— Сейчас у нас только одна школа, — сказала Галина Петровна, — но в семьдесят седьмом их было три… Какую именно школу закончил ваш Андрей, вы, очевидно, не знаете?
      — Увы, — сказал Купцов.
      — Ну что же, — сказала Галина Петровна, — постараюсь вам помочь. Сейчас полистаем журналы за семьдесят седьмой. Они хранятся здесь.
      …Среди дивовских выпускников семьдесят седьмого года было сорок шесть юношей. Среди них пятеро Андреев.
      — Двое из них — мои ученики, — сказала Галина Петровна. — В семьдесят седьмом я была завучем в «тройке»… Господи, как давно все это было!
      — Да, да, — поддакнул Купцов. — Бежит время… Школьные журналы, Галина Петровна, это, конечно, здорово, но нам гораздо интереснее фотографии ваших мальчишек. Как бы нам на них посмотреть?
      — Что касается моих мальчишек — это легко. А вот фотографии тех, кто учился в других школах… Впрочем, мы и этот вопрос сумеем решить, — ответила Галина Петровна. — Я позвоню своим коллегам, которые работали в двух других школах, и нам обязательно помогут.
      Она позвонила, и коллеги действительно помогли. Уже через сорок минут Купцов и Петрухин покинули Дивово, увозя с собой ксерокопии фотографий, на которых были все пять Андреев, закончивших школу в семьдесят седьмом. Четыре снимка были индивидуальные, один — групповой. С одной фотографии смотрел улыбчивый лопоухий очкарик… явно не наш герой. На другом снимке был запечатлен серьезный юноша с характерной монголоидной внешностью. Его Купцов тоже отложил в сторону. Остались всего трое.
      — Один из этих трех орлов, скорее всего, и есть наш Андрюша, — сказал Купцов, разглядывая не очень качественные ксерокопии. — Вот только сумеет ли Нюшка опознать его?
      — Лень, — позвал Петрухин. — А Лень… — Что?
      — А почему ты, Леня, назвал себя, понимаешь, специальным корреспондентом, а меня — шоферюгой?
      — А потому, гражданин Петрухин, что у меня лицо интеллигентное и я очень даже на журналиста похож… А ты…
      — А я? — озабоченно спросил Петрухин, покосившись в зеркало.
      — А ты со своим перебитым носом на бандюка похож, Дима. Ну как же я тебя журналистом представлю? Это же сразу вызовет подозрения… Сам посуди: ну какой из тебя корреспондент?
      Петрухин начал насвистывать. Купцов страдальчески поморщился, а Петрухин сказал:
      — Хоть бы оператором меня назвал… корреспондент специальный. Нос мой ему не хорош! А ты на свой посмотри.

***

      Анна Николаевна всплеснула руками и сказала:
      — Он! Господи, это же он! Вы нашли его?
      — Пока нет, — сказал Петрухин и взял фото из ее рук. На обороте было написано: «Русаков Андрей Васильевич, 12.08.60, Комсомола, 8-2». На фотографии у семнадцатилетнего Андрюши Русакова были открытый и честный взгляд, длинные «битловские» волосы и комсомольский значок на лацкане темного пиджака.
      — Но вот же, — сказала Анна Николаевна, — адрес.
      — Во-первых, это адрес в городе Дивово, — ответил Дмитрий. — Во-вторых, у нас есть все основания полагать, что он по этому адресу давным-давно не живет.
      — А вы проверяли? — агрессивно спросила она.
      — Еще нет, — ответил Петрухин. — Но завтра мы съездим в Дивово и проверим этот адрес. Возможно, нам удастся что-то узнать.
      — Я поеду с вами, — решительно произнесла Анна Николаевна.
      — Как вам будет угодно, — сухо сказал Купцов.
      Петрухин ничего не сказал, а только покрутил пальцем у виска за спиной у Анны.

***

      На другой день они снова сгоняли в Дивово и посетили улицу Комсомола. В грязной однокомнатной квартирке нашли спившуюся сорокапятилетнюю Екатерину Васильевну Русакову — сестру Андрея. Своего брата она не видела уже «тыщу лет», ничего о нем не знала и знать не хотела.
      Петрухин с Купцовым промучились с ней минут тридцать, но ничего путного о братце не узнали. Анна Николаевна смотрела на Русакову со страхом… уходя, сунула ей пятьдесят рублей. — Зря, — сказал Петрухин. — Все равно пропьет.
      Анна Николаевна не ответила. Да так и ехала молча до самого Санкт-Петербурга.

***

      Классическая ситуация, когда преступник неизвестен, плавно перетекла в другую, не менее классическую. О преступнике известно многое: фамилия, имя, отчество и т.д., и т.п., но неизвестно, где же он сам. В отличие от законопослушных граждан, лица, ведущие криминальную (околокриминальную, полукриминальную) жизнь, часто живут неизвестно где. И, как правило, место своего жительства не афишируют, порой снимают две-три — несколько квартир, скрываясь с адреса при опасности. А опасностей в криминальной жизни хватает. Причем только часть из них исходит от правоохранительных органов. Между собой у ребятишек с непростой судьбой тоже происходит масса «запуток» и «непоняток». Частенько они разрешаются конфликтно. Иногда — чрезвычайно конфликтно, беспредельно. Так что жулику всегда есть смысл конспирироваться, скрывать адрес.
      Итак, ситуация сложилась классическая. Есть некто Русаков Андрей Васильевич, который дома да-а-вно не появлялся. Который нравится женщинам, любит стихи и так далее. Сомнений в том, что Русаков и есть искомый Андрей, не было. Но не было и Андрея. Не было ни малейшего представления о его образе жизни, связях, пристрастиях… То есть представления некие, конечно, были, но к делу их, что называется, «не пришьешь».
      Купцов с Петрухиным снова ощутили, что уперлись в тупик. Чувство было противным, знакомым каждому оперу. После того как отработали адрес в Дивове, партнеры сидели вечером в кухне Купцова, обсуждали положение… Но ничего путного в голову не приходило. — Ну, какие идеи? — спросил Купцов.
      — А какие тут идеи? — ответил Петрухин. — Давай-ка попробуем проверить по авиа-и железнодорожным билетам? Может, он уже давно улетел в какой-нибудь Лондон или Рио-де-Жанейро. И весь наш выпендреж совсем впустую…
      — Это, конечно, можно. Но что это нам даст, Дима?
      — А хрен его знает… Поглядим, может, чего и даст.
      — Да это не проблема, — сказал Купцов. — Завтра же организую запросы. Но сильно сомневаюсь, что из этого что-то вырастет.

***

      В Рио— де-Жанейро Русаков, конечно, не уехал. И в Лондон тоже не улетел. И вообще пределов отечества не покидал. Но в пределах он, как показал ответ на запрос, передвигался много. Маршрут у него был, собственно говоря, всего один: в Москву. Но этим маршрутом он пользовался ежемесячно в первых числах каждого месяца: первого, второго или третьего числа.
      — Ну вот и все, — сказал Петрухин, когда познакомился с распечаткой. — Осталось дождаться начала сентября и встретить гражданина Русакова прямо у вагона «Красной стрелы»: здрасьте, я ваша тетя.
      — Вот именно, что надо еще дождаться… а это, извини-подвинься, около двух недель ожидания, — возразил Купцов. — Продаст он сабельку-то за это время.
      — Может, — согласился Петрухин. Строго говоря, никакой уверенности, что сабля до сих пор находится у Русакова, не было… Может быть, он ее уже продал, а деньги промотал или проиграл в карты.
      — Что предлагаешь? — спросил Петрухин.
      — Не знаю, — ответил Купцов. Теперь, когда Русаков был грамотно вычислен и оставалось совсем ничего — просто дождаться его и взять под белы рученьки… теперь в дело вступил фактор времени. — Не знаю, Дима, не знаю.
      Плыл по кухне сигаретный дым, садилось солнце, партнеры в очередной раз оказались в тупике… В тот вечер они разошлись, так и не наметив конкретного плана действий.

***

      Петрухин уже засыпал, когда зазвонил телефон. Дмитрий открыл один глаз и посмотрел на аппарат так, как смотрят на таракана… Петрухин сел на диване, почесал грудь и вслух сказал:
      — Гадом буду — это звонит старый сволочной следак Купцов.
      Потом он взял трубку, нажал зелененькую кнопочку и сразу услышал голос Купцова:
      — Я знаю, что ты сейчас сказал или подумал про меня какую-нибудь гадость, но у меня, Димон, есть одна идея. Вот слушай…
      Когда Купцов изложил свою идею, Петрухин сказал:
      — Хоть ты и паразит, Леонид Николаич, но тыква у тебя варит как надо. Может быть, мы вытянем пустышку, но идея стоящая… я снимаю шляпу!
      — Да ладно, — сказал польщенный Купцов. Конечно, ему было приятно. Из Димки похвалу клещами не вытащишь… А тут вон как: я снимаю шляпу! А Димкина похвала дорогого стоит.
      Идея, в общем-то, была простой: запросить железную дорогу относительно попутчиков Русакова. Вполне возможно, что они — попутчики — знают об Андрюше больше, чем Анна или Антон. Бывает, что случайному соседу по купе человек всю свою жизнь расскажет, душу вывернет. Бывает, познакомятся люди, подружатся… Или телефонами обменяются, или визитками. Поэтому идея Купцова была совершенно здравой и казалась весьма перспективной. Почти наверняка найдется кто-то, кто сможет добавить штришков к портрету Андрея Русакова. Только в этом году он съездил в столицу уже восемь раз и восемь раз соответственно вернулся обратно. Итого, шестнадцать поездок — шестнадцать попутчиков. Предположим, что половина из них — москвичи, но все равно остается восемь потенциальных «свидетелей» в Питере.
      Арифметика, однако, подвела… «Свидетель» оказался всего один.

***

      С утра Купцов через полковника Ершова организовал очередной запрос:
       «В связи с возникшей необходимостью по уголовному делу №… прошу установить лиц, ездивших в одном купе с гр. Русаковым Андреем Васильевичем, паспорт серия… номер…».
      И далее — перечисление всех вояжей Андрея из Питера в Москву и обратно с указанием даты, номера поезда, вагона и места.
      Ершов расписался, пришлепнул «большой королевской печатью» и пробормотал что-то типа: все в сыщиков играете? Ну-ну, доиграетесь…
      Что— то он совсем плохой стал, подумал Купцов, но ничего не сказал, а взял запрос и поехал пристраивать его в дело. Ответ он получил ближе к вечеру. И этот ответ его ошеломил: в четырнадцати случаях из шестнадцати у Русакова был один и тот же попутчик -Этибар-оглы Мамедов. Разумеется, это не могло быть случайностью.
      — Кто такой этот Мамедов? — спросил Купцов.
      — Странный вопрос, Леня… Помнишь, как звали азера, которого ждал в кафешке Андрей? Вспоминай, вспоминай — о нем Антон говорил.
      — Эдик? Андрей ждал в том кафе какого-то Эдика!
      — Все они здесь Эдики… а потрешь маленько — внизу обнаружится Этибар-оглы, целый янычар с саблей.
      — И что нам теперь делать с этим оглы? — спросил Купцов.
      — Проверь-ка его по базам, — сказал Петрухин. Купцов быстро набрал фамилию Этибара-Эдика, и — сладок миг удачи! — компьютер выдал адрес азербайджанца. Наш адрес, питерский. И, кстати, совсем свежий.
      — Вот так, — сказал Петрухин. — Искали шестнадцать свидетелей, а нашли одного соучастника. Но уж он-то обязательно приведет нас к Андрюшке. И, соответственно, к сабельке.

***

      Мамедова пробили по милицейским учетам и выяснили: не судим. Приводов в милицию в течение года не имел, зарегистрированным оружием не владеет.
      По учетам ГИБДД Этибар-оглы имеет БМВ третьей модели восемьдесят седьмого года издания. Правила дорожного движения в двухтысячном году нарушал дважды. Вот, собственно, и все.
      На всякий случай Петрухин позвонил Антону Старостину и попросил вспомнить хоть что-нибудь о том азербайджанце, которого Андрей ожидал в кафе на углу Гороховой и Садовой. Скромный гений не особенно обрадовался звонку Петрухина, но решил, что лучше уж поговорить с Димкой по телефону, чем отказаться от беседы и ждать, что Петрухин приедет собственной персоной.
      — Ну, Эдик его звали, — тянул Антон в трубку.
      — А Этибаром его Андрей не называл?
      — Не, не называл.
      — Ясно. А как он выглядел, Эдик этот?
      — Азер.
      — А все-таки?
      — Азер, он и есть азер. Для меня они все на одно лицо.
      — Подумай как следует, Антон: высокий или низкий? Спортивный или, наоборот, увалень? — настаивал Петрухин.
      — Да сейчас — спортивный!… Бурдюк с салом на коротких ножках. Шея такая, что воротничок рубашки не застегивается. Но весь на понтах. Он, видите ли, бизнесмен.
      — Еще что помнишь? — спросил Петрухин.
      — Да ничего больше не помню, — уже зло и раздраженно ответил Антон.
      Петрухин задал еще десяток вопросов, но больше ничего не добился. Кроме того, что… «кажется, были у него усы».
      — Ладно, — сказал Дмитрий напоследок, — ежели чего наврал, то я приеду и душевно с тобой поговорю. Ты меня понял?
      Антон поежился и заверил, что понял.

***

      Этибар— оглы Мамедов жил в большом красивом доме на Комендантском аэродроме. Светлый и нарядный дом торчал посреди огромного пустыря, изувеченного строителями, и выглядел декорацией на танковом полигоне. Дом только что сдали, и он не был еще заселен полностью. Он стоял посреди пустыря, и сотни его окон отражали пламенеющее закатное небо.
      Петрухин с Купцовым сидели в салоне «фердинанда» и играли в нарды. Снаружи микроавтобус выглядел пустым и мертвым. Шел десятый час вечера, а господин Мамедов домой еще не пришел. Петрухин собрался звонить ему уже во второй раз, когда на дрянной грунтовке показался БМВ-"треха". Дальнозоркий Купцов всмотрелся и сказал:
      — Едет. Едет Этибар-оглы. Готовься, Димон, к встрече.
      — А че к ней готовиться? — пожал плечами Петрухин.
      «Фердинанд» стоял у подъезда таким образом, что пройти мимо него Мамедов никак не мог. А значит, встреча неизбежна. Прилично пошарпанная «треха» с тонированными стеклами проехала мимо «фердинанда», вылезла двумя передними колесами на почти утонувший в грязи поребрик и остановилась.
      — А че к ней готовиться? — спросил Петрухин. — Щас мы этого янычара возьмем за вымя крепко-крепко и выдоим ласково, до последней капелюшечки.
      Дверь «трехи» распахнулась, показались ноги в черных блестящих ботинках и белых носках. После этого вылез сам Этибар-оглы Мамедов. Он был весьма полным, рыхлым, смуглым и с черными густыми усами. Партнеры отметили про себя, что поверхностное описание «гения» Антоши тем не менее весьма соответствовало внешности Мамедова. Этибар-оглы выбрался из машины, взял с заднего сиденья «дипломат», захлопнул дверь. Петрухин, наоборот, откатил в сторону левую, которую Мамедову не было видно, дверь пассажирского салона «фердинанда». В салон ворвались лучи заходящего солнца, заблестели на гранях латунных «костей» для игры в нарды.

Петрухин:

      Мамедов шел, как плыл. Коротенькие ножки в черных блестящих ботинках на толстой подошве и высоком каблуке семенили по асфальту. Новый асфальт был покрыт слоем грязи, нанесенной машинами с подъездной грунтовки. Этибар-оглы не смотрел под ноги. Он был олицетворением достоинства и уважения к собственной персоне. В левой руке — «дипломат», в правой — труба. За спиной — довольно-таки древняя «бээмвуха» и две-три «точки» в районе Апрашки. А еще в его жизни были русские проститутки, которых он ни на йоту не считал за людей, были деньги — рубли и горячо любимые доллары, были золото, четки, показушная религиозность, дыни, анаша, «дежурный» презерватив в бумажнике и презрение ко всему русскому. Я смотрел на него сквозь тонированное стекло и видел Этибара-Эдика насквозь. Конечно, я мог в чем-то и ошибиться… Мог, конечно, мог. Но если я и ошибался, то только в частностях. Ну, например, «точек» на Апрашке у него не три, а пять… А в основном я знал этих «восточных негоциантов» очень хорошо. И, скажу по правде, большой любовью к ним не пылал.
      Мамедов обогнул наш «фердинанд» и оказался перед раскрытой боковой дверью. И тут перед ним появился я… Я появился в лучах закатного пламени и задал традиционно-скучный вопрос:
      — Гражданин Мамедов? Для всех граждан РФ, а также бывшего СССР, а также всех нынешних независимых государств, образовавшихся после развала СССР, высокое слово «гражданин» звучит так: «Тревога!» Как только нашего человека (бывшего нашего человека) называют гражданином, он сразу делает вывод: шухер. Либо документы потребуют, либо срок впаяют.
      — Гражданин Мамедов? — спросил я самым что ни на есть «ментовским» тоном.
      Я спросил так, что он все правильно понял, и мне даже липовые ксивы доставать не пришлось… Тут вообще-то ничего удивительного нет — за последние годы (с подачи милиции) образовалась новая нация — «лицо кавказской национальности». А у этого «лица» выработался нюх на ментов. И соответственное отношение.
      Этибар— оглы встал как вкопанный, рот открыл, глаза выкатил.
      — Ты что, — спросил я, — онемел от радости при нашей нечаянной встречи?
      — Э-э… очень радостно, очень. Совсем радостно, да?
      — Капитан Петров, уголовный розыск. А ты — Мамедов?
      У Мамедова задвигался кадык, он сглотнул подкативший к горлу ком и сказал:
      — Да.
      — Документы покажи… и рот закрой. Я ослеплен блеском твоих золотых коронок, Эдик-оглы, а то я совсем ослепну, да?
      Этибар— оглы привычно протянул мне российский паспорт, новенький, выданный чуть больше года назад, но уже изрядно захватанный ментовскими руками во время многочисленных проверок, рейдов и «Вихрей-антитерроров». Я пролистал, отметил, что Этибар-оглы женился почти одновременно с получением паспорта. Отметил, что его «избранница» старше его на двадцать лет… Это ж надо, какая любовь!
      Куда там Ромео и Джульетте. Хотя, с другой стороны, во времена Ромео и Джульетты не оформляли фиктивных браков с целью получения гражданства.
      Я посмотрел паспорт и опустил его в карман.
      — Э-э, — сказал Этибар.
      — Еще раз скажешь мне «э-э» — рассыпешь свои коронки по асфальту. Где Русаков?
      — Кто? — спросил Мамедов растерянно.
      — Слушай, Эдик, я ведь русским языком говорю: где Русаков? Где сабля?
      — Сабля? — переспросил он, и мне стало ясно, что про саблю он ничего не знает. Чуда не произошло, хоть мы, впрочем, и не особо надеялись. Мы не надеялись, но все-таки думали: а вдруг? Мне стало ясно, что про саблю он ничего не знает. Тем не менее я повторил:
      — Где сабля? Я точно знаю, что ты ее дома хранишь.
      — Слушай, начальник, — сказал он, — мамой клянусь: не знаю никакой сабля… да?
      — Ты еще здоровьем мадам Гришуковой поклянись, — подсказал я.
      — Какой мадам Гришуковой? — возмутился он, а я злорадно подсказал:
      — Твоей горячо любимой «супругой» Гришуковой Жанной Револтовной, одна тысяча
      девятьсот сорок девятого года рождения… Ты что же это, Эдик, «супругу» забыл?
      Мамедов снова сглотнул, и его смуглое лицо побледнело, черные усы и щетина на щеках обозначились контрастней. Он явно не понимал, что происходит и чего от него хотят… А мне, собственно, именно это было и нужно.
      — Плевать мне на твою «супругу», Эдик, — сказал я. — Плевать… Мне нужна сабля. Ну — где хранишь: в шкафу? На антресолях?
      — Какая сабля? — снова возмутился он. Впрочем, его возмущение было пассивным, если можно так выразиться. — Зачем так говоришь, да?
      — Значит, нет дома сабли краденой? — спросил из салона Ленька.
      Мамедов посмотрел на него. Смотреть ему пришлось против низкого вечернего солнца, и навряд ли он что-нибудь толком разглядел — разве что темный костюм, светлую сорочку и галстук.
      — Нет никакой сабли, — ответил он и даже приложил руку с трубой к сердцу. — Клянусь — нет.
      — Хорошо, — сказал я. — Веди домой, сами посмотрим.
      — Зачем? — насторожился он.
      — Ты что — дурак? — спросил я, но вклинился Ленька из своей загадочной глубины салона:
      — Не надо оскорблять гражданина, товарищ капитан. Он не хочет пускать нас в квартиру — не надо. Это его конституционное право… Верно?
      Я кивнул, и Этибар-оглы тоже кивнул. Он слышал из салона некий начальственный голос, который вроде бы защищал его интересы, и поэтому он кивнул трижды. Я тоже еще раз кивнул и сказал Леньке:
      — Верно, товарищ прокурор. А что же делать-то с ним?
      — А что с ним делать? — переспросил «прокурор». — Если гражданин не хочет пригласить нас к себе, то, пожалуй, стоит нам пригласить его в гости. Для начала на десять суток по девяностой статье, а за десять суток я гражданину подберу уголовных дел столько, что на пожизненное хватит.
      Леня произнес эти слова и рассмеялся. Мамедов побледнел еще сильней, стиснул свой телефон так, что костяшки пальцев побелели.
      — Ну что, — сказал «прокурор» из своей значительной темноты, — заполнять постановление? Бланки-то у меня с собой, гражданин Мамедов. Осталось только вписать твою фамилию, и все — поедешь прямиком в «Кресты».

***

      Солнце заливало красными лучами потолок однокомнатной квартиры Мамедова на последнем, четырнадцатом, этаже. Квартирка напоминала склад «секонд-хэнда» и по сути дела была им. Половину двадцати метровой комнаты занимали мешки с ношеным шмутьем из-за границы. Мешки лежали в прихожей, кухне и даже на лоджии… Висел тяжелый, густой запах дезинфекционной обработки.
      — Мамедов, — спросил Купцов ошеломленно, — это что такое?
      — Секонд-хэндом торгуем, начальник… да? Петрухин сплюнул и спросил:
      — Секонд-хэнд у тебя, наверно, люкс, да?
      — Очень хороший, очень… ЭКСКЛЮЗИВ. Совсем хороший, да?
      Купцов помотал головой, посмотрел на Петрухина. Дмитрий вздохнул и сказал:
      — Тут мешков пятьдесят, товарищ прокурор.
      — Пятьдесят два, — сказал Мамедов. — Все из Европы.
      — Тьфу, — сказал Купцов. — Пятьдесят два! Вот непруха. В них можно всю шайку Али-бабы спрятать вместе с награбленными сокровищами.
      — Слушай! Зачем говоришь: награбленное? За все деньги платил. У. е. платил, да? Я тебе все бумаги покажу.
      — Засунь их себе в жопу, — произнес Петрухин и сел на мешки.
      Было совершенно очевидно, что даже если наспех досмотреть пятьдесят два мешка ЭКСКЛЮЗИВНОГО СЕКОНД-ХЭНДА, то потребуется несколько часов работы. Тем более что почти наверняка это будет бессмысленная работа… Вообще-то пройтись «по закромам» дело весьма полезное. Люди ведь разные вещи хранят, и иногда обыск дает совершенно неожиданные результаты. В квартире одинокой пенсионерки, которая всю жизнь проработала на фабрике или в школе, вы ничего интересного не найдете — ни оружия, ни наркотиков, ни ядов, ни золотого песка, похищенного на приисках… А вот в квартире барыги, да еще и «кавказской национальности», всякое бывает. Анаша, та вообще очень часто встречается.
      Купцов подмигнул Петрухину и сказал Мамедову строго:
      — Если у вас, Мамедов, хранятся в квартире предметы, запрещенные к гражданскому обороту, я советую выдать их добровольно.
      Этибар— оглы выкатил глаза еще больше и искренне ответил:
      — Какие предметы, слушай? Сабля, да? Нет никакой сабля.
      — Значит, сабля хранится у Андрея Русакова? — с другой стороны спросил Петрухин.
      — У какого Андрея?
      — С которым ты каждый месяц ездишь в Москву, — сказал Купцов слева.
      — «Красный стрелой», — произнес Петрухин справа.
      — Последний раз вы вместе ездили в Москву первого августа.
      — В четвертом вагоне, занимая места пятое и шестое.
      — А в июле вы ездили третьего числа.
      — Опять же в четвертом вагоне, но занимали места одиннадцатое и двенадцатое.
      — А возвращались четвертого июля в шестом вагоне на местах девять и десять, — сказал Купцов.
      Партнеры располагались с двух сторон от азербайджанца, и на каждую реплику он вынужден был поворачивать голову то влево, то вправо.
      — Ну! — сказал Петрухин. — Вспоминай, янычар ху…в! Быстро вспоминай своего кореша Русакова. Нас не колышет, что вы там в Москве крутите. Нам нужна сабля.
      — Какой сабля?
      — Кривой сабля, придурок… Башка рубить! — сказал Петрухин справа.
      — Это твой телефон, Эдик? — спросил Купцов слева.
      Мамедов, а он продолжать стоять посреди заваленной мешками прихожей с «дипломатом» и трубой в руках, посмотрел на телефон и ответил:
      — Да, мой.
      — Номер? — сказал Купцов требовательно, и Мамедов произнес семь цифр номера.
      Петрухин тут же проверил — набрал их на своем мобильном, и мамедовский телефон отозвался. Петрухин удовлетворенно кивнул.
      — Ну так вот, — сказал Купцов. — Завтра же я затребую в GSM распечатку всех твоих звонков… Ты видел, как легко мы проверили ваши железнодорожные поездки? А? Видел?… Так же легко я проверю все твои звонки и обязательно найду среди них звонки Русакову. Это очень легко сделать, Эдик. Очень легко. А тебя я все-таки закрою на десять суток… раз ты не хочешь нам помочь — посиди, Эдик, подумай.
      Леонид раскрыл свою папку и извлек из нее пачку собственноручно изготовленных на компьютере казенного вида бланков — «постановления» на производство арестов и обысков. Все — с «печатями». На некоторых он, сознательно совершая грубейшую ошибку, нашлепал слово «Ордер». Никаких ордеров на арест в природе не существует, но немалая часть наших сограждан убеждена, что именно так и должен называться документ: «Ордер на обыск», «Ордер на арест»… Наверное, так страшнее. «Идя навстречу общественному мнению», Купцов изготовил несколько «Ордеров».
      — Не хочу из-за Андрюшки в тюрьму, — сказал вдруг Мамедов.

Купцов:

      С самого начала эта история выглядела классическим глухарьком. Но почему-то мне казалось, что мы сумеем найти Андрея. Уверенности не было… Ее, собственно, почти никогда нет, но мне все же казалось, что мы выйдем на Андрея. И вот наконец-то мы на него выйти. Если отбросить скромность, то следует признать, что сработали мы красиво. Здорово сработали — при минимуме информации вычислили «романтика» Андрюшу.
      С минуты на минуту он должен был появиться. Мы сидели в очень уютном отдельном кабинете ресторана «Господин N» и ждали Русакова. Он должен был подойти еще минуту назад, но опаздывал.
      Идея встретиться с Русаковым у «Господина N» появилась у меня… Ресторан принадлежал одному моему бывшему коллеге, который, возможно, в названии увековечил самого себя, так как фамилия у него начиналась на "И", а сам он перешел из категории товарищей в категорию «господ»… Но Андрюша Русаков что-то запаздывал. Я посмотрел на торговца «эксклюзивным секонд-хэндом» Этибара-оглы. Неважно выглядел оглы, совсем неважно: бледный, осунувшийся… только усы висят черные, героические. Склонился над коньяком, уставился на незашторенный вход, ждет появления своего друга Андрея. С другой стороны стола сидел и дул пиво на халяву Димон. Четвертым за нашим шестиместным столом был бывший следак, а нынче хозяин ресторана, господин N. Он пил кофе.
      Итак, идея встретить Русакова в ресторане принадлежала мне. Когда я поделился ею с Димкой, он спросил:
      — Тебе это надо?
      Я ответил: надо. Он тогда пожал плечами и сказал: ты — начальник я — дурак. Валяй, крути свое шоу… Он прямо так и сказал: ШОУ. А какое, к черту, шоу, если я человеку помочь хочу? Но Димка сказал: валяй, крути свое шоу. После этого я позвонил «господину N» и договорился, что он устроит мне отдельный кабинет. О чем речь? — сказал «господин N».
      А уж после этого господин оглы позвонил господину Русакову и предложил встретиться у «Господина N». Андрей спросил: а зачем, мол? Оглы ответил: есть хорошее дело. — Хорошее? — Совсем хорошее, да. На пять тысяч баков. После этого Русаков сказа/г: готов хоть сейчас.
      А после этого я сделал еще один звонок и…
      …и вот наконец-то в зале появился Русаков Андрей Васильевич, уроженец славного города Дивово, последний романтик, с шейным платочком и сыпавший цитатами из запрещенного тогда Бродского. Впрочем, на этот раз платочка и Бродского не было. Равно как и сабельки второй половины восемнадцатого века. Был просто весьма элегантный и уверенный в себе Андрей Русаков. В демократическом сетчатом пиджаке «а-ля Собчак».
      — Пригласи его сюда, — шепнул Димка Этибару-оглы.
      Этибар поднял руку с перстнем на мизинце и помахал Русакову. Тот увидел и легко двинулся к нам. Еще несколько дней назад ни я, ни Димка знать не знали о существовании этого человека. Впрочем, тогда мы ничего не знали и о существовании Антона Старостина, Этибара-оглы, Анны Николаевны, которую брат зовет Нюшкой. Так же мы не знали и о существовании ее брата… да и о сабле с жемчужинами внутри клинка.
      Русаков пересек зал и остановился у входа в кабинет. Он разглядывал нас внимательными серыми глазами. Казалось, он смотрит с иронией и уже догадывается о том, кто мы и зачем пригласили его сюда. Я понимал, что это не так, что, — почуяв опасность, он бы просто не пришел.
      — Добрый вечер, — сказал Русаков, и Этибар-оглы вдруг закашлялся, подавившись коньяком.
      Димка грохнул его кулаком по спине.
      — Добрый вечер, Андрей, — сказал я, поднимаясь навстречу. — Ждем вас с нетерпением…
      — Прошу прощения за опоздание — пробки, — ответил он.
      После удара по спине Мамедов кашлять перестал и вполне нормально представил нас всех друг другу. С его слов выходило, что Русаков — его старый партнер по бизнесу, а мы — Димка, Виктор N и я — новые партнеры. У нас есть очень выгодное предложение. Все пожали друг другу руки и сели за стол, и Виктор вежливо поинтересовался, не подать ли Андрею карту вин, а Андрей отказался: спасибо, я за рулем, если можно — кофе… после этого Русаков закурил и поинтересовался:
      — А вы тоже по секонд-хэнду трудитесь?
      — Да, — ответил Димка, — по секонду трудимся последнее время. Но мы уже по совсем старому секонду… восемнадцатый век.
      — Простите? — произнес Русаков, и голос у него чуть-чуть изменился. Но, впрочем, совсем чуть-чуть, почти незаметно.
      — Восемнадцатый век… вторая половина.
      — Это, господа, уже не секонд-хэнд, — ответил он. — Это уже антиквариат.
      После этого он внимательно оглядел всех нас. И слегка оглянулся на выход… Там уже стоял молодой крепкий парень в темном двубортном костюме.
      Русаков что-то пробормотал себе под нос (кажется, это было «попал») и улыбнулся. Получилось неискренне. Ему, конечно, хотелось выглядеть джентльменом до конца.
      — Где сабля, Андрей Василии? — спросил я. Тянуть дальше не имело смысла, пора было расставлять точки.