личных дел до общих сплетен. Хрен им между! С деньгами еще проще. Сколько потребно?
       Сколько мне потребно, я и сам не знал. Ляпнул наугад:
       — Тысяч десять.
       Брюнет покачал головой и достал бумажник. На столешницу легли триста пятьдесят баксов. Я сгреб купюры, сунул их в карман. Эх, если бы в уголовном розыске так легко давали деньги на оперрасходы!
       — Телефон? Ну, это тоже просто. Сейчас изыму у любого бездельника из отдела маркетинга. Их там целое стадо. И все, видишь ли, без сотового работать не могут. С сотовым они, правда, тоже не могут… А вот транспорт — это вопрос. Парк у нас есть, и не маленький, но. вот свободных машин…
       — Ладно, — сказал я. — Перебьюсь.
       — Глупости. Транспорт будет, но чуть позже. А вот что касается напарника — это ты, Сергеич, сам решай.
       Спустя час я вышел из офиса «Магистрали» с деньгами, сотовым телефоном и пластиковой папкой… Осталось найти партнера. Я уже знал, где буду его искать…
 

       На севере еще осталась светлая полоска, а с юго-запада тянуло тучи — будь здоров. И уже начинался дождь. А плохая погода для бомбежки — самое то. Я спустился вниз, завел «антилопу». Пока движок грелся, слушал радио. Директор рассказывал про новый компьютерный вирус «Я тебя люблю» и про то, что завтра в полдень «по Москве» состоится «парад планет». Ну это еще дожить надо… ночная бомбежка — она и есть ночная бомбежка. Тут загадывать ничего нельзя.
       Я посмотрел на часы — половина одиннадцатого, — включил ближний свет и поехал. Давай, «антилопушка». Давай, кормилица. Вечер, темень, дождь — наше с тобой время. Об-честъ-венный транспорт ходит к ночи совсем худо, маршрутки тоже потихоньку сворачиваются, а пассажир хочет домой. К жене, к любовнице, к телевизору. Или наоборот — в кабак, в казино, на поиски приключений… А тут мы с «антилопой» — эх, прокачу!
       Я не успел проехать сотни метров — пассажир! Это хорошая примета. Когда ночь сразу удачно начинается, то она и дальше хорошо пойдет… проверено. Я в таких случаях пассажира беру, даже если невыгодно.
       Я тормознул. Мужик, не спрашивая, распахнул дверцу и плюхнулся в салон. Когда пассажир так уверенно, не спрашивая ничего, садится в машину, это означает, что он либо кошелек, либо хам. Либо «счастливое» сочетание обоих этих замечательных качеств… В последнее время таких уродов стало много…
       — Здорово, майор, — сказал пассажир, и я вгляделся в него внимательней. Едрен батон — Петрухин! — Включай печку, а то задубел я, тебя ожидаючи.
       Вот те и раз!.. Задубел он, меня ожидаючи.
       — Ну, здорово, капитан… каким ветром тебя?
       — Холодным, Леня. Да еще и с дождем. К телефону ты не подходишь, пришлось возле дома ловить.
       Димку Петрухина я сто лет знаю — начинали когда-то вместе в районе, я — следаком, он — опером. Я потом перешел в следственное правление. Оттуда и уволился два года назад в должности старшего следователя и майорском звании. Наша контора на Захарьевской, 6, носила в ту пору совершенно уродское название — УРОПД . Теперь, правда, еще более чудовищное — СЧРОПД . Ушел я, конечно, не из-за названия. Но это другая история.
       Я включил вентилятор. Движок еще не успел прогреться и тепла давал мало, но Петрухин сунул руку к дефлектору.
       — Удивлен? — спросил он.
       — Куда едем? — спросил я. Петрухин засмеялся, ответил:
       — Это, Леня, будет зависеть от твоего ответа. Если ты скажешь: да, то просто подкинешь меня до дому. Если: нет — то… опять же до дому. Нормальный расклад?
       — Да, расклад хороший… Давай-ка, Дима, объясни толком, зачем я тебе понадобился.
       — Курить у тебя можно? — Я кивнул, и он закурил. — Чтобы не ходить вокруг да около: ты по ментовской работе не скучаешь, майор?
       — Ты всерьез? — спросил я, и теперь кивнул он.
       Вот ведь вопрос какой! Простой, в сущности, вопрос, но ответ на него не так уж и прост. Я задумался. Шел дождь, где-то на темных улицах ждали меня мои пассажиры, «антилопа» ровно гудела прогревающимся движком…
       — Почему ты спросил, Дима?
       — Ежели ты к своему ментовскому ремеслу не охладел, есть возможность тряхнуть стариной.
       — Э-э, нет… в ментуру, Дмитрий Борисыч, я больше не вернусь.
       — Ты меня не понял, Леонид Николаич. Я тебя в ментовку не зову. Я сам неделю как ушел. НАЕЛСЯ.
       — Вот теперь я действительно ничего не понимаю, Дима. Объясни бестолковому старику.
       И он объяснил. И я, не раздумывая, сказал: да. Мы никуда не поехали, мы поставили «антилопу» на место и поднялись ко мне домой. Примета не подвела: уж если ночь начинается хорошо, то и дальше пойдет хорошо.

* * *

      Купцов взялся за кольцо под абажуром лампы и опустил ее ниже. Усеченный конус света захватил в яркий круг стол, остальное пространство кухни скрылось в тени. И кухня сразу стала как будто меньше, уютней. На столе стояли бутылки с пивом, бутерброды и пепельница. В центре лежал лист бумаги, наискось рассеченный шариковой ручкой… Просто и выразительно, в духе раннего Кандинского.
      Петрухин взял ручку, нарисовал квадрат и написал по его углам: охранник, Тищенко, Строгов, «X». Фамилии Тищенко и Строгова при этом расположились напротив друг друга — по диагонали.
      — Итак, — сказал Петрухин, — давай прикинем, что мы знаем. Мой старый знакомый Витя Голубков по прозвищу Брюнет сумел организовать серьезную фирму. У истоков вместе с ним стояли два его земляка — Игорь Строгов, в прошлом морской офицер, и Алексей Тищенко — пэтэушник с криминальной подкладкой. Начинали с элементарного воровства… Сейчас, по словам Брюнета, работают легально, добросовестно и даже платят налоги.
      — Ты смотри, какие порядочные ребята, — вставил Купцов.
      — Ага… Едем дальше. Между Строговым и Тищенко в последнее время сложились не очень простые отношения. Причиной, опять-таки по словам Брюнета, послужил старенький микроавтобус «фольксваген». Он принадлежит фирме, и Тищенко хотел его выкупить, а Строгов был против. Вернее, они разошлись в оценке этого хлама. Причем разошлись всего-то в сотню баков… смех, да и только. Однако конфликт завязался, отношения напряглись. В воскресенье, двадцать третьего апреля, Тищенко и Строгов встретились в офисе. Строгов, видно, побаивался этой стрелки и привел с собой человечка, которого мы обозначим «X». Спустя всего минуту после начала встречи прозвучал выстрел. По версии Строгова, Тищенко повел себя агрессивно, достал помповое ружье. «X» это ружье вырвал у него из рук и в процессе борьбы застрелил завхоза.
      — Почему завхоза? — спросил Купцов. — Ты говорил, что Тищенко — замдиректора.
      — Он, конечно, оформлен замом, но какой он заместитель генерального с пэтэушным-то «образованием»? Едем дальше, Леня. Спустя еще минуту прозвучал второй выстрел… Сразу после этого Строгов и «X», прихватив охранника с собой, покинули офис. Остался там только тепленький трупик завхоза. Примерно сутки Строгов отсутствовал, дома не ночевал, на звонки не отвечал — мобильник его был выключен. Потом явился в милицию, наврал с три короба, был задержан на десять суток и отпущен… Что ты про это думаешь, товарищ следователь?
      — Полная х…ня, — сказал Купцов, наливая пиво в бокалы.
      — Глыбкая оценка! У вас, профессионального юриста с университетским образованием, формулировки, как всегда, отточены, лаконичны и безукоризненны.
      — Да уж — профессионализм за деньги не купишь, — ответил Купцов. — А что этот «X»? Что мы о нем знаем? Откуда он взялся? И куда он делся?
      — Ничего не знаем. Строгов говорит, что случайный знакомый. Познакомились в баре «Трибунал», показался он Строгову решительным мужиком, и Игорек взял его с собой на стрелку. Адреса или телефона этого «X» Строгов не знает.
      — Полная Х…НЯ, — повторил Купцов. — Во-первых, я верю, что был какой-то конфликт… но не из-за сотни же долларов? Во-вторых, на стрелку не берут случайного собутыльника из бара. В-третьих, так в принципе не делают… Если намечается серьезная стрелка, то никак не в офисе. Труп, охранник-свидетель… куда их девать? Что, в конце концов, означает второй выстрел? Добивали раненого?
      — Спустя минуту? — скептически произнес Петрухин. — Да и не было раненого. Оба выстрела — в голову. Ты, разумеется, прав, Леня: так не делают. Совершенно очевидно, что стрелку они забили мирную. Перетереть какую-то тему и разойтись. Никто не собирался стрелять… Но что-то произошло! Что-то такое, что враз все переменило. И обычная стрелка обернулась убийством. Нам с тобой нужно выяснить: что же произошло в то злополучное воскресенье? Ну как, партнер, осилим?
      — Давай попробуем, партнер. Раньше у нас получалось неплохо.
      — Лады… Как в старые добрые времена?
      — Как в старые добрые времена! Бокалы с пивом сошлись в ярком свете лампы. Вздрогнули пенные шапки.
      — А ты, — спросил Петрухин, — почему со следствия-то ушел?
 

Купцов:

       А почему, действительно, я со следствия ушел? Я сам не раз задавал себе этот вопрос. Мог не уходить? Мог… Мог, но все-таки ушел. Ушел после того, как проработал на следствии шестнадцать с лишним лет. На год больше Димки.
       ЛГУ им. Жданова я закончил при проклятом застое — в восемьдесят втором году. Еще был жив незабвенный Леонид Ильич. Он как раз в этом же году и помер. Аккурат на День милиции — преподнес ментам подарок. Я только-только начинал службу. Тогда после юрфака распределялись в ментуру, прокуратуру или адвокатуру. Отдельные счастливчики попадали в КГБ, как, например, наш президент, товарищ Путин Владимир Владимирович. Но таких были единицы. В адвокатуру тоже не особенно рвались — романтики никакой, да и денег не особо. Нет, на защите какого-нибудь завмага можно было «подняться». Но завмагов судили не каждый день. Каждый день судили какую-нибудь шелупонь — хулиганов, воришек и прочих. Что с них возьмешь? У них все движимое имущество — проссанный матрас на полу, стакан граненый и голодная кошка.
       Я пошел в милицию. Я со школьной скамьи был под сильнейшим впечатлением от фильма «Я, следователь» по роману Вайнеров с молодым Кикабидзе в главной роли. Насколько сильно реальность отличается от кино, я еще не знал. Я пошел в милицию… И нашел свое место. Без всякой иронии. Служба свела меня с интереснейшими людьми. Как из ментовской среды, так и из криминальной. Да, среди ментов было (и есть) полно пьяниц и раздолбаев, и среди преступников таких вообще процентов девяносто пять. Но пять-то процентов — совсем другие люди. Возможно, когда-нибудь я сяду за письменный стол и напишу очерки о своей (и не только своей) работе… Она занудлива, однообразна, заполнена текучкой, бумажной волокитой и формализмом… Она невероятно интересна! Ты кубатуришь, кубатуришь, кубатуришь в голове информацию, пытаешься понять мотивы преступления, с прогнозировать последующие ходы преступника. И — получаешь результат. Или не получаешь результат, все твои построения рассыпаются как блочные «хрущевки» от взрыва газа. Но мне всегда был интересен не столько результат, сколько процесс. Я работал и получал удовольствие от своей работы. Я выкуривал по две пачки сигарет, не спал ночами, таскался на об-честъ-венном транспорте по тюрьмам и судам, общался с пьяницами, наркоманами, мошенниками, проститутками, ворами… Я получал кайф от своей работы. Я нисколько не идеализирую ее… У следака с шестнадцатилетним стажем иллюзий нет и быть не может по определению. Следак — это золотарь, труженик огромной и бездонной выгребной ямы. Так, по крайней мере, было раньше… Теперь все чаще встречаются следователи, опера, «простые гаишники» с золотыми цепями, на иномарках. Это уже другая генерация… Винить их в чем-то я не хочу. Видимо, они и не могут быть иными в нашей державе, где министр юстиции и генеральный прокурор ходят в баньки с блядями, президент расстреливает парламент, воры сидят в Думе… Я не берусь никого судить.
       Я не идеализирую прошедшее время. Много и тогда было дерьма, глупости, подлости, прикрытой идеологическим пустословием. Однако степень деградации смысла и сути милицейской работы, происшедшей за последние годы, трудно себе представить. Если ты мент… мент по жизни… Тошно становится и противно.
       Первые «звоночки» для меня начались, когда я понял, что меня используют, что я раскручиваю заказные дела и моими руками подводят под суд невиновных.! Или расправляются с конкурентами. Когда ты начинаешь это понимать, все рассуждения о том, что процесс важнее результата, летят к черту. Потому что результатом может стать осуждение невиновного.
       …А делается все невероятно просто и легко. И подло. Пример? Ради Бога! Бизнесмен Р. — солидный и уважаемый человек — даже в ЗакС баллотировался, да не прошел — обратился с заявлением в РУОП. Бизнесмен жаловался, что злой, нехороший человек К. вымогает из него деньги. Немаленькую сумму — пятьдесят тысяч долларов. Этот коварный К. вынудил Р. даже написать расписку, что якобы Р. взял у него эти деньги в долг. Дело, кстати, самое обыкновенное. Еще совсем недавно такими делами вообще никто не занимался: расписку писал? — Писал. — Ну и разбирайтесь теперь сами между собой.
       Позже практика показала, что вымогатели этот метод освоили и стали активно его использовать, прикрываясь распиской как щитом. Разумеется, пришлось и следствию менять тактику. Итак, руоповцы заявление приняли, бизнесмена Р. проинструктировали, как себя вести с вымогателем. Р. сумел записать на магнитофон два звонка вымогателя. Провели операцию с задержанием при передаче части долга, возбудили дело. Вымогателя определили в «Кресты». Одновременно деятельностью его фирмы заинтересовалось УБЭП . Разумеется, он все отрицал. И вообще вел себя нагло. А потерпевший Р. дважды получал угрозы по телефону… В том, что произошло на самом деле, я разобрался позже. И стало мне не по себе. Р. действительно занял у своего шефа, каковым и был К, деньги. На эти деньги открыл собственную фирму и стал конкурировать с бывшим шефом. Отдавать долг не хотелось, и, по совету знакомых руоповцев, он подставил своего кредитора. Спасти человека от тюрьмы мне удалось, однако фирма его, парализованная работой УБЭП, понесла очень серьезные убытки, обанкротилась и была скуплена тем же самым Р.
       Таких случаев было полно. И с каждым месяцем становилось все больше. Несовершенство законодательства, а — в большей степени — «несовершенство» самих слуг закона все чаще становилось орудием для устранения конкурентов или кредиторов. Об этом знали все — от рядового следака до министра. И — что? А НИ-ЧЕ-ГО.
       Разочарование нарастало. Накапливалась усталость. Ни процесс, ни результат не доставляли никакого удовлетворения. К середине девяносто восьмого я уже понял, что количество перешло в качество — моя работа в МВД подходит к завершению. Итогом шестнадцати лет службы стал огромный следственный опыт, гастрит и «Свидетельство о расторжении брака». Но я все еще продолжал служить. Мне трудно было уйти. Требовался какой-то толчок. Этот толчок произошел осенью.
       Мы занимались тогда делом Ефрема. Следствие, собственно говоря, было закончено. Ефрем и его подельники в «Крестах» знакомились с уголовным делом в соответствии с 201-й. Дело было многотомным, обвиняемых — человек десять. Нас уже поджимали сроки, рук не хватало… Само по себе знакомство обвиняемого с делом — процесс рутинный и выглядит так: следак с несколькими томами дела приезжает в СИЗО, идет в кабинет, куда приводят сидельца. Сиделец читает дело, следак как привязанный сидит рядом. Глупо и утомительно. И так день за днем.
       И тогда мы придумали ноу-хау. Зачем, спрашивается, просиживать в «Крестах» целый день следаку, если можно переложить это на чьи-то плечи? И такие плечи нашлись — мощные плечи бойцов СОБРа . Выделили нам бравого прапорщика, мужика под два метра ростом. В дверь только боком входит… Собровцы — они вообще-то ребята без затей. За глаза их в ментуре называют гоблинами. Может, и не совсем справедливо, но… Без них, в общем-то, тоже иногда худо. Ежели нужно войти в какую-то квартиру — склад, гараж или офис, где вас не особенно ждут, собровцы — сущий клад. С ломами, кувалдами и АПС наперевес они взламывают любые двери и быстро гасят любое сопротивление. При этом не особо разбираются, кто преступник, а кто заложник… Как говорил мой шеф, Виктор Самопалов, ставить какие-то сложные задачи им бесполезно. Из установки: «Войти. Обеспечить нейтрализацию бандитов и безопасность заложников», — ребята воспринимают только одно: «Войти!» А дальше трещат двери, засовы, замки, челюсти, ребра и черепа. СОБР работает! Кто не спрятался, я не виноват.
       Справедливости ради надо сказать, что работа у ребят бывает иногда опасная и это накладывает отпечаток на их образ мысли… Ну так вот — дали нам бравого прапорщика Пилипчука, и стал он каждый день ездить в «Кресты» с томами дел. Это, строго говоря, явное нарушение УПК, потому что закон предусматривает участие в ознакомлении обвиняемого с делом именно следователя, а не Пилипчука. Но мы же в России живем. Стал Коля Пилипчук ездить в «Кресты» и стоически сидеть там целыми днями, пока Ефрем и его команда листают дела. А у Ефрема-то дела серьезные! Он же весь К-й район держал. Поговаривали даже, что Ефрем собирается занять пост главы администрации района. Да он и сам любил говорить: «У меня все мусорня в кармане».
       Вечером прапорщик возвращается к нам, сдает тома и «график 201-й» — документ, расписывающий, кто из обвиняемых с чем ознакомился… Итак продолжается неделю без всяких эксцессов. Все довольны. Наступила пятница. Между прочим — тринадцатое. Октябрь. В конце рабочего дня приходит наш прапорщик геройский и приносит сумку с томами уголовных дел. Но почему-то их не сдает, как обычно, а просто бросает сумку в угол: пусть, дескать, до понедельника полежит. Все равно, мол, в понедельник опять их в «Кресты» везти. И при этом суетится несколько… Вроде ничего необычного и нет. Конец недели, конец рабочего дня. Торопится человек к любимой женщине. Но меня вдруг как током дернуло. Что-то, думаю, не то!
       — А давай-ка, — говорю, — брат Коля, посмотрим на дела…
       Коля держится спокойно…
       — А что, — говорит, — на них смотреть?
       Но меня уже «пробило». Мент — он ведь как мыслит? Вот простой пример: идет человек по улице, несет чемодан, торопится. Обычный гражданин, увидев такое, подумает: эге, на поезд, видно, спешит, опоздать боится… А мент? А мент подумает: эге, а не украл ли он чемоданец-то? Надо бы проверить.
       — Давай, — говорю, — Холя, посмотрим.
       Когда открыли сумку, смотрю — все вроде на месте… Раз, два, три… Восемь томов. Но вот одна папка… одна папка вроде как новая. А они уже все потертые. РАБОЧИЕ. А эта — чуть-чуть отличается. Беру я ее в руки — не наша папка. Я этого еще не знаю, но каким-то шестым чувством чувствую: не наша.
       Вынимаю — положенной надписи «Уголовное дело №…» на обложке нет. Раскрываю… и вижу внутри чистые листы бумаги. Я уже понимаю, что именно произошло, но не хочу в это верить. Потому что за шестнадцать лет следственной пахоты я никогда не сталкивался с таким. Потому что такого не бывает. Не должно быть. Не может быть… Но оно есть.
       Скандал был большой. Прапорщика задержали, закрыли на трое суток по «сотке». Он железно стоял на своем: ничего не знаю. И хотя всем было понятно, что товарищ Пилипчук продал том уголовного дела, доказать это было невозможно. Против него возбудили дело по «халатности»… Чем это закончилось — я не знаю. Не интересовался. После этого случая я уволился.

* * *

      — А ты, — спросил Петрухин, — почему со следствия-то ушел?
      Купцов выпил бокал пива до дна, закурил петрухинскую сигарету. Долго сидел молча, Шел дождь за окном, порывы ветра гнули ветви деревьев с робкой зеленью. Блестела в свете фонаря мокрая крыша «антилопы Гну» — старенькой «шестерки», получившей сегодня ночью неожиданный отгул.
      Бывший майор милиции Леонид Купцов затушил сигарету и сказал:
      — Устал я, Дима. Устал… Понимаешь?
      — Кажется — понимаю.
 

      Ремесло сыщика довольно консервативно. Так же, как и во времена Шерлока Холмса, в основе ее лежит сбор информации. Главный источник информации — человек. Главный, но не единственный. Кроме него информацию несут документы, предметы, следы… Так было всегда. В двенадцатом веке китайский литератор Шинаинган написал уголовный роман «История на берегу реки». В романе есть эпизод раскрытия убийства по отпечаткам пальцев. Вот так.
      И все-таки «консервативное ремесло» не стоит на месте. Сыщик ищет следы и находит их там, где ранее витали только поэты — в эфире. Но волнует сыщика не поэзия, а проза. Увы.
      С утра Купцов позвонил своему бывшему коллеге и договорился «пересечься» на Захарьевской, недалеко от дома шесть, где был прописан СЧРОПД… Встретились, потолковали в машине. «Вам срочно?» — спросил коллега. «Вчера», — ответил Петрухин. «А реально получите только завтра, — ответил следак. — Ну, ладно, ждите. Сейчас смастрячу запрос, вместе и отвезем в GSM, коли вам приспичило… Артисты!».
      Спустя минут сорок следак вернулся с бумагой: «В связи с возникшей необходимостью проведения следственных мероприятий по уголовному делу №… прошу предоставить распечатку телефонных разговоров абонента 933-…-… за период с 20 апреля с.г. по 04 мая с.г.». Подпись следователя. Печать канцелярии.
      Спустя еще десять минут запрос был доставлен на Артиллеристскую улицу, в гостиницу «Русь», где располагался главный офис «Северо-Западной GSM». В портфель следователя легла литровая бутылка водки «Абсолют» и упаковка пива «Синебрюхов», купленные Петрухиным там же, в гостинице. На Захарьевскую следователь вернулся в отличном расположении духа.
      — Будут вопросы, — сказал он, — заходите. Всегда помогу.
      — Еще не раз зайдем, Гена, — ответил Купцов.

* * *

      Капитан второго ранга Черный жил на углу Среднеохтинского и шоссе Революции. В общаге. Купцов ловко втиснул «антилопу» между «мерседесом» и «десяткой».
      — Нормальное дело, — сказал он. — Общага — и «мерседес». В какой еще стране мира можно найти такое сочетание?
      — Ты лучше скажи, в какой стране капитан второго ранга живет в общаге и зарабатывает на хлеб, халтуря сторожем?
      Купцов заглушил движок и непонятно про кого сказал:
      — Уроды.
      Петрухин согласился:
      — Козлы.
      В вестибюле общежития было прохладно и темновато. Смуглый мальчик лет десяти нарезал круги на велосипеде, на подоконнике сидел хмурый кавказец. Увидев Петрухина, он опустил ноги на пол, сказал:
      — Здрасьте.
      — Выпустили? — спросил Петрухин, глядя мимо, в пыльное окно.
      — По справедливости… да, начальник?
      — По справедливости тебя кастрировать надо, Русланчик.
      — Не, начальник, нельзя кастрировать. Нет такого закона, да?
      Петрухин ничего не ответил, прошел дальше. Кавказец за его спиной сделал неприличный жест. В лифте, стены которого были сплошь покрыты похабщиной и изображениями поганок, партнеры поднялись на шестой этаж. В обе стороны уходил коридор — бесконечный, с потолком в желтоватых лохмотьях водоэмульсионки, с грязным, заворачивающимся линолеумом на полу и рядом разномастных дверей.
      Капитан второго ранга Черный выглядел моложе своих сорока трех лет. Он был одет в спортивные брюки и клетчатую трикотажную сорочку. «Жилплощадь» моряка состояла из двух клетушек метров по восемь и крохотной кухоньки с двухкомфорочной плитой и без окна. Выглядел Черный несколько смущенным.
      — Проходите, пожалуйста, — сказал он. — Разуваться не нужно… Кофейку?
      — Нет, спасибо, — дружно отказались Петрухин и Купцов.
      Все в капитанских «апартаментах» кричало об устойчивой долголетней бедности, из которой не предвидится никакого выхода… Мерзко!
      — Нет, спасибо, — отказались партнеры, проходя в «апартаменты», приглядываясь, изучая обстановку… Менты, если дело заслуживает внимания, предпочитают посмотреть на клиента в домашней обстановке. Можно, конечно, выдернуть человека повесткой. Так проще, и ездить никуда не надо. Но встреча дома дает гораздо больше информации и более располагает к контакту.
      — Итак, — спросил Черный, когда познакомились и сели за стол, — с чего же мне начать?
      — Владимир Петрович, — сказал Петрухин, — я уже говорил вам по телефону, но считаю нужным повторить: мы с вами конфиденциально общаемся… Без протоколов и прочей ерундистики. Все, что вы скажете, останется между нами. Это мы вам гарантируем и рассчитываем на откровенность.
      — Да, да, разумеется… Так с чего начать?
      — Вы давно работаете в «Магистрали»? — спросил Купцов.
      — Да, уже давненько, с первого февраля прошлого года. Отлично понимаю, что есть в этом некий нонсенс — морской офицер — и вдруг охранник. Но — такова реальность. Приходится, потому что на то вспомоществование, которое платит мне родное государство, прожить, извините, совершенно невозможно.
      — Мы, Владимир Петрович, отлично это понимаем. Мы тоже офицеры и находимся в таком же положении. Стыдно должно быть не нам с вами, а государству, которое вынуждает здоровых, грамотных, толковых мужиков заниматься поденщиной, растрачивать свой потенциал. Я думаю, что на флоте вы могли бы принести больше пользы.
      Петрухин ухмыльнулся и добавил:
      — То, что вы, Владимир Петрович, назвали словом нонсенс, я называю по-другому — блядство. Большое государственное блядство.
      Кап-два улыбнулся. Некоторое напряжение первой минуты знакомства прошло. Черный сказал:
      — Согласен, Дмитрий Борисыч. Грубо, конечно, но образно и в целом верно… Итак, что вы хотели узнать?
      — Мы говорили о вашей работе в «Магистрали». Каким образом вы туда попали?
      — Там же замом Голубкова работает Игорь Васильевич Строгов. Он из наших — тоже флотский. Я-то, правда, раньше с ним знаком не был. Но тем не менее попал туда именно через флотские контакты. У них вся охрана состоит из офицеров. Дежурим сутки через двое, платят они регулярно, без задержек, в отличие от министра обороны. И даже более щедро.
      — А как, — спросил Купцов, — вам удается совмещать службу с дежурством в «Магистрали»?
      — Крутимся, подменяем друг друга… А вообще-то, товарищи офицеры, флота у России больше нет, корабли годами стоят у причалов, служба превратилась в некую формальность.
      — Понятно, — отозвался Купцов. — Ну, что же? Расскажите, Владимир Петрович, про тот день. Хорошо его помните?
      — Хорошо ли помню? Да его хрен когда забудешь, — мрачно произнес Черный. — В тот день, в воскресенье, двадцать третьего апреля, я сменил Лешу Лаврова. У нас смена в десять ноль-ноль… Я сменил Лешу, все было как всегда… Воскресенье, в офисе никого нет. Лешка, как сейчас помню, говорил, что, мол, в баню пойдет. Я ему позавидовал. Вот, думаю, счастливый человек — в баню пойдет, а тут сиди в четырех стенах… Эх, если б я знал, какое у меня веселое дежурство получится!
      Владимир Петрович извинился, встал и принес из кухни пепельницу и пачку «Примы».
      — Раньше я в коридор выходил курить, чтобы не травить жену с дочкой, а теперь там от «лиц кавказской национальности» не протолкнуться. Героином торгуют почти в открытую… И противно, и сделать ничего нельзя. За жену с дочкой страшно.
      Черный закурил нервно и продолжил:
      — Ну так вот: я сменил Лешу. Примерно в одиннадцать часов вдруг пришел Тищенко. Он такой, знаете ли, очень неприятный человек был: грубый, приблатненный… Нехорошо так про покойника-то, но из песни слова не выкинешь. Он пришел и сразу прошел к себе.
      — Он не показался вам взволнованным или странным? — спросил Петрухин.
      — Да нет. Как всегда… И видел-то я его несколько секунд. Я сказал: добрый день. Он что-то буркнул и прошел к себе. А спустя пару минут появился Игорь Васильевич и некий мужчина с ним. Молодой, лет тридцати… в длинном черном плаще и вязаной шапочке, в серо-красных кроссовках.
      — Вы хорошо его запомнили?
      — Да уж… запомнил на всю жизнь.
      — Сможете узнать?
      — Наверняка. У меня память на лица крепкая. Я на крейсерах служил, а там экипажи огромные. Как матросиков различать? Все в форме, все одинаковые — только в лицо… Запомнил я этого убивца. Да и вообще трудно его не запомнить.
      — Почему? — быстро спросил Петрухин. — Приметы какие-то?
      — Нет, — ответил Черный, — никаких таких особых примет нет. Нормальные, правильные черты лица. Но вот характер! Характер у мужика несомненно присутствует.
      — Как вы это определили? Капитан задумался, потом сказал:
      — Трудно объяснить… Но я убежден, что прав. Хребет у него крепкий Я ведь всю жизнь с людьми работаю, научился понимать, кто есть кто. Знаете, как бывает? Приходит на корабль молодежь, и сразу видно, кого замордуют и шестеркой сделают, а кого нет. Так что глаз у меня наметанный, товарищи офицеры.
      — Хорошо, — кивнул Купцов. — А что дальше?
      — Дальше? Они вошли. Игорь Васильевич поздоровался, а тот — второй — нет… И они прошли к кабинету Тищенко. Я вообще-то обязан всех посетителей фиксировать в журнале, но поскольку этот убивец пришел с самим Строговым, то…
      — Понятно. Дальше.
      Черный снова закурил свою «Приму», и было видно, что он волнуется, что напряжен.
      — Дальше — выстрел! Выстрел — и я сразу понял, что произошло.
      — А как вы это поняли?
      — Не знаю. Не знаю как, но понял. Вот как-то мгновенно осознал, что это не хлопушка, не петарда, а именно выстрел и именно в человека. Я не знал, кто стрелял, из чего стрелял, но понял сразу, что произошло убийство.
      — А звуки? Ссорились они перед выстрелом? Ругались?
      — Трудно сказать определенно. Что-то такое было — громкий голос, шум… А потом — выстрел — и тишина. Потом — через минуту — другой. И — они выходят.
      — Кто шел впереди?
      — Игорь… Игорь Васильевич Строгов. Второй сзади, сбоку. Идет, и в руке у него помповое ружье, короткое, с полметра всего, без приклада.
      Черный говорил, а сам смотрел вдаль. Как будто всматривался в глубину коридора, откуда приближался человек с ружьем в руке… убийца, у которого крепкий хребет. День был нерабочий, в коридоре горело только дежурное освещение, из полумрака приближался убийца. Сквозняком тянуло кислый запах пороха.
      — Я думал, — сказал Черный, — сейчас и меня тоже убьют… Они подошли… стоят… молчат… Потом Игорь говорит: поедешь с нами. Он был очень бледный. Вот как будто вообще ни кровинки в лице. Десять минут назад вошел нормальный человек, с улыбкой. А стал — как покойник. Поедешь с нами, говорит. Поехали… У Игоря — джип. «Опель-фронтера». С водителем. Мы сели, поехали. Я сзади сидел, рядом с этим… Господи, думаю, куда едем? Зачем? Убьют, думаю. И сам себя ругаю, что даже не догадался в журнале запись сделать: Строгов, мол, был… Черный вдавил сигарету в пепельницу. Вымученно. через силу, улыбнулся.
      — В общем, товарищи офицеры, скажу вам честно: испугался. Никогда в жизни я так не боялся. Едем, а я даже не смотрю, куда едем. На Петроградской оказались. Строгов мне и говорит: ты, Володя, забудь все, что видел и слышал. Ты, говорит, иди не спеша обратно. На Финляндском пивка попей, можешь и водочки зацепить стакан… Я сижу, киваю. До меня и смысл-то не очень доходит. Вот так. А придешь в офис — позвони в милицию. Ментам расскажешь, что, мол, уходил пива попить, а когда вернулся — нашел в кабинете мертвого Тищенко. Понял? Я, конечно, говорю: понял.
      — А тот, второй, говорил что-то? — спросил Купцов.
      — Нет. Он ни слова не произнес. Сидел всю дорогу молча, держал свой обрез между колен. Кажется, жевал резинку.
      — Понятно… А водитель?
      — А что водитель? Ему до лампочки.
      — До лампочки… Ладно, что было дальше?
      — Дальше я все сделал, как сказал Игорь. Пешком дошел до Финляндского, там выпил две бутылки пива. Я ведь не люблю пиво-то… печень у меня. Но выпил. Пришел в офис. Вот поверите — входить не хочется! Стою на ступеньках, смотрю на дверь и входить — противно.
      — Мы отлично вас понимаем, Владимир Петрович, — сказал Петрухин. Он вспомнил, как ему впервые довелось «общаться» с трупом. Трупик был не криминальный — пожилой мужчина умер в ванне от сердечного приступа. Пролежал, однако, он в воде дня три-четыре. Вытаскивать тело из ванной «доверили» Петрухину, как самому молодому…
      — В общем, вызвал я милицию. Они на удивление быстро приехали. Я им рассказал, как Игорь меня научил. А они говорят: ты что, дурак? Или нас за дураков держишь? Твое, говорят, счастье, что ты человек уже в возрасте да еще и капитан второго ранга. Иначе, говорят, мы бы тебя носом в развороченный затылок Тищенко сунули… а вы тот затылок видели?
      Труп Тищенко ни Петрухин, ни Купцов, разумеется, не видели. Но очень хорошо представляли, как выглядит голова человека после выстрела из обреза с близкого расстояния.
      Разговор с капитаном второго ранга Черным продолжался еще около получаса, но никакой новой информации не принес. Когда партнеры покидали общежитие, Русланчика в вестибюле уже не было, но его место на подоконнике занял другой кавказец. Почти наверняка он торговал наркотой.
      Партнеры вышли на улицу, сели в «антилопу».
      — Ну и что ты об этом думаешь, Леонид Николаич? — спросил Петрухин.
      — Я думаю, что ты прав: блядство. Вот встретишь на улице морского офицера: черная форма, золото, кортик на боку… Во, думаешь — о-го-го! Крейсера, субмарины. Мощь и гордость державы! А держава загнала его в клоповник с наркоманами, с Русланчиками и Асланчиками, и плюнула на него. И вот он теперь каждый день думает: изнасилуют его жену и дочку или только ограбят?.. Тьфу!
      — М-да, товарищ майор… Ваши благородные эмоции понятны, но к нашему делу прямого отношения не имеют, — ответил Петрухин и вытащил из кармана сотовый телефон.
      — О, да ты заматерел…
      — Олигарх Голубков, он же Витя Брюнет, снабдил средством связи….
      — Кому звонишь?
      — Ему и звоню, — ответил Петрухин и набрал номер Брюнета. — Очень я, Леонид Николаич, хочу познакомиться с водителем Строгова.

* * *

      Водителю Игоря Строгова было около сорока пяти. Он представлял собой классический тип профессионального питерского водилы из тех, что водили когда-то «номенклатуру» — хитрый, наглый, умеющий заколымить. Раньше они рассекали на черных «Волгах» с номерами и «непроверяйками», которые автоматически избавляли их от объяснений с сотрудниками ГАИ. Нынче хозяева (а соответственно, и сами шофера) пересели на джипы, «вольво» и «мерсы»… многие при этом сохранили и «крутые» номера.
      Водителя Строгова звали Николай Иванович. Он был грузным, плотным, но довольно подвижным. Вылезая из «фронтеры», он окинул «антилопу» Купцова презрительным взглядом. На дороге такие орлы любят катить в левом ряду, сигналить дальним светом: дорогу! Белый человек едет!
      Николай Иванович вылез из джипа, презрительно посмотрел на «антилопу» и собрался пройти в офис.
      — Николай Иваныч, — окликнул его Петрухин. Водитель остановился. — Здравствуйте, Николай Иваныч… меня зовут Дмитрий Борисович. Это насчет меня вам звонил Голубков. Быстро вы приехали.
      — А… да, да… очень приятно. Я… чем могу помочь? — сказал водила, обшаривая Петрухина и Купцова глазами. Он совершенно не был похож на человека, который хочет кому-либо помочь. По крайней мере — безвозмездно. И уже тем более — двум голодранцам на гнилой «шестерке». Но в данном случае он имел приказ босса и старался держаться любезно. И Петрухин, и Купцов раскусили водилу сразу: шестерка. Но козырная шестерка.
      — Нам нужно поговорить с вами о событиях двадцать третьего апреля, — сказал Купцов.
      — А что… двадцать третьего апреля? — спросил, морща лоб, водила.
      — Неужто забыл, Николай Иваныч? — весело произнес Петрухин. — Ты же убийц возил по Питеру двадцать третьего-то… а?
      — А… ну да, ну да… Просто время-то идет, столько всего, знаете, происходит. Голова крУгом, извиняюсь.
      — Да, конечно, масса событий — первомайская демонстрация трудящихся, парад планет, на носу инаугурация Президента… где ж обо всем упомнить? Особенно о каком-то сраном убийстве в вашем офисе. Обычное дело — заместителю директора отстрелили полголовы. Было бы о чем говорить…
      — А я ничего… я в ментуре все рассказал.
      — Молодец, умница. А теперь расскажите все нам.
      — А… что? — снова спросил Николай Иванович, морща лоб, изображая «мучительную работу мысли». Он отлично знал, что деваться ему некуда, а тянул резину просто по привычке, по складу характера, не желая отдавать кому-то что-либо «за бесплатно». Кроме того, сказывалась привычка не обсуждать дела хозяина с посторонними.
      — Слушай меня внимательно, Николай Иваныч, — сказал Петрухин. — Я сейчас наберу номер Голубкова и растолкую ему, что ты гребешь нам мозги… через полчаса после моего звонка тебя переведут на тот самый «фольксваген», из-за которого твой хозяин поссорился с завхозом. Понял?
      — А я ничего, — быстро ответил водила. — Спрашивайте.
      — В воскресенье был выходной. Почему вы в этот день работали?
      — Так ведь работа у нас такая: полночь — заполночь… выходной — не выходной. Пассажиру нужно ехать — значит, все! Водки, поверите ли, выпить некогда… >
      — Тяжелая у вас жизнь, — посочувствовал Купцов. — Ну-ка, по порядку: Игорь Василич загодя вас предупредил, что в воскресенье придется поработать?
      — Да. Позвонил в субботу и сказал: заезжай в десять тридцать.
      — Что еще сказал?
      — Ничего.
      — В какое время он позвонил в субботу?
      — Часов в семь вечера… плюс-минус.
      — И в воскресенье, в десять тридцать, вы заехали за ним?
      — Так точно.
      — Он был один?
      — Да.
      — Игорь Василич не показался вам взволнованным или нервным? Или в плохом настроении?
      — Нет, все было нормально.
      — Куда вы поехали?
      — В офис.
      — Мужчина в пальто и шапке подсел к вам по дороге?
      — Да.
      — Где?
      — На Васильевском.
      — Точнее определитесь.
      — На Малом проспекте.
      — Что дальше?
      — Дальше поехали в офис.
      — По дороге о чем говорили?
      — Кто?
      — Строгов с мужиком.
      — Ни о чем.
      — А вы, Николай Иванович, с этим мужиком говорили?
      — Нет… зачем мне? Он сидел как истукан, жевал резинку.
      — Мужика описать можете?
      — Я?
      — Нет, я.
      — Ну, это… строгий такой, с вас ростом. Да я его и не разглядывал. Зачем он мне? Голодранец какой-то…
      — Ясно. Вы приехали в офис. Что дальше?
      — Они ушли, я сижу — жду, «Шансон» слушаю… Минуты три прошло — выходят. Третьим с ними охранник, а у мужика-то в руках ружье.
      — Ружье или обрез?
      — Х… его знает. Короткое и без приклада. Как пистолет — только длинный… я не разбираюсь.
      — Ясно. Кто вышел первым?
      — Этот… охранник, моряк. Выходит — глаза, как у окуня.
      — Кто второй?
      — Игорь Василич.
      — Тоже глаза, как окуня?
      — У кого?
      — У меня, — зло сказал Петрухин.
      — Не… глаза как глаза.
      — А третьим вышел мужик?
      — Ага… мужик. С ружьем.
      — А у него глаза какие?
      — Этот строгий. Ему человека завалить — как два пальца обрызгать. Волчара!
      — А почему вы так думаете, Николай Иваныч?
      — Да уж видно. Я, между прочим, в такси когда-то работал. Там, знаете ли, всякого насмотришься…
      — Понятно. Все сели в машину. Что дальше?
      — Ну, шеф и говорит, значит: на Петроградскую, Коля.
      — А как сам-то шеф — не волновался?
      — Не знаю… не скажу. Но белый был как мел.
      Дальнейший рассказ водителя в целом совпал с рассказом моряка: отвезли моряка на Петроградскую, к метро «Горьковская». Там проинструктировали, велели идти в офис. Затем Строгов приказал и водителю выйти из машины. Николай Иванович вышел и минут десять курил в стороне. Хозяин и убийца беседовали в салоне. Потом отвезли убийцу на Васильевский.
      — Куда? — спросил Петрухин.
      — Да куда же? Где брали, туда и отвезли — на угол Малого и Четвертой линии.
      — Там и расстались?
      — Там.
      — Как Строгов попрощался с неизвестным?
      — Никак… тот буркнул: здесь останови. И — вышел. Все.
      — Дальше что?
      — Дальше? Отвез я Игоря Василича домой.
      — О чем-нибудь говорили по дороге?
      — Нет… он сказал только, чтобы я об этой поездке вообще забыл. Там, мол, в офисе-то, вышла НЕПРИЯТНОСТЬ. Ты, говорит,
      Коля, забудь. Ты, мол, день дома провел, с семьей.

* * *

      Распечатка телефонных переговоров господина Строгова попала в руки партнеров спустя сутки с момента передачи запроса. Лист бумаги с логотипом фирмы в левом верхнем углу и подписью начальника службы безопасности фирмы в правом нижнем был густо покрыт цифирью.
      Компьютер «North-West GSM» добросовестно рассказал обо всех контактах Игоря Васильевича Строгова, совершенных с помощью его мобильного телефона с 20 апреля по 4 мая. За две недели, десять суток из которых Строгов провел в СИЗО, он пользовался сотовым телефоном почти сто раз! Пятьдесят один раз звонил Строгов, сорок семь раз звонили ему. Распечатка раскрывала номер абонента, дату и точное время разговора, а также его продолжительность.
      Такое обилие контактов запросто может повергнуть в уныние человека неопытного.
      — Ну-с, господин сыщик, приступим, — весело сказал Петрухин.
      Он быстро разбил столбцы распечатки по датам. «Картинка» сразу получилась значительно менее «страшной» и более наглядной. Затем партнеры стали выписывать повторяющиеся номера. Вскоре на чистом листе бумаги образовалось десять групп телефонов. Петрухин помечал их галочками в распечатке. Наибольшее количество звонков — восемь — Строгов сделал в офис «Магистрали». Семь раз звонил лично Голубкову. Семь раз звонил домой. Эти звонки не представляли никакого интереса. Как не представляли интереса звонки Строгову с телефонов офиса, Брюнета и из дому. Партнеров интересовали только неизвестные им абоненты. За любым из них мог скрываться убийца… Таких телефонов было в избытке. Они составляли шесть неравных групп. Кроме того, дважды заместитель Брюнета звонил по номерам, которые больше не повторялись. С тех же телефонов отзванивались и ему.
      Разбитый по группам, сопоставленный по принципу «входящий — исходящий», массив информации уже не выглядел таким необъятным, как в начале. Однако продолжал оставаться «задачей с многими неизвестными». Партнеров это радовало. Если бы неизвестных было мало — худо. Если бы их не было совсем — совсем худо. Но они были, и это давало совершенно реальный шанс выйти на подельника Строгова.
      — К Брюнету? — спросил Купцов, когда партнеры закончили работу с распечаткой.
      — Да, пожалуй, начнем с него, — ответил Петрухин.
      Он набрал номер Голубкова, объяснил, что нужно встретиться.
      — О’кей, — ответил Брюнет, — я сейчас еду в офис, через пять минут буду на месте. Подъезжай.
      Спустя полчаса «антилопа» припарковалась рядом с «мерсом» Голубкова и «фронтерой» Строгова. Лицо Николая Ивановича при виде партнеров озарилось приветливой улыбкой.
      В кабинете Брюнета сидел Строгов. Ни Петрухин, ни Купцов не видели его до этого, но даже без представления Брюнета догадались, что бледный мужчина в хорошем светлом костюме и есть заместитель Голубкова Игорь Васильевич Строгов. Только вчера Строгов вышел из СИЗО после десяти суток, проведенных там по девяностой статье УПК… Десять суток в «Крестах» — хорошего мало. Особенно для благополучного бизнесмена, привыкшего к весьма высоким жизненным стандартам. Игорь Васильевич выглядел подавленным, Брюнет довольно возбужденным.
      — Вот, полюбуйтесь на красавца, — сказал он после того, как Петрухин представил Купцова.
      Распространяться при Строгове Дмитрий не стал, сказал коротко:
      — Леонид Николаич Купцов. Мой коллега. Прекрасный специалист…
      Брюнет все понял, пожал руку, сказал:
      — Рад. Весьма рад. Надеюсь, мы вместе хорошо поработаем. Для меня рекомендация Дмитрия Борисыча дорогого стоит… Вот, — сказал Брюнет, — полюбуйтесь на красавца. Строгов. Игорь Василич. Мой заместитель и, можно сказать, соратник. Так душой за дело скорбит, что прямо мама Леля. Расстреливает нерадивых сотрудников, не отходя от кассы.
      — Виктор! — сказал, морщась, Строгов.
      — Что — Виктор? Что — Виктор? Я сорок лет Виктор. Но ни разу за сорок лет мне так в карман не гадили, Игорек! В моей биографии всякое было. Борисыч не даст соврать, он меня давно знает… всякое было, но такой мажорчик еще не лабали. Партитуры такой в природе нет.
      — Но я же не мог знать, что так получится, — произнес Строгов, — Я же не хотел, Витя.
      — Это никого не гребет, Игорь. Вот это ты видел? — Голубков взял лист бумаги и толкнул его по полированной столешнице к Строгову. — Это факс из Хельсинки. Вчера пришел… когда ты отдыхал в «Крестах». Ты познакомься, пощелкай калькулятором и прикинь, на какую сумму мы пролетели. Из-за твоего «я не знал, что так получится».
      Брюнет прошелся по кабинету, вернулся к столу и взял в руки газету, надел очки. Петрухин впервые видел его в очках.
      — А вот это? — сказал Голубков. — Вот это ты читал? Нет? — Строгов отрицательно качнул головой. — Тогда, сердце мое, я сам тебе прочитаю. Вот, пожалуйста: «Криминальное прошлое господина Голубкова явно не хочет его отпускать. В минувшее воскресенье в роскошном офисе Голубкова, известного правоохранительным органам как Витя Брюнет, произошла разборка между его заместителями. В результате один из них был жестоко и хладнокровно убит двумя выстрелами в голову… Как это сочетается со словами Голубкова о том, что „мы хотим вести цивилизованный бизнес“? Как отнесутся к этому его финские партнеры?»
      Брюнет швырнул газету на стол. Снял очки.
      — Ты что же думаешь, Игорек, финны просто так факс прислали? Да наверняка Харламов показал Тармо эту газетку.
      — Он же сам статью и заказал, — вставил Строгов.
      — Какая разница? Теперь Тармо подпишет контракт не с нами, а с Харламычем… Все! Накрылись двести тысяч баков. Из твоей доли удержу.
      — Но можно же как-то объяснить Тармо…
      — Что? Что ты прикажешь ему объяснить?
      — Что это недоразумение… что меня освободили, и все кончилось.
      — Мудак, — сказал Брюнет почти ласково. — Мудак! Все только начинается. После обеда здесь будут работать налоговики. Главбуха уже дергали в УБЭП. Меня вчера три часа парили в прокуратуре. Знаешь, что сказали? — Строгов молчал. — Сказали, что будут меня долбить, пока не сдашь своего мокрушника.
      Брюнет раздраженно смахнул газету со стола. Легкий сквознячок подхватил ее и потащил по ковролину. В тишине было слышно даже шуршание газетной бумаги.
      — Все, — сказал Голубков. — Сейчас ты все расскажешь Дмитрию Борисычу и Леониду Николаичу.
      — Зачем? — вскинул голову Строгов.
      Брюнет смотрел на него молча, не мигая. Несколько секунд партнеры по бизнесу глядели друг на друга. Потом Строгов отвел взгляд, вытащил из кармана пиджака блестящую упаковку таблеток, отделил одну и положил в рот.
      — У меня болит голова, — сказал он.
      — Хорошо, — произнес Брюнет после паузы. — Иди в свой кабинет. Жди там.
      Строгов поднялся со стула, поплелся к двери.
      После того как дверь за Строговым закрылась, Голубков встал, поднял с пола газету и снова вернулся за стол.
      — Ну, — сказал, — видели орла?
      — Видели…
      — Молчит… Молчит, сволочь. Я ему по-человечески: мне-то ты можешь сказать, Игорь, что произошло?.. Молчит.
      — А вы сами что думаете по поводу случившегося? — спросил Купцов.
      — А что я думаю? Нокаут-покойничек был, конечно, вспыльчивый мужик… Мог и за ствол схватиться. Но не из-за сотни же долларов, в конце-то концов!
      Петрухин закурил, спросил:
      — А он что, хранил в кабинете ружье?
      — А черт его знает, что он там хранил. Менты нашли в кабинете бейсбольную биту, патроны какие-то… Дурдом!
      — Ладно, разберемся. Мы к тебе, Виктор, вот с чем пришли: есть номера телефонов, по которым последнее время звонил твой Игорек. Часть из них мы идентифицировали, часть — нет. Помоги разобраться.
      — Давайте попробуем, — ответил Брюнет и надел очки. Петрухин положил на стол список.
      — Смотри, — сказал он. — Это телефоны офиса… это домашний.
      — А это мой, — сказал Голубков.
      — Я знаю… для нас они интереса не представляют. А вот этот телефончик знаешь?
      — Нет, — покачал головой Брюнет.
      Петрухин обвел ручкой две колонки цифр: в одной было шесть звонков на неизвестный номер с датами разговора, в другой три звонка с этого же телефона на номер Строгову.
      — Ладно… а вот этот?
      — Это легко. Это наш деловой партнер, Константин Лисицын.
      — Привет Лисицыну. Вычеркиваем. Этот?
      — Этот тоже знаю. Нашего главбуха номер.
      — Вычеркиваем. Этот?
      — Нет, не знаю.
      Петрухин обвел в рамку еще два столбика.
      — Поехали дальше… вот этот?
      — Что-то вроде знакомое… Дай-ка соображу. — Брюнет потер лоб, снял очки. Дважды вслух повторил номер. — Есть! Вспомнил. Этот телефончик одного оптовика. Вам он точно не нужен.
      — Вычеркиваем… Вот этот?
      — Не знаю.
      — Знак вопроса… этот?
      — Не знаю.
      Таким образом в списке остались нерасшифрованными четыре телефонных номера. За любым из них мог скрываться «парень с крепким хребтом». Убийца. А мог и не скрываться. Запросто могло оказаться, что один неизвестный телефон установлен в кабинете стоматолога, у которого Игорь Строгов лечит зубы… Другой — в бане, где Строгов восстанавливает физическое и духовное равновесие. Третий — принадлежит любовнице. В любом случае все их нужно проверять.
      — Ладно, — подвел итог Петрухин, — пойдем пообщаемся с твоим замом.
      — Я его, сучонка, сюда вызову.
      — Не нужно, Виктор. Мы с ним с глазу на глаз потолкуем.
      — Смотри, тебе видней… Чем еще могу помочь?
      — Можешь. Во-первых, Строгов нам нужен на весь сегодняшний день.
      — Не вопрос. Забирай его с потрохами, тряси как грушу.
      — Отлично. Во-вторых, нас теперь двое. Нужен второй телефон и, желательно, автомобиль.
      Брюнет побарабанил пальцами по столу.
      — Телефон? Телефон — не вопрос… А вот автомобиль? А знаешь что? Забирай, к чертовой матери, «опель» Игорька вместе с водилой и телефоном.
      — Кхе… несколько неэтично. Мы работаем твоего Игорька и первым делом отбираем у него машину. Нормально это?
      — Ну во-первых, автомобиль принадлежит фирме. Во-вторых, не навсегда отбираете. В-третьих, он сам себя поставил в такое положение.
      — Логично, — сказал Купцов.
      Так в распоряжении партнеров оказался «опель-фронтера» с водителем и сотовым телефоном.
      — Чем еще могу помочь? — спросил Голубков.
      — Деньгами, Витя, — ответил Петрухин. — Извини, но я чувствую, что предстоят расходы.
      — Не вопрос, — сказал Брюнет, доставая бумажник. — Сколько?
      — Желательно, чтобы долларов по триста-четыреста у каждого из нас было…
      — Разорите вы меня, — с иронией сказал Брюнет, отсчитал и положил на стол деньги. — Работайте, мужики. Вы представить себе не можете, как меня сейчас душат и менты, и прокуратура. А теперь вот налоговая и УБЭП подключились, шерстят документы.
      Мужики отлично представляли себе, как могут «душить» правоохранительные органы. Особенно когда имеют свои мотивы. А мотивы у убойщиков и прокуратуры были серьезные: дело-то не рядовое. И его, по идее, нужно раскрывать. Когда обнаруживается труп на пустыре, в подъезде, в подвале и нет никаких свидетелей и следов… Даже тогда глухарек портит отчетность.
      Алексея Тищенко убили почти что на глазах двух свидетелей — Строгова и Черного. Убийцу видели как минимум трое. Место, время, способ совершения преступления известны. На месте преступления милиция была всего через час — работать можно по горячим следам. Тело в наличии. В наличии стреляные гильзы, пыжи и картечь. Улик, как говорится, вагон. Раскрывайте, господа сыщики!
      Но дело забуксовало и определенно грозило перерасти в глухарь. Такая перспектива не радовала ни милицейское, ни прокурорское начальство. Естественно, на Брюнета начали давить, полагая, что он знает больше, чем говорит. Или ждали, что он сам нажмет на своих сотрудников… Пока Строгов сидел десять суток в «Крестах» и были основания считать, что он даст признательные показания, Брюнета особенно не трогали. Но Строгов так и не раскололся, из подозреваемого превратился в «свидетеля». Вот тогда за Голубкова и «Магистраль» взялись крепко. В принципе, работа «правоохранителей» могла полностью парализовать деятельность «Магистрали». На совершенно законном основании УБЭП имело право заблокировать счета, изъять компьютеры из бухгалтерии… Настроения подогревались конкурентами, и в питерских СМИ появилась заказная информация, связывающая фамилию Брюнета с криминальными кругами. Не было никаких сомнений, что напор компромата будет расти.
      Разориться «в ноль» Брюнет, конечно, не мог. Кроме «Магистрали», у Виктора Альбертовича Голубкова было еще несколько дочерних фирм. Но «Магистраль — Северо-Запад» была основной. Даже видимый ее оборот составлял весьма солидную сумму и на порядок перекрывал доход от остальных фирм.
      …Брюнет нервничал, давил на Строгова, грозил удержать все убытки из его, строговской, доли, но друг детства Игорек молчал как рыба. Тут не захочешь, а занервничаешь.
      — Работайте, мужики, — сказал Брюнет. — С расходами не считайтесь. Главное — дайте результат. Это сразу все оправдает. Держите меня в курсе.
      На этом расстались. «Олигарх» Голубков остался в своем шикарном кабинете с грузом проблем и газетой о собственном криминальном прошлом. А партнеры пошли потолковать с его заместителем.

* * *

      Прежде чем направиться к Строгову, партнеры выкурили по сигарете в холле. Обилием зелени и солнечного света холл напоминал зимний сад. В просторном террариуме с песком, камнями и водоемом нежились две черепахи.
      — Ну, что скажешь? — спросил Петрухин.
      — Любопытно…
      — Всегда поражался глыбкости твоих оценок, Леонид Николаич.
      — Это правильно, Ты, Петрухин, молод еще. Опять же — я следователь. А ты кто? Тьфу, опер! Учись у мудрого сыскаря, мальчишка.
      — А зато у меня теперь «опель-фронтера», — возразил Петрухин. — Я круче.
      — Да, — сказал Купцов, ты теперь круче… «Опель» мне крыть нечем.
      — Ну ладно. А все-таки: что думаешь?
      — Думаю, а не Строгов ли стрелял в Нокаута?
      — Хлипковат он, — с сомнением ответил Петрухин.
      — Хлипковат, — согласился Купцов. — Но ведь молчит. А десять суток отбарабанил… Такие ребятишки, как правило, ломаются. А он свое гнет.
      — Адвокат настропалил. Объяснил: гни свою линию — ничего не будет. Доказать-то ничего нельзя.
      — М-да, интересное кино. Ну, пошли к господину Строгову?
      — Пошли.

* * *

      Кабинет у Строгова был в точности такой же, как у Брюнета. Увидев на пороге партнеров, Игорь Васильевич встал, сказал:
      — Прошу… прошу. Чем могу?
      — Можете, Игорь Василич, можете, — сказал Петрухин, усаживаясь.
      — Если вы просто расскажете нам правду, — сказал Купцов, — то это сразу решит все проблемы. Или большую часть их.
      — Я уже все рассказал, — ответил Строгов довольно твердо.
      — Вы рассказали неправду, Игорь Василич… Да что вы стоите-то? Присаживайтесь. Вы в своем кабинете.
      Строгов сел. Вытащил из кармана таблетки, повертел их в руках и снова сунул в карман.
      — Я, — сказал он, — буду разговаривать с вами только в присутствии адвоката.
      — Да брось ты, Строгов, — сердито произнес Петрухин.
      — Душный вы человек, Игорь Василии… «В присутствии адвоката!» Глупости это. Разговаривать мы будем. Пройдем вместе в кабинет господина Тищенко, где вся эта НЕПРИЯТНОСТЬ произошла, и вы нам все расскажете. Но это потом. А сейчас поговорим о ваших телефонных звонках.
      — О чем?
      — О ваших телефонных контактах в дни, непосредственно предшествовавшие убийству Нокаута, — повторил Купцов.
      — Зачем?
      — Надо. Вот список ваших звонков. Мы полагаем, что среди них есть и телефончик убийцы, — сказал Купцов.
      — Или ты ему из таксофона звонил? — равнодушно вставил Петрухин.
      — Что?
      — Или вы через пейджер общались?
      — Я?..
      — Ты, ты! — ткнул пальцем Петрухин. — На какой номер ты ему звонил?
      — Я ему не звонил, — твердо ответил Строгов.
      — Хорошо, — сказал Купцов. — Давайте поговорим об этих телефонах. Вот списочек. Скажите, пожалуйста, Игорь Василич, чей это телефон? За четыре дня вы пользовались им шесть раз.
      — Этот? — Строгов всмотрелся в список, слегка прищуривая глаза, как это делают близорукие люди. — А, так это моего водителя телефон.
      — Давайте проверим, — сказал Петрухин, придвинул «Панасоник» и потыкал пальцем в кнопки. — Але. Николай Иваныч? У тебя машина на ходу?.. Кто-кто? Конь в пальто. Готовься, скоро кататься поедем.
      Петрухин положил трубку, кивнул Купцову: вычеркивай. Купцов вычеркнул один телефон, сказал:
      — Хорошо. Это чей номер?
      — Это? Это номер моего адвоката.
      — Замечательно. Как зовут адвоката?
      — Александр Моисеевич Штурм.
      — А… так я его знаю, — произнес Купцов. — Проверим телефончик?
      — Проверяйте.
      Купцов подвинул аппарат, набрал номер.
      — Александр Моисеич? Здравствуйте… Александр Моисеич, моя фамилия Купцов, имя-отчество… ага! Вспомнили! Замечательно, хорошая у вас память… Нет, не по службе, но по делу одного из ваших клиентов… Зовут его Игорь Василич Строгов… Нет, нет, Александр Моисеич. Службу в милиции я давно оставил… Какое я имею отношение? Очень простое. Проанализировать обстоятельства этого дела меня по-приятельски попросил Виктор Альбертович… Да, именно он… Мнение? Скверное мнение, Александр Моисеич. Скверное. Не хочет ваш клиент говорить правду, вводит всех в заблуждение. Думаю, кстати, что это Вы ему подсказали такую тактику… Да нет, от вас я ничего не хочу. Просто изучаю связи вашего клиента. Всего доброго, Александр Моисеич… И вам того же.
      — Убедились? — язвительно спросил Строгов. Вероятно, его несколько поддержало невидимое присутствие адвоката.
      — Убедились. Вычеркиваем. Едем дальше. Это что за номер?
      — Я не обязан вам отвечать.
      — А придется, Игорь Василич.
      — А если я все же откажусь? Петрухин лениво сказал:
      — Сейчас, Игорь, я схожу за Брюнетом.
      Строгов помялся немного и ответил нехотя:
      — Это телефон женщины. Вам он совершенно ни к чему.
      — Позвольте мы сами будем решать.
      — Это телефон женщины, с которой я…
      — Да мы поняли. Вы нам просто назовите адресок этой дамы, имя-отчество. У нас есть к ней пара вопросов.
      — Это неуместно совершенно. Она замужем.
      — Вот что, Игорек, — жестко сказал Петрухин, — неуместно это было до тех пор, пока ты не оказался причастен к убийству. Раньше — да! — это было твоим личным делом… Но теперь — извини… все обстоятельства твоей жизни мы будем изучать под микроскопом.
      — Но это все равно останется вашей тайной, — сказал Купцов. — Ни вашей жене, ни мужу этой дамы мы ничего не сообщим. Вы поняли?
      — Я все равно не хотел бы…
      — Адрес!
      — Черт с вами! Пишите. Петрухин записал.
      — В какое время вашу пассию можно застать дома так, чтобы не встретиться с ее мужем?
      — Днем. Она не работает. Давайте я позвоню ей.
      — Звонить ей не нужно, — ответил Петрухин. — По крайней мере, сейчас.
      — Хорошо, — сказал Купцов. — У нас с вами остался последний телефон… ну, что вы нам про него скажите?
      — Это тоже ее телефон, — устало ответил Строгов.
      — Как это?
      — Я, видите ли, купил квартиру… специально, чтобы встречаться с ней.
      — Не слабо, — сказал Петрухин. — Широкий ты мужчина, Игорь. Давай адрес.
      Строгов продиктовал адрес.
      — Ключи от этой хаты у вас есть? Ни слова не говоря, Строгов вытащил из кармана связку, снял с кольца два ключа.
      — Когда будете говорить с Ольгой, — попросил он, — пожалуйста… поаккуратней. Проявите, пожалуйста, такт.
      — Не первый год замужем… Ну что, Леонид Николаич, я, пожалуй, поеду, познакомлюсь с Ольгой Викторовной, — сказал Петрухин.
      — Да, поезжай. А мы с Игорем Васильевичем пообщаемся здесь, в офисе, — ответил Купцов. И, наклонившись к партнеру, добавил: — Поосторожней там, Дима. Черт его знает, для кого квартирка-то снята.
      — Не первый год замужем, — повторил Петрухин и, поигрывая ключами, вышел.
 

Купцов:

       Димка ушел, а я остался в обществе господина Строгова. Какое-то время мы молчали. О чем думал Игорь Васильевич, я не знаю. А я думал о том, что наша телефонная проверка, похоже, не оправдала надежд. Скоро Димка вернется и подтвердит: пустые телефоны. Действительно — принадлежат любовнице.
       А еще я думал о том, какие мотивы руководят Строговым? Что на самом деле произошло двадцать третьего апреля? Почему он так упорно отмазывает второго участника инцидента?
       — Что вы молчите? — спросил вдруг Строгов.
       — Говорить, вообще-то, нужно вам, Игорь Василич. Я надеюсь на вашу откровенность и рассчитываю, что беседа будет конструктивной.
       Конструктивной беседы у нас не получилось. Строгов был скован, но упорно придерживался своей версии. Той, которую он уже излагал для милиции: да, незначительный повод для конфликта между ним и Тищенко был — тот самый злополучный «фольксваген». Да, в воскресенье, двадцать третьего апреля, они собирались встретиться в офисе и окончательно закрыть тему. Плевая тема-то… Но Тищенко — человек с уголовным прошлым и бывает… э-э… неадекватен. Поэтому пришлось пригласить на встречу знакомого решительного парня. Для, так сказать, моральной поддержки. Не более того. Вы понимаете?.. Да, кивнул я, понимаю… Ну, вот! Видите! Кто же мог знать, что Тищенко, козел этакий, хранит в кабинете помповое ружье? И уж тем более: кто мог знать, что он попытается пустить его в ход? А Саша ружье отобрал… в процессе борьбы…. в общем — страшная трагедия! Вы меня понимаете?
       — Нет, — сказал я. — Я, Игорь Васильевич, вас положительно не понимаю.
       — Почему же?
       — Потому что вы лжете, Игорь Васильевич.
       Строгов слегка ослабил узел галстука. Держался он в общем и целом спокойно. Внешне спокойно. Однако внутреннее его напряжение я ощущал. И знал, как добиться, чтобы оно повышалось и, возможно, достигло критической массы…
       — Позвольте. Даже у прокуратуры ко мне претензий нет, — возразил Строгов.
       — На самом-то деле они есть, Игорь Василич. Просто следователь прокуратуры обязан исходить из презумпции невиновности, выслушивать вашу ложь и — если не может доказать обратное — считать ее истиной. Я не скован этими нормами и берусь вам доказать, что вы лжете. Это не будет, скорее всего, доказательствами в юридическом понимании, но на житейском уровне — вполне… Ну, не хотите рассказать правду?
       — Я уже все сказал, — твердо ответил Строгов.
       Я понял, что с ним придется помучиться. Ладно, так даже интересней.
       — Хорошо, Игорь Василич. Давайте начнем… с середины, с вашего знакомого «решительного парня». Он мне, признаться, очень интересен. Как — для начала — его зовут?
       — Саша… Александр Трубников. Я уже давал показания.
       — А я их не читал. Да и смысла никакого не вижу читать заведомую ложь. Кстати, почему Трубников? Потому, что вы торгуете трубами?
       — Послушайте, — почти возмущенно сказал Строгов, — какая тут связь?
       — Возможно, никакой… Просто мне так кажется: вы еще не отошли от шока или ляпнули то, что крутилось в голове. Трубы — Трубников. Но это пустое. Это так, к слову. Итак, решительного парня зовут Александр Трубников. Хорошо. А где, когда, при каких обстоятельствах произошло ваше знакомство?
       — Послушайте, Леонид Николаич… Разговор у нас с вами какой-то — с души воротит. Выпить не желаете? — спросил Строгов. Почти с надеждой спросил.
       — Нет, не желаю. Тем более что я за рулем, — ответил я.
       — А-а-а, черт! Я ведь тоже теперь сам себе извозчик. Машину служебную у меня Брю… Виктор отобрал, передал какому-то козлу. Черт знает что!
       Я ухмыльнулся.
       — Козла зовут Дмитрий Петрухин, он только что вышел отсюда и в данный момент едет на вашей машине к Ольге Викторовне.
       — Вот так?
       — Именно так. Кстати, Петрухин — очень толковый опер… Но мы, однако, говорили о том, как вы познакомились с Сашей Трубниковым. Когда? Где?
       — В баре «Трибунал»… недавно… в начале апреля.
       — Не первого ли апреля?
       — Нет, не первого, — ответил Строгов. — Я уже сказал: не помню.
       — Жаль. Если бы вы познакомились именно первого апреля, это многое бы объяснило. Итак, бар «Трибунал». Заведение престижное, недешевое, тусовочное. Часто там бываете?
       — Нет. Случайно заскочил кофейку попить.
       — Ага… кофейку. А в какое время это было?
       — Ближе к вечеру. Во всяком случае, во второй половине дня, ближе к вечеру…
       — Трубников? Как вы познакомились с Трубниковым?
       Ответить Игорь Васильевич не успел — зазвонил телефон — изящная игрушка фирмы «Nokia». Не знаю, кто оплачивает его счета, но разговаривать по сотовому две минуты, когда рядом стоит обычный телефонный аппарат, несколько неумно. Строгов, однако, говорил.
       — Итак, расскажите, Игорь Василич, как вы познакомились с Трубниковым, — попросил я, когда Строгов закончил разговор. — Пожалуйста, в деталях.
       — Н-ну… ну, извольте. Я сидел за столиком, пил кофе. Читал… Кажется, «Московский комсомолец». Он подошел, попросил разрешения присесть. Я, разумеется, разрешил. Потом завязался разговор… Вот так примерно.
       — А о чем же вы говорили и как, собственно, завязался разговор?
       — Послушайте, Леонид Николаич! Что, в конце-то концов, вы от меня хотите? — спросил Строгов уже явно раздраженно.
       — Правды. А вы лжете… О чем же вы говорили?
       — Черт знает что! — так же раздраженно произнес он. И с вызовом добавил: — О футболе.
       — Вы болельщик?
       — Представьте себе — болельщик!
       — Представляю. Я только не представляю, как же завязался ваш разговор. «Трибунал» — не пивнуха, где алкаши запросто подходят к столику… В «Трибунале», да еще днем, когда нет большого наплыва посетителей, обстановка несколько иная.
       — А вы что же, — спросил Строгов с плохо скрытой иронией, — «Трибунал» часто посещаете?
       — Бывал, — ответил я. — Кстати, сам тон, каким вы задали свой вопрос, говорит, что вряд ли вы стали бы заводить знакомство в баре с человеком не вашего круга.
       — Не понял…
       — Поняли, Игорь Василич, поняли… Вот вы сейчас меня скептическим взглядом окинули и все сразу поняли: пиджачок — секонд-хэнд, часы — «Полет», стрижка — за пятнадцать рублей в парикмахерской на углу. Все опрятно, чисто… но — не то, не то. И вот такой же голодранец, как выразился ваш водитель о Трубникове, вдруг подсаживается к вашему столику. Вам это не нужно, вам это неприятно, вас это раздражает. Какой же у. вас может сложиться разговор?
       — Разговор может сложиться при общности интересов… Он, помнится, подошел и сказал, что только что по радио сообщили о победе «Зенита»… Я, естественно, тему поддержал.
       Мне стало весело — увлекшись, Строгов не заметил, как сам себе организовал засаду.
       — Согласен, Игорь Василич, согласен. Болельщики легко находят общий язык. В этой фанатичной среде социальные, возрастные и прочие грани легко стираются… А кто, кстати, играл в тот день?
       — «Зенит».
       — Это я понял. А с кем играл?
       — Да какое это имеет значение, — начал было он, но недоговорил, умолк. Понял, что совершил ошибку. — Я не помню, — добавил после паузы.
       — Странно для болельщика… А хоть счет-то помните?
       — Представьте — забыл. После всех последних событий, после того, как меня десять суток продержали в тюрьме вместе с уголовниками… забыл!
       Я улыбнулся ему дружески. Или почти дружески.
       — Это не беда, Игорь Василич. Это все мы легко вспомним. Мы просто позвоним в «Зенит» и поинтересуемся календарем игр. И точно узнаем, когда, где и с кем играла ваша любимая команда в начале апреля. Таким образом, мы установим дату и даже время вашего знакомства с неким Сашей Трубниковым.
       Строгов окончательно распустил узел галстука, спросил:
       — Ну и что? Это все пустые, неконкретные рассуждения.
       — Э-э, нет. Рассуждения были до того момента, пока вы не упомянули о победе «Зенита». А с этого вашего высказывания начались факты: место, дата, время. Их уже можно проверять. И уличать вас во лжи с фактами в руках… Вы, кстати, долго с этим Сашей просидели в «Трибунале»?
       — Час-полтора… а что?
       — А телефоном своим сотовым не пользовались? — спросил я, и именно в этот момент зазвонил телефон. Строгов раздраженно выключил его.
       — Что вы спросили? — переспросил он.
       — За те полтора-два часа, что вы просидели в баре, вы пользовались телефоном?
       — А куда от него денешься? Бизнес есть бизнес… звонит не переставая.
       — Отлично! Зная дату и время, я легко определю по вашему телефону, в каком месте вы находились…
       — Каким образом? — опешил Строгов.
       Я растолковал ему, что сотовая связь имеет свои особенности. Не вдаваясь в технические подробности (я их и сам не знаю), объяснил, что весь город покрыт антеннами для обеспечения прохождения сигнала. Высокочастотный сигнал — капризный, распространяется только по прямой и терпеть не может радиотени… Антенн над Питером — море. А «след» сигнала с конкретного телефона четко отпечатывается в памяти компьютера базового оператора и «привязан» в конкретным антеннам.
       — Таким образом, дорогой мой Игорь Василия, — завершил я, — мы можем через компьютеры GSM отследить ваше местоположение. Разумеется, компьютер не даст ответ: «Строгов сидел в баре „Трибунал“», но указать ваше место на карте города с более-менее высокой степенью точности мы сможем.
       — Ну и что? Зачем вы мне все это говорите?
       — А за тем, чтобы вы поняли: ваша ложь не самого высокого качества. Для прокурорского следака она вполне годится. Он-то действует в рамках УПК и вынужден верить вашим уловкам. Ну например, он уличит вас в том, что ваш телефон в данный день и час находился не в районе Сенатской площади, где вы якобы пили кофе с Трубниковым, а к примеру, в Озерках. Хлопнув себя по лбу, вы «вспомните», что в тот день отдали телефон жене, теще, соседу… Бедолага будет вынужден бегать, высунув язык, и доказывать, что это не так… А я не буду. Мне это не надо. Мне важно раскрыть дело фактически… И я приложу все усилия, чтобы это сделать. Вашу ложь — факт за фактом — я буду проверять неформально, дотошно и нудно. Зачем — спрашиваете вы — я все это вам говорю? Чтобы вы, Игорь Василич, поняли: я все равно докопаюсь до истины. Я узнаю, что же произошло в вашем офисе двадцать третьего апреля. И вот тогда…
       Я сделал паузу. Я взял без спросу строговскую сигарету и прикурил от строговского «ронсона». Воздух в кабинете был душным и тягучим…
       — И вот тогда… Слушай, Строгов, не дури — расскажи все сам.
       Игорь Васильевич сглотнул и ответил не глядя на меня:
       — Я уже все сказал.
       — Что, решительного парня боишься?
       Губы у заместителя генерального директора «Магистрали» затряслись… Пожалуй, не так уж неконструктивно прошла наша беседа.
       Зазвонил «мой» телефон. Димка сообщил, что он уже возле дома Ольги Викторовны. Нужно, чтобы Игорь Васильевич «подтвердил его полномочия». Строгов звякнул Ольге и подтвердил.
 

Петрухин:

       Я ушел, оставив Леньку со Строговым, не особенно надеясь, что из их беседы выйдет толк. Ленька — стреляный волк, опытный. Да и по работе истосковался. Но с этим Игорьком что-то определенно не так. Заклинило его… может, прав Купец: Строгов сам и стрелял? Оружие принесли с собой, загодя настраиваясь на убийство. Тот, второй, был в длинном пальто… случайность? Или же под полой нес ружье?
       Я позвонил Брюнету, спросил: Виктор, а что за патроны нашли в кабинете Нокаута — ружейные? — Нет, ответил Брюнет, для «тэтэхи»… М-да, интересное кинцо.
       Мы ехали к любовнице Строгова. Я понимал, что с этой Ольгой мы тянем пустышку: нет там никакого парня с крепким хребтом. Это я понял по реакции Игорька. Но проверить Ольгу Викторовну все же было необходимо. По опыту знаю, как часто жизнь подбрасывает сюрпризы, ломает все наши представления о возможном и невозможном.
       Подъехали к дому строговской любовницы на Лиговке. Я позвонил Леньчику и попросил, чтобы Игорек предупредил даму сердца о моем визите… Ольга Викторовна была отнюдь не в восторге, но в квартиру меня пустила. С формами оказалась дама и лет на десять моложе Строгова. Мне хватило получасовой беседы, чтобы убедиться: любовница об убийстве ничего существенного не знает. Она нервничала, волновалась… пересказала ту же версию, что излагал Игорек… Я спросил:
       — После стрельбы в офисе Игорь отсиживался почти сутки на той квартире, которую он купил для ваших свиданий?
       — Да, — кивнула она. — Ой… откуда вы знаете про квартиру? Я показал ей ключи:
       — Мы с вами должны съездить туда и посмотреть.
       — Зачем? Я не хочу.
       — Надо, Ольга Викторовна, надо.
       И мы поехали на проспект Ветеранов. Адрес Николай Иваныч знал. Видимо, не раз подвозил туда шефа. Ольгу тоже хорошо знал.
       Поздоровались они как хорошие знакомые. Странно, но ее нисколько не удивило, что на строговском джипе нынче рассекаю я. В дороге молчали. У меня, конечно, были вопросы к Ольге, но при Коле-Ване я ничего спрашивать не стал. Надо будет от него избавиться, он только мешает.
       Квартирку в огромном девятиэтажном доме Строгов купил скромную — однокомнатную. Но устроился с комфортом. С порога я понял, что последнее время в квартире никто не жил. Окна закрыты, зашторены, везде — на мебели, на полу — лежал тонкий слой пыли. Я специально почти лег на пол, посмотрел на пол — ровненькая пыль, никаких следов… пустышка.
       — Когда, Ольга Викторовна, вы были здесь последний раз?
       — В тот самый день, двадцать третьего.
       — Вместе с Игорем?
       — Да, но я приехала под вечер. Он позвонил, сказал: приезжай.
       — В какое время?
       — Поздно, почти в полночь.
       — А ваш муж?
       — Он был в отъезде… в командировке.
       — Понятно. Игорь был один?
       — Нет, — сказала она. Ого! Вот тебе и пустышка. Я очень спокойно и «безразлично» спросил:
       — Ас кем же?
       — С Александром Моисеевичем… со своим адвокатом.
       Значит, все-таки пустышка! С адвокатом… ну конечно же, он был с адвокатом. Штурм инструктировал его, как и что нужно говорить… Адвокат после приезда Ольги довольно быстро исчез.
       Я осмотрел квартиру и ничего интересного не нашел. Я расспросил Ольгу и ничего интересного не услышал. Игорь, рассказала она, был нетрезв инее себе. Ничего не объяснял. Говорил только, что он ни в чем не виновен, а Саша его подставил… Игорь много выпил, вскоре пьяный заснул.
       — Какой Саша? — спросил я. — Какого Сашу он имел в виду?
       — Не знаю. Может быть, адвоката?
       Я был уверен, что речь идет не о Штурме. Я задал Ольге еще десяток вопросов. Потом отвез ее домой… С телефонами мы вытянули пустышку… но я уже знал, где можно снова забросить сеть.
       Коле-Ване я сказал:
       — Вот что, драйвер, сейчас отвезешь меня на то место, где вы взяли вашего строгого убийцу утром двадцать третьего. Понял?
       — Понял, — ответил Коля-Ваня.
       Я ему определенно не нравился — не привык он к таким пассажирам, но Брюнет приказал: поступаешь в распоряжение Дмитрия Борисыча, и — точка! У Брюнета не забалуешь. Мы ехали по набережным, и я — признаюсь честно — подумал, что из окна «фронтеры» мир выглядит несколько иначе, чем из ментовского «уазика». Мне было совершенно плевать на то, что сверкающий, навороченный джип притягивает довольно много завистливых, восхищенных или неприязненных взглядов. (Пусть эта маленькая и почти невинная радость греет сердца нуворишей. Ведь коли отнять у них эти аксессуары — автомобиль, труба, любовница-фотомодель, — то может оказаться, что король-то — голый!) Мне было совершенно плевать на взгляды окружающих. Но все же я испытывал чувство удовлетворения. ОТ СВОБОДЫ. От сознания того, что я впервые в жизни еду делать то дело, которое я умею и хочу делать, и при этом полностью свободен от необходимости каждый свой шаг «закрывать» бумажкой, которые позже будет проверять какой-нибудь очередной Мудашев…
       Я отлично отдавал себе отчет, что это, видимо, последнее мое дело. Но от этого оно казалось еще более «вкусным».
       — Приехали, — сказал скучным голосом Коля-Ваня, останавливаясь неподалеку от перекрестка. — Здесь мы его ждали.
       — Мне нужно, Николай Иваныч, чтобы ты поставил машину точно так, как она стояла в тот день. В идеале метр в метр.
       — Тогда… вперед маленько. Вон там, напротив рекламы с голой бабой. Подвинуться ближе?
       — Странный вопрос. К голой бабе всегда есть смысл подвинуться ближе. Некоторые бабы при близком рассмотрении оказываются женщинами… хотя чаще бывает наоборот.
       Коля-Ваня передвинул джип метров на шесть-семь вперед. Принципиального значения эти метры не имели, но мне хотелось воссоздать картинку в предельной полноте. Разумеется, это было невозможно, но попытаться стоило.
       — Итак, Николай Иваныч, в воскресенье, двадцать третьего апреля, около десяти сорока пяти, ты в компании своего шефа стоял здесь в ожидании неизвестного тебе человека. Долго ждали?
       — Нет. Минуту-другую.
       — Хорошо. Откуда он появился?
       — Сзади подошел. Подошел и сел в правую заднюю дверь.
       — Хорошо… Ты его издалека увидел?
       — Да я не смотрел… зачем он мне?
       — Ясно. А вот скажи: может быть, он на машине подъехал? Не было какого транспорта сзади? Легкового-грузового — все равно. Хоть на этой стороне улицы, хоть на противоположной?
       Коля-Ваня призадумался, вспоминая. Мне показалось, что он действительно вспоминает, а не просто морщит лоб для видимости.
       — Нет, — сказал он наконец. — Кажется, не было… У «опеля» боковой обзор хороший. Не зеркала — лопаты. Кажется, никого не было.
       — Ладно, — сказал я. — Кури пока. А я схожу погуляю.
       Я вылез из «опеля» и подмигнул красотке на рекламе, которая вполне могла быть женщиной, но могла оказаться и бабой. Я вылез и пошел назад. Туда, откуда пришел убийца с обрезом под полой плаща. Туда, куда он потом ушел.

* * *

      — Эй, опер, ты где? — спросил Купцов, и трубка тотчас донесла до него голос Петрухина. — Подъезжаю, следачок… встречай.
      Через несколько секунд вдали, на плоской панораме улицы, появился джип. Сверкая в лучах низкого вечернего солнца, он двигался стремительно, казался отполированным черным грозовым облаком. Массивная хромированная дуга кенгурятника с гроздью дополнительных фар приблизилась, надвинулась, нависла над капотом «антилопы». Из водительской дверцы выпрыгнул Петрухин. Из пассажирской — Николай Иванович. Купцов хмыкнул, а Петрухин сел в салон «антилопы».
      — Красиво живешь, Дима, — сказал с иронией Купцов. Ответить Петрухин не успел. В салон сунулся Николай Иванович:
      — Во сколько мне завтра за вами заехать, Дмитрий Борисыч?
      — Отдыхай, дядя Коля, — бросил Петрухин.
      — Как отдыхай?
      — Как хочешь. Водки попей… ты же жаловался, что и водки выпить времени нет. Считай, что у тебя отгул за двадцать третье апреля.
      Недоумевающий Николай Иванович кивнул головой, сел в полированную тучу и уехал. Петрухин закурил, устало откинулся в кресле. Некоторое время молчали, слушали, как хрипит в динамиках Шевчук. Потом Купцов спросил:
      — Ты зачем транспортное средство в отгул отправил?
      — Колю-Ваню не перевариваю. Он как услышал, что я с Брюнетом на «ты» общаюсь — все! Так и норовит жопу лизнуть. А меня от этого тошнит.
      — Ну так ты бы его выгнал, а тачку оставил. Хорошая тачка.
      — Я тоже так подумал сначала. Но… в том-то все и дело, что тачка хорошая. Ее без присмотра оставить страшно — угонят в пять минут. Мне бы чего поскромнее.
      — Тогда попроси у Брюнета тот самый «фолькс», — подсказал Купцов.
      — А что? — обрадовался Петрухин. — Это идея. Пожалуй, я так и сделаю.
      — Ну, ладно. Как прошел день, Дима?
      — День прошел не зря, — ответил Петрухин и рассказал о результатах беседы с Ольгой. Потом вытащил из кармана блокнот. — Смотри, что получается. — Он раскрыл блокнот и начал быстро набрасывать схему. — Это пересечение Малого проспекта и Четвертой линии. Вот здесь — обозначаем крестиком — Строгов подобрал утром двадцать третьего своего напарника.
      — Сашу Трубникова, — подсказал Купцов. И на недоуменный взгляд Петрухина пояснил: — Так его называет Строгов.
      — Пусть будет Саша Трубников, — согласился Петрухин. — Давно пора было дать ему какое-то имя. А то мы заладили — «икс» да «икс»… А так — Трубников. Интересно, если бы «Магистраль» торговала джинсами, то Трубникова звали бы Леви Страус? Но не суть. Итак, вот здесь они подобрали Сашу. А подошел он отсюда, со стороны жилмассива из шести домов.
      — Ты хочешь сказать, что он там живет?
      — Нет. Но я думаю, что он пришел из этих домов.
      — Почему? — спросил Купцов, разглядывая схему.
      — Я объясню, и ты со мной согласишься. Я рассуждал так: день двадцать третьего апреля был очень теплый. Можно сказать — жаркий. Но молодой мужик все равно пришел в длинном пальто… и, кстати, в кроссовках, что само по себе не очень сочетается. Но для нас главное — длинное пальто.
      — Ружье? — спросил Купцов. — Ты думаешь — ружье?
      — Конечно. Он пришел с ружьем… Или с обрезом, сейчас это не суть важно. Важно, что он принес ствол. А болтаться по городу с оружием никакого резона нет. Значит, он хранил оружие где-то совсем рядом… Если бы он пришел с противоположной стороны — тогда была бы проблема. Там и домов вдвое больше, и ларьки, и гаражи. А здесь, — Петрухин ткнул ручкой в схему, — всего-то шесть домов. Думаю, он снимал там квартиру или комнату.
      — Несколько сот квартир, — задумчиво сказал Купцов.
      — Если быть точным — шестьсот шестьдесят. Но нас интересуют в первую очередь двести четыре.
      — Коммуналки?
      — Конечно, — ответил Петрухин. Он перевернул лист и показал страницу, густо покрытую номерами квартир. — Вот списочек, гражданин следователь. Я весь вечер таскался по лестницам, переписывал квартирки, где звоночков как в старой советской песне…
      — Что же это за песня? — механически спросил Купцов. Он явно думал о чем-то другом.
      — У солдата выходной, пуговицы в ряд, — громко и фальшиво спел Петрухин. — Таковых многозвонковых квартирок двести четыре штуки. По идее — работа для бригады, но нам, Ленечка, всю эту работу придется провернуть вдвоем. Впрочем, может быть, нам повезет, и мы нащупаем адресочек господина Трубникова быстрее.
      — Да, геморройная работа.
      — Нормальный оперский геморрой. Бывало, Леня, и похуже.
      — А результат не гарантирован.
      — Ну, стопроцентную, гарантию дает только страховой полис. Но вообще-то я чувствую, что результат будет. Должен быть. А ты чего скис?
      Солнце опустилось уже совсем низко и светило в глаза. Купцов наклонил светозащитный козырек и только после этого ответил:
      — Видишь ли, Димон… Если принять за основу твою версию, то это здорово меняет весь расклад. Мы исходили из того, что ствол принадлежал покойному Тищенко. А Трубников завладел им в результате борьбы или неосторожности самого завхоза… Но если Трубников принес ствол с собой? А?
      — Ты хочешь сказать, что этот Трубников заранее был настроен на убийство? — спросил Петрухин с сомнением.
      — Нет, этого я не утверждаю. Но если он принес оружие с собой, то исключить этого нельзя… верно?
      — Исключить нельзя ничего, включая версию № 37 — убийство Тищенко маленькими зелененькими человечками с Нептуна, — сказал Петрухин.
      — Ага… я уже послал запрос в НАСА.
      — Это правильно. Но все же очень сомнительно, чтобы этот решительный Трубников затевал убийство прямо в офисе. Ствол он взял для того, чтобы просто попугать завхоза. Возможно, даже не собирался его доставать. Но потом что-то пошло не так, не по сценарию… Скорее всего, Трубников стал, угрожая ружьем, очень круто наезжать. А Тищенко, уверенный, что стрелять они не будут, уперся.
      — Таким образом, мы возвращаемся к версии Строгова, — сказал Купцов. — С той лишь разницей, что оружие изначально было у Трубникова, а не у Нокаута. В принципе, версия Игорька Строгова хороша в том плане, что опровергнуть ее нельзя. Из трех непосредственных участников событий один Строгав и говорит. Другой мертв, третий скрывается.
      — Будем искать третьего, — подвел итог Петрухин. — Все дело определенно в нем. Он решителен, хладнокровен, вооружен. Строгов вышел — «ни кровинки в лице». А этот жевал резинку. И спокойно прихватил с собой ружье, хотя мог бы и бросить там, на месте. Строгов его боится… Я согласен с тобой: не факт, что он снимает хату в этих домах. Не факт, что мы сможем зацепить след. Если он там и жил, то после убийства наверняка сменил адрес. Но он нам нужен. И мы будем утюжить эти дома, пока не зацепимся за след.
      — Он мог приехать на машине. Оставить ее за углом и пройти пешком метров сто.
      — Мог. Но я думаю, что все-таки он был здесь, — сказал Петрухин и постучал пальцем по схеме.
      — Лады. Завтра с утра заскочу к убойщикам, возьму фоторобот Трубникова.
      — А толку-то? Ты что — не знаешь, как они делаются?
      — Не скажи. Иногда бывает похоже… немножко.
      — Ага. Особенно если у разыскиваемого две головы.
      — Не брюзжи, Димон… Завтра с утра?
      — Завтра с утра. А сейчас давай-ка пробьем квартирки.
 

      С утра началась «геморройная работа». За ночь партнеры прогнали через компьютеры круглосуточного «интернет-кафе» адреса двухсот четырех коммунальных квартир из списка Петрухина. Они отлично понимали, что информация из нелегальной базы данных неточна, изобилует массой ошибок, во многом просто устарела. Люди имеют неприятное свойство умирать, уезжать, жить без прописки. Дети убегают из дому, старики «теряются», мужчины уходят к любовницам, алкоголики и наркоманы исчезают без следа… довольно часто бывает так, что любящие родственники даже не заявляют об этом в милицию, а, вздохнув с облегчением, продолжают радоваться празднику жизни. Бывает, что родственнички сами прикладывают руку к исчезновению бабушек-дедушек-супругов. За дверьми с рядом кнопок происходят тысячи больших и маленьких трагедий. Впрочем, за дверьми респектабельными, новорусскими их происходит не меньше. Богатые тоже плачут. Их плач заглушают стеклопакеты, но слезы солоны так же, как и у бедняков. А в основании всех проблем лежат все те же зависть, жадность и похоть.
      В десять утра Петрухин разделил пополам толстую пачку распечаток с данными на жильцов коммуналок:
      — Ну, Леонид Николаич… вперед, на баррикады!
      — Нехороший ты человек, Петрухин. Злой, — ответил, зевая, Купцов. — У меня же сейчас самый сон. Я же по ночам бомбил, а днем привык отсыпаться.
      Партнеры вылезли из «антилопы» посреди «жилмассива», где теоретически могла находиться берлога Трубникова. А могла и не находиться… Утренний воздух был свеж, зеленели деревья, блестел вымытый поливальной машиной асфальт. Шесть домов на противоположной стороне улицы стояли притихшие, ничего не зная о том, что попали под колпак двух бывших ментов.
      Купцов посмотрел на дома, вздохнул и сказал:
      — Геморройная работа… а если он все-таки пришел с противоположной стороны? Заложил для конспирации крюк и вышел отсюда?
      — Сложно, Леня. Если бы речь шла о каких-то шпионских играх, я бы с тобой согласился. Но для обычной уголовщины слишком сложно. Я в это не верю.
      — Да я и сам не верю, — сказал Купцов. Тряхнул списком коммуналок и добавил: — В двухтысячном году каждая советская семья будет жить в отдельной квартире.
      — Советскую власть не любишь? — прищурился Петрухин.
      — Раньше не любил… Пошли, что ли? Партнеры разошлись в разные стороны.
      — Эй, Леня! — окликнул Петрухин Купцова, когда расстояние между ними составило метров десять.
      — Что?
      — Кто первый найдет, с того бутылка.
 

Петрухин:

       Ленька прав — работа действительно геморройная. Целыми днями ты ползаешь по лестницам как таракан. Без всякой, замечу, гарантии результата. Тут Ленька опять же прав. Ему, кстати, тяжелей, чем мне. Я — опер, для меня поквартирный отход — дело привычное. Я за свою жизнь столько подъездов прошерстил — не сосчитать. А он — следак, «кабинетный» работник.
       Мы начали в десять утра. Разделили поровну списки — и двинулись. В самом по себе поквартирном обходе большой хитрости нет — топай по этажам, звони в квартиры и задавай вопросы… но это только на первый взгляд. На самом деле все не так уж просто. Во-первых, ты никому не нужен и в гости тебя не звали. Во-вторых, люди вовсе не рвутся отвечать на твои вопросы. Особенно если вопросы касаются соседей. Ну и, разумеется, потому, что «по судам потом затаскают».
       Есть и другая сторона медали — словоохотливые пенсионеры, домохозяйки и шизофреники. От них, конечно, тоже бывает толк, но еще неизвестно, что хуже: когда с тобой вообще не хотят говорить или когда приходится выслушивать всю героическую биографию бабулъки от рождения в тринадцатом году до развода правнучки на прошлой неделе. Шизы — те больше специализируются на заговорах ЦРУ, КГБ, Моссада, мафии и инопланетянах. В кино «про ментов» это, может, и интересно, а по жизни сильно достает.
       Но как ни крути, а без поквартирного обхода сыск обойтись не может. Шерлок Холмс силой интеллекта дела колол, а мы все больше ножками…
       Я поднялся на шестой — последний — этаж, нашел в списке номер квартиры, список жильцов и нажал кнопку одного из трех звонков… эх, у солдата выходной… пуговицы в ряд… До обеда я обошел тридцать четыре квартиры. Но реально отработал всего девятнадцать. В восьми квартирах никого не было, еще в семи люди либо вовсе отказывались разговаривать, либо отделывались ерундой. Трижды мне обещали вызывать милицию, два раза — выпустить собаку. А что? Запросто, между прочим, могут. Говорят, был такой случай в Приморском районе. Участковый там оказался парень крутой и ротвейлера застрелил, но пока чухался с пистолетом, тварь ему здорово левую руку изувечила. Участковый, кстати, был в форме. А у меня не то, что формы или пистолета — у меня даже удостоверения нет. Теперь, правда, такие времена, что могут не открыть даже человеку в форме и с удостоверением. По телевизору каждый день учат: никому не отпирайте дверь, со всех сторон бандиты. И все поголовно оснащены поддельными удостоверениями сотрудников МВД… вот так! А то — ротвейлер…
       Слава Богу, что наш человек все-таки доверчив и дверь открывает. А уж дальше все от тебя зависит, от твоего умения расположить к себе и — если угодно — от личного обаяния… Я врал, я отчаянно врал, но делал это ради поиска истины и не испытывал никакого стыда. Для начала, впрочем, я говорил правду: я ищу человека. А вот дальше… дальше по обстоятельствам. Ежели дверь открывала дама, а из квартиры доносился звук телевизора («Любишь ли ты меня, Луиза Фернанда?» — «Ах, нет! Я не люблю тебя больше, дон Жопалес, хоть ты и разбил мое сердце»), то я смело врубал баечку про свою сестру, которую бросил муж-подонок с двумя малютками на руках. По слухам, этот негодяй снимает жилье в этих домах. Как правило, мою ложь встречали с пониманием… В квартирах, где правил зеленый змий, я объяснял, что ищу кореша… баба — стервь такая! — его запилила, стакан мужику принять не дает… вот и приходится ему угол снимать. Не слыхали, мужики, про кореша моего?.. Ветеранам я говорил, что ищу подонка — нового русского, который — сволочь такая! — обобрал меня в одной «пирамиде», а теперь скрывается… Однажды дверь мне открыл азербайджанец. Ему я сказал, что ищу бывшего мента, который — сволочь такая! — еще и член РЕЕ. Азербайджанец даже пригласил меня выпить и пожелал успеха.
       В три часа мы с Купцом встретились, пообедали и посидели на скамеечке в сквере. Ноги уже гудели, и сидеть на солнышке, покуривая, было приятно. Мы обсудили результаты наших трудов. Они были похожи в количественном отношении — Леня отстал от меня всего на четыре квартиры. Мы посидели, покурили, разглядывая по-весеннему соблазнительных девушек, и разошлись работать.
       До десяти вечера мы ворошили каменные муравейники. Мы разговаривали с бабушками и дедушками, врачами, рабочими, наркоманами, алкашами, беженцами из Чечни, переселенцами из Прибалтики, коммунистами и антисемитами, любителями собак и собаконе-навистниками, огородниками, демократами, инвалидами, полиглотами, битломанами, домохозяйками, спившимся прапраправнуком великого русского хирурга… Мы получили информацию о двух квартирах, где торгуют героином. И об одной, где живут террористы, готовящие покушение на губернатора Яковлева. Нас называли сынками, молодыми людьми, масонами, чекистами, ворами-домушниками и ворами просто, коллегами, ментами, суками, господами и товарищами. Кем нас только не называли!
       Мы обнаружили четыре квартиры, в которых сдавались комнаты. Все четыре случая не имели к нашему Трубникову никакого отношения.
       В десять вечера мне на трубу позвонил Леньчик и сказал, что пора завязывать — ни голова, ни ноги уже не работают. Я согласился. За одиннадцатичасовой рабочий день мы едва осилили треть списка.
 

Купцов:

       Не знаю, как Димка, а я за вчерашний день умудохался вконец. Димка, кстати, и сделал больше меня. Он вообще, кажется, двужильный и вгрызается в дело с энергией отбойного молотка в руках Стаханова. Наш работодатель, господин Брюнет, считает, видимо, что мы пашем за деньги… За деньги так не пашут. Петрухин дает «последнюю гастроль», прощается с ремеслом. И я отлично его понимаю. Я помню, как мне было тяжело, когда осознал, что все — я больше не мент… А ведь я, в отличие от Димки, уходил довольно медленно. Я передавал дела и даже, когда был уже формально уволен, еще «консультировал» ребят. Но потом я осознал — все. И затосковал. Я совершенно не представлял, чем буду заниматься.
       Варианты были: адвокатура, частные детективные конторы. Один шустрый еврей (он у меня как-то по делу проходил) предложил даже романы строчить. «Послушайте, Леонид Николаич, — сказал он, — хорошие бабки будем делать. У вас опыт, у меня литературный дар. Вы рассказываете, я таки пишу… Придумаем персонаж типа Марининой. Баба-сыщик с огоньком, пистолетом и сиськами: 95-58-100! Раскрывает все дела через постель. Успех! Тиражи! Бабки! Ваши — 30 %». Я ответил, что, как раскрывать дела «через постель», я не знаю. Он сказал, что — ерунда, главное побольше стрельбы и секса. Я отказался. Он звонил еще дважды: 40 %?.. 50?.. Я разозлился и ответил, что пусть он сначала сделает операцию по перемене пола. Он звонить перестал. Недавно я узнал, что он все-таки строчит романы под женской фамилией и имеет успех. Ба-а-лъшие сиськи!
       Я тяжело переживал свой уход. Но ни в какую адвокатуру или в частные детективы, разумеется, не пошел… Я решил взять тайм-аут и начал бомбить на «антилопе». Потихоньку успокоился, остыл. Но когда вдруг нарисовался Петруха, я понял, что остыл, как прогоревший костер: снаружи пепел, а попробуй-ка сунуть руку внутрь — обожжет… Я Петруху отлично понимал.
       …За вчерашний день мы отработали процентов тридцать наших коммуналок. Безрезультатно. Теоретически это приближало нас к Трубникову… Но только в том случае, если Димка прав и Трубников действительно обитал в этих домах.
       Сутра мы продолжили обход. Время для поквартирного обхода было, казалось бы, не самое удачное — первомайские праздники закончились, но начинались уже торжества, приуроченные к пятидесятипятилетию Победы. Сплошь нерабочие дни. Народ массово выезжает на фазенды… Но мы работали с обитателями коммуналок. У них дач, как правило, нет.
       С десяти утра (надо же дать людям выспаться) мы начали обход. Звонок… Шаги за дверью… Кто?.. — Здрасьте. Мне (определяешь по голосу возраст и по распечатке прикидываешь, кто из жильцов этой квартирки под возраст подходит) Марь Ванну… Если дверь открывают — начинаешь работать. Если нет — все равно начинаешь работать через дверь или через цепочку. Врать, уговаривать, объяснять, что ты не бандит, не вор, не мафия… Когда дверь открывают — работать легче. Разговор получается доверительней… или не получается. Но в целом с обитателями коммуналок легче. В новорусскую-то квартиру без формы и ксивы вообще не сунешься.
       Дверь… кнопки… звонок… Кто?.. Здрасьте, мне Антоновых… звук замка, звяканье цепочки… Прошу прощения, но я ищу брата (свата, друга, коллегу по работе). Говорили, что он здесь комнату снимает… А кто это тебе говорил? Ты зачем пришел? Наводчик? В «Кресты» захотел?
       Или: «Ой, зайдите, пожалуйста… ой, брата ищете?»
       Или: «Ничего не знаю. Вали отсюда».
       Или: «Вы из собеса? Из поликлиники? Водопроводчик?»
       Или: «Какую Марь Ванну, идиот? Она умерла год назад!»
       Или: «Заходи, братуха! Похмелиться надо, а один не могу, в глотку не лезет…»
       Двери. Двери крашеные, некрашеные, дерматиновые… Двери с глазками и без глазков… Дверь с надписью «Люська-сука» и дверь с шестиконечной звездой… Сломанная дверь… Мертвая дверь. Дверь с собачьим лаем и дверь со скрипом. Дверь с ощутимым запахом ацетона… Дверь со щелями, в которые можно просунуть руку… Незапертая дверь.
       Здрасьте, мне Илью Петровича… Пошел на х…!
       Здрасьте, мне Баграмянова… Здрасьте, нельзя ли поговорить с Изабеллой Эдуардовной?.. Нет… Не знаем… Не слышал… Не сдаю.
       Галочка в распечатке. Еще галочка. Еще одна. Прочерк. Галочка. Знак вопроса… «В семнадцатой квартире живет извращенец. Вы запишите, запишите. Я уже трижды жаловалась. Он подглядывает, когда я раздеваюсь…» Галочка. Прочерк. Галочка. Дурдом!
       В половине двенадцатого я присел перекурить на подоконнике между третьим и четвертым этажами. Я вообще-то почти не курю. Так, иногда, за компанию… Но сегодня специально купил пачку сигарет: может понадобиться с кем-то перекурить для установления контакта. Вчера как раз был такой случай, но у меня не оказалось сигарет.
       Я сидел, курил, поглядывал в окно с немытым стеклом. За окном была видна детская площадка со сломанными качелями, песочницей, где песок вперемешку с кошачьим дерьмом. На площадке играли два пацаненка — один белый, второй черный. Я выкурил сигарету и слез с подоконника. Под ногой что-то хрустнуло. Оказалось — закопченная ложка с изогнутой ручкой — орудие наркоманов… Гарлем. Гигантская песочница в устье Невы, где Пушкин, Кваренги, Клодт, Блок, Шостакович и Товстоногов перемешаны с Чубайсом, ларьками, таджиками, Марычевым и Трахтенбергом — АПРАШКА!
       Я отшвырнул ложку ногой. Подумал: а не позвонить ли в УБНОН про квартиру, из которой пахнет ацетоном? Там варят эфедрон… Потом подумал: а кому это надо? УБНОНу? Смешно.
       У двери квартиры номер тридцать один было четыре кнопки. У солдата, сказал Димка, выходной. Пуговицы в ряд. Я нажал верхнюю. По распечаткам в квартире шесть человек: Смирнов Анатолий Степанович, семейство Шестаковых из трех человек и семья пенсионеров Штейнер. Против верхнего звонка было написано химическим карандашом: Смирнов А.С. Против среднего не было ничего, а против нижнего — аккуратная табличка из картона: Штейнер. Фамилия «Штейнер» была перечеркнута, а чуть ниже коряво нацарапано: жиды.
       За дверью послышались шаги, и дверь без всякого «кто там» отворилась. На пороге стоял мужчина лет пятидесяти в тренировочных штанах и тельняшке — Смирнов Анатолий Степанович. Из квартиры сильно пахло жареной картошкой с луком.
       — Здравствуйте, — сказал я, — вы — Анатолий Степанович?
       — Здравствуйте. Я и есть. А вы?
       — Вы позволите войти? — спросил я.
       — Да, войдите, — ответил он.
       Я вошел в квартиру с длинным коридором, дверьми… Квартиры в доме все были одинаковые. Я уже четко изучил их планировку и точно знал, какая дверь ведет в кухню, какая в туалет, какая в ванну.
       — Анатолий Степаныч, скажите, пожалуйста, в вашей квартире комнаты не сдаются? — спросил я, и он сразу насторожился. Он насторожился, и я понял: сдаются. Скорее всего, именно он и сдает.
       — Да вы не подумайте ничего худого, — сказал я. — Я не из милиции, не из налоговой. Я приятеля своего ищу. Знаю, что он в этом доме комнату снимает, а вот в какой квартире… Он говорил, что его хозяина Анатолием зовут. Это ведь вы?
       Смирнов смотрел на меня из-под белесых жидких бровей не очень доверчиво.
       — Я Анатолий, — сказал он неуверенно, — …Степаныч. А вы…
       — Да вы не подумайте ничего худого, — быстро перебил я. — Я вам паспорт покажу… Вот, пожалуйста, смотрите, — я протянул паспорт, Смирнов неуверенно взял его в руки. И я сразу быстро задал вопрос: — А он дома сейчас, кореш-то мой?
       — Да он уже две недели как съехал, — механически произнес Анатолий Степанович, раскрывая паспорт… Стоп!

* * *

      — Да он уж две недели, как съехал, — сказал Смирнов.
      Купцов широко улыбнулся. Две недели… Двадцать третьего апреля. Купцов еще не знал ни описания внешности жильца, ни его возраста или имени, но точно понял — он. Леонид стер с лица улыбку и разочарованно сказал:
      — Э-э, видать, ошибочка вышла… Моему-то съезжать вроде некуда. Он, мой кореш — лет пятидесяти, плотный такой, лысоватый, с вас, Анатолий Степаныч, ростом… Похож?
      — Нет, — ответил с заметным облегчением хозяин и протянул Купцову паспорт. — Мой постоялец с волосами, да и по годкам моложе — тридцать, а то и меньше. А ростом на голову меня выше.

* * *

      Когда зазвонил телефон, Петрухин уже минут двадцать пять выслушивал рассказ медсестры-пенсионерки о своей жизни. Замужем она была четыре раза, на момент звонка все еще рассказывала о втором браке. Петрухин кивал с сосредоточенным видом… Замурлыкал телефон, и он обрадовался: кто бы ни звонил, но появился повод сослаться на неотложные дела и уйти, не дослушав историю четырех замужеств Зои Ильиничны.
      — Але.
      — Бросай все и приходи, — услышал он голос Купцова. — Корпус два, квартира тридцать один.
      — Есть?
      — Есть.
      — Бегу… А ты говорил: геморрой!

* * *

      Обычный гражданин с милицией общается редко. И, добавим, вынужденно. По собственной воле никто к такому общению не стремится. Но бывает, что милиция сама хочет пообщаться с гражданином. И тогда она, родная наша милиция, приглашает гражданина к себе в гости, присылает ему трогательную записку, которая именуется повесткой. «Ветка сирени, — пишет милиция, — упала на грудь. Милый Ванюша, меня не забудь…» Или что-нибудь похожее, ласковое: «В случае неявки вы будете доставлены принудительно».
      Но бывает и по-другому: милиция сама приходит в гости. Как положено настоящим друзьям — без приглашения. Она приходит с пирожными, с цветами, с веселыми шутками, шарадами и сканвордами. И вместе вы пьете чай «Принцесса Нури» и разгадываете сканворды. И, может быть, дружно исполняете народную конвойную песню «Вместе весело катить по просторам». Слова в ней душевные:
 
Вместе весело катить по просторам, по просторам, по просторам.
Напевая вслух слова приговора, приговора, приговора.
Раз — колечко, два — колечко… ой! Наручники!
Мне конвойные веселые попутчики…
 
      Ну и так далее… Слова известны.
      …Однако — шутки в сторону. Бывает, что милиция действительно приходит к гражданину и задает ему вопросы про другого гражданина. Это нормально, естественно. Такая у них работа. Мы же понимаем. «Знатоков» смотрели… Или, например, «Инспектора Лосева». А уж «Ментов» — обязательно.
      Но вот когда к гражданину приходят совершенно неизвестные ему типы и начинают задавать вопросы про другого гражданина… это, согласитесь, выглядит подозрительно. Время-то нынче какое? Кругом — бандиты, группировки, разборки, наезды и террористы, заказухи. Сегодня ты что-нибудь не то языком ляпнешь, а завтра, глядишь, язык-то и отрежут. А может — вместе с головой. Хоть и без мозгов головенка, а все же своя. Без нее и не похмелиться по-людски. И в собесе не примут — там одни бюрократы сидят, ряшки отъели… Да и вообще — на улице остановят: — Документы? — Вот!.. — Э-э, нет, гражданин. В паспорте вы с головой. А в натуре? Пройдемте! Штраф вам в размере МРОТ.
      Вот оно как, без головы-то, жить… а может — легче.
      …Когда Купцов сказал Анатолию Степановичу Смирнову: нам, Анатолий Степанович, нужно поговорить о вашем постояльце, Смирнов мгновенно насторожился. Смирнов насторожился, и опытный следак сразу уловил эту перемену. Даже если бы пятидесятилетний кузнец с Адмиралтейских верфей умел скрывать свои чувства и сумел спрятать внешнее проявление эмоций… Даже в этом случае обмануть Купцова он бы не смог. Леонид отлично понимал, о чем подумал Смирнов. Более того, именно такую реакцию — настороженность, недоверие — и следовало ожидать. Главной задачей Купцова сейчас было рассеять недоверие, установить контакт.
      — Анатолий Степаныч, — сказал он, — вы не подумайте худого. Я не бандит. Не вор. Но мне действительно нужно кое-что узнать о вашем постояльце… Вот мой паспорт. Взгляните, пожалуйста, еще раз. Хотите — перепишите мои данные. Или — вот, — Купцов достал из кармана загодя приготовленную фотографию, — мое фото. Похож? — Смирнов кивнул. — Я его вам оставлю, на обороте своей рукой напишу фамилию, имя, отчество, адрес и телефон. На фото, кстати, виден номер моего автомобиля… Согласитесь, что человек, который замышляет худое, своих фотографий не оставляет. Верно, Анатолий Степаныч?
      Купцов говорил спокойно, уверенно, искренне. Он знал, что на подсознательном уровне довольно часто люди улавливают ложь.
      — Верно, — сказал неуверенно Смирнов. — Вы из милиции?
      — Нет. Я много лет работал в милиции, но теперь уже нет. Я ищу человека, который снимал у вас комнату. Зачем — вам знать не обязательно. Но я могу гарантировать, что вам лично ничего не угрожает. Я нигде, никогда, никому не передам содержание нашей с вами беседы. Я нигде, никогда, никому не скажу, что мы вообще с вами знакомы.
      Говорил Купцов, вколачивая ключевые слова «нигде, никогда, никому» в сознание, повторяя их дважды. Все предпосылки к контакту уже были. На свой первый вопрос («Верно, Анатолий Степаныч?») он уже получил утвердительный ответ. Это очень важно: первый утвердительный ответ создает позитивную базу для последующей беседы.
      — Я понимаю, — продолжал Купцов, — что вам не очень хочется отвечать на вопросы незнакомого человека. Так?
      — Э-э… так.
      — Поэтому я предлагаю вам познакомиться. Предлагаю вам свой паспорт. Или — вот. Мое водительское удостоверение, техпаспорт на автомобиль… Я, если вы не будете против, познакомлю вас со своим напарником. Он сейчас обходит квартиры в соседнем доме. Он тоже офицер милиции в прошлом. Мы, в конце концов, можем вместе проехать в отделение милиции и говорить там, в присутствии милиционеров… Преступники так себя не ведут. Верно, Анатолий Степаныч?
      — Верно, — снова согласился хозяин. — Что же вы хотите?
      Дверь одной из комнат отворилась, и по коридору прошла пожилая женщина в халате, с чайником в руке. Купцов поздоровался, но она не ответила.
      — Давайте пройдем ко мне, — буркнул Смирнов, покосившись на соседку.
      Они прошли по коридору к дальней двери слева. В комнате, довольно маленькой, стояла разномастная старая мебель, работал включенный телевизор. На экране шел по ковровой дорожке Владимир Путин.
      — Ина… ину… — сказал Смирнов. — Тьфу! И не выговоришь.
      — Инаугурация, — подсказал Купцов.
      — Во-во, — поддержал Смирнов. — Присаживайтесь.
      — Спасибо, — ответил Купцов и опустился на хлипкий стул, осматривая бегло комнату. Было очевидно, что контакт состоялся, и его следовало закрепить. — Анатолий Степаныч, — сказал он, — я понимаю, что вы комнату сдавали не от хорошей жизни.
      — Да уж… не от хорошей.
      — Анатолий Степаныч, вам нужны деньги. Мне нужна информация о вашем жильце. Я могу вам немного заплатить. Вот — пятьдесят долларов, — Купцов положил на стол бумажку с портретом президента.
      — Это… мне?
      — Я надеюсь, что вы мне поможете…
      — Я, конечно, постараюсь. А что нужно-то?
      — Всего лишь рассказать о вашем жильце. Кстати, вы не возражаете, если к нам присоединится мой напарник?
      — Да что ж? Пусть, — ответил Смирнов, и Купцов тут же сделал звонок.
      Петрухин пришел через три минуты.
      — Итак, Анатолий Степаныч, когда у вас снял комнату ваш постоялец? — спросил Купцов. — Можете вспомнить?
      — Могу. Двадцать девятого февраля он пришел. Я еще подумал: вот, мол, день какой. Раз в четыре года бывает.
      — Вы давали объявление или через знакомых нашли жильца?
      — Объявление дал. У меня ведь две комнаты-то. Жену вот похоронил в прошлом году. Куда мне две? Да и денег, по правде, не хватает. Дай-ка, думаю, сдам. Если, конечно, нормальному человеку, а не чурбану какому. Вот… Дал объявление, и он первый позвонил. Ну, поговорили. Какая, дескать, цена? Какая, дескать, комната? То да се… Приезжайте, говорю, молодой человек, сами и посмотрите. Он на другой день и подъехал. Двадцать девятого февраля. К вечеру ближе, часов в девять.
      — За сколько, коль не секрет, сдавали комнату? — спросил Петрухин.
      — Какой секрет? За тридцать долларов.
      — А за какой срок вы взяли с него деньги?
      — Я-то хотел за три месяца получить сразу, но он сказал, что извини, мол, отец, сейчас с деньгами небольшая напряженка. За два месяца сойдемся? Ладно, говорю, давай…
      — Он сразу заплатил?
      — Сразу.
      — Рублями?
      — Рублями, — кивнул Смирнов.
      — А вы не обратили внимания, сколько у него при этом оставалось денег? — уточнил Купцов.
      — Вот этого сказать не могу. Он вещи в комнату закинул и деньги мне принес уже отсчитанные. Пятьсот рублей одной бумажкой, остальное — полтинниками.
      — Понятно. А как же зовут-то вашего постояльца?
      — Саша его зовут. Партнеры переглянулись.
      — А фамилия у Саши есть?
      — Есть, конечно… Не бывает человек без фамилии, — совершенно резонно ответил Смирнов.
      — А вы ее знаете?
      — Э-э… забыл я.
      — Ну как же так, Анатолий Степаныч? Вы в паспорт-то к нему хоть заглядывали? — спросил Купцов.
      — Заглядывать-то заглядывал. Показывал он мне паспорт. Да вот забыл я… Память уже худая.
      — А другие данные? Отчество? Дата рождения? Прописка?
      — Да ведь не знал я, что понадобится это, мужики… А то бы записал. Вот ведь как вышло.
      — Ладно. А много вещей было у вашего постояльца?
      — Какое! Одна сумка. Большая, правда. Яркая, в два цвета: синий с зеленым. С ремнем, чтобы на плече носить.
      — Тяжелая?
      — Не знаю, не скажу… По виду не очень.
      — А как Саша был одет?
      — А как все: куртка черная, кожаная, шапочка вязаная колпаком.
      — Скажите, пожалуйста, Анатолий Степаныч, в гардеробе жильца было длинное черное пальто?
      — Не было.
      — Не было? — удивленно переспросил Купцов.
      — Не было… Он его потом уже купил. Вот как раз в тот день, как съехал, то — да, был в пальто. Выходил утром из дома — ко мне заглянул: как, говорит, Анатолий Степаныч, моя обновка? Не морщит? Не топорщится? Нормально, дескать, сидит? А чего ж? — говорю. Нормально… Он и ушел.
      — Понятно, — сказал Петрухин, — пальтецо у Саши не топорщилось… А вообще… когда он у вас появился — не объяснил причину, почему жилье снимает? Приезжий? С женой разошелся?
      — Приезжий. С Вологды… Сказал, что хочет в Питере работу найти.
      — Какого рода работу, не говорил?
      — Нет, не говорил… Вру! Сказал, что, мол, шоферить может.
      — А у вас не было впечатления, что он, скажем, прямо с вокзала к вам? Небритый? Усталый? Или сам обмолвился: прямо, дескать, с поезда?
      — Нет, не скажу ничего такого…
      — Понятно. Ну, а вообще что за человек Саша? Как жил? Что делал? О чем говорили? Может, выпивали вы с ним вместе?
      Смирнов задумался ненадолго, почесал лоб:
      — О чем говорили? Да он из молчунов, особо с ним не поговоришь: здрасьте — до свиданья. Выпивать тоже не выпивали. Я его и с запахом-то не припомню. Некурящий. Только резинку жевал все время. А чего в ней хорошего, в резине этой?
      — А чем он занимался? Можете что-то сказать?
      — Хрен его знает, чем он занимался. Надо думать, работу искал. Уйдет из дому часов в десять или в двенадцать — и нет его весь день… Кто ж его знает?
      — Ох, до чего же вы, Анатолий Степаныч, нелюбопытный человек, — вздохнул Купцов.
      — Я в чужую жизнь нос не сую, — согласился Смирнов.
      «Лучше бы ты совал», — подумали партнеры.
      — Понятно. Ну, а как он в быту: опрятный — не опрятный? Как он питался? Стирался? Чистил обувь?
      — За собой следил… мужик строгий. Всегда побрит, раз в неделю и постирушечку затеет, и погладить чего нужно — всегда утюг спросит. А как питался? По-холостяцки питался: с утра сосисок сварит… вечером чайку.
      — С деньгами у него как? Не особо?
      — По всему видать, что сперва было не особо. А потом где-то он заработок, видно, нашел.
      — А откуда это видно?
      — Ну, вот пальто купил, например… Опять же, заметил я, что несколько раз он на такси приезжал.
      — А когда у него деньги-то появились?
      — Думаю, что с месяц назад.
      — Гостей у него не бывало?
      — Нет. Чего нет, того нет.
      — Ясно. Телефоном пользовался?
      — Бывало — звонил. Но нечасто.
      — А межгородом пользовался?
      — Да вроде бы нет.
      — А ему звонили?
      — Ему-то?.. Не знаю, не слыхал. Разве что у Маргариты спросить?
      — Обязательно спросим… Когда Саша съезжал от вас — не говорил куда? Почему?
      — Как же! Сказал, что, мол, домой вернется. Не приглянулось ему в Питере. Я спрашиваю: что же, мол, мне деньги тебе за неделю недожитую вернуть? Нет, говорит, не надо, дядя Толя. Не велики и деньги-то… Будь здоров.
      — Понятно, — сказал Петрухин. — А комнату, которую занимал Саша, вы нам покажете?
      — Комнату? Что ж не показать? Покажу. Путин на экране телевизора произносил слова присяги.

* * *

      Комната, которую Смирнов сдал Саше, была несколько больше той, в которой обитал хозяин. Обставлена была так же бедно: шкаф, диван, старый круглый стол с настольной лампой, три стула и черно-белый телевизор на тумбочке в углу. Она производила впечатление нежилой, запущенной. В пыльных шторах пряталось одиночество.
      — Уборочку после жильца не проводили, Анатолий Степаныч? — спросил Петрухин.
      — Руки, знаете ли, не дошли, — сказал, как бы оправдываясь, хозяин. — Сегодня же и займусь.
      — Отлично, — повеселели партнеры. Петрухин посмотрел на Купцова, Купцов на Петрухина. — Отлично, — сказал Петрухин и взял Смирнова за локоть. — А торопиться не надо. Пыль протереть — плевое дело, это никогда не поздно. Пыль — она и есть пыль. Лежит — есть не просит. Верно?
      — Верно, — согласился Смирнов.
      — У нас к вам еще одна просьба будет, Анатолий Степаныч, — сказал доверительно Петрухин, придерживая хозяина за локоть. — Не будете возражать, если наш эксперт здесь немножко поколдует?
      — Как поколдует? — спросил Смирнов. — Какой эксперт?
      — Вы не волнуйтесь… Сотрудник милиции, уважаемый, серьезный человек. Просто посмотрит, нет ли где отпечатков пальцев. Знаете, как в кино?
      — Да я как-то не хотел бы, — начал было Смирнов, но Петрухин его сразу вежливо и уверенно перебил. Наговорил много слов про то, что Анатолий Степанович уже и так здорово им помог… огромное спасибо. Но уж помогать — так помогать. Нужно идти до конца. А беспокойство, которое они причинили, будет компенсировано денежно… Анатолий Степанович сдался. Петрухин тут же позвонил знакомому эксперту-криминалисту.

* * *

      Вечером партнеры сидели дома у Купцова, подводили итоги, пили пиво. А итоги уже были. Осмотр комнаты, в которой почти два месяца проживал человек, условно называемый Сашей Трубниковым, дал хорошие результаты.
      Решительный парень Трубников в воскресенье двадцать третьего апреля все-таки нервничал. Нервничал и торопился. В комнате он оставил кроссовки, уже знакомые партнерам по описанию, кипу газет, «Плейбой», литровую банку с кипятильником и сморщенными пакетиками чая внутри и начатую пачку жевательной резинки. А также множество отпечатков пальцев. С банки, глянцевой обложки журнала и полированной дверцы шкафа эксперт снял четкие, вполне пригодные для идентификации следы. Эксперт был мужик толковый, опытный, добросовестный. Деньги, которые он получил за сегодняшнюю «левую» экспертизу, практически равнялись его месячному жалованью. Работал он, естественно, с душой… Пробормотал только: «Авантюристы», — но сработал качественно и обещал уже завтра проверить «пальчики» по картотеке.
      — Вполне вероятно, Дима, что завтра мы будем знать ФИО нашего Саши Трубникова, — сказал, отхлебнув пива, Купцов.
      — Или не будем.
      — Или не будем, — согласился Купцов.
      — Поэтому давай-ка прикинем, что мы о нем знаем на сегодняшний день, — ответил Петрухин и придвинул к себе лист бумаги. — Итак, — он написал на листе сверху: «Александр Трубников», — есть псевдоним. Имя, впрочем, скорее всего, подлинное. Возраст: около тридцати. Рост приблизительно сто восемьдесят три. Кроссовки сорок третьего размера росту соответствуют. Описание внешности и дерьмовенький композиционный портрет есть. Прилагается. Особых примет нет. Речь без акцента или заметных дефектов. Не пьет, не курит, любит «стиморол». Довольно-таки замкнут. С очень высокой степенью вероятности — приезжий. Возможно, из Вологды. Возможно, водитель. В быту опрятен, скромен, не требователен. Еще месяц назад сколько-либо серьезными денежными средствами не располагал.
      Произнося этот монолог, Петрухин записывал каждое его положение на бумагу. Реальные и предполагаемые факты и качества Трубникова выстроились в столбик.
      — Ну вот, пожалуй, и все, — сказал он.
      — Не все, — возразил Купцов. — Среди забытых им вещей мы обнаружили кипу газет бесплатных объявлений, которые нам еще предстоит изучить, и эротический журнал.
      — Да, — согласился Петрухин. — Газеты в его комнате представляют очевидный интерес. Поглядим. Вполне вероятно, что по газетам он искал работу. Или жилье. Или пытался подобрать объект для грабежа… полистаем. А вот журнал… не знаю даже, что и сказать. Есть идеи, Леонид Николаич?
      — Давай сначала посмотрим газеты, — ответил Купцов.
      В течение сорока минут двое бывших ментов тщательно изучали «Рекламу-шанс». Никаких подчёркиваний, пометок, записей или хотя бы надрывов бумаги они не нашли. В пачке наличествовали все номера «Рекламы» за март и первую половину апреля. Начиная с середины апреля Трубников газеты уже не покупал.
      — Чтобы это значило? — спросил сам себя Петрухин.
      — Если исходить из того, что газеты ему были нужны для поиска объекта налета, кражи или мошенничества… учитывая его характеристики, я полагаю, что все-таки для налета… Если исходить из этого, то следует полагать, что к середине апреля обстоятельства изменились. Он обнаружил некий другой вариант заработка.
      — Логично. Если это так, то, скорее всего, этот вариант связан как-то с господином Строговым. Вероятнее всего, Строгов предложил ему какое-то дело. Ну скажем, разобраться с Нокаутом.
      — Посредством выстрела в голову? — спросил Купцов.
      — Навряд ли… Я думаю, что все было по-другому.
      — Как?
      — Давай немножко порассуждаем. Некий Саша Трубников, о котором мы еще ничего не знаем, кроме того, что он довольно решительный малый, приезжает в Питер. Откуда — неизвестно. Прошлое его нам тоже неизвестно. Мы можем только предположить, что этот парень уже видал виды… Он приезжает из провинции в большой европейский город. Без денег, без друзей, без связей… Совершенно новый человек, ничего в Питере не знает…
      — Подожди, — перебил Купцов. — А почему ты думаешь, что он только что приехал? Жулики очень часто меняют адреса. Чуть запахло жареным — сразу снимает другую хату. Или одновременно имеет несколько берлог.
      — Леня, не читай мне ликбез. Я, конечно, не следователь… всего лишь опер, но кое-что о криминальном мире знаю.
      — Ага… понятно. Книжки Марининой читали, Дмитрий Борисович?
      — Во-во. Там и поднахватался. А так бы и помер дурой неграмотной. Ну ладно… ты слушай, что я тебе говорю. Я могу, конечно, ошибаться, но думаю все-таки, что приехал он недавно. Дело в том, что, пока ты ездил за экспертом, я пообщался с соседями. Все говорят: города он не знает. Несколько раз обращался с вопросами: как проехать туда-то? А как туда-то? С собой носил схему Питера. Второй фактик: по вечерам, как правило, сидел дома. Может быть, характер такой. Но вполне вероятно и другое: некуда идти, не к кому. Звонил очень редко. Ему — еще реже.
      — Возможно, ты прав, — сказал Купцов.
      — Ну так вот, приезжает наш Саша Трубников в Питер. Первый вопрос, который ему нужно решить — жилье. Прямо на вокзале топчется масса теток, которые предлагают номер в гостинице, квартиру или комнату. Но это относительно дорого. Наш Саша покупает газету и ищет более дешевый вариант. Денег-то у него не особо.
      — Или первые несколько дней живет на хате, что снял у вокзальных теток.
      — Возможно, какое-то время он жил на более дорогой хате. Довольно скоро начал понимать, что здесь, в Питере, его никто не ждет. Доллары сами с неба не сыплются, под ногами не валяются. Деньги тают. Вот тогда он покупает газету и находит хату подешевле. Вариант далеко не идеальный, но его устраивает… пока. Ему хочется денег. Много и сразу. Он бродит по Питеру, видит, какими витринами сверкают магазины, какие кабаки, бары, казино. Какие дорогие шлюхи выходят из дверей этих кабаков. Какие тачки их увозят… В общем, он чувствует себя человеком второго сорта. Но таковым себя не считает! Он полагает, что с его умом, волей, решительностью он должен командовать этими слизняками на «мерсах» и «вольво»… Он хочет занять свое место на празднике жизни. Но места заняты, и сияет золотая табличка: «Местов нету»… Значит, нужно суметь взять его силой. С ножом в руках. Или с обрезом… Он начинает думать: как это сделать? Он начинает покупать газеты бесплатных объявлений. Смотрит, кто продает или покупает дорогостоящие вещи — машины, квартиры, антиквариат. Вполне вероятно, что в марте — апреле он даже ходил на какое-то дело и что-то сумел взять. Но навряд ли много. Скорее всего, взял на грабеже какую-то мелочевку, а крупное дело все не перло. Срывалось. Откладывалось… И здесь он познакомился со Строговым! Где? Как? Не знаю. Но в какой-то момент, вероятно — в первой половине апреля, он познакомился со Строговым. И Строгов предложил ему дело.
      — Почему в первой половине апреля?
      — Потому что шестнадцатого апреля у Анжелы Шестаковой был день рождения. Девятнадцать лет.
      — Анжела — это дочь соседей Смирнова?
      — Она… кукла Барби со страстной мечтой выйти замуж за миллионера.
      — И — что? — спросил Купцов. Он по достоинству оценил информацию, собранную Петрухиным за тот час, который сам Купцов потратил, чтобы съездить за экспертом.
      — Когда Саша узнал про день рождения, он мигом сгонял к метро и привез новорожденной девятнадцать роз.
      — Круто…
      — Да, достойно.
      — Но ведь не факт, Дима, что появление денег у Саши связано со Строговым.
      — Конечно, не факт. Хрен его знает, откуда у него деньги. Может, ограбил кого. Или рэкетнул. Или взял в долг… Но шестнадцатое и двадцать третье апреля разделяет всего неделя. Всего семь дней. Для того чтобы пригласить Трубникова на разборку с Нокаутом… ну хотя бы за неделю Строгов и Трубников должны были познакомиться?!
      — Думаешь, шестнадцатого Строгов сделал предоплату за двадцать третье?
      — Думаю, что эти события связаны. Всего лишь думаю. Ни одного факта у меня, разумеется, нет. Но разгадка лежит в личности Трубникова. В его амбициях… После того как он подарил Анжеле цветы, он захотел от нее кое-чего взамен. Но… не дала Барби. Ей нужен миллионер. И знаешь, что он тогда ей сказал?
      — Что?
      — Он сказал: «Я своего добьюсь. Я всегда своего добиваюсь. Буду еще и я миллионером…» Нам, Леня, нужен Трубников.
      — Посмотрим, что покажет проверка по дактилоскопии.
      Проверка показала, что человек, снимавший квартиру у Смирнова, в картотеке ГУВД не числится.
      Таким образом, оказалась оборвана еще одна нить, которая могла бы привести к Трубникову. Могла бы, но не привела.
      Восьмого мая Петрухин снова направился в квартиру номер тридцать один, а Купцов поехал к своему бывшему коллеге-следователю. Петрухину Купцов сказал:
      — Четыре дня прошло, как Геша «Абсолют» свой получил. Наверно, у мужичка уже и похмелье прошло. Надо ему еще «Абсолюта» заслать.
      — Ясное дело — надо. А чего хочим узнать?
      — А хочим узнать, не звонили ли с мобильных телефонов на домашний аппарат в квартире номер тридцать один? Заодно хочу посмотреть сводки за 10–16 апреля. Вдруг чего интересное?
      — Сомнительно, но не грех проверить. Езжай, порадуй Геню к празднику. А я к Смирнову в гости.
      В тридцать первой квартире Петрухин часа три изводил жильцов расспросами про Трубникова. Его интересовало множество мелочей из жизни постояльца. Ничего ценного сообщить ему не могли. Петрухин угощал мужское население квартиры тридцать один пивом, а женское пирожными. Травил милицейские байки и спрашивал, спрашивал, спрашивал про Трубникова.
      Персона Александра Трубникова по-прежнему оставалась «виртуальной». Впрочем, пенсионер Штейнер все-таки помог. «Когда-то, — сказал он, — я портретом на жизнь зарабатывал, молодой человек». Штейнер взял фоторобот, изображавший Трубникова, и в две минуты решительно его переделал. Похож, решили все жильцы квартиры тридцать один.
      Похож, решил Петрухин, который Трубникова никогда не видел. Но зато думал о нем так много, что сразу «узнал» человека «с крепким хребтом»… Впрочем, для розыска это ничего не давало. По крайней мере, сейчас.
      Петрухин уже думал, что больше никакой информации из квартиры тридцать один он не вытащит, когда прозвучала фраза:
      — Он в денежных вопросах аккуратный был. Вот когда счет пришел за межгород, он сразу говорит: это я, мол, наболтал с родней. Сколько там настучало? Я ему: столько-то, Саша. Он сразу денежки отслюнил. Сдачи, говорит, не надо, дядь Толь.
      Петрухин выслушал эти слова спокойно. Внешне — спокойно. Он наливал пиво в кружку Смирнова, и рука у него не дрогнула. Он наполнил кружку и спросил:
      — А че, Анатолий Степаныч, он по межгороду звонил?
      — А как же! Два раза.
      — И квитанции целы?
      — А как же. В шкатулке у меня лежат.
      Петрухину хотелось выплеснуть пиво в лицо Смирнову, стукнуть кулаком по столу и заорать: «Ты что же творишь, дядя Толя? Я же у тебя спрашивал!..»
      Ничего такого он не сделал. Потому что знал — Смирнов почешет затылок и скажет: «Да вот забыл я… память уже худая».
      Петрухин налил пива Шестакову и Льву Борисовичу и спросил:
      — А мне покажете квитанции?
      — О чем речь? Тебе, Дмитрий Борисыч, первому.
      Спустя минуту Петрухин держал в руках «корешки» квитанций ОАО ПТС … Нет, не зря он пил пиво с жильцами тридцать первой квартиры.

* * *

      На квиточках ПТС указывают код населенного пункта, дату, время разговора в минутах и стоимость разговора. А вот номер абонента не указывают.
      Петрухин посмотрел на часы, прикидывая про себя: успеем — не успеем? Восьмое мая — предпраздничный день, укороченный… Если поторопиться — должны успеть, решил он.
      — Анатолий Степаныч, — сказал Петрухин, — в вашей замечательной коммуналке вы, видимо, самый главный… в смысле ответственный квартиросъемщик?
      — Я, — согласился слегка захмелевший Смирнов.
      — А давай-ка сгоняем в одно место.
      — Куда?
      — На Синопскую, к телефонистам. Справочку получим.
      — Никуда не поеду, — убежденно ответил Смирнов. — Хорошо сидим, душевно… никуда не хочу. Пива хочу.
      — Все будет, дядь Толь, — убежденно сказал Петрухин, обнимая ответственного квартиросъемщика за плечи. — Мы за час обернемся. Одна нога здесь, вторая там… И все у нас будет — и пиво, и водка. Еще посидим коллективом, душевно попоем.
      — Не хочу никуда ехать, — артачился Смирнов.
      Петрухин наклонился к уху Анатолия Степановича, шепнул:
      — Я тебе денег заплачу.
      — Поехали, — сразу сказал тот.
      На частнике доехали быстро. В предпраздничный день, к вечеру, автомобилей было мало. Посетителей в помещении ПТС тоже было мало. До закрытия оставалось около двадцати минут. Девушка в окошке равнодушно выслушала Смирнова, равнодушно взяла паспорт.
      — За какой период? — спросила. — Услуга платная.
      — За период с двадцать девятого февраля по двадцать третье апреля, — ответил за Смирнова Петрухин.
      Девушка застучала по клавиатуре. Спустя минуту из принтера с легким жужжанием выполз лист бумаги.
 

      Первый практически действующий телефон сконструировал шотландец Александр Грейам Белл. Давно это было, в 1876 году. Телефон конструкции Белла нимало не походил не только на нынешние мобильные «трубы», но даже и на привычные телефонные аппараты, которые до сих пор живут в прихожих питерских коммуналок. Наверное, ни сам Белл, ни его коллеги не предполагали даже, какое будущее ожидает их детище.
      Телефон… нынче без него трудно, вернее — невозможно, представить мир. Телефон вездесущ, он присутствует в интерьере квартиры, офиса, завода, тюрьмы, подводного крейсера и самолета. Телефон живет в руке крутого бизнесмена и обычного сцепщика вагонов. Он в кабине водителя-дальнобойщика и в дамской сумочке. В Антарктиде, Сахаре и Гималаях. Десятки, а возможно, сотни миллионов человек в мире одновременно разговаривают по телефону. По телефону объясняются в любви и сообщают об окончательном разрыве. Объявляют войны и договариваются о перемирии. Сообщают о заложенных бомбах и падении котировок. Узнают прогноз погоды, справляются о состоянии здоровья горячо любимой тещи, заказывают авиабилеты. Бывает, что хирурги консультируют своих коллег по телефону прямо во время операции. Подчиненные звонят начальнику посреди ночи и злорадно хихикают в трубку. По телефону занимаются сексом! Изучают языки и наводят порчу. Телефон — это почти полумистическое создание Александра Белла — передает голоса. Тревогу, отчаяние, боль, просьбы о помощи, любовь и ненависть… разве это не чудо?
      Телефонные кабели опутали весь земной шар, пересекли континенты, пролегли по дну океанов. Они гудят от множества голосов. Эфир, пробитый невидимыми сигналами, тоже гудит от неслышных голосов. Голоса взлетают на высоту десятков тысяч километров, вертятся в электронных потрохах спутников связи и вновь обрушиваются на Землю.
      Прослушивание чужих телефонных разговоров стало профессией для тысяч людей. А защитой телефонных линий занимаются целые коллективы… и многие-многие тысячи занимаются проектированием, производством и обслуживанием телефонов. Он обожаем и ненавидим одновременно. Окно в мир и его ставни. Со случайного, ошибочного соединения начинались романы… и разбивались надежды. Потерянная записная книжка становилась последним толчком к самоубийству. О телефоне написаны десятки (сотни? тысячи?) стихотворений, песен, баллад, романсов. Нет ни одного фильма или книги, в которых герой не говорил бы по телефону. Тысячи фильмов и книг начинаются, собственно говоря, со звука телефонного звонка. Да и наше повествование началось с него же…
      Мы не знаем, есть ли где-нибудь памятник телефону. Думаем, что есть. Но если его все-таки нет, то его обязательно нужно поставить. И он наверняка будет поставлен. Почти наверняка он будет двухцветный — черно-белый. Отлитый из слез. Из любви. Ненависти. Клеветы. Доноса. Из Доброй Вести. Он — друг пожилых одиноких людей. Он враг глухонемых. Его кладут в гроб убитого бандита вместе с долларами и кокаином. Он — фетиш. Он — урод. Он палач и целитель.
      Он ворвался в нашу жизнь и нашу речь. Мы говорим: телефон доверия… испорченный телефон… нетелефонный разговор… телефон спасения 911… телефонное право… телефонный терроризм. Мы говорим: автоответчик, АОН. Мы говорим: «Проклятие! Все время занято!..» — и гудки, гудки, гудки.
      Мы уже давно живем рядом с телефоном… Вокруг него… внутри него. Мы часами сидим возле него, когда беспокоимся о своих близких и ждем известий. Мы смотрим на него с надеждой или страхом. И совершенно не важно, каков он: старая, с дребезжащим диском коробка или современный аппарат «cordless».
      Александр Грейам Белл умер в 1922 году. А телефон остался.

* * *

      …В общем, ясно: с телефоном — хорошо. А без него — хреново. Неумение обращаться с телефоном вызывает непонимание и издевку окружающих. Известен, например, случай, когда один Президент хотел позвонить одному Генеральному прокурору… по важному вопросу… И не сумел дозвониться. Вот конфуз-то был. Все смеялись.
      Петрухин и Купцов с телефоном обращаться умели.
      С Синопской набережной Петрухин и Смирнов на частнике вернулись обратно. По дороге Дмитрий купил выпивки-закуски, и в квартире тридцать один продолжился банкет. Петрухин горел желанием работать, нужно было просеять телефонные коды, отбросить ненужные. Он быстро хлопнул стопку водки, фальшиво, но «душевно» спел со Львом Борисовичем «Подмосковные вечера» и уехал.
      Из машины он позвонил Купцову. Сказал: есть хорошие новости. Еду… По дороге Петрухин потрепался «за жизнь» с водителем-частником, разговорчивым и азартным парнем, и через двадцать минут вышел у дома Купцова на Гражданском проспекте.

* * *

      — Амбре, — сказал Купцов, втянув воздух носом. — Гуляем?
      — Работаем, чучело, — ответил Петрухин и протянул распечатку ПТС. — На, держи, следачок. Гляди, чего опер нарыл.
      — Что это?
      Петрухин объяснил. Купцов просиял и бросился к справочнику «Весь Петербург», зашелестел страницами. Коды городов в справочнике располагаются не по цифровой системе, а по алфавиту. Если бы коды принадлежали Южноуральску или Ясногорску, искать пришлось бы долго. Но им повезло — первый код принадлежал Буйнакску, второй — Вологде.
      — Начнем с Вологды, — сказал Петрухин, вынимая из кармана трубу. Купцов посмотрел на часы:
      — Скоро десять. Может, подождем до утра? Утро вечера мудренее….
      — На фиг! — сказал Петрухин. — У меня сегодня прушный день… на фиг.
      Он набрал вологодский номер, выдохнул и подмигнул Купцову. Петрухин не мог знать, кто подойдет к телефону в Вологде. Возможно, друг или родственник Трубникова. Возможно, сам Трубников… Предвидеть пол, возраст, реакцию человека на том конце провода было нельзя. Петрухину предстояло работать с колес. И здесь все зависело от умения импровизировать, находить нужные интонации и правильные слова. От артистизма, если хотите. От интуиции. От таланта.
      В аппарате звучали длинные гудки, Петрухин сидел с трубкой в руке, собираясь, настраиваясь на работу.
      — Але, — сказал детский голос.
      — Привет, — сказал Петрухин. — Тебя как зовут?
      — Сережа.
      — Ты смотри-ка, и меня Сережа. А взрослые-то есть дома?
      — Мама ушла к тебе Вере, а папа спит… а вам кого?
      День, подумал Петрухин, прушный. Из доверчивого ребенка легко качать информацию… противно, но легко. Петрухин подмигнул Купцову, который сидел напротив и сказал:
      — Мне тебя, тезка. Ты что же, меня не помнишь?
      — Не-ет, — неуверенно ответил вологодский «тезка», мальчик пяти-шести лет по голосу.
      — Ну, здрасьте… А помнишь, мы с тобой играли?
      — Во дворе?
      — Конечно, во дворе… вспомнил?
      — Не-ет…
      — Какой ты, тезка, забывчивый. Ну а фамилию-то свою помнишь?
      — Помню. Сережа Костиков.
      — Костиков, — повторил Петрухин для Купцова. — А как папу зовут?
      — А вы разве не знаете? — спросил Сережа удивленно.
      — Я-то, брат, знаю. Я тебя проверяю. Может, ты и папу забыл.
      — Нет, не забыл. Папу зовут Володя. А маму Инна.
      — Вот теперь вижу, что ты, Серега, парень с головой, толковый. А кем папа-то работает, не забыл?
      — Мой папа на машине работает, мебель возит.
      — Ну молодец, Серега… Что не спроси — все знаешь. А вот скажи-ка: дядя Саша давно у вас был? — спросил Петрухин и несколько напрягся. Нельзя было исключить, что Сережа ответит вдруг: дядя Саша тоже спит. Они с папой водки выпили и спят сейчас.
      — Какой дядя Саша? — спросил Сережа. — Который у нас деньги занял и в Ленинград уехал?
      Вот как. Деньги занял и в Ленинград уехал… прушный день, прушный. Информация сама текла в руки.
      — Да-да, он самый, — сказал Петрухин. — Давно был он у вас?
      — Давно… еще зимой.
      — Ну, хорошо, Сережа. Спасибо тебе, здорово мы поговорили. Я, пожалуй, завтра позвоню. Вы завтра дома будете? На дачу не уезжаете?
      — Нет. У нас нет дачи. Мы в двенадцать часов на митинг пойдем, а потом в гости к тете Вере.
      — Вот и хорошо. Я папе утром позвоню. До свидания, тезка.
      — До свидания, дядя Сережа. С праздником.
      — С праздником, — механически произнес Петрухин и выключил трубу. В Буйнакск в тот вечер звонить не стали.

* * *

      Утром девятого мая Петрухин позвонил Владимиру Костикову. От этого звонка зависело очень много. Вполне возможно, что вологодский водитель не станет с ним разговаривать. Или начнет лгать… Или просто сам ничего толком не знает. Или знает, но боится Трубникова. Или… Этих «или» было очень много.
      И тогда останется последняя зацепка — Буйнакск.
      В десять приехал Купцов. Он очень хотел присутствовать при разговоре с Вологдой. Попили кофейку, Петрухин убрал звук в телевизоре и набрал номер Костиковых. После шестого гудка трубку снял мужчина. Видимо, Костиков-старший.
      — Алло.
      — Добрый день, с праздником вас, — сказал Петрухин. — Я могу услышать Владимира Костикова?
      — Я слушаю. Вас тоже с праздником.
      — Владимир, мы с вами не знакомы. Меня зовут Дмитрий, я звоню из Санкт-Петербурга. Ваш телефон мне дал Саша.
      — Саша? — спросил несколько удивленно Костиков. — Какой Саша?
      — Ваш знакомый.
      — Матвеев, что ли?
      — Я не знаю его фамилию. Возможно, Матвеев. Я знаю, что он какое-то время жил в Вологде, а в середине апреля звонил вам.
      — Ах, вот какой Саша! Что ж он сам-то не звонит, сучонок такой?
      Петрухин подмигнул Купцову: такое начало разговора предполагало интересное продолжение. Если Костиков зол на Сашу Матвеева, то «отмазывать» его он определенно не будет. Главное — правильно построить разговор. Показать Костикову, что они — союзники, а Матвеев-Трубников — их общий враг… Петрухин подмигнул Купцову и сказал:
      — Из ваших слов я так понял, что Саша и вам какую-то пакость сделал. Денег, наверно, занял?
      — Да уж… а вы кто? Вы зачем мне звоните?
      — Меня зовут Дмитрий. У меня этот Саша тоже взял денег, но отдавать не торопится. Вот я и хочу его найти, получить должок и потолковать по душам.
      — По душам с этой падлой? Да его порвать мало… бизнесмен хренов!
      — Володя, если не секрет: много он у вас занял?
      — Для кого-то может и немного. А для меня три тыщи — деньги.
      — Отлично вас понимаю. У меня он взял меньше, но все равно противно. Дело, как говорится, принципа. Я вам, Владимир, вот что скажу: если наш общий должник в Питере, то я его обязательно разыщу. У меня кой-какие возможности есть. И тогда мы с вами свои деньги вернем. Но мне нужно, чтобы вы мне немножко помогли.
      — Чем же я вам помогу? — спросил вологодский водитель.
      — Мне нужно знать про Сашу Матвеева как можно больше. Расскажите, что вы о нем знаете.
      — Да что же знаю? Мудила он… вот что я знаю.
      — Это точно. А все-таки. Он ваш — вологодский?
      — Какое! Он с Дагестана приехал. Город там есть такой… название хитрое какое-то…
      — Буйнакск?
      — Точно, Буйнакск. Вот он из этого Буйнакска. Мать у него там живет.
      — Адреса или телефона матери у вас нет?
      — Нет.
      — Понятно. А отчество Сашино не знаете?
      — Отчество знаю… Как у Пушкина отчество — Сергеич.
      — Как вы с ним познакомились?
      — Да халтурил он у нас. Грузчиком. Я мебель вожу. Он в феврале у нас появился, поработал с неделю да и слинял. В Питер, говорит, поеду, бизнесом займусь… бизнесом! Был бы я трезвый — хрен бы я ему денег дал. Сто раз потом пожалел, да и жена мне уже всю плешь проела.
      — Деньги, я вам обещаю твердо, вернутся. Лишь бы мне его найти. Скажите, Володя, мне вот что: халтурил он у вас без официального оформления?
      — Какое, к черту, оформление?
      — Понятно. Когда он у вас появился и когда уехал в Питер?
      — Точно не скажу, но где-то в середине февраля. А уехал он двадцать шестого. Двадцать пятого у меня бабки занял. День рождения мы его отметили, значит… тридцатничек ему стукнул двадцать пятого. Он, значит, преставился, как положено. Ну, и по пьянке-то у меня сто баксов выудил. Сказал: Вовка, ни ссы, я человек слова. Через месяц все верну, да еще с процентами… бизнесмен! Пушкин, блин, Алексан Сергеич!
      — Понятно. Расписку, конечно, не брали?
      — Какое, к черту? По пьянке же.
      — Я тоже по пьянке ему тыщу рублей занял, — соврал Петрухин. — А что еще вы про него знаете? Может, рассказывал что-то о себе?
      — Говорил, что воевал он где-то… в Чечне, что ли? Не помню я толком… Он, вообще-то, молчун. Только по пьянке и разговорился маленько.
      — Ясно. А зачем он вам звонил в апреле?
      — Звонил-то? Да вот обещал отдать все в конце апреля. Извини, говорит, Вова, что задержался с отдачей. Дела, говорит, сперва не шли. А теперь, мол, поперло. Я тебе до конца апреля все верну. Я-то обрадовался. Ритке сказал: вот, Сашка-то позвонил. Скоро и бабки вернутся… с процентами. Держи карман шире.
      — Понятно. А он как собирался отдать деньги: переводом или лично?
      — Я тогда не спросил. Обрадовался, как дурак, и не спросил.
      — Понятно. Со всяким может случиться. Владимир, вы запишите, пожалуйста, мой телефон, — сказал Петрухин. Костиков крикнул сыну: «Сережка, ручку неси!» — Вы запишите мой телефон и, если наш общий должник появится или позвонит, — сразу же сообщите мне. В любое время суток. Днем, ночью — не важно. Договорились?
      — Договорились, — ответил Костиков.
      Петрухин продиктовал номер трубы, сказал еще несколько фраз, закрепляющих основную мысль: немедленно сообщить о появлении Матвеева, и попрощался.

* * *

      В тот же день Петрухин сделал еще четыре звонка. Все — в Буйнакск. Первый раз он позвонил по тому телефону, который ответственному квартиросъемщику Смирнову сообщили в ПТС.
      После разговора с Вологдой партнеры предположили, что этот номер принадлежит матери Матвеева, и не ошиблись. Однако сообщить что-либо конкретное о сыне Елизавета Мартыновна Матвеева не смогла. Для матери Петрухин представился старым приятелем сына. Последний звонок от Саши, сказала Елизавета Мартыновна, был в апреле. Сашенька живет в Ленинграде. Устроился на хорошую должность в солидную фирму, которая торгует трубами. От кого передавать привет, если Саша позвонит?
      — От Алексея Тищенко, — ответил Петрухин. Купцов покачал головой.
      Второй звонок Петрухин сделал в справочную Буйнакска и узнал номер телефона уголовного розыска. Третий звонок он совершил в УР.
      — Але, — сказал Петрухин, когда в трубке отозвался голос с «кавказским» акцентом. — Але! Здравствуйте. Капитан Андреев из уголовного розыска Санкт-Петербурга. С кем говорю?
      — Старший лейтенант Гаджиев.
      — Слушай, брат, выручи. У нас тут проблема образовалась. Без твоей помощи никак… Как тебя зовут, старший лейтенант?
      — Намик, товарищ капитан.
      — Брось ты это, Намик. Зови меня Игорь. Слушай, Намик, нам позарез нужно одного человечка прощупать. Я, конечно, могу тебе послать официальный запрос. Но ты же понимаешь, сколько времени уйдет, пока я получу ответ. Помоги, брат. А я тебе в Питере помогу чем хочешь, если у тебя возникнет потребность.
      — А из какого района твой человек, Игорь?
      — А черт его знает, из какого он района! Какая разница?
      — Э-э, есть разница, дорогой. Если он земляк мой, то — извини — я тебе ничего не скажу. У нас так принято, брат.
      — Я понял, Намик. Нет так нет… но если сможешь — я твой должник.
      — Диктуй, записываю. Петрухин продиктовал ФИО и дату рождения «Трубникова».
      — Хорошо, Игорь, — сказал старший лейтенант Гаджиев. — Перезвони мне через два часа. Постараюсь тебе помочь.
      Спустя два часа Петрухин снова взялся за телефон.
      — Але, Намик. Это Игорь из Санкт-Петербурга. Пробил?
      — Записывай, Игорь: Матвеев Александр Сергеевич родился в Ереване двадцать пятого февраля семидесятого года. Прописан в Буйнакске по адресу… номер и серия паспорта… Не судим.
      — Спасибо, брат, — сказал Петрухин. Он действительно был благодарен незнакомому старшему лейтенанту Гаджиеву. — Спасибо, брат. Скажи, что я могу для тебя сделать в Питере?
      — Э-э, брат… Скажи, ты Апрашку знаешь?
      — Знаю, конечно.
      — Вот хорошо. Слушай, Игорь, сходи на Апрашку, найди там Мамуку. Мамука — брат мой. Он на Апрашке торгует. Скажи ему, что брат Намик привет ему передает.
      — Хорошо, — ответил обескураженный Петрухин. — Сделаю.
      Когда он положил трубку и пересказал просьбу Намика Купцову, тот долго хохотал.
      — Как ты искать Мамуку этого будешь? — спросил он, отсмеявшись. — Их же там тысячи. И каждый третий — Мамука.
      Петрухин ничего не ответил. Только почесал затылок.

* * *

      Десятого числа следователь Гена получил из GSM очередную распечатку. Из распечатки следовало: с двадцать девятого февраля по двадцать третье апреля на телефон в квартире номер тридцать один четырежды звонили с сотовых.
      — Может, Анжелке? — спросил сам себя Купцов. Попросил Петрухина проверить. Дмитрий позвонил Анжеле, Анжела пококетничала, попудрила мозги, но в конце концов взяла на себя три звоночка.
      — Кавалеры? — спросил, усмехаясь, Петрухин.
      — Кобели они, а не кавалеры. Им бы только перепихнуться. А чтобы честной девушке руку, сердце и кошелек предложить, так нету их.
      — Не бери в голову, Анжела. Найдешь еще свое счастье, — подбодрил ее Петрухин. — Хочешь, с нормальным парнем познакомлю?
      — А что за парень? — заинтересовалась Анжела.
      — Нормальный парень. Инженер с Кировского завода.
      — Вы за дуру меня держите? — возмутилась охотница за миллионерами и разговор прекратила.
      — Ты бы ей лучше Мамуку с Апрашки сосватал, — подсказал с издевкой Купцов.
      — Злой ты человек, — сокрушенно покачал головой Петрухин. — Ну что, поехали к Брюнету? Ждет с докладом.

* * *

      Итак, Саша Трубников из бара «Трибунал» превратился в Александра Сергеевича Матвеева. У Матвеева были все положенные человеку «атрибуты»: дата и место рождения. Адрес, по которому он, к сожалению, не жил. Паспорт с известным номером и серией. У него были даже черты лица и отпечатки пальцев. Были известны некоторые факты его биографии. И все же он продолжал оставаться «виртуальным». Сейчас Трубников-Матвеев «существовал» внутри тоненькой пластиковой папочки, которую Купцов передал Брюнету после доклада о проделанной работе. Доклад занял меньше десяти минут.
      Брюнет оживился, просиял.
      — Ай да вы молодцы какие! — сказал он, хлопнув ладонью по папке. — Ай да молодцы. С этой папкой я уже могу идти к прокурорскому следаку: вот, гражданин следователь, извольте — убийца. На блюдечке с голубой каемочкой. Утритесь! Раскрыто дело-то.
      — Может, повременишь с прокуратурой? — спросил Петрухин.
      — Почему это? — удивился Брюнет.
      — Есть одна идея, Виктор Альбертович, — ответил за Петрухина Купцов.
      — Что же за идея?
      — Идея простая: найти Матвеева.
      Брюнет задумался. Полминуты он молчал, потом сказал:
      — По большому счету мне это не нужно. Задержат этого Матвеева или нет, мне все равно. Моя цель была проста: показать ментам, что я не причастен к «маленьким шалостям» моего друга детства Игорька. И вы блестяще это сделали, господа сыщики. Зачем вам-то этот мокрушник?
      Петрухин щелкнул зажигалкой, прикурил и ответил:
      — Как тебе сказать, Виктор? Мы ведь в это дело не ради денег вписались. Вспомни: ты сам мне рассказывал о том, как делались деньги в начале перестройки, когда кооперативное движение началось. Деньги есть, а куражу нет… Понимаешь?
      — В общем — да, — кивнул Брюнет. — Я вас понимаю, мужики. Хотите довести дело до конца. Ну что ж, я не против. Но папочку я все равно сегодня же отнесу в прокуратуру. Мне ведь главное, что бы меня не прессовали.
      — Твое право, Виктор Альбертыч, — сказал Петрухин. — Но мы с Леонидом Николаевичем хотим довести дело до задержания Матвеева. Он очень опасен… Ты не возражаешь?
      — Напротив. Даже помогу, если есть необходимость. Я и сам мокрушников не люблю… А как, коль не секрет, вы собираетесь это делать? Этот Трубников…
      — Матвеев, — поправил Купцов.
      — Ну, Матвеев… он, может быть, уже из Питера слинял.
      — Будем проверять. Если он покинул Питер поездом или самолетом, мы это узнаем.
      — Каким образом?
      — Ну, это просто… Покупая билет на поезд или самолет, ты предъявляешь паспорт, и твои данные заносят в компьютер. Этот вариант мы проверим быстро. Вот если человек уехал на автомобиле или электричками — тогда, конечно, его след теряется.
      — Понял, — кивнул Брюнет. — А если все-таки на автомобиле?
      — Пока у нас нет никаких оснований так думать. Проверка ведется, и уже сегодня мы будем знать ответ относительно железнодорожного и авиа вариантов. Это — во-первых. Во-вторых, у нас есть еще одна зацепочка.
      — Какая? — поинтересовался Брюнет, но без особого интереса.
      — Вот взгляни, — Петрухин положил на стол последнюю распечатку. — Этот телефончик тебе не знаком?
      Брюнет надел очки, посмотрел на лист бумаги.
      — А черт его знает, — сказал он. — Этих номеров в голове — как мух в привокзальном сортире… вроде бы что-то знакомое.
      Брюнет подумал, приспустив очки на кончик носа.
      — Нет, мужики… не скажу. — Он нажал кнопку селектора, произнес: — Леночка, золотце, посмотри-ка в своем талмуде такой номерок… Ежели найдешь — шепни мне, кому он принадлежит.
      — А что его искать, Виктор Альбертович? — ответил голос секретарши. — Это же Горбача номер.
      — Точно! — сказал Голубков. — Точно. Это же Леши Горбача номер. А зачем он вам? Партнеры переглянулись.
      — А кто он такой — Леша Горбач? — спросил Петрухин.
      — Леша-то? Леша — наш партнер, нормальный мужик… а в чем дело, Борисыч?
      Партнеры снова переглянулись. Брюнет глядел на них поверх очков на кончике носа и чем-то неуловимо напоминал одного известного телеобозревателя с НТВ. Петрухин крякнул и сказал:
      — Видишь ли, в чем дело, Виктор… Четырнадцатого апреля твой партнер и нормальный мужик Леша Горбач звонил со своей трубы нашему Матвееву.
      — Да ты что?
      — И разговаривал с ним около минуты.
      — Шестьдесят восемь секунд, — уточнил Купцов.
      Брюнет снял очки, швырнул их на бумаги. Вид у него был озабоченный.
      — Может, ошибка? — спросил он.
      Купцов и Петрухин промолчали. Ошибки и совершенно невероятные совпадения бывают. И даже чаще, чем можно предположить… Но никто из троих собравшихся в кабинете мужчин в совпадение не верил. Даже если предположить, что Горбач ошибся номером и из сотен тысяч питерских телефонов совершенно случайно попал на телефон кузнеца Смирнова… Даже если поверить в это, как объяснить более чем минутную продолжительность разговора?
      — Сейчас я позвоню Горбачу, — сказал
      Голубков.
      — Погоди, успеешь, — сказал Петрухин. — Расскажи-ка лучше, что за человек этот Леша. Какие у него отношения были с покойным Тищенко и Строговым?
      Брюнет рассказал. По его словам было совершенно непонятно, как Горбач мог быть связан с Матвеевым. Да и с Нокаутом у Леши отношения были на уровне «привет-привет», «как дела?», «все нормально»… Со Строговым? Да вроде выпивали они в общей компании, не более того.
      — И тем не менее именно Леша Горбач позвонил Матвееву за день до того, как у Матвеева появились какие-то деньги, — подвел итог Купцов. — И разговаривал с ним больше минуты. Пожалуй, Виктор Альбертович, вы должны познакомить нас с господином Горбачом. Я думаю, что общение Игоря Строгова и Алексея Горбача выходило за рамки совместной выпивки и посещения бани.
      Брюнет задумался.
 

Петрухин:

       Наше знакомство с Алексеем Григорьевичем Горбачем состоялось под вечер. За это время я успел навести о нем справочки. Ничего интересного не обнаружил: тридцать семь лет. Питерский. Прописан вместе с женой и сыном в Пушкине. Один из двух учредителей ООО «Металл-АГ»… не судим… не привлекался. Имеет автомобиль «форд-скорпио» выпуска девяносто пятого года, на котором дважды нарушал ПДЦ. Вот и все. Разумеется, эта информация не отражала ни личность, ни образ жизни бизнесмена Горбача. Ни хрена она не отражала.
       Брюнет с Купцовым уехали в прокуратуру, а я остался в офисе. Я посетил кабинет покойного Тищенко. Его еще не отремонтировали, на стене и на полу остались следы картечи и не очень симпатичные бурые пятна. Брюнет сказал, что никто из сотрудников не хочет въезжать в этот кабинет… Впечатлительные, однако, сотруднички у господина Голубкова.
       Я сидел в кабинете, где завалили Нокаута, и пытался понять: что же здесь произошло? Кто стрелял первым — Строгов? Матвеев? Зачем потребовался второй выстрел? Ведь оба были сделаны в голову… если бы первый пришелся в грудь или в живот, то ничего странного во втором выстреле не было бы: добивали. Или сделали «контрольку». Но в Тищенко стреляли почти в упор. С расстояния в один-полтора метра. В голову. В прокуратуре Брюнету показывали фотографии, познакомили даже с заключением экспертизы… Никакой необходимости во втором выстреле не было. Но он прозвучал. Что же это означает?
       Я просидел в кабинете Тищенко почти час, но ничего не придумал. Вот если бы я был экстрасенс… О! Если бы я был экстрасенс! Я бы закрыл глаза и, как в голливудских фильмах про маньяков, сразу бы все просек и разоблачил.
       Но я не был экстрасенсом. Я запер кабинет с бурыми следами на стене и вернул ключ секретарше Леночке. Я даже потрепался с ней и рассказал, как раскрыл одно жу-у-уткое, ужасное убийство с помощью экстрасенса. Дурочка округляла свои, глазки и верила. Потом я вышел из офиса и покурил на набережной. Нева сверкала, и по ней бойко шел прогулочный теплоходик. Ветер доносил до меня отдельные слова экскурсовода. Но ним я догадался, что экскурсовод рассказывает туристам на теплоходе про «Кресты». Я тоже могу кое-что рассказать про «Кресты». Мой рассказ будет здорово отличаться от того, что знает про СИЗО 45/1 экскурсовод. Но я ничего не рассказал туристам. Теплоход прошел вверх, к Большеохтинскому мосту, а я стоял и думал: что же произошло в офисе «Магистрали» двадцать третьего апреля, когда туда пришли решительный парень с крепким хребтом и мягкотелый заместитель Брюнета?
       Решительный парень с крепким хребтом и укороченным помповым ружьем под полой длинного пальто… И мягкотелый интеллигент Игорь Строгов. Сладкая парочка.
       Решительный. С ружьем. И опытом какой-то войны.
       И — мягкотелый бизнесмен.
       Я стоял, курил, щурился на блестящую под майским солнцем Неву.
       Не знаю почему, но мне вспомнилась история про другого решительного парня. Дело было лет пять назад в ресторане гостиницы «Пулковская». Гуляла там одна серьезная компания. Я их почти всех знаю. А во главе стола сидел Паша Борщ — авторитет. Гуляли ребята хорошо, с размахом. Что-то они отмечали-обмывали, но что именно, я вспомнить не могу. Да и вообще я эту историю знаю с чужих слов. Агент мой мне ее рассказал. Он-то как раз в «Пуле» был в тот вечер… Так вот, братаны гуляли, а за одним из столиков сидел парень с подругой. И Паша Борщ на его подругу глаз положил. И предложил ей к своей крутой компании присоединиться. Но парнишка вдруг к британскому столу подошел и говорит Борщу: так, мол, и так, брат, девушка со мной, и, мол, ты ведешь себя некрасиво. Борщ ему: «Тебя, бычок, никто не спрашивает. Вали отсюда. У меня одни шнурки дороже стоят, чем твоя тачка…» Пальцы, короче, веером. Парнишка, ни слова не говоря, достал шило и ткнул Пашу в горло. Посреди ресторана! На глазах у полутора десятка братанов! Поднялся шухер. Парень под шумок вместе с подругой исчез, и никто из крутых не посмел его задержать!.. Борща увезли на «скорой», и, надо сразу сказать, ничего с ним не сделалось, остался живой.
       Только голос немного у него после ранения изменился. Ну вот, парнишка исчез, Борща увезли. А братаны немного очухались и давай орать: «Порвем! Зароем! В бочку с бетоном посадим!» Кстати сказать — могли бы. Но тут подошел к их столику Татарин и говорит: «Я этого парнишечку знаю. Он из Альметьевска. Характерный парень. И у него, братаны, не только шило, но и ППШ есть». Сказал Татарин такие слова, хлопнул коньяку и от британского стола отошел. А братаны за столом враз притихли, задумались… Чем та история кончилась? А ничем. Никто этого парня искать и ставить на ножи не стал. Хотя найти его труда не составляло. Но не стали. Потому что увидели: характерный парень. Крутой. С крепким хребтом… А ведь Паша Борщ не из слабаков был. Не чета Игорьку Строгову.
       Не знаю, почему я эту историю вспомнил. Не знаю. Но факт налицо — вспомнил.
       Потом из прокуратуры вернулись Купец с Брюнетом. Брюнет был очень довольный. И Ленька тоже… Что ж? Дело-то, в конце концов, мы красиво сработали. Для Брюнета оно как бы уже сдано в архив.
       А для нас с Ленькой нет. Нам нужно встретиться с Сашей Трубниковым-Матвеевым. Но сначала — с Горбачом.

* * *

      Алексей Горбач появился в офисе «Магистрали» под вечер. Персонал уже разошелся, уже ушла секретарша Леночка. Дважды в кабинет Брюнета заглядывал Игорь Строгов, но оба раза, увидев Купцова с Петрухиным, молча выходил. Потом и он ушел. Петрухин видел в окно, как мрачный Игорь Васильевич сел в свой БМВ и отвалил.
      В ожидании Горбача пили пиво, веселый Брюнет травил анекдоты и байки из своей жизни. Мужик он был с чувством юмора и получалось у него хорошо и к месту.
      Петрухин тоже задвинул пару баек, а потом к чему-то вспомнил и рассказал историю про ранение Паши Борща в «Пуле». Голубков кивнул, сказал:
      — Было такое дело. Я ведь тоже в тот вечер в «Пуле» был. Не в Борщевой компании, но был. Парнишку этого помню. Парнишка — точно — характерный. Это сразу видно. А ты почему, Дима, эту историю-то вспомнил? Их обоих — и Борща, и Татарина — давно уж и в живых нет…
      — Не знаю, — ответил Петрухин. — Вспомнил… пересеклось как-то в связи с Трубниковым-Матвеевым.
      Купцов, внимательно посмотрев на напарника, промолчал. Кажется, он хотел что-то спросить, но ничего не спросил.
      Без пяти восемь приехал Горбач. О его приходе доложил по селектору Черный — в тот день было его дежурство.
      — Пусть проходит, — ответил Голубков. — Ждем.
      Алексей Горбач оказался классическим отечественным бизнесменом средней руки. По крайней мере — внешне. Он вошел, с порога весело поприветствовал собравшихся, поставил свой «дипломат» у двери и подошел к Брюнету:
      — Ну, зачем звал, боярин? Пивком угостить?
      — Пивком? Угощу… Вот, кстати, познакомься… — Голубков представил Купцова и Петрухина, не называя их фамилий и не объяснив, с какой целью они здесь находятся. Все сказали: «Очень приятно». Потом Брюнет придвинул Горбачу бутылку пива.
      — Да я же за рулем, Виктор… какое пиво?
      — Нам больше достанется. Как жизнь, Алексей?
      — Все хоккей… а у тебя?
      Брюнет повертел высокий пивной бокал, оставляющий мокрый след на столешнице, и ответил:
      — Тоже все хоккей. Хотя еще вчера было совсем хулево. Прессовали меня менты. Харламыч в газетках статьи про меня тискал… не читал?
      — Как же. Читал. Крепко тебе подгадил Игорек. А сейчас что — разобрались?
      — Почти. Почти, Леша, разобрались. Вот ребята, — Брюнет кивнул в сторону партнеров, — помогли, вычислили убийцу.
      Горбач посмотрел на Петрухина с Купцовым, спросил:
      — И кто же этот шустрый дядя? Брюнет отхлебнул пива, подмигнул Горбачу и ответил:
      — Да ты его знаешь.
      — Да? А кто?
      — Саня Матвеев, — равнодушно, буднично сказал Брюнет. Горбач молчал две или три секунды. В кабинете было очень тихо.
      — А кто такой Саня Матвеев? — спросил Горбач.
      Брюнет посмотрел на Петрухина, на Купцова, на Горбача.
      — Да вспомни, Леша. Крутой такой мэн. Ты же ему звонил как-то.
      — Что-то я не врубаюсь… Что за Саша Матвеев? Он откуда?
      Брюнет встал, прошелся по кабинету, остановился за спиной у Горбача. Тишина в кабинете стала напряженной, нехорошей.
      — Леша, — негромко произнес Брюнет, и Горбач обернулся к нему, неловко выгибаясь. — Леша, ты меня знаешь?
      — Виктор, я не понимаю…
      — Точно! Не понимаешь! Но ничего, сейчас тебе объяснят, — произнес Голубков и, обращаясь к Купцову, добавил: — Леонид Николаич, прошу вас.
      Купцов улыбнулся, взял со стола папку с копиями «дела» и вытащил последнюю распечатку GSM.
      — Алексей Григорич, — сказал он, — я допускаю, что вы не в курсе относительно роли Александра Матвеева в убийстве Нокаута.
      — Да я не знаю никакого Матвеева!
      — Я допускаю, — повторил Купцов, — что вы не в курсе. Именно поэтому мы не передали пока вот эту бумажку, — он тряхнул в воздухе листом распечатки, — в прокуратуру… Но отрицать, чтобы звонили Александру Матвееву, бессмысленно.
      — Я не знаю никакого Александра Матвеева и никогда в жизни ему не звонил, — уверенно произнес Горбач.
      — Хорошо, — сказал Купцов. — Телефон номер 933-…-… принадлежит вам?
      — Мне. Показать телефон?
      — Не надо. Верю. Вы один им пользуетесь?
      — Да, один. У жены есть свой… да в чем дело?
      — Четырнадцатого апреля вы никому свой телефон не передавали?
      — Виктор, — сказал, повернувшись к Брюнету, Горбач, — я не понимаю…
      — Отвечай на вопросы Леонида Николаевича, — ответил Брюнет.
      — Четырнадцатого апреля, — повторил Купцов, — вы никому свой телефон не отдавали?
      — Я уже сказал: нет, не отдавал. Ни четырнадцатого, ни тринадцатого, ни пятнадцатого… Ни хера себе приколы!
      — Хорошо. Никому не отдавали. Тогда объясните, пожалуйста, почему вы отказываетесь от звонка на телефон номер… — …-…? Этот звонок сделан с вашей трубы четырнадцатого апреля в двадцать один час пятьдесят семь минут. Продолжительность разговора составила шестьдесят восемь секунд.
      Купцов положил на стол перед Горбачом распечатку. Три номера, принадлежащие Анжеликиным «миллионерам», были вычеркнуты. Номер горбачевской трубы обведен в рамку. Покосившись на Брюнета, Горбач взял в руки распечатку, внимательно изучил ее.
      — А что это за телефон? — спросил он у Купцова.
      — Этот телефон установлен по адресу Четвертая линия, дом…, квартира тридцать один. На четырнадцатое апреля там проживал Александр Матвеев. Возможно, он вам известен под другой фамилией?
      — Да не знаю я никакого Александра Матвеева!
      — Взгляните на этот рисунок, — сказал Купцов и положил на стол ксерокопию композиционного портрета Трубникова, подправленного рукой Льва Борисовича. — Не знаете?
      — Нет, не знаю, — произнес Горбач, мельком взглянув на изображение. В голосе его прозвучала некоторая нотка неуверенности.
      — Не знаете, но все же позвонили? — спросил Петрухин.
      — Да не звонил я никому!
      — Слушай, Леша, — начал было Брюнет, глядя на Горбача с прищуром, но Петрухин перебил:
      — Подожди, Виктор… Алексей, вот это, — Петрухин постучал пальцем по распечатке, — документ. Он неопровержимо свидетельствует, что звонок четырнадцатого числа был. Зачем отрицать очевидное? Глупо.
      — А что было четырнадцатого? — спросил Горбач.
      — Не знаю. Мы ждем, что вы нам расскажете.
      — Черт! — сказал Горбач. — Почти месяц прошел… я же не помню, что было четырнадцатого.
      — Была пятница, — подсказал Купцов. — Вечер. Почти десять вечера. Вы позвонили Матвееву, которого вы не знаете… по просьбе Игоря Строгова звонили?
      — Да не звонил я!
      Брюнет покачал головой, сказал зло:
      — Слушай, Леша. Мы ведь можем и по-другому начать разговаривать. Купцов миролюбиво заметил:
      — Он вспомнит. Он сейчас напряжется и вспомнит. Давайте, Алексей Григорич, вместе вспоминать. Это в ваших же интересах.
      — Четырнадцатое апреля, — произнес Горбач, — пятница… что же было четырнадцатого? Может, в ежедневник заглянуть?
      — Загляните.
      Горбач поднялся, дошел до двери и взял свой «дипломат». Вытащил ежедневник — толстую книжку в обложке из натуральной кожи. Потом вернулся к столу, положил ежедневник на стол. Со стола на него строго смотрел «Трубников».
      — Четырнадцатое апреля… четырнадцатое… ни хера не помню, — бормотал Горбач, листая страницы. — Ага, вот. Нашел.
      Петрухин и Купцов с двух сторон склонились к раскрытой книжке. На странице было несколько записей и карикатурное изображение свиньи. Записи на странице соответствовали записям любого делового человека: «9:30 — мэрия. Копия устава!»; «12:00 — Митюков. Контр. На пост…»; «Алка. Мясо не покупать».
      — Расшифруйте, пожалуйста, ваши записи. Лучше всего начнем с нижней: «Алка. Мясо не покупать», — сказал Купцов. — Что означает «Алка. Мясо не покупать»?
      — Вспомнил, — сказал Горбач. — Вспомнил. Мы же вечером на даче у Алки оттягивались. Днем она мне позвонила и сказала, чтобы я мясо для шашлыков не брал. У нее будет какое-то особенное.
      — Значит, вечером вы были на даче у Алки?
      — Да, у Алки. На даче.
      — А кто такая Алка? Где дача?
      — Алка? — переспросил Горбач. — Да Алка… это так.
      — А все же?
      — Алка — секс-машина. Ничего серьезного. Дача в районе Сестрорецка. Ну, собрались там оттянуться немного. Бухнуть, шашлыков поесть и прочее. Вы же понимаете…
      — А кто еще был? Строгов был? Нокаут был?
      — Нокаут? Нокаут — нет… на хер он нужен? А Игорь был.
      — Именно там, на даче у Алки, Игорь попросил вас позвонить Саше? — спросил Купцов. — Так дело было?
      — Не просил он меня никому звонить, — раздраженно ответил Горбач.
      — Вы хорошо помните? Много выпили в тот вечер?
      — Выпили… — произнес Горбач и вдруг замер. Он замер и удивленно посмотрел на Купцова. — Стойте! Стойте, он же у меня телефон брал!
      — Строгов?
      — Строгов.
      — А зачем он брал у вас телефон? У него есть свой.
      Горбач потряс головой, ответил:
      — Все вспомнил. У Игоря телефон отключили. Наболтал он с кем-то на весь лимит, телефон и отключили. Он попросил у меня, мол, дай, Леша, звякнуть… Жалко, что ли? Звони.
      Брюнет коротко и зло матюгнулся. Петрухин сделал глоток пива, а Купцов молча убрал в пластиковую папочку распечатку и фоторобот Трубникова. За мутноватым пластиком папки лицо решительного парня расплылось, потеряло резкость очертаний… Очередной след, который теоретически мог бы привести к Матвееву, оказался ложным. А других не было.

* * *

      Горбач пережил несколько неприятных минут, но уехал в добром расположении духа. Брюнет напоследок сказал ему:
      — Ладно, Леха, извини. Накладочка вышла.
      — Бывает, — согласился Горбач.
      Он отдавал себе отчет, что на самом-то деле очень легко отделался. Если бы он выпил в тот апрельский вечер побольше и не смог вспомнить, что дал телефон Строгову… Разумеется, его не стали бы потчевать паяльником в задний проход, но из числа деловых партнеров Брюнета он бы однозначно вылетел.
      — Бывает, — согласился Горбач.
      — Ну вот и разобрались, — сказал Купцов. — А ведь вы, Алексей Григорич, поначалу уверяли, что никому не давали свой телефон.
      Горбач покивал головой.
      — Вы, пожалуйста, о нашем разговоре никому не рассказывайте, — сказал Петрухин. Горбач снова кивнул. — Но потом к нему все равно придется вернуться.
      — Я все рассказал.
      — Мы нисколько не сомневаемся. Но потом, позже, могут сложиться такие обстоятельства, что вам придется рассказать, как было дело, на очной ставке со Строговым.
      — Это обязательно? Брюнет твердо сказал:
      — Да, Леша. Это — обязательно.

* * *

      Когда дверь кабинета закрылась за Горбачем, некоторое время все молчали… Было ощущение потери. Или не было никакого ощущения потери. Брюнет взял в руки папку и посмотрел сквозь пластик в лицо Трубникова. Положил папку обратно.
      — Ну что я могу вам сказать, мужики?.. Спасибо. Заклевали бы меня без вас, — сказал Брюнет.
      — Тебя заклюешь, — бросил Петрухин.
      — Э-э, Борисыч… ты не понимаешь, сколько мне крови попортили. Я иногда сам думаю: а на хер мне все это надо?
      — Бросай, — ответил Петрухин, наливая пива.
      — Э-э, Борисыч… не понимаешь. Не могу бросить. Это такое дело… Как баба, если влюбился. Извините за лирику. — Брюнет замолчал, побарабанил пальцами по столу. — В общем, спасибо. Выручили. Давайте прикинем: что я вам должен?
      — Завтра, — сказал Купцов. — Завтра прикинем, ежели вы не возражаете.
      — Ну… завтра так завтра, — согласился Голубков.

* * *

      Вечером Купцову позвонил следователь Гена и сообщил, что Александр Сергеевич Матвеев в период с двадцать девятого февраля по десятое мая железнодорожных или авиабилетов не приобретал.
 

Купцов:

       Я повез Димку домой. Пока ехали, он пил пиво и насвистывал. Меня эта его манера свистеть, да еще фальшиво, раздражала. Но я помалкивал. Понимал, что причина моего раздражения не в музыкальных данных Дмитрия Борисыча Петрухина… Причина в том, что мы все-таки зашли в тупик. Обычная для нашего ремесла ситуация. Это только в кино сыщики всегда находят правильное решение и в финальных кадрах на запястьях преступника защелкиваются наручники. В жизни все по-другому. Ты кубатуришь, кубатуришь, кубатуришь варианты… а потом оказывается, что все не так. И дело приходится «приостанавливать в связи с неустановлением лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого».
       А бывает, что преступник найден, схвачен, отху…чен, как говаривал один из моих наставников. Но… встает вопрос доказывания. Бывает так, что всем — и следаку, и прокурору и судье, если дело дошло до суда, всем ясно: это — преступник. Нет никаких сомнений. Но нет и веских доказательств. А всякое сомнение закон обязывает трактовать в пользу подозреваемого-обвиняемого. И негодяй — вор, насильник, убийца — остается на свободе. Нередкая для нашего ремесла ситуация. Когда я только начинал работать, каждый такой случай я воспринимал как некое личное поражение… потом привык. Стал ли я циничней? Пожалуй. Но все-таки я думаю, что я стал умнее. Можно даже сказать: мудрее… О, какой мудрый я стал! Моя мудрость достигла таких высот, что я бросил следственную работу и начал философски смотреть на жизнь… Во всяком случае, я научился терпеливо переносить свист товарища Петрухина, чтоб он на какой-нибудь выбоине язык прикусил, соловей хренов!
       …В общем, дело зашло в тупик. Благодаря великой своей мудрости я это понимал. И Димка — чтоб ему пивом захлебнуться! — тоже это понимал. Брюнету по большому счету наплевать. Он получил то, что хотел: отмазался перед прокуратурой и получил доказательства, что друг детства Игорек Строгов темнил и до сих пор продолжает темнить. Завтра мы ткнем Игорька мордой в дерьмо, предъявим ему звоночек с Горбачевой трубы. Попробуем еще раз поколоть на Матвеева, но почти наверняка он не расколется, потому что Саши Матвеева Игорек боится больше, чем Брюнета или крутых оперов-убойщиков вкупе с прокурорами. Потом Брюнет отмусолит нам купюры и…
       — Он стрелял в труп, — сказал вдруг Димка.
       Я только кивнул: конечно, в труп.
       — А для чего человек стреляет в труп? — спросил Димка.
       — Брось, Дима… ситуация-то понятная: заставил его Матвеев. Сунул в руки ствол и сказал: стреляй, Игорь. Не хотелось Игорьку стрелять. Ох, как не хотелось. Но он был в шоке. Он был сломлен. Еще бы… Строгов шел на стрелку с простой мыслью: попугать, поставить Нокаута на место. Но вдруг — выстрел. Труп. Мозги на стене. И — Саша сует ему ствол: стреляй! Игорек ружьецо отпихивает, головенкой мотает: нет, нет!.. Не хочу, не буду! Но хлипковат он спорить с Сашей. А потом Сашенька предъявил ему счет… на какую уж сумму — не знаю, но думаю, что на весьма немалую.
       — Давно ты допер до этого? — спросил Димка.
       — Давно — недавно… какая разница? Строгов боится. Панически боится. И никогда никому не расскажет, как было дело. По крайней мере, до тех пор, пока Саша Матвеев на свободе.
       — Светлая у тебя все-таки голова, Леонид Николаич, — похвалил меня Димка, и, скажу честно, это было приятно. Похвала профессионала дорогого стоит. — Светлая у тебя все-таки голова. А я эту схему построил, только когда вспомнил про случай в «Пуле».
       — Какая разница, Димон? Это всего лишь наша с тобой версия, которую мы пока не можем ни подтвердить, ни опровергнуть. Вот если бы взять Матвеева… тогда, может быть, на очняках и раскрутили бы обоих орлов. Но навряд ли.
       — У тебя есть длинное черное пальто? — спросил вдруг Димон.
       — Зачем тебе?
       — Если мы не можем сейчас выйти на Матвеева, то можем создать иллюзию, что мы на него вышли. Был у меня такой случай. Убили два подонка мужика. Тот, понимаешь, из Молдавии приехал полюбоваться Северной Венецией. Убили, ограбили. Взяли куртку хорошую, часы золотые, деньги, видеокамеру… Вычислили мы орлов, взяли. Но вообще-то дело дохлое: оба в несознанке, улик никаких и, судя по всему, придется обоих отпускать. Тогда я связался с Молдавией, попросил самое точное описание его вещей: часов, куртки, бумажника, марку камеры. Потом все это добро, вернее — похожее, по знакомым собирал. И сунул голубчикам свои «вещдоки» в морду: вот, ребятки, вещи убитого молдаванина. И ведь раскололись! Тут, главное, темп допроса держать. Давить со страшной силой.
       — Спасибо, что растолковал, — ответил я. Димка засмеялся.
       — Ну так что насчет пальто? У нас уже есть кроссовки, резинка жевательная. Добавим к этому пару ружейных патронов и пальтецо. Вот, Игорек, взяли мы твоего Сашу. Сейчас ему на хате уже ломают пальцы. И он уже дает показания на тебя. Сломается Игорек, заговорит. Глядишь, и телефончик Сашин вспомнит. Должен же быть у них какой-то канал связи.
       Идея была вполне реальная. Если крепко прижать Строгова с липовыми «вещдоками» и вдвоем прессовать его, все время намекая на бандитов — дружков Нокаута, которые уже ищут Матвеева… он может расколоться. На закаленного блатаря такие штуки не особо действуют. «Очную ставку давай, начальник», — скажет блатной и ухмыльнется. А вот «интеллигент» Игорь Строгов может расколоться. Идея хоть и не была шедевром оперативно-следственной работы, но мне понравилась. Я так Димке и сказал. Но он вдруг сам же от нее и отказался.
       — Стоп, — говорит Димон. — Идейка, конечно, рабочая, но мы оставим ее на самый крайний случай. Я вот что подумал, Леня. Сумму, наверное, Саша Матвеев зарядил Игорьку неслабую?
       — Да уж наверно.
       — И я думаю, что навряд ли Игорь расплатился.
       — Почему?
       — Деловой человек, Леня, не будет держать несколько десятков тысяч баксов в чулке. Пять, десять тысяч — возможно, допускаю. Но остальные бабки вложены в дело. Их еще нужно достать. Занять, взять кредит, продать что-то и так далее. За час такие вещи не делаются, а у Игоря времени не было. Двадцать третьего Саша завалил Нокаута, и они сразу разбежались. В тот день, скорее всего, не встретились. А двадцать четвертого Строгов был уже в нежных руках наших коллег. И был в этих руках десять суток. То есть опять же никак не мог заплатить. А Трубников все это время где-то отсиживался, ждал денег. Без денег он никуда не сорвется. Не для того он человека погубил… Потом, по истечении десяти суток, наш лепший кореш Строгов выходит. Вот здесь-то и начинаются выплаты! И я не убежден, что они все сделаны. Значит, они должны контактировать. Если не адрес, то номер телефона или, допустим, пейджера Саши Строгов должен знать.
       — Может и не знать, — ответил я. — Может быть, Саша сам выходит на связь.
       — А что мы будем гадать? — возразил Димка. — Давай-ка завтра пощупаем записную книжку товарища Строгова. Может, и найдем какой интересный телефончик.
       На этом мы с Димоном и порешили. Он ушел, а я поехал домой. Я ехал и думал: что за черт? Почему же так устроена наша правоохранительная система, что лучшие кадры… Нескромно. Знаю, что нескромно… Плевать! Убийцу Матвеева вычислили мы вдвоем, а не официальная служба. Почему система устроена так, что лучшие кадры из системы уходят? Замордованные кто нищенской зарплатой, кто бюрократической дурью — уходят. Добро, когда уходят в шарашки, на шабашки. Но ведь уходят, случается, в криминал… А сколько настоящих ментов уже спилось? А какие потери понесла питерская милиция за те годы, когда ей руководил один генерал из внутренней службы? Генерал все грозил разобраться с «тамбовскими», но «тамбовские» как были — так и есть, а оперов и следаков в те годы много уволилось. Я ехал и думал, сколько пользы мы могли бы принести системе, но оказались ей не нужны… Мысли были обычные, неновые. Передуманные и переговоренные в ментовских компаниях сто раз. И уже, казалось мне, все давно отболело. Но стоило мне разок прикоснуться к прежнему моему ремеслу — и вот заболело опять. Именно поэтому мы с Петрухой не можем поставить точку на незавершенном деле. Не можем, не хотим просто получить честно заработанные деньги, а потом пойти пить водку со спокойной душой.
       Матвеев-Трубников в Питере. И я не успокоюсь, пока не защелкну на нем наручники. Может быть, это сделаем не мы, а действующие сотрудники… это не принципиально. Но для меня очень важно, чтобы это произошло.
       Мысли потекли в привычном направлении, и я стал прикидывать: а правильно ли мы идем? Версия, которую мы с Димкой построив или независимо друг от друга, была изящна, проста и логична. Но все же была совершенно умозрительна. Базировалась на опыте и на интуиции. Я был на девяносто девять процентов уверен, что прав, что все именно так и было… но не имел ни одного доказательства.
       Я вспомнил случай, как в начале девяностых братаны развели одного барыгу — директора крупного универсама и нескольких торговых точек поменьше. Во время одной стрелки, когда терли пустяковый рабочий вопрос, на глазах барыги «вспыхнул скандал», и один из братков, глазом не моргнув, «застрелил» другого. Все выглядело натурально: выстрел, кровь, труп. Директор был ошеломлен. Его в буквальном смысле трясло. После этого «зверского убийства» он был полностью в руках братков.
       В случае со Строговым мы, видимо, имеем вариант этой истории. Да что там «видимо»? Я в этом уверен. Я только не знаю, планировал Трубников это загодя или его «озарило» и он принял решение в последний момент.
       Я мысленно прошелся по всей схеме и не нашел в ней откровенных глупостей или натяжек. Завтра, подумал я. Завтра все решится.
 

Петрухин:

       Ленька меня частенько удивлял. В очередной раз удивил сегодня. То, что произошло в офисе «Магистрали» двадцать третьего апреля, с самого начала не укладывалось в привычные схемы. Это настораживало. Интуиция подсказывала: что-то здесь не так. И версия «провокационного» убийства лежала, в общем-то, на поверхности. Но все же пришел я к ней не сразу. Мне понадобилось сопоставить «виртуальный психопортрет Матвеева», его образ жизни (о котором я еще и сейчас почти ничего не знаю, а только ДОГАДЫВАЮСЬ) и нелогичный «дублет» в «Магистрали».
       А Ленька все это просек раньше меня. Голова у него варит что надо, в напарнике я не ошибся. Сыщик — это все-таки совершенно особая профессия. Стать путевым сыскарем можно только тогда, когда ты болеешь душой за дело. И тогда уже ты «кубатуришь», как Ленька скажет, помимо своей воли. Ты едешь замотанный с работы, почти валишься с ног, но все равно кубатуришь в голове варианты… А потом жена говорит тебе, что ты сволочь и эгоист… А товарищ полковник Мудашев говорит тебе, что все начинается с элементарной неряшливости в делах, а заканчивается выстрелом в товарища… А жена ослепшего Костыля говорит, что ты козел.
       И ведь, наверное, они в чем-то правы. Все правы. Костылева жена уж точно права.
       Ленька высадил меня у подъезда и укатил на своей «антилопе». Мы с ним очень разные: он — педант. С каждой бумажки снимает копию и складывает в папочку… Товарищу Мудашеву придраться было бы не к чему.
       Впрочем, товарищи Мудашевы всегда находят, к чему придраться. Ленька уехал, а я пошел домой. Хотелось выпить, но я пить не стал.
       Завтра мы будем колоть Строгова.

* * *

      Игорь Васильевич Строгов приехал на работу ровно в девять. В принципе, он мог бы приехать позже, потому что загружен был в последнее время слабо. Брюнет бывшему другу детства больше не доверял, к новым сделкам не допускал, и Строгов вел только те темы, которые обязательно требовали его личного участия. Да и они потихоньку передавались другим сотрудникам. Работа Игоря Строгова в «Магистрали» определенно подходила к завершению. Он все еще занимал свой шикарный кабинет дверь в дверь с Брюнетом. Его все так же уважительно называли по имени-отчеству, но всем было ясно: Строгову в «Магистрали» не работать. Это было чертовски обидно и несправедливо. Именно он, Строгов, стоял у истоков дела. И сделал не меньше, а может быть, и больше, чем Брюнет. И Брюнет должен это понимать. Понимать, не подталкивать друга детства в пропасть, а напротив — помочь… Да, сорвались две сделки. Да, в прессе появились заказные статьи. Да, финансовые документы попали под контроль УБЭП. Но все поправимо! Можно заказать встречные статьи в газетах. Можно провести дополнительные переговоры с партнерами, можно «договориться» с УБЭП, в конце концов.
      …Только с Брюнетом нельзя договориться. Вместо того чтобы нормально, по-мужски перетолковать за бутылкой коньяку, Витя нанял двух каких-то ментов. И эти два отморозка роют теперь под него, Игоря Строгова. Нарыть они ничего не смогут. НИ-ЧЕ-ГО. Но чтобы оправдать свой гонорар, представят «отчет о проделанной работе», где обольют Игоря грязью. Доказать ничего не могут, так поставят все под сомнение, подберут хитрые ментовские формулировочки.
      Игорь Васильевич понимал, что дело дрянь. Совсем дрянь. Брюнет выпрет его из фирмы, поставит на бабки в возмещение ущерба. А он уже и так попал… крепко попал. И все рушится. Рушится на глазах, и ничего нельзя сделать.
      Игорь Строгов нервничал, не мог заснуть без таблетки снотворного и бокала коньяку. Утром вставал тяжело. Разбитый, мрачный. Радовало одно — спал без кошмаров. В «Крестах» ему каждую ночь снился сон: мертвый Лешка Тищенко на полу, с развороченной головой… Саша с ружьем в руках. Во сне он кричал и просыпался как от толчка… как от толчка отдачи той помповухи.
      Игорь Васильевич приехал ровно в девять, поставил свой БМВ на стоянку и прошел в офис. В приемной — а приемная у них с Брюнетом была одна, общая… и секретарша Леночка была общая, что всегда вызывало шуточки со стороны знакомых, — в приемной сидели ЭТИ. Двое.
      Эти двое поздоровались со Строговым. И посмотрели на него. Внимательно так посмотрели… На душе стало еще более пакостно.

* * *

      Брюнет на службу опоздал. Впрочем, хозяин опоздать не может. Он — хозяин, и этим все сказано. Виктор Альбертович вошел в приемную в десять минут десятого, бросил на ходу: «В пробку попали». Но наверняка соврал: его джип с сиреной, маячком и «мэриевскими» номерами довольно легко преодолевал пробки.
      — Извините, мужики, — сказал Брюнет Петрухину и Купцову уже в кабинете. — Если я правильно понял, у вас появилась какая-то идея?
      — Возможно, — ответил Петрухин. — Я не уверен, что она плодотворная и уж тем более дебютная, но есть одна идейка… ты пальто и патроны привез?
      — Да, в машине. Сейчас охранник принесет.
      — Можно не спешить, — сказал Петрухин. — Вполне вероятно, что реквизит и не понадобится. Пока нам бы хотелось посмотреть записную книжку господина Строгова.
      Брюнет пожал плечами:
      — Нет ничего проще. Сейчас прикажу — в зубах принесет.
      — Нет, — быстро сказал Купцов, — не так. Нам нужно провести проверочку по-тихому. Требуется, чтобы вы вызвали к себе Игоря и гарантированно продержали его минут тридцать.
      — И опять-таки нет ничего проще. Через пятнадцать минут у нас начнется совещание. Продлится оно никак не меньше тридцати минут. А нужно будет — растяну на час.
      — Замечательно. Кроме этого, нужно, чтобы вы убрали на это же время вашу очаровательную Леночку из приемной.
      — Говно вопрос, мужики, — усмехнулся Брюнет. Он нажал кнопку селектора, бросил: — Лена, три кофе.
      Спустя полторы минуты в кабинете появились ноги, улыбка на смазливой мордашке и поднос с тремя чашечками кофе. Кофе распространял благородный аромат. Даже не гурман сказал бы, что кофе хорош. А Брюнет был гурманом. Еще с поры фарцовки он разбирался в качественных напитках и запросто отличал по запаху сорта виски, а на вкус греческие оливки от испанских… Кофе был несомненно хорош.
      — Что за бурду ты нам принесла? — недовольно сказал Голубков в спину секретарше. Лена остановилась в дверях, удивленно обернулась:
      — Виктор Альбертович, но это же…
      — Это бурда. Это пойло из вокзального буфета.
      — Да нет же, Виктор Альбертыч, это…
      — А я сказал: пойло для бомжей. Такое говно ты можешь подавать своему бойфренду. А ко мне приходят солидные, приличные люди… тебе надоело у меня работать, золотце?
      — Я…
      — Я спрашиваю, тебе надоело? Ты хочешь, чтобы я перевел тебя в палатку на рынок? — с напором говорил Брюнет. Лицо секретарши (английский, знание ПК, отпуск в Анталии, мечта об удачном замужестве, шейпинг, белье из магазина «Синьора») потихоньку наливалось краской. — Бегом в «Европу». Найдешь Лелика или Зураба. Пачку «Saeco». Скажешь: для меня. Поняла?
      — Поняла, Виктор Альбертович, — ответила, глядя в пол, Лена. Партнерам было стыдно и неловко. Именно они стали невольными инициаторами этой безобразной сцены. Лена вышла. Брюнет сделал глоток кофе, улыбнулся и сказал:
      — Говно вопрос, господа сыщики. Сейчас я вызову Игорька. И можете работать. Как минимум сорок минут у вас есть.

* * *

      Обыск — процедура довольно утомительная. В кабинете Строгова (площадь около двадцати квадратных метров) стояли стол, диван, журнальный столик и два кресла в углу, большой трехстворчатый шкаф-купе, наполовину набитый бумагами. Также имелся сейф, а на столе светился экран компьютера. Эти два последних хранилища информации были вообще недоступны. Провести качественный обыск за полчаса в кабинете было абсолютно нереально. Тут либо повезет, либо нет.
      Партнерам повезло. Они сразу увидели на столе раскрытый «дипломат» и лежащую в нем записную книжку. Записная книжка делового человека по толщине и формату зачастую отличается от книжечки карманной. Потому и носят ее, как правило, в «дипломате». Купцов сразу взялся за книжку, Петрухин сел листать перекидной календарь на столе. Он открыл его на странице «29 февраля» и двинулся «к двадцать третьему апреля». Записей и пометок, часто сокращенных, было довольно много. Довольно часто встречались номера телефонов или две буквы «тр.» — видимо, сокращение от слова «труба», «трубы». Все, что так или иначе вызывало сомнение, Петрухин быстро переписывал на лист бумаги. Некоторые записи были совершенно неразборчивы. Аналогичную работу Купцов проводил с записной книжкой. В первую очередь его интересовали телефоны, помеченные инициалами. А среди инициалов — те, которые включали буквы «А», «С», «М» или «Т». Довольно быстро он обнаружил номер, принадлежащий «Саше Т.». Но это был номер телефона из коммунальной квартиры, где «Саша Т.» больше не живет…
      Партнеры работали быстро, но время все равно бежало еще быстрей. В приемной их страховал охранник Брюнета, посаженный вместо Леночки… После изучения записной книжки и настольного календаря пришел черед ящиков письменного стола. Их просмотрели бегло, формально: в ящиках уже пошуровали сотрудники милиции и рассчитывать на что-то интересное не приходилось… Так оно и вышло.
      Время бежало, а незаконный обыск пока не дал никаких ощутимых результатов. Листок бумажки с координатами «Саши Т.» (если он вообще существует) мог быть спрятан в одной из папок внутри шкафа. Он мог лежать где-нибудь за плинтусом, быть записан вразбивку, по одной цифирке на разных страницах календаря. Он мог лежать под ковриком БМВ. Или храниться дома у Строгова. Или на той квартире, что он купил для встреч с любовницей. Он мог быть в памяти компьютера. Или в памяти самого Строгова. Или… есть еще тысяча мест, где можно разместить несколько цифр телефонного номера.
      Петрухин с кислым видом задвинул створку шкафа и откатил в сторону другую. Внутри висел на плечиках плащ Игоря Васильевича. Неожиданно в кармане Петрухина зазвонил телефон. Дмитрий быстро вытащило его, поднес его к уху:
      — Але.
      — Наталья Николаевна, — сказал голос Брюнета. — Прошу прощения, что опоздал, но у меня совещание подзатянулось. Однако минут через пять закончим.
      — Спасибо, Варвара Пантелеевна, — буркнул Петрухин. — Понял тебя.
      Он убрал телефон в карман, бросил Купцову:
      — Брюнет. У нас осталось четыре минуты.
      В наружных карманах строговского плаща обнаружились ключи от машины с брелоком сигнализации, носовой платок, немного мелочи — российской и финской. Во внутренних нашлась пластмассовая расческа со следами перхоти, пластиковая гильзочка с таблетками и… две таксофонные карты. Одна нераспечатанная, в полиэтилене. Купцов повертел их в руках и собрался было положить обратно, но Петрухин весело оскалился и сказал:
      — Э-э, нет, Леня. Постой. Дай-ка их сюда.
      — Зачем? — спросил Купцов. А потом вдруг тоже улыбнулся и произнес:
      — Ты хочешь сказать, что…
      — Я хочу сказать: зачем человеку, у которого двадцать четыре часа в сутки под рукой сотовый телефон, таксофонная карта? А, Ленчик, голова светлая?
      Купцов засмеялся и ткнул партнера в бок. Потом они переписали номера таксофонных карт и вернули их на место — в компанию расчески и таблеток.
      Когда закончилось совещание у Голубкова и Строгов в стайке нескольких сотрудников вышел из кабинета, партнеры сидели в приемной и мирно беседовали с охранником. Спустя еще две минуты появилась Лена, привезла «хороший» кофе вместо «плохого».

* * *

      А зачем, действительно, человеку, имеющему сотовый телефон, таксофонная карта?.. Нелогично как-то. Сотовая связь не особенно дешева, но, безусловно, удобна. На связи владелец аппарата находится всегда: дома, на даче, в автомобиле, на рыбалке, даже в туалете. Ему нет никакой нужды суетиться с картой и искать телефон-автомат. Он вынимает из кармана или из сумочки или снимает с брючного ремня изящную и почти невесомую игрушку и небрежно тыкает пальцем в клавиатуру. Телефон негромко мурлычет, нежно светится дисплеем, и счастливый обладатель сотовой связи — в эфире.
      Игорь Строгов купил таксофонную карту. Даже две. В отличие от подавляющего большинства малоимущих граждан, которым сотовый аппарат не по карману, он давно уже привык к этой простой, удобной и надежной игрушке. (Эй, господа операторы сотовой связи! Зашлите денежку — рекламу, блин, вам за просто так делаем.) Строгов сжился с телефоном, относился к нему как рабочему инструменту… и все же купил таксофонную карту… Зачем? Почему?
      Затем и потому, что Игорь Васильевич считал, что звонки из уличных телефонов «анонимны», отследить их невозможно. И заблуждался. В те времена, когда таксофоны питались двушками, все именно так и было. Безликая стертая монетка опускалась в прорезь железной коробки, исчезала в ее недрах и надежно сохраняла тайну разговора. Давно нет двушек и примитивных автоматов с диском и черной эбонитовой трубкой. На смену им пришли таксофоны со сложной электронной начинкой и таксофонные карты. Вот в картах-то вся загвоздка. На рабочей стороне карты есть индивидуальный номер и золотистый загадочный иероглиф — электронный чип. Подобно отпечатку пальца, он оставляет свой след в потрохах аппарата и в компьютере телефонной компании. Разумеется, компьютер «не знает» содержания разговора. Но он отлично «знает», с какого конкретно таксофона был сделан звонок, в какой день и время это произошло, сколько продолжалась беседа. И — самое главное — он знает, куда, на какой номер звонили с данной, конкретной карты.
      Вот в чем секрет маленького желтого чипа, похожего то ли на иероглиф, то ли на жука.
      Итак, партнеры искали в кабинете Строгова одно, а нашли нечто другое. И это «нечто» сильно их обрадовало. Разумеется, они снова поехали на Захарьевскую, к старому приятелю Купцова по следственной работе.
      — Сопьюсь я с вами, детективу частные, — вздохнул Гена и напечатал запрос в компанию «Петербургские таксофоны».
      Черное пальто Брюнета и пара охотничьих патронов остались лежать на заднем сиденье его «мерса».

* * *

      Самое неприятное в оперативно-следственной работе — ожидание. Ждать приходится много и часто. И не обязательно в засадах. Засада, она и есть засада. Тут вам и «романтика», и адреналинчик в кровушке бродит. А самая настоящая «засада» — это ожидание результатов экспертиз, каких-то справок или ответов на запросы. Адреналина никакого, но кровь попортит. А дело в это время стоит.
      Партнеры ожидали ответа из «Петербургских таксофонов» сутки. Томительно долго ожидали. Ответ должен бы принести им номер телефона Трубникова.
      Любое ожидание когда-нибудь кончается. Прошли сутки, Гена позвонил, сказал:
      — Приезжайте, забирайте вашу распечатку.
      — Сейчас подскочу, — ответил Купцов. — Но ты мне скажи, Гена, сколько там зафиксировано номеров телефонов? Один? Два?
      — Ни одного, — ответил похмельный Гена.

* * *

      — Ни одного, — сказал Гена, и Купцов скупо матюгнулся.
      — Он что же, — спросил Купцов после паузы, — ни разу не воспользовался картой?
      — Почему? Пользовался он картой… раз, два… пять раз пользовался.
      — Ну! Так куда он звонил?
      — Он, Ленечка, звонил на пейджер.
      Купцов снова матюгнулся. На этот раз длинно.
      — Непруха, она и есть непруха, — добавил он, положив на рычаг трубку. — Видимо, придется колоть Игорька на пальтецо.
      Гена тяжело шлепнулся на заднее сиденье «антилопы». Дружеское общение с «Абсолютом» оставило ярко выраженные следы на его лице — мешки под глазами и красноватые прожилки на белках глаз. Петрухин предлагал Купцову не спаивать мужика, а расплатиться баксами из оперативного фонда. Но Купцов возразил, что, мол, деньги Гене брать в падлу… Водка — другое дело. Водка — она как бы не взятка. Водку взять можно. Это просто благодарность за услугу. Сувенир. Презент. Борзые щенки. Теперь Гена откровенно маялся «борзыми щенками».
      — Вот вам бумаженция, — сказал он, протягивая Купцову сложенный вчетверо лист бумаги.
      — Ты что же, — спросил Купцов, — в одиночку литр «Абсолюта» приговорил?
      — Нет. Грамм триста еще осталось.
      — Тоже не слабо, — механически произнес Купцов и развернул лист распечатки. Строгов передавал свои сообщения через довольно известную в Питере пейджинговую компанию с упрощенным номером «033». — Ноль тридцать три, — читал Купцов, — ноль тридцать три… ноль… А это что?
      — Что? — спросил Гена.
      — Что? — спросил, скосив глаза в бумагу, Петрухин.
      — Что за черт! — сказал Купцов. — Ноль тридцать три… двадцать сто шестьдесят семь. Что это такое?
      — Что-что? — ответил Гена. — Номер пейджера, конечно.
      — А почему он набрал номер пейджера? Петрухин взял в руки бумагу, покачал головой.
      — Любопытно, — сказал он. — Видимо, Игорек сильно нервничал и механически набрал не только «003», но и номер абонента… бывает.
      — А ты, — обратился Купцов к следователю, — что ж сразу-то не сказал? Смотрел же распечатку-то.
      — Да я чего-то не разглядел, — растерянно ответил Гена.
      — Бывает, — повторил Петрухин. — После семисот капель «Абсолюта» можно и свое мурлыкало в зеркале не увидеть.
 

Петрухин:

       Когда мы выудили номер пейджера, стало ясно: никуда «Саша Т.» не денется. Номер пейджера — это не телефон и не адрес. Но уже все стало ясно: никуда он не денется. Я так и сказал. А Ленька ударил ладонями по рулю и сказал:
       — «Так после долгих месяцев я нашел. Ибо ничто не пропадает бесследно, ничто и никогда. Всегда есть ключ, оплаченный чек, пятно от губной помады, след на клумбе, презерватив на дорожке парка, ноющая боль в старой ране, первый детский башмачок, оставленный на память, негритянская примесь в крови.
       И все времена — одно время, и все умершие не жили до тех пор, пока мы не дали им жизнь, вспомнив о них, и глаза их из сумрака взывают к нам».
       Он очень странно это сказал. И я спросил:
       — Что это такое ты завинтил?
       — Это не я, — ответил он. — Это «завинтил» один парень из романа Уоррена «Вся королевская рать».
       — Херню он порет, этот парень, — сказал Гена. — «Ничто не пропадает бесследно». Еще и как пропадает. Хрен концы найдешь.
       А Ленька только рассмеялся… Нет, положительно он меня иногда здорово удивляет… «и глаза их из сумрака взывают к нам».

* * *

      Ошибка Игоря Строгова изрядно облегчила работу. И вообще непруха как-то вдруг, разом, обернулась прухой. Такое в сыске тоже бывает. Нечасто, но бывает…
      Когда Гена, пожав мужикам на прощание руку, ушел, Петрухин вдруг сообразил:
      — Надо его догнать. Надо же запрос в пейджинговую фирму писать.
      — Не надо, — ответил Купцов.
      — Это почему?
      — Потому что там службу безопасности возглавляет брат моей бывшей жены. Подполковник комитетский. Золотой мужик. Сейчас поедем к нему и все сделаем без всяких запросов.
      Спустя сорок минут партнеры сидели в офисе пейджинговой компании, в кабинете начальника СБ. Бывший комитетский подполковник, энергичный и моложавый, в обязательном галстуке, угощал их кофейком и расспрашивал Купцова о жизни.
      — Ну, а с сестрицей моей ненаглядной когда последний раз говорил? — спросил подполковник.
      — Когда алименты привозил, — нехотя ответил Купцов.
      — Понятно… и как?
      — Ты же знаешь. Через губу и свысока.
      — Плюнь на нее. Она всегда была стервой изрядной. Ох, как я ее в детстве лупил! Но видно — мало.
      Купцов промолчал. Подполковник понял, что этот разговор ему неприятен, и сменил тему:
      — Ну ладно. Ко мне-то как тебя занесло?
      — Дело есть, Паша.
      Подполковник рассмеялся. Он сразу понял, что зятек приехал не просто так, а по какому-то делу.
      — Слушаю.
      Купцов положил на стол распечатку:
      — Абонент двадцать сто шестьдесят семь. Нужно получить тексты, сообщений.
      — Только этих пяти? — спросил, просмотрев распечатку, начальник СБ.
      — Нет, — ответил Петрухин. — Всех, которые когда-либо поступали на этот номер.
      — У-у, родные мои. А если их там тыща штук?
      — Значит, Паша, сделай мне тыщу штук. Не Христа ради просим — заплатим. Выручай, товарищ шурин.
      Паша поморщился, как будто у него вдруг заболел зуб, сказал:
      — Что, хороший заказчик?
      — Заказчик серьезный. Сделаешь?
      — Тебе когда надо? Только не говори: вчера.
      — Позавчера.
      — Как всегда… Ладно, сейчас отдам распоряжение, ребятишки займутся. Но если там их «тыща» — будешь меня «мартелем» полгода поить, зятек, — сказал подполковник и вышел. Вернулся он минут через двадцать, бросил на стол распечатку и весело произнес: — Держите, орлы-сыщики. Повезло вам, этот номер зарегистрирован только в середине апреля. Всего одиннадцать сообщений.
      «Орлы-сыщики» разом склонились к листу бумаги, едва не стукнувшись головами. Бывший комитетский подполковник, нынешний начальник СБ солидной фирмы, усмехнулся. Он сразу, по номеру, просек, что пейджер зарегистрирован совсем недавно и «тыщи» сообщений там быть просто не может. Еще он понимал, что два серьезных мужика приехали к нему не просто так — их визит означает, что охотники идут по следу, что где-то произошло преступление, которым не хочет или не может заниматься милиция. А еще он был уверен, что информация, которой он снабдил партнеров, не будет использована в криминальных целях.
      …А еще подполковник видел их откровенную увлеченность… и немножко им завидовал. Он тоже был из породы охотников.

* * *

      Свой пейджер Матвеев зарегистрировал семнадцатого апреля. Как раз в это время у него и завелись какие-то деньги. Еще, видимо, недостаточные для приобретения телефона. Но на пейджер хватило.
      Зарегистрировал на фамилию Тимофеев. Имя-отчество сохранил свои… Саша Т… Тимофеев… Матвеев.
      — Логично, — сказал Купцов. — Тимофей и Матвей — имена весьма созвучные. Вот тебе и «Саша Т.».
      — А вы, — спросил Петрухин у шурина, — не проверяете у клиентов документы?
      — Зачем? — ответил подполковник. — Он же не пистолет покупает. И вообще: клиент всегда прав. Он приходит к нам и приносит деньги. Кто же будет выпроваживать его на улицу только потому, что он забыл паспорт дома? Получение прибыли любой ценой — основной закон капитализма… или уже забыли?
      — Нет, — сказал Купцов, — теперь мы это усвоили крепко. Я где-то давеча прочитал такой афоризм: все то, что нам говорили про социализм, оказалось ложью. Но то, что говорили про капитализм, оказалось правдой… Ладно, Паша, спасибо тебе. Чем обязан?
      — Брось, зятек. Сегодня я тебе помог, завтра ты мне. Давай-ка лучше на рыбалку как-нибудь выберемся.

* * *

      Свой пейджер «Саша Т.» зарегистрировал семнадцатого. Уже восемнадцатого на него поступило первое сообщение: «Поздравляю первым успехом. Александр».
      — Любопытно, — сказал Купцов, — что это за Александр?
      — Не смеши меня, Леня, — ответил Петрухин. — Это господин Матвеев сам себя поздравляет. Резвится мальчик. Доволен. Первые у него, видишь ли, успехи…
      — Знать бы еще, кого он сделал первым успехом-то?
      — Ты сводки смотрел?
      — Смотреть-то смотрел. А толку? Знать бы, что именно искать… а так. — Купцов безнадежно махнул рукой.
      Петрухин отлично его понимал. Сводки Леонид просмотрел не от хорошей жизни, рассчитывая на удачу, на пресловутый «один шанс из тысячи». Чуда не произошло, в огромном потоке ежедневных грабежей, краж, разбоев, убийств и прочих «радостей» он не нашел никаких зацепок. Более того — преступление могло быть латентным, в сводки не попавшим. Так довольно часто бывает с вымогательством, например.
      Итак, восемнадцатого апреля «Саша Т.» поздравил себя с первым успехом. После этого пейджер замолчал на три дня. Второе сообщение поступило только вечером двадцать первого: «Позвони мне домой. Игорь». В нем тоже не было ничего интересного или неожиданного. Оно означало только то, что Строгов знал номер пейджера. И еще, пожалуй, что уже начали завязываться проблемы, которые «разрешатся» двадцать третьего в офисе «Магистрали», и Строгову срочно понадобился «решительный парень». Но Матвеев, видимо, не позвонил. Потому что уже через час сообщение повторилось: «Срочно позвони мне домой. Игорь». Слово «срочно» косвенно подтверждало, что завязывается узел, который без Матвеева Игорьку Строгову не разрубить…
      А вот следующее сообщение вызвало у партнеров большой интерес: «Куда ты пропал? Жду звонка. Лена»… В жизни «Саши Т.» появилась женщина. Это было правильно. Это давно должно было произойти. И наконец произошло. Лена обеспокоилась исчезновением Матвеева двадцать четвертого апреля, спустя примерно сутки с того момента, как «Трубников» съехал с квартиры Смирнова. Все сходится. Все логично.
      Двадцать пятого Лена позвонила снова: «Позвони. Лена».
      Удача ждала сыщиков в сообщении Лены от двадцать шестого. Их, собственно, было два. Первое:

      «Переводят на новую точку у „Пионерской“.
Лена».

      Второе, спустя четыре часа:

      «Я на новой точке. Позвони, скучаю.
Твой Рыжик. Тел: … — …-…».

      Теперь у Лены появился почти точный адрес. Вычислить ее не составляло большого труда.

* * *

      Остальные сообщения были малоинформативными.
      Два от Лены: « Позвони. Рыжик» и « В 9 возле „Черной речки“. Рыжик».
      Еще два от Строгова: « Вернулся, — сообщил Строгов после освобождения из „Крестов“. — Нужно встретиться. Игорь».
      Последнее строговское сообщение звучало так: « Часть бумаг подготовил. Позвони домой вечером. Игорь».
      Даже эти скупые, лаконичные сообщения приоткрывали щель в жизнь «Саши Т.». Все в них было: и первый успех Александра, и появление женщины. И даже развитие отношений с ней — из Лены она превратилась в «твоего Рыжика». И освобождение Игоря Строгова. И его подготовка к отдаче «бумаг».
      Но главное — телефон.
 

      Главное — телефон новой «точки», куда перевели Лену. Новая «точка» оказалась павильоном игровых автоматов около станции метро «Пионерская», на бойком месте.
      Павильончик светился неоновыми огнями. Зазывал, сулил если не счастье, то адреналин в крови и мешок пиастров. Купцов вспомнил историю пятнадцатилетнего пацана, который грабил пожилых женщин. Деньги были нужны ему для игры в таком же «казино». Рассказал Петрухину. Дмитрий кивнул — у него тоже была похожая история. Только вместо пацана в ней фигурировала девчонка. А вместо грабежей — оказание интимных услуг рыночным кавказским «негоциантам».
      Партнеры сидели в салоне «антилопы» напротив входа в павильон. Шел мелкий противный дождь, от метро непрерывным потоком двигались люди. Блестели зонты. Вечерело. Жители спального района возвращались домой, в блочно-бетонный рай. К домашним тапочкам, кошкам и телевизорам с рекламой, Чечней, Путиным, Пугачевой, скандалом вокруг «Медиа-моста» и снова рекламой, рекламой, рекламой.
      К дождю добавился мокрый снег. Голос из магнитолы весело сообщил о штормовом предупреждении.
      — Ну ладно, — сказал Петрухин, — схожу в павильончик, испытаю счастье… Может, с Леной познакомлюсь.
      Он надел кепку, нацепил на нос темные очки Купцова и вышел, впустив в салон «антилопы» холод, ветер и несколько мокрых снежинок.
      — Давай, давай, игрок, — пробормотал ему вслед Купцов.
      Сквозь покрытое каплями лобовое стекло он видел, как Димка, подняв воротник куртки, пересек улицу и скрылся в освещенной ядовитым желто-зеленым светом двери. На секунду Купцову показалось, что он снова на «бомбежке» и стоит сейчас в ожидании пассажира… От этого стало противно. Мерзко. Как будто ветер с дождем и снегом хлестнул по лицу мокрым полотенцем.
      Он давно уже свыкся со своей таксистской работой и относился к ней скорее с юмором. Потому что иначе нельзя. Иначе свихнешься или начнешь заливать глаза водкой. Потому что ночная «бомбежка» — особый жанр, половину пассажиров составляют уроды всех мастей: наркоманы, проститутки обоих полов, приблатненная шелупонь. Почти каждый ночной пассажир оставляет в салоне благоухание алкоголя.
      Купцов давно привык к своей работе. Но за несколько последних дней как будто глотнул свежего воздуха. И от этого закружилась голова. Это было неправильно. Потому что пройдет день, два, три — и ему снова придется возить всякую шушеру.
      «Не расслабляйся, Леня, — сказал он себе. — Слышишь — штормовое предупреждение?.. Каждый день — штормовое предупреждение».
      По боковому стеклу постучали. Купцов повернул голову, механически приспустил стекло. На него смотрели две пары глаз с характерным «точечным» зрачком.
      — Добрый вечер, мастер, — сказал ломающимся басом парнишка лет семнадцати. — Есть недорогая магнитная антенна. Не интересует?
      — Интересует, — ответил Купцов. — Интересует, где ты ее взял, урод.
      Глаза отпрянули. Две темные фигуры пошли прочь. Все равно, подумал Купцов, кому-нибудь продадут и заработают на дозу. А ночью пойдут вскрывать очередную машину. Потом — к барыге. И так — каждый день. Пока не сядут или не подохнут… «Знаешь, что мне сейчас нужно?» — «Освежить дыхание».
      И каждый день — штормовое предупреждение. Но, кажется, его никто не слышит.
      Петрухин вернулся через полчаса. Шлепнулся на сиденье, закурил.
      — Ну, что? — спросил Купцов.
      — Проиграл десять баксов.
      — Да ты хоть сто проиграй! Я про Лену спрашиваю.
      — Видел. Рыжая, как Маруся Огонек.
      — Какая еще, к черту, Маруся Огонек? — возмутился Купцов. Но потом сообразил, улыбнулся. — Ты что, имеешь ввиду героиню-медсестру из польского сериала? «Четыре танкиста»?
      — Ага. «Три поляка, грузин и собака»… «Шарик, шукай Янека». Каждые каникулы крутили. Помнишь?
      — Мне больше «Капитан Тэнкеш» нравился, — сказал Купцов. — Так что Маруся Огонек? То есть Лена Рыжик.
      — Около двадцать пяти. Естественно, рыжая. Симпатичная. Сидит на кассе. Баксы приняла, глазом не моргнув. Сменяется в девять утра. Они здесь сутками работают. Сутки через двое. Не представляю, как они в этом бедламе сутки выдерживают.
      — А куда же им деваться? — пожал плечами Купцов. — Ладно, завтра утром мы ее встретим.
      — И проводим до дому, — согласился Петрухин.

* * *

      Брюнет, кажется, был не очень доволен. В принципе, ему все это было уже не нужно. Но виду Виктор Альбертович не подал. Когда Петрухин позвонил и доложил ситуацию, Брюнет сказал:
      — Ну что же, орлы, работайте. Моя помощь нужна?
      — Возможно, нам понадобится привлечь дополнительные силы, — ответил Петрухин. — И еще нужен автомобиль.
      — Я же тебе джип строговский давал. Ты сам отказался.
      — Джип для наших игр не годится. Слишком броский. Дай мне «фольксваген», из-за которого весь сыр-бор разгорелся.
      — Забирай, — сказал Брюнет.
      — Он мне нужен будет уже завтра в восемь утра.
      — Хорошо, я распоряжусь. Ключи, документы и чистый путевой лист будет на вахте. Заполнишь сам?
      — Не вопрос, Альбертыч. Из топора суп сварим, — весело пообещал Петрухин. И, чтобы «простимулировать» Брюнета, рассказал ему, какие дивиденды Брюнет заработает в прокуратуре, если сам сдаст им Трубникова-Матвеева. — Вот те и «Саша из „Трибунала“!» А, Альбертыч?
      Брюнет согласился, что да, мол, это будет круто. Ежели самим вычислить Сашу — это будет круто. Тогда можно и пиар хороший сделать.
      — А как же?! — сказал Петрухин. — Всех отпиарим в хвост и в гриву. Портвейном писать будут… Лепота!

* * *

      Утро было дождливым и холодным. Ветер выворачивал зонты, трепал полы плащей и пальто. Трамваи, автобусы и маршрутки подвозили людей к метро. Спальный район уезжал на работу. Двери «Пионерской» качались туда-сюда, заглатывали утреннюю человечину. Эскалаторы везли человечину вниз, вниз, вниз, чтобы выпустить на поверхность за много километров отсюда. Вместе с ними спускались под землю бригады карманников. Домушники еще спали. Их время наступит позже, когда большая часть граждан будет зарабатывать на хлеб насущный.
      Петрухин и Купцов сидели в автомобилях врозь, в пятидесяти метрах друг от друга. Они не знали, в какую сторону и на каком транспорте поедет Лена по окончании смены. Возможно, она живет в трехстах метрах от своего «казино» и пойдет пешком. Возможно, в нескольких остановках… тогда — трамвай, автобус, троллейбус. Возможно, она живет где-нибудь у черта на куличках.
      Тогда вероятней всего — метро. «Антилопу» и «фолькс» придется бросить, нырять под землю.
      Партнеров все это нисколько не смущало. Они знали, что ни в коем случае не упустят неискушенную в конспирации и замотанную суточным дежурством женщину. Да и с чего бы ей конспирироваться?.. Однако — чтобы уж окончательно исключить всяческие случайности — партнеры дополнительно подстраховались. Их страховка стояла возле дверей метро и выглядела пожилым мужичком в плаще и кепке. Этот пожилой мужичок износил за свою жизнь много пар обуви, «прогуливаясь» по улицам Питера. Он «гулял» по ним без малого тридцать лет. В любую погоду. Он прошел пешком, проехал в трамваях, автобусах, метро, серых, невзрачных «Москвичах» и «Жигулях» сотни тысяч километров. Его «прогулки» почти никогда не имели определенного маршрута, но всегда имели определенную цель. И за этой целью невзрачный мужичок шел, как идет самонаводящаяся торпеда. Он знал все (или почти все) проходные дворы старого Санкт-Петербурга. Однажды его ударили ножом. Однажды он сам попал под пристальный взгляд такого же невзрачного мужичка. Тот мужичок оказался соседом из конторы глубокого бурения. О невероятно тяжелой, неблагородной и очень скучной на первый взгляд работе этих мужичков-офицеров «семерки» нужно рассказывать отдельно.
      …Лена вышла из своего «казино» в девять ноль девять, направилась в сторону метро. Петрухин, мужичок и Купцов двинулись следом. Лента эскалатора неторопливо несла их вниз. Лена выглядела усталой, безучастной. Под глазами легли синеватые тени. Тяжелое это дело — торговать азартом двадцать четыре часа в сутки… Петрухин подумал, что в вагоне Лена может уснуть, но этого не случилось. Женщина встала у дверей, прикрыла глаза. Веки слегка подрагивали. На «Черной речке» она вышла из вагона. Петрухин, Купцов и мужичок, ехавшие в соседних, тоже вышли. На эскалаторе Петрухин приблизился к мужичку, незаметно передал ему купюру. Негромко сказал:
      — Спасибо, Валерий Иваныч. Дальше мы сами.
      — Справитесь, Дима?
      — Груз легкий, Иваныч. Донесем… Спасибо тебе.
      — Ну смотри… Понадобится помощь — звони.
      От метро Лена пошла пешком. Купцов и Петрухин шли за ней по разным сторонам улицы. Валерий Иванович зашел в кафешку «24 часа», взял сто граммов водки, пиво и бутерброд. Денежка, которую дал ему Петрухин, значительно превышала пенсию ветерана МВД, досталась Валерию Ивановичу, как он считал, даром.
      Лена шла по улице, под ярким зонтом. Не оглядывалась. С чего бы ей оглядываться? Откуда ей знать, что следом за ней идут два мужика, которых она не знает и не хочет знать, но которые уже влезли без спроса в ее жизнь. Дождь шелестел по синтетическому грибку зонта, усталая женщина спешила к любимому человеку. Он был убийца, законченный циник. Негодяй. Но и этого она не знала. С ней он был ласковым, нежным и щедрым. Для нее он был ХОРОШИЙ. Добрый и сильный. Настоящий мужчина. Их роман начался совсем недавно, но Лена уже успела влюбиться. Она потеряла голову. Она совершенно потеряла голову и втайне надеялась, что «роман» перейдет в нечто большее.
      Лена шла к любимому человеку. Она сильно устала после дежурства, и больше всего ей хотелось лечь спать. Но Сашке — она знала это точно — захочется близости. Он прямо в прихожей положит ей руки на бедра и прильнет губами… и к черту усталость! Женщина шла к любимому человеку. Вслед за ней шли два мужика, которые собирались его отнять. Для них он был просто убийцей.
 

Купцов:

       Мы не знали, куда приведет нас бабенка. Может, к Матвееву. А может — нет. Может, она идет к себе домой. К мужу, детям, к парализованной бабушке.
       Вполне возможно, что нам придется ходить за этой Леной неделю. Но в любом случае, рано или поздно, она приведет нас к «Саше Т.»… Здравствуй, Саня. Очень хотим с тобой познакомиться. Тебе это, конечно, не очень приятно, но уж извини! Если бы ты, Шурик, жил по-другому, наша встреча, скорее всего, никогда бы не состоялась. Ты запросто мог бы продолжать работать грузчиком в Вологде. Но ты решил поехать в Питер и «заняться бизнесом». Я ничего не имею против бизнеса. Но твой бизнес, Александр Сергеевич, воняет порохом. А вот это уже не очень здорово. Такой парфюм я не люблю. Не нравится он мне… И запах прозекторской мне тоже здорово не нравится, господин Матвеев. И когда мы — как и положено по законам жанра — защелкнем все-таки на тебе не очень эстетичные, но прочные «браслеты»… извини, но ты сам выбрал этот путь. Анжелке ты сказал, что привык добиваться поставленной цели. Это хорошо. Но мы с Димоном, с капитаном Дмитрием Борисовичем Петрухиным, тоже привыкли добиваться цели… извини.
       Много лет я приземлял разных ребятишек. Иногда я даже сочувствовал кому-то из них…
       Обстоятельства иногда так складываются — мама не горюй! Мне доводилось даже выводить человека из-под уголовного преследования, хотя формально он был преступник, и я — мент — обязан был его закрыть. Отмазывая его от тюрьмы, я сам совершал преступление, но я спокойно на это шел и совесть моя чиста. Но тебя, Саша Трубников-Матвеев, я подведу к воротам «Крестов». И совесть моя будет чиста. Как там у Вознесенского?
 
Вызываю тебя, изначальная алчь!
Хоть эпоха, увы, не Ламанч.
Зверю нужен лишь харч.
Человек родил алчь,
Не судья ему нужен, а врач.
Друг, болеет наш дух.
Ночью слышите плач?
Это страсть одиночек — алчь.
 
       При всем моем уважении к Вознесенскому, я думаю, что нужен и палач. Для некоторых характерных мальчиков нужен палач. И строчка в газете «…приговор приведен в исполнение». Расстрел, господа гуманисты, это не наказание. Это защита. Защита человека. Недаром же в послереволюционные годы расстрел именовался «Высшей мерой социальной защиты». И каждая сволочь должна помнить, что за убийство положена пуля… Вот это и есть гуманизм.
       …Лена перешла на мою сторону улицы, вошла под арку. Спустя несколько секунд туда же вошел и я. Лены под аркой уже не было. А в глубине замкнутого четырехугольника двора хлопнула дверь подъезда. Теперь — быстро! Из шести подъездов интерес могли представлять только два ближних. До остальных Лена просто не успела бы дойти. Я наугад сунулся в правый подъезд. Угадал. Металлические набойки каблуков стукали по бетону на втором этаже… цок-цок-цок… третий этаж. Определенно — третий. Остановилась. Шорох встряхиваемого зонта. Звяк ключей… Я даже не особо вслушивался. Встряхнув зонт, Лена облегчила мне работу.
       Когда дверь закрылась, я не спеша поднялся на третий этаж, посмотрел на веер мелких брызг перед дверью квартиры номер одиннадцать. Вполне возможно, что за этой дверью живет мой ненаглядный «Саша Т.».

* * *

      В квартире номер одиннадцать была прописана Иващенко Татьяна Сергеевна, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения. По квартире легко установили телефончик, и спустя всего час Петрухин позвонил.
      — Але, — отозвался мужской голос… Голос «Саши Т.»?
      — Будьте добры Татьяну Сергеевну, — попросил Петрухин.
      — Она не живет здесь, — ответил голос.
      — А вы, простите, муж?
      — Если вы по объявлению…
      — Да, да, именно по объявлению.
      — Опоздали. Квартира уже сдана. Больше не звоните, — сказал мужчина и положил трубку. Петрухин засмеялся.
      — Больше, Саша, я не буду звонить. Я в гости к тебе приду.

* * *

      На стекла грузового отсека «фольксвагена» нанесли тонировку. Купцов достал с антресолей и принес два старых шезлонга, и партнеры устроились в просторном отсеке с комфортом: в шезлонгах и с термосом. Оставалось дождаться Сашу.

* * *

      В «фольксвагене» просидели до вечера. С комфортом. Ни Матвеев, ни Лена не появились… нормальная засада.
      — Ерунда все это, — сказал Петрухин. — Нужно идти в квартиру и брать его там. Так мы здесь до морковкина заговенья сидеть можем.
      — Он посторонним не откроет, — сказал Купцов.
      — А участковому откроет?
      — Участковому откроет… может быть. А ты что, знаешь тутошнего околоточного?
      — Нет, конечно… Но ведь и они, Саша с Леной, тоже его не знают. Логично? Купцов хмыкнул, покачал головой:
      — Авантюрист ты, Димка.
      — Есть маленько.
      …Форму Петрухин не надевал лет пять. С того самого случая, когда получал наградные именные часы из рук начальника ГУВД. Думал, что может не влезть в китель. Но оказалось — в самый раз. «Корочки» купили в ларьке возле метро. Снаружи они выглядели убедительно.
      — «Раз пошли на дело, выпить захотелось… мы зашли в шикарный ресторан», — фальшиво насвистывал Петрухин, поднимаясь по лестнице к квартире номер одиннадцать. Купцов морщился, но молчал…
      Авантюра! Классическая авантюра. Рассчитанная в основном на наглость, на натиск, на ОПЫТ… Площадка. Дверь. Глазок. Неяркий свет лампочки. За дверью — кассирша из павильона игровых автоматов, Саша Т. и укороченное помповое ружье, которым Саша Т. пользуется без колебаний. На близкой дистанции картечь дырявит не хуже автомата. Петрухин посмотрел на Купцова. Купцов — на Петрухина… В принципе, можно плюнуть на эту дурную затею, повернуться и уйти. Вызвать наряд. Позвонить в убойный отдел. Пусть решают вопрос. Можно… но нельзя.
      — Он сказал: па-а-а-ехали! — тихонько произнес Петрухин и одернул китель. Потом нажал кнопку звонка. Раз, другой, третий — требовательно. Властно. Двойная дверь глушила звук, «треньк» звонка был почти не слышен.
      Спустя секунд пятнадцать послышался звук отпираемой внутренней двери, короткий звяк цепочки. Петрухин подмигнул Купцову.
      — Кто? — раздался голос Лены.
      — Милиция, — ответил Петрухин. — Откройте.
      — В чем дело? — спросила Лена. — Мы не вызывали.
      — Вы, гражданка, откройте.
      — Зачем?
      — Иващенко, открывайте. Мы ищем сбежавшего с «химии» Иващенко Василия Петровича. Есть оперативная информация, что он скрывается у вас.
      — Нет у нас никакого Василия Петровича. Бред какой-то.
      — Тем более… чего вам бояться?
      — Я не открою. Может, вы бандиты?
      Петрухин хмыкнул, продемонстрировал дверному глазку «удостоверение». Сначала в закрытом, потом в раскрытом виде. Все равно через глазок ни черта не разглядишь.
      — Уголовный розыск, — сказал он уверенно. В этом деле главное — держаться уверенно, с напором. — Уголовный розыск. Лучше открывайте и передайте своему химику, чтобы не дурил.
      — Нет у нас никакого «химика», — сказала из-за двери Лена.
      — Мы обязаны проверить… Бегают, понимаешь, идиоты, срок себе накручивают. За дверью было тихо. Очень ТИХО.
      — …срок себе накручивают. А мы мотайся по ночам. Время — десять уже. Пора водку дома пить, а не за уродами беглыми шляться. Открывайте, открывайте, некогда нам. Баиньки давно пора.
      — Я не открою.
      — Слышь, подруга! Ты форме не веришь, ты удостоверению не веришь… Звони в милицию, кричи: дверь ломают! Убивают, грабят, насилуют. Они быстро приедут.
      По опыту Петрухин знал, что такой аргумент действует безотказно. Никакой грабитель не предложит жертве вызвать милицию. Картинка-то простая. Милиция ищет беглого. Но произошла накладка, и никакого беглого в квартире нет… Добропорядочный обыватель в такой ситуации открывает дверь. Не очень охотно, но открывает.
      — Я не одета, — сказала Лена. — Подождите.
      Партнерам стало ясно: решила посоветоваться с Сашей. Навряд ли она знала что-нибудь о его художествах. Останавливало Лену только то, что живут они в чужой квартире без прописки. Скорее всего, только это. Хотя… как знать?
      Лены не было значительно дольше, чем требуется женщине, чтобы надеть халат. Петрухин снова требовательно позвонил в дверь.
      Он звонил, не снимая пальца с кнопки звонка. Внутренняя дверь была распахнута и звук доносился четко.
      — Прекратите! — сказала из-за двери Лена. — Я милицию вызову.
      — Вызывай поскорей, — ответил Петрухин. — Надоело мне под дверью торчать… Давай-давай, вызывай.
      Лена несколько секунд молчала, потом сказала:
      — Приходите утром.
      — Ага! Конечно, — с издевкой ответил Петрухин. Обернулся к Купцову: — Тащи, Коля, ломик, и кувалду. Будем ломать.
      — В багажнике лежат? — спросил Купцов.
      — Ага… под брезентом.
      В двери медленно повернулся ключ.

* * *

      …медленно с четкими металлическими щелчками, повернулся ключ. Звякнула скинутая цепочка. Дверь отворилась.
 

      …дверь отворилась. На пороге стояла Лена. В алом шелковом халате до пят, в домашних тапочках.
      — Вот так-то лучше, — проворчал Петрухин. — А то: не открою. Беглых укрывать не надо, не придется и нам шастать… Вот война какая.
      Петрухин ворчал, говорил ерунду какую-то, гнал пургу. Он уже видел сквозь узорчатое стекло кухни силуэт Саши Т. и пятно мерцающего экрана телевизора.
      Петрухин гнал пургу. Главной его задачей сейчас было разрядить обстановку, показать, что менты — туповаты, самоуверенны, не представляют никакой опасности. Главное было — говорить.
      — Нам дверь сломать — как два пальца. А ремонтировать сами будете… Ну, где беглый хулиганчик? В шкафу прячешь? …А, вижу. В кухне. Эй, Василь Петрович, выходи. Обратно поедем, в Металлострой. Да глупостей не делай. Ушибу.
      Матвеев-Трубников вышел из кухни. В потертых синих джинсах, в футболке, с кружкой в руке. Его поведение изначально было неправильным, неестественным: не должен мужчина спокойно пить чай в кухне, когда в дом пришла милиция. Ежели соседка зашла потрепаться про сериалы — может. А если милиция — нет. Он должен быть в прихожей, рядом с женой. Но он сидел в кухне — «пил чай» и «смотрел телевизор». Он хотел показать, что все в порядке. Что он — добропорядочный человек, ему нечего бояться… переиграл, голубь, переиграл…
      Видимо, там же, в кухне, стояло ружье.
      Петрухин «мазнул» по лицу Трубникова равнодушным взглядом. Узнал его сразу, мгновенно, — Саша Т. Несомненно — Саша Т.
      И Купцов узнал Сашу… Здравствуй, Саша Т. Вот мы и встретились, Саша Т. Похоже, ты нас не ждал. Да ты и сейчас еще не понял, что мы пришли за тобой. И слава Богу, что не понял.
      — Ну, — сказал Петрухин, равнодушно мазнув взглядом по Матвееву, — так где племянничек-то ваш? Или кто там он вам, мадам Иващенко?
      — Я же вам говорила: нет никого. Только мы… с мужем.
      — Позвольте, — Петрухин отодвинул женщину, открыл дверь в туалет. Потом в ванную. В ванной не поленился одернуть шторку. Матвеев мог видеть это через зеркало на стене прихожей. Купцов в это время прошел в комнату. Заглянул в шкаф, в тумбу под телевизором, под диван… Петрухин в это время осматривал стенной шкаф в прихожей. К Матвееву он стоял спиной. При желании Саша Т. мог бы запросто «отоварить» Петрухина по голове и выскользнуть в приоткрытую дверь. Он этого не сделал. Он уже успокоился. Или, по крайней мере, расслабился. Купцов заглянул в кухню. Матвеев все так же спокойно стоял с кружкой чаю в руке. Аромат чая плыл по прихожей. Легкий, неуловимый, как Саша Т.
      — Никого, — сказал Купцов.
      — Действительно, — отозвался Петрухин, — никого.
      Эта перекличка — «никого — никого» означала, что момент настал, что Матвеева надо брать. Он был опасен. Ему было, как принято говорить в таких случаях, «нечего терять», и партнеры решили, что брать Сашу Т. будут жестко, без лишнего гуманизма. Он сам поставил себя вне рамок человеческой морали.
      — Действительно, никого, — сказал Петрухин.
      Он развернулся к Матвееву и резко — с разворота — ударил его в челюсть. Удар был неожиданный, резкий, но Саша Т. все-таки сумел уйти. Он был в хорошей форме и, бесспорно, занимался когда-то боксом. Рука Петрухина «провалилась». Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не Купцов. Леонид выкрикнул что-то и бросился на Матвеева с другой стороны. Его рывок и решил исход: Саша Т. отвлекся, и Петрухин нанес левой второй удар — в печень… Как в замедленном кино, Матвеев начал оседать. Третьим ударом — в голову — Петрухин как бы поставил точку. Матвеев рухнул. Потек по полу разлитый чай. Истошно закричала Лена.
      — Тихо, — сказал ей Купцов, — тихо… Все уже. Все! Вызывай милицию.
      Она вдруг замолчала… кажется, что-то поняла. Она замолчала, оборвав крик, кивнула головой и по-детски прикусила нижнюю губу.
      — Надень-ка на него «браслеты», Димон, — сказал Купцов.
      — Сейчас, — ответил Петрухин. — Сначала я хочу посмотреть на ружьишко.
      Купцов пожал плечами, прошел, перешагнув через Сашу, в комнату, к телефону.
      Петрухин двинулся в кухню, прикидывая, где же у Саши обрез. В прихожей что-то громко и жарко говорила Лена. За стенкой Купцов нажимал кнопки телефона, чертыхался… Где же этот чертов обрез? Ага! Почти наверняка — под столом. Петрухин нагнулся, заглянул под стол. На двух веревочных петлях под столом висел обрез. Ствол его был направлен на дверь. В случае опасности Саша Т. мог стрелять сидя за столом, не выпуская из руки кружку с чаем!
      Петрухин удовлетворенно выпрямился.
      — Але, дежурный, — сказал в трубку Купцов, — примите информацию…
      Петрухин выпрямился и увидел, что Саша смотрит на него. Смотрит большими темными глазами. Взгляд его слегка «плыл».
      — Здравствуй, Сашок, — сказал Петрухин. Саша Т. сплюнул на линолеум кровь. Лена прижимала к щекам ладони.
      — Здравствуй, Сашок, — повторил Петрухин. — Давно я тебя ищу. Сейчас примерим «браслетики», а через пару минут за тобой приедут дяденьки. И поедешь ты, Саня, в казенный дом… отдыхать.
      Матвеев начал подниматься… живучий все-таки мужик.
      — Скоро будут, — сказал, выйдя из комнаты, Купцов. — Нашел?
      — Под столом. Висит на петлях. Выхватывать удобно. Да и прямо из-под стола можно стрелять… ловко.
      Матвеев сел на корточки, привалившись спиной к стене, помотал головой.
      — А ну-ка, давай сюда ручки, Сашок, — сказал Петрухин.
      Он стоял над Матвеевым, доставал из кармана наручники. Саша Т. безвольно опустил голову. Кажется, он был еще не способен воспринимать происходящее.
      — Давай-давай, золотце, ручки, — повторил Петрухин.
      Саша Т. резко оттолкнулся от стены, ударил Димку головой в живот, руками одновременно подхватив его под колени. Перед глазами Петрухина мелькнул потолок, абажур… он врезался затылком в Лену. Матвеев распрямился, как пружина — рывком. Ринулся к двери.
      Петрухин подставил ногу. Саша Т. упал. Вскочил. На плечи ему прыгнул Купцов. Саша развернулся, с силой впечатал Леонида спиной в дверной косяк. Снова закричала Лена, охнул Купцов. Он не выпускал Сашу, но Матвеев извернулся, изловчился — стряхнул с себя Леонида.
      — Стой! — закричал Петрухин. — Стой, стрелять буду!
      Стрелять ему было не из чего. Да и права такого он не имел… то, что происходило сейчас в квартире, было в самом лучшем случае (если прокурор добрый) самоуправством. На самом деле действия Петрухина и Купцова содержали признаки нескольких тяжких преступлений.
      — Стой! Стрелять буду! — прокричал Петрухин, жалея уже, что не взял трофейный, «чеченский» ПМ. Он ощущал свою вину за происходящее… Если бы он сразу упаковал Сашу Т. в наручники!.. Впрочем, Петрухин был убежден, что, даже упакованный в «браслеты», Саша Т. все равно попытался бы бежать. Точно так же, как зверь, попавший в капкан, все равно пытается уйти, уползти с капканом на перебитой лапе. — Застрелю, на хер! — дико выкатывая глаза, заорал Петрухин.
      А Саша Т. уже тянулся к ружьишку под столом. И вот-вот кухня и прихожая должны были наполниться грохотом, визгом картечи, запахом пороха и горячей крови.
      Купцов схватил первое, что попалось под руку — попалась тарелка, — и швырнул в Сашу Т. Тарелка ударилась в стену в нескольких сантиметрах от головы Матвеева, разлетелась десятками брызг, обожгла кожу лица, шеи.
      И Саша Т. не выдержал!.. Не выдержал. Он тоже был всего лишь человек. Возможно, он принял «взрыв» тарелки за выстрел… возможно. Мы этого не знаем.
      Матвеев отпрянул от стола, оставив свою попытку достать оружие. Он пригнулся, стремительно совершил разворот на сто восемьдесят и… прыгнул в окно!
      Он прикрыл лицо руками, согнутыми в локтях, и прыгнул.
      В темном стекле образовалась еще более темная дыра, окруженная острыми зубьями оконного стекла… Снизу донесся звук. Звук удара человеческого тела об асфальт. И хрумкий перезвон бьющихся кусков стекла. Из дыры потянуло холодным ветром.
      Петрухин вскочил и бросился из квартиры. Он бежал, перепрыгивая через ступени. Вниз! Вниз, вслед за Сашей Т. Петрухин бежал и вспоминал, как однажды в молодости сам прыгал в окно. Вернее, прыгать в окно доводилось не единожды, но с четвертого этажа — впервые. Дом был «хрущевский», потолки низкие. Но — четвертый этаж. Тогда в адресе накрыли одного налетчика. Накрыли, по правде говоря, случайно. Но налетчик — Слон его звали, — недолго думая, сиганул в окно. Петрухин прыгнул вслед за ним. Удивительно, но оба остались живы-здоровы, и — более того — Петрухину пришлось еще метров сто бежать за Слоном по улице.
      Петрухин выскочил из подъезда. Моросил мелкий дождь, холодил горячее лицо. Дмитрий рванул под арку, выскочил на улицу. Битое стекло блестело в слабом свете уличного фонаря. В центре этой россыпи стояла лужа густой черной крови, лежал домашний тапок.
      Саша Т. медленно шел по улице. За ним тянулся кровавый, черный след. Саша зажимал руками горло, его качало. Его качало, но он шел… Завизжала попавшаяся навстречу Матвееву девушка, заскулил пудель на поводке. Саша Т. шел, качаясь, по улице, и босые ноги оставляли кровавый след.
      Петрухин догнал его легко, быстро. Он посмотрел Саше Т. в глаза и понял, что наручники больше не нужны. Саша зажимал руками длинную резаную рану на горле и груди. Из-под рук текла кровь. Кровь текла толчками, но с каждой секундой толчки становились слабее. Разрезанная в нескольких местах футболка Матвеева обильно пропиталась кровью. Джинсы тоже были вспороты, кровь текла по ногам.
      Матвеев посмотрел на Петрухина и криво ухмыльнулся.
      — Саша! — ударил сзади крик. — Сашенька!
      Матвеев обернулся, и его повело. Петрухин придержал Сашу Т. за локоть. Лена подбежала и, оттолкнув Петрухина, прильнула к Матвееву. Саша Т. медленно осел на асфальт. Лена опустилась рядом. В своем алом халате она выглядела гораздо более окровавленной, чем Саша.
      Шел дождь, горели яркими брызгами несколько крошек битого стекла, застрявшие в футболке Матвеева. Плакала и быстро, сбивчиво говорила что-то женщина…
      — Не умирай, — говорила женщина. — Саша, не умирай. Сашенька, потерпи. Потерпи, родной. Скоро будет «скорая». Не умирай, Саша. Я с тобой. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, САША.
      Петрухин вытер с руки липкую черную кровь.
      «Скорая» приехала через одиннадцать минут. Саша Т. был уже мертв.
 

      — На, — сказал Брюнет и сунул в руки Игоря Строгова стакан коньяку. — На, выпей. И прекрати размазывать сопли.
      Строгов кивнул, вцепился в стакан. Руки у него дрожали, и по поверхности коньяка бежала маленькая рябь, отбрасывая на бледное лицо Игоря зайчики.
      — Пей, мудила, — сказал Брюнет.
      Строгов снова кивнул и поднес стакан к кубам. Он пил, давился коньяком, и смотреть на него было неприятно. Судорожно дергался кадык под небритым подбородком. Петрухин, Купцов и Брюнет смотрели на него молча.
      Строгов допил стакан до дна, вытер рот рукой. Этот жест никак не соответствовал имиджу заместителя директора солидной фирмы, бывшего морского офицера. Жест был мужицкий, кабацкий, НЕОПРЯТНЫЙ.
      Купцов налил в стакан минералки.
      — Спасибо, — сказа Строгов. — Спасибо большое.
      Он отпил воды, снова вытер рот и поставил стакан на стол.
      — Что теперь будет? — спросил он. — Что же теперь будет?
      — Не ной, — сказал Брюнет грубо. — Не ной, не мальчик. Раньше нужно было думать, Игорек.
      — Меня посадят?
      — Нет, — ответил Купцов, — не посадят.
      — А надо бы, — сказал Брюнет.
      — Я… я стрелял… в труп.
      — Мы знаем, — сказал Купцов.
      Строгов посмотрел на него с испугом. Брюнет тихонько матюгнулся, а Петрухин покачал головой и что-то пробормотал себе под нос, но что — было не разобрать.
      — Расскажите нам, Игорь Василич, как вы познакомились.
      — С кем? — спросил Строгов.
      — С ним, — рявкнул Брюнет и швырнул на стол фоторобот Матвеева.
      Бумага легла на маленькую лужицу коньяка, быстро стала пропитываться, и лицо Трубникова как будто покрылось загаром. Строгов отпрянул. Он боялся даже фоторобота мертвого убийцы.
      — Успокойтесь, Игорь, — сказал Купцов. — Успокойтесь и расскажите, как все это началось. Как вы познакомились с Сашей.
      — Можно еще выпить?
      — Пей, — сказал Брюнет и подвинул к Строгову бутылку. Игорь налил полстакана, выпил, поставил стакан на фоторобот, на лицо убийцы… Возможно, это получилось случайно.
      — С чего начать? — спросил наконец Строгов.
      — Когда, где, при каких обстоятельствах вы познакомились с Сашей? — подсказал Купцов.
      — Это случайно вышло, — сказал Строгов. — Совершенно случайно… если бы я знал! Если бы я знал, я бы ту заправку за километр объехал.
      Строгов замолчал. Он сидел неподвижно, глядя в стену. Вспоминая…

* * *

       В тот день он с Ольгой возвращался с дачи. Было начало апреля. Оттепель, свежо. Пахло весной, снег на полях лежал голубоватый в наступающих сумерках. Ольга была весела, беспечна. «Шарпик» мурлыкал голосом Азнавура. Ольга любила Азнавура. Сумерки густели, и ярко освещенная заправка вдали казалась маленьким уютным островком.
       — Надо заправиться, — сказал Игорь.
       — И попить кофейку, — сказала Ольга.
       — И попить кофейку, — кивнул он.
       «Бээмвуха» вкатилась на берег острова. Игорь вышел, открыл бак и вставил «пистолет» в горловину. К запаху талого снега примешивался запах солярки. Это сочетание всегда его волновало, напоминало о лейтенантской молодости на Северном флоте. Негромко гудела колонка, еле слышно доносился из салона голос Азнавура. Игорь улыбнулся. Он не знал, что через минуту познакомится с Александром Матвеевым. Со страшным Сашей Т. Игорь улыбнулся. Он не знал, чему улыбается. Наверное — ничему. Просто ему было хорошо от наступившей вдруг весны, от волнующего запаха солярки. Он улыбнулся. Он ощущал себя молодым лейтенантом.
       Колонка щелкнула, отключившись, налив полный бак. Игорь вытащил «пистолет», завернул горловину и пошел платить. Из помещения магазина он видел, как Ольга вышла из машины, пересела на водительское место… она была очень хороша в стильном лисьем полушубке, который ей подарил Игорь. Мужу она сказала, что выиграла деньги в казино. Игорь снова улыбнулся, подошел к стойке и вытащил бумажник.

* * *

      — Меня просто оттолкнули… оттолкнули как щенка. Отодвинули. Пихнули локтем. Вы понимаете? Урод. Качок. Харя бритая. Я думал, таких уже нет. Всех в девяностых перестреляли. Хер там! Остались уроды. Я подошел заплатить за соляру, а меня оттолкнули… Я говорю: молодой человек… А он даже не смотрит. Крутой, бля. Буркнул: спешу я… Нормально, да? Он, урод кожаный, спешит. И просто отталкивает меня в сторону. Я, извините, офицер. Раньше за такие вещи вызывали на дуэль. Да что там «на дуэль»! Такое было невозможно себе представить… быдло и дворянин не могли оказаться «в одном флаконе». Вы меня понимаете?
      — Да, — кивнул Купцов. Ему очень не нравилось слово «быдло», но применительно к «качку, уроду, бритой харе» оно было уместно.
      — Ближе к телу, Игорь, — сказал Брюнет.
      — Что? — спросил Строгов. Он находился сейчас на той заправке. Он вспоминал. В крови бурлил коньяк. Лицо Игоря Строгова порозовело.
      — Поменьше лирики, Игорек, — сказал Брюнет.
      — А… да. Конечно… но… в общем, меня элементарно унизили. Плюнули в лицо. И главное — понимаете? — ничего нельзя сделать. Драться мне с ним? Глупо. Глупо, глупо… Вот плюнули в морду… — и ничего не сделаешь. Остается только утереться.
      — Игорь, — мягко сказал Купцов, — мы все-таки хотели поговорить о Трубникове. — А я о нем и говорю. Меня отодвинул бритый урод. Спешу, говорит. Но на самом деле он никуда не спешил. Он заплатил за бензин и пошел шляться по залу.

* * *

       …он пошел шляться по залу. И столкнулся с Сашей. Я, разумеется, не знал тогда, что это Саша. Я стоял у кассы, платил деньги. С чего у них началось, я, по правде, не видел. Скорее всего, кожано-бритый и Сашу толкнул. Он же, блин, крутой… Только он не знал, на кого нарвался. Он думал, что крутой. Да и вообще оказалось, что их двое. Второй — такой же урод — вошел тут с улицы вместе с Ольгой. Все пялился на нее. У Оленьки полушубок короткий… она его почему-то жакетом зовет… короткий. А под ним считай ничего. Колготки, да ажур на резинках.

* * *

      — Поменьше лирики, — сердито сказал Брюнет.
      — Что? — вскинул глаза Строгов.
      — Мы тут не про пи…у твоей Ольги собрались слушать, — ответил Брюнет.
      — А про пи…у — это лирика? — поинтересовался Петрухин.
      — Да, — сказал Купцов. — Про пи…у — лирика. Любовная.
      — Господи, — сказал Строгов как-то по-бабьи. Он не слышал, о чем они говорят. Он был на заправке.

* * *

       …тот, второй, все пялился на Ольгины ноги, ухмылялся… харя! А уже что-то вспыхнуло между Сашей и первым уродом. Второй сразу переключился на конфликт, про ноги Ольгины забыл… «Козел! — прозвучало слово. — Козел…» А спустя секунду первый уже летел спиной вперед между стеллажами. Сыпались какие-то товары с полок. Вскрикнула девица за кассой… вскрикнула Ольга. Второй сразу бросился на Сашу. Кажется, он тоже орал про козла. А Саша схватил вязаночку дров для камина… знаете — такие маленькие аккуратные вязаночки дров для камина на финский манер?.. Саша схватил вязаночку дров и швырнул ему в голову. В лицо. Вернее — в харю. Ни секунды не думал. Взял — и метнул! Дрова! В харю!
       Тут прибежал охранник. Знаете — когда они нужны, — так их нет. А когда не нужны уже… Прибежал охранник. Смотрит: двое в крови валяются, стеллаж набок упал, товар разбросан. Что? Как? А Саша ему спокойно так отвечает: «А ты где был? Пиво пил, как амбал десятипудовый в рекламе? Ты кто — секьюрити? Так вот ты и должен быть на месте, когда посетителей оскорбляют. Ты должен обо мне заботиться. Ты обязан бардак пресекать и выбрасывать вон уродов, которые мешают людям жить… Вызывай им, на хер, „скорую“».
       Вот так я впервые увидел Сашу Тимофеева. Я сразу понял: вот — человек! Вот — характер!
       И мы уехали с Ольгой. Пить кофе нам расхотелось. Сами понимаете: все настроение пропало. Дровами — ив харю! Но километров через шестьдесят стоит еще кафушка. Мы туда заскочили. А спустя пять минут подъехал Саша… увидел нас — улыбнулся. И я пригласил его за наш столик. Он сел. Слово за слово, познакомились.
       — А здорово вы разделали их, Саша.
       — Да, ерунда. Не бойцы — смазка для штыка.
       — Вы спортсмен?
       — Был когда-то.
       — А сейчас, извините, чем занимаетесь?
       — Чем придется. Без пяти минут бомж.
       — Ну на бомжа-то вы, допустим, не очень похожи, — сказала Ольга и кивнула за окно, на машину, на которой приехал Саша. Это был «мерс-180».
       — Это не моя. Подрядился перегнать для одного барыги, — ответил он, улыбаясь.
       — Так что, — спросил я, — вы, Александр, совсем без работы?
       — А вы можете что-то предложить?
       — Не знаю… возможно.
       Вот так, господа, мы и познакомились. Я еще не знал, чем это знакомство обернется. Господи! Если бы я знал! Но тогда я ничего не знал. Я — наоборот — подумал, что Саша может быть полезен в некоторых ситуациях… Мы познакомились, обменялись телефонами и расстались. Так, дорожный эпизод. Не более того… кто может знать?
       Я подумал, что Саша Тимофеев может быть полезен при случае. И — как на грех — такой случай подвернулся.

* * *

      — В середине апреля? — спросил Петрухин.
      — Что? А… да, в середине апреля. Откуда вы знаете?
      — Догадался.
      — А я не догадался, — мрачно произнес Строгов и налил себе коньяк.
      Брюнет посмотрел на Петрухина. Петрухин пожал плечами.
      — А я не догадался, — сказал Строгов после того, как выпил коньяк. — Ни хера я не догадался, что сам голову в петлю сую… Позвонил я, дурак, этому Саше. Меня, блядь, накануне оскорбили сильно. Почти как на заправке… Другая, конечно, ситуация, но смысл тот же самый. На Большой Морской дело было. Мы с Ольгой подъехали там к одному магазинчику. Я, короче, тачку поставил, вдруг — бах! — вылетает один орел в униформе, с дубинкой: здесь нельзя ставить! Почему, говорю, нельзя? А потому, говорит, что здесь наш босс всегда паркуется. Вот-вот он подъедет, будут неприятности… Да что же, думаю, за херня такая. Я с женщиной… вы понимаете? Я же все-таки мужчина, офицер. Я должен как-то соответствовать!
      — А ты, Игорек, са-а-т-т-ветствуешь, — сказал Брюнет с издевкой.
      — Тебе обязательно нужно в меня плюнуть? — спросил Строгов.
      — Ты сам весь себя обслюнявил, папа. Хочешь са-а-тветствовать — подойди и дай в морду. Тебя могут избить, могут искалечить. Но ты будешь чувствовать себя мужиком. Вот так, папа. А то: офицер… с женщиной. А надо: вязанкой — в харю!
      — Тебе обязательно нужно в меня плюнуть, — сказал Строгов.
      — Да на хер ты вообще мне нужен?! — в сердцах сказал Брюнет. — Я из-за твоих подвигов на три шага к инфаркту приблизился, офицер с женщиной.
      Купцов, косясь на Брюнета, кашлянул в кулак. Партнерам очень не хотелось, чтобы Строгов замкнулся. Игорь был подогрет алкоголем, возбужден. Ему хотелось выговориться. Он был сейчас открыт, искренен… В любой момент он мог «закрыться». Такие случаи бывали. Петрухин протянул Строгову сигареты, сказал:
      — Отлично тебя понимаю, Игорь… Героев в жизни нет. А ситуевина крайне неприятная. Тебя оскорбили, и ты позвонил Саше. И я бы позвонил Саше. И Виктор тоже позвонил бы Саше.
      Брюнет хмыкнул. Петрухин быстро наступил ему на ногу под столом: молчи. Обосрешь всю обедню.
      — Я был оскорблен, — сказал «офицер с женщиной»: — Вам, наверно, трудно это понять… Но меня в присутствии Ольги едва ли не пинками вышибли со стоянки. Нормально, да?.. И я позвонил Саше. Мы встретились с ним вечером в баре «Трибунал». Я рассказал ситуевину. А он рассмеялся и сказал: так в чем вопрос?.. А в чем вопрос? Проучить нужно уродов! Вот и весь вопрос. Возьмешься, Саша?
      — Стоп, — сказал Брюнет. — Стоп. На Большой Морской, говоришь?
      — На Большой Морской.
      — Так это ты сжег джип Утюга? — с интересом спросил Брюнет.
      — Утюга? Какого Утюга? Какой джип?
      — «Лэндкрузер». С «мэриевскими» номерами. Вот какой джип.
      — «Лэндкрузер», — сказал Строгов. — С «мэриевскими» номерами.
      Брюнет хлопнул себя по ляжкам и засмеялся.
      — Ну ты, друг детства, даешь! Утюг на говно изошел! Все орал: найду падлу — поглажу… Ты, кстати, знаешь, Игорек, почему его Утюгом зовут?
      — Н-нет, — неуверенно сказал Строгов.
      — Сильно любит гладить, — сказал, усмехаясь, Брюнет.
      В кабинете вдруг запахло горелым мясом… Ты все еще уверен, читатель, что смертная казнь — это негуманно?.. Ну, извини, наверно, мы не правы. Пусть ребята немножко порезвятся: войдут в твой дом, отберут твои рублики, изнасилуют твою жену… А если ты не захочешь отдавать свои рублики, тебя немного ПОГЛАДЯТ. Стрелочки на штанах помялись, папуля. Надо разгладить. Да не, спасибо, гладильная доска не нужна.
      — Ты позвонил Саше, — сказал Петрухин. — И что? Что он сказал?
      — Он спросил: а чего, собственно, я хочу? Я хотел в тот момент только одного — наказать уродов.
      — И Саша, — спросил Купцов, — взялся наказать уродов?
      — Да, он взялся.
      — Угу… понятно. Он спросил: что и сколько?

* * *

       …он спросил: что и сколько? Строгов ответил: полтонны баков. Сжечь к чертовой матери. Сможешь, Саша? — Надо подумать. В Таджикистане мне, вообще-то, доводилось делать такие дела. Если маленько прыснуть бензинчиком и фигануть из ракетницы — красиво горит. — Так ты возьмешься? — Надо подумать. Да и ракетницы нет. А у тебя что — горит? — В том-то и каламбурчик, что пока еще ничего не горит. А надо бы! Чтобы запомнили, суки! …Они попили кофе в «Трибунале» и собрались уходить. Строгов предложил подвезти… Куда тебе? — спросил. — На Большую Морскую, — ответил Саша. — Покажешь мне этот джип.
       Джип, как на грех, стоял на месте. Строгов показал. Они проехали мимо, остановились метрах в пятидесяти. О’кей, сказал Саша. Лотом взял с «торпеды» строговскую «Zippo». Повертел в руках.
       — Зажигалочки не жалко, Игорь?
       — Зажигалочки? В каком смысле?
       — В смысле инициации процесса горения. «Zippo» чем хороша? Откинул крышку, крутанул колесико — горит. Это вам не «крикет». В «крикете» рычажок нужно удерживать, а в «зиппо» — нет.
       Строгов ничего не понял, только пожал плечами. Саша рассмеялся, сунул зажигалку в карман и вышел.
       — Смотри, — сказал он. — Сейчас будет знатный костерок.
       Из салона «бээмвухи» Игорь видел, как Саша Т. перешел дорогу и вошел в магазин «Товары для дома»… Зачем ему «товары для дома»? Из магазина Саша вышел спустя пару минут. Под мышкой он нес пластиковую канистрочку, из кармана торчала деревянная рукоятка… Откручивая на ходу крышку с горловины канистры, Саша неторопливо шел к джипу… Строгов замер. Медленно кружились снежинки над черной щелью улицы. Блестел толстыми боками сытый «лэндкрузер»… Саша подошел к машине. Обернулся, посмотрел на Строгова. Разобрать выражение лица на таком расстоянии было невозможно, но Игорю показалось, что Саша улыбается. Строгов вдруг занервничал.
       Саша вытащил из кармана молоток…
       Дзынь! — рассыпалось боковое стекло джипа.
       Закричала сигнализация: «пиу-пиу»… В правой руке Саши Т. ярко вспыхнул огонек «зиппо». Строгов сглотнул слюну. Теперь он уже не хотел, чтобы произошло то, что должно произойти… Маленький язычок пламени весело бился в руке Саши Т. «Пиу-пиу», — орала сигнализация.
       — Не надо, — прошептал Строгов.
       Канистра, а вслед за ней зажигалка, исчезли в салоне «лэндкрузера».
       В первый момент ничего не произошло. Строгов подумал, что зажигалка погасла… Но через секунду джип осветился изнутри, длинный огненный бес выскочил наружу из разбитого окна.
       — Пиу! — закричал обреченный автомобиль. Саша Т. быстро пошел прочь, нырнул под арку.

* * *

      — М-да, — сказал Брюнет, когда Строгов закончил свой эмоциональный, но весьма сбивчивый рассказ. — ХарАктерный парень Саша Трубников.
      Строгов ничего не ответил, протянул руку к бутылке. Брюнет отодвинул бутылку.
      — Очень быстро гонишь, Игорек. Этак ты укутаешься раньше, чем мы дослушаем до конца твою увлекательную повесть… А мне страсть как хочется узнать, чем она кончится.
      — Она давно кончилась, — сказал Строгов. — В кабинете Нокаута. В воскресенье.
      — Вот про это и пилИ. Как зазубренным серпом по моим нежным колокольчикам… ПилИ, Игорек, пилИ.
      Строгов с тоской посмотрел на бутылку. Петрухин крякнул и сказал:
      — Дай ему выпить, Виктор… Видишь — хреново ему?
      — Тьфу… да пусть хоть зальется. Офицер-с-женщиной.
      Строгов набулькал себе коньяку. Выпил.
      — Спасибо, — сказал он. — Спасибо. С чего начать?
      — В чем все-таки была суть конфликта с Нокаутом? — спросил Купцов. — Версия «фольксваген» выглядит не очень убедительно.
      — Да, конечно, — согласился Строгов. — Не в «фольксе» дело.
      — А в чем?
      — Лешенька начал борзеть… Он начал борзеть. У него была масса амбиций и полторы извилины. Он же никто. Ноль. Жлоб. Пэтэушник. Такой же, как эти уроды на заправке. Но ему хотелось уважения. Ему хотелось быть — о-го-го! — бизнесменом. А он же трех слов связать не мог без мата… Не человек, а беда в «адидасе». Но с претензиями. Помнишь, Виктор, когда мы с финнами только-только завязались и поехали в Хельсинки?
      — Ну?
      — Гну! Он же тоже тогда рвался: я буду переговоры вести! Господи! Да какие ему переговоры? Я ему тогда осторожно намекнул — так он меня с ног до головы слюной обрызгал.
      — Что же ты мне не сказал? — спросил Брюнет.
      — Я говорил. Но ты пропустил мимо ушей. Ты отмахнулся. Ты сказал: что вы как дети? А Леша завелся! Он вбил себе в голову, что я против него интригую… И начал меня доставать. О, как он начал меня доставать! Я попытался по-хорошему. Я попытался наладить контакт. Но он из породы таких козлов, которые понимают только язык силы. Я ему: Леш, давай замнем. Кто старое, говорю, помянет — тому глаз вон. Сходим в баньку, выпьем, срамных девок позовем. А он мне: зачем девки? Ты сам у меня отсосешь… Ну, нормально?.. Сказал — и ржет, сволочь. Довольный. Глаза блестят. Зубы скалятся… А вы говорите — «фольксваген».
      — Нет. Это вы, Игорь, говорите: «фольксваген», — возразил Купцов.
      Строгов плеснул себе еще коньяку. От прежней его бледности не осталось и следа. Строгов сидел красный, на лбу выступили капельки пота. И на носу тоже выступили капельки пота.
      — Я не говорю: «фольксваген», — произнес он. — Не говорю… Это Нокаут сказал: «фольксваген». Вы думаете, ему нужен был этот «фолькс»? Да хрен там! Ему нужна была ссора. Повод… И тогда я понял, что…
      Строгов вдруг замолчал. Видимо, ему было очень трудно вспоминать, что он тогда понял.
      — Я понял, что мне снова нужна помощь Саши. Но я же не имел в виду убийство!
      — Мы знаем, — сказал Купцов.
      — Вы мне верите?
      — Конечно, — сказал Петрухин. А Брюнет сказал:
      — А что это меняет?
      — Ну как же, Витя?
      — Ладно, пилИ дальше, офицер-с-женщиной.

* * *

       …Саша сказал: а в чем проблема? Давай потолкуем с твоим Нокаутом. Может, он и не Нокаут вовсе, а так… Нокдаун? Ха-ха-ха… Готовь штуку баксов, Игорь. Не горячо?
       — Не горячо, — ответил я.
       Я еще не знал, что горячо. Так горячо, что горячей не бывает. Горячей, чем пламя «зиппо» в салоне джипа.
       — Не горячо, — ответил я Саше. И назначил Нокауту стрелку в офисе…
       — Ты что? — удивился Нокаут. — Стрелку мне забиваешь?
       И заржал. Смеху него был противный, как икота. Грех так говорить о покойнике, конечно, но из песни слова не выкинешь. Заржал Леша Нокаут. Не знал, что жизни ему всего сутки отпущено… День хороший был, теплый. Самое бы то на природу выбраться, на шашлычки. Но вышло все по-другому… Не горячо? О нет, не горячо! Не горячо — сплошной ожог. Пожарище. Пепелище… Дым. Дым… День хороший был, теплый. А Саша явился вдруг в длинном пальто и в шапочке. Чего это он, думаю, в шапочке? И ведь совершенно не просек я, что он с ружьем. Хоть и без приклада помповуха, хоть и ствол укорочен, а все же полметра длины будет… Но я не знал про ружье. Честное слово: не знал. Даже и не думал.
       Мы приехали. Нокаут был уже там, у себя, в кабинете. Мы прошли. Охранник: здрасьте… и мы прошли. Было очень тихо. Странно, но я ничего не ощущал. Не чувствовал я ничего: ни тревоги, ни напряжения. Саша жевал резинку. И нес под полой обрезанную помповуху. Я потом спрашивал у себя: почему я ни о чем не догадывался? Пока я сидел в КПЗ и в «Крестах», я спрашивал у себя: почему? Почему я ничего не знал?
       Мы вошли в кабинет Нокаута. Он сидел в кресле, закинув ноги на стол. Он любил так сидеть. Он считал, что это круто, это по-американски. Он сидел «по-американски» и курил.
       — Какие люди! — сказал Нокаут.
       — Ноги со стола сними, — сказал Саша.
       — Это ты кого с собой привел, юнга? — спросил Нокаут.
       — Ноги со стола убери, — сказал Саша и вдруг достал из-под плаща ружье. Я этого совершенно не ожидал. И Нокаут тоже этого не ожидал… Он очень медленно стал снимать со стола ноги. Ноги были в желтых мокасинах и белых носках.
       — Вы что — оху…ли? — спросил Леша. Он встал и стоял около стола, а Саша поднимал ружье.
       — Саша! — сказал я.
       — Вы что — оху…ли? — закричал Леша и бросился к шкафу.
       Я не знаю, зачем он бросился к шкафу… За бейсбольной битой?.. Нет, нет. Я не знаю.
       Грохнул выстрел…
       Как из пушки грохнул выстрел. И я увидел как голова… как Лешкина голова…

* * *

      — Выпей! — сказал Брюнет.
      — Спасибо, — сказал Строгов, выпил коньяк.

* * *

       …потом Саша протянул ружье и сказал:
       — Давай.
       — Что… давай?
       — Давай, — сказал он и передернул цевье. На пол выпрыгнула гильза. — Давай, Игорь. Так надо.
       — Что? Зачем?
       — Надо, Игорь, надо. Я не знаю, как ружье оказалось у меня в руках. Честное слово — Я НЕ ЗНАЮ. Я не помню. Я помню только толчок отдачи. Он был очень сильный… Потом Саша сказал:
       — Ну вот и все. Пошли. Пошли, больше здесь делать нечего.

* * *

      — На какую сумму тебя зарядил твой друг Саша? — спросил Брюнет.
      — Друг! — с издевкой сказал Строгов. Теперь, когда он выговорился, он стал стремительно пьянеть. Он выпил уже почти полную бутылку коньяку, взгляд его стал стеклянным.
      — Ну, так на какую сумму?
      — На полета тонн баков. Попал я… попал на пятьдесят тонн баков, — с трудом выговорил Строгов.
      Брюнет на это ответил:
      — Э-э, нет, родной. Ты попал не на пятьдесят. Тебе, Игорек, только кажется, что ты попал на пятьдесят. По моим прикидкам ты попал тонн на двести с хвостом… с изрядным хвостом.
      — Как?
      — Так! Убытки фирмы кто будет покрывать?
      — Караул!
      — Ты еще закричи, что тебя грабят.
      — Караул! Караул, караул!
      — Вот заладил… караул. Сколько, уже успел денежек СашкУ заслать? — спросил Брюнет.
      — Одиннадцать тонн отдал этой сволочи. Еще пять приготовлены.
      — А где они у тебя? Здесь?
      — Здесь, — кивнул Строгов.
      — Неси-ка сюда.
      — Зачем?
      — А посмотреть хочу. Долларов никогда не видел.
      — Щас, — сказал Строгов. Он встал, и его качнуло.
      — О, да ты уже хорош, юнга.
      — Я щас, — повторил Игорь и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв дверь. В приемной что-то загрохотало. Брюнет покачал головой и сказал:
      — Если он компьютер уронил, то я с него и за компьютер удержу. — И спросил в селектор: — Лена, что он у тебя там своротил — компьютер?
      — Нет. Факс.
      — Вот собака, — сокрушенно покачал головой Брюнет, а потом вдруг рассмеялся. Петрухин и Купцов тоже рассмеялись. Когда вернулся Строгов, они все еще смеялись. Игорь, прижимая к груди пачки баксов, схваченные в лучших традициях резинками, сел на стул и тоже стал хихикать.
      — А ты что смеешься? — спросил его Брюнет.
      — Смешно, — сказал Строгов.
      — Ты лучше кричи: караул! — сказал Брюнет и взял из рук Игоря деньги.
      — Караул! Ой, ой! Караул.
      — Настоящий-то «караул» впереди, Игорек… Я тебя съем. Я тебя до косточек обглодаю, говнюка такого, — ответил «олигарх» Голубков и положил деньги перед Петрухиным. — Ваш гонорар, мужики. Со слов офицера-с-женщиной здесь — пять. Нормально?
      — Нормально, — сказал Петрухин, сгребая пачки.
      — У нас еще остались неизрасходованные оперфонды, — сказал педантичный Купцов. — Вот список расходов…
      — Леонид Николаич, — сказал Брюнет, — что ж ты меня за крохобора-то такого считаешь? Слышать ничего не хочу.
      — Ой! Ой! — пропел Строгов. — Караул! Оперфонды!
      — Ты вот что, Игорь… езжай-ка домой. Мой водитель тебя отвезет. А завтра… сегодня говорить с тобой бесполезно… завтра будем обсуждать твои перспективы невеселые. Понял?
      — Понял, — кивнул Строгов и, съехав со стула, захрапел на ковролине.
      — Беда, — сказал Брюнет.
      — Пьяный проспится, дурак никогда, — философски заметил Купцов.
      — В том-то все и дело, что Игорь — далеко не дурак. Потому и непонятно, как же он так глупо подставился.
      — Сломал его Трубников, — сказал Петрухин. — Смял. Раздавил. Хотя, разумеется, твой Игорь сам виноват. Он сам поставил себя в зависимость от Саши Т. Если бы не было этого случая с Нокаутом, был бы другой… или, в конце концов, Саша мог бы его шантажировать сожженным джипом. Я даже немного удивлен, почему он не стал этого делать.
      — Бог с ними, — сказал Брюнет. — Я вот что предлагаю, мужики: а не отметить ли нам завершение наших трудов?
      Купцов ответил:
      — Я не против, но сейчас не могу — за рулем.
      — И я не против, — сказал Петрухин. — Но тоже сейчас не могу, есть дело неоконченное.
      — А вечером? Есть одно приватное и во всех отношениях приятное место. С хорошей кухней, с хорошей музыкой… я приглашаю, ПАРТНЕРЫ.
      — Я не против.
      — И я тоже ничего не имею против.
 

Петрухин:

       Мы с Купцом вышли. Прошли через приемную с удивленной Леночкой и разбитым факсом. Через «зимний сад» с террариумом, черепахами и пальмами, через КПП, где зарабатывал на жизнь седой флотоводец… Мы вышли на улицу. Светило солнце, ветер гнал по Неве волну.
       Мы сели в «шестерку». Было ощущение какой-то потери. Мы стали богаче на две с половиной тысячи долларов каждый. Но все равно было ощущение потери.
       — Дай-ка сигаретку, Дима, — попросил Ленчик.
       Я дал ему сигарету. Он закурил и сказал:
       — Следствие закончено… забудьте.
       Те же слова крутились и у меня в голове. Нет, иногда Леонид меня положительно удивляет…
       — Жалеешь? — спросил я.
       — Нет, ностальгирую.
       — Эге ж, хлопчик! Не журись. Вечор снимем напряг. Что немаловажно: за счет господина олигарха. Как тебе перспектива?
       — Ладно… тебе куда?
       — Сначала на Финляндский.
       — А потом?
       — А потом сам доберусь. Пусть отдохнет твоя «антилопа».
       — Куда? — спрашиваю.
       — На Апрашку.
       — Даешь… а что тебе там нужно, Борисыч?
       — А там, Николаич, мне нужно передать привет Мамуке от брата Намика.
       — Эге ж, хлопчик, — передразнил меня Купец.
       Он повернул ключ, и двигатель «антилопы» забормотал. Поехали. Мимо «Крестов», в которые так и не удалось запихать Сашу Т. Меня воспитали безбожником, и я не верю в Божий суд. А от людского Матвеев ускользнул.
       На Финляндском я вышел. А Ленька уехал. Я смотрел вслед «антилопе» и вспоминал цитату, которую он однажды произнес… Как там он сказал? Ну-ка, ну-ка…
       «Ибо ничто не пропадает бесследно, ничего и никогда… И все времена — одно время, и все умершие не жили до тех пор, пока мы не дали им жизнь, вспомнив о них, и глаза их из сумрака взывают к нам».
 

25.05.2001