— Мне надо позвонить. Меня задержали незаконно!
      Я еще в машине пыталась прервать радостное зубоскальство «рыжего». Говорить старалась спокойно, чтобы не схлопотать по физиономии. «Моей девушке» за сопротивление уже влепили пару пощечин, и теперь она в отделении тупо давала показания. У нее изъяли помеченные купюры, которые ей передала «новенькая». «Новенькая» же была совсем не новенькой. Второй раз попалась с наркотиком и, чтобы избежать очередного дела, дала согласие помогать следствию (за это, как известно, освобождают от наказания). С «моей девушкой» они были знакомы, поэтому та при передаче денег не заподозрила коварства. И теперь «моя» каялась, шмыгала носом, закладывала Лялю.
      — Давай мы запишем так: деньги на наркоту ты взяла, а вот никаких Мань и Ляль не было. В подъезде ты нашла наркотик, а еще лучше — на улице, и решила сэкономить, — учил мент «мою девушку».
      — Какая разница — нашла или купила? недоумевала задержанная. — Все одно — статья…
      — А ты послушай умных людей: одно да не одно… — врал «рыжий».
      Я понимала: они отводили подозрение от Ляли.
      — Мне надо позвонить! Я — журналистка! — подала я голос.
      — Все вы тут поначалу журналистками оказываетесь. Вот сейчас зададим вопросы, ты на них ответишь…
      — У меня нет наркотиков! Я случайно мимо проходила, когда вы налетели.
      — А вот совсем уж врать не надо!
      Тебя, «журналистку» хренову, час у этого дома пасли. Сразу взять не могли, когда ты у подъезда крутилась, — ты бы нам контрольную закупку загубила.
      А эта шмакодявка опаздывала, — «рыжий» кивнул на «новенькую».
      Светловолосый мент засомневался:
      — Может, правда, журналистка?
      С виду-то на наркоманку не похожа…
      — С виду — не похожа. А почем мне знать, может, она из интеллигентных — кокаинщица. Голливуд, твою мать…
      — Ну и где же я этот наркотик прячу? — почувствовала я поддержку светловолосого. — Сумочки у меня нет, карманов — нет, лифчик летом я не ношу. Что, в трусы полезете?
      От такой наглости «рыжий» аж задохнулся:
      — Ну ты посмотри на эту стерву! Еще сиськи свои мне на стол выложила… «В трусы!» А что? Может, действительно проверим?…
      «Рыжий» наклонился ко мне, и в лицо пахнуло чесночно-водочным перегаром. Я почувствовала, как тошнота подступила к горлу. Козел вонючий!
      Я в ужасе заметила, как «рыжий» заерзал на стуле, нервно сглотнул. При этом его мерзкий кадык запрыгал по шее, как детский резиновый мячик. Он повернулся к светловолосому:
      — А ты чего, Колюня, тут сидишь?
      Мог бы и домой пойти, к жене, детям.
      Мне тут и одному делать нечего — в пять минут с бумагами управлюсь.
      Я с мольбой взглянула на блондина.
      В его глазах читалась полная беспомощность.
      Вдруг дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге появился… Гоша.
      Я не успела дернуться к нему навстречу, как он, выразительно посмотрев на меня, сразу направился к «рыжему».
      — Привет, мужики! С «уловом» вас!
      Ни фига себе — сразу двоих! Это можно и отметить.
      — А у тебя… есть?… — «Рыжий» моментально забыл про меня.
      — А то! Как ты любишь! — И Гоша достал из «дипломата» поллитровку «Охты» и батон.
      — Ну, «интеллигент», ну, друг! Вот это я понимаю.
      «Рыжий» полез в стол за стаканом, виртуозно открыл бутылку и почти разом осушил сто граммов. Пока он ломал батон, Гоша незаметно плеснул ему снова, и «рыжий» моментально опрокинул в глотку еще почти целый стакан.
      — Ну, ладно, мужики, вы тут оставайтесь, а у меня еще дела. — И Гоша быстро вылетел из кабинета.
      …"Рыжий" хмелел на глазах. Он осоловело глянул на светловолосого мента, как-то безнадежно махнул рукой в мою сторону, положил"голову на стол и… захрапел.
      Светловолосый тихо встал из-за стола, взял ключ и молча снял с меня наручники. Потом поцеловал мне руку:
      — Извините…
      — Наводчица! — Еще раз напоследок пнула меня каблуком «моя девушка».
 

***

 
      От улицы Перова до Зодчего Росси — ровно пять минут. Через пять минут я была в Агентстве.
      Ксюша в приемной Обнорского посмотрела на меня, как на привидение:
      — Тебя что, уже выпустили из тюрьмы?
      — Ты что — с дуба упала?
      — Я-то — не с дуба, а вот ты, Светлана, только одни неприятности Андрею Викторовичу приносишь. У него от тебя целый день мигрень… Зайди к шефу. Надеюсь, догадаешься извинения попросить…
      Откуда только начальники себе таких секретарш выкапывают?
      — Да, а ты откуда знаешь? — меня вдруг поразила Ксюшина осведомленность.
      — Мне Повзло сказал.
      — А он откуда?
      — А он из-за тебя вообще в скулу получил.
      — Как это?
      — Так это! Я же говорю: из-за тебя у хороших людей одни только неприятности… Витька Шаховский как взмыленный примчался, Каширина искал.
      Родьку не нашел, а тут Зудинцев идет.
      Ну Шах и стал орать, что все менты — козлы; вместо того, чтобы с преступностью бороться, хватают честных девушек на улице средь бела дня. А Георгий Михайлович, ты же знаешь, не любит, когда про его бывших коллег гадости говорят. Ну он что-то Витьке ответил (по поводу мимикрирующих бандитов), а тот на него и набросился.
      А тут — Повзло. Он их стал разнимать, и в потасовке Шах ему по скуле вмазал.
      Я потом еще Николаю примочку делала… В общем, тут такое из-за тебя творится…
      Я поняла, что встреча с шефом не обещает ничего хорошего.
      Действительно, при виде меня Обнорский просто взбеленился:
      — Света, мать твою перетак! Тебе Соболин утром что велел?
      — Материал собирать.
      — Вот и собирала бы! Какого хрена ты влезла в контрольную закупку? Ты соображаешь хоть что-нибудь, или у тебя еще температура не спала?
      — Андрей Викторович, а откуда вы в курсе? — Все в Агентстве знают, что Обнорского при вспышках гнева надо развернуть в разговоре в другую сторону.
      — Да мне Ксюшка все рассказала… — Потом немного смягчился:
      — Ты что, позвонить не могла?
      — Не могла. У меня руки были в кандалах.
      — Ну, бляди! — опять взвился шеф. — Я разорву их на части — и ОНОН, и УБНОН, и ГУВД, и главк…
      Я представила, как Обнорский будет рвать на части Павлинова — только перья цветные в разные стороны полетят. А потом Павлинов начнет трахать «рыжего». Хорошо!… Я потянулась и хихикнула.
      — Что лыбишься?… Света, ты вообще понимаешь, что бы было, если бы они тебе наркоту подбросили?
      — Некуда было. — Я провела руками по блузке и юбке.
      — «Некуда», — передразнил шеф. — Они бы нашли. И сам министр бы потом не помог… Нет, надо всех баб увольнять. Кроме Ксюши. Она — единственный преданный человек. И смотрит всегда с любовью, в отличие от вас, Светлана Аристарховна.
      — Вот и послали бы свою Ксюшу по грязным чердакам и подъездам за наркодилерами охотиться. — Мне было физически некомфортно в помятой и несвежей блузке.
      — Все! Хватит! — опять взъерепенился шеф. — Оставляю в Агентстве Кольку, Лешку, Каширина, Князя… С вами, бабами, лишь тогда спокойно, когда вы с абортами по больницам валяетесь.
      — У меня было воспаление легких, — поправила я.
      — Зав-го-род-няя! встал из-за стола Обнорский. — Дуй в свой отпуск, который у меня с утра для тебя Скрипка выбивает (что у тебя с ним? — к слову), и чтобы я тебя неделю не видел. А через неделю сдашь материал про Офицерский. Думаю, антуража и правды жизни тебе хватит.
      — …Ну что? Попросила прощения? — перегородила мне дорогу в приемной Ксюша.
      — Ах, прости, дорогая. Не успела.
      Очень спешу.
      — Куда?
      — Да у нас в тюрьме сейчас макароны дают.
 

3

 
      ПАУЗА ЗАТЯНУЛАСЬ.
      Кофе был выпит, и он повел меня осматривать второй этаж. Я знала, что мы неуклонно приближаемся к спальне.
      И вот эта светлая комната, где по полу пляшут солнечные блики из-за распахнутых занавесок. Он неслышно подходит сзади и прижимает к себе.
      Я люблю этот пронзительный миг ПЕРЕД…
 

***

 
      Я ехала к Василиске на дачу, смотрела в окно электрички и поражалась, как за эти полтора месяца, что я пролежала в больнице, все изменилось. В садах зрели яблоки. Женщины на перронах торговали ранней смородиной и молодой вареной картошкой с укропом.
      А тогда, в конце мая, сады еще только зацветали, деревья стояли полупрозрачными.
      События того майского Валаама уходили в прошлое, а я, сама того не желая, слишком часто вспоминала героиню минувшей криминальной драмы — Мэри Блад. Эту полусумасшедшую ученую (в моем понимании, конечно, ведь экспертиза признала ее вменяемой).
      Эту красавицу с черными гладкими волосами и бутылочного цвета глазами.
      Состава преступления в действиях Марии Эдвардовны не обнаружили. Не было ни врачебных ошибок, ни незаконного лишения людей свободы, ни похищений, ни принуждения людей к изъятию органов. Наркотиков в частной клинике на Валааме тоже не обнаружили. Следствие длилось долго, но доказать ничего не смогли. Отсидев два месяца в следственном изоляторе, Мэри снова стала свободной. Как говорили, она уехала за границу.
      Но почему же тогда мне все время казалось, что что-то я сделала не так…
      Свои лихорадочные воспоминания о Мэри я объясняла затяжной ремиссией после болезни.
 

***

 
      Вышел месяц из тумана. Противненький такой, рогатый. И в это время Васька как заорет:
      — Ежик! Мама, Света, сюда!
      Ежик!
      Господи Боже мой! Ежа, что ли, никогда не видели? Нет, все-таки эти дачники ненормалйные. Над каждым мотыльком ахают, лягушки скользкие их приводят в умиление, возвратные заморозки в конце мая способны вызвать инфаркт. Сегодня, например, Василисина мама, Нина Дмитриевна, поочередно тыкала меня носом в какие-то колючки и приговаривала: «Светочка, ты только посмотри, это у меня монарда зацветает. А это, не поверишь, синеголовник…» Да верю я, верю, только не надо носом-то…
      И Васька такая же. Зарекалась я вообще ездить в ее Петровку. Да только они со своей мамой решили, что мне после больницы нужны деревенский воздух, парное козье молоко (блевотина, пахнущая козлом!) и клубника с грядки.
      И мою маму подговорили: «Поезжай, Светик, раз у тебя с Василиской отпуск совпал…»
      Вообще-то я люблю бывать везде, где асфальт. Деревня меня не прельщает по определению. Тем более — садоводства. Ходишь по струнке между грядками — ни присесть, ни прилечь. И ноги всегда в пыли. И туалет — на улице.
      О, эти деревянные будки со щелями и с «очком» в центре…
      С клубникой меня тоже надули.
      Клубника — моя слабость. Могу есть ведрами, и даже без сливок. Но почему наша ленинградская ягода вечно такая кислая?
      А тут еще этот ежик в тумане.
 

***

 
      Я услышала странный треск, когда вконец растаявшая от умиления Васька помчалась в дом за молоком для ежа — Кузи. Почему — Кузи? Бред какой-то.
      Еж был какой-то полунатуральный — сам шел в руки, а на его иголках посверкивали странные белые крупинки.
      — Васька, а чего это он в муке?
      Или — в пудре сахарной?
      Мать с дочкой продолжали повизгивать, тыкая Кузю ивовым прутиком.
      Потом Нина Дмитриевна взяла его в руки и начала обнюхивать, смешно втягивая в нос воздух.
      — Не пахнет. Это он, наверное, Светочка, мешок с известкой в сарае порвал: я извести купила — с хвощом бороться…
      Да, так вот, я услышала этот странный треск и выглянула из-за старой яблони. Высоко к небу тянулся черный столб дыма. Где-то вверху, в вечернем небе, он размывался в очертаниях, зато снизу отсвечивал зловещим красным.
      Таких шашлыковых костров не бывает.
      — Вась, горим, что ли?
      Василиска отставила блюдце и взобралась на скамейку.
      — Ой, мамочки… Пожар!
      Через минуту мы уже бежали по параллельной с Васькиной улице в направлении столба дыма. Васька — из-за страха (сушь стояла великая, в шесть часов вечера температура с тридцати градусов еще не начала падать), я — из любопытства: деревенский пожар — зрелище, как говорят, страшное (даже у Васькиного дома было слышно, как «стрелял» горящий шифер).
      — Не пойму, где, — задыхаясь, сказала Васька. — Вроде ближе к парку.
      Мы проскочили несколько улиц (как и во многих садоводствах, здесь «шестисотки» были устроены по квадратногнездовому принципу), выскочили на основную, которая вела к старинному заброшенному парку, и картина пожара предстала нашим глазам во всей своей ужасной красоте.
      — Петровка, тридцать восемь! — ахнула Василиса.
 

***

 
      Это была огромная усадьба. Хозяин, видимо, каким-то образом умудрился выселить соседей с трех ближайших участков, поскольку высоченный сплошной забор огораживал где-то с четверть гектара. А вот дом был неинтересный.
      Огромная трехэтажная хламида из красного кирпича, под самой крышей отделанная темным деревом. Похоже, что дом строился лет десять назад, когда деньги у хозяина уже были, вкуса не было вообще, а пальцы веером уже расставлял.
      С одной стороны — белые финские водосточные трубы, с другой — банальная шиферная крыша, с одной — строгие балясины на перилах высокой лестницы, с другой — лубочные наличники на окнах.
      — При чем тут Петровка, тридцать восемь? — не поняла я.
      — А, это хозяин, Борька, чудит. Садоводство-то у нас — в Петровке, а у него дом номер тридцать восемь.
      Вот он себе такой адрес и придумал, чудик.
      И Васька кивнула в сторону таблички с адресом над одним из окон. Там черным по белому было написано — «Петровка, 38».
      — Дочудился… А кто он этот Борька?
      — А фиг его знает! — отмахнулась Васька, во все глаза глядя, как занималась пламенем крыша второй хозяйственной постройки. — Ты думаешь, я всех в садоводстве знаю? Здесь же домов триста. Борька и Борька. Предприниматель вроде. Говорят, красивый…
      …Вокруг усадьбы толпились жители ближайших участков. Пацаны на велосипедах, похоже, съехались со всей округи. Мужики курили, женщины отмахивались ветками ольхи от комаров. От группы к группе неслось: «Скоро на баню перебросится», «Надо забор ломать».
      Васька заметила в толпе знакомую женщину:
      — Люб, пожарные давно приехали?
      — Приехали-то сразу, а что толку?
      У одной машины вода уже закончилась, у второй — сейчас закончится.
      — И что — взять больше неоткуда? — встряла я.
      — Да в том-то и дело, что у Борьки на территории усадьбы пожарный водоем. А он только завтра с Кипра приезжает, если бы хозяин был на месте — давно бы уже потушили.
      — А без хозяина разве шланг нельзя к водоему подтащить?
      — Больно ты умная! — разозлилась Люба. — У него же там охранники. А им под страхом смерти никого из посторонних не велено пускать на территорию дачи.
      — Неужели пожарные должны спрашивать — можно ли войти в горящий дом или нет? — обалдела я.
      — Она что, не из Петровки? — повернулась Люба к Василисе. — У нас же в садоводстве богатые люди живут, у них — охранники с автоматами.
      — Еще скажите — с гранатометами!
      — Да ну тебя, шибко городская…
      Из— за забора было видно, как три охранника по цепочке передавали ведра с водой и поливали крышу гаража, которая тоже занялась.
      Нет, это был настоящий дурдом. За забором полыхали три хозяйственные постройки, бездействуя стояла «пожарка» (вторая уехала за водой), а люди бегали с ведрами. Причем бегали уже и соседи, на всякий случай поливая свои дома. И тогда я направилась к одному из пожарных.
      — Молодой человек, а чего не тушим-то? — Я навесила на лицо одну из своих опасных улыбок.
      Огнеборец в это время затягивался «элэмом» и поперхнулся при виде моей маечки на бретельках.
      — Так воды нет, красавица.
      — Как нет? А пожарный водоем за забором?
      Пожарник помрачнел:
      — Вы бы, девушка, шли лучше домой. Не ровен час сажей измажетесь.
      — И все-таки?…
      — А я не собираюсь встречаться с хозяином этой усадьбы, который приедет — весь «на пальцах» — разбираться из-за сломанного забора.
      — А вы не боитесь, что он приедет — на тех же «пальцах» — из-за сгоревшего дома? Огонь-то ведь уже к особняку подбирается…
      — А вот этого — не боюсь. Нам главное — вовремя приехать. А за базар ответят его охранники.
      И он отошел от меня, потому что из-за поворота появилась машина с прудов.
 

***

 
      Через полчаса пожара как не было.
      Люди начали медленно расходиться по своим участкам. Мы с Васькой, вконец изъеденные комарами, тоже засобирались домой.
      И вдруг я увидела… Гошу. Весь в саже, взмыленный, он спускался с лестницы, приставленной к баньке на соседнем с усадьбой Бориса участке. Он тоже увидел меня и чуть не свалился на землю.
      — Ты чего здесь? — Я не верила своим глазам.
      — А ты?
      — Я-то здесь в отпуске, у подруги. А ты?
      — А я… Я тоже в гости приехал. Смотрю — пожар…
      — Только что-то ты не те дома водой поливал.
      — Да на сам-то пожар не пустили, я вот бабке соседской на всякий случай баньку и поливал — чтоб не занялась… Света, а ты почему так резко исчезла? Я в четверг в редакцию заходил, хотел узнать — как ты… Я знал, что Рома — ну тот «рыжий» — после водки уснет. Я потом в отделение зашел еще раз: Колька сознался, что отпустил тебя — я на это и рассчитывал… А ты — исчезла.
      — Да меня шеф в отпуск выпроводил раньше срока. Вот сижу здесь на природе — статью пишу.
      — Мы увидимся? — Гоша, как маленький, ковырял землю носком ботинка.
      — Конечно. Только, знаешь, сейчас я побегу: и подруга ждет, и комары зажрали.
      Сворачивая за угол дома Бориса, я снова увидела эту чудаковатую табличку — «Петровка, 38». Что же это за человек такой? Правда — красивый?
 

***

 
      Уже подходя к дому, мы с Васькой услышали странное хихиканье. Возле крыльца, расставив руки, танцевала…
      Нина Дмитриевна. Завидев нас, она слегка смутилась, но потом громко заговорила:
      — А вот и мои девочки, красавицы мои. Какой хороший, красивый вечер.
      И звезды, и цветы, и мои девочки. — И она снова захихикала.
      — Ма, ты чего? — Васька с недоумением уставилась на мать. — Верка, что ли, заходила? Выпили, что ли? — Она с подозрением приблизила к матери лицо, втянула ноздрями воздух. — Не пахнет…
      А Нина Дмитриевна продолжала пританцовывать: «Какая ночь, какие доченьки у меня…»
 

***

 
      На следующий день в обед Васька собиралась в город за продуктами. Звала с собой, но у меня еще вчера к ночи созрел план. Я до обеда дописала статью для «Явки с повинной» про Офицерский и, сославшись на то, что город мне осточертел и я еще не успела загореть, а погода может в любой момент испортиться, передала статью с Василисой и осталась.
      Я тщательно готовилась к этой встрече. Надела красивый шелковый сарафан, чуть-чуть подвела глаза и направилась по дороге к парку. Я никогда не ошибаюсь в предчувствиях — встреча обещала быть незабываемой.
      Прошла параллельную улицу, свернула к парку — в сторону кленов. Вот и Петровка, 38.
      Поразительно, но калитка в высоком заборе подалась сразу. Я огляделась.
      Справа стояли два хозблока и гараж с прогоревшими крышами: оттуда еще тянуло гарью. Возле пожарища копошились три молодых парня (представляю, как им влетело от вернувшегося хозяина). Но, похоже, что они не замечали меня. Стало даже как-то неинтересно: то, мол, никто из посторонних заходить не может, то заходи незнамо кто…
      — …Даже если вы заблудились, я счастлив, что в поисках верной дороги вы заглянули ко мне!
      Я вздрогнула от неожиданности. Слева от высоких кленов ко мне приближался… принц. В шелковых — на восточный манер — шальварах, с голым загорелым торсом, с пушистыми усами «скобкой». Высокий и широкоплечий, двигаясь легко и изящно, он был неестественно красив — в этой садоводческой Петровке, за этим нелепым высоким забором, хозяин этого эклектичного дома.
      — Я вчера была здесь на пожаре.
      Пришла выразить сожаление… Мы все хотели помочь, но нам не дали. Я — ваша соседка.
      — И хорошо, что вам не дали… Этого еще не хватало — чтобы такая девушка…
      — Света.
      — …чтобы такая девушка, как вы, Света, носилась с ведрами возле моего скромного дома.
      Он буравил меня своими красивыми глазами. И от этой привычной ситуации сразу стало легко и свободно.
      — Дом у вас, как выясняется при ближайшем рассмотрении, действительно скромный.
      Мы шли по песчаной тропинке мимо роскошно цветущих цикламеном полиантовых роз к крыльцу.
      — Чтобы не разочаровывать вас окончательно, придется выпить с вами кофе в доме. Хотя летом лично я предпочитаю беседку.
      Просторная беседка, увитая девичьим виноградом и клематисами, мелькнула слева от дома. Там же поблескивал искусственный пруд. Не пожарный водоем, как уверяли вчера все за забором, а изящный рукотворный пруд — с плакучей ивой, полоской живучки у самой воды, с парковыми скульптурами по берегам. Эта усадьба так разительно отличалась от соседских, всего в десятке метров — с грядками, подсолнухами, картофельными бороздами. Мне захотелось задержать шаг, подольше постоять в этом прекрасном маленьком парке, но Борис уже ступил на крыльцо и протягивал мне руку.
 

***

 
      Если усадьба Бориса являла собой разительный контраст с соседскими участками за заборами из сетки-"рабицы", то внешний вид его дома совершенно не соответствовал тому, что оказалось внутри.
      Внутри дом неожиданно оказался просторным и красивым. Огромный холл был обшит панелями из серого клена, напротив изразцового камина уходила на второй этаж легкая винтовая лестница. В больших вазах стояли свежие цветы. Не похоже было, что здесь жил одинокий мужчина. Однако и «женского следа» тоже не наблюдалось.
      Мы пили кофе с коньяком и болтали так, будто были давно знакомы. Борис закончил Техноложку («химик», как пошутил он), успел поработать на советском заводе, посидеть на 120 рэ. Потом начались кооперативы, и он рискнул.
      И вот — дорос до собственной фирмы.
      В общем, дела идут, контора пишет.
      — А почему же вы все-таки запрещаете охранникам пускать кого-либо к вам в усадьбу? Ведь вчера чуть дом не сгорел…
      — Ну, во-первых, Светочка, не такие уж они и охранники. Один — газоны стрижет, другой — истопник (баня, камин, дрова на зиму все на нем), третий за собаками и домом следит. Еще одна женщина из местных пару раз в неделю приходит порядок навести… Такой большой дом присмотра требует, а я могу себе позволить содержать помощников… А то, что не пускаю… А что тут посторонним смотреть? Завидовать?… Не люблю я завистников.
      — Ну, если бы у вас тропинки были золотыми плитками вымощены…
      — Если бы я мог мостить тропинки золотом, я бы это сделал не в России, а где-нибудь в Калифорнии. Вы, Светочка, как психотерапевт, должны меня понимать — сами ведь здесь живете…
      (Я представилась Васькиной профессией — этот номер мне часто сходит с рук.)
      Мы еще какое-то время говорили ни о чем. Шарик — вопрос, шарик — ответ: этакий пинг-понг — узнавание.
      Кофе был выпит. ПАУЗА ЗАТЯНУЛАСЬ…
 

***

 
      Мы сидели на распахнутой постели и курили. Во всем теле была необыкновенная легкость. Говорить не хотелось.
      Я протянула руку и машинально взяла со стола книгу.
      — «Хроники капитана Блада».
      — Да, это моя любимая книжка с детства.
      — Капитана Блада… Блад…
      Тебе что-то напоминает это имя? — Борис приподнялся на локте.
      — Да, я что-то в газетах вспоминаю.
      — Света, ты читаешь газеты? Ну ты меня уморила.
      — Да, иногда просматриваю. Профессия обязывает (как приятно, когда врать легко). Вроде был шумный процесс против одной профессорши — Марии Блад. Она — известный в городе специалист по очистке крови.
      — А что она натворила? Кровь плохо очищала?
      — Клинику содержала частную, где ставила опыты над наркоманами. В общем, преступница.
      — Ее посадили?
      — Нет. Ничего не доказали.
      Значит, не преступница.
      — Да ты не понял — опыты над живыми людьми!
      — Ну так ведь она же — ученый! Ну скажи, пожалуйста, разве может студент мединститута стать настоящим хирургом, если будет все время препарировать трупы в анатомичке или резать лягушек? Ведь надо же однажды со скальпелем и к живому человеку подойти.
      — Но она все это делала в закрытой частной клинике. Это у нее бизнес был такой.
      — Деньги брала? Так они ей на реактивы, на аппаратуру были нужны.
      Может, она мир хотела спасти от опасной заразы; может, без пяти минут Нобелевский лауреат. А как же по-другому науку двигать?… И при том… Опыты — над наркоманами… Не такие уж это и люди…
      Борис неожиданно посерьезнел, голос у него стал жестким. Я вспомнила недавний разговор с коллегой — Соболиным: «Они, Светочка, не люди, а — нелюди. Я бы их всех за Уральский хребет, в резервации…»
      Ты так говоришь, словно эта Мария тебе очень нравится. А она, между прочим, как писали (врала я), — лесбиянка.
      — Ну, тогда она мне точно нравится, — вдруг развеселился Борис. — У нас с ней, оказывается, много общего: я ведь тоже безумно люблю хорошеньких женщин.
      И он накрыл меня подобно урагану…
 

***

 
      Из дома мы вышли, когда начало смеркаться. Это были последние июльские белые ночи. Еще пара недель, и лето повернет к осени, вечера станут темными.
      От леса в поселок ползли первые туманы. На траве лежала роса. Я ступила с тропинки на газон и как ошпаренная отскочила в сторону: мне показалось, что по ноге пробежало что-то мокрое и колючее.
      Борис тут же наклонился и раздвинул розовый куст:
      — Света, смотри, ежик!
      Господи, да они тут все помешаны на колючей живности.
      — Ах ты, мой проказник, Кеша!
      Я его, Светочка, давно заприметил.
      Живет у меня под хозблоком. Каждый вечер выходит на охоту, шляется где-то всю ночь, а потом возвращается. Мои парни ему блюдце с молоком даже завели.
      — Это у него от молока вся шкура белая?
      — Это не шкура, а иголки. Роса, наверное, посверкивает…
      В этот момент за забором раздался гудок машины. Один из парней-охранников (истопник) выглянул за калитку и отозвал Бориса в сторону. После короткого разговора Борис подошел ко мне:
      — Извини, милая, я не смогу тебя проводить, у меня встреча с партнерами. Ты ведь одна не заблудишься?
      Он поцеловал меня и повел к калитке. В это время парни открывали ворота, в которые въезжали два джипа. Водитель первого понес по тропинке в сторону хозблоков какие-то пакеты.
 

***

 
      Да, тяжела жизнь коммерсанта, решившего делать бизнес в России. Я уже давно смирилась с тем, что у богатых «первым делом — самолеты».
      Идти к Василиске не хотелось. Но и гулять одной в потемневшем парке — тоже удовольствие не из приятных. Я потопталась в нерешительности на дорожке и, делать было нечего, пошла к Васькиной даче.
      Впереди меня дорогу осветили две пары фар. Я едва успела отскочить в сторону — мимо пролетели, обдав грязью из лужи, два темных джипа. «Паразиты! Днем, что ли, не могут ездить? Одно дело — партнеры Бориса сидят сейчас, вопросы решают, другое — ночные хулиганы на дорогах… Жаль, номера не заметила — натравила бы на вас гаишников!»
 

***

 
      Дома застала странную картину. На подоконнике с несколькими закладками лежал психотерапевтический справочник. А Васька на кухне поочередно открывала крышки с банок и совала туда нос: в муку, в соль, в песок, в крахмал…
      — Муравьи, что ли, завелись? Ревизию делаешь?
      Васька нервно отставила банки в сторону и, как мне показалось, прислушалась. Я тоже. Из спальни Нины Дмитриевны раздавалось тихое пение: «В белую ночь соловей нам насвистывал…»
      Я никогда до этого не слышала, чтобы Нина Дмитриевна пела, и поэтому вопросительно взглянула на подругу. Она, не объясняя, вдруг набросилась на меня:
      — Где тебя целый день носило? В десять вечера не загорают.
      — По парку гуляла, там очень красиво.
      — «В том саду, где мы с вами встретились…» — за стеной «сменила пластинку»
      Нина Дмитриевна. Она пела тихо, спокойно, но от этого ее спокойного голоса у меня вдруг как-то нехорошо засосало под ложечкой. А Васька, как мне показалось, готова была вот-вот заплакать.
      — Что все-таки с Ниной Дмитриевной?
      — Да… Ежика нанюхалась… — Когда Василиске не хочется продолжать тему, она отшучивается совершенно подурацки.
      Мы вышли на веранду, закурили.
      Васька достала бутылку «Алазани».
      — Выпьем?
      Я кивнула.
      — Да, Свет, — вдруг вспомнила Васька, — Соболин от твоей статьи в восторге: я не уходила, пока он не прочел. Сразу сдал в верстку. Говорит, что это будет «бомба». Завтра уже номер выйдет. Только он твою фамилию вычеркнул. Сказал, что с псевдонимом — спокойнее…
      Мне показалось, что у меня даже началось легкое раздвоение личности: с одной стороны, хотелось снова ощущать на своем теле губы Бориса; с другой — послушать, как хвалят коллеги.
      Интересно, что мне теперь скажет Обнорский? Как встретит?
      — Пошли спать? — Васька встала с кресла.
      Я взяла последнюю сигарету и вышла на крыльцо. Мимо меня, шурша травой, проковылял в лунной дорожке сверкающий ежик.
      Ку— у-зя! Крыса белобрысая…
 

4

 
      На этот раз новый охранник «Золотой пули» не обратил на меня никакого внимания. Но я из вредности все равно сунула ему под нос свое удостоверение:
      — Как, вас еще не уволили за уклонение от задержания опасного преступника, пользующегося нашей ксивой?
      Он аж нарды под столом просыпал.
      В приемной Обнорский приобнимал Лукошкину. Завидя меня, он расцвел, как маков цвет:
      — Вот это я понимаю! Молодец!
      — Вы в том смысле, Андрей Викторович, что я хорошо выгляжу после отпуска? Что, загорела?
      Обнорский неожиданно смутился:
      — Я похвалить хотел. За статью. Уже с утра менты звонят не переставая.