— А ведь точно, — сказал Владик, отрываясь от инструмента. — Сорок дней… надо за это вмазать.
      Он снова положил руки на клавиатуру, спел:
      — «Пахтакор» мертв… а я еще нет.
      — Нуты стебок, Владик… Я стебаюсь.
      В прихожей мелодично пропел гонг. Маринка сказала:
      — Кажется, наша королева пришла… вдвоем открывать побежите, сопернички?
      — Я открою, — сказал я.
      — …а я-а еще нет, — спел Владик.
      Я вышел в прихожую. Снова пропел гонг. С календаря смотрела Пугачева, тренькало пианино… Я открыл дверь…
      Самая красивая девочка десятого "а" сказала:
      — Привет… я не опоздала?
      Она сказала: привет… и у меня забилось сердце. До сентября двухтысячного года оставалось еще больше семи тысяч суток… но тогда я этого не знал. Не мог знать. А если бы мог — не поверил.
      — …Итак, дорогие товарищи, — торжественно произнес Владик, — зачем мы сегодня собрались?
      — Бухать, — сказал Сашка.
      — Ну, Стариков, ты стебок… — сказала Маринка.
      — Нет, дорогой товарищ… Сегодня мы собрались, чтобы послушать альбомчик «Стена», написанный группой английских товарищей под руководством Коммунистической партии Советского Союза и Генерального секретаря Центрального Комитета дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева лично.
      — Бурные, переходящие в овацию аплодисменты, — сказал Сашка. — Весь зал в едином порыве встает. Следует, конечно, добавить, что овация продолжалась несколько минут, но у нас на это времени нет. Потому как мы собрались бухать.
      — Правильной дорогой идете, товарищи!
      Из динамиков заморской стереосистемы «Филипс» пошла мощная волна звука.
      Портвейн «Три семерки» прокатился по пищеводу. Нам было по шестнадцать… мы еще ничего не понимали. Я смотрел в дерзкие глаза на разрумянившемся от портвейна лице. Я погибал.
      — Вот когда мы встретимся через год…
      — Э-э… через год мы все будем в стройотрядах… штудиусы.
      — Э-э, ребята, кстати… следующий год! Он же необычный. Он — олимпийский!
      — Ну и что? Этих олимпийских — каждые четыре года. Будет вам и восьмидесятый, и восемьдесят восьмой, и даже двухтысячный.
      — Ну… до двухтысячного еще дожить надо.
      — А в двухтысячном сколько же нам всем будет?
      — Нам будет по тридцать семь.
      — Ну ты стебок! По тридцать семь?
      Я стебаюсь… сто ко не живут.
      — Живут, — сказал Владик. — В двухтысячном году я буду человеком с положением… сделаю нормальную карьеру… все у меня будет.
      — Ну ты стебок, — сказал Сашка Маринкиным голосом.
      До двухтысячного года оставалось немногим больше семи тысяч суток. Всего половина жизни… мелочь.
 

***

 
      — Хорошо, — сказал я. — Давай по порядку, Вера.
      — А… с чего начать?
      — Чем занимается твой выдающийся муж?
      — А ты что — не знаешь? — спросила она с удивлением.
      — Владик, конечно, великий человек… и я, разумеется, просто обязан знать о его биографии все… Но, понимаешь ли, Вера, последние пять лет я провел в Нижнем Тагиле, а тамошние газеты ничего о Владике не писали. Странно… не правда ли?
      — Зачем ты так, Сергей? — спросила она. А потом без всякой логики добавила:
      — Я сильно состарилась? Страшная стала?
      — Нет, — ответил я. — Ты самая красивая девочка из десятого "а".
      — Ты все еще меня любишь?
      — Нет… Так чем занимался Владик? — сказал я. Слава Богу, она не обратила внимания на то, что вопрос поставлен как о мертвом.
      — Понимаешь, Сергей… после того, как все рухнуло… ну, развал Союза, ГКЧП это и прочее… Владик, как и все, стал заниматься бизнесом.
      — Понятно… как и все — бизнесом.
      — Наркотики? Оружие?
      — Не надо, Сережа… не надо иронизировать. Это ты всегда был упертый, как танк. А нормальные люди хотят нормально жить, зарабатывать.
      — Ну такой уж я стебок… А что за бизнес?
      — Основное направление — автосервис.
      Ремонт, запчасти, обслуживание. А сейчас ребята затеяли построить мощный автоцентр, взяли землю в аренду, вложили в это дело бабки.
      — Много?
      — Около трехсот тысяч баксов… для начала.
      — Ого! Не слабо… Ты сказала: ребята. У него есть партнеры?
      — Да, конечно… Костя и Казбек. Нормальные мужики.
      — Костя и Казбек… понятно.
      — Сережа, что тебе понятно? Что понятно? Позавчера вечером Владик вышел из дому, сказал — по делу… И все — нет.
      Пропал. Вот это тебе понятно?
      — Да… он сказал, куда поедет? К кому? Зачем?
      — Нет.
      — А ты не спросила?
      Она беспомощно пожала плечами.
      — Ясно… Знакомых, партнеров и так далее ты всех обзвонила?
      — Да, конечно… никто ничего не знает.
      — Он уехал на машине?
      — Да… «форд-скорпио»… новый… номер…
      Я задавал вопросы механически. Она механически отвечала. Я задавал положенные вопросы и думал о полоске кожи над резинкой чулка… Серые облака плыли над Наличной улицей. Расплывшаяся косметика превратила лицо в уродливую клоунскую маску… «Ты все еще меня любишь?» — «Да! Да, я безумно тебя люблю!»
      — Скажи, Вера… а любовницы у Владика не было?
      — Ты что, Сережа! Какая любовница?
      Ты меня удивляешь.
      — Да я и сам на себя порой удивляюсь… Извини, Вера, просто я такой вот циничный мент. И мой ментовский опыт подсказывает мне, что во всех этих делах есть три определяющих фактора: деньги, бабы, водка… В девяти случаях из десяти все бывает именно так.
      — Ты, — сказала она, — ты просто ревнуешь… ты завидуешь ему.
      «Завидовать-то, пожалуй, нечему», — подумал я.
      И в этот момент в Вериной сумочке запиликал телефон.
      А завидовать-то, пожалуй, и нечему.
 

***

 
      …Портвейн кончился. И тогда Владик достал из бара модной мебельной стенки «Вега» бутылку виски.
      — Вот, — сказал он, — виски! Папахену подарили… сейчас мы бухнем как белые люди!… Это вам не «Три семерки».
      — Ну ты стебок, — восхищенно сказала Маринка.
      — Виски нужно пить с содовой, — сказала Вера.
      — Ерунда… настоящие ковбойцы пьют в чистом виде, — сказал Сашка. — Слабо, Владик?
      — Нет, Шурик, не слабо… Учитесь, пока я жив, детишки.
      Владик отвернул винтовую пробку с непривычного вида бутылки… Девочка с дерзкими глазами сказала:
      — И я тоже… я тоже выпью чистого.
      — А остальные члены нашей комсомольской организации? — спросил Владик. Я пожал плечами: наливай. Сашка кивнул: наливай. И только Маринка сказала:
      — Я не буду.
      — Четверо — за, воздержавшихся — один. Па-а-ехали.
      Владик налил в фужер коричневатую жидкость. Я бросил в свой фужер ягодку рябины.
      — А за что пьем? — спросил Сашка.
      — За дам, — ответил Владик. — Попрошу джентльменов встать.
      Шел семьдесят девятый год. Нам было по шестнадцать, мы казались себе взрослыми, умными и очень крутыми… Мы — джентльмены — встали. Девочка с дерзкими глазами смотрела на Владика. Красная ягода рябины в фужере с виски…
      — За дам!
      — Ну вы ва-а-ще стебки!
      Рябинника скользнула в пищевод… дыхание у меня перехватило. Прямо напротив меня стоял с раскрытым ртом Сашка. Вид у него был изумленный… наверное, у меня тоже. И у Владика. И у Веры… но все же мы не умерли. Мы закусили и выжили.
      — Ну, как виски? — спросила Маринка.
      — Ничего виски, — ответил Владик.
      — Ага, — сказал Сашка, — ничего особенного… виски — оно и есть виски. А, Серега?
      — Да, — сказал я. Меня уже накрывала какая-то горячая волна. И голоса ребят как бы плыли, отодвигались…
      — Ну, — сказал Владик, — как говорят у нас в Шотландии: между первой и второй перерывчик небольшой. Предлагаю повторить. Есть возражения?… Нет. Па-аехали.
      Он снова налил виски.
      — Хи-хи-хи, — захихикал Сашка и потер руки. — Ты, Владик, стебок.
      — Нормально?
      — Ну!
      Мы выпили. И стали закусывать рябиной.
      — А что ты отцу скажешь, Владик? — спросила Маринка. — Про виски?
      — Папахену-то? А… придумаю чего-нибудь… испарилось, скажу.
      — Хи-хи-хи… испарилось! Хи-хи-хи… ну ты стебок.
      — Испарилось! Нормально?
      — Ну!
      Я тоже смеялся. И Вера смеялась своим глубоким сопрано. Нам было хорошо… мы были пьяны. Рябина казалась безумно вкусной.
      — Надо будет побольше рябины запасти на зиму, — сказал Сашка.
      — Ага… рябина хорошо под виски идет, — согласился Владик. — Сейчас мы пойдем запасать рябину… Мы только вмажем по третьей и все пойдем запасать рябину.
      — Я не буду, — сказал я.
      — И я не буду, — сказала Вера. — И ты, Владик, не пей.
      — Все будут пить! Сила советской комсомолии в кол-лек-ти-визме!
      Владик начал разливать виски. Я накрыл свой фужер рукой.
      — Ты чего, Серый? Это же виски!
      — Я не буду… И тебе не надо.
      — Ты чего, учить меня будешь?
      — Нет, не буду.
      — А мне кажется: ты собрался меня поучить. Так?
      Я промолчал.
      — Давай сюда, Верка, свою посудину, — сказал Владик. — Налью.
      — Влад, не надо.
      — Еще и ты будешь меня учить?
      Влад пьянел на глазах… Взгляд его сделался стеклянным, движения резкими. Таким я его еще не видел.
      — Ладно, — сказал Влад. — Ладно… хрен с вами. Я сам выпью. Мы вот с Саней выпьем. Да, Саня?
      И они с Саней выпили. И Влада понесло:
      — А на хрен вы тут сидите, раз не пьете?
      — Мы можем уйти, — сказал я. Вера кивнула.
      — Ты-то можешь, а вот ее я не отпускаю.
      — Влад, что ты несешь?
      — Я не несу… я раз-го-ва-ри-ваю… я тебя, Верка, предупреждаю! Чего ты из себя тут корчишь? Рассказать, что было на даче?
      — Влад! — выкрикнула Вера.
      — А… Влад! Ну, рассказать, как мы в постельке барахтались?
      — А ты подонок, Влад, — сказал я.
      — Ну ты стебок, — сказала Маринка непонятно про кого.
      — Подонок? Я подонок? А ну пошел вон из моей квартиры, урод. Валите все отсюда, кроме Сани…
      — Ну и слава Богу, — сказала вдруг Вера. — Пойдемте, ребята?
      — Все валите, — заорал Влад и ударил кулаком по столу. Попал по фужеру. Тонкое стекло лопнуло, из руки обильно хлынула кровь. Вскрикнула Маринка.
      — Во, кровь! — сказал Саня.
      — Нужно перевязать, — сказала Вера.
      — Вали, вали… без сопливых скользко… Саня перевяжет.
      И мы ушли. На улице было уже темно, сыпался мелкий дождь. Листва блестела в свете дождя. Мы остановились под фонарем. Настроение было гнусное. Как будто тебе плюнули в лицо.
      — Ладно, — сказала Маринка, — я пошла… пока, стебки.
      И она ушла, засунув руки в карманы куртки.
      — Погуляем? — спросил я неуверенно.
      — Дождь, — пожала плечами Вера. — И, если честно, нет настроения.
      — Давай пойдем на площадку… спрячемся в «теремке».
      — А у тебя сигареты есть?
      — Есть… кажется. — Я пошарил по карманам и достал пачку «Родопи». Выяснилось, что сигарета последняя. — Во!
      Есть… ты же не куришь.
      — Вот и хочу попробовать…
      — Как знаешь, — ответил я.
      И мы пошли на детскую площадку с песочницей, уродливой горкой и теремком. Теплый сентябрьский вечер на излете бабьего лета сочился дождем, а рядом со мной сидела самая красивая девушка на свете. Я прикурил сигарету и передал ей. Тогда, в семьдесят девятом, я еще не слышал «Окурочка», и слова «…сам пьянел от того, как курила ты „Тройку“ с золотым на конце ободком» были мне неизвестны. Но именно так я ощущал…
      «…Я пьянел от того, как курила ты „Тройку“ с золотым на конце ободком…»
      Дым сигареты смешивался с ароматом духов, лицо и губы освещались при неумелых затяжках… Я пьянел! И даже сейчас, через двадцать лет, через семь с половиной тысяч дней, мне все еще кажется, что я сижу рядом с ней в этом теремочке… шуршат листья, дымится последняя в пачке сигарета.
      …Из подъезда Владиковой кооперативной девятиэтажки вышли Владик и Сашка. Оба покачивались, оба несли по ведру.
      Правая рука Владика была кое-как перебинтована.
      — У-у, там места рябиновые, — горячо и громко говорил Сашка.
      — Точно рябиновые? — строго спросил Владик.
      — Рябиновые! А ягода, знаешь, какая крупная?
      — Ну… какая, например?
      — Во! — Сашка показал рукой нечто размером с картошину.
      — Это нам подходит, — сказал Владик.
      Пошатываясь, наши одноклассники прошли мимо нас.
      — Там рябиновые места, — продолжал рассуждать Сашка. — Крупная ягода! А вкус!
      — Да… каков у нее вкус?
      — И-зу-мительный, — торжественно сказал Сашка, побрякивая оцинкованным ведром. — Раз попробуешь — потом тебя за уши не оттянешь. Это у нас строго!
      — Эх, надо было рюкзак взять. — сказал Владик.
      — Зачем? — спросил Сашка и икнул.
      — Как — зачем? — удивился Владик. — Мы бы набрали по ведру, пересыпали в рюкзак и еще набрали бы по ведру.
      Шаги, голоса, бряцанье ведер потихоньку стихали.
      Места там рябиновые.
 

***

 
      В сумочке у Веры заверещал телефон.
      И я вдруг подумал: а что, если это звонит Владик?… Теперь уже, конечно, не Владик, а Владислав Игоревич. И все вопросы отпадут автоматом.
      И Вера, видимо, подумала то же самое.
      Она посмотрела на меня своими огромными глазами. Оттуда, из глубины двора на Гражданке. Я посмотрел на часы — 6.32.
      Если телефон звонит в седьмом часу утра… что-то ведь это означает?
      Она откинула крышку сумочки, взяла изящную, миниатюрную трубку. Снова растерянно посмотрела на меня. Я пожал плечами.
      — Алло! сказала Вера в трубку.
      И лицо ее изменилось, потускнело. Я понял, что чуда не произошло. Чудеса вообще случаются очень редко. Один раз на одну человеческую жизнь. Или чуть-чуть реже… Один раз на миллиард человеческих жизней. — Где? — спросила Вера. — Спасибо… спасибо, едем.
      Она выключила телефон и повернулась ко мне:
      — Машина нашлась… наш «форд».
      Стоит на стоянке возле бассейна «Спартак».
      — Поехали, — сказал я. — Посмотрим.
      Я включил передачу, и мы поехали.
      — Быстрее можно? — нервно спросила она. Я подумал, что спешить-то нам особо некуда… но не сказал.
      — Кто нашел машину?
      — Костик… Костя Базаров. Он в тех местах по утрам бегает. Он — один из партнеров мужа.
      — Рановато Костик Базаров бегает.
      — Какое это имеет значение?
      — Возможно, никакого… Машина, как я понимаю, закрыта?
      — Не знаю. Это не важно — ключи у меня есть. Специально взяла… как чувствовала.
      — Хорошо.
      — Чего же хорошего-то, Сережа? Мне не машина эта сраная нужна… мне муж нужен.
      Утром, по пустому городу, мы доехали быстро.
      Здоровенный, почти двухметровый, Костик Базаров с маленькой таксой на поводке встретил меня подозрительным взглядом. Он был в шикарном спортивном костюме и, как и положено бизнесмену, с сотовым… Моя «копейка» со сгнившими порогами, моя потертая кожаная куртка явно господину Базарову не очень понравились. Такса была настроена более дружелюбно, виляла своим куцым хвостом.
      Вера представила нас друг другу:
      — Константин. Партнер и друг Владика… Сергей, наш общий с Владиком друг… еще со школы… милиционер.
      — Бывший, — добавил я.
      Константин сказал: очень приятно. Но, кажется, приятно ему было не очень.
      Черный, новенький «форд-скорпио» за спиной бизнесмена выглядел игрушечкой. Мигала красная точка на «торпеде» — сигнализация. На переднем сиденье лежал сотовый телефон — неосторожно. Запросто разобьют стекло и украдут.
      — Открывай, Вера.
      Она вытряхнула на капот моих «Жигулей» все содержимое сумочки: косметическую дребедень, ключи от квартиры, телефон и прочее, прочее, прочее.
      — Вот! — она протянула мне брелок.
      Руки у нее слегка дрожали.
      Я взял, нажал… «форд» дважды пискнул, мигнул «габаритами», щелкнул центральный замок… и я распахнул дверцу.
      — Вообще-то, в таких случаях требуется участие эксперта-криминалиста, — сказал я. — Будем вызывать?
      — Не будем, — устало выдохнула Вера.
      — Ну-ну… телефончик его? — спросил я.
      — Наверно, его… это легко проверить.
      — Да, конечно… ну-ка, наберите его номер.
      Константин быстро пробежался по клавиатуре своего телефона… лежащий на переднем сиденье «Эриксон» бизнесмена Завьялова начал наигрывать какую-то мелодию. Вера смотрела на мурлыкающий «Эриксон» немигающими глазами… Звонок на ТОТ СВЕТ? Очень даже вероятно… очень.
      Телефон мурлыкал. Три человека и собака смотрели на него.
      — Прекратите, — выкрикнула Вера.
 

***

 
      Наши замечательные одноклассники с ведрами удалились — держись, рябина! Мы смотрели им вслед… или мы не смотрели им вслед.
      — Оставь докурить, — негромко сказал я.
      — А… да. Не пойму, чего хорошего в этой отраве? — ответила она и протянула мне сигарету. Упал, рассыпался столбик пепла.
      Я взял сигарету в губы и — ощутил привкус губной помады. И тогда я действительно чуть не сошел с ума. Сердце у меня заколотилось часто-часто… или, наоборот, остановилось?… Этого я не помню.
      — Вера, — позвал я хрипло.
      — Что?
      — Я тебя люблю.
      Сколько раз потом я пожалел, что сказал эти слова. Но тогда я их сказал… мои слова рассыпались, как пепел… «Я пьянел от того, как курила ты „Тройку“ с золотым на конце ободком…»
      — Я знаю, Сережа, — ответила она, когда пепел уже рассеялся.
      — Выйдешь за меня замуж? — сказал я очередную глупость, а она взъерошила мне волосы и ответила:
      — Сережка, нам с тобой по шестнадцать лет… О чем ты?
      — Не сейчас… а потом, когда положено…
      — Вот потом и разговор будет.
      — А Владик?
      — Что Владик?
      — Владик спрашивал у тебя?
      — Возможно…
      — И что ты ему ответила?
      — Серега, Серега, — покачала она головой, — запомни, что ревность мужчину не украшает.
      Я вдруг понял, что она значительно старше меня, умнее… ОПЫТНЕЙ. От этого стало не по себе… неуютно. Несказанное вслух «нет!» не прозвучало, но оно ПОДРАЗУМЕВАЛОСЬ. От этого было тоскливо. У шестнадцатилетних свои катастрофы… они огромны.
      — Я хочу тебя поцеловать, — сказал я.
      — Утешительный приз? Конфетка для мальчика? — сказала девочка с дерзкими глазами. И засмеялась, и добавила:
      — Я тоже хочу, чтобы ты меня поцеловал.
      Сколько потом было у меня женщин? Влюбленностей и Любовей… Приключений… Интрижек… Романов. Внебрачных половых связей, как пишут в медицинских памятках «Венерические заболевания»…Их было немало. Но никогда я не любил так, как в шестнадцать. Искренне, страстно и обжигающе. Впрочем, все это — пепел. Не надо, не надо, не надо бередить! И бредить — не надо. Все — пепел.
      …И пьянеть от того, как курила ты «Тройку» с золотым на конце ободком.
 

***

 
      Кроме телефона в «форде» мы обнаружили полотенце и плавки. И то и другое — влажное… Что ж — рядом бассейн Под креслом я обнаружил еще одну штуковину… но о ней я Вере пока не стал говорить.
      — А вы, Константин, каждый день здесь бегаете?
      — В общем, да, по возможности…
      — Значит, вчера вы «форда» здесь не заметили?
      — А вот вчера я как раз не бегал… дождь шел.
      — Ага, понятно… шел дождь…
      — А вы, простите, Сергей, в каком отделе или службе милиции работали раньше?
      — Я-то? Да я в паспортном столе сидел.
      Вера посмотрела на меня удивленно:
      — А мне говорили, что ты был опером в уголовном розыске.
      — Ерунда какая… это тебе не правильно сказали, — ответил я и улыбнулся таксе. Такса завиляла хвостом.
      — И что вы намерены предпринять? — снова задал вопрос партнер по бизнесу.
      — А что тут предпримешь? — сказал я. — Либо найдется человек, либо… ждать нужно.
      Вера отвернулась и стала смотреть в сторону.
      — Будем надеяться, что все в порядке, — сказал партнер. — Вы, Верочка, главное — не впадайте в отчаяние. Все будет хорошо. Я в это твердо верю. И Казбек тоже.
      Вот так, партнер по бизнесу в это верит. Твердо.
      — А сейчас уж извините меня, но… вынужден откланяться, дела.
      И он откланялся и ушел с таксой на поводке. Вера села в «форд». Я опустился рядом. Некоторое время мы молчали.
      — Ты убеждена, что у твоего мужа не было женщины на стороне?
      — Какое тебе до этого дело? Разве ты можешь мне помочь?
      — Не знаю… мне будут нужны деньги, средство связи — тот же самый телефон… возможно — пара помощников.
      — Сережа, ты возьмешься?
      — Я не могу тебе пообещать, что найду твоего Владика. Я только попытаюсь это сделать… а что получится — знать не дано.
      — Сколько денег нужно?
      — Пока не знаю… Закончим работу — разберемся. Пока мне требуется всего лишь информация.
      — Спрашивай… все, что смогу.
      — Я уже спросил: у него была любовница?
      — Господи, да что ты уцепился за эту мифическую любовницу? У него была… то есть есть я. Он любил меня… то есть любит. Неужели в тебе столько лет живет ревность?
      — Нет, просто мне интересно узнать, почему под водительским креслом валяется презерватив?
      — Презерватив? Какой презерватив?
      — Вот этот, — ответил я и бросил на «торпеду» импортную резинку в яркой упаковке. Вера с удивлением взяла его в руки.
      — Зачем Владику презерватив? — спросила она.
      — Ну вообще-то, презервативу можно найти разное применение, но основное…
      — Ох, не ерничай, Сергей… Ты уверен, что эта… ШТУКА… принадлежит Владику?
      — А вот эта ШТУКА (я постучал по «торпеде») принадлежит Владику?
      — Я не думаю, что у него есть любовница, — со вздохом сказала Вера. — Он не такой…
      — Понятно…
      — Да что ты заладил свое дурацкое «понятно»! Что тебе понятно? Ты не сумел построить свою жизнь и хочешь отыграться на моем муже. А он трудился всю жизнь… и добился положения: и социального, и материального… В семье все отлично. Сотрудники его уважают… А ты? Чего добился ты? Милиционер! Да еще отсидевший милиционер… Господи! Как правильно я все-таки сделала выбор тогда…
      — Да, ты толково сделала выбор.
      — Да, толково… Теперь иди, Сергей…
      Иди. Извини, что отняла твое время. Но… твоя помощь мне не нужна. Я найду к кому обратиться. Прощай. Передавай привет Обнорскому.
      Я вылез из салона «форда», аккуратно прикрыл дверцу. В моей «копейке» нужно хлопать дверью со всего маху. «Скорпио» бешено взревел мотором, рванул с места.
      Взвился с асфальта рыжий осенний лист, потянулся в воздушном потоке вслед за сверкающим автомобилем. Но, разумеется, отстал… опустился, вальсируя, на асфальт, замер.
      В моем кармане остался лежать сотовый телефон отличного семьянина и честного бизнесмена. Вот с телефона-то мы и начнем.
 

***

 
      Мы целовались не очень умело, но нежно. Ах, эта неумелая любовь несовершеннолетних! Еще во многом скованная стыдливостью и запретами… Однако в тот сентябрьский вечер мне было позволено многое. О, как много было позволено мне девочкой с дерзкими глазами в тот вечер.
      Позволено было моим рукам, моим губам, моим глазам.
      Был ли к тому времени у меня «сексуальный опыт»? О да… он у меня был!… В подвале, на продавленном диване. С пьянчужкой неопределенного возраста. Стоимость ее услуги составила «бомбу» бормотухи. Со всех!… Нас было пятеро. Так что «сексуальный опыт» у меня был, но вспоминать о нем мне противно до сих пор.
      А тот сентябрьский вечер, когда мы пришли к Вере домой, когда ее мать на дежурстве, а младший брат уже спал… когда мне позволено было так много… Этот вечер я не забуду никогда. Я помню, как был неловок… как не хотели поддаваться крючки на застежке лифчика… и как шуршит капроновый чулок под рукой… Я помню, как мне сказали: «Нельзя… нельзя, Сережа, не надо…» Если бы я оказался чуть более настойчивым в тот вечер? Смогло ли это что-нибудь изменить? И хочешь ли ты перемен сейчас?
      …Не надо бередить. И бредить — не надо.
      Ах, дерзкие глаза девочки из десятого "а".
      Все — пепел.
 

***

 
      Вот с телефона-то мы и начнем, решил я. Нынешняя сотовая связь хороша тем, что здорово поддается контролю. Не в смысле подслушивания, хотя и тут особых проблем нет, а в смысле того, что все звонки, которые вы делаете, фиксируются компьютером вашей сети. Время разговора, его продолжительность и номер абонента… то, что доктор прописал!
      Конечно, для начала я вышел на опера, который по долгу службы (но никак не «по велению сердца») должен осуществлять мероприятия по розыску пропавшего гр. Завьялова В. И…Я вышел на этого опера и попытался наладить контакт.
      Опер опера всегда поймет! Так, по крайней мере, я думал. Но видимо, сильно отстал за пять лет, проведенных в нижнетагильской зоне УЩ-349/13.
      Мой молодой коллега, конечно, и без моего представления понял, кто я такой. Журналистские «корочки» повертел в руках без интереса… выслушал и сказал:
      — Ну… ты же и сам все круто просекаешь. Может, сам и отработаешь этого бизнесмена? Ты же человек опытный… а у меня времени нет.
      — К опыту еще нужно приложить ксиву, а ее у меня, лейтенант, нет. Вот с этим (я щелкнул пальцем по удостоверению Агентства) я много не наработаю… Мне же сейчас реально придется телефоны и адреса пробивать… Как прикажешь это делать?
      — А как бандюганы без всяких ксив это делают? — сказал мне товарищ лейтенант.
      Сказал — и засмеялся… Действительно — смешно.
      — Бандюганы это делают на энтузязизьме, а мне их энтузязизьм ни к чему. Понимаешь?
      — Ну ладно, с пробивкой телефонов помогу, — великодушно сказал опер. Как раз этот вопрос я запросто мог решить сам, без его помощи.
      Помощь мне требовалась в другом, но я понял, что хрен ее дождусь. И оказался прав…
      Короче, я пошел журналистско-партизанскими тропами. Возможности мои были не особенно широки… несравнимы ни с реальными бандитскими, ни даже с ментовскими. Я, рядовой журналист, ни задерживать граждан, ни допрашивать не имею никакого права. Все те «вмешательства в личную жизнь граждан», которые неизбежны при проведении журналистского (и любого другого) расследования, возможны только с согласия этих самых граждан… Ну не любят граждане этого! Не любят — и все тут. Особенно если они не в ладах с законом.
      За сто баксов оператор сотовой сети выдала распечатку звонков Владика за интересующий меня период, то есть с того момента, как образцовый семьянин вышел из дому в последний раз, и до того, как телефон перекочевал ко мне. Всего звоночков оказалось шесть, а телефонных номеров — всего четыре. Разной продолжительности были разговоры. Но тем не менее все шесть звонков были сделаны за весьма короткий период — за вечер того самого злополучного понедельника. Последний звонок прозвучал в начале первого ночи, во вторник… Потом Владик на связь уже не выходил… Интересно, сколько он прожил после этого звонка?
      Пробивка адресов — дело рутинное.
      И для меня оно никакой трудности не представило — «дорожку» {пароль для адресной службы ГУВД (жарг.)} мой новый друг-оперок сообщил. Через час я сидел в своей конуре в Агентстве и обсасывал первую информацию.
      Итак, одиннадцатого сентября, около семи часов вечера, добропорядочный, не судимый бизнесмен вышел из своей трехкомнатной квартиры на Васильевском острове… сказал жене: по делу, мол… и исчез. Почти сразу после выхода из дому он сделал один за другим три телефонных звонка. Два — своим партнерам, с которыми, кстати, у него отличные отношения, — третий звоночек он сделал абсолютно мне неизвестной гр. Шурыгиной Антонине Викторовне, 1946 г. р., проживающей по адресу… Потом он опять звонил партнерам, а потом Митюхиной Елене Васильевне, 1950 г. р., проживающей…
      Так вот в деле и появились две дамочки… Но одной нашей красавице уже полвека. Другой и того больше. Навряд ли процветающий тридцатисемилетний бизнесмен покупал презерватив для встречи с одной из этих дам. Всякое, конечно, бывает… но навряд ли. Однако у пожилых дам бывают дочки, племянницы, внучки, в конце концов.
      Придется ехать в гости. Я зашел к шефу, чтобы доложить ситуацию, и — повезло! — застал на месте. Обнорский интенсивно трудился: лежал на диване и пускал дым колечками. Я лег на другой диван и стал ему помогать. На пару у нас получалось здорово… Вот такие мы стебки. Нет, теперь говорят — приколисты.
      — Ну? — сказал Обнорский, когда сигарета кончилась.
      Я рассказал ситуевину. Андрюха, немного подумав, решил:
      — Езжай. Только не один… Такие штуки мы уже проходили. Прихвати кого-нибудь. Из адреса отзвонитесь. Обязательно.
      В коридорах Агентства было еще тихо, пусто… «Прихватить кого-нибудь» не получилось. И я уже решил, что поеду один.
      В первый раз, что ли?… Нет, не в первый.
      Но в иные, забытые уже «разы» в кармане у меня лежала ксива со словами: «капитан Ложкин Сергей Иванович состоит в должности старшего оперуполномоченного», а под мышкой висел табельный ПМ.
      Я был тогда ВПРАВЕ обратиться за помощью к любому милиционеру, участковому, оперу… Как говорится: почувствуйте разницу… Я ощущал разницу оч-чень хорошо!
      И я бы поехал в адрес один, но на лестнице столкнулся с Шахом и Князем.
      Конечно, я был для них не авторитет… и вообще — в Агентстве без году неделя. Но я сослался на шефа, и они поехали со мной. По дороге ввел их в курс дела, избегая ненужных им подробностей.
      — Вопросы есть, коллеги? — спросил я.
      — Есть вопросы… коллега, — сказал Шаховский, выделив последнее слово. Видимо, это должно означать, что я — бывший мент — ему не коллега… И я со своей стороны считал точно так же: хоть Виктор Шаховский и не привлекался никогда к уголовной ответственности, но в оперативных документах РУОП его фамилия замелькала еще в самом начале девяностых.
      — Спрашивай, — ответил я.
      — А премию с этой супружницы барыжной ты за работу, коллега, обговорил?
      — Нет, — отрезал я.
      — Лохи, — пробормотал Шах и больше ничего не спрашивал, смотрел в окно.
      У Гвичия вопросов было больше: а сколько лет вдове? А не блондинка ли она?
      А как она «вообще, да»?
      Я ответил: лет вдове семнадцать. Блондинка. «Вообще»: 90-60-90. И Гвичия тоже замолчал… только причмокивал иногда. Глаза у него стали мечтательными, подернулись нежным туманом.