Вовсе нет. Говорят, цыгане — гостеприимные люди и принимают в свои ряды кого угодно. Был даже фильм такой, «Гаджо», где музыкант в исполнении артиста Бехтерева покидал свою питерскую квартиру-трущобу, бросал работу и уходил в табор. Но то — наши цыгане, ромулы. А эти — таджикские, люли. Наши цыгане их вообще за цыган не считают. Вспомнить, как они с Измаиловичем себя повели… Менты к ним точно не сунутся. Во-первых, весь табор они задержать не смогут — места ни в одном изоляторе не хватит. Во-вторых, те сразу прикинутся, что русского языка не знают. А где у нас найдешь переводчика с люли?
      Менты к ним не сунутся. А вот я…
      Почему бы и нет! Где страсть актера к переодеванию? Она всегда при мне.
 

***

 
      — Ты спятил, Соболин, — повторяла Аня, доставая из стенного шкафа в прихожей наши старые дачные шмотки. — Ну какой ты бродяга? Посмотрел бы на свой живот. И на щеки — со спины ж видать!
      — Ну уж, не так чтобы со спины, — обескураженно оглядел я себя в зеркале. — И потом, я вовсе не бродяга. Просто я поссорился с женой, жить мне негде. Денег на гостиницу нет. И подумал — почему бы в таборе не перекантоваться?
      — Ох, Соболин, — вздохнула жена. — Ну а зачем тебе это надо? Давно приключений не было? Вспомни, как тебя нелегкая понесла в клуб к братьям Карпенко. Чем дело закончилось? Больницей. А ты мне здоровый нужен, Володя…
      Мне и Антошке.
      — Знаешь, Анют, а вот что касается склонности к авантюризму, то еще неизвестно, кто из нас лидирует! Вспомни, как прошлой зимой ты для нас ночную экскурсию в Рыбацкое организовала… Как мы армян освобождали, Жоре Армавирскому зачем-то помогли. Зачем, спрашивается? Он на свободу вышел — и вот, говорят, Гиви Вертухадзе заказал.
      — Это не правда, — тихо произнесла Аня и прикрыла глаза.
      — Как не правда? Ань, ты опять что-то знаешь?
      — Нет, — сказала жена после паузы. — Просто мне кажется, что это не он.
      — Вот и я говорю, Аня, что это Дед Омар! Знаешь, почему?
      Минут пять я развивал перед женой свою теорию о киллерах-огнепоклонниках, но она слушала вполуха.
      — Нет, Соболин, не пущу, — решительно сказала она.
      — Аня! Ну, Аня… — обнял я супругу. — Значит, так, Обнорскому объясни, что я беру три дня за свой счет.
      С Шахом я договорился, он меня заменит. Если через три дня я не объявлюсь и не позвоню — ну тогда что ж…
      Тогда докладывай обо всем Обнорскому.
      — Поужинай как следует, — вздохнула Аня.
      Уплетая котлеты, я вновь подумал — как мне все-таки повезло с женой. Умная, заботливая, красивая. А самое главное — верная. Господи, хоть бы изменила она мне разок, мне б не так стыдно было за все свои амурные похождения…
      Но я быстро отогнал от себя нелепую мысль: верна — и слава Богу.
      На мне были старые протертые джинсы, свитер, дождевик. В кармане — сто рублей. И никаких документов.
      Аня помахала мне рукой из окна.
      Я поднял руку в ответ. В груди защемило.
 

***

 
      Худой изможденный люли в алом халате играл на губной гармонике, а парень с девушкой отплясывали вокруг костра. Женщины, дети, старики — все они весело хлопали и подпевали. Какой-то индийский мотив, что-то надоедливое, протяжное, нескончаемое…
      Почему-то на меня не обратили внимания. Я стоял минут пятнадцать, хлопал в ладоши и выкрикивал танцующим ободряющие возгласы. Наконец мне дали шашлык на бумажной тарелке и пластиковый стакан с красным вином.
      Я присел на краешек скамейки. Люли продолжали веселиться.
      Появилась гитара. Пышноусый крепыш наяривал зажигательные мелодии.
      Подпеть я не мог, поскольку не владел языками. Но когда невысокая стройная цыганка с распущенными волосами, с огромными миндалевидными глазами, запела вдруг по-русски: «Ехали на тройке с бубенцами…» — я понял, что наступил мой выход. Подхватил сперва негромко, затем сильнее — и вдруг у нас возник превосходный дуэт… Я давно не пел так вдохновенно. И главное, всегда попадал в мелодию, хотя часто грешу обратным. Нам аплодировали.
      Цыганка смотрела на меня смеющимися глазами.
      Зачерпнув из бочки черпаком, старик-люли налил мне в пластиковый стакан душистой жидкости. Я обжегся и поперхнулся — что-то среднее между самогоном и чачей. Мне дали гитару. Мы спели «Ночь светла». Спели «Очи черные». А затем цыганка жестом велела мне отдать гитару соседу и увела меня за руку в сторону от веселья. Спиной я чувствовал ненавистный взгляд пышноусого крепыша.
      То здесь, то там горели костры. Звучали песни. Лагерь состоял из дощатых построек (видно, давно брошенных владельцами), фургончиков на колесах и высоких шатров.
      — Меня зовут Зейнаш, — сказала девушка, когда мы вышли на берег озера.
      — Владимир, — представился я. — Можно мне с вами пожить немножко?
      Веселый вы народ…
      Зейнаш улыбнулась.
      — Сейчас я отведу тебя к старшему, ты ему все расскажешь.
      — К барону! — догадался я.
      — Можно и так, — рассмеялась Зейнаш.
      Я вошел в микроавтобус. Пожилой человек с хемингуэевской бородой в синем спортивном костюме «адидас» приподнял очки и оторвался от компьютера. Он сделал мне знак рукой, и я сел на ковер. Барон присел рядом, скрестив ноги, и стал внимательно на меня смотреть. Курилась чаша с благовониями.
      Гудел обогреватель.
      — Рассказывай, — негромко сказал барон.
      И я начал говорить. О том, как поругался с женой и поэтому лишился жилья. И о том, как был бы рад пожить вместе с гостеприимным народом, объединяющим традиции цыганской и восточной культур…
      — Кто ты по профессии? — спросил барон.
      — Артист, — честно признался я.
      Значит, работать сможешь, — произнес барон загадочную фразу.
      После этого мальчик лет пятнадцати отвел меня в шатер, где лежало уже три спящих тела, и вручил спальный мешок. В сон я провалился быстро.
 

***

 
      Весь следующий день я бродил по обезлюдевшему табору. На меня не обращали внимания. Один раз попросили помочь наколоть дров, с чем я блестяще справился, даже сам себе удивившись.
      Один раз попросили принести с озера ведро воды. Дали тарелку кукурузной каши. Зейнаш не было видно. В автобус к барону зайти я постеснялся. Я не знал, у кого мне выведать информацию.
      А к вечеру народ начал стягиваться.
      Вновь зажглись костры, зазвучали песни. Но в этот раз петь мне не довелось.
      — Тебе надо выспаться, — сказала мне Зейнаш. — Завтра мы работаем. Примерь этот халат и тюбетейку.
      Я примерил. Оказалось, в самый раз — Зейнаш даже захлопала в ладоши.
      Что мне предстоит делать, я до сих пор не представлял. Но знал, что вместе с Зейнаш пойду куда угодно.
 

***

 
      — Люди добрые, — успел я произнести, но тут же осекся. С хохотом навстречу мне шел журналист Толик Мартов из «Смены».
      — Ну вы там с Обнорским вообще рехнулись! — воскликнул он, хлопнув меня по плечу. — Называется: журналист меняет профессию, да?
      — Дядя, помагице, пжал-ста, — вцепились в штанины Толика наши пацаны.
      — Э-э! Мой кошелек! завопил Мартов и рванул вслед за пацанами…
      — Люди добрые, — начал я по новой.
      И опять замолчал. Посверкивая очками, ко мне через весь вагон медленно шел Спозаранник.
      — Я не понял, Владимир Альбертович, кто вам позволил разблокировать дисководы? — угрожающе произнес Глеб.
      — Почему ты в метро, Глеб? Где твоя «Нива»? — растерянно произнес я.
      — Вай, какой мужчина, загляденье! — Зейнаш надела на Спозаранника тюбетейку и чмокнула растерянного Глеба в щеку, оставив яркий отпечаток губ.
      — С этими людьми невозможно договариваться, — вскочил с места Григорий Яковлевич Измаилович и тряхнул седоватой гривой. — Они не настоящие цыгане! — почему-то при этом он тыкал пальцем в Спозаранника.
      Грянул оркестр, затянул «цыганочку»…
      — Эх-ма! — выскочил в середину прохода Рустам Голяк и, отбросив костыли, пустился в пляс. — Да Голяк цыганочку лучше вас всех танцует! А вы ущербные и завистливые люди! Надо же такое написать: Голяк — сутенер!
      Вокруг Рустама Голяка, весело перемигиваясь, отплясывали полковники Барахта, Груздев и Лейкин.
      — Молчать, цыганские рожи! — крикнул опер Муравин. Но музыка зазвучала громче.
      — Памагице, пжал-ста, — тянули Муравина за китель цыганята.
      Зейнаш кружила по узкому проходу, сцепившись локтями с Барсовым и Езидовым. Леня и Макс были в восторге.
      Через весь вагон прыгал вприсядку зампрокурора Мельничук.
      — Почему здесь посторонние? — холодно взглянула на меня Лариса Павловна Смирнова.
      И веселье оборвалось…
 

***

 
      Я со стоном перевернулся на бок.
      Сено кололось. Ребра ныли. Запястья сдавливали наручники. И никаких поводов для радости не было — безнадега полная.
      Лязгнул затвор. Чья-то тень метнулась ко мне. «Ну вот и все…» — прикрыл я глаза.
      Тень отомкнула «браслеты» и прошептала мне голосом Зейнаш:
      — А ну-ка, вставай…
      Мы молча бежали по лесу, изредка застывая и прячась за деревья. Табор остался вдалеке.
      — Сейчас мы выйдем на шоссе, а дальше ты сам доберешься, Володя…
      Я остановился и взял Зейнаш за плечи:
      — Так ты знаешь, кто убил Гиви?
      — Этих людей уже нет в таборе. Ахмат, Заур и Бекматжан вчера улетели в Одессу.
      — А где их мотоциклы, «харлеи»?
      — На дне озера, к которому ты ходил за водой.
      — Скажи самое главное. Кто заказал Вертухадзе — Армавирский или Дед Омар?
      — Я не знаю этих людей, — искренне ответила Зейнаш. — Я знаю только, что Гиви недавно кинул наших земляков — таджиков. Они вместе торговали гашишем, Гиви был их представителем в Питере. Гиви утаил целую партию гашиша, сказал, что его менты конфисковали. Таджики поручили троим нашим ребятам проверить эту информацию и разобраться с Гиви. Вот они и разобрались… Но Файзулло, наш барон, узнав об этом, потребовал, чтобы они покинули табор. Мы не хотим быть связанными с криминалом.
      — У этих троих есть паспорта, фамилии, отчества?
      — Вот, здесь все написано, — протянула мне Зейнаш клочок бумажки. — Теперь ты сможешь получить повышение по службе.
      — Но я не мент, Зейнаш, я журналист…
      — Не ври мне, Володя. — Ее смеющиеся глаза блеснули во тьме.
      Я припал к губам Зейнаш и почувствовал, что никуда не поеду… Но поцелуй был недолгим.
      — Все, Володя, уходи. Деньги на попутную машину есть?
      — Кажется, да. Позвонишь мне как-нибудь?
      — Ни к чему это.
      Но я на всякий случай продиктовал свой телефон.
      — Зейнаш, а ты не боишься? Тебя не накажут за то, что ты выпустила меня и наговорила мне лишнего?
      — Нет, потому что Файзулло — мой отец… Прощай, Володя!
      Зейнаш исчезла, я даже не услышал ее шагов. Была — и нету.
      Через полчаса мне удалось остановить «КамАЗ», и за сотню рублей я добрался до города. Как раз к открытию метро.
      — Слава Богу, — появилась на пороге заспанная Аня. Ощупав меня, она повисла на моей шее. — Жив, невредим… Прежде чем пойдешь в душ, признайся — крутил романы с цыганками?
      — Пытались меня соблазнить, Анюта, — улыбнулся я. — Ох, как пытались…
      Анька издала негодующий возглас и дернула меня за ухо:
      — Они же все грязные, немытые…
      Сейчас побежишь к венерологу за справкой!
      — …Но я не поддался! Чист я перед тобой, Анюта.
      На душе было легко оттого, что не пришлось врать.
 

***

 
      — Володя, — схватила меня за руку в коридоре Агеева. — Это был ты, в метро, или нет?
      — Как вы молодо выглядите, Марина Борисовна, — ловко ушел я от ответа.
      Агеева так и просияла:
      — Да, представь себе, золотое армирование пошло мне на пользу! А заодно мы с Зудинцевым и Кашириным разоблачили хирурга-афериста…
      — Мои поздравления, — отвесил я поклон.
      — Володя, я не успокоюсь, — продолжала Агеева теребить меня за рукав. — Ведь это ты просил милостыню в метро?
      — Да, понимаете ли, зарплата кончилась решил малость подработать… — признался я.
      — Я сойду с ума, — прошептала Агеева. — Такое сходство!
      — Вай, люди добрые, сами мы не местные! — воскликнул я.
      — Я сойду с ума, — оглянувшись, повторила Марина Борисовна.
      Навстречу попался хмурый Обнорский.
      — Так, вернулся… В твое отсутствие Шах два убийства проморгал. Угадай-ка, Володя, кто за это будет отвечать?
      «Может, надо было в таборе остаться?» — подумал я.
      — Володя, Спозаранник снова заблокировал наши дисководы, — пожаловалась Завгородняя.
      — Ничего, мы их опять разблокируем, — успокоил я Свету, садясь за компьютер.
      Заглянул Спозаранник:
      — Владимир Альбертович, я знаю от оперов, что вам удалось продвинуться в расследовании убийства Вертухадзе… Считаю, что мы должны совместными силами подготовить материал для «Явки с повинной»
      — Так точно, Глеб Егорыч, — согласился я, не отрывая взгляд от экрана.
      И что, интересно, я опишу в материале? Как мы с 3ейнаш ходили по вагонам метро?
      — Володя, тебя, — протянула мне трубку Света.
      Это был Макс Езидов. Сегодня они вместе с опергруппой приехали в Шушары, но табора уже не было — остались одни угли от костров. Я предложил Езидову пошарить на дне озера — авось найдет что-то интересное… А заодно продиктовал ему данные трех киллеров — цыган-люли, вылетевших два дня назад в Одессу.
      Езидов отнесся к моей информации с недоверием, но на всякий случай записал ее.
 

***

 
      Пошарить на дне озера опера смогли только через пару недель — до этого у них не было времени. Три «харлея-дэвидсона» лежали там, как новенькие, будто только что из магазина.
      А через месяц прокурор Степан Степанович Цымбалюк созвал пресс-конференцию.
      — Благодаря высокому профессионализму наших оперативников из УУР, РУБОП и УССМ на прошлой неделе в Одессе были задержаны трое преступников, граждан Таджикистана, подозреваемых в тройном убийстве у гостиницы «Прибалтийская»…
      Минут десять Степан Степанович нахваливал работу оперативно-следственной бригады, а также коллег из прокуратур Украины и Таджикистана.
      — Степан Степанович, можно вопрос? — поднялась бойкая девочка с телевидения. — А что известно о заказчиках убийства Гиви Вертухадзе, и правда ли, что следствие разрабатывает версию о причастности к этому убийству предпринимателя Гурджиева?
      — Я обещаю, что в скором времени имена заказчиков будут названы, — обнадежил Цымбалюк. — Не исключено, что мы предъявим обвинение именно Гурджиеву.
      Я тихо встал и направился к выходу.
      Ничего интересного здесь я больше не услышу…
 

***

 
      Когда Аня и Антошка уже спали, а я сидел на кухне, листая свои бумаги, зазвонил телефон. Был час ночи.
      — Улыбочку ты у меня просил, я поняла, меня ты не узнал… — услышал я знакомый голос.
      — Зейнаш! — вскрикнул я.
      В трубке зазвучал звонкий переливчатый смех, а затем раздались гудки.

ДЕЛО О ВЗБЕСИВШЕМСЯ ВРАЧЕ