Когда Анна Николаевна наконец замолчала, Купцов спросил у нее.
      — А сколько все-таки она стоила, Анна Николаевна? Вы несколько раз сказали: дорогая вещь, но не назвали конкретной цены.
      — Я, право, в затруднении, — ответила она тихо.
      — Я понимаю, — сказал Купцов и посмотрел на фотографию. — Я понимаю — вещь старинная, дорогая и, как принято говорить, цены ей нет. Цену, однако ж, всякая вещь имеет. Увы, Анна Николаевна, увы… проза жизни. Но мы люди приземленные и хотели бы знать цену.
      Посетительница молчала, глядела на Купцова глубокими серыми мазами… Под глазами лежала синева, явственно пробивающаяся сквозь легкий загар. Посетительница молчала, и тишина висела, будто забытая шинель на гвозде в пустой комнате дома, предназначенного под снос.
      — Ну так что же, Анна Николаевна, — сказал Петрухин, — какова цена вашей бесценной сабли?
      Она пожала плечами. Вместо нее ответил Петр Николаевич.
      — Видите ли… — сказал он и замолчал на несколько секунд. — Видите ли в чем дело, господа… Сабля дорога сама по себе как произведение ювелирного и оружейного искусства… В оформлении эфеса нет драгоценных камней, да и золота совсем немного. Но это уникальная работа. Иран, вторая половина восемнадцатого века. Вы понимаете, господа?
      — А все-таки — сколько? Хотя бы приблизительно.
      — Э-э… как минимум, тысяч шестьдесят, — сказал Петр Николаевич.
      — Две тысячи баков? — разочарованно сказал Петрухин.
      Посетители изумленно посмотрели на него.
      — Шестьдесят тысяч долларов, Дмитрий Борисыч, — тихо сказал Петр Николаевич.
      Анна Николаевна кивнула и заплакала.

Купцов:

      Тот день начинался, как сказал бы мой партнер Петрухин, творчески. Я собирался заняться зубами и на службу с утра не пошел. Настроение было, конечно, так себе — с детства эти стоматологические приключения не люблю, но деваться было некуда, и я, собравшись наконец, решил поправить зубки.
      Не тут— то было! В тот момент, когда я собирался выйти из дому, запиликала труба… и дернул меня черт отозваться! Я отозвался и услышал голос своего партнера:
      — Ты уже в пыточной? — спросил Димка. А я, чтобы не давать ему повода для радости, ответил, что нет, я не в пыточной, я дома.
      — Тогда, — сказал он, — пулей лети в универсам, к Комарику.
      — С чего бы это вдруг? — спросил я.
      — Они там бабенку на краже прихватили.
      — Ну и что дальше?
      — А то дальше, что эта тварь — супруга вице-губернатора. Понял? Давай быстрей, а я тоже подтянусь.
      Вот так вместо поликлиники попал в настоящую пыточную. Мой «непосредственный начальник» Иван Иванович Комаров лично задержал вице-губернаторскую супружницу… Был господин Комаров, как водится, нетрезв баллов этак на пять по десятибалльной шкале и умудрился не только задержать госпожу X., но и оставил на нежной ее руке хорошенькую гематому. Мне Иван Иваныч по секрету сказал:
      — Да это ты, Леонид, еще не видел, какие она тут понты кидала. Ва-аще пальцы гнула веером, тварь такая… Как она стала орать: я, мол, вас всех посажу, — так уж я хотел ей прям по сусалам впендюрить… да сдержался. Пересилил, понимаешь, себя.
      — Ну надо же, какая у тебя, Иван Иваныч, сила воли, — позавидовал я, сам еле сдерживаясь, чтобы своему начальнику «прям по сусалам не впендюрить». Вообще-то ситуация с кражами в универсаме — больной вопрос. Ни охрана, ни видеокамеры не спасают, и фирма постоянно несет известный процент потерь… Однако это вовсе не основание ставить синяки покупателям. Независимо от того, кто у них супруг — вице-губер или слесарь-сантехник. И процедура действий тут известна: прихватили воришку — вызывай милицию. А уж их право (и обязанность) задержать и возбудить уголовное дело по сто пятьдесят восьмой, первой — кража… Это тем более легко и «естественно», что взаимоотношения с местным отделением у нашего Комара отличные, скрепленные не одним ящиком совместно выпитого. Но как только начальник отделения узнал, кого и как задержал его собутыльник Комаров, он сразу сказал: на хер, ребята. Сами разбирайтесь. Вы меня в такие дела не втягивайте, мне до пенсии полтора года… вот так. А мадам, конечно, в крик, что колготки и дезодорант в отделе промтоваров она положила в сумочку машинально. И про них, соответственно, забыла. И еще она кричала, что всех пересажает, что универсаму этому больше не торговать, что ее муж в дружеских отношениях с Костей М. и теперь всем пришел п…ец. А уж Комарову — обязательно.
      К моему приезду Иван Иванович с перепугу уже основательно протрезвел, но перед этим успел провести досмотр сумочки и поставить мадаме кровоподтек на запястье… Получив первую информацию, я быстренько взял мадам в оборот. Ежели бы «мудрый опер» Комаров не был алкоголиком и хоть немножко соображал в нашем ремесле, он бы и сам заткнул пасть этой оборзевшей барыньке с замашками рыночной торговки. Но ремесла Комар не знал, от пьянки давно уже деградировал и ничего не мог противопоставить напору вице-губернаторши. Я поставил эту дрянь на место за пять минут, объяснив, что есть видеозапись того, как она совершила кражу. Да, да, именно кражу, так как на кассете четко видно, что дражайшая Елена Ивановна сначала озирается по сторонам, потом прикрывает сумочкой снятый с прилавка товар и так далее… Хотите посмотреть? Если этого мало, Елена Ивановна, то у нас есть не менее десятка свидетелей того, как вы сгоряча хвастались дружбой вашего мужа с известным криминальным авторитетом.
      Так что, конечно, Елена Ивановна, вы можете написать заявление в милицию о причиненном вашему здоровью ущербе. Вы можете обратиться в прессу (мы живем в демократической стране) с рассказом о том, как здесь над вами измывались. Вы можете даже обратиться к Константину М. Но и мы оставляем за собой право воспользоваться видеозаписью так, как посчитаем нужным. То есть передать ее в милицию, в прессу и Константину М.
      К тому моменту, как в универсам приехали вице-губер и мой напарник Дима Петрухин, стерва уже отказалась от каких бы то ни было претензий… Кстати, при стоимости похищенного в четыреста с небольшим рублей у вице-губернаторши были с собой две с половиной тысячи рублей, около четырехсот долларов и карта «Мастер-карт». Вот и объясни, почему эта мадам позарилась на грошовый ширпотреб… Кто-то скажет: может быть — клептомания? Может быть. Все может быть. Но я за шестнадцать лет работы на следствии что-то ни одного клептомана не встретил. Ворья — полно. Но воруют они все-таки не из-за некой экзотической хворобы, а по более реальным соображениям: кто на хлеб, а кто на водку.
      В общем, день начался хреново. И в том же духе продолжился — в стоматологии на проспекте Науки мне выдернули два зуба. Так что на службу я приехал слегка одуревший и от самой процедуры, и от новокаина. Губы у меня были как две сосиски из морозилки, и говорил я так, что любой логопед признал бы меня своим пожизненным клиентом. Димку это здорово забавляло.
      А меня нет. Непрушный день, он и есть непрушный день. Изменить в нем, как правило, ничего нельзя. Можно только надеяться, что завтра все будет по-другому.
      Примерно так я и думал, настраивался как-нибудь перекантоваться и не знал, что сегодня нас с Димкой ожидает еще один сюрприз.

Петрухин:

      Я вот давно заметил, что ежели день начался хорошо, то он так и дальше катится. С утра я подвез классную мамзель и договорился с ней поужинать. На службу я из-за нее, конечно, опоздал, но Купец с утра тоже отсутствовал, так как затеял изменить свой стоматологический статус. Поэтому никаких угрызений совести я не испытывал. Я попил кофе с тетками из бухгалтерии, рассказал им два приличных случая «из жизни оперуполномоченного» и три неприличных анекдота… получил свою порцию славы и внимания. После этого быстро слинял: три незамужние тетки под сорок — это опасно… о, как это опасно!
      Но коли день идет хорошо, то он идет хорошо. Как только я утек от бухгалтерш, позвонил полковник Комаров. Отчасти трезвый, но по голосу — обосравшийся. Да и было отчего. То, что он там, в своем универсаме, отмочил, ни в какие ворота определенно не лезло. Я подумал, что сглазил кайфовый денек и теперь надо ехать в универсам, разбираться с этой вице-губеровой сучкой… Тьфу! Сглазил…
      Но, повторяю, коли день идет хорошо, то уж он идет хорошо. Я вспомнил про напарничка и про то, что ему до универсама три минуты езды, а не тридцать, как мне. Лишь бы он дома был… Так и оказалось — Ленчик был еще дома, и я ловко перевел стрелки на него.
      Потом я вторично отыгрался на Ленчике — когда он от стоматолога вернулся… Ну это ему за дело. За то, что он надо мной изгалялся, когда мне в Твери макияж экзотический наложили… Пустячок, а приятно. Потом была еще одна «приятность»: пришел Брюнет и сказал:
      — Ну все, Комарова я увольняю. С меня, блин, хватит. Раньше он только трезвый инициативу проявлял… А поскольку это случалось нечасто, то особых жертв и разрушений не было. Но теперь же он, собака, совсем поля не видит, того и жди под монастырь подведет… Возражения есть?
      — Не-а, — сказал я. — Бей Комара, трави гада репеллентом.
      — Шоглашен, — с трудом выдавил мой партнер.
      Брюнет про Ленькины замороженные губы не знал, а потому удивился и спросил: чего это, мол, ты, Леня, еле мычишь?… Ленька только собрался ответить, но я опередил и объяснил, что Ленчик — скрытый внутренний диссидент, носит всегда фигу в кармане, критикует все решения руководства, вошел в тайный сговор с полковником Комаровым… Вот потому-то, Вить, он и выпендривается, и разговаривает с нами «через губу»: шоглашен… Надо его, на хрен, на пару с Комаром уволить. Брюнет ничего не понял, сказал: ну-ну, — и ушел.
      А под вечер выложил нам сюрприз. И вместо ужина с мамзелью я попал на глухарек.

***

      Вечером, когда из офиса ушли уже почти все сотрудники, и инспектора СБ Петрухин и Купцов тоже собрались домой, в их кабинет вошла секретарша Голубкова Леночка.
      — Ага, — сказала Леночка, — попались… Вас, господа сыщики, хочет видеть босс.
      — На фига это? — спросил Петрухин. Он стоял перед зеркалом и завязывал галстук.
      — Что-то случилось? — спросил Купцов. Губы уже отошли от новокаина, и говорил он вполне сносно.
      — Не знаю, — ответила Леночка. — Сказал, что если вы еще здесь, то непременно и срочно к нему. У него там какие-то мужчина и женщина… Оч-чень шикарные.
      Партнеры переглянулись с кислым видом: похоже, к Брюнету закатились вице-губер с супружницей… Петрухин мигом подошел к окну, раздвинул жалюзи и оглядел стоянку. Автомобиля с мэриевскими номерами не увидел. Хотя нельзя было исключить и того, что вице-губернаторская «вольво» прячется за «фердинандом», либо «мерсом».
      — Ладно, — сказал Петрухин, — пойдем, на месте узнаем, что к чему.
      В кабинете Брюнета сидели мужчина и женщина. Настолько похожие друг на друга, что не было никакого сомнения — брат и сестра. У обоих — пепельные волосы и серые глаза. Оба, как сказала Леночка, «очень шикарные». Купцов определил про себя по другому — стильные.
      — А вот и мои сыщики, — произнес Брюнет. — Позвольте я вас познакомлю…
      Женщину звали Анна Николаевна, и руку она протягивала так, как для поцелуя. В ней безусловно был шарм. Или, если угодно, ПОРОДА. И красота, которая казалась отстраненной, живущей сама по себе.
      — Весьма рад, — сказал Купцов.
      — Петрухин, — сказал Петрухин. — Очень приятно.
      Про утреннюю мамзель Дмитрий уже забыл.
      Мужчину звали Петр Николаевич Московцев, на вид ему было около тридцати пяти. Его костюм, манера держаться и говорить наводили на мысль о дипломатическом ранге или о неких аристократических корнях… Позже именно так все и оказалось. Или почти так.
      — Петр Николаич, — сказал Брюнет, — наш деловой партнер, эксперт по Скандинавии… Тут, видите ли, вот какая проблема…
      Эксперт по Скандинавии нервно улыбнулся и опустился в кресло. Он явно был возбужден, не особенно-то и пытался это скрыть. Он опустился в кресло и взял в руки бокал с виски.
      — …тут, видите ли, вот какая проблема, — сказал Брюнет и задумался.
      — Пропал человек, — вставила вдруг Анна Петровна.
      — Аня! — быстро произнес Петр Николаевич. — Очнись, Аня! Подумай, что ты говоришь… пропала музейного уровня сабля. Восемнадцатый век!
      — Господи, Петя, — сказала она и, закрыв лицо руками, заплакала.
      Петр Николаевич сделал большой глоток виски и посмотрел на сестру так, как смотрят на слабоумных: с оттенком сострадания, но основным фоном все-таки остались брезгливость… и презрение.
      — Позвольте, Виктор Альбертович, — сказал эксперт, — я сам введу… э-э… господ сыщиков в суть дела.
      — Господа, — сказал Петр Николаевич, — произошло крайне прискорбное событие… Моя сестра… э-э… моя младшая сестра стала жертвой преступления.
      — Петя! Господи, Петя…
      — Да, да. Жертвой преступления. Собственно говоря, жертвой стала не только она, но и я тоже. Поскольку пропавшая реликвия принадлежала нашей семье более двух веков. Это, извольте видеть, сабля. — Петр Николаевич протянул Петрухину старинный и толстый альбом с золочеными буквами «PARADE ARMS OF THE 17th-19th CENTURIES» {"Парадное оружие XVII-XIX веков" (англ.)}. — Извольте открыть страницу восемьдесят три.
      Петрухин довольно быстро нашел нужную страницу. Это было легко, так как там лежали закладка и пожелтевший лист бумаги с машинописным текстом. Петрухин впился взглядом в рисунок на восемьдесят третьей странице. На высококачественной глянцевой бумаге были тщательно, можно сказать — любовно, нарисованы сабля и ножны. Ниже шел текст на английском языке. В английском (как и во всех остальных европейских языках) Дмитрий был не очень силен. Он обернулся к Купцову, которому отдал бумагу с текстом:
      — Что там у тебя, Леонид? Переводец?
      — Да, — ответил Купцов и передал Димке бумагу.
      Бумага была рыхлой, желтой, а шрифт у пишущей машинки — старомодный. Петрухин видел такой только в архивных делах пятидесятых-шестидесятых годов. Дмитрий взял бумагу, прочитал:
       "Сабля и ножны.
       Санкт— Петербург. Частная коллекция г-на Московцева. Вторая половина XVIII в.
       Клинок. Иран. Середина XVIII в.
       Мастера по выковке клинка Ахиджан и Хасан.
       Булат, дерево, золото, серебро, кожа, ткань.
       Ковка, насечка, гравировка, золочение.
       Длина 116,5 см.
       В восемнадцатом веке сабля являлась довольно распространенным видом холодного оружия в России. Бытовали разные формы сабель как русского производства, так и иностранного. На Востоке русскими закупались в большом количестве клинки из высокоуглеродистой булатной стали, имевшие великолепные боевые качества. Русские оружейники использовали их для изготовления парадного, богато оформленного оружия. В представленном образце необычен булатный клинок иранской работы с четырехгранным штыкообразным острием, дававшим возможность наносить не только рубящий, но и колющий удар. В обухе клинка прорезан глубокий желобок, в котором перекатываются жемчужинки, издающие при ударе особый свистящий звук. Нижняя часть клинка богато декорирована растительным орнаментом, насеченным золотом.
       Монтировка сабли русская. Мастера использовали золоченое серебро с гравированным растительным узором. Найдено своеобразное решение оформления ножен сабли: к фигурной оправе добавлена узкая серебряная лента, обвивающая поверхность светло-коричневой кожи".
      Прочитав, Петрухин покачал головой и сказал:
      — Да-а… такой штуковине место в Оружейной палате.
      Петр Николаевич сверкнул глазами и ответил:
      — Такой ШТУКОВИНЕ, Дмитрий Борисыч, место у нас дома, на Пестеля. Где она и хранилась более двухсот лет.
      — Пардон, — буркнул Петрухин.
      Анна Николаевна тем временем перестала плакать, а Купцов вернул альбом и спросил эксперта скандинавского:
      — Значит, у вас украли эту саблю?
      — Какое там «украли»? — махнул рукой Петр Николаевич. — Хуже.
      — Ограбили?
      — Еще хуже, Леонид Николаич… Сестрица моя сама прямо в руки подонку сабельку-то отдала.
      — Петя!
      — А что — «Петя»?! Что — «Петя»? Ты, конечно, меня извини, сестрица, но такой дурости я от тебя не ожидал, — ответил Петр Николаевич. — Считаешь, что я не прав?
      — Да, Петр, ты категорически и катастрофически не прав. И позволь, я сама расскажу о нашей проблеме.
      Эксперт пожал плечами.
      Анна:
      — Я не понимаю, почему мы говорим о сабле… То есть я не понимаю, почему мы говорим только о сабле, забывая, что пропал еще и человек. Как будто сабля… Ради Бога молчи, Петр! Я умоляю тебя — молчи!… Дай мне рассказать, что на самом-то деле произошло. Почему же зашоренные вы все такие? Подозревающие всех подряд. Так нельзя жить. Так — не правильно, нечестно, нехорошо… Мы все живем так, как будто черновик пишем и помарки наши никакого значения не имеют, — мы же все потом перепишем набело! Но так не бывает. Так не бывает, господа! Жизнь одна человеку дадена, и день, который ты сегодня прожил недостойно, грязно, с помарками, таким навсегда и останется… перебелить его нельзя. Но мы об этом совершенно не думаем. Мы думаем: вот завтра… завтра я заживу совсем по-другому. Но наступает завтра… послезавтра… послепослезавтра… а мы все пишем свой черновик и продолжаем обманывать себя…
      Да, да, Петя… я, конечно, отвлеклась… я прошу прощения. Я соберусь сейчас и все расскажу… про Андрея… и про саблю, будь она неладна.
      …В тот день шел дождь. С утра шел дождь, и мои девчонки заныли: ну что это такое? Как дело к выходным — дождь, дождь… А я люблю, когда дождь. Санкт-Петербург — город дождя, неаполитанская солнечность для него противоестественна и более похожа на румянец у чахоточного. Я так своим девочкам и сказала. Они хорошие девочки — умненькие и со вкусом… А у меня они недавно работают и, наверное, долго не задержатся — денег-то в моей студии много не заработаешь…
      Что, простите? Ах да. Я не сказала… Я — дизайнер, занимаюсь интерьерами. У меня есть — спасибо Пете, это он помог, — у меня есть студия на углу Гороховой и Садовой. Но если честно, то она не совсем студия, а по большей части магазинчик… Одним оформлением интерьеров прожить довольно трудно: заказы то есть, то нет… А сейчас лето, мертвый сезон… ужасное выражение, правда?… Сейчас август, а клиент начинает шевелиться только где-то в самом конце августа — начале сентября.
      Итак: в тот день шел дождь… Я стояла у окна и смотрела, как идут по Гороховой пешеходы, блестят зонты, как стекают по стеклу капли. Девчонки мои ныли, что, мол, вот — как дело к выходным, так и дождь. А была пятница, и оставалось полчаса до закрытия, и было ясно, что никто к нам сегодня уже не придет. И я сказала девчонкам, что они свободны, могут идти домой, потому что никто сегодня не придет. Никто не придет, никто… Они обрадовались и мигом убежали, а я осталась отбывать свою повинность. Я сварила кофе и села на подоконник смотреть, как идет дождь. Моя студия находится на втором этаже, и сверху я вижу мистическую реку жизни, по которой плывут скользкие медузы зонтов и блестящие спины машин… Я сидела, взобравшись с ногами на подоконник, дымился кофе, внизу плыл против течения большой троллейбус… в Петербурге был вечер, дождь, август, одиночество.
      Я не услышала, как он вошел. Это очень странно, но я не услышала, как он вошел… Над входной дверью у нас висит колокольчик, и не услышать, как входит человек, нельзя. Но я — честное слово — не услышала. А услышала: «Добрый вечер».
      Я услышала голос, вздрогнула и уронила чашку… и увидела его… Чашка еще не успела долететь до пола, она, кажется, еще падала, выплескивая черную горячую волну… А я уже встретилась глазами с Андреем. Чашка разлетелась на триста осколков, а кофе забрызгал низ портьеры… Я каждый день смотрю на след этого черного взрыва и вспоминаю, как он вошел и сказал:
      — Добрый вечер… Аи, беда какая! Я, кажется, вас напугал. Простите, я этого не хотел.
      Я что— то ответила, но сейчас мне не вспомнить, что именно. Наверное, я сказала какую-нибудь банальность… Или не банальность. Не помню, не помню… Помню только, что он улыбнулся, подошел и сказал:
      — Простите меня… я искуплю. Честное пионерское.
      И подал мне руку, помогая слезть с подоконника. Рука у него была крепкая, сухая и прохладная… сильная мужская рука. Я опустила ногу на пол, и триста горячих осколков обожгли мне ступню — я же босиком сидела на окне… Наверно, мне было больно. Наверно… но я ничего не сказала. А он сам догадался. Он догадался, понял и подхватил меня. Очень ловко меня подхватил и перенес через дымящуюся кофейно-фарфоровую лаву. И аккуратно поставил меня на пол. Кафель пола показался мне холодным. Я бы даже сказала: ледяным. Меня как будто обожгло холодом… Я стояла и смотрела в его глаза. А он улыбнулся и сказал:
      — Простите мне некоторую вольность, но я не мог допустить, чтобы вы порезали ноги.
      И вот когда он это сказал, я подумала: а вдруг? А вдруг это судьба?
      Знаю! Знаю, что звучит банально, театрально, избито… но именно так я в тот момент чувствовала. И ведь я оказалась права! Оказалось: это ОН.

***

      — Дура! — возбужденно выкрикнул Петр Николаевич. — Господи, ну какая же дура! Пришел альфонс… дрянь, сволочь, уголовник… подержал за сиську — и все, сомлела дура… Разорила… разорила!
      — Петр!
      — Да ладно… не надо только корчить тут из себя, сестрица! Ах, дождь! Ах, август! Ах, я натура утонченная… ой, ой, ой! А пришел кобель, прихватил за клитор — и все! Крыша поехала.
      — Петр! — воскликнула Анна Николаевна. Видимо, что-то она хотела сказать, но ничего не сказала, а вскочила и выбежала из кабинета.
      — Да ладно, — сказал «дипломат» и сделал глоток виски.
      Партнеры и Брюнет переглянулись. Брюнет поднялся и вышел вслед за Анной Николаевной. Ее брат закурил, взмахнул, разгоняя дым, рукой и сказал:
      — Ну, погорячился… ну, может быть, несколько не прав. Но поймите: отдать саблю за шестьдесят тысяч баксов! Бред. Бред полнейший. Кому рассказать — не поверят.
      — А что все-таки произошло? — спросил Купцов.
      — Неужели непонятно?… Этот Андрей, если, конечно, он Андрей, вскружил ей голову. Она, Нюшка-то, баба неплохая, но с тараканами… Она разок уже замужем побывала по молодости. За одним… (Петр Николаевич усмехнулся) гением. Гений этот пил и ее бил… вот так, господа. А у нее с той самой поры образовалась идея фикс, что вот, мол, когда-нибудь в ее жизни появится НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА. Понимаете?
      — Пожалуй, да, — ответил Купцов. Петру хин кивнул.
      — Ну вот… вот он и появился. Из дождя и августа. Наплел ей, дурехе, с три короба. Про Бродского… а она, Нюшка-то, от Бродского кипятком писает. Ведь как будто знал, гандон, на чем ее подловить можно. И, конечно, подловил… Пригласил в кафе, потом повел гулять по набережным… В сумерках… под дождем. Вы понимаете?
      — Пожалуй, да.
      — Ну вот… дурочка сомлела и пригласила его к себе. А если точнее: к нам. Но я-то в Питере бываю только наездами, я почти постоянно живу в Швеции. А сюда прилетел на пару дней после ее звонка. Она мне позвонила и закатила истерику: ах, его убили! Ой, дура! Ой, дура, дура, дура… Ой, дурища!
      Петр Николаевич сокрушенно покачал головой, налил себе виски, выпил.
      — Так на чем, господа, я остановился?
      — На том, что ваша сестра пригласила своего знакомого в дом.
      — Да, верно. Она пригласила этого Андрея в дом. Уж не знаю, чем они там занимались — стихи читали или еб…сь, но вспыхнула промеж ними любовь невероятная. Встретились, понимаешь, два одиночества, развели у дороги бордель… В общем, покидая под утро мою сестру-дуреху, этот Андрей «в залог нашей высокой любви» попросил фамильную саблю. И она дала!
      — А когда это было? — спросил Петрухин.
      — Пятого.
      — Понятно, неделю назад. И с тех пор Андрей не появлялся…
      — Да уж… Сказал, что сгоняет в коротенькую командировку и в понедельник вечером будет у нее. Конечно, ни в понедельник, ни во вторник он не объявился. А эта дура теперь твердит, что с ним случилась беда… И ведь никак не разубедить, понимаете?
      — М-да… а в милицию вы обращались?
      — Обращались. Что толку-то? Они там посмеялись и сказали, что даже и заявление у нас не примут.
      — М-да, — сказал Купцов. — В общем-то, я их понимаю…

***

      — В общем-то, я их понимаю, — сказал Купцов. — А что вы знаете об этом Андрее, кроме того, что он Андрей?
      Петр Николаич собрался ответить, но не успел — дверь отворилась, и в кабинет вошла Анна Николаевна. Следом — Брюнет.
      — Вот Аня вам и расскажет, — ответил Петр Николаевич.
      Не глядя ни на кого, Анна Николаевна пересекла кабинет и села в кресло.
      — Ты, Нюша, на меня не сердись, — ехидным голосом сказал братец. — Все мы сейчас того… на нервах немножко. Ладно?
      Анна Николаевна промолчала, а братец продолжил:
      — Ты расскажи ребятам в подробностях, что ты знаешь про этого Андрея.
      — Что я должна рассказать? — спросила она.
      — Все, — сказал Петрухин. — Все, что вы знаете.
      Анна Николаевна пожала плечами:
      — Хорошо, я постараюсь… спрашивайте.
      — Итак: в пятницу, четвертого августа в вашу студию пришел посетитель. Во сколько это было?
      — Минут за пятнадцать-двадцать до закрытия.
      — А во сколько вы закрываетесь?
      — В семь.
      — Ага… значит, это было примерно в восемнадцать сорок — сорок пять.
      — Да, примерно так.
      — Вы сидели на подоконнике. Вы не видели, как он подошел?
      — Нет, не видела.
      — Понятно. На улице шел дождь, а на одежде Андрея были следы дождя?
      — Нет… кажется, нет… не помню.
      — Ага… а зонт у него был?
      — Нет, зонта точно не было.
      — Ага… значит, шел дождь, зонта у Андрея не было, и следов дождя на одежде вы вспомнить не можете. Похоже, он приехал на машине… или на общественном транспорте.
      Анна Николаевна снова пожала плечами.
      — Остановка троллейбусная далеко от вашей студии?
      — Метров сто.
      — Далековато… Но — ладно, оставим этот вопрос. Итак, Андрей появился в вашей студни, напугал вас и тут же реабилитировался. А вообще-то: с какой целью он приходил? Хотел что-то купить?
      — Нет, он хотел заказать проект интерьера для своего загородного дома.
      — Но в тот вечер так и не заказал?
      — Нет, в тот вечер не заказал.
      — А где дом?
      — В Карелии, на берегу озера.
      — А точнее?
      — Я не знаю, я не спросила.
      — Ясно. Хорошо, а фамилия и отчество у Андрея есть?
      — Послушайте! Я же не отдел кадров.
      — Очень плохо, что вы, Анна Николаевна, не отдел кадров. Фамилии-отчества Андрея вы не знаете?
      — Нет. И в паспорт его я не заглядывала.
      — Адреса не знаете, и визиточки своей он вам не оставил и никакого контактного телефончика тоже… так?
      — Так.
      — А где работает? Кем работает?
      Анна Николаевна пожала плечами. Купцов покачал головой, а Петрухин, нисколько не скрывая иронии, сказал:
      — А он, наверное, разведчик-нелегал… Анна Николаевна метнула на Петрухина такой изумленный взгляд, что Дмитрия кольнула догадка: кажется, попал. От этого стало совсем смешно. Купцов вздохнул и сказал:
      — Ну и как же мы должны его искать? Как вы себе это представляете?

      — Шестьдесят тысяч долларов, Дмитрий Борисыч, — тихо сказал Петр Николаевич. Анна
      Николаевна кивнула и заплакала.
      — М-да, — сказал Петрухин. — Но я все-таки не вижу, за что можно зацепиться. Кроме имени вы ничего о нем не знаете. Так?
      Всхлипывая, Анна Николаевна пожала плечами. Петр Николаевич что-то пробормотал себе под нос.
      — Ладно, — сказал Петрухин, — ладно… Вы, Анна Николаевна, художник. Нарисовать его портрет сможете?
      — Э-э… я, видите ли, не очень сильна в портрете… не смогу.
      — Худо… ну а описать словами? Она перестала плакать и сказала:
      — Я попробую. Да-да, я попробую… и у меня обязательно получится. Ведь я столько раз представляла его себе!
      Описание внешности Андрея оказалось все-таки весьма общим и довольно условным: высокий, темноволосый с проседью, с лицом «мужественным и открытым», шрамов, татуировок, родимых пятен — нет. Одет был в светлые брюки, пиджак в клеточку, кремовую сорочку и — главный штрих — с шейным платочком. На правой руке — золотой перстень с черным камнем и выгравированной буквой "А", что, в общем-то, соответствует имени Андрей… и еще десятку имен.
      — Негусто, — сказал Петрухин. — А в каком ресторане вы ужинали?
      — Не знаю… не помню. В каком-то очень уютном кафе на Васильевском.
      — А поточнее?
      — Какое это имеет значение?
      — Возможно — никакого. А возможно, имеет. Многие люди склонны посещать одно и то же заведение. И их там, соответственно, могут знать…
      — Андрей был в этом кафе впервые, — нетерпеливо сказала Анна Николаевна.
      — Понятно… А скажите, Анна Николаевна, как он расплачивался в кафе, наличными или по карте?
      — Наличными.
      — Жаль… А сотового телефона у Андрея нет?
      — Нет… при чем здесь телефон?
      — Раз я спрашиваю, значит, так надо. Сотового, значит, нет. А в процессе вашей прогулки он никому не звонил из уличных таксофонов?
      — Да нет же, нет, — с заметным раздражением сказала Анна Николаевна. — При чем здесь это?
      Петрухин пожал плечами и вопросов больше не задавал. Вместо него подключился Купцов:
      — Раз мы спрашиваем, Анна Николаевна, значит, так надо. Мы пытаемся отыскать хоть какие-то зацепочки, которые приведут к вашей сабле.
      — К Андрею, Господи! К Андрею, — сказала Анна Николаевна.
      — Это почти одно и то же, — ответил Купцов. — Отыщем вашего Андрея — отыщется и сабля. Возможно.
      — А возможно, и нет? — быстро спросил Петр Николаевич.
      — Возможно, и нет. Мы же не знаем, куда и кому он продал или намеревается продать саблю… А кстати… Вы, Анна Николаевна, сказали Андрею, сколько стоит эта сабля?
      — Что? А, да… да, я сказала, но он не придал этому никакого значения.
      Партнеры переглянулись, Брюнет покачал головой, а Петр Николаевич шепнул: «Дура».
      — Понятно, — сказал Купцов. — Он не придал этому никакого значения. Ай-яй-яй, какой невнимательный… беда прямо. А что еще вы можете вспомнить про Андрея: наклонности, привычки, что-нибудь особенное?…
      Анна Николаевна смотрела на Леонида растерянно.
      — Вспоминайте, вспоминайте, Анна Николаевна… иначе ничего у нас с вами не получится.
      — Андрюша, — сказала она, — очень хорошо читает стихи…
      — Да-а, это, пожалуй, зацепка, — произнес Петрухин.
      Петр Николаевич кашлянул и спросил:
      — У вас есть какие-то идеи?
      — Нет, — сказал Купцов просто. — Никаких идей у нас нет. Сейчас я реально вижу один ход: попытаться найти его «пальчики». Он ведь был у вас в студии и дома. К чему-то он прикасался…
      — Конечно, прикасался, — воскликнул Петр Николаевич.
      — Сейчас я позвоню криминалисту, — сказал Купцов. — И договорюсь, чтобы он завтра к вам подъехал… Устроит?
      Брат и сестра дружно кивнули. Купцов позвонил и решил вопрос с дактилоскопистом.
      — Но это, господа, — сказал Купцов, — даст результат только в том случае, если мы, во-первых, найдем пригодные для идентификации следы, и, во-вторых, если наш Андрей не в ладу с законом…
      Анна Николаевна прикусила нижнюю губу, а ее брат спросил:
      — Что — совсем бесперспективно?
      — Не знаю. Нужно обдумать ситуацию спокойно. Знаете что, Петр Николаич? Позвоните мне завтра. Вот моя визиточка.
      Спустя еще минут пять брат и сестра ушли, оставив свои визитки и цветное фото сабли восемнадцатого века. Глядя в окно, как брат с сестрой садятся на стоянке в «девятку», Брюнет сказал:
      — Петя этот — говно страшное, но специалист хороший. Скандинавскую промышленность знает весьма прилично, связи там имеет хорошие. Сможем мы ему помочь?
      — Сказать по правде — едва ли. Где этого Андрюшу искать: на конкурсе чтецов-декламаторов?
      — Жаль, — сказал Брюнет. — Жаль…

***

      Петр Николаевич позвонил Купцову примерно через час.
      — Леонид Николаич, — сказал он, — прошу прощения, что отрываю вас, но вопрос-то серьезный… Я ведь совершенно упустил из виду и вспомнил только сейчас: я ведь премию установил за розыск сабельки-то. Пять процентов от ее стоимости… нормально?
      — Три тысячи долларов? — спросил Леонид.
      — Три тысячи долларов? — удивился эксперт. — Я имел в виду две.
      — Странно. Вы, кажется, назвали цифру пять процентов.
      — Да, именно пять процентов.
      — Но пять процентов от шестидесяти тысяч составляет три тысячи долларов, — сказал Купцов, откровенно забавляясь. — Разве не так?
      — Э-э, видите ли, Леонид Николаич, — сказал Петр Николаевич, — шестьдесят тысяч — цена условная. По аналогии, так сказать… Шестьдесят тысяч я назвал потому, что, насколько мне известно, за такую сумму на аукционе Сотбис была недавно продана аналогичная сабля. Но та вся была в бриллиантах… а наша-то скромная. Ей красная цена тысяч сорок. Не более! Уверяю вас — не более. Скорее всего — значительно меньше.
      Знаете что, Петр Николаич? — сказал Купцов. — Вы обсудите денежные вопросы с Голубковым…
      — Помилуйте, — ответил Петр Николаевич. — При чем здесь Голубков? Я хотел вас… лично… с коллегой… стимульнуть.
      Повесив трубку, Купцов пробормотал:
      — Прав Брюнет — говно страшное этот Петр Николаевич… стимульнуть он меня хочет.

***

      Спустя еще полчаса позвонила Анна Николаевна.
      — Леонид Николаич, — сказала она. — Леонид Николаич, помогите мне. Я очень вас прошу.
      — Анна Николаевна, — начал было Купцов, но художница его перебила:
      — Нет, нет, не говорите ничего. Прошу вас… Прошу вас: выслушайте меня. Мне очень нужно, чтобы вы его нашли. Понимаете? Мне очень это нужно, и я… и я… я готова заплатить… Только не говорите ничего брату.
      — Анна Николаевна!
      — Нет, нет, прошу вас, выслушайте меня. Я знаю, что показалась вам несколько странной. (Да уж, подумал Купцов. Вы, голубушка, действительно несколько СТРАННЫ.) Но я и сама понимаю, что, может быть, не все в этой истории так уж чисто… и поведение Андрея небезупречно, но… но он мне очень нужен. Найдите его, Леонид Николаич. Я прошу вас, найдите его. Я в вас верю. У вас глаза хорошие: умные и честные. А Виктор Альбертыч сказал, что вы с Дмитрием Борисычем — самые лучшие, что вы профессионалы, каких больше в Санкт-Петербурге нет. Вы мне поможете?
      — Мы, — сказал Петрухин, — посмотрим, что можно предпринять.

***

      Поздним вечером партнеры сидели в кухне у Купцова, пили пиво и обсуждали положение.
      — Ну и что ты об этом думаешь, инспектор? — спросил Купцов.
      — Думаю, что такую дуру надо еще поискать.
      — Да-а, дама, бесспорно оригинальная… В богемной среде таких чистых людей действительно не найти.
      — Но Андрей-то нашел.
      — А как, Дима, он ее нашел?
      — А ему рассказали, что есть такая особа романтичная.
      — А если он случайно в этот магазинчик… прошу прощения — студию — зашел?
      — Не-а, Леня, не случайно… не случайно. Очень уж все подозрительно гладко получается: шмотки, манеры, стихи Бродского… и даже время его появления — перед закрытием — не случайно. Да еще и дождь этот…
      — Дождь тоже он подстроил? — поинтересовался Купцов.
      — Насчет дождя ничего не скажу, — отозвался Петрухин. — Дождь — он и есть дождь… явление, так сказать, природы. Заказать его нельзя. Но чтобы все остальное совпало… извините!
      — Извиняю. А если все-таки случайность? Вот шел-шел человек по улице и увидел вывеску — «студия»! Сообразил, что ему это нужно… зашел. Увидел. Победил. Женщина-то действительно симпатичная весьма… а? Ну а с саблей этой так уж вышло — случайно. Можешь возразить, инспектор?
      — Легко, инспектор. Во-первых, по улице он не «шел-шел», а ехал. Потому как если бы «шел-шел», то на спиньжачке остались бы следы дождя… их, однако же, нет.
      — Нюшка могла забыть или просто не обратить внимания.
      — Могла, Лень, могла… Но я нюхом чую, что я прав: этот гусь подъехал на такси. А знаешь, почему на такси?
      — Почему?
      — А он свою тачку светить не хотел…
      — Резонно.
      — Еще бы. Поехали, инспектор, дальше: они провели вдвоем приблизительно двенадцать часов. О чем только ни говорили! Но при этом он ничего о себе не сообщил. Ни-че-го!
      — Почему же? — возразил Купцов с улыбкой. — Он тонко намекнул, что он «рыцарь плаща и кинжала».
      Петрухин рассмеялся.
      — Это, — сказал Митя, — свидетельствует, что с чувством юмора у парня все в порядке… как думаешь, Леня?
      — Думаю, что это небольшой перебор, и наша замечательная мадам-художница могла бы насторожиться.
      — Ерунда! Баба — она и есть баба. Уши развесила, рот открыла.
      — Баба-то баба, но отнюдь не дура. Петрухин закурил и ответил:
      — Э-э, брат… Бабы в таких делах как любовь-морковь все поголовно дуры. По жизни она, может, доктор наук или политический лидер… а как доходит до нежных чуйств — все! Беда! Дура дурой… и сплошная, понимаешь, «Санта-Барбара».
      — Да-а, — уважительно сказал Купцов, — крепко! Всего лишь несколькими словами охарактеризовал лучшую половину человечества. Ярко, точно, глыбко… Феминистки в трауре.
      — А то! Как будто, понимаешь, с Восьмым марта поздравил.
      — Да, действительно… Ну ладно, считай, что ты меня убедил: Андрей появился в «студии» Анны Николаевны не случайно. Но кто же его навел?
      — А вот об этом мы спросим у самой художницы. Думаю, что таких людей не так уж и много.
      — Пожалуй, ты прав. Каждому встречному-поперечному не станешь о самом сокровенном рассказывать.
      — Давай-ка звони Анне, — сказал Петрухин. Купцов достал визитку Анны Николаевны и взял в руки телефон.

***

      Купцов набрал домашний номер телефона Анны Николаевны. Она отозвалась сразу, и Купцов подумал: «Господи! Неужели она не отходит от телефона?»
      — Алло, — сказала она, — слушаю. Я вас слушаю. Говорите.
      — Анна Николаевна, это Купцов. Леонид Купцов…
      — Ах, это вы, — произнесла она с некоторым разочарованием в голосе.
      — Я прошу прощения за столь поздний звонок, но у меня есть к вам один вопрос… Не хотелось бы откладывать.
      — Да, Леонид Николаич, я слушаю вас.
      — Вопрос вот какой: постарайтесь вспомнить всех своих знакомых, которым вы рассказывали о своем идеале мужчины.
      — Зачем? — удивилась она.
      — Так надо. Чтобы вам было проще, я подскажу кто нам нужен… А нужен нам человек, которому вы в деталях рассказывали о своем идеале. То есть давали конкретные описания внешности — высокий рост, проседь, а также деталей одежды: например, шейный платочек. Это во-первых. Во-вторых, этот же человек должен быть в курсе вашего увлечения творчеством Иосифа Бродского, и, в-третьих, знать, где находится ваша студия. Вы поняли?
      — Да, я поняла.
      — Такие люди есть?
      — Есть, разумеется.
      — Очень хорошо. Я вас попрошу вспомнить их всех и к завтрашнему утру приготовить список. Договорились?
      — Хорошо, я сделаю.
      — Тогда до завтра, Анна Николаевна. — До завтра, Леонид Николаич.

***

      Список Анны Николаевны содержал пять имен. Купцов и Петрухин получили его, когда привезли в квартиру Московцевых эксперта-криминалиста.
      Квартира в старом доме на улице Пестеля была огромна, мрачновата и выглядела неуютной и нежилой. В ней было полно тяжелой старинной мебели, картин, книг и безделушек из стекла, фарфора и бронзы. Высокие окна тонули в массивных складках бархатных штор, с портретов смотрели давно умершие люди… Петр Николаевич был явно не в духе, но повертелся у холодильника, позвякал стеклом и подобрел. Ну, блин, европеец.
      Эксперт— криминалист в сопровождении хозяйки сразу же, отказавшись от кофе, прошел в глубь квартиры. Петрухин и Купцов задумчиво изучали крюк в стене, на котором двести лет провисела сабля. Может, она и не двести лет провисела, но крюк на вид был вполне почтенного возраста.
      — Ага! — сказал, выйдя из кухни, Петр Николаевич. — Видите?
      — Ага, — сказал Петрухин, — видим…
      — Вот так-то, — сказал Петр Николаевич строго и печально.
      — М-да, — сказал Купцов.
      Втроем они стояли и смотрели на осиротевший крюк. Из глубины квартиры доносились голоса художницы и криминалиста.
      — В цивилизованных странах, господа, ТАКОЕ совершенно невозможно.
      — В цивилизованных странах жуликов и брачных аферистов нет? — поинтересовался Петрухин.
      — Э-э… — ответил эксперт скандинавский. — Кстати, кофе готов.
      Партнеры и хозяин сидели в огромной кухне и пили кофе, когда вошел эксперт со своим саквояжем.
      — Есть пальчики. Много, хорошие.
      — Вы его найдете? — спросил Петр Николаевич.
      — А он судимый? — спросил криминалист.
      — Э-э… не хотите ли кофейку?
      — С удовольствием. Но сначала хорошо бы ваши пальцы откатать, — сказал криминалист.
      В кухню вошла хозяйка и остановилась у двери.
      Зачем? — спросил Петр Николаевич.
      — Чтобы знать наверняка, что те пальцы, которые я нашел, не принадлежат вам.
      Петр Николаевич закивал, сказал: да, да, конечно, — и криминалист разложил на столе свою «лабораторию». Анна Николаевна смотрела на манипуляции криминалиста, закусив нижнюю губу. Выражение лица у нее стало совсем детским. По кухне плыл сизый сигаретный дым, недоверчиво смотрел на посторонних большой пепельный котище, жался к ноге хозяйки. Петр Николаевич театрально вытянул вперед руки и сказал:
      — Вот, Нюша… вот до чего мы дожили.
      Анна Николаевна повернулась и хотела выйти, но Купцов окликнул ее:
      — Анна Николаевна! А вы списочек-то приготовили?
      — Да, разумеется, — ответила она, достала из кармана джинсов многократно сложенный лист бумаги и подала Купцову.
      Леонид развернул бумагу, положил на стол. Крупным, размашистым почерком на листочке было написано в столбик: «Петя. Маша. Варенька. Света. Антон». Имя «Варенька» было заключено в черную рамочку. Петрухин из-за плеча Купцова спросил:
      — А почему Варенька в рамке?
      — Варенька? Варенька умерла… погибла. — Давно?
      — В январе… попала под машину. Петрухин и Купцов переглянулись.
      — Сожалею, — сказал Купцов.
      — Пьяная она была в хлам, Варька-то, — сказал Петр Николаевич.
      — Не надо так, Петя… не надо.
      — Ну вот и все, — сказал криминалист, — можно мыть руки.

***

      — Давайте поглядим, кто есть кто в вашем списке, — сказал Петрухин. — Петя — это, видимо, Петр Николаевич?
      — Это я, — сказал Петр Николаевич.
      — Ну вы-то, надо полагать, никому ничего…
      — Ни сном ни духом, — заверил Петр Николаич. — Нем как рыба.
      После ухода криминалиста он предложил сыщикам виски, а когда они отказались, выпил сам. Захорошел, заговорил.
      — Петра Николаича мы в расчет не берем… Далее — Маша. Кто у нас Маша?
      — Маша, — сказала Анна Николаевна, — моя подружка. Еще с детского сада… Она очень хороший человек.
      — Потаскуха она, — сказал Петр Николаевич.
      — Петя! Ну зачем ты так?
      — Потаскуха, потаскуха… что же я, не знаю?
      — Петр Николаич! — сказал Петрухин. — Давайте обсуждение личных достоинств Маши перенесем на другое время. Нам сейчас нужно знать только одно: не могла ли утечка произойти через Машу?
      — Утечка? — спросила Анна Николаевна. — Я не понимаю, о чем вы…
      — Я все объясню вам потом… Связь с Машей у вас есть? — спросил Купцов.
      — Конечно. Я могу ей позвонить.
      — Позвоним, но позже… Поехали дальше по списку — Света. Кто такая Света?
      — Светланка? О, Светланка совершенно замечательный человек. Она работала у меня в студии. А сейчас ушла в декрет. У нее мальчик скоро будет. Гришенька.
      — Это хорошо. С ней вы тоже можете связаться?
      — С ней свяжись! — сказал Петр Николаевич. — С ней свяжись — не только без сабли останешься, но и крюк из стены вырвут.
      Петр Николаевич произнес этот пассаж и выпил виски. Подцепил вилкой маслинку. Быстро-быстро зажевал.
      — Петя, — сказала ему сестра. — Брось ты с утра-то пить.
      — Я на Родине, Нюша… какой же русский человек, вернувшись на Родину, не выпьет по русской традиции бутылочку «Джонни Уокера»? — резонно возразил сестре Петр Николаевич.
      — Поехали дальше, — сказал Купцов. — Следующее имя в списке — Антон. Кто это?
      Скандинавский эксперт захохотал и, взяв бутылку за горлышко, вышел из кухни. Партнеры проводили его равнодушным взглядом. Анна Николаевна извиняющимся голосом сказала:
      — Вы не подумайте… Вообще-то он хороший. Просто эта история с саблей так на него подействовала. Он очень переживает.
      — Все-то у вас хорошие, — сказал Купцов. — Все замечательные, славные, умные… У меня складывается впечатление, что наступил золотой век, а я этого не заметил.
      — А вы распахните глаза, Леонид Николаевич. Вы распахните глаза и присмотритесь к миру и к человеку, — ответила Анна Николаевна. — Вы много увидите волшебного.
      Купцов и Петрухин дружно улыбнулись. Купцов сказал:
      — Видите ли, в чем дело, драгоценная Анна Николаевна… Ваш призыв распахнуть глаза пошире и присмотреться к миру и человеку несколько неактуален… Мы с Дмитрием Борисычем только тем и занимаемся, что присматриваемся к миру и к человеку.
      — И мы скорбим, — добавил Петрухин, улыбаясь. — Давайте все-таки вернемся к нашим скорбным делам… Антон? Кто такой господин Антон?
      Анна Николаевна помолчала несколько секунд, потом сказала:
      — Антон Старостин — мой бывший муж… Мы разошлись восемь лет назад.
      — Вы поддерживаете отношения?
      — Нет… Какие, к черту, отношения? — пожала она плечами.
      — Простите. Но откуда же он знает о ваших нынешних делах, если вы разошлись восемь лет назад? — спросил Купцов.
      Анна Николаевна, играя кулончиком на тонкой золотой цепочке, ответила:
      — Мы не поддерживаем никаких отношений, но недавно… месяц тому назад… мы встречались.
      — Зачем?
      — Ни зачем… случайно встретились на улице. Ну и… в общем, мы поговорили. Недолго. Минут десять-пятнадцать.
      — Расскажите об этой встрече подробней.
      — Подробней? — переспросила она. — Подробней… ну, что же. Это было…

***

      …Это было около месяца тому назад. Более точно не скажу, не помню. Я шла по Гороховой к себе в студию. Солнце вбивало длинные горячие гвозди в людей, в дома, в город… Я почувствовала вдруг чей-то взгляд. И повернула голову, и увидела Антона. Он был точно такой же, как восемь лет назад… Весь в ореоле своей «гениальности». Когда мы познакомились, я была студенткой. Совсем еще глупенькой девчоночкой. Тогда я на эту его «гениальность» клюнула… Ой, да я тогда совсем голову потеряла. А ведь говорили мне: «Что ты делаешь, Нюшка? Что ты делаешь? Он же подонок…» Но я так не думала, я смотрела на него, раскрыв рот, и душа моя улетала куда-то далеко-далеко.
      Но это было давно. Очень давно, так давно, что трудно вообразить… В общем, я почувствовала взгляд, обернулась и увидела своего бывшего муженька. И сердце мое не забилось.
      — О, — сказал гений, — привет, подружка Нюшка.
      — Здравствуй, Антон.
      Мы обменялись фразами… дежурными фразами… и замолчали. Я пытаюсь понять, что же я чувствую, глядя на своего муженька. И поняла, что не чувствую ничего… А когда-то я любила его. Любила, любила. Взахлеб, до потери памяти.
      — Что ты здесь делаешь? — спросил он.
      И я объяснила, что я здесь работаю. Студия у меня здесь. Вон — видишь окна… на втором этаже?… Там у меня дизайн-студия. А что, Антоша, делаешь здесь ты? И он сразу начал врать про то, что идет сейчас из издательства, где, возможно, напечатают его книгу… в общем, я отлично видела, что он лжет. Я кивала головой и слушала больше из вежливости… Он предложил зайти в кафешку и попить кофейку. Я почему-то — сама уж не знаю, почему — согласилась. Мы зашли в кафе как раз под моей студией. Там вполне демократичное заведение с разумными ценами. Там было прохладно, полутемно и малолюдно.
      Мой бывший муженек принес два кофе и, конечно же, пятьдесят граммов коньяку… Он алкоголик, он давно уже без этого не живет. Он хлопнул коньяку и начал врать про трудную свою жизнь. Я слушала. Я кивала и слушала… Он говорил то же самое, что и десять лет назад. Даже теми же словами. Он говорил, я кивала, и постепенно у меня возникло ощущение, что не было этих десяти лет… И что снова у меня впереди бескрайнее море лжи, унижения и мерзости. Господи, как стало мне страшно и противно.
      И тогда я сказала ему все. Все, что о нем думаю. Я сказала то, что должна была сказать еще десять лет назад, но тогда не сказала. Потому что жалела… Зато теперь я сказала все! И то, что думаю о нем, и то, каким я вижу настоящего мужчину. Я ожидала бурной реакции — крика, ругани, даже пощечины. Он же совсем не переносит критики. Он самолюбив. Болезненно самолюбив, и даже при самом мягком укоре может взорваться… В общем, я ожидала истерики. Но он отреагировал на удивление спокойно. Он ухмыльнулся и сказал:
      — Чего ты, Нюшка, растопырилась? Чем му-му сношать, дала бы в долг стольничек баксов. Разбогатею — отдам.
      Я оторопела. Я ожидала чего угодно, только не этого.
      — Что? — спросила я, а он не понял причины моего удивления и ответил:
      — Шучу. Дай стольничек рублевый.
      Я положила на столик сто рублей и сразу же ушла. Было очень противно… вот так я пообщалась со своим бывшим мужем.

***

      — Понятно. А с ним, с Антоном, связь у вас есть?
      — В принципе есть.
      — Хорошо. Давайте прикинем, как нам встретиться с вашими подругами и бывшим мужем, — сказал Петрухин. — Причем начать я предлагаю именно с Антона.

      Добраться до Антона Старостина удалось только в понедельник. На звонки бывший муж не отвечал, дверь не открывал, хотя — по некоторым признакам — был дома. Анна Николаевна сказала, что Антон, скорее всего, пьет. Потому и к двери не подходит.
      Петрухин с Купцовым побеседовали с обеими женщинами, которых указала в своем списке художница. Убедились, что ни одна из них не могла быть невольной наводчицей. Оставался Антон, но в субботу и воскресенье он был недосягаем. В понедельник Петрухину позвонил эксперт-криминалист и сказал: «Вытянули пустышку. По региональной картотеке не проходит. Могу, конечно, проверить по центральной, но — сам понимаешь — потребуются время и деньги». Петрухин ответил, что, мол, ладно, пока не надо.
      Купцов в сотый раз набрал номер Антона. После восьмого звонка «непризнанный гений» снял наконец трубку. Голос у него был, кажется, трезвый.
      — Добрый день, — сказал Купцов. — Могу услышать Антона Евгеньевича?
      — Слушаю, — ответил «гений».
      — Здравствуйте, я следователь уголовного розыска майор Петров, — представился Купцов. — Есть пара вопросов к вам, Антон Евгеньевич.
      — Вопросы? Ко мне? — удивился Антон. — А вы не ошиблись?
      — Нет, не ошиблись… Да вы не волнуйтесь, Антон Евгеньевич. Чистая формальность.
      — К-хе… формальность. Ну, спрашивайте.
      — По телефону все-таки не стоит. Лучше бы встретиться.
      — Встретиться? Я, право, не знаю… Свободного времени негусто.
      — Много времени я у вас не отниму… Да и вообще — я примерно через час буду в ваших краях и мог бы к вам заскочить на минутку. Устроит?
      «Гений» помялся немножко, потом сказал:
      — Ну что с вами сделаешь? Приезжайте… Через час, значит?
      — Через час, — ответил Купцов.
      Через двадцать минут он уже звонил в дверь Антона. Он позвонил, сквозь тонкую, почти условную дверь «хрущевки» звонок был слышен хорошо. Спустя секунд десять, когда Леонид уже собирался повторить звонок, щелкнул замок и дверь распахнулась. В проеме появился непризнанный гений Антоша Старостин. Был он, как и «положено» гению, бородат и лохмат. А еще неряшлив, толст и в состоянии похмелья. Он стоял на пороге, смотрел на партнеров маленькими мутными глазками и почесывал в паху.

Купцов:

      Если ты занимаешься своим ремеслом всерьез и достаточно долго, у тебя появляются особый нюх и возможность предвидеть развитие событий. Я не вкладываю в это никакой мистики. Это идет от опыта, от
      знания людей… Хотя, если говорить по правде, некая мистика все-таки есть. Но это совершенно особый разговор.
      Итак, с годами приходят опыт и умение врубиться в ситуацию, даже не зная всех нюансов. Когда мы ехали к непризнанному гению Антоше, я на девяносто девять процентов был уверен, что мы правы: именно этот паскудник, «гигант мысли», дал наводку на Анну. Возможно, он сделал это невольно… Возможно. Но нас более всего интересовало другое: кому? Кому он дал наводку?
      Из коротенького эмоционального рассказа Анны у меня уже сложился определенный образ этого урода, и я нисколько не удивился бы, если бы узнал, что он дал наводку на бывшую жену сознательно. Про себя я уже решил, что церемониться с ним мы не будем.
      …Он стоял в дверях своей квартиры, чесал яйца и выдыхал крутой перегар.
      — Здравствуйте, Антон Евгеньевич, — сказал я. — Я вам звонил, договаривался о встрече. Моя фамилия Петров, я следователь и веду дело вашей бывшей жены.
      — Дело? Дело моей бывшей жены? — спросил он.
      По его реакции я сразу подумал, что сознательно он никого на Анну не наводил… Это было худо. Потому что, когда наводчик работает осознанно, он всегда знает своего подельника. А ежели он дал наводку невольно (например: случайному попутчику в поезде или собутыльнику в баре), то он может ничего и не знать.
      — Может быть, мы войдем внутрь? — спросил я.
      — Да, да, конечно. Только у меня не прибрано, знаете ли…
      — Это не беда, — сказал я. И Димка подхватил:
      — Это не важно. Нам лишь бы присесть где… А то, знаете ли, бегаешь целый день, язык высунув. А уж прибрано — не прибрано — дело десятое. Нам бы присесть. Мы же к вам по делу пришли, а не на смотрины.
      А вот это Димка наврал, потому что «смотрины» нас тоже очень интересуют. Увидеть висящую на стене иранскую саблю восемнадцатого века мы, конечно, не рассчитывали. Не тот случай. Нас интересовало другое: а что непризнанный гений пьет? Чем закусывает? Ежели «благородный портвейн» из соседнего ларька — это одно. А ежели хорошую водку заводского происхождения, то совсем другое. В таком случае встает закономерный вопрос: случайно ли дал наводку на бывшую свою супружницу Антоша? Да и вообще — посмотреть на жилье человека всегда полезно. Иногда такие чудеса открываются — мама не горюй! У меня был случай еще в конце восьмидесятых. Прихожу к одному дядьке. Он свидетелем мог оказаться по совершенно пустяковому делу… Так вот, прихожу. Здрасьте. Я такой-то… А он: я всегда знал, что рано или поздно вы придете. И — рассказывает мне об убийстве, совершенном четыре года назад. Вот оно как бывает…
      — Что ж, — говорит Антон, — проходите. Можно не разуваться.
      Насчет того, что «можно не разуваться» он очень тонко заметил. Пол в его халупе не мыли лет, наверное, сто. В такой грязи, как говорила моя мама покойная, только что ужи не водятся.
      Мы прошли в комнату. Здесь было так же грязно, убого, с претензией на «богемность». Но дорогой водкой определенно не пахло.
      — Чем могу? — спросил хозяин, не предлагая сесть.
      — Видите ли, в чем дело, Антон Евгеньевич… У вашей бывшей жены, Анны Николаевны, путем обмана похитили саблю…
      — Саблю? — ахнул он. И что-то в глазах его изменилось. Что-то изменилось, и я понял: в цвет. Что-то он знает. Или догадывается.
      — Саблю, — подтвердил я. — Вы знаете, о какой сабле речь?
      — Разумеется… Она у них одна — сабля-то. Восемнадцатый век. Двести лет уже в семье… Ай-яй-яй… Украли, значит?
      — Не совсем, Антон Евгеньевич, не совсем. Анна Николаевна сама отдала саблю мошеннику.
      — Как это? — удивленно спросил он.
      — Дело в том, что преступник сумел Анну Николаевну очаровать… я бы даже сказал: влюбить в себя… и под эту музычку завладел саблей.
      Непризнанный «гений» Антоша захохотал… как-то он злорадно захохотал, подло, паскудно.
      — С этой дуры станется, — сказал он, отсмеявшись. — Ассоль недое…ная. Все, понимаешь, прынца ждала… Вот и дождалась!
      После этих его слов у меня почти не было уже никаких сомнений: Андрея навел «непризнанный гений». Настало время брать быка за рога. Я сказал Антону:
      — Мы полагаем, Антон Евгеньевич, что появление мошенника в магазине вашей бывшей супруги не случайно. Кто-то его навел. Неосознанно, невольно, но все-таки навел… Претензий к нему, разумеется, нет. А вот помощь в установлении преступника он может оказать существенную.
      Я сказал это, давая Антону шанс исправить свою ошибку. Я видел, что он совсем гнилой, но давал ему шанс.
      — А я тут при чем? — спросил он.
      — Мы считаем, что это вы невольно навели преступника.
      — Не знаю ни хера, — убежденно сказал «гений». — Не надо меня на понт брать. Кто-то эту дуреху мечтательную бомбанул, а я тут при чем? Не знаю я ни хера. Сами разбирайтесь с Анькой.
      Дурак ты, Антон Евгеньевич, подумал я и посмотрел на Димку.

Петрухин:

      Проще всего было сразу выписать этому кабану в рыло. С «интеллигенцией» это весьма эффективный способ. Уркагану дашь по морде — он утрется, скажет: не, начальник, ты не прав… И дальше будет гнуть свою линию. А «интеллигенты» аргумент типа «кулак» понимают очень даже правильно. Верно понимают. Глубоко… Так что я запросто мог бы выписать этому кабану в рыло, но я не стал этого делать. Вместо этого я ему улыбнулся. Я ему ласково улыбнулся, а он вдруг чего-то занервничал. Я давно заметил, что есть такие странные люди — ты ему улыбнешься, а он вдруг начинает нервничать и даже задавать глупые какие-то вопросы типа: на каком основании?
      Я подошел к кабану поближе… совсем близко… в упор… и сказал:
      — В голливудских фильмах мудак-полицейский разъясняет мудаку-преступнику его права. Муру всякую про телефонные звонки, адвоката и право не отвечать на вопросы… Смотришь?
      Он мгновенно покраснел, потом помотал головой, заявил, что голливудский ширпотреб не смотрит. Я тоже сокрушенно помотал головой и ответил, что я дурак… потому что забыл, что передо мной стоит интеллигентный человек, который, разумеется, не смотрит всякую дрянь, и это хорошо. Это правильно.
      — Это правильно, Антоша. А знаешь, почему?
      — Н-нет, — сказал он. Неуверенно очень сказал.
      — Потому, — ответил я, — что некоторые уроды насмотрятся всякой фигни и начинают качать права: адвоката мне, два телефонных звонка, то, се и луку мешок…
      — Какого луку? — спросил Старостин. — Я вас не понимаю…
      — Лук тут не при чем… это я так ляпнул, к слову. Но когда мне начинают пороть всякую херню про адвокатов, я, знаешь, чего делаю?
      — Н-нет…
      — Я сразу бью в хлебало, Антоша. Без лишних базаров — в хлебало. И сразу у клиента наступает в мозгах просветление. Чисто конкретно, друг мой Антоша, наступает просветление. И больше уже он не порет ерунды про адвокатов и права… Правильно? Ну, чего молчишь? Я спрашиваю: правильно?
      — Правильно, — сказал Старостин и сглотнул. Не думаю, что он был со мной согласен, но он уже почувствовал разницу между Ленчиком и мной и решил, что лучше согласиться… Но ведь это только начало нашего дружеского общения, и скоро он это поймет, и вот тогда ему самому очень захочется поделиться информацией с добрым и вежливым следователем Купцовым… тьфу, Петровым. Лишь бы она, информация то есть, у него была. Лишь бы была, а уж выкачать ее мы сумеем.
      Я сбросил со стула какой-то хлам прямо на пол и присел. Забросил ногу на ногу.
      — Ну, раз ты все правильно понимаешь, — сказал я, — давай рассказывай.
      — А я ничего не знаю.
      — Ты че — на всю голову больной? Я щас надену тебе «браслетик» и (я вытащил наручники) проведу с тобой небольшой спарринг.
      — Дмитрий, — строго сказал Купец.
      — Да ладно, — отмахнулся я. И продолжил беседу с кабаном:
      — Ты за кого нас держишь, пидор? А? Ты хочешь, чтобы я тебе челюсть сломал? Ты, кстати, не голубая ли устрица?
      — Я? Я — нет, не голубая… Почему вы спросили?
      Я крутил наручники на пальце, и Старостин не отрывал от них взгляда… чего уставился? Наручников не видал? Я выдержал паузу и только потом ответил:
      — Потому что я тебя хочу пристроить в петушатник. Разумеется, после того, как челюсть срастется. С загипсованной пастью в петушиной камере делать нечего… Потому что там тебе придется много, долго и упорно работать минетной машиной. Но это все потом. А пока — легкий спарринг. Давай-ка ручки сюда.
      Кабанчик был уже совершенно готов…
      — Дмитрий, — строго сказал Купец. — Ты что? Забыл, как в прошлый раз вышло?
      — Так в прошлый-то раз у мужика сердце больное оказалось. Вот он и того… — ответил я и покосился на кабанчика. Кабанчик про больное сердце и про то, что мужик из-за сердца дал дуба, услышал. — Ты, Леонид Николаевич, под руку мне не говори… никогда… Ну, пидор,' давай ручонки, некогда мне с тобой!
      Кажется, Старостин был готов грохнуться в обморок. На лбу у него выступил пот, выглядел Антоша паршиво. Скверно он выглядел… Он посмотрел на Купцова и простонал:
      — Леонид Николаевич! Леонид Николаевич, я вас прошу…
      — О чем? — недоуменно спросил Ленчик.
      — У меня тоже больное сердце… я тоже могу… того… как тот мужик. Леонид Николаич, я все расскажу… Я вспомнил, вспомнил.
      А я еще сильней замутил:
      — Ишь как он теперь запел: ой, я все расскажу! Дай-ка я сперва ему вломлю по яйцам!
      — Дмитрий, — сказал Купец. — Дмитрий, выйди. Покури в кухне.
      — Ты — начальник, я — дурак, — буркнул я. — Я, конечно, выйду. Но если это бородатое влагалище опять начнет амнезией мучиться — зови. Я ему мучения-то облегчу.
      — Ладно, — сказал Купец, и я вышел из комнаты с чувством выполненного долга.
      Этот трусливый кабанчик был мне элементарно противен. Я не стал закрывать дверь, сел на корточки, закурил и стал слушать, что происходит в берлоге «интеллектуала».

***

      Петрухин вышел из комнаты. Разумеется, он не видел, каким взглядом проводил его Старостин… В этом взгляде многое было: страх, ненависть, презрение. Но больше всего, конечно, было страха. Петрухин вышел, Старостин вытер пот со лба и перевел взгляд на Купцова. Леонид довольно нейтрально (но вместе с тем как бы и доброжелательно) сказал:
      — Что ж стоим-то? Может быть, присядем?
      — Да-да… давайте присядем. В ногах-то правды нет.
      Хозяин и незваный гость сели рядом на диван. Скрипнули пружины под грузным Антоном. В приоткрытую дверь из прихожей потянуло дымом — это закурил Петрухин.
      — Ну, Антон Евгеньич, рассказывайте, — предложил Купцов.
      — Черт! Даже не знаю, с чего начать…
      — А вы не торопитесь… Вы — спокойно, по порядку, подробненько. Нас интересует человек, которому вы рассказали о своей бывшей жене… Кто он?
      В ответ Купцов услышал то, что ожидал услышать и что боялся услышать.
      — Ах… его знает, кто он, — ответил «гений» Старостин. — Я его первый и последний раз видел.
      Разумеется, нельзя было исключить, что Старостин лжет, прикрывая своего знакомого. Но Купцов понимал, что скорее всего Антон говорит правду. В любом случае, все, сказанное Антоном, следовало проверить. И Купцов знал, как это можно сделать.
      — Хорошо, — сказал он. — Будем считать, что вы сказали правду… Потом мы все равно будем проверять каждое слово. Итак, Антон Евгеньевич, расскажите, где, как и когда вы познакомились с человеком, которому рассказали о своей бывшей жене Анне…

***

      Депрессняк давил как асфальтовый каток… Полный звездец в полном тумане. Денег не было даже на пиво и взять их тоже негде. Он был должен всем, кому только можно, и никто ему в долг больше не давал… Денег не предвиделось никаких, и в перспективе замаячила необходимость продавать вещи. А и вещей-то особых у него не было. Все, что поценнее, уже сгинуло в ломбарде.
      Он сидел на телефоне (чудом еще не отключенном), накручивал диск, вызванивал знакомых. Всем говорил одно и то же: есть хороший заказ и скоро он получит аванс. Тогда и отдаст долг… Нельзя ли на недельку перехватить полтинник-стольник? Везде ему отвечали: нет. С той лишь разницей, что в одних случаях это делали вежливо, в других — с издевкой, а иногда интересовались, когда же он отдаст то, что занимал раньше. Так или иначе, но везде говорили: нет… А один сучонок — козел! харя деревенская! — посоветовал сходить на биржу труда. В жопу ее себе засунь, свою биржу, скобарь херов, быдло!… Везде был облом, везде отвечали: нет, нет, нет.
      Повезло там, где и не ждал — у одного художника, с которым Антон был едва знаком. Но у художника шла какая-то гульба, и он сказал: денег, блин, нет, но накормлю и водкой напою, приезжай. Антон и поехал. Просто потому, что выбора у него не было… А с другой стороны, там, где пьянка, — там никогда не знаешь, чем обернется. Может, у какого мудака пьяненького перехватишь… наперед же никогда не знаешь. В общем, он поехал. С Охты на Сенную. Наземным транспортом. Потому что в метро зайчиком не проедешь… У художника тусовался двое суток. Пили, гуляли. Приходили и уходили какие-то девки.
      Через два дня он проснулся утром. Било в лицо солнце, в пересохшей глотке засел кусок наждачной бумаги… в общем, как обычно — мерзко, вульгарно, безнадежно. Художник дрых, рядом с ним спала голая жопастая девка. Антон пошастал, нашел полбутылки пива. Выпил, перекурил и понял, что ловить тут нечего, надо отваливать. Он вывернул карманы джинсов художника, нашел четыре рубля. Потом увидел в прихожей дамскую сумочку. В ней нашел двадцать рублей с мелочью, таксофонную карту, презерватив и золотую цепочку со сломанным замком. Все это он забрал и ушел, оставив дверь открытой, а через пять минут столкнулся на углу Садовой и Гороховой с Нюшкой. Он уже давно и забыл про Нюшку, дуру мечтательную. Она, тварь, всегда была с тараканом в голове. С огромным таким тараканищем… Короче, встретились. И он сразу смекнул, что Нюшку можно развести на бабки. Она не сможет отказать. Она, блядюга, такая… жалостливая. Может, и зря он с ней разошелся: доил бы всю жизнь. Она же дура. Таких баб, если подойти с умом, всю жизнь можно эксплуатировать. А он по молодости не рассчитал маленько, перегнул палку. Ну да чего уж теперь? Хотя… а почему не попробовать? Если получится — можно возле нее пригреться. Ее же е…ать, из нее же бабки тянуть. Ну а не получится, так уж хоть в долг перехватить. Она добрая, она даст.
      Он пригласил ее в кафе и стал разводить на жалость. Но что-то пошло наперекосяк, и эта сучка вдруг взъерепенилась. Растопырилась, как мозолистая ладонь пролетария. Такого, блин, полкана спустила, будто я ей не родной…
      Вот так мог бы начать свой рассказ Антон. Но он начал его по-другому. Чуть-чуть по-другому:
      — В тот день я возвращался домой от друга. Он, знаете ли, болеет, и я возил ему лекарства. У самого с деньгами был страшный напряг, но я занял и купил ему лекарства. Понимаете?
      — Да, — кивнул Купцов. — А как зовут вашего друга?
      — Э-э… Янчев. Он очень талантливый художник.
      — А имя-отчество?
      Имя Антон вспомнить не мог. Фамилию вспомнил потому, что она была на "я" и располагалась, соответственно, на последней странице записной книжки. Он уже обзвонил всех и почти отчаялся, но на последней странице наткнулся на Янчева, и тот сказал: приезжай, водкой напою… Фамилию Антон вспомнил, но имя вспомнить не мог: то ли Толя, то ли Виталя…
      — Имя? — переспросил он, оттягивая ответ.
      — Имя, — подтвердил Купцов.
      — Вы знаете что? Он любит, когда его по фамилии зовут… Янчев и Янчев… и все.
      — И все, — повторил Купцов. — И все… Понятно.
      Было совершенно очевидно, что Старостин врет. Но пока Купцов просто отметил этот факт и не стал «наезжать» на Антона.
      — Хорошо, — сказал он. — А номер телефона Янчева?
      — Тут, видите ли, какая беда — у меня украли записную книжку. Вытащили из кармана вместе с бумажником.
      — Да, — сказал Купцов, — карманников сейчас в городе, как собак нерезаных.
      — Вот-вот, — легко согласился Старостин. — На ходу подметки режут, а милиция не реагирует…
      — А вы заявление подавали?
      — Нет, бессмысленно. Все равно ничего не найдут. Верно?
      — Ну почему же? — сказал Купцов. Он был более чем уверен, что записную книжку у Антона никто не крал. У карманников хороший нюх на деньги, и в карман к Антону, скорее всего, никто не полезет… Если записная книжка и пропала, то по вине самого хозяина — потерял по пьяни. — Ну почему же? — сказал Купцов. — Случается, находят… Ну хорошо, а что дальше-то было? Ваша помощь больному товарищу — благородный поступок, но нас интересует ваш контакт с вероятным преступником.

***

      Развести Нюшку на жалость не удалось. Она растопырилась, разоралась, стерва такая, что он ей молодость испортил, что ребенка у нее не будет из-за неудачного аборта. А аборт она сделала по его, Антонову, настоянию… И про то, что все-таки когда-нибудь в ее жизни появится еще настоящий человек. А он, посмеиваясь, спросил, каким же должен быть этот настоящий. Вроде капитана Грея, что ли, под алыми парусами?
      А она сказала, что нет, не капитан Грей. Но такой же проницательный, умный, НАСТОЯЩИЙ… а отнюдь не ничтожество в засаленной футболке. Тогда он сказал, что попрекать человека одеждой — неинтеллигентно. Это капитан Грей может ходить в бархатном камзоле и белоснежном шарфике, а она сказала — при чем, мол, здесь белоснежный шарфик… а вот, дескать, шейный платок… и все такое. Да Антон и сам когда-то шейный платочек носил. Как раз тогда они и познакомились… Платочек ей, сучке, шейный подавай!
      Она еще какую-то ахинею несла, но он уже не слушал. Уже понял, что подловить Нюшку не удастся, и просто спросил денег. Якобы в долг. А эта сучка растопырилась, кинула ему стольник, как нищему, и ушла… Ай-яй-яй, какие мы крутые! Вали, вали, у меня на тебя подъемным краном не поднять… Чао! Платочек, понимаешь…

***

      — Вы понимаете, как это оскорбительно, Леонид Николаич? Я же просил в долг. Всего лишь в долг! Я долги всегда отдаю… это мой принцип, в конце-то концов. А она швырнула мне этот стольник, как подачку, наговорила гадостей и ушла. Я был просто в шоке. Вы меня понимаете?
      — Дальше, — сказал Купцов, игнорируя вопрос.
      — Позвольте сигаретку… мои, знаете ли, кончились… Благодарю. Так вот, я был в шоке. Да еще и расстроен болезнью товарища. Одно к одному, как говорится. И я немножко выпил, чтобы снять стресс этот, эту чудовищную тяжесть… Вы же меня понимаете?
      — Дальше. Что было дальше?

***

      Он обрадовался этому стольнику… вроде как оскорбился, но на самом-то деле обрадовался безмерно. И сразу же взял еще коньяка. Конечно, это был не коньяк, но зато и цена вполне терпимая. Он выпил, порассуждал сам с собой о том, какая Нюшка дура и сука. Потом стал прикидывать, сколько можно поиметь за золотую цепочку. Замочек, правда, сломан, но все-таки — золото…
      В этот момент к его столику и подсел тот самый мужик. Видимо, его выбор был случаен — свободных столиков не было и он выбрал стол, где сидел одиночка. «Позвольте?» — спросил он, взявшись за спинку стула, и Антон позволил. Он был уже в прекрасном расположении духа после выпитого «коньяку», не прочь пообщаться «и ва-аще»… в конце концов, никогда нельзя исключить вероятность халявы. Впрочем, мужик был на лоха не похож… скорее наоборот. Но подогретый спиртным Антон этого не заметил. Он попытался завести разговор, но из этого ничего не вышло. Мужик, видимо, кого-то ждал. Он пил кофе и поглядывал на дверь. За дверью бушевало солнце и непрерывно шли люди.
      Антона всегда бесило, когда им пренебрегают, а мужик определенно им пренебрегал. Антон допил свой коньяк и сказал как будто бы сам себе:
      — В снисходительности нет и следа человеконенавистничества, но именно поэтому слишком много презрения к людям.
      — Ницше? — сказал мужик и посмотрел на Антона с любопытством. Чего, собственно, Антон и добивался.
      — Ницше, — с достоинством ответа Антон.
      — Что же ты так опустился-то, философ? — поинтересовался мужик.

***

      Так завязался разговор. Хитрый Антоша попал в цвет — была и халява, и даже двести рублей «в долг»… Но была и долгая беседа о Нюшке. Подливая Антону коньяк, мужик выспросил все, что хотел… Антон догадывался, что интерес его случайного знакомого не случаен. Догадывался. Он ведь далеко не дурак. Но лился рекой халявный коньячок, в кармане лежали взятые «в долг» две сотенные. Посмеиваясь, благородный Антоша рассказывал самые интимные подробности о своей бывшей жене.
      Купцову он изложил это по-другому. Леонид кивал, иногда задавал какие-то незначительные вопросы. Он ничего не принимал на веру. Тем более что отлично видел гнилую сущность Антона Старостина.
      — Хорошо, Антон Евгеньич, — сказал Купцов, когда Старостин закончил свой рассказ, — я вас понял. Вы шли от больного товарища, встретили на улице жену, пригласили ее в кафе. Она вас оскорбила, и вы от расстройства стали на ее деньги выпивать…
      — Позвольте! Я взял в долг.
      — Отдали? — спросил Купцов. Старостин потупился. — Впрочем, это не важно… В кафешке вы познакомились с мужчиной по имени Андрей и, будучи в «растрепанных чуйствах», пожаловались на низость женскую… Неразумно, но и без умысла поделившись с ним подробностями о богатстве семьи Московцевых. В частности, о сабле восемнадцатого века.
      — Но я же не знал, что… — воскликнул Старостин.
      — А я вас и не обвиняю, — сказал Купцов спокойно. — Мне нужно, чтобы вы рассказали о своем визави в кафе. Что вы о нем знаете, кроме того, что его зовут Андрей?
      — Ничего.

***

      Петрухин, сидя на корточках в прихожей, успел выкурить две сигареты. Пепел он стряхивал прямо на пол и окурки, не мудрствуя, тушил о грязный линолеум. Сквозь щель приоткрытой двери он отлично слышал разговор в комнате… Дмитрий слушал, отметая шелуху и фиксируя узловые моменты рассказа Старостина. Одновременно он по привычке осматривал прихожую. И вскоре на тумбочке под зеркалом с трещиной заметил нечто весьма интересное.

***

      — Ничего я про него не знаю, — сказал Старостин. — Андрей — и все. Высокий, седоватый, на руке перстень с черным камнем… Ницше читал.
      — Ницше читал? — сказал Купцов. — Это хорошая примета. По такой-то примете мы его легко найдем.
      — Я, Леонид Николаич, понимаю вашу иронию, но, честное слово, ничего больше не знаю.
      Купцов встал, прошелся по комнате. Старостин тоже вскочил, брякнул явную глупость:
      — Вы уже уходите?
      — Да нет, — сказал Купцов, — отнюдь наоборот, как говорил один мой коллега… Отнюдь наоборот, Антон Евгеньевич. Мы только начинаем общение.
      — Но я, собственно, все рассказал.
      — Нет, дорогой мой, не все… далеко не все.
      — Вы думаете, я лгу? — оскорбился Старостин и даже собрался уже огорошить Купцова какой-нибудь цитатой. Но не успел.
      Леонид ответил:
      — Нет, я не думаю, что вы лжете… тем более что весь ваш рассказ поддается проверке. Я думаю, что вы упустили часть фактов. Это нормальное явление. Человек слушает, но не слышит. Он просто-напросто не придает значения тому, что ему говорит собеседник…
      — Но, поверьте, он ничего о себе не рассказывал.
      — Так не бывает, — сказал Купцов. На самом-то деле он отлично знал, что бывает. Еще и как бывает… И даже хуже бывает: человек подбрасывает ложные сведения о себе. — Так не бывает, Антон Евгеньич. Вы сколько времени общались с этим Андреем?
      — Э-э… трудно сказать. Думаю, минут сорок пять — час. Навряд ли больше, — ответил Старостин, беря без спросу сигарету из пачки Купцова.
      — Ну вот, видите, — сказал Леонид. — Час вы с ним беседовали. А может, и больше. «В компании с „Толстяком“ время летит незаметно». И за целый час роскоши человеческого общения вы ни разу не поинтересовались, кто ваш собеседник? Откуда он? Чем занимается? А, Антон Евгеньич?
      Купцов стоял спиной к Антону, глядел в окно. «Гений» взял из пачки еще две сигареты, сунул под диван.
      — Ну почему же? — сказал он. — Что-то такое я, конечно, спрашивал… он отвечал… Но нет никаких гарантий, что он говорил правду. Верно?
      — Верно, — сказал Купцов. Он обернулся к Антону. — Верно. Что правда, а что ложь, это уж мы сами разберемся. Ваша задача донести эту информацию до нас.
      Антон почесал в паху, прикидывая про себя: а нельзя ли чего-нибудь слупить за информацию?… Но вспомнил про Петрухина и от этой идеи отказался.
      — Ну, например, я спросил, кем он работает? Он сказал, что он менеджер в фирме по торговле компьютерами.
      — Хорошо… Еще что?
      — Да вроде бы больше ничего… он же скрытный, гад.
      — Ага… он скрытный. А вы любопытный и наблюдательный, — мрачно сказал Купцов. — Ладно, поехали дальше. Ни фамилии, ни отчества вы не спросили?
      — Нет, не спрашивал…
      — Название фирмы, где он торгует компьютерами?
      — Нет.
      — Что он делал в этом кафе? Может быть, его фирма находится рядом?
      — Этого я не знаю. А в кафе он ждал азера.
      — Какого азера?
      — Эдика… Эдик пришел, и они на пару отвалили.
      — А почему вы сразу не сказали про Эдика? — спросил Купцов.
      — Сразу я не вспомнил. Азер-то подошел, когда я уже в градусе был, — ответил, пожимая плечами, Старостин. — Разве все упомнишь?
      — Хорошо, к Эдику мы еще вернемся. А пока поговорим про Андрея. Он питерский?
      — Питерский, — сказал Старостин и щелкнул зажигалкой, прикуривая. Вдруг он замер и сказал:
      — Постойте! Постойте, он же не питерский.
      — Приезжий? — быстро спросил Купцов.
      — Да, приезжий.
      — А откуда?
      — Не знаю, — сказал Старостин. Купцов мысленно матюгнулся. Ситуация все более напоминала жанровый анималистический рисунок «Глухарь». Конечно, еще не все возможности были исчерпаны… еще «сидел в засаде» Димка Петрухин… но все очевидней становилось, что новых следов найти не удается.
      — А откуда, — спросил Купцов, — известно, что он не питерский?
      — А там вот какая херотень получилась. Андрей собрался прикурить…

***

      …Андрей собрался прикурить, но зажигалка пшикнула синеньким огоньком и приказала долго жить. Андрей еще несколько раз чиркнул колесиком, но, кроме искр, ничего не получалось.
      — У тебя, Антон, зажигалка есть? — спросил Андрей. А у меня были спички. Я так и сказал: вот, мол, спички… Он прикурил, повертел в руках коробок и говорит: родина. А я говорю: почему родина? А он: потому что родился я там и вырос… Полстраны, говорит, спичками мы снабжали. Надо бы съездить, да все никак… Вот хоть и рядом, а все никак… А что, спрашиваю, давно не были? — А тыщу лет. Как в семьдесят седьмом школу закончил, так с тех пор только разок и был — на похоронах матери.
      Вот почему и знаю, что он приезжий. А откуда — извините. Уж где там эти скобарские спички ху…чат, мне до фонаря.

***

      Купцов рассмеялся и сказал:
      — Вот уж действительно географическая тайна… Даже Паганель ничего не смог бы сделать. Разве что Сенкевич. Ну да ладно. Что дальше, господин Старостин?
      А дальше образовался тупик. Ни на один из тридцати с лишним вопросов, поставленных Купцовым, «гений» ответить не сумел.

***

      Когда Купцов понял, что больше ничего не добьется, он закурил, посмотрел на Старостина долгим, скучным взглядом и произнес:
      — Зря вы так, Антон Евгеньич, зря… Сняли бы грех с души, разоружились перед партией полностью.
      — Что? — воскликнул Старостин. — Перед какой партией?
      — Крайне правых судаков, — раздался в ответ голос Петрухина из прихожей.
      Вслед за этим дверь распахнулась, Дмитрий решительно вошел в комнату, пересек ее и наотмашь ударил Старостина по лицу. В руке у Петрухина был зажат небольшой черный предмет.
      — Ах! — сказал Антоша, отшатнулся и закрыл лицо руками.
      — Руки! — закричал Петрухин. — Руки убрать! Смотреть мне в глаза!
      Он кричал, нависая над Старостиным, и хлестал его по лицу черным предметом. Удары были несильные, скользящие, но сыпались часто, и Антону было страшно и больно. Или, по крайней мере, ему так казалось. Из разбитой первым ударом губы слегка сочилась кровь, но Антону казалось, что крови очень много, что все лицо в крови…
      Было очень страшно.
      — Руки! — кричал Петрухин. — Смотреть на меня! На меня смотреть, падла!
      Кричал Петрухин очень расчетливо — так, чтобы воздействовать на Антона, но — одновременно — не насторожить соседей за хлипкими стенами «трущобы». Он имитировал ярость и был спокоен. Он работал.
      Петрухин оторвал руку Антона от лица, прижал ее к стене и еще раз шлепнул «гения» по губам.
      — Эту? — закричал он. — Эту записную книжку у тебя, гандон, украли?
      Только теперь Старостин увидел, что предмет, которым его хлестал Петрухин, — его же, Антона, записная книжечка. Старая, пухлая, потертая записная книжка…
      — Отвечай быстро, падла, когда тебя спрашивают, — продолжал давить Димка. — Эту книжку у тебя украли?
      — Эту, — кивнул головой Старостин. Петрухин снова замахнулся — Старостин отпрянул, втягивая голову в плечи, — но не ударил, а издевательски рассмеялся и сказал:
      — Урод… она же лежала у тебя на подзеркальнике. Ты за кого нас держишь, сучонок?
      — Я, видите ли…
      — Ты кому, сука, мозги крутишь? — перебил, не слушая, Петрухин. Сейчас у него была простая задача — запугать, «закошмарить» Антона и перепроверить то, что он уже рассказал Купцову… Не исключено, что «под прессом» Старостин еще что-нибудь вспомнит. Такое случается. Особой надежды на это, правда, не было, но и не попробовать представлялось глупостью.
      — Леонид Николаич! — жалобно позвал Антон.
      — Ну что еще? — недовольно отозвался Купцов.
      — Леонид Николаич! Я же вам все как на духу…
      Э— э, голубь… Теперь-то веры вам нет. Раз уж солгали про записную книжку, то, может статься, и про все остальное солгали.
      — Да я…
      Петрухин снова ударил Антона записной книжкой по лицу и выкрикнул:
      — Руки! Руки под «браслетки» давай. Старостин понял, вытянул вперед руки, и Дмитрий защелкнул на них наручники… Тяжела судьба гения!

***

      Спустя еще полчаса партнеры покинули квартиру Старостина. Ничего нового из Антона вытянуть не удалось.
      …Пока Петрухин работал с Антоном своими методами, Купцов тщательно изучил записную книжку и даже выписал из нее несколько телефонов. Затем он позвонил Константину Янчеву, представился сотрудником милиции, договорился о встрече. Леонид звонил из прихожей, сквозь дверь до него доносились «зверский» голос Петрухина и жалкий лепет Старостина. Купцов договорился с Янчевым о встрече и теперь, закурив, разглядывал свое собственное отражение в битом зеркале. Он докурил сигарету, аккуратно затушил ее в прямоугольной консервной банке из-под шпрот, встал и вернулся в комнату.
      Увидев его, Петрухин «совсем озверел». Он резко поднял Антона с дивана. Затрещал ворот рубахи.
      — Я тебя, падла, сейчас убью, — выкрикнул Петрухин и легонько стукнул Антона об шкаф.
      — Дмитрий, — строго окликнул напарника Купцов.
      — Леонид Николаич! — воскликнул Старостин. Купцов сейчас казался ему спасителем.
      — Отставить, капитан, — скомандовал Купцов, и Петрухин «неохотно» отпустил свою «жертву».
      Антон плюхнулся на диван, скрипнули пружины. Допрос, построенный на противопоставлении «злой» полицейский — «добрый» полицейский, — прием древний, как сам сыск, рутинный, но, невзирая на свою древность, по-прежнему эффективный в отдельных случаях. В первую очередь это относится к людям неискушенным, слабым, впечатлительным. Антон Старостин идеально подходил под эту категорию.
      — Отставить, капитан, — скомандовал Купцов. — Выйди вон.
      Петрухин вышел. Леонид снял со Старостина наручники, угостил сигаретой и прогнал его по кругу в третий раз. С тем же самым результатом, что и в первый… Теперь окончательно стало ясно: Старостин рассказал все, что знал. После этого партнеры покинули берлогу нечаянного наводчика.

      Аббревиатура ОРМ расшифровывается как оперативно-розыскные мероприятия. Для человека, далекого от милицейской реальности, эти самые «мероприятия» являются тайной за семью печатями… Что-то в них есть загадочное и, если хотите, романтическое. За этими мероприятиями определенно видны тени Франсуа Видока и Шерлока Холмса, выдуманного Пинкертона и Пинкертона реального, тени Пал Палыча и майора Пименова… несть им числа.
      {Авторы считают необходимым пояснить, что в каждой «паре теней» приведены один реально существующий (существовавший) человек, а другой — литературный или теле-, киноперсонаж.
      Франсуа Видок — французский авантюрист, преступник, а позже полицейский и автор мемуаров. Шерлок Холмс — без комментариев.
      Нат Пинкертон — герой многочисленных криминальных романов, имевших популярность в XIX и начале XX вв. Аллан Пинкертон — детектив, глава реально существующего до сих пор детективного агентства.
      Пал Палыч Знаменский — не путать с Бородиным — герой советского детективного телесериала «Следствие ведут Знатоки». Андрей Пименов — более известен читателю и зрителю под фамилией Кивинов — автор милицейских романов, сам ранее сотрудник милиции.}
      И ведь действительно все это так: есть и романтика, есть и тайна. Есть погони, задержания, засады и наружное наблюдение. Но есть и тяжелая, будничная, рутинная работа, которая в книжках и фильмах как-то затушевывается или просто обозначается. А на самом-то деле именно рутина составляет основу полицейской работы… Ножками добывается истина, ножками. И — языком. Ежели непонятно, то поясним: работа сыщика сводится к тому, чтобы ходить и разговаривать с людьми. А потом делать выводы. Верные или ошибочные.
      Оперативно-розыскные мероприятия скучны и приносят разочарований не меньше, чем открытий. ОРМ — это огромный, неблагодарный труд с очень низким КПД. Бывают, конечно, удивительные случаи, когда удача сама идет в руки. Мы можем даже привести один фантастический, анекдотический, но совершенно реальный сюжет, имевший место быть в середине девяностых в одном из поселков Ленинградской области. А было дело так: один ловкач, кстати, несудимый и очень даже в глазах своих односельчан положительный, замыслил кражу из местного магазина. Замыслил и исполнил. И ведь очень толково обставился: и алиби себе организовал, и ложный следочек, который вел к его соседу — кстати, судимому, — оставил. Вот только наутро участковый пришел все равно не к соседу, а к нему… «Как? — спросите вы. — Как простой сельский Анискин вычислил злодея?» Мы можем, конечно, поинтриговать, покуражиться. Но не будем, раскроем тайну: среди похищенного (а похищены были сплошь продукты, курево и спиртное), был и мешок сахару. Так вот, злодей в темноте не заметил, что мешок имеет внизу ма-а-аленькую дырочку, сквозь которую… все правильно, читатель! Все верно. Сквозь которую сыплется песочек, сыплется и надежно обозначает маршрут нашего воришки. Почти как в сказке про Мальчика-с-пальчика. Но такой случай — редкость, приятное исключение из правила. А правило-то простое… простое, ребята, правило: ногами и языком. Языком и ногами. Так найдешь ты истину. Или не найдешь.
      Петрухин поехал в кафе, Купцов — к художнику Янчеву. Встретились спустя полтора часа.
      — Ну как? — поинтересовался Купцов.
      — А никак… Буфетчица, кстати, хорошо запомнила Нюшку с Антоном, но совершенно ничего не может сказать про Андрея.
      — А про азера?
      — Не смеши, Леня. Там этих азеров — караул! Там же — Апрашка, там Сенная в трех шагах… Ты че, Лень?
      — М-да… Что предлагаешь, Димон? Петрухин сказал: «Ха!» — и, вытащив из кармана коробок спичек, прочитал надпись на этикетке:
      — Россия, Новгородская область, сто семьдесят четыре двести десять, г. Дивово, ОАО «Солнце», ул. Молодогвардейская, три.

***

      До маленького городка Дивово на речке Кересть доехали меньше чем за два часа. Был уже пятый час вечера, и Купцов сказал:
      — А ведь может статься, что не достанем никого в РОНО.
      — Да я из-под земли… — сказал Петрухин. — Я че — зря сюда пилил сто двадцать верст? Вот уж фигушки!
      Через пять минут партнеры вошли в приемную комитета по образованию. В помещении было пусто и тихо, только где-то внутри завывала электродрель. В солнечном луче плясали пылинки, блестел бронзовый лоб маленького Льва Толстого. Пожилая женщина, вероятно — пенсионерка, сосредоточенно заполняла кроссворд.
      Здравствуйте, — сказал Купцов.
      Женщина подняла глаза, посмотрела поверх очков, оторвавшись от кроссворда, ответила:
      — Добрый день. Чем я могу вам помочь?
      Купцов широко улыбнулся и извлек из кармана «удостоверение». Таких «удостоверений» у него было штук пять — от «Госпожнадзора» до «Помощника депутата». Подпись — неразборчива, но печать пришлепнута солидная, круглая — крышкой от банки с кетчупом. Купцов улыбнулся, помахал удостоверением и сказал, что он специальный корреспондент ОРТ. На женщину это определенно произвело впечатление. Петрухин тоже широко улыбнулся, сделал шаг вперед…
      — А это мой водитель, — сказал Купцов. — Петрухин его фамилия.
      Петрухин сказал: «Кхе», — и улыбку спрятал. «Специальный корреспондент» Купцов объяснил секретарю комитета, что они, собственно, здесь проездом, и коллеги из передачи «Найди меня» попросили помочь в небольшом вопросе… вы, Галина Петровна, смотрите передачу «Найди меня»?
      — Да, да, — сказала Галина Петровна, — конечно… очень жизненная передача у вас. Прямо за душу берет. Большое вам спасибо.
      — Мы стараемся, — скромно сказал Петрухин.
      — Мы, собственно, к этой передаче никакого отношения не имеем, — сказал Купцов строго. — Мы просто выполняем поручение наших коллег. Дело, собственно, вот в чем… Одна из наших телезрительниц разыскивает мужчину, с которым познакомилась недавно и с которым ее связывают… э-э… романтические отношения. Но вот известно ей об этом человеке очень мало: только то, что его зовут Андрей, что он родился и вырос здесь, в Дивове, и здесь же закончил школу в семьдесят седьмом году.
      — Сейчас у нас только одна школа, — сказала Галина Петровна, — но в семьдесят седьмом их было три… Какую именно школу закончил ваш Андрей, вы, очевидно, не знаете?
      — Увы, — сказал Купцов.
      — Ну что же, — сказала Галина Петровна, — постараюсь вам помочь. Сейчас полистаем журналы за семьдесят седьмой. Они хранятся здесь.
      …Среди дивовских выпускников семьдесят седьмого года было сорок шесть юношей. Среди них пятеро Андреев.
      — Двое из них — мои ученики, — сказала Галина Петровна. — В семьдесят седьмом я была завучем в «тройке»… Господи, как давно все это было!
      — Да, да, — поддакнул Купцов. — Бежит время… Школьные журналы, Галина Петровна, это, конечно, здорово, но нам гораздо интереснее фотографии ваших мальчишек. Как бы нам на них посмотреть?
      — Что касается моих мальчишек — это легко. А вот фотографии тех, кто учился в других школах… Впрочем, мы и этот вопрос сумеем решить, — ответила Галина Петровна. — Я позвоню своим коллегам, которые работали в двух других школах, и нам обязательно помогут.
      Она позвонила, и коллеги действительно помогли. Уже через сорок минут Купцов и Петрухин покинули Дивово, увозя с собой ксерокопии фотографий, на которых были все пять Андреев, закончивших школу в семьдесят седьмом. Четыре снимка были индивидуальные, один — групповой. С одной фотографии смотрел улыбчивый лопоухий очкарик… явно не наш герой. На другом снимке был запечатлен серьезный юноша с характерной монголоидной внешностью. Его Купцов тоже отложил в сторону. Остались всего трое.
      — Один из этих трех орлов, скорее всего, и есть наш Андрюша, — сказал Купцов, разглядывая не очень качественные ксерокопии. — Вот только сумеет ли Нюшка опознать его?
      — Лень, — позвал Петрухин. — А Лень… — Что?
      — А почему ты, Леня, назвал себя, понимаешь, специальным корреспондентом, а меня — шоферюгой?
      — А потому, гражданин Петрухин, что у меня лицо интеллигентное и я очень даже на журналиста похож… А ты…
      — А я? — озабоченно спросил Петрухин, покосившись в зеркало.
      — А ты со своим перебитым носом на бандюка похож, Дима. Ну как же я тебя журналистом представлю? Это же сразу вызовет подозрения… Сам посуди: ну какой из тебя корреспондент?
      Петрухин начал насвистывать. Купцов страдальчески поморщился, а Петрухин сказал:
      — Хоть бы оператором меня назвал… корреспондент специальный. Нос мой ему не хорош! А ты на свой посмотри.

***

      Анна Николаевна всплеснула руками и сказала:
      — Он! Господи, это же он! Вы нашли его?
      — Пока нет, — сказал Петрухин и взял фото из ее рук. На обороте было написано: «Русаков Андрей Васильевич, 12.08.60, Комсомола, 8-2». На фотографии у семнадцатилетнего Андрюши Русакова были открытый и честный взгляд, длинные «битловские» волосы и комсомольский значок на лацкане темного пиджака.
      — Но вот же, — сказала Анна Николаевна, — адрес.
      — Во-первых, это адрес в городе Дивово, — ответил Дмитрий. — Во-вторых, у нас есть все основания полагать, что он по этому адресу давным-давно не живет.
      — А вы проверяли? — агрессивно спросила она.
      — Еще нет, — ответил Петрухин. — Но завтра мы съездим в Дивово и проверим этот адрес. Возможно, нам удастся что-то узнать.
      — Я поеду с вами, — решительно произнесла Анна Николаевна.
      — Как вам будет угодно, — сухо сказал Купцов.
      Петрухин ничего не сказал, а только покрутил пальцем у виска за спиной у Анны.

***

      На другой день они снова сгоняли в Дивово и посетили улицу Комсомола. В грязной однокомнатной квартирке нашли спившуюся сорокапятилетнюю Екатерину Васильевну Русакову — сестру Андрея. Своего брата она не видела уже «тыщу лет», ничего о нем не знала и знать не хотела.
      Петрухин с Купцовым промучились с ней минут тридцать, но ничего путного о братце не узнали. Анна Николаевна смотрела на Русакову со страхом… уходя, сунула ей пятьдесят рублей. — Зря, — сказал Петрухин. — Все равно пропьет.
      Анна Николаевна не ответила. Да так и ехала молча до самого Санкт-Петербурга.

***

      Классическая ситуация, когда преступник неизвестен, плавно перетекла в другую, не менее классическую. О преступнике известно многое: фамилия, имя, отчество и т.д., и т.п., но неизвестно, где же он сам. В отличие от законопослушных граждан, лица, ведущие криминальную (околокриминальную, полукриминальную) жизнь, часто живут неизвестно где. И, как правило, место своего жительства не афишируют, порой снимают две-три — несколько квартир, скрываясь с адреса при опасности. А опасностей в криминальной жизни хватает. Причем только часть из них исходит от правоохранительных органов. Между собой у ребятишек с непростой судьбой тоже происходит масса «запуток» и «непоняток». Частенько они разрешаются конфликтно. Иногда — чрезвычайно конфликтно, беспредельно. Так что жулику всегда есть смысл конспирироваться, скрывать адрес.
      Итак, ситуация сложилась классическая. Есть некто Русаков Андрей Васильевич, который дома да-а-вно не появлялся. Который нравится женщинам, любит стихи и так далее. Сомнений в том, что Русаков и есть искомый Андрей, не было. Но не было и Андрея. Не было ни малейшего представления о его образе жизни, связях, пристрастиях… То есть представления некие, конечно, были, но к делу их, что называется, «не пришьешь».
      Купцов с Петрухиным снова ощутили, что уперлись в тупик. Чувство было противным, знакомым каждому оперу. После того как отработали адрес в Дивове, партнеры сидели вечером в кухне Купцова, обсуждали положение… Но ничего путного в голову не приходило. — Ну, какие идеи? — спросил Купцов.
      — А какие тут идеи? — ответил Петрухин. — Давай-ка попробуем проверить по авиа-и железнодорожным билетам? Может, он уже давно улетел в какой-нибудь Лондон или Рио-де-Жанейро. И весь наш выпендреж совсем впустую…
      — Это, конечно, можно. Но что это нам даст, Дима?
      — А хрен его знает… Поглядим, может, чего и даст.
      — Да это не проблема, — сказал Купцов. — Завтра же организую запросы. Но сильно сомневаюсь, что из этого что-то вырастет.

***

      В Рио— де-Жанейро Русаков, конечно, не уехал. И в Лондон тоже не улетел. И вообще пределов отечества не покидал. Но в пределах он, как показал ответ на запрос, передвигался много. Маршрут у него был, собственно говоря, всего один: в Москву. Но этим маршрутом он пользовался ежемесячно в первых числах каждого месяца: первого, второго или третьего числа.
      — Ну вот и все, — сказал Петрухин, когда познакомился с распечаткой. — Осталось дождаться начала сентября и встретить гражданина Русакова прямо у вагона «Красной стрелы»: здрасьте, я ваша тетя.
      — Вот именно, что надо еще дождаться… а это, извини-подвинься, около двух недель ожидания, — возразил Купцов. — Продаст он сабельку-то за это время.
      — Может, — согласился Петрухин. Строго говоря, никакой уверенности, что сабля до сих пор находится у Русакова, не было… Может быть, он ее уже продал, а деньги промотал или проиграл в карты.
      — Что предлагаешь? — спросил Петрухин.
      — Не знаю, — ответил Купцов. Теперь, когда Русаков был грамотно вычислен и оставалось совсем ничего — просто дождаться его и взять под белы рученьки… теперь в дело вступил фактор времени. — Не знаю, Дима, не знаю.
      Плыл по кухне сигаретный дым, садилось солнце, партнеры в очередной раз оказались в тупике… В тот вечер они разошлись, так и не наметив конкретного плана действий.

***

      Петрухин уже засыпал, когда зазвонил телефон. Дмитрий открыл один глаз и посмотрел на аппарат так, как смотрят на таракана… Петрухин сел на диване, почесал грудь и вслух сказал:
      — Гадом буду — это звонит старый сволочной следак Купцов.
      Потом он взял трубку, нажал зелененькую кнопочку и сразу услышал голос Купцова:
      — Я знаю, что ты сейчас сказал или подумал про меня какую-нибудь гадость, но у меня, Димон, есть одна идея. Вот слушай…
      Когда Купцов изложил свою идею, Петрухин сказал:
      — Хоть ты и паразит, Леонид Николаич, но тыква у тебя варит как надо. Может быть, мы вытянем пустышку, но идея стоящая… я снимаю шляпу!
      — Да ладно, — сказал польщенный Купцов. Конечно, ему было приятно. Из Димки похвалу клещами не вытащишь… А тут вон как: я снимаю шляпу! А Димкина похвала дорогого стоит.
      Идея, в общем-то, была простой: запросить железную дорогу относительно попутчиков Русакова. Вполне возможно, что они — попутчики — знают об Андрюше больше, чем Анна или Антон. Бывает, что случайному соседу по купе человек всю свою жизнь расскажет, душу вывернет. Бывает, познакомятся люди, подружатся… Или телефонами обменяются, или визитками. Поэтому идея Купцова была совершенно здравой и казалась весьма перспективной. Почти наверняка найдется кто-то, кто сможет добавить штришков к портрету Андрея Русакова. Только в этом году он съездил в столицу уже восемь раз и восемь раз соответственно вернулся обратно. Итого, шестнадцать поездок — шестнадцать попутчиков. Предположим, что половина из них — москвичи, но все равно остается восемь потенциальных «свидетелей» в Питере.
      Арифметика, однако, подвела… «Свидетель» оказался всего один.

***

      С утра Купцов через полковника Ершова организовал очередной запрос:
       «В связи с возникшей необходимостью по уголовному делу №… прошу установить лиц, ездивших в одном купе с гр. Русаковым Андреем Васильевичем, паспорт серия… номер…».
      И далее — перечисление всех вояжей Андрея из Питера в Москву и обратно с указанием даты, номера поезда, вагона и места.
      Ершов расписался, пришлепнул «большой королевской печатью» и пробормотал что-то типа: все в сыщиков играете? Ну-ну, доиграетесь…
      Что— то он совсем плохой стал, подумал Купцов, но ничего не сказал, а взял запрос и поехал пристраивать его в дело. Ответ он получил ближе к вечеру. И этот ответ его ошеломил: в четырнадцати случаях из шестнадцати у Русакова был один и тот же попутчик -Этибар-оглы Мамедов. Разумеется, это не могло быть случайностью.
      — Кто такой этот Мамедов? — спросил Купцов.
      — Странный вопрос, Леня… Помнишь, как звали азера, которого ждал в кафешке Андрей? Вспоминай, вспоминай — о нем Антон говорил.
      — Эдик? Андрей ждал в том кафе какого-то Эдика!
      — Все они здесь Эдики… а потрешь маленько — внизу обнаружится Этибар-оглы, целый янычар с саблей.
      — И что нам теперь делать с этим оглы? — спросил Купцов.
      — Проверь-ка его по базам, — сказал Петрухин. Купцов быстро набрал фамилию Этибара-Эдика, и — сладок миг удачи! — компьютер выдал адрес азербайджанца. Наш адрес, питерский. И, кстати, совсем свежий.
      — Вот так, — сказал Петрухин. — Искали шестнадцать свидетелей, а нашли одного соучастника. Но уж он-то обязательно приведет нас к Андрюшке. И, соответственно, к сабельке.

***

      Мамедова пробили по милицейским учетам и выяснили: не судим. Приводов в милицию в течение года не имел, зарегистрированным оружием не владеет.
      По учетам ГИБДД Этибар-оглы имеет БМВ третьей модели восемьдесят седьмого года издания. Правила дорожного движения в двухтысячном году нарушал дважды. Вот, собственно, и все.
      На всякий случай Петрухин позвонил Антону Старостину и попросил вспомнить хоть что-нибудь о том азербайджанце, которого Андрей ожидал в кафе на углу Гороховой и Садовой. Скромный гений не особенно обрадовался звонку Петрухина, но решил, что лучше уж поговорить с Димкой по телефону, чем отказаться от беседы и ждать, что Петрухин приедет собственной персоной.
      — Ну, Эдик его звали, — тянул Антон в трубку.
      — А Этибаром его Андрей не называл?
      — Не, не называл.
      — Ясно. А как он выглядел, Эдик этот?
      — Азер.
      — А все-таки?
      — Азер, он и есть азер. Для меня они все на одно лицо.
      — Подумай как следует, Антон: высокий или низкий? Спортивный или, наоборот, увалень? — настаивал Петрухин.
      — Да сейчас — спортивный!… Бурдюк с салом на коротких ножках. Шея такая, что воротничок рубашки не застегивается. Но весь на понтах. Он, видите ли, бизнесмен.
      — Еще что помнишь? — спросил Петрухин.
      — Да ничего больше не помню, — уже зло и раздраженно ответил Антон.
      Петрухин задал еще десяток вопросов, но больше ничего не добился. Кроме того, что… «кажется, были у него усы».
      — Ладно, — сказал Дмитрий напоследок, — ежели чего наврал, то я приеду и душевно с тобой поговорю. Ты меня понял?
      Антон поежился и заверил, что понял.

***

      Этибар— оглы Мамедов жил в большом красивом доме на Комендантском аэродроме. Светлый и нарядный дом торчал посреди огромного пустыря, изувеченного строителями, и выглядел декорацией на танковом полигоне. Дом только что сдали, и он не был еще заселен полностью. Он стоял посреди пустыря, и сотни его окон отражали пламенеющее закатное небо.
      Петрухин с Купцовым сидели в салоне «фердинанда» и играли в нарды. Снаружи микроавтобус выглядел пустым и мертвым. Шел десятый час вечера, а господин Мамедов домой еще не пришел. Петрухин собрался звонить ему уже во второй раз, когда на дрянной грунтовке показался БМВ-"треха". Дальнозоркий Купцов всмотрелся и сказал:
      — Едет. Едет Этибар-оглы. Готовься, Димон, к встрече.
      — А че к ней готовиться? — пожал плечами Петрухин.
      «Фердинанд» стоял у подъезда таким образом, что пройти мимо него Мамедов никак не мог. А значит, встреча неизбежна. Прилично пошарпанная «треха» с тонированными стеклами проехала мимо «фердинанда», вылезла двумя передними колесами на почти утонувший в грязи поребрик и остановилась.
      — А че к ней готовиться? — спросил Петрухин. — Щас мы этого янычара возьмем за вымя крепко-крепко и выдоим ласково, до последней капелюшечки.
      Дверь «трехи» распахнулась, показались ноги в черных блестящих ботинках и белых носках. После этого вылез сам Этибар-оглы Мамедов. Он был весьма полным, рыхлым, смуглым и с черными густыми усами. Партнеры отметили про себя, что поверхностное описание «гения» Антоши тем не менее весьма соответствовало внешности Мамедова. Этибар-оглы выбрался из машины, взял с заднего сиденья «дипломат», захлопнул дверь. Петрухин, наоборот, откатил в сторону левую, которую Мамедову не было видно, дверь пассажирского салона «фердинанда». В салон ворвались лучи заходящего солнца, заблестели на гранях латунных «костей» для игры в нарды.

Петрухин:

      Мамедов шел, как плыл. Коротенькие ножки в черных блестящих ботинках на толстой подошве и высоком каблуке семенили по асфальту. Новый асфальт был покрыт слоем грязи, нанесенной машинами с подъездной грунтовки. Этибар-оглы не смотрел под ноги. Он был олицетворением достоинства и уважения к собственной персоне. В левой руке — «дипломат», в правой — труба. За спиной — довольно-таки древняя «бээмвуха» и две-три «точки» в районе Апрашки. А еще в его жизни были русские проститутки, которых он ни на йоту не считал за людей, были деньги — рубли и горячо любимые доллары, были золото, четки, показушная религиозность, дыни, анаша, «дежурный» презерватив в бумажнике и презрение ко всему русскому. Я смотрел на него сквозь тонированное стекло и видел Этибара-Эдика насквозь. Конечно, я мог в чем-то и ошибиться… Мог, конечно, мог. Но если я и ошибался, то только в частностях. Ну, например, «точек» на Апрашке у него не три, а пять… А в основном я знал этих «восточных негоциантов» очень хорошо. И, скажу по правде, большой любовью к ним не пылал.
      Мамедов обогнул наш «фердинанд» и оказался перед раскрытой боковой дверью. И тут перед ним появился я… Я появился в лучах закатного пламени и задал традиционно-скучный вопрос:
      — Гражданин Мамедов? Для всех граждан РФ, а также бывшего СССР, а также всех нынешних независимых государств, образовавшихся после развала СССР, высокое слово «гражданин» звучит так: «Тревога!» Как только нашего человека (бывшего нашего человека) называют гражданином, он сразу делает вывод: шухер. Либо документы потребуют, либо срок впаяют.
      — Гражданин Мамедов? — спросил я самым что ни на есть «ментовским» тоном.
      Я спросил так, что он все правильно понял, и мне даже липовые ксивы доставать не пришлось… Тут вообще-то ничего удивительного нет — за последние годы (с подачи милиции) образовалась новая нация — «лицо кавказской национальности». А у этого «лица» выработался нюх на ментов. И соответственное отношение.
      Этибар— оглы встал как вкопанный, рот открыл, глаза выкатил.
      — Ты что, — спросил я, — онемел от радости при нашей нечаянной встречи?
      — Э-э… очень радостно, очень. Совсем радостно, да?
      — Капитан Петров, уголовный розыск. А ты — Мамедов?
      У Мамедова задвигался кадык, он сглотнул подкативший к горлу ком и сказал:
      — Да.
      — Документы покажи… и рот закрой. Я ослеплен блеском твоих золотых коронок, Эдик-оглы, а то я совсем ослепну, да?
      Этибар— оглы привычно протянул мне российский паспорт, новенький, выданный чуть больше года назад, но уже изрядно захватанный ментовскими руками во время многочисленных проверок, рейдов и «Вихрей-антитерроров». Я пролистал, отметил, что Этибар-оглы женился почти одновременно с получением паспорта. Отметил, что его «избранница» старше его на двадцать лет… Это ж надо, какая любовь!
      Куда там Ромео и Джульетте. Хотя, с другой стороны, во времена Ромео и Джульетты не оформляли фиктивных браков с целью получения гражданства.
      Я посмотрел паспорт и опустил его в карман.
      — Э-э, — сказал Этибар.
      — Еще раз скажешь мне «э-э» — рассыпешь свои коронки по асфальту. Где Русаков?
      — Кто? — спросил Мамедов растерянно.
      — Слушай, Эдик, я ведь русским языком говорю: где Русаков? Где сабля?
      — Сабля? — переспросил он, и мне стало ясно, что про саблю он ничего не знает. Чуда не произошло, хоть мы, впрочем, и не особо надеялись. Мы не надеялись, но все-таки думали: а вдруг? Мне стало ясно, что про саблю он ничего не знает. Тем не менее я повторил:
      — Где сабля? Я точно знаю, что ты ее дома хранишь.
      — Слушай, начальник, — сказал он, — мамой клянусь: не знаю никакой сабля… да?
      — Ты еще здоровьем мадам Гришуковой поклянись, — подсказал я.
      — Какой мадам Гришуковой? — возмутился он, а я злорадно подсказал:
      — Твоей горячо любимой «супругой» Гришуковой Жанной Револтовной, одна тысяча
      девятьсот сорок девятого года рождения… Ты что же это, Эдик, «супругу» забыл?
      Мамедов снова сглотнул, и его смуглое лицо побледнело, черные усы и щетина на щеках обозначились контрастней. Он явно не понимал, что происходит и чего от него хотят… А мне, собственно, именно это было и нужно.
      — Плевать мне на твою «супругу», Эдик, — сказал я. — Плевать… Мне нужна сабля. Ну — где хранишь: в шкафу? На антресолях?
      — Какая сабля? — снова возмутился он. Впрочем, его возмущение было пассивным, если можно так выразиться. — Зачем так говоришь, да?
      — Значит, нет дома сабли краденой? — спросил из салона Ленька.
      Мамедов посмотрел на него. Смотреть ему пришлось против низкого вечернего солнца, и навряд ли он что-нибудь толком разглядел — разве что темный костюм, светлую сорочку и галстук.
      — Нет никакой сабли, — ответил он и даже приложил руку с трубой к сердцу. — Клянусь — нет.
      — Хорошо, — сказал я. — Веди домой, сами посмотрим.
      — Зачем? — насторожился он.
      — Ты что — дурак? — спросил я, но вклинился Ленька из своей загадочной глубины салона:
      — Не надо оскорблять гражданина, товарищ капитан. Он не хочет пускать нас в квартиру — не надо. Это его конституционное право… Верно?
      Я кивнул, и Этибар-оглы тоже кивнул. Он слышал из салона некий начальственный голос, который вроде бы защищал его интересы, и поэтому он кивнул трижды. Я тоже еще раз кивнул и сказал Леньке:
      — Верно, товарищ прокурор. А что же делать-то с ним?
      — А что с ним делать? — переспросил «прокурор». — Если гражданин не хочет пригласить нас к себе, то, пожалуй, стоит нам пригласить его в гости. Для начала на десять суток по девяностой статье, а за десять суток я гражданину подберу уголовных дел столько, что на пожизненное хватит.
      Леня произнес эти слова и рассмеялся. Мамедов побледнел еще сильней, стиснул свой телефон так, что костяшки пальцев побелели.
      — Ну что, — сказал «прокурор» из своей значительной темноты, — заполнять постановление? Бланки-то у меня с собой, гражданин Мамедов. Осталось только вписать твою фамилию, и все — поедешь прямиком в «Кресты».

***

      Солнце заливало красными лучами потолок однокомнатной квартиры Мамедова на последнем, четырнадцатом, этаже. Квартирка напоминала склад «секонд-хэнда» и по сути дела была им. Половину двадцати метровой комнаты занимали мешки с ношеным шмутьем из-за границы. Мешки лежали в прихожей, кухне и даже на лоджии… Висел тяжелый, густой запах дезинфекционной обработки.
      — Мамедов, — спросил Купцов ошеломленно, — это что такое?
      — Секонд-хэндом торгуем, начальник… да? Петрухин сплюнул и спросил:
      — Секонд-хэнд у тебя, наверно, люкс, да?
      — Очень хороший, очень… ЭКСКЛЮЗИВ. Совсем хороший, да?
      Купцов помотал головой, посмотрел на Петрухина. Дмитрий вздохнул и сказал:
      — Тут мешков пятьдесят, товарищ прокурор.
      — Пятьдесят два, — сказал Мамедов. — Все из Европы.
      — Тьфу, — сказал Купцов. — Пятьдесят два! Вот непруха. В них можно всю шайку Али-бабы спрятать вместе с награбленными сокровищами.
      — Слушай! Зачем говоришь: награбленное? За все деньги платил. У. е. платил, да? Я тебе все бумаги покажу.
      — Засунь их себе в жопу, — произнес Петрухин и сел на мешки.
      Было совершенно очевидно, что даже если наспех досмотреть пятьдесят два мешка ЭКСКЛЮЗИВНОГО СЕКОНД-ХЭНДА, то потребуется несколько часов работы. Тем более что почти наверняка это будет бессмысленная работа… Вообще-то пройтись «по закромам» дело весьма полезное. Люди ведь разные вещи хранят, и иногда обыск дает совершенно неожиданные результаты. В квартире одинокой пенсионерки, которая всю жизнь проработала на фабрике или в школе, вы ничего интересного не найдете — ни оружия, ни наркотиков, ни ядов, ни золотого песка, похищенного на приисках… А вот в квартире барыги, да еще и «кавказской национальности», всякое бывает. Анаша, та вообще очень часто встречается.
      Купцов подмигнул Петрухину и сказал Мамедову строго:
      — Если у вас, Мамедов, хранятся в квартире предметы, запрещенные к гражданскому обороту, я советую выдать их добровольно.
      Этибар— оглы выкатил глаза еще больше и искренне ответил:
      — Какие предметы, слушай? Сабля, да? Нет никакой сабля.
      — Значит, сабля хранится у Андрея Русакова? — с другой стороны спросил Петрухин.
      — У какого Андрея?
      — С которым ты каждый месяц ездишь в Москву, — сказал Купцов слева.
      — «Красный стрелой», — произнес Петрухин справа.
      — Последний раз вы вместе ездили в Москву первого августа.
      — В четвертом вагоне, занимая места пятое и шестое.
      — А в июле вы ездили третьего числа.
      — Опять же в четвертом вагоне, но занимали места одиннадцатое и двенадцатое.
      — А возвращались четвертого июля в шестом вагоне на местах девять и десять, — сказал Купцов.
      Партнеры располагались с двух сторон от азербайджанца, и на каждую реплику он вынужден был поворачивать голову то влево, то вправо.
      — Ну! — сказал Петрухин. — Вспоминай, янычар ху…в! Быстро вспоминай своего кореша Русакова. Нас не колышет, что вы там в Москве крутите. Нам нужна сабля.
      — Какой сабля?
      — Кривой сабля, придурок… Башка рубить! — сказал Петрухин справа.
      — Это твой телефон, Эдик? — спросил Купцов слева.
      Мамедов, а он продолжать стоять посреди заваленной мешками прихожей с «дипломатом» и трубой в руках, посмотрел на телефон и ответил:
      — Да, мой.
      — Номер? — сказал Купцов требовательно, и Мамедов произнес семь цифр номера.
      Петрухин тут же проверил — набрал их на своем мобильном, и мамедовский телефон отозвался. Петрухин удовлетворенно кивнул.
      — Ну так вот, — сказал Купцов. — Завтра же я затребую в GSM распечатку всех твоих звонков… Ты видел, как легко мы проверили ваши железнодорожные поездки? А? Видел?… Так же легко я проверю все твои звонки и обязательно найду среди них звонки Русакову. Это очень легко сделать, Эдик. Очень легко. А тебя я все-таки закрою на десять суток… раз ты не хочешь нам помочь — посиди, Эдик, подумай.
      Леонид раскрыл свою папку и извлек из нее пачку собственноручно изготовленных на компьютере казенного вида бланков — «постановления» на производство арестов и обысков. Все — с «печатями». На некоторых он, сознательно совершая грубейшую ошибку, нашлепал слово «Ордер». Никаких ордеров на арест в природе не существует, но немалая часть наших сограждан убеждена, что именно так и должен называться документ: «Ордер на обыск», «Ордер на арест»… Наверное, так страшнее. «Идя навстречу общественному мнению», Купцов изготовил несколько «Ордеров».
      — Не хочу из-за Андрюшки в тюрьму, — сказал вдруг Мамедов.

Купцов:

      С самого начала эта история выглядела классическим глухарьком. Но почему-то мне казалось, что мы сумеем найти Андрея. Уверенности не было… Ее, собственно, почти никогда нет, но мне все же казалось, что мы выйдем на Андрея. И вот наконец-то мы на него выйти. Если отбросить скромность, то следует признать, что сработали мы красиво. Здорово сработали — при минимуме информации вычислили «романтика» Андрюшу.
      С минуты на минуту он должен был появиться. Мы сидели в очень уютном отдельном кабинете ресторана «Господин N» и ждали Русакова. Он должен был подойти еще минуту назад, но опаздывал.
      Идея встретиться с Русаковым у «Господина N» появилась у меня… Ресторан принадлежал одному моему бывшему коллеге, который, возможно, в названии увековечил самого себя, так как фамилия у него начиналась на "И", а сам он перешел из категории товарищей в категорию «господ»… Но Андрюша Русаков что-то запаздывал. Я посмотрел на торговца «эксклюзивным секонд-хэндом» Этибара-оглы. Неважно выглядел оглы, совсем неважно: бледный, осунувшийся… только усы висят черные, героические. Склонился над коньяком, уставился на незашторенный вход, ждет появления своего друга Андрея. С другой стороны стола сидел и дул пиво на халяву Димон. Четвертым за нашим шестиместным столом был бывший следак, а нынче хозяин ресторана, господин N. Он пил кофе.
      Итак, идея встретить Русакова в ресторане принадлежала мне. Когда я поделился ею с Димкой, он спросил:
      — Тебе это надо?
      Я ответил: надо. Он тогда пожал плечами и сказал: ты — начальник я — дурак. Валяй, крути свое шоу… Он прямо так и сказал: ШОУ. А какое, к черту, шоу, если я человеку помочь хочу? Но Димка сказал: валяй, крути свое шоу. После этого я позвонил «господину N» и договорился, что он устроит мне отдельный кабинет. О чем речь? — сказал «господин N».
      А уж после этого господин оглы позвонил господину Русакову и предложил встретиться у «Господина N». Андрей спросил: а зачем, мол? Оглы ответил: есть хорошее дело. — Хорошее? — Совсем хорошее, да. На пять тысяч баков. После этого Русаков сказа/г: готов хоть сейчас.
      А после этого я сделал еще один звонок и…
      …и вот наконец-то в зале появился Русаков Андрей Васильевич, уроженец славного города Дивово, последний романтик, с шейным платочком и сыпавший цитатами из запрещенного тогда Бродского. Впрочем, на этот раз платочка и Бродского не было. Равно как и сабельки второй половины восемнадцатого века. Был просто весьма элегантный и уверенный в себе Андрей Русаков. В демократическом сетчатом пиджаке «а-ля Собчак».
      — Пригласи его сюда, — шепнул Димка Этибару-оглы.
      Этибар поднял руку с перстнем на мизинце и помахал Русакову. Тот увидел и легко двинулся к нам. Еще несколько дней назад ни я, ни Димка знать не знали о существовании этого человека. Впрочем, тогда мы ничего не знали и о существовании Антона Старостина, Этибара-оглы, Анны Николаевны, которую брат зовет Нюшкой. Так же мы не знали и о существовании ее брата… да и о сабле с жемчужинами внутри клинка.
      Русаков пересек зал и остановился у входа в кабинет. Он разглядывал нас внимательными серыми глазами. Казалось, он смотрит с иронией и уже догадывается о том, кто мы и зачем пригласили его сюда. Я понимал, что это не так, что, — почуяв опасность, он бы просто не пришел.
      — Добрый вечер, — сказал Русаков, и Этибар-оглы вдруг закашлялся, подавившись коньяком.
      Димка грохнул его кулаком по спине.
      — Добрый вечер, Андрей, — сказал я, поднимаясь навстречу. — Ждем вас с нетерпением…
      — Прошу прощения за опоздание — пробки, — ответил он.
      После удара по спине Мамедов кашлять перестал и вполне нормально представил нас всех друг другу. С его слов выходило, что Русаков — его старый партнер по бизнесу, а мы — Димка, Виктор N и я — новые партнеры. У нас есть очень выгодное предложение. Все пожали друг другу руки и сели за стол, и Виктор вежливо поинтересовался, не подать ли Андрею карту вин, а Андрей отказался: спасибо, я за рулем, если можно — кофе… после этого Русаков закурил и поинтересовался:
      — А вы тоже по секонд-хэнду трудитесь?
      — Да, — ответил Димка, — по секонду трудимся последнее время. Но мы уже по совсем старому секонду… восемнадцатый век.
      — Простите? — произнес Русаков, и голос у него чуть-чуть изменился. Но, впрочем, совсем чуть-чуть, почти незаметно.
      — Восемнадцатый век… вторая половина.
      — Это, господа, уже не секонд-хэнд, — ответил он. — Это уже антиквариат.
      После этого он внимательно оглядел всех нас. И слегка оглянулся на выход… Там уже стоял молодой крепкий парень в темном двубортном костюме.
      Русаков что-то пробормотал себе под нос (кажется, это было «попал») и улыбнулся. Получилось неискренне. Ему, конечно, хотелось выглядеть джентльменом до конца.
      — Где сабля, Андрей Василии? — спросил я. Тянуть дальше не имело смысла, пора было расставлять точки.
      Дальше произошло то, чего я совсем не ожидал — Русаков затянулся, посмотрел на меня с прищуром и сказал:
      — А вы, собственно, кто? Разве я обязан отвечать на ваши вопросы?
      — Хороший вопрос, — сказал Димка.
      Хороший вопрос, подумал я, но вслух не сказал. Я понял, что недооценил этого юношу с открытым и честным взглядом и комсомольским значком на лацкане темного пиджака.
      — Они из уголовного розыска, Андрей, — сказал, не поднимая глаз, Этибар-оглы Мамедов.
      — Правда? — удивился Русаков, потом, обернувшись к Витьку, сказал:
      — Что-то мне не несут мой кофе.
      «Господин N» ухмыльнулся и ничего ему не ответил. Русаков снова обвел глазами кабинет — и бойца у двери, и наши лица, и репродукцию с питерским пейзажем на стене… и остановил свой взгляд на бархатной шторе, скрывавшей нечто… Почему он остановил свой взгляд на этом куске лилового бархата? Почувствовал что-то?
      Димка сделал глоток пива и сказал Русакову:
      — Брось, Андрюха, не понтуй… Вещь ты взял дорогую. Отдать все равно придется. Ты же не пацан и сам все понимаешь.
      — Нет, я определенно ничего не понимаю. Что значит — «взял вещь»? Я украл ее?
      «Господин N» засмеялся и сказал:
      — Слушай, Николаич, у меня в подвале есть пустующие холодильники… как ты смотришь на то, чтобы остудить этого красавца?
      Я ответить не успел, за меня ответил Русаков:
      — Отрицательно. Неужели вы думаете, что ваша заказчица простит вам такие методы в отношении меня?
      — А если простит? — спросил я.
      — Чушь, джентельмены, чушь. Вам заказали найти меня… Ну что ж, вы нашли. Браво. Не ожидал. Даже не могу себе представить, как вы это сделали… но все-таки сделали. На этом ваша миссия выполнена, вы свободны, С Анной я все вопросы решу сам. Можете ей позвонить и сказать, где мы находимся… Уверен, она мигом примчится. Потому что любовь, как известно, окрыляет.
      Честное слово — я от такой борзости тормознулся. Противно мне стало. Противно и мерзко. И захотелось дать романтику Андрюше по морде… Я сказал:
      — А если ты, Русаков, заблуждаешься? Если нам заказали найти тебя и мочить до тех пор, пока ты не отдашь саблю?
      — Да бросьте вы! Нюшка, что ли, меня мочить заказала? Да она кипятком обоссытся, как только услышит мой голос… а то сабля какая-то! У меня с Нюшкой любовь.
      Он сказал эти слова с откровенной издевкой. И снова посмотрел на штору… Митька крякнул и сказал Виктору:
      — Пожалуй, Виктор, ты прав про холодильник. У Андрюши кровь кипит ОТ ЛЮБВИ. Я думаю так: посидит сутки — вспомнит про саблю. Мало — добавим еще сутки. Мало — еще добавим. Заодно и с любовью все проблемы решатся, потому что после трех суток в холодильнике завянут помидоры и никакой любви уже точно не будет. Разве что ПЛАТОНИЧЕСКАЯ. Этибар-оглы посмотрел на Димку с откровенным испугом. Видимо, яйца были самым главным сокровищем в его жизни. Виктор улыбнулся и сказал:
      — Валек!
      Боец у двери посмотрел на босса. «Господин N» коротко бросил:
      — В холодильник. В секцию "В". Холод на максимум.
      — Ай вай! — воскликнул оглы, глаза выкатил.
      С мерзким звуком колец, скользящих по латунной проволоке, отлетела в сторону лиловая портьера, и Анна Николаевна сказала: «Прекратите!».
      — Прекратите! — сказала она. — Это же… стыдно.
      …Немой сцены, как у Гоголя, не получилось. Охранник Валек, конечно, оторопел. И Мамедов тоже оторопел. А вот Андрей Васильевич Русаков — нет. Он живо встал, глаза его сделались глубокими и теплыми.
      — Аня, — сказал он. — Аня, я ведь знал, что ты где-то рядом. Я чувствовал… сердце-то не обманешь!
      Я посмотрел на Анну Николаевну и понял, что делать нам здесь больше нечего… При чем здесь сабля XVIII века?

Купцов:

      Ушли они вдвоем. Ушли они под руку и вдвоем. «Господин N» забористо матюгнулся и сказал:
      — Не, ребята, никогда я этих баб не понимал.
      — А сейчас? — спросил Петрухин.
      — И сейчас ни рожна не понял… Здесь, в кабаке моем, такие бывают фемины — беда! По три высших образования, миллионные счета за бугром, заводы-газеты и все такое, плюс, разумеется, внешность… Но ведь из-за какого-нибудь сопляка со смазливой рожей могут истерику закатить. Не, не пойму я баб!
      — Вай, вай, беда с этим баб, — посочувствовал «господину N» господин Этибар-оглы Мамедов.
      Петрухин с деланным изумлением обернулся к нему:
      — Ты еще здесь, янычар секонд-хэндовый?
      И Эдик исчез. А мы остались. Мы остались и стали выпивать. И говорить о женщинах… не только о женщинах… Но большей частью все-таки о них.
      — Удивительная женщина, — сказал я, вспомнив, как Анна ушла со своим романтиком.
      — Ты о ком? — спросил Димка чуток пьяновато.
      — Об Анне… о ком же еще?
      — Может, и удивительная, но дура, доложу я тебе, редкостная, — ответил мой напарник.
      Я не стал с ним спорить, я понимал, что это бессмысленно… тем более что с общепринятой точки зрения Димон был прав.
      — Есть такие бабы, — продолжил, рыгнув пивом, Петрухин, — которым всласть только те мужики, что об них ноги вытирают.
      Ты прав, Дима… прав, прав. Ты тысячу раз прав, но мне все-таки запомнились на всю жизнь серые глаза художницы Нюшки и ее голос:
      — Я знала, Андрюша, что ты обязательно вернешься.
      …Ах, как я им завидовал. А впрочем, не знаю… не знаю…