— Цветы — в спальне. За вчерашнее прости. А сейчас я занят. Ты занят, потому что слушаешь музыку?
      — Это не музыка. Это — важный разговор.
      — Важный разговор со вчерашней важной бабой? Как ты ее назвал — инфор-ма-тор?! Давай я тоже послушаю! — С этими словами Надя выдернула из меня наушники. — А-а, Светка! Старая любовь из Смольного? Которая — как ты там говорил не является угрозой?!
      Она же алкоголик!!!
      Назревал скандал.
      — Наденька, — попытался я успокоить жену, — я слушаю не запись разговора со Светой…
      — Ты меня дурой считаешь?
      — Там на заднем плане мужики разговаривают. Слышишь?
      — И что?
      — Их-то я и слушаю.
      Жена посмотрела на меня испепеляющим взглядом:
      — Ты заврался, Глеб.
      Вдруг ее лицо переменилось:
      — Так это ж Маминов!
      — Что? — не понял я. — Ты про кого?
      — Ну мужик, который баксы предлагает. Точно Маминов.
      Слишком много потрясений для одного дня. Моя рука начала автоматически искать дырокол.
      — Надя, это важно. Кто он такой? Откуда ты его знаешь?
      — Александр Николаевич Маминов, профессор, заслуженный врач Российской Федерации, директор элитного роддома номер двадцать пять. Его все знают.
      — Откуда ты его знаешь? — повторил я.
      — Маминов читал лекции у нас в институте. Такой баритон! И через двадцать лет услышишь — не ошибешься. Что он наделал? При чем тут баксы? Торговля какая-то…
      — Пока не могу сказать, Наденька.
      Но мне очень нужно знать все об этом человеке.
      Надя рассказывала минут пятнадцать. В основном это были ее институтские впечатления. Нулевая информация. Но главное — теперь я знал имя.
      Надюша — прелесть!
      Ты у меня прелесть, — сказал я, когда жена закончила рассказ. — Буду получать медаль за изобличение особо опасного преступника обязательно попрошу, чтобы дали еще одну — для тебя.
      Целуя Надежду, я уже тянулся к телефону. После одиннадцатого гудка послышался заспанный голос Каширина:
      — Кому не спится в ночь глу-ху-ю?
      — Родион Андреевич? — бодро начал я. — Уверен, что не разбудил, потому что есть дело.
      — Какое дело, Глеб? Ты охренел?
      Полпервого ночи!
      — Грандиозное.
      — А че ты не спишь-то? У тебя ж режим: в двадцать два ноль-ноль — отбой.
      Кефирчику тяпнул, и — хр-р-р-р — на боковую.
      Я сделал вид, что не заметил наезда.
      Ничего-ничего, ерничай-ерничай. Выбью у Обнорского деньги на стальную дверь — все ноги переломаешь.
      — Родион, сейчас не время обсуждать мой образ жизни, хотя я и считаю, что он единственно правильный. Бери ручку, записывай. Маминов Александр Николаевич, директор роддома номер двадцать пять. Адрес: Глухоозерная улица, сорок пять. Завтра в девять утра ты приходишь в этот роддом и производишь сбор информации. По полной программе — что за человек, чем занимается, что о нем коллеги думают — от зама до последней кладовщицы, что представляет собой его кабинет. Беседуешь под любым предлогом с самим Маминовым. Составляешь психологический портрет. В пятнадцать часов — отчет.
      — Премии вернут?
      — Нет.
      — Тогда у тебя небогатый выбор, Глеб: либо пойти туда самому, либо пойти на хер.
      — Второй вариант неприемлем. Первый — тем более. Наша встреча с господином Маминовым впереди, и светиться раньше времени нет никакого резона.
      Кстати, хамство в адрес непосредственного начальника запрещено внутренней Инструкцией номер шестьдесят четыре (пункт семь), но ты ее, очевидно, не читал. Поэтому, как только разберемся с роддомом, я специально для тебя устрою методическое занятие по правилам хорошего тона. Не сдашь зачет — на всю жизнь без премий останешься. Доложи, как понял задание.
      Каширин, бурча и зевая через слово, повторил мои ЦУ, после чего спросил:
      — В чем замешан фигурант?
      — Убийство. Торговля детьми. Что еще — пока не знаю.
      — Вот сволочь! — возмутился Каширин. — Вставай теперь из-за него в такую рань! Носит же земля уродов!
 

8

 
      Следующим утром я поехал в РУБОП. Мой добрый знакомый — начальник отдела по расследованию заказных убийств Игорь Эмиссаров был в прекрасном расположении духа.
      — Скорее всего, Самарин стал случайной жертвой киллера, — размышлял он вслух. — Его сосед по лестничной клетке — крупный бизнесмен — держит всю торговлю на юге города. Вот кого хотели замочить! Ошиблись. Бывает. Мы сейчас крутим этого коммерса на предмет мстительных приятелей, неурегулированных долгов. А Самарин стал трупом по ошибке, точно тебе говорю. За ним же нет ничего. Самый нищий чиновник во всей администрации. Таких не убивают.
      Из разговора с Эмиссаровым я сделал вывод, что оперативники взяли ложный след. Вот и отлично! Значит, у нас — все шансы стать первыми.
      Приехав в агентство, я сразу направился к Агеевой, которая находилась в буфете и занималась поглощением гречневой каши.
      — Марина Борисовна, заканчивайте процесс введения пищи в организм, для вас появилась работа.
      — Вы опять мне мешаете, Глеб Егорович! — раскричалась Агеева. — Может, вы что-то и вводите, когда сидите за столом, а лично я ем. Разве можно быть таким бесцеремонным?
      — Я не мешаю, — строго заметил я. — Я помогаю вам приносить пользу нам, чтобы мы в свою очередь приносили пользу агентству, в котором вы, Марина Борисовна, между прочим, работаете.
      «Во, здорово завернул!» — мысленно поаплодировал я себе.
      — Хорошо, что вам нужно? — смирилась со своим поражением Агеева.
      — Вся информация о скандалах, связанных с продажей малолетних детей под видом международного усыновления.
      — На это потребуется не меньше суток.
      — У вас в распоряжении — два часа.
      В полтретьего в агентство вернулся Каширин.
      — Твой маньяк меня затрахал, — буркнул он, входя в кабинет. — Вещун!
      Ровно час вещал о проблемах перинатальной медицины. Еле вылез из этого проклятого роддома.
      — Отлично! Под какой легендой действовал?
      — Радиопрограмма «Будьте здоровы».
      — И он купился?
      — Еще бы — бесплатная реклама его платного элитного заведения. Может, расскажешь все-таки, зачем я проторчал на Глухоозерной целое утро?
      — Да, пожалуй, пора. — В голове у меня зрел план, но его реализация была невозможна без посторонней помощи.
 

9

 
      Собрав в кабинете Каширина, Модестова и Агееву, я дал им прослушать пленку и вкратце изложил суть дела. После чего резюмировал:
      — Доказательств нет. Даже пленка, которую вы только что слышали, ни о чем не свидетельствует. Двое мужчин выясняют отношения по поводу какой-то торговой операции. Ни слова о продаже младенцев, ни слова о предстоящем убийстве. И тем не менее я уверен, что Александр Николаевич Маминов занимается торговлей детьми и что именно по его указанию был убит председатель Комитета по делам семьи, детства и молодежи Геннадий Самарин. Наша задача — найти доказательства. Считаю, что их проще всего найти в самом роддоме. Слово предоставляется господину Каширину, который провел там сегодня полдня.
      — Клиент — очень уважаемый человек с безупречной репутацией, — начал отчет Каширин. — Пользуется авторитетом в коллективе, исправно платит подчиненным зарплату. И премии, кстати, тоже. Не имеет вредных привычек, так что подпоить его не представляется возможным. Женат. Помимо жены обладает также двумя автомашинами — ВАЗ-2106 и «форд скорпио».
      На работе — с утра до вечера. Трудоголик. В общем, очень положительный типаж. Единственный изъян в биографии — партийный выговор от тысяча девятьсот восемьдесят шестого года «за личную нескромность». Все. Приводов, задержаний, судимостей — нет. Более подробный отчет готовится.
      — Замечательно, — сказал я, щелкнув дыроколом. — А теперь вы, Марина Борисовна. Что удалось узнать о скандалах, связанных с международной детоторговлей?
      — Скандалов — море. Самой частой схемой продажи новорожденных за рубеж является следующая. Вскоре после родов матери говорят, что ребенок умер.
      Убитая горем, она, как правило, не запрашивает труп. А на самом деле никакого трупа и нету — ребенок жив. Это первый этап. Далее в медицинских документах подделывается одна-единственная бумага — заявление матери на отказ от ребенка. Это второй этап. И — все. Новорожденный, сделавшийся отказным, готов к усыновлению. Такие случаи были во Львове, Красноярске, Барнауле, Донецке, Москве. Сотрудники Интерпола подозревают, что речь идет о единой разветвленной сети детоторговли, в которой замешаны и чиновники, и врачи.
      — Спасибо, Марина Борисовна, — поблагодарил я Агееву и вновь обратился к Каширину:
      — Родион, скажи, на каком этаже располагается кабинет нашего доктора?
      — На втором.
      — И решеток на его окнах, конечно же, нет?
      — Точно, нет. Но это не значит, что туда можно беспрепятственно проникнуть. Здание охраняется, и неплохо.
      — А что, есть другие варианты? — посмотрел я на всех.
      — Это уголовщина, Глеб Егорович! — интеллигентно заметил Модестов.
      — Никакой уголовщины. Мы проникаем не в жилище, а в служебный кабинет — раз. Мы не собираемся там ничего брать — два. Состав преступления отсутствует. План таков: внимательно изучить документы, хранящиеся в кабинете доктора Маминова, и найти доказательства его участия в детоторговле. Входить будем ночью через окно. Главный участник операции — я. Каширин — внизу, на подстраховке. Модестов находится неподалеку от роддома и в случае непредвиденного развития событий принимает меры по нашему спасению. Возражения есть? Нет? Тогда идите к Скрипке — пусть ищет раздвижную лестницу, она нам пригодится.
 

10

 
      Этот план был безумен с самого начала. И если б Обнорский не уехал в Бишкек, он собственноручно снял бы с меня скальп. Но шеф далеко, а убийца — здесь, близко. И желанная медаль сияет восходящим солнцем на горизонте. Да к тому же решеток на окнах нет.
      Грех не попытать счастья.
      Мы приехали на Глухоозерную улицу ровно в два ночи. Каширин долго высчитывал маминовское окно, потом уверенно ткнул пальцем в третье справа на втором этаже: «Оно! Точно оно!»
      Выждав еще с полчаса и не заметив каких-либо признаков усиленной охраны, о которой так вдохновенно пел наш разведчик, мы решили действовать.
      Оставив Модестова в машине, мы с Кашириным дотащили раскладную лестницу до здания и приставили ее к стене.
      — Ну, с Богом, — иронично напутствовал меня Родион Андреевич. — Постарайся вернуться живым.
      Открыть окно не составило никакого труда. Через минуту я был внутри кабинета, который оказался на удивление небольшим. Стол с компьютером, шкаф для одежды, книжный стеллаж — и все. С чего же начать?
      Вряд ли Маминов хранит документы, которые я ищу, на видном месте, поэтому стол, заваленный бумагами, исключим сразу. А вот в ящиках стола очень даже может обнаружиться нечто интересное. Я стал по очереди выдвигать ящики и исследовать их содержимое. В первых двух ничего серьезного не было, а третий, нижний, оказался закрытым на ключ. «Вот это уже интересно», — подумал я.
      Нащупав на столе профессора скрепку, я разогнул ее и аккуратно ввел в замочную скважину. Пять минут усилий — и замок поддался.
      Открыв ящик, я испытал шок. «Господи, неужели все так просто? Ну почему мне все время везет?» На дне ящика лежала одна-единственная дискета с надписью: «УСЫНОВЛЕНИЕ».
      Надо проверить ее на месте, решил я. Уносить дискету нельзя. Будет нехорошо, если хозяин кабинета обнаружит, что здесь кто-то побывал. Я включил компьютер. Он загружался с полминуты, а потом потребовал пароль.
      «Вот черт, что же делать?» — ругнулся я про себя.
      Неожиданно за окном послышался какой-то шум. Я высунулся наружу и увидел, как трое охранников вяжут несчастного Каширина. Четвертый, держась за раздвижную лестницу и запрокинув голову, смотрел на меня.
      — Давно тебя ждем! — радостно запричитал он. — Компьютер хотел спиздить? Думал, тут лохи дежурят? А ну спускайся!
      Сунув дискету в правый носок, я покорно спустился вниз. Охранники, радостно посмеиваясь, вызывали по рации подмогу.
      — Ребята, давайте урегулируем инцидент, — предложил я, достав из кармана две стодолларовые купюры. Обнорский убьет, ну да ладно — ситуация безвыходная. Спишем на непредвиденные расходы.
      Охранники деньги забрали, но регулировать ничего не стали.
      Я понял, что дела наши плохи.
 

11

 
      Через несколько минут к служебному входу родильного дома подъехал сине-желтый «уазик» с мигалкой.
      Из него вывалились два здоровенных лба с явными признаками недоброты на лицах, близнецы если не в этой жизни, то в прошлой — точно. Их пошатывало.
      — Старший наряда сержант Круглов, — представился один из милиционеров. — Документы!
      От сержанта Круглова несло спиртом и малосольными огурчиками. Было видно, что он оторван от важного застолья и очень зол. Напарник Круглова икал и выглядел настолько неустойчивым, будто тоже побывал на банкете в Первом городском психотерапевтическом центре, причем совсем недавно, какой-то час назад.
      — Та-а-ак. Спозаранник Глеб Егорович и Каширин Родион Андреевич, — поморщился Круглов. — Ну все, козлы, допрыгались!
      С этими словами он схватил нас за грудки и прижал к борту «уазика».
      «Уазик» содрогнулся.
      — Где деньги?! — тихо и зло спросил Круглов, переводя взгляд с одной жертвы на другую.
      — Какие деньги? — Каширин попытался дернуться, но железная хватка стража порядка не дала ему сделать ни малейшего движения. — Я не брал никаких денег. Вообще не понимаю, о чем вы говорите!
      — Твои, сука, деньги, твои! — заржал сержант и вдруг резко крикнул:
      — Карманы выгребай, мразь!
      Боковым зрением на двери УАЗа я разглядел надпись: «335-й отдел Прибрежного РУВД Санкт-Петербурга». Вот когда стало по-настоящему страшно. 335-й отдел гремел на весь город: там работали садисты. За каких-то полгода в стенах отдела погибли три человека (один был сброшен с крыши, второй «выпал» из окна, а третьего — 70-летнего деда, торговавшего овощами у метро, — избили так, что он заблевал кровью всю дежурку и там же, на пороге, умер). Однако ни по одному случаю не было проведено серьезного расследования, так как начальник отдела полковник Ошейников состоял в близком родстве с прокурором района, а если конкретнее — приходился ему сыном.
      — Они из триста тридцать пятого отдела, — сказал я Каширину, когда нас, основательно избитых, запихали в «козелок».
      — Мы что, умрем? — спросил Каширин.
      — Нет, — смеясь, отозвался из-за зарешеченного окна водитель милицейского УАЗа. — Но кишки на яйца вам намотают — это точно.
      — Вот видишь, — сказал я, пытаясь успокоить Родиона, — ничего страшного, — и тихо добавил:
      — В правом носке — дискета. Думаю, там — вся информация, которую мы ищем.
      В обезьяннике, помимо нас, сидели еще двенадцать человек. У одного лицо было разбито в кровь, другие выглядели менее пострадавшими.
      — Не повезло вам, ребята, — сказал один из сокамерников, представившийся Витьком, обращаясь ко мне и Каширину. — У ментов сегодня праздник — ночь крота. Давно не рыли норы?
      — Чего-о? — удивленно переспросили мы.
      — Сейчас увидите.
      Через несколько минут, держа в руках бутылку водки и стакан, из дежурки вылез сержант Круглое.
      — Рота, подъем! — громко скомандовал он, хотя никакой роты в обезьяннике не было.
      Все послушно встали.
      — Слушай мою команду. В соседнем здании укрепился противник. Ваша задача: в течение пятнадцати минут создать оборонительные сооружения, а именно — норы.
      Оглядев задержанных, Круглов заорал:
      — Объявляется ночь крота!
      Пьяные менты в дежурке дружно заржали:
      — Ну, вперед, суки! Ройте норы в этом бетонном полу. Кто не справится — будет уничтожен!
      — Это у них в Чечне крыша съехала, — прокомментировал Витек, когда все мы, приняв позу прачек, начали «рыть» бетон. — Уже полгода как вернулись, а все успокоиться не могут.
      — А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил его Каширин.
      — Я тут завсегдатай. Четвертый раз как-никак.
      — За что?
      — Морда моя им не нравится. Говорят, на чеха похож.
      — На кого?
      — Ну, на чеченца, в смысле.
      Я внимательно изучил физиономию Витька и решил, что ничего кавказского в ней нет.
      — Эй, исламисты, хвать базарить!
      Делом занимайтесь. Осталось восемь минут, — окликнул нас сержант Круглов.
      — А что будет дальше? — тихо спросил я у Витька.
      — Дальше? Дальше будет «ласточка».
      «Ласточка» — это самая изощренная милицейская пытка. Связав ноги задержанного с руками, менты подвешивают его между двух стульев, как барашка над огнем. Выдержать в таком положении можно от силы часа полтора. Далее наступает смерть.
      — Только этого не хватало, — выдохнул Каширин. — Где Модестов, чего он нас не выручает?
      — Все. Это было последнее предупреждение. — Сержант Круглов открыл дверцу обезьянника. — Вы трое, — показал он на нас и Витька, — на выход.
      Мы покорно вышли.
      — Вы являетесь нарушителями конституционной законности и подлежите уничтожению! — прокричал мент сумасшедшим голосом, доставая табельный ПМ. — Руки — за голову!
      — Эй, Сашка, остынь! начали останавливать Круглова сослуживцы-собутыльники. — Зачем нам новые трупы? Лучше сделай им «ласточку».
      Однако сержант уже вошел в раж.
      Надев на нас наручники, он повалил всех троих на пол и принялся избивать ногами. Так продолжалось минут пять. Потом я потерял сознание…
 

12

 
      Очнулся я оттого, что по лицу текла вода.
      — Во жлоб! Сдохнуть решил? Не получится! — довольно ухмыльнулся сержант Круглов. В руках у него было ведро с водой.
      Видимо, прошло достаточно много времени, потому что за окнами дежурки светало, а наш мучитель успел слегка протрезветь. Каширин и Витек лежали рядом без каких-либо признаков жизни.
      — Сука! — сквозь зубы процедил я, глядя на Круглова.
      — Что-о?! Тебе мало, чех?!
      В этот момент зазвонил телефон, и дежурный, увидев на АОНе номер звонящего, прокричал: "Всем заткнуть рты!
      Звонит начальник отдела!"
      Воцарилась тишина. Даже в обезьяннике все затихли.
      — Дежурный по триста тридцать пятому отделу капитан Лобачев слушает… Да, товарищ полковник… Так точно… Есть!… Разберемся немедленно… Как их фамилии? Спозаранник? А второй? Каширин?… Есть!… Кто же зная?… Так точно!
      Капитан Лобачев повесил трубку и с хмурым видом вышел из дежурки.
      — Каширин и Спозаранник здесь?
      — Вон они, суки, валяются, — сплюнул на пол Круглов, махнув рукой в нашу сторону.
      — Это — журналисты, — удрученно произнес Лобачев.
      — А-а, говнописцы-очернители! Чеченозашитнички! Знал бы — сразу убил.
      Лобачев нахмурился еще больше:
      Это — не просто журналисты. По их душу нашему полковнику Ошейникову только что звонил сам начальник ГУВД Павлинов. За что они задержаны?
      — А я помню? — возмутился Круглов. — Повязали у родилки — это точно, а за что — черт их знает. Ссали, наверно, в неположенных местах, — и добавил специально для нас с пришедшим в себя Кашириным:
      — Ишь, писуны, какая вонь из-за вас поднялась!
      — Начальник ГУВД распорядился немедленно их отпустить, — сказал Лобачев.
      — Зря, — прокомментировал сержант Круглое. — Им только дай свободу — они весь город потопят в своей вонючей моче.
      Через пару секунд с нас сняли наручники и разрешили умыться. Еще через минуту вернули паспорта, ключи, часы и мобильники. «Вы извините, что так получилось, — сказал капитан Лобачев. — Распишитесь вот здесь, пожалуйста. И — всего хорошего».
      На выходе нас ждал Модестов.
      — Ребята, вы живы? Вот и хорошо.
      Я тут всех на ноги поднял. С Божьей помощью…
      Договорить Модестов не успел, потому что в это время в моем кармане начал пиликать мобильник. Я достал его и приложил к уху.
      — Вы там совсем о…?! — без всяких предисловий зарычала трубка голосом Обнорского. — Какой, в жопу, роддом? Зачем полезли? Глеб, ты ёбнулся на внутренних инструкциях! Приеду — высчитаю с каждого по три зарплаты! Мы тут, в Бишкеке, делом занимаемся, лекции читаем, а вы от безделья крышами поехали!
      — Андрей, я сейчас объясню…
      — Объяснялово будет потом! Не хватало, блядь, чтобы ты за мой счет свои сказки рассказывал! Я тебе и сам все объясню. Два х… лезут в роддом. Третий звонит мне ночью: спасай, мол, шеф, — наших загребли! Я должен будить Павлинова, кланяться, блядь, в ножки: отпустите хулиганов, они больше не будут.
      В общем, все: к х…!
      С этими словами Обнорский бросил трубку.
      — Кто звонил? Шеф? — спросил Каширин.
      — Он самый.
      — И что?
      — Ну что что? Недоволен слегка.
      Жаловался, что нехороший человек Модестов разбудил его посреди ночи.
      — Между прочим, я вас спасал, — пробурчал Модестов. — В следующий раз не буду. Погибайте в своей ментовке.
      Я его не слушал. Я наклонился и достал из носка драгоценную дискету, ради которой все и затевалось. Она была цела и невредима…
 

13

 
      …Компьютерщик Петя — самый невозмутимый человек в Агентстве журналистских расследований — колдовал над клавиатурой.
      — Дискета запаролена, Глеб Егорович. Двадцать три миллиона комбинаций. Может, и удастся открыть ее к вечеру. А может, и нет.
      — Удастся, — уверенно сказал я. — Обязательно удастся.
      Пароль был расшифрован через четыре часа. Петя аж заерзал на стуле от удовольствия:
      — Внимание! Торжественный момент!
      На дискете оказался один-единственный файл — «усыновление.doc».
      — Ну что, заглянем внутрь? — спросил Петя.
      Я кивнул. Компьютерщик подвел к файлу курсор, щелкнул мышкой, и на экране монитора возникла непонятная таблица:
       12 января, Мельникова И. Д., $25,000, МакГоверн.
       16 января, Кузнецова Ж. И., $25,000, Моррис.
       23 января, Лабутина О. Л., $25,000, Рутерфорд.
       2 февраля, Зимина А. П., $25,000, Лозинки.
      Всего в таблице было 18 строк. «Это значит, что с начала года Маминов продал 18 младенцев, — догадался я. — Недурно, если учесть, что на каждой такой операции он зарабатывает по 25 тысяч долларов. Да наш профессор — без пяти минут миллионер».
      — Глеб, смотри, — толкнул меня в плечо Каширин. — Во втором столбце русские фамилии, а в четвертом — иностранные. Думаю, тут все просто. Мельникова, Кузнецова, Лабутина — это матери, у которых украли младенцев. А Мак-Говерны с Моррисами — усыновители.
      — Я тоже так думаю. Только где их искать? Знаешь, сколько в Питере Мельниковых и Лабутиных? Тысяч тридцать, не меньше.
      — Хорошо, но вот предпоследним номером в таблице идет некая Крячко Е. Т., — не сдавался Каширин. — Фамилия редкая. Найдем в две секунды.
      — Крячко… Крячко… — повторял я, раздумывая, как поступить. — Ну что ж, давай. Пробей-ка ее по базе.
      — Будет сделано, начальник.
      Каширин отсутствовал в кабинете пару минут и вернулся с распечаткой из базы данных Центрального адресного бюро. Лицо его выражало абсолютный восторг.
      — Глеб Егорыч, пляши! Людей с фамилией Крячко в Санкт-Петербурге сорок три штуки. И только у одной инициалы «Е. Т.». Знакомься: Крячко Елена Тихоновна, тысяча девятьсот семьдесят пять гэ-эр, проживает: Строителей, сто двадцать, корпус семь, квартира восемь.
      Есть предложение поехать прямо сейчас, пока ограбленный профессор Маминов не опомнился и не пошел по следу пропавшей дискеты.
      — Постой, постой, — притормозил я Каширина. — Куда ты предлагаешь ехать?
      — Как куда? Вот по этому самому адресу, к Крячко Елене Тихоновне.
      — Ну приедешь ты. И что, спросишь: «Не умирал ли у вас в роддоме ребенок? Не писали ли вы отказное заявление?» Родион, мы журналисты, а не гестаповцы.
      — Глеб, ты, кажется, хотел изобличить убийцу, — обиженно заметил Каширин.
      — И продолжаю хотеть. Но это не повод, чтобы врываться в дом к несчастной женщине и задавать беспардонные вопросы. Ей и так больно. Неужели ты не понимаешь?
      — Хорошо, твои предложения.
      — Нужно ехать к родственникам.
      Посмотри по базе, где живут ее родители, братья, сестры.
      — Уже посмотрел. Братьев и сестер нет, отец умер, а мать, Оксана Львовна Епифанова, пятьдесят два года, прописана в Зеленогорске.
      — Тогда собирайся. Нам предстоит дальняя дорога.
 

14

 
      В Зеленогорск — курортный пригород Санкт-Петербурга — мы приехали уже затемно. Я с трудом вел «Ниву» — страшно ныла рука, отбитая сержантом Кругловым. «Зачем берут в милицию таких подонков? — думал я по дороге. — Впрочем, где они еще нужны? Что умеют?»
      Дом Оксаны Епифановой находился в самом центре городка, рядом с величественным зданием районной администрации. Мы поднялись на четвертый этаж. Вот и искомая квартира. Каширин уже хотел нажать на звонок, но я его остановил.
      — Подожди, она может испугаться и не открыть. В таких ситуациях надо действовать наверняка.
      Я достал из кармана «трубу» и набрал семь цифр. Было слышно, как за дверью зазвонил телефон.
      — Оксана Львовна? Здравствуйте.
      Вас беспокоят из Агентства журналистских расследований. У нас к вам разговор имеется, но хотелось бы не по телефону… Когда встретиться? Да хоть сейчас. Тем более что мы под вашей дверью стоим…
      Спустя полминуты дверь квартиры приоткрылась, и хозяйка через цепочку попросила показать наши удостоверения.
      — Вы действительно работаете у Обнорского? — спросила она. Мы кивнули. — Считайте, что вам повезло. Я — его почитательница.
      Мы прошли в квартиру, которая представляла собой мини-музей А. В. Обнорского. Книжные полки были заставлены литературными трудами Андрея Викторовича за последние десять лет, а по бокам телевизора двумя высоченными стопками возвышались видеокассеты с сериалом «Петербург криминальный» по мотивам произведений нашего шефа. Да, нам определенно повезло. Это просто подарок судьбы!
      — Оксана Львовна, — начал я, когда хозяйка вернулась в комнату с тремя чашечками кофе, — вопрос, по которому мы здесь, настолько деликатен, что я даже не знаю, как его задать. Одно могу обещать — все, что вы сочтете возможным сказать, останется между нами и не будет предано огласке без вашего разрешения.
      — Не знаете, как задать вопрос? Задавайте в лоб, — улыбнулась Епифанова. — Я ничего не боюсь.
      Мы с Кашириным переглянулись.
      — У вас ведь есть дочь? — спросил я после некоторой паузы.
      — Да, Лена, она в Питере живет.
      — А внуки, внучки? — подхватил Каширин.
      Епифанова помрачнела и замолчала.
      Я укоризненно посмотрел на Родиона.
      — Оксана Львовна, извините, что мы вторгаемся в вашу личную жизнь, но ответ на последний вопрос для нас очень важен.
      Епифанова прикоснулась губами к кофейной чашке, но пить не стала и, покрутив ее немного в руках, поставила на стол и отодвинула. Она долго молчала.
      Потом заговорила.
      — Не знаю, зачем это вам… Внук.
      У меня должен был быть внук. Леночка очень ждала его, это был первый ее ребенок. Но… Он умер на второй день после родов… Это случилось две недели назад. Дочь до сих пор не может прийти в себя.
      Женщина подняла глаза и уперлась взглядом прямо в меня:
      — Я вам сказала. Теперь скажите вы, какое отношение имеет наше горе к журналистским расследованиям. И почему вы приехали именно ко мне?
      Мы с Кашириным снова переглянулись. Говорить? Не говорить? Имеем ли мы право утаивать от Епифановой жизненно важную информацию? Имеем ли право сказать?
      — Давайте так, Оксана Львовна, — предложил я, — мы во всем разберемся и потом расскажем, что к чему.
      — Я вас просто не выпущу из квартиры, — заявила Епифанова на полном серьезе. — Пожалуйста, скажите. — Глаза ее заблестели от навернувшихся слез.
      Я раздумывал несколько секунд.
      — Хорошо, Оксана Львовна. Мы предполагаем, что ваш внук жив.
      Ну зачем, зачем я сказал?
      — Господи, это невозможно! всплеснула руками Епифанова. — Я сама ходила к заведующему роддомом.
      Он сказал, что ребенок родился очень слабым и шансов на спасение у него не было. Получается, нас обманули?
      — Возможно.
      — И где же теперь мой внук?!
      — Оксана Львовна, подождите два дня. Мы постараемся во всем разобраться. Только, ради Бога, никому о нашей беседе не рассказывайте. Даже Лене.
      Никому…
 

15

 
      — Что дальше? — спросил Каширин, когда мы сели в машину.
      Я ничего не ответил. В голове у меня зрел очередной дерзкий план.
      Слишком дерзкий. И единственно возможный.
      — Родион, а где твое досье по Маминову?
      — Все свое ношу с собой, — гордо продекламировал Каширин и достал из кейса тоненькую папочку с надписью:
      «Роддом».
      — Там есть домашний телефон злодея?
      — Ну а як же. Даже два. Он себе еще «петерстаровский» установил. Болтливая тварь!
      — Как думаешь, мы его не разбудим? Уже одиннадцать вечера.
      — Думаю, что нет. Если верить рассказам роддомовских уборщиц, Александр Николаевич заканчивает работу поздно. Что очень даже понятно: продажа младенцев — тяжкий неблагодарный труд. А зачем ты собрался ему звонить, Глеб? Шантажом хочешь заняться?
      — Шантаж — не мой стиль. Я — мирный человек. Хочу узнать расценки.
      — Ты всерьез?
      — Конечно. Хочу узнать, сколько стоит купить новорожденного.
      — Так он тебе и сказал. Смерти ищешь? Не забыл, что в деле есть уже один труп? Самарин тоже от нашего доктора чего-то хотел. В результате получил пулю в лобешник.
      — Так то Самарин, а то — Спозаранник, — воскликнул я с деланным молдавским акцентом.
      Пока Родион смеялся, я набирал номер телефона профессора Маминова.
      — Все, — тишина, — утихомирил я напарника, когда послышались длинные гудки. — Объявляется начало операции «Контрольная закупка».
      — Маминов слушает, — сказали на том конце провода. Этот голос — голос с магнитофонной пленки — я узнал бы из тысячи. Теперь главное — спокойствие.