В этой — уже четвертой книге цикла "Агентство «Золотая пуля», — как и в предыдущих, все от начала до конца — вымысел.
      Герои книги — сотрудники петербургского Агентства журналистских расследований, которое в городе называют «Золотая пуля». Возглавляет «Золотую пулю» Андрей Обнорский, известный читателям по романам Андрея Константинова и телесериалу «Бандитский Петербург».
      «Золотая пуля» — 4 состоит из новелл, рассказываемых журналистами Агентства, каждый из которых по-разному оценивает происходящие события.
      Все совпадения персонажей книги с реальными лицами лежат на совести авторов.

Рассказывает Глеб Спозаранник

 
       "Спозаранник Глеб Егорович, 30 лет, молдаванин. Один из самых квалифицированных сотрудников АЖР, начальник отдела расследований. В прошлом — кандидат физико-математических наук. Прежние навыки — строгое следование логике, педантизм, дисциплинированность — пытается навязать подчиненным. Отношения в коллективе сложные в силу перечисленных выше особенностей характера.
       Образцовый муж, отец троих детей. Категорический противник алкоголя. Морально устойчив.
       Считает, что очень умен.
       Жена — Спозаранник Надежда Борисовна — ранее работала психотерапевтом в районной поликлинике, теперь руководит частным медицинским предприятием «Психотерапия плюс».
       Из служебной характеристики
      — О-о… Да вы, кажись, перебрали, Глеб Егорыч!
      Голос доносился откуда-то сверху и звучал то ли с укоризной, то ли с сочувствием, то ли с недоумением, а может — со всеми оттенками сразу.
      Я поднял голову и увидел над собой малознакомое небритое лицо. Два года назад, когда мы с Надеждой переехали в новый дом, я, еще до ввоза мебели, обошел квартиры и составил картотеку соседей. Жизнь должна быть систематизирована. Несистематизированная жизнь — одно мучение. Если же все разложить по полочкам, станет удобно и спокойно.
      Но этого человека я не узнавал.
      В картотеке его определенно не было.
      — Не узнаете? — угадав мои мысли, рассмеялся мужчина. — Знаете ли, я вас тоже не сразу узнал. Приличный с виду человек, Высоцкого любит, а лежит тут, извиняюсь, как свин, посреди лестницы.
      При упоминании о великом барде я наконец опознал зависшего надо мной гражданина. Татарников Е. В., водитель трамвая, сосед с восьмого этажа, архивная карточка № 87. Я проговорил с ним когда-то целых двенадцать минут, поскольку «номер 87» оказался единственным из жителей подъезда, кто разделял мою глубинную страсть к творчеству Владимира Семеновича.
      — Здравствуйте, Евгений Валерьянович! Во-первых, я не свин, потому что свины в хлеву, а я — в своем подъезде, — попытка приподняться окончилась неудачно, ноги абсолютно не хотели выпрямляться, — а во-вторых, вы не в курсе, который час?
      — Скоро утро.
      — Конкретнее.
      — Четыре часа пятьдесят три минуты. Может, вам все-таки помочь добраться до квартиры? Тут совсем немного — всего-то два этажа. Только давайте одолеем их по-быстрому, а то у меня — смена…
      Татарников довел меня до двери, зачем-то нажал звонок, хотя я уже нащупал в кармане ключи, и предусмотрительно исчез, пригласив на прощание в гости. Очень уместно — в пять-то утра…
      Дверь открылась. Я остался наедине с разбуженной женой.
      — Наденька, ты извини… Ты же знаешь, как я тебя…
      — Когда-нибудь это должно было случиться, — холодно оборвала супруга и, схватившись рукой за галстук, словно за поводок, потащила меня к зеркалу (я едва сохранил равновесие). — Любуйся!
      Собственное отражение меня не впечатлило.
      — Пьянству бой, — сказал я, сдвинув брови и стараясь не икать.
      — И герл тоже. Кстати, чьим парфюмом ты пропах? Какой отвратительный запах!
      — Это запах важного информатора, Наденька. Я не просто так… Я информацию добывал.
      — Узнаю, что изменил, — убью. А сейчас — в душ. Потом — в койку. Подъем — в восемь тридцать. В восемь тридцать, ты слышал? Всё!
 

1

 
      День, когда я впервые в жизни перебрал по части алкоголя, вообще начинался нескладно.
      С утра исчезла добрая половина сотрудников агентства.
      — Я — за главного, — встретил меня завхоз Скрипка, держа в руке покусанное яблоко. — Обнорский улетел на семинар. В Бишкек. По случаю перевода «Переводчика» на киргизский язык. Говорят, киргизы в восторге. Киргизы только и мечтали, чтоб прочитать живого классика современной русской литературы на своем родном языке.
      — Кто остался?
      — Я! — Скрипка смачно куснул яблоко. — В строю также Агеева, Каширин, Модестов и Соболин с имеемым репортерским отделом.
      На секунду задумавшись, я представил Соболина за этим непристойным занятием. После чего (как всегда, без тени улыбки) произнес:
      — Запомните, Алексей Львович: имею здесь всех я. Причем по полной программе. В двенадцать — летучка. Всем быть.
      …В отсутствие шефа обязанность вести летучки ложится на меня. Я считал и считаю, что летучки — это мощный инструмент в борьбе за укрепление дисциплины. Обычно я укрепляю дисциплину без повода, но на сей раз причина для сурового разговора имелась. И еще какая причина!
      — На имя директора агентства, — начал я, когда все текущие вопросы остались позади, — поступила докладная записка «О пьянстве на рабочем месте». Автором записки являюсь я.
      Горностаева из репортерского отдела попыталась хихикнуть, но тотчас же замерла под моим взглядом в испуганной полуусмешке.
      — На вашем месте, Валентина Ивановна, я бы сто раз подумал, прежде чем приступить к процессу смехоизвержения, потому что мои ответные и, смею заверить, малоприятные реакции не заставят себя ждать.
      Этой тирадой я окончательно добил Горностаеву, щеки ее покраснели, а взгляд пополз вниз, пока не уперся в свежевылизанный редакционной уборщицей бабой Лидой пол. Теперь можно было спокойно приступать к чтению докладной.
      — Позвольте, — продолжил я, — огласить содержание записки, поскольку вопрос важен, очень важен. Речь, если хотите, идет о судьбе нашего агентства. Итак…
       "Директору агентства "Золотая пуля " Обнорскому А. В. от начальника отдела расследований Спозаранника Г. Е.
       Докладная записка №477/15-с.
       Как Вам известно, с некоторых пор кабинет отдела расследований, во избежание несанкционированного доступа посторонних лиц к документам особой важности, по окончании каждого рабочего дня опечатывается.
       Обычно я произвожу опечатывание кабинета собственноручно, однако 05 марта… года в связи со служебной необходимостью отбыть из помещения агентства раньше положенного срока поручил выполнить эту процедуру сотруднику отдела расследований Каширину Р. А.
       Каширин Р. А., приведя себя в состояние нетрезвости и забыв о моем поручении, спустя два часа обнаружил, что дверь кабинета закрыта на ключ, но не опечатана, и почему-то решил, что я нахожусь внутри кабинета. С криком «Спозаранник, открывай! Я знаю, что ты там, сука!» Каширин Р. А. не менее пяти раз ударил в дверь ногой. В результате дверь, являющаяся собственностью агентства, была выломана и восстановлению не подлежит.
       Считаю абсолютно недопустимым употребление дурманящих напитков сотрудниками агентства как в рабочее, так и в досуговое время. Предлагаю депремироватъ Каширина Р. А. за март и апрель, а также высчитать из его зарплаты полную стоимость новой двери и работ по ее установке.
       Спозаранник Г. К"
      Закончив чтение, я поправил очки и обвел собравшихся взглядом.
      Добавить было нечего. Полная деградация.
      — Добавить нечего, — повторил я вслух. — Деградируем в ускоренном режиме. Не удивлюсь, если сегодня вечером кто-нибудь приведет сюда проститутку. А может, не одну. А завтра здесь закурят анашу. А послезавтра… Я не буду оглашать то, что написал поверх докладной Обнорский. Шеф выражений не выбирает, а в таких ситуациях — тем паче. Каширин депремирован на четыре месяца вперед. Так будет с каждым, кто не избавится от пагубного пристрастия к алкоголю.
      — Глеб, я тебя сукой не называл, — негромко произнес запунцовевший Каширин Р. А.
      — Все, что видят мои глаза и слышат мои уши, а также глаза и уши некоторых других ответственных сотрудников агентства, вне всяких сомнений является правдой.
      — Я сутки сторожил кабинет, пока не поставили новую дверь. — Каширин хватался за последнюю соломинку, но шансов у него не было.
      — Распоряжения начальства не обсуждаются, — поставил я точку. — Четыре месяца без премий.
      — Повезло тебе, Родик, что не к Скрипке ломился, — жалостливо вздохнула Агеева, когда летучка закончилась и народ потянулся к выходу. — У Спозаранника дверь легкая, деревянная, а у Скрипки — стальная. Перелом ноги — как минимум.
      «Стальная дверь — это то, что надо, — подумал я про себя. — Стальная дверь — это мощно. Никакая сука, называющая меня сукой, не пробьется».
 

2

 
      В два часа дня в кабинет вошел посетитель. Мы договорились с ним о встрече еще вчера, по телефону. Посетитель — седеющий мужчина в потертом костюме — должен был рассказать о причинах смерти прокурора Калининградского района Бунина. Во всяком случае, обещал. Бунин прослужил в органах прокуратуры без малого полвека и, согласно официальной версии, скончался от ишемической болезни сердца.
      Но у визитера была некая эксклюзивная версия, которой он хотел поделиться с нашим агентством. Что ж, мы всегда рады инициативным людям!
      — Здравствуйте, я — Спозаранник.
      — Очень приятно, Гендельсон Иван Иванович, — заулыбался старичок, тряся мою руку. — Ветеран войны, труда и партии, князь.
      Князь так князь, подумал я. Могут же быть у пожилого человека маленькие причуды! Но вскоре оказалось, что причуды эти не так уж малы.
      — Прокурор Бунин умер оттого, что я сказал ему три слова, — пристально глядя мне в глаза, заявил посетитель.
      — Получается, вы его убили?
      Я сделал вид, что включаюсь в игру.
      — Нет, но способствовал, так сказать, переходу в мир иной. Сволочь он был редкостная, этот Бунин. Тут целая история. В нашей коммуналке жилец один не соблюдает нормы морали. Как сказать… Диарея у него постоянная.
      Понос то бишь. Как сядет этот засранец на горшок, так и не снять его оттуда.
      Туалет один, а хочется-то всем. Четыре жалобы написал я в районную прокуратуру, чтоб или соседа отселили, как злостного хулигана, или дополнительный биотуалет поставили за счет государства, потом не выдержал — пришел к Бунину на прием. А он: разбирайся, мол, сам со своим говном. Ну и сказал я ему три слова, от которых он скоропостижно, так сказать, умер.
      Большой опыт общения с посетителями-шизофрениками научил меня главному: этих людей надо спрашивать об их заболевании с самой первой минуты и в лоб, иначе разговор рискует затянуться на долгие часы. Шизофренику-то что — он кайф ловит, а начальник отдела расследований только теряет время.
      — У вас справка имеется? — обратился я к Ивану Ивановичу Гендельсону.
      — А то. И справка, и удостоверение. — Иван Иванович начал копаться во внутренних карманах пиджака и спустя полминуты извлек оттуда «Удостоверение князя».
      — До свидания, — встал я из-за стола.
      Пациент был тяжел, и расставание с ним необходимо было произвести немедленно.
      — А как же Бунин?
      — Ваша информация нас не заинтересовала. Советуем обратиться в газету «Аномальные явления». Это по их части.
      — «Аномальные явления»? погрустнел старичок. — Там меня психом считают…
      Как только Гендельсон удалился, зазвонил телефон. Это была Надя.
      — Дорогая, ты как нельзя кстати.
      Только что беседовал с человеком, мозги которого представляют особый психиатрический интерес. Он считает себя князем и даже выписал себе по такому случаю удостоверение. А еще утверждает, что убил прокурора Калининградского района путем нашептывания ему трех волшебных слов.
      — Раздвоение личности, отягощенное манией величия. Обычная шизофрения. Хотя ты знаешь, дорогой, ставить диагнозы по телефону — это не в моих правилах… Между прочим, я по делу. Ты должен меня выручить. Сегодня открывается Первый городской психотерапевтический центр, будет куча народа, планируется банкет и все в таком духе. Я приглашена, но быть не смогу — сам понимаешь, квартальный отчет, налоговая. Вот раньше была благодать — сидела себе в поликлинике, принимала психов с десяти до восемнадцати — никаких проблем. А теперь я, как директор общества с ограниченной ответственностью «Психотерапия плюс», за все отвечаю. Так что придется ехать на банкет тебе.
      — Это еще зачем? — возмутился я.
      Ненависть к банкетам у меня в крови, и супруга об этом знает. Дразнит, что ли?
      — Двухминутное дело. Я договорилась встретиться там с большим человеком из Комитета по здравоохранению и должна передать ему документы. Заедешь, найдешь человека, отдашь документы — и все.
      — Надюша, мой статус не позволяет мне выполнять курьерские поручения. Я — начальник отдела, а не побегушник какой-нибудь…
      — Ну пожалуйста, милый.
      Надя знала, как произнести эти слова, чтобы я сдался. Знала бы она еще, чем все закончится…
 

3

 
      Первый городской психотерапевтический центр разместился в здании на улице Марата, где раньше был детский садик. Вполне логичная метаморфоза: согласно статистике, детей с каждым годом становится все меньше, а психов, как постоянно твердит Надюша и как засвидетельствовал мой последний посетитель, — наоборот. За пять месяцев садик вылизали, превратили в белоснежный дворец и даже обложили по периметру разноцветной плиткой — совсем как особняк представителя президента Карачаевцева. Ничего не поделаешь — мода.
      Под стать дворцу сверкали и припаркованные лимузины. Народ на банкет собрался важный — одни «ООО». Простые люди с такими номерами не ездят.
      Свою «Ниву» я из скромности поставил возле соседнего дома.
      У входа меня тормознул секьюрити — высокий парень в дорогом темном костюме и с радиотелефоном в руках.
      — Вы на банкет? Назовите фамилию.
      — Спозаранник.
      Секьюрити уткнулся глазами в список приглашенных, пока наконец не обнаружил нужную строчку. Брови его поползли вверх.
      — Здесь написано: «Спозаранник Надежда Борисовна». Вы женщина?
      — Я журналист.
      Так бы и сказали. — Охранник быстро взял в руки другой лист и пробежал его сверху донизу. — Извините, но в списке приглашенной прессы вас тоже нет.
      — И не должно быть. Я — муж. Муж Спозаранник Надежды Борисовны.
      В двух словах я попытался объяснить ситуацию. Охранник насупился. Это не предвещало ничего хорошего.
      Много лет назад был случай, когда знаменитого журналиста «Спорт-Экспресса» Юру Неходорского не пустили на банкет по случаю открытия Игр доброй воли. И не просто не пустили, а грубо оскорбили, сказав, что с такой бородатой рожей не то что на банкет — в постель к жене проникать неприлично.
      (Рожа, кстати, была что надо — типично журналистская. Неходорский по этому поводу часто рассказывал анекдот о том, как его призвали на военные сборы и поставили на КПП. Стоит, значит, Юра с автоматом, а тут генерал из ЛенВО с проверкой приезжает. Юра:
      «Здравия желаю, товарищ генерал!» Генерал: «Ты кто?» Юра: «Лейтенант запаса Неходорский». Генерал: «А кто тебя сюда поставил?» Юра: «Подполковник Кузьмин». Генерал: «Ну и мудак же твой подполковник! На КПП должно стоять лицо сборов, а он поставил жопу».)
      Ну вот, и этого самого Неходорского не пустили на банкет. «Ладно, — злобно сказал Юра, — вы у меня попляшете».
      На следующий день в «Спорт-Экспрессе» вышел фельетон под названием «Йогурт-шоу», где в красках описывалось, как мэр города жевал курицу, брызгая на соседей кетчупом, как его зам по вопросам спорта заблевал стол с праздничным тортом и как директор крупнейшего питерского стадиона, основательно надравшись, у всех на виду пытался соблазнить юную школьницу — чемпионку города по художественной гимнастике.
      Воистину, журналист, не пропущенный на банкет, хуже не вовремя разбуженного медведя…
      — Боже мой, Глебик! Какими судьбами?!
      Так называла меня только одна женщина. Я обернулся и увидел Светлану Ивашину, личного пресс-секретаря губернатора Санкт-Петербурга, с которой мы в незапамятные времена вместе учились в Физтехе. Светка была мечтой моей юности. Красивая, статная, уверенная, с длинными каштановыми волосами и бархатной кожей. Мне нравилось в ней все: математический склад ума, абсолютная информированность, и даже маниакальная преданность мужу нравилась. Она была моим человеком.
      Только одно нас разъединяло: Ивашина необычайно любила выпить. А я, как известно, отношусь к алкоголю с омерзением.
      — Здравствуй, Светочка! Рад тебя видеть. В настоящий момент я являюсь жертвой перебдевшей охраны.
      — Это кто перебздел? Я, что ли? Выбирай выражения, клоун! — двинулся на меня охранник.
      — Вы ослышались, молодой человек, — остановила его Света. — Господин Спозаранник имел в виду совершенно другое. Он похвалил вас за бдительность. И в знак благодарности вам придется его пропустить.
      Она махнула «корочками», и путь в Первый городской психотерапевтический центр был для меня открыт.
      «Большого человека» из Комитета по здравоохранению я отыскал быстро.
      Как и обещала Надюша, это заняло не больше двух минут. Отдав ему документы, я уже собрался уходить, но вдруг вновь увидел Ивашину. Она шла ко мне с двумя бокалами мартини: «Куда же ты, Глеб? Неужели я не удостоюсь хотя бы минуты твоего внимания?»
      О эти женщины — исчадия ада!
      Мы приземлились на диванчик в фойе и первый час говорили о сокурсниках, второй — о жизни, а третий — о любви. За окнами стемнело, но, судя по доносившимся из зала радостным крикам, банкет был в самом разгаре. Пил я мало, однако хватило и этого. Когда Света предложила переместиться в более интимное место, меня пошатывало.
      Ее, впрочем, и вовсе штормило.
 

4

 
      Интимным местом оказался фиш-бар «Окунь», расположенный в соседнем здании — как раз том, возле которого я припарковал машину. Помимо нас, в баре сидела еще одна, не менее датая, парочка, а также немолодой мужчина, явно кого-то ожидавший и для приличия заказавший кофе.
      Ты уже слышал о проекте "К"? — заговорщицки спросила Светлана, подавшись вперед и понизив голос.
      — Нет. Что на сей раз придумал недремлющий губер — высадить слонов на Марсе? — усмехнулся я.
      — Круче, Глебик, намного круче. Губернатор решил превратить Петербург в кремационную столицу России.
      Секунду-другую я переваривал эту новость, после чего, сделав вид, что поправляю галстук, нажал кнопку дистанционного управления диктофоном.
      Сверхчувствительный диктофон, который я всегда ношу во внутреннем кармане пиджака, тотчас же начал фиксировать все наши слова.
      — Мы, Светочка, культурная столица, ну, может, чуть-чуть криминальная, но уж не кремационная — точно.
      — Не веришь? Тогда объясни, зачем правительство города выделяет сорок миллионов долларов для закупки в Германии ста двадцати кремационных печей?
      Краем глаза я заметил, что в бар вошел еще один посетитель. Он быстро прошествовал мимо нас и подсел к столику, за которым пил кофе немолодой мужчина. Они пожали друг другу руки.
      — Сорок миллионов?! удивился я. — Это какой процент городского бюджета?
      — Бешеный. — Света развела руки, пытаясь показать этот самый бешеный процент. — Представляешь, какой кусок? И сколько будет украдено!
      — Чья идея? Опять Витадай постарался?
      — А кто ж еще? Пришел к губеру, сказал, что у города плохая карма и исправить ее можно, лишь закупив в Германии кремационные печи.
      Гражданин Витадай Сергей Гогиевич, 1978 года рождения, был штатным колдуном при губернаторе, что давно уже служило поводом для многочисленных анекдотов. Откуда он взялся, история умалчивает, но в последнее время без этого паренька не принималось ни одно важное решение.
      — Так бред же ведь! — не сдержался я.
      — Не бред, а повеленье звезд, — поправила Светлана. — Витадай губеру так и сказал: вижу по звездам, что Петербург станет кремационной столицей России.
      — А при чем тут Германия? Что, у нас не делают печей?
      — Германия? Ты серьезно? Все понимают, а ты нет? Ну, Германия — это модно, современно. К тому же сам президент наш… — Светлана хихикнула и застыла с бокалом почти у самых губ, словно раздумывая, продолжить фразу или поставить многоточие. — Сам президент, как говорится… Оттуда.
      В честь собственной смелости она немедленно опрокинула очередную порцию мартини и уставилась на меня, ожидая похвалы.
      Я уже приготовился произнести пару мощных фраз про нашего президента, как вдруг из-за соседнего столика раздался крик.
      «Вы торговали ими! Негодяй! Я завтра же доложу обо всем руководству!» — кричал мужчина с кофе своему опоздавшему собеседнику. Собеседник сидел к нам спиной, и его лица видно не было.
      Ничего не сказав, он встал и двинулся к выходу.
      — Нам пытаются испортить вечер, — улыбнулась Светка.
      — Уже нет. Так что ты говорила про президента?…
 

5

 
      …Утро началось с того, что я проспал. Какие там восемь тридцать!
      Был полдень. И — первое в моей жизни опоздание на работу.
      Судорожно вспоминая события минувшей ночи, я не мог понять лишь одного: почему, доехав до дома, найдя свой подъезд и пройдя четыре лестничных пролета, я решил присесть на ступеньки отдохнуть. Ну неужели так сложно было поднапрячься и добраться до квартиры? Какой позор — начальник отдела расследований обнаружен спящим в собственном подъезде. И кем обнаружен? Водителем трамвая с восьмого этажа, спешащим на утреннюю смену.
      Кстати, а где «Нива»? Выглянув в окно, я обнаружил, что «Нива» на месте, и мысленно похвалил себя: «Ты ас, Глеб, первоклассный водила!» Мысль №2: а как доехал-то?
      На кухонном столе лежала Надина записка. Альбомный лист с огромными буквами поперек листа: «АЛКОГОЛИК!» — и внизу справа — маленький P.S.: «Несвоевременная явка в семью — наказывается лишением еды сроком на одни сутки».
      «Надеюсь, это шутка!» — подумал я, дернувшись к холодильнику. Он был пуст.
      Голодный и злой, я приехал на Зодчего Росси.
      — Глеб Егорович, мы думали, вас украли, переволновались тут все. — Агеева стояла в курилке и опять, вопреки требованиям Внутренней Инструкции № 19, стряхивала пепел на дощатый пол.
      — Вы, Марина Борисовна, лучше б думали, как принести пользу агентству. Что полезного вы сделали за последние пятнадцать минут?
      Агеева фыркнула, затушила недокуренную сигарету и чинной походкой отправилась к себе в кабинет. А я, сосредоточенно жуя «Орбит», чтобы никто не догадался об истинной причине моего опоздания, сел за рабочий стол и включил телевизор. Там — очень кстати — шли питерские новости. Девочка-диктор рассказывала об очередном заказном убийстве.
      «Ну? — усмехнулся я про себя, наливая в стакан фруктовый кефир, купленный по дороге. — Кого грохнули на этот раз?»
      «Труп Геннадия Самарина с огнестрельными ранениями в голову и грудную клетку был обнаружен сегодня утром на лестничной площадке дома № 32 по Суздальскому проспекту, — сказал телевизор. — Киллер оставил оружие — пистолет ТТ — на месте преступления; это позволяет предположить, что убийство было заказным. Геннадий Самарин в течение последних четырех лет работал председателем Комитета по делам семьи, детства и молодежи администрации Санкт-Петербурга. Он стал пятым чиновником высокого уровня, погибшим от рук киллеров в нашем городе за текущий год».
      В это время камера наехала на фотокарточку убиенного.
      Я застыл. С экрана на меня смотрел человек, которого я видел вчера в «Окуне».
      Тот самый мужчина с чашечкой кофе.
 

6

 
      Господи, что же он кричал своему собеседнику? «Негодяй!… Вы продавали!…» Что продавали? Чушь какая-то!
      Бессмыслица!
      Ходя по кабинету взад-вперед, я пытался сосредоточиться. Голову ломило.
      Никогда еще мне не было так хреново.
      — Глеб Егорович, вы нашлись? Это радует. — В кабинет бесцеремонно вломился Скрипка, в руках он держал блокнот. — Заказы на батарейки будут? Или нужда в них на данный момент отсутствует?
      — Отсутствует. Но это не значит, что к вечеру батарейки не закончатся. Так что купите на наш отдел штук двадцать. И в следующий раз не задавайте бессмысленных вопросов.
      Скрипка исчез за дверью, и тут меня осенило. Батарейки! Так ведь я записывал беседу с Ивашиной на диктофон.
      Разговор за соседним столиком происходил в то же самое время. Будем надеяться, что и он записался. Пусть не так отчетливо, но записался!
      Я вытащил из «дипломата» диктофон и бережно, словно пушинку, переложил его на стол. Сейчас я услышу последние слова Геннадия Самарина и, возможно, узнаю, из-за чего он погиб. Пленка перемоталась. Я включил запись.
      «Мы, Светочка, культурная столица, ну, может, чуть-чуть криминальная, но уж не кремационная — точно».
      Это был мой голос — он записался замечательно. Столь же хорошо, как и Светин рассказ о проекте "К". Но кремационный скандал интересовал меня сейчас меньше всего. Я прибавил громкость и сквозь шумы динамика услышал наконец то, что хотел.
      Неизвестный: «Добрый вечер, Геннадий Иванович! Извините — заставил ждать. Позвольте узнать, чем вызвана такая спешка? Вы срываете меня после работы… Назначаете встречу в забегаловке…»
      Самарин (прерывает): «Посмотрите документы и ответьте, что все это значит!»
      Пауза (видимо, неизвестный читает бумаги).
      Самарин: «Поясню, не дожидаясь. Это значит, что вы торговали ими!»
      Пауза.
      Неизвестный: «Геннадий Иванович, давайте откровенно, раз уж вы все равно обо всем догадались. Какая сумма вас устроит?»
      Самарин (будто не слыша собеседника): «Я верил вам. Я… я подписывал эти бумаги, даже не подозревая, что вы используете меня… Вслепую используете… Вы подонок!»
      Неизвестный: «Двадцать тысяч зеленых на дороге не валяются!»
      Самарин (переходя на крик): «Вы торговали ими! Негодяй! Я завтра же доложу обо всем руководству».
      Все! Короткий, однако, разговор.
      И — абсолютно неконкретный. Что так возмутило чиновника? Чем он был взбешен? «Вы торговали ими!» Речь могла идти о чем угодно. О куриных окорочках, например. О партиях мороженого.
      Нет, тут что-то криминальное. Такое, чем торговать нельзя. Иначе к чему весь сыр-бор? Торговал окорочками, и что с того? Разве это запрещено? Может, гуманитарка? Нет — это пройденная тема.
      Думай, Глеб, думай. Истина где-то рядом. Самарин возглавлял Комитет по делам семьи, детства и молодежи. Лекарства? Детское питание? Что?!
      Я снял трубку и набрал номер. Света Ивашина ответила таким бодрым голосом, как будто и не была вчера ни в каком «Окуне».
      — Светочка, у меня к тебе наиглупейший вопрос.
      — Я ждала наиумнейший, Глебик. Ты разочаровываешь, — рассмеялась Ивашина. — Не обижайся. Я вся внимание.
      — Помнишь, мы вчера сидели в кафе…
      — Еще бы.
      — …и за соседним столиком ругались два мужика. Светочка, это важно.
      — Ты их не запомнила?
      — Мужики, которые орали?
      — Ну да, да.
      — Что-то про торговлю?
      — Про торговлю.
      — Конечно не запомнила. Это ты их должен был запомнить — ты же к ним лицом сидел.
      — Все правильно, так я и думал. И второй вопрос. Сегодня убили Геннадия Самарина, председателя Комитета по делам семьи, детства и молодежи вашей, между прочим, городской администрации. Узнай, пожалуйста, на каких документах должна была в обязательном порядке присутствовать его виза? То есть без подписи Самарина документ бы дальше не пошел.
      — Ты в своем репертуаре, Глебик, — убийства, трупы, подписи. Никогда не хотел написать о любви? Ладно — дай полчаса. Перезвоню.
      В ожидании звонка я сел за компьютер и сделал расшифровку диктофонной записи. Перечитал и еще раз удивился.
      Самарин отказался от взятки в 20 тысяч долларов. Честный чиновник? Что ж, наверное, бывает и такое.
      Света перезвонила даже раньше, чем обещала.
      — Слушай и запоминай, — сказала она. — Тебе повезло. У покойного был не такой уж широкий круг обязанностей. Вот должностная инструкция. Как председатель Комитета по делам семьи, детства и молодежи, он обязан был лично визировать документы по вопросам финансирования домов ребенка, муниципальных приютов, распределения гуманитарной помощи малоимущим и многодетным семьям, а также все документы, связанные с процессами международного усыновления.
      При последних словах меня прошибло током. Я вскочил и схватил со стола дырокол. Вот оно! Вот оно!!!
      — Ты умница, Светочка. Натуральный ангел.
      — Ангел в натуре, что ли? Глебик, тебе нельзя общаться с бандитами. Ты становишься вульгарным. Мне советовали, кстати, быть с тобой поосторожней — говорят, ты ходячий диктофон.
      — Никому верить нельзя. Мне можно, — ушел я от прямого ответа фразой из бессмертных «Мгновений».
      Женщины, как правило, и не нуждаются в конкретике. Их уши настроены иначе, чем у нормальных людей. Они хотят слышать приятные прилагательные. А существительные, глаголы (то есть суть) женщин не трогают. Больше того — ответ по существу их злит. О эти женщины!…
      Итак (щелкнул я дыроколом), вернемся к Самарину и будем считать, что ответ на первый вопрос найден. Чем нельзя торговать? Нельзя торговать детьми. Самарин визировал все документы, связанные с процессами международного усыновления. Дети на экспорт. Дети на запчасти. Самарина использовали вслепую. А когда он догадался что к чему, — убили.
      Остается, правда, второй вопрос: кто сидел с Самариным в кафе? Очевидно — сам детоторговец. А теперь еще и убийца. Но как его имя?
 

7

 
      Имя убийцы я узнал в тот же вечер.
      — Глеб, ты сбрендил? — возмутилась Надюша, придя с работы. — Мало того, что приполз домой еле живой на рассвете, так еще теперь, вместо того, чтобы встретить меня с цветами, лежишь на диване в наушниках!
      — Цветы — в спальне. За вчерашнее прости. А сейчас я занят. Ты занят, потому что слушаешь музыку?
      — Это не музыка. Это — важный разговор.
      — Важный разговор со вчерашней важной бабой? Как ты ее назвал — инфор-ма-тор?! Давай я тоже послушаю! — С этими словами Надя выдернула из меня наушники. — А-а, Светка! Старая любовь из Смольного? Которая — как ты там говорил не является угрозой?!
      Она же алкоголик!!!
      Назревал скандал.
      — Наденька, — попытался я успокоить жену, — я слушаю не запись разговора со Светой…
      — Ты меня дурой считаешь?
      — Там на заднем плане мужики разговаривают. Слышишь?
      — И что?
      — Их-то я и слушаю.
      Жена посмотрела на меня испепеляющим взглядом:
      — Ты заврался, Глеб.
      Вдруг ее лицо переменилось:
      — Так это ж Маминов!
      — Что? — не понял я. — Ты про кого?
      — Ну мужик, который баксы предлагает. Точно Маминов.
      Слишком много потрясений для одного дня. Моя рука начала автоматически искать дырокол.
      — Надя, это важно. Кто он такой? Откуда ты его знаешь?
      — Александр Николаевич Маминов, профессор, заслуженный врач Российской Федерации, директор элитного роддома номер двадцать пять. Его все знают.
      — Откуда ты его знаешь? — повторил я.
      — Маминов читал лекции у нас в институте. Такой баритон! И через двадцать лет услышишь — не ошибешься. Что он наделал? При чем тут баксы? Торговля какая-то…
      — Пока не могу сказать, Наденька.
      Но мне очень нужно знать все об этом человеке.
      Надя рассказывала минут пятнадцать. В основном это были ее институтские впечатления. Нулевая информация. Но главное — теперь я знал имя.
      Надюша — прелесть!
      Ты у меня прелесть, — сказал я, когда жена закончила рассказ. — Буду получать медаль за изобличение особо опасного преступника обязательно попрошу, чтобы дали еще одну — для тебя.
      Целуя Надежду, я уже тянулся к телефону. После одиннадцатого гудка послышался заспанный голос Каширина:
      — Кому не спится в ночь глу-ху-ю?
      — Родион Андреевич? — бодро начал я. — Уверен, что не разбудил, потому что есть дело.
      — Какое дело, Глеб? Ты охренел?
      Полпервого ночи!
      — Грандиозное.
      — А че ты не спишь-то? У тебя ж режим: в двадцать два ноль-ноль — отбой.
      Кефирчику тяпнул, и — хр-р-р-р — на боковую.
      Я сделал вид, что не заметил наезда.
      Ничего-ничего, ерничай-ерничай. Выбью у Обнорского деньги на стальную дверь — все ноги переломаешь.
      — Родион, сейчас не время обсуждать мой образ жизни, хотя я и считаю, что он единственно правильный. Бери ручку, записывай. Маминов Александр Николаевич, директор роддома номер двадцать пять. Адрес: Глухоозерная улица, сорок пять. Завтра в девять утра ты приходишь в этот роддом и производишь сбор информации. По полной программе — что за человек, чем занимается, что о нем коллеги думают — от зама до последней кладовщицы, что представляет собой его кабинет. Беседуешь под любым предлогом с самим Маминовым. Составляешь психологический портрет. В пятнадцать часов — отчет.
      — Премии вернут?
      — Нет.
      — Тогда у тебя небогатый выбор, Глеб: либо пойти туда самому, либо пойти на хер.
      — Второй вариант неприемлем. Первый — тем более. Наша встреча с господином Маминовым впереди, и светиться раньше времени нет никакого резона.
      Кстати, хамство в адрес непосредственного начальника запрещено внутренней Инструкцией номер шестьдесят четыре (пункт семь), но ты ее, очевидно, не читал. Поэтому, как только разберемся с роддомом, я специально для тебя устрою методическое занятие по правилам хорошего тона. Не сдашь зачет — на всю жизнь без премий останешься. Доложи, как понял задание.
      Каширин, бурча и зевая через слово, повторил мои ЦУ, после чего спросил:
      — В чем замешан фигурант?
      — Убийство. Торговля детьми. Что еще — пока не знаю.
      — Вот сволочь! — возмутился Каширин. — Вставай теперь из-за него в такую рань! Носит же земля уродов!
 

8

 
      Следующим утром я поехал в РУБОП. Мой добрый знакомый — начальник отдела по расследованию заказных убийств Игорь Эмиссаров был в прекрасном расположении духа.
      — Скорее всего, Самарин стал случайной жертвой киллера, — размышлял он вслух. — Его сосед по лестничной клетке — крупный бизнесмен — держит всю торговлю на юге города. Вот кого хотели замочить! Ошиблись. Бывает. Мы сейчас крутим этого коммерса на предмет мстительных приятелей, неурегулированных долгов. А Самарин стал трупом по ошибке, точно тебе говорю. За ним же нет ничего. Самый нищий чиновник во всей администрации. Таких не убивают.
      Из разговора с Эмиссаровым я сделал вывод, что оперативники взяли ложный след. Вот и отлично! Значит, у нас — все шансы стать первыми.
      Приехав в агентство, я сразу направился к Агеевой, которая находилась в буфете и занималась поглощением гречневой каши.
      — Марина Борисовна, заканчивайте процесс введения пищи в организм, для вас появилась работа.
      — Вы опять мне мешаете, Глеб Егорович! — раскричалась Агеева. — Может, вы что-то и вводите, когда сидите за столом, а лично я ем. Разве можно быть таким бесцеремонным?
      — Я не мешаю, — строго заметил я. — Я помогаю вам приносить пользу нам, чтобы мы в свою очередь приносили пользу агентству, в котором вы, Марина Борисовна, между прочим, работаете.
      «Во, здорово завернул!» — мысленно поаплодировал я себе.
      — Хорошо, что вам нужно? — смирилась со своим поражением Агеева.
      — Вся информация о скандалах, связанных с продажей малолетних детей под видом международного усыновления.
      — На это потребуется не меньше суток.
      — У вас в распоряжении — два часа.
      В полтретьего в агентство вернулся Каширин.
      — Твой маньяк меня затрахал, — буркнул он, входя в кабинет. — Вещун!
      Ровно час вещал о проблемах перинатальной медицины. Еле вылез из этого проклятого роддома.
      — Отлично! Под какой легендой действовал?
      — Радиопрограмма «Будьте здоровы».
      — И он купился?
      — Еще бы — бесплатная реклама его платного элитного заведения. Может, расскажешь все-таки, зачем я проторчал на Глухоозерной целое утро?
      — Да, пожалуй, пора. — В голове у меня зрел план, но его реализация была невозможна без посторонней помощи.
 

9

 
      Собрав в кабинете Каширина, Модестова и Агееву, я дал им прослушать пленку и вкратце изложил суть дела. После чего резюмировал:
      — Доказательств нет. Даже пленка, которую вы только что слышали, ни о чем не свидетельствует. Двое мужчин выясняют отношения по поводу какой-то торговой операции. Ни слова о продаже младенцев, ни слова о предстоящем убийстве. И тем не менее я уверен, что Александр Николаевич Маминов занимается торговлей детьми и что именно по его указанию был убит председатель Комитета по делам семьи, детства и молодежи Геннадий Самарин. Наша задача — найти доказательства. Считаю, что их проще всего найти в самом роддоме. Слово предоставляется господину Каширину, который провел там сегодня полдня.
      — Клиент — очень уважаемый человек с безупречной репутацией, — начал отчет Каширин. — Пользуется авторитетом в коллективе, исправно платит подчиненным зарплату. И премии, кстати, тоже. Не имеет вредных привычек, так что подпоить его не представляется возможным. Женат. Помимо жены обладает также двумя автомашинами — ВАЗ-2106 и «форд скорпио».
      На работе — с утра до вечера. Трудоголик. В общем, очень положительный типаж. Единственный изъян в биографии — партийный выговор от тысяча девятьсот восемьдесят шестого года «за личную нескромность». Все. Приводов, задержаний, судимостей — нет. Более подробный отчет готовится.
      — Замечательно, — сказал я, щелкнув дыроколом. — А теперь вы, Марина Борисовна. Что удалось узнать о скандалах, связанных с международной детоторговлей?
      — Скандалов — море. Самой частой схемой продажи новорожденных за рубеж является следующая. Вскоре после родов матери говорят, что ребенок умер.
      Убитая горем, она, как правило, не запрашивает труп. А на самом деле никакого трупа и нету — ребенок жив. Это первый этап. Далее в медицинских документах подделывается одна-единственная бумага — заявление матери на отказ от ребенка. Это второй этап. И — все. Новорожденный, сделавшийся отказным, готов к усыновлению. Такие случаи были во Львове, Красноярске, Барнауле, Донецке, Москве. Сотрудники Интерпола подозревают, что речь идет о единой разветвленной сети детоторговли, в которой замешаны и чиновники, и врачи.
      — Спасибо, Марина Борисовна, — поблагодарил я Агееву и вновь обратился к Каширину:
      — Родион, скажи, на каком этаже располагается кабинет нашего доктора?
      — На втором.
      — И решеток на его окнах, конечно же, нет?
      — Точно, нет. Но это не значит, что туда можно беспрепятственно проникнуть. Здание охраняется, и неплохо.
      — А что, есть другие варианты? — посмотрел я на всех.
      — Это уголовщина, Глеб Егорович! — интеллигентно заметил Модестов.
      — Никакой уголовщины. Мы проникаем не в жилище, а в служебный кабинет — раз. Мы не собираемся там ничего брать — два. Состав преступления отсутствует. План таков: внимательно изучить документы, хранящиеся в кабинете доктора Маминова, и найти доказательства его участия в детоторговле. Входить будем ночью через окно. Главный участник операции — я. Каширин — внизу, на подстраховке. Модестов находится неподалеку от роддома и в случае непредвиденного развития событий принимает меры по нашему спасению. Возражения есть? Нет? Тогда идите к Скрипке — пусть ищет раздвижную лестницу, она нам пригодится.
 

10

 
      Этот план был безумен с самого начала. И если б Обнорский не уехал в Бишкек, он собственноручно снял бы с меня скальп. Но шеф далеко, а убийца — здесь, близко. И желанная медаль сияет восходящим солнцем на горизонте. Да к тому же решеток на окнах нет.
      Грех не попытать счастья.
      Мы приехали на Глухоозерную улицу ровно в два ночи. Каширин долго высчитывал маминовское окно, потом уверенно ткнул пальцем в третье справа на втором этаже: «Оно! Точно оно!»
      Выждав еще с полчаса и не заметив каких-либо признаков усиленной охраны, о которой так вдохновенно пел наш разведчик, мы решили действовать.
      Оставив Модестова в машине, мы с Кашириным дотащили раскладную лестницу до здания и приставили ее к стене.
      — Ну, с Богом, — иронично напутствовал меня Родион Андреевич. — Постарайся вернуться живым.
      Открыть окно не составило никакого труда. Через минуту я был внутри кабинета, который оказался на удивление небольшим. Стол с компьютером, шкаф для одежды, книжный стеллаж — и все. С чего же начать?
      Вряд ли Маминов хранит документы, которые я ищу, на видном месте, поэтому стол, заваленный бумагами, исключим сразу. А вот в ящиках стола очень даже может обнаружиться нечто интересное. Я стал по очереди выдвигать ящики и исследовать их содержимое. В первых двух ничего серьезного не было, а третий, нижний, оказался закрытым на ключ. «Вот это уже интересно», — подумал я.
      Нащупав на столе профессора скрепку, я разогнул ее и аккуратно ввел в замочную скважину. Пять минут усилий — и замок поддался.
      Открыв ящик, я испытал шок. «Господи, неужели все так просто? Ну почему мне все время везет?» На дне ящика лежала одна-единственная дискета с надписью: «УСЫНОВЛЕНИЕ».
      Надо проверить ее на месте, решил я. Уносить дискету нельзя. Будет нехорошо, если хозяин кабинета обнаружит, что здесь кто-то побывал. Я включил компьютер. Он загружался с полминуты, а потом потребовал пароль.
      «Вот черт, что же делать?» — ругнулся я про себя.
      Неожиданно за окном послышался какой-то шум. Я высунулся наружу и увидел, как трое охранников вяжут несчастного Каширина. Четвертый, держась за раздвижную лестницу и запрокинув голову, смотрел на меня.
      — Давно тебя ждем! — радостно запричитал он. — Компьютер хотел спиздить? Думал, тут лохи дежурят? А ну спускайся!
      Сунув дискету в правый носок, я покорно спустился вниз. Охранники, радостно посмеиваясь, вызывали по рации подмогу.
      — Ребята, давайте урегулируем инцидент, — предложил я, достав из кармана две стодолларовые купюры. Обнорский убьет, ну да ладно — ситуация безвыходная. Спишем на непредвиденные расходы.
      Охранники деньги забрали, но регулировать ничего не стали.
      Я понял, что дела наши плохи.
 

11

 
      Через несколько минут к служебному входу родильного дома подъехал сине-желтый «уазик» с мигалкой.
      Из него вывалились два здоровенных лба с явными признаками недоброты на лицах, близнецы если не в этой жизни, то в прошлой — точно. Их пошатывало.
      — Старший наряда сержант Круглов, — представился один из милиционеров. — Документы!
      От сержанта Круглова несло спиртом и малосольными огурчиками. Было видно, что он оторван от важного застолья и очень зол. Напарник Круглова икал и выглядел настолько неустойчивым, будто тоже побывал на банкете в Первом городском психотерапевтическом центре, причем совсем недавно, какой-то час назад.
      — Та-а-ак. Спозаранник Глеб Егорович и Каширин Родион Андреевич, — поморщился Круглов. — Ну все, козлы, допрыгались!
      С этими словами он схватил нас за грудки и прижал к борту «уазика».
      «Уазик» содрогнулся.
      — Где деньги?! — тихо и зло спросил Круглов, переводя взгляд с одной жертвы на другую.
      — Какие деньги? — Каширин попытался дернуться, но железная хватка стража порядка не дала ему сделать ни малейшего движения. — Я не брал никаких денег. Вообще не понимаю, о чем вы говорите!
      — Твои, сука, деньги, твои! — заржал сержант и вдруг резко крикнул:
      — Карманы выгребай, мразь!
      Боковым зрением на двери УАЗа я разглядел надпись: «335-й отдел Прибрежного РУВД Санкт-Петербурга». Вот когда стало по-настоящему страшно. 335-й отдел гремел на весь город: там работали садисты. За каких-то полгода в стенах отдела погибли три человека (один был сброшен с крыши, второй «выпал» из окна, а третьего — 70-летнего деда, торговавшего овощами у метро, — избили так, что он заблевал кровью всю дежурку и там же, на пороге, умер). Однако ни по одному случаю не было проведено серьезного расследования, так как начальник отдела полковник Ошейников состоял в близком родстве с прокурором района, а если конкретнее — приходился ему сыном.
      — Они из триста тридцать пятого отдела, — сказал я Каширину, когда нас, основательно избитых, запихали в «козелок».
      — Мы что, умрем? — спросил Каширин.
      — Нет, — смеясь, отозвался из-за зарешеченного окна водитель милицейского УАЗа. — Но кишки на яйца вам намотают — это точно.
      — Вот видишь, — сказал я, пытаясь успокоить Родиона, — ничего страшного, — и тихо добавил:
      — В правом носке — дискета. Думаю, там — вся информация, которую мы ищем.
      В обезьяннике, помимо нас, сидели еще двенадцать человек. У одного лицо было разбито в кровь, другие выглядели менее пострадавшими.
      — Не повезло вам, ребята, — сказал один из сокамерников, представившийся Витьком, обращаясь ко мне и Каширину. — У ментов сегодня праздник — ночь крота. Давно не рыли норы?
      — Чего-о? — удивленно переспросили мы.
      — Сейчас увидите.
      Через несколько минут, держа в руках бутылку водки и стакан, из дежурки вылез сержант Круглое.
      — Рота, подъем! — громко скомандовал он, хотя никакой роты в обезьяннике не было.
      Все послушно встали.
      — Слушай мою команду. В соседнем здании укрепился противник. Ваша задача: в течение пятнадцати минут создать оборонительные сооружения, а именно — норы.
      Оглядев задержанных, Круглов заорал:
      — Объявляется ночь крота!
      Пьяные менты в дежурке дружно заржали:
      — Ну, вперед, суки! Ройте норы в этом бетонном полу. Кто не справится — будет уничтожен!
      — Это у них в Чечне крыша съехала, — прокомментировал Витек, когда все мы, приняв позу прачек, начали «рыть» бетон. — Уже полгода как вернулись, а все успокоиться не могут.
      — А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил его Каширин.
      — Я тут завсегдатай. Четвертый раз как-никак.
      — За что?
      — Морда моя им не нравится. Говорят, на чеха похож.
      — На кого?
      — Ну, на чеченца, в смысле.
      Я внимательно изучил физиономию Витька и решил, что ничего кавказского в ней нет.
      — Эй, исламисты, хвать базарить!
      Делом занимайтесь. Осталось восемь минут, — окликнул нас сержант Круглов.
      — А что будет дальше? — тихо спросил я у Витька.
      — Дальше? Дальше будет «ласточка».
      «Ласточка» — это самая изощренная милицейская пытка. Связав ноги задержанного с руками, менты подвешивают его между двух стульев, как барашка над огнем. Выдержать в таком положении можно от силы часа полтора. Далее наступает смерть.
      — Только этого не хватало, — выдохнул Каширин. — Где Модестов, чего он нас не выручает?
      — Все. Это было последнее предупреждение. — Сержант Круглов открыл дверцу обезьянника. — Вы трое, — показал он на нас и Витька, — на выход.
      Мы покорно вышли.
      — Вы являетесь нарушителями конституционной законности и подлежите уничтожению! — прокричал мент сумасшедшим голосом, доставая табельный ПМ. — Руки — за голову!
      — Эй, Сашка, остынь! начали останавливать Круглова сослуживцы-собутыльники. — Зачем нам новые трупы? Лучше сделай им «ласточку».
      Однако сержант уже вошел в раж.
      Надев на нас наручники, он повалил всех троих на пол и принялся избивать ногами. Так продолжалось минут пять. Потом я потерял сознание…
 

12

 
      Очнулся я оттого, что по лицу текла вода.
      — Во жлоб! Сдохнуть решил? Не получится! — довольно ухмыльнулся сержант Круглов. В руках у него было ведро с водой.
      Видимо, прошло достаточно много времени, потому что за окнами дежурки светало, а наш мучитель успел слегка протрезветь. Каширин и Витек лежали рядом без каких-либо признаков жизни.
      — Сука! — сквозь зубы процедил я, глядя на Круглова.
      — Что-о?! Тебе мало, чех?!
      В этот момент зазвонил телефон, и дежурный, увидев на АОНе номер звонящего, прокричал: "Всем заткнуть рты!
      Звонит начальник отдела!"
      Воцарилась тишина. Даже в обезьяннике все затихли.
      — Дежурный по триста тридцать пятому отделу капитан Лобачев слушает… Да, товарищ полковник… Так точно… Есть!… Разберемся немедленно… Как их фамилии? Спозаранник? А второй? Каширин?… Есть!… Кто же зная?… Так точно!
      Капитан Лобачев повесил трубку и с хмурым видом вышел из дежурки.
      — Каширин и Спозаранник здесь?
      — Вон они, суки, валяются, — сплюнул на пол Круглов, махнув рукой в нашу сторону.
      — Это — журналисты, — удрученно произнес Лобачев.
      — А-а, говнописцы-очернители! Чеченозашитнички! Знал бы — сразу убил.
      Лобачев нахмурился еще больше:
      Это — не просто журналисты. По их душу нашему полковнику Ошейникову только что звонил сам начальник ГУВД Павлинов. За что они задержаны?
      — А я помню? — возмутился Круглов. — Повязали у родилки — это точно, а за что — черт их знает. Ссали, наверно, в неположенных местах, — и добавил специально для нас с пришедшим в себя Кашириным:
      — Ишь, писуны, какая вонь из-за вас поднялась!
      — Начальник ГУВД распорядился немедленно их отпустить, — сказал Лобачев.
      — Зря, — прокомментировал сержант Круглое. — Им только дай свободу — они весь город потопят в своей вонючей моче.
      Через пару секунд с нас сняли наручники и разрешили умыться. Еще через минуту вернули паспорта, ключи, часы и мобильники. «Вы извините, что так получилось, — сказал капитан Лобачев. — Распишитесь вот здесь, пожалуйста. И — всего хорошего».
      На выходе нас ждал Модестов.
      — Ребята, вы живы? Вот и хорошо.
      Я тут всех на ноги поднял. С Божьей помощью…
      Договорить Модестов не успел, потому что в это время в моем кармане начал пиликать мобильник. Я достал его и приложил к уху.
      — Вы там совсем о…?! — без всяких предисловий зарычала трубка голосом Обнорского. — Какой, в жопу, роддом? Зачем полезли? Глеб, ты ёбнулся на внутренних инструкциях! Приеду — высчитаю с каждого по три зарплаты! Мы тут, в Бишкеке, делом занимаемся, лекции читаем, а вы от безделья крышами поехали!
      — Андрей, я сейчас объясню…
      — Объяснялово будет потом! Не хватало, блядь, чтобы ты за мой счет свои сказки рассказывал! Я тебе и сам все объясню. Два х… лезут в роддом. Третий звонит мне ночью: спасай, мол, шеф, — наших загребли! Я должен будить Павлинова, кланяться, блядь, в ножки: отпустите хулиганов, они больше не будут.
      В общем, все: к х…!
      С этими словами Обнорский бросил трубку.
      — Кто звонил? Шеф? — спросил Каширин.
      — Он самый.
      — И что?
      — Ну что что? Недоволен слегка.
      Жаловался, что нехороший человек Модестов разбудил его посреди ночи.
      — Между прочим, я вас спасал, — пробурчал Модестов. — В следующий раз не буду. Погибайте в своей ментовке.
      Я его не слушал. Я наклонился и достал из носка драгоценную дискету, ради которой все и затевалось. Она была цела и невредима…
 

13

 
      …Компьютерщик Петя — самый невозмутимый человек в Агентстве журналистских расследований — колдовал над клавиатурой.
      — Дискета запаролена, Глеб Егорович. Двадцать три миллиона комбинаций. Может, и удастся открыть ее к вечеру. А может, и нет.
      — Удастся, — уверенно сказал я. — Обязательно удастся.
      Пароль был расшифрован через четыре часа. Петя аж заерзал на стуле от удовольствия:
      — Внимание! Торжественный момент!
      На дискете оказался один-единственный файл — «усыновление.doc».
      — Ну что, заглянем внутрь? — спросил Петя.
      Я кивнул. Компьютерщик подвел к файлу курсор, щелкнул мышкой, и на экране монитора возникла непонятная таблица:
       12 января, Мельникова И. Д., $25,000, МакГоверн.
       16 января, Кузнецова Ж. И., $25,000, Моррис.
       23 января, Лабутина О. Л., $25,000, Рутерфорд.
       2 февраля, Зимина А. П., $25,000, Лозинки.
      Всего в таблице было 18 строк. «Это значит, что с начала года Маминов продал 18 младенцев, — догадался я. — Недурно, если учесть, что на каждой такой операции он зарабатывает по 25 тысяч долларов. Да наш профессор — без пяти минут миллионер».
      — Глеб, смотри, — толкнул меня в плечо Каширин. — Во втором столбце русские фамилии, а в четвертом — иностранные. Думаю, тут все просто. Мельникова, Кузнецова, Лабутина — это матери, у которых украли младенцев. А Мак-Говерны с Моррисами — усыновители.
      — Я тоже так думаю. Только где их искать? Знаешь, сколько в Питере Мельниковых и Лабутиных? Тысяч тридцать, не меньше.
      — Хорошо, но вот предпоследним номером в таблице идет некая Крячко Е. Т., — не сдавался Каширин. — Фамилия редкая. Найдем в две секунды.
      — Крячко… Крячко… — повторял я, раздумывая, как поступить. — Ну что ж, давай. Пробей-ка ее по базе.
      — Будет сделано, начальник.
      Каширин отсутствовал в кабинете пару минут и вернулся с распечаткой из базы данных Центрального адресного бюро. Лицо его выражало абсолютный восторг.
      — Глеб Егорыч, пляши! Людей с фамилией Крячко в Санкт-Петербурге сорок три штуки. И только у одной инициалы «Е. Т.». Знакомься: Крячко Елена Тихоновна, тысяча девятьсот семьдесят пять гэ-эр, проживает: Строителей, сто двадцать, корпус семь, квартира восемь.
      Есть предложение поехать прямо сейчас, пока ограбленный профессор Маминов не опомнился и не пошел по следу пропавшей дискеты.
      — Постой, постой, — притормозил я Каширина. — Куда ты предлагаешь ехать?
      — Как куда? Вот по этому самому адресу, к Крячко Елене Тихоновне.
      — Ну приедешь ты. И что, спросишь: «Не умирал ли у вас в роддоме ребенок? Не писали ли вы отказное заявление?» Родион, мы журналисты, а не гестаповцы.
      — Глеб, ты, кажется, хотел изобличить убийцу, — обиженно заметил Каширин.
      — И продолжаю хотеть. Но это не повод, чтобы врываться в дом к несчастной женщине и задавать беспардонные вопросы. Ей и так больно. Неужели ты не понимаешь?
      — Хорошо, твои предложения.
      — Нужно ехать к родственникам.
      Посмотри по базе, где живут ее родители, братья, сестры.
      — Уже посмотрел. Братьев и сестер нет, отец умер, а мать, Оксана Львовна Епифанова, пятьдесят два года, прописана в Зеленогорске.
      — Тогда собирайся. Нам предстоит дальняя дорога.
 

14

 
      В Зеленогорск — курортный пригород Санкт-Петербурга — мы приехали уже затемно. Я с трудом вел «Ниву» — страшно ныла рука, отбитая сержантом Кругловым. «Зачем берут в милицию таких подонков? — думал я по дороге. — Впрочем, где они еще нужны? Что умеют?»
      Дом Оксаны Епифановой находился в самом центре городка, рядом с величественным зданием районной администрации. Мы поднялись на четвертый этаж. Вот и искомая квартира. Каширин уже хотел нажать на звонок, но я его остановил.
      — Подожди, она может испугаться и не открыть. В таких ситуациях надо действовать наверняка.
      Я достал из кармана «трубу» и набрал семь цифр. Было слышно, как за дверью зазвонил телефон.
      — Оксана Львовна? Здравствуйте.
      Вас беспокоят из Агентства журналистских расследований. У нас к вам разговор имеется, но хотелось бы не по телефону… Когда встретиться? Да хоть сейчас. Тем более что мы под вашей дверью стоим…
      Спустя полминуты дверь квартиры приоткрылась, и хозяйка через цепочку попросила показать наши удостоверения.
      — Вы действительно работаете у Обнорского? — спросила она. Мы кивнули. — Считайте, что вам повезло. Я — его почитательница.
      Мы прошли в квартиру, которая представляла собой мини-музей А. В. Обнорского. Книжные полки были заставлены литературными трудами Андрея Викторовича за последние десять лет, а по бокам телевизора двумя высоченными стопками возвышались видеокассеты с сериалом «Петербург криминальный» по мотивам произведений нашего шефа. Да, нам определенно повезло. Это просто подарок судьбы!
      — Оксана Львовна, — начал я, когда хозяйка вернулась в комнату с тремя чашечками кофе, — вопрос, по которому мы здесь, настолько деликатен, что я даже не знаю, как его задать. Одно могу обещать — все, что вы сочтете возможным сказать, останется между нами и не будет предано огласке без вашего разрешения.
      — Не знаете, как задать вопрос? Задавайте в лоб, — улыбнулась Епифанова. — Я ничего не боюсь.
      Мы с Кашириным переглянулись.
      — У вас ведь есть дочь? — спросил я после некоторой паузы.
      — Да, Лена, она в Питере живет.
      — А внуки, внучки? — подхватил Каширин.
      Епифанова помрачнела и замолчала.
      Я укоризненно посмотрел на Родиона.
      — Оксана Львовна, извините, что мы вторгаемся в вашу личную жизнь, но ответ на последний вопрос для нас очень важен.
      Епифанова прикоснулась губами к кофейной чашке, но пить не стала и, покрутив ее немного в руках, поставила на стол и отодвинула. Она долго молчала.
      Потом заговорила.
      — Не знаю, зачем это вам… Внук.
      У меня должен был быть внук. Леночка очень ждала его, это был первый ее ребенок. Но… Он умер на второй день после родов… Это случилось две недели назад. Дочь до сих пор не может прийти в себя.
      Женщина подняла глаза и уперлась взглядом прямо в меня:
      — Я вам сказала. Теперь скажите вы, какое отношение имеет наше горе к журналистским расследованиям. И почему вы приехали именно ко мне?
      Мы с Кашириным снова переглянулись. Говорить? Не говорить? Имеем ли мы право утаивать от Епифановой жизненно важную информацию? Имеем ли право сказать?
      — Давайте так, Оксана Львовна, — предложил я, — мы во всем разберемся и потом расскажем, что к чему.
      — Я вас просто не выпущу из квартиры, — заявила Епифанова на полном серьезе. — Пожалуйста, скажите. — Глаза ее заблестели от навернувшихся слез.
      Я раздумывал несколько секунд.
      — Хорошо, Оксана Львовна. Мы предполагаем, что ваш внук жив.
      Ну зачем, зачем я сказал?
      — Господи, это невозможно! всплеснула руками Епифанова. — Я сама ходила к заведующему роддомом.
      Он сказал, что ребенок родился очень слабым и шансов на спасение у него не было. Получается, нас обманули?
      — Возможно.
      — И где же теперь мой внук?!
      — Оксана Львовна, подождите два дня. Мы постараемся во всем разобраться. Только, ради Бога, никому о нашей беседе не рассказывайте. Даже Лене.
      Никому…
 

15

 
      — Что дальше? — спросил Каширин, когда мы сели в машину.
      Я ничего не ответил. В голове у меня зрел очередной дерзкий план.
      Слишком дерзкий. И единственно возможный.
      — Родион, а где твое досье по Маминову?
      — Все свое ношу с собой, — гордо продекламировал Каширин и достал из кейса тоненькую папочку с надписью:
      «Роддом».
      — Там есть домашний телефон злодея?
      — Ну а як же. Даже два. Он себе еще «петерстаровский» установил. Болтливая тварь!
      — Как думаешь, мы его не разбудим? Уже одиннадцать вечера.
      — Думаю, что нет. Если верить рассказам роддомовских уборщиц, Александр Николаевич заканчивает работу поздно. Что очень даже понятно: продажа младенцев — тяжкий неблагодарный труд. А зачем ты собрался ему звонить, Глеб? Шантажом хочешь заняться?
      — Шантаж — не мой стиль. Я — мирный человек. Хочу узнать расценки.
      — Ты всерьез?
      — Конечно. Хочу узнать, сколько стоит купить новорожденного.
      — Так он тебе и сказал. Смерти ищешь? Не забыл, что в деле есть уже один труп? Самарин тоже от нашего доктора чего-то хотел. В результате получил пулю в лобешник.
      — Так то Самарин, а то — Спозаранник, — воскликнул я с деланным молдавским акцентом.
      Пока Родион смеялся, я набирал номер телефона профессора Маминова.
      — Все, — тишина, — утихомирил я напарника, когда послышались длинные гудки. — Объявляется начало операции «Контрольная закупка».
      — Маминов слушает, — сказали на том конце провода. Этот голос — голос с магнитофонной пленки — я узнал бы из тысячи. Теперь главное — спокойствие.
      — Здравствуйте, Александр Николаевич. Моя фамилия Блюмштейн. Я — адвокат, представляю интересы гражданина США Джона Хопкинса, владельца крупной табачной фабрики. Мне рекомендовали вас как надежного человека, который может помочь в решении одной деликатной проблемы. Но обсуждать ее по телефону как-то не с руки. Мы бы могли встретиться?
      Маминов выдержал паузу, после чего произнес:
      — Завтра в двенадцать вас устроит?
      Подъезжайте ко мне на работу: Глухоозерная, сорок пять, второй этаж, кабинет директора.
      Можешь не рассказывать! Кому, как не мне, знать, где находится твой кабинет!
 

16

 
      Мы договорились, что во время моего визита к Маминову Каширин и Модестов, как и в прошлый раз, будут на подстраховке. Цель операции — сделать так, чтобы профессор сам рассказал о своем незаконном бизнесе, и записать этот рассказ на пленку. Запись будет вестись на два диктофона, один из которых, как всегда, у меня во внутреннем кармане, а второй — в машине; сигнал на него будет поступать с радиомикрофона, спрятанного в моем пиджаке…
      — Александр Николаевич готов вас принять, — пропела секретарша.
      Я вошел в знакомый кабинет. Из-за стола навстречу поднялся крупный мужчина с седоватой бородкой. Он не производил впечатление негодяя.
      — Приветствую вас, Семен Моисеевич, присаживайтесь. Люба, сделайте нам кофе! Если не секрет, откуда вы обо мне узнали?
      — Мой коллега представляет в России интересы господина Лозинни, — вспомнил я фамилию с дискеты.
      — Понятно, понятно, — расслабился Маминов. — И что же вы хотите?
      Мой клиент, господин Хопкинс, мечтает о ребенке.
      — А я чем могу помочь?
      Еще одна проверка!
      — Мне казалось, мы поняли друг друга, — с расстановкой произнес я, глядя профессору в глаза. — У господина Хопкинса никогда не будет своих детей, и он хотел бы усыновить русского ребенка.
      — Мальчика? Девочку?
      Все, мысленно поаплодировал я себе, он клюнул!
      — Это не имеет значения. Сумма также не имеет значения. Имеет значение только ваше согласие.
      — Если вы общались с адвокатом Лозинни, то, очевидно, представляете, сколько это стоит.
      — Да, мой клиент готов передать двадцать пять тысяч долларов в любое время.
      — Хорошо, хорошо. Это очень хорошо. — По лицу Маминова я понял, что проверка закончена. — Вы представляете себе механизм усыновления через наш роддом?
      — Не совсем, — ответил я. — Но если я правильно понимаю, вы занимаетесь благим делом — отдаете на усыновление отказных детей.
      — Да, вы почти правы. По всем документам они числятся как отказники. В принципе, вопрос можно решить в течение недели. У нас имеются, так сказать, запасы. Из свежих есть девочка пятнадцати дней, мальчик четырнадцати. Предыдущая сделка по ним не состоялась. Передайте господину Хопкинсу, что я готов рассмотреть…
      Речь профессора неожиданно прервал стук в дверь.
      — Войдите! — разрешил Маминов.
      Я обернулся. На пороге возникла до боли знакомая физиономия.
      — Александр Николаевич, простите за беспокойство. Я насчет установки решеток на окна. Мы с ребятами просчитали — потребуется полторы тысячи «гринов».
      Это был один из тех охранников, что задерживал нас с Кашириным позавчера во время ночного проникновения в роддом. Сейчас он узнает меня. Полный провал! Я опустил голову, но это не помогло.
      — А, сука, это ты? — прищурился охранник. — Ну, здравствуй! Что прячешь морду? Тебя уже выпустили?
      — Что это значит? — побагровел Маминов.
      — Это значит, Александр Николаевич, что вы разговариваете с вором.
      Данного субъекта мы взяли, когда он лазил в ваш кабинет. Компьютер хотел свистнуть.
      Маминов побледнел.
      — Где дискета? — закричал он диким голосом; от прежней вальяжности не осталось и следа.
      В кабинет вбежали еще пятеро охранников.
      — Обыскать! — распорядился профессор.
      В течение следующей минуты из моих карманов были извлечены диктофон, служебное удостоверение и мобильник.
      — Журналистишка, заулыбался один из охранников, застегивая на мне наручники, после чего обратился к Маминову:
      — Что с ним делать-то?
      Профессор ответить не успел, потому что в этот момент из коридора послышался лошадиный топот, и в кабинет вломились люди в масках: "Всем лечь!
      Работает РУБОП."…
 

17

 
      — …О, Глеб! — Начальник отдела по расследованию заказных убийств Игорь Эмиссаров был удивлен не меньше моего. — А ты что тут делаешь?
      То же, что и ты, — изобличаю убийцу.
      — И как, получается? — с сарказмом поинтересовался Эмиссаров, подергав нацепленные на меня наручники.
      — Может, сначала поможешь снять эти оковы?
      Освободив меня от наручников, Эмиссаров подошел к лежащему на полу Маминову и пнул его ногой:
      — А ну, чучело, быстро говори, где прячешь детей!…
 

18

 
      …Рубоповская «Волга» неслась по трассе Петербург-Зеленогорск со скоростью 150 километров в час. Медленнее оперативники просто не умеют.
      На заднем сиденье с младенцем на руках восседал Каширин. Мы ехали к Оксане Львовне Епифановой и везли ей долгожданного внука того самого мальчика четырнадцати дней от роду, которого Маминов, на наше счастье, не сумел втюхать западным усыновителям и держал в специальном боксе вместе с тремя другими непроданными младенцами.
      — Нашли троих, найдем и остальных, — постоянно повторял Эмиссаров. — Хотя это уже не наша задача — пусть эфэсбэшники работают. Тут надо Интерпол подключать. А мы свою задачу выполнили — арестовали убийцу.
      — Игорь, ты же говорил, что Самарина убили по ошибке, спутали с соседом-бизнесменом, — заметил я.
      — А ты никогда не ошибался? — глянул на меня Эмиссаров. — Вот и я тоже человек. Видимых причин для ликвидации Самарина не было. Это мы потом уже стали копаться в бумагах, которые он визировал, тогда-то все и всплыло. Самарин понаподписывал кучу документов об усыновлении новорожденных отказных детей из роддома номер двадцать пять. Ну не бывает столько отказников! Дернули двух мамаш, они — в слезы: какой, мол, отказ, умер наш ребеночек сразу после родов.
      Так и вышли на Маминова…
      Ребенок на руках у Каширина заплакал. Я повернулся назад и строго глянул на Родиона:
      — Смотри, поаккуратнее. Чужое дите везешь. И очень долгожданное.
      Правый глаз Каширина совсем заплыл от грандиозного фингала, поставленного сержантом Кругловым. Я подумал, что выгляжу ничуть не лучше. Адвокат Блюмштейн! Господин Хопкинс!
      Да уж, герои!
      — Как себя чувствуешь, Родион Андреевич? — спросил сидящий за рулем Эмиссаров.
      — Не знаю, как вы, — улыбнулся Каширин, — а я чувствую себя аистом…

Рассказывает Нонна Железняк

 
       "32 года. Специальный корреспондент. Несмотря на обычно присущую Железняк Н. Е. задумчивость и рассеянность, она иногда склонна к совершению героических поступков. Это, возможно, связано с тем, что Н.Железняк считает своим прадедом матроса М. Железняка, якобы произнесшего крылатую фразу: «Караул устал!»
       Замужем за корреспондентом отдела расследований Модестовым М. С. Ожидает ребенка…"
       Из служебной характеристики
      — Доколе? Доколе, скажите мне, заскорузлое чиновничье сообщество будет ставить препоны на пути естественного роста сексуального самосознания у жителей нашего города? Стоило одному человеку, доктору Дятлову, взять на себя труд просвещения петербуржцев в этой области, как тут же, сей же миг озабоченные пуритане бросили все свои коррумпированные силы на борьбу с ним. Они хотят упечь его за решетку за деяние, которого он не совершал.
      Абрам Колунов — постоянный автор выпускаемой нашем агентством газеты «Явка с повинной» — был умен, знал это и гордился. Окладистой бородой и размером тела в диаметре он напоминал батюшку из богатого прихода, однако вещал обладатель столь благообразной внешности отнюдь не на темы душеспасительные, а по вопросам науки сексопатологии. Но его непревзойденное красноречие впустую хлестало чиновников-негодяев: сотрудники Агентства хаотично сновали мимо проповедника, стоявшего на самом оживленном перекрестке коридоров. Один только Зураб, в задумчивости бродивший по коридору, остановился и минут пять мрачно смотрел на оживившегося Абрама.
      — Слушай, Колунов, а ты Спозаранника не видел? — наконец спросил Гвичия.
      — Нет, но я принес сенсационную весть…
      — А он тебе не говорил, куда он сегодня собирался?
      — Кто? Дятлов?
      — Нет, Спозаранник!
      — Нет, но зато у Дятлова большие неприятности…
      — А когда ты его видел последний раз?
      — Вчера, он читал лекцию в Духовной семинарии о роли секса в жизни библейских персонажей…
      — Кто читал? Спозаранник?!
      — Нет же. Дятлов! Постой, ты куда?
      Но Зураб Гвичия был уже далеко.
      Сегодня его интересовала только пропажа Спозаранника. Эта самая пропажа интересовала сегодня всех сотрудников Агентства, вплоть до уборщиц и вахтеров. Последний раз Глеба Егоровича видели вчера вечером, и, будь он нормальный человек, его невыход на работу мало кого удивил бы: ну перебрал с вечера, заночевал у любовницы, с кем не бывает. Но Спозаранник не был нормальным человеком: не пил, любовниц не имел и по своей воле не выйти на работу не мог. Все склонялись к версии, что Глеба Егоровича похитили.
      Я лениво наблюдала за бесполезной суетой и несчастным, никем не понятым Абрамом. «Ага, похитили, — думала я, — спецслужбы, например. Для изучения разновидности сверхчеловека типа биоробот. Сдается мне, Спозаранник просто захотел хоть раз побыть нормальным человеком». В последнее время у меня все вызывают раздражение. Все про это знают и не обижаются — считают, что моя повышенная раздражительность связана с беременностью. Это раздражает меня еще больше, потому что они ошибаются. Мои добрые коллеги, заботливо оберегая мою беременность от лишних волнений, оставили меня совершенно без занятий. Те дела, которые в былое время начальство не преминуло бы скинуть на мои хрупкие плечи, теперь нечаянно доставались другим. Хотя по имеющейся у меня информации у них и своих дел выше крыши.
      И оказалось, что в Агентстве прекрасно справляются и без меня. Если бы вместо Спозаранника я не вышла на работу, то никто бы так не бегал и не кричал: «Украли! Украли!» Поэтому без всяких зазрений совести я раскладывала пасьянс на компьютере. Который, кстати, тоже начал меня раздражать.
      Вообще-то, на самом деле я была занята более интересным делом, нежели раскладывание пасьянса. Я думала.
      Объектом моей мозговой деятельности была технология оборудования фонтана в квартирных условиях. Это, оказывается, несложно — достаточно провести в половом перекрытии трубу, выложить из камня герметичный сосуд и надстроить две чаши. Только вот что будет эту воду толкать?…
      — Нонна, неужели вы допустите, чтоб чиновничье племя отняло у вашего будущего ребенка все права, в том числе и право на секс? — Абрам Колунов добрался-таки и до меня. Устремив взгляд на мой большой шестимесячный живот и приняв позу оратора, он продолжал:
      — Мой старый приятель, известный сексопатолог доктор Дятлов, попал в беду. — Колунов наконец достиг сути своей витиеватой речи. — Районная прокуратура возбудила против него уголовное дело по подозрению в получении взяток за диагнозы «гомосексуализм», поставленные доктором молодым людям призывного возраста.
      Допустить, чтобы моего еще не родившегося ребенка лишили каких-то прав, я никак не могла. Тем более что Колунов уже нарушил технологический процесс постройки фонтана, а судьба несчастного доктора вдруг меня заинтересовала.
      — Прости, Абрам, а почему ты так уверен, что дело сфабриковано? — спросила я.
      — В этом не сомневается никто, когда-либо общавшийся с доктором: доктор Дятлов настолько предан своему достойному делу, что ему легче отсечь себе рабочую руку, чем поставить ложный диагноз.
      — Может, он просто ошибся? — легкомысленно предположила я, но, заметив на себе полный горького упрека взгляд Колунова, быстро добавила:
      — И кому это, интересно, выгодно?
      — Многие полагают, что Дятлова подставили его же коллеги — им не давала покоя его заработанная за годы безупречного труда репутация. Но это не так. Следуя за моими логическими умозаключениями, нетрудно убедиться, что это — тщательно спланированная политическая провокация. Высокопоставленные фигуры заказчиков настолько очевидны, что я не вижу смысла называть их имена. У этих инквизиторов хватило подлости вместе с сообщениями о возбуждении уголовного дела запустить в СМИ слухи о том, что сам Дятлов не пренебрегает гомосексуальными контактами…
 

***

 
      В другое время я ни за что не стала бы лезть в деликатную область мужской однополой любви, но сейчас все это показалось мне безумно интересным.
      С некоторого времени все, что не касается темы дородового развития ребенка, мне кажется интересным. Чего нельзя сказать о прочих сотрудниках «Золотой пули», которые просто зациклились на этой теме. Мне иногда становилось стыдно, когда казалось, что внутриутробная жизнь ребенка Нонны Железняк волнует моих коллег гораздо больше, чем саму Нонну Железняк.
      Меня продолжали волновать заказные убийства и коррумпированные чиновники, а Горностаева с Агеевой до хрипоты спорили о значимости дыхательной зарядки для будущих мам. В моем доме скопились груды книг о современных методиках вынашивания ребенка, к приобретению которых я не имела никакого отношения: Модестов и супруги Соболины с ног сбились, выискивая по городу полезную литературу. Неужели они не догадываются, что я уже имею некий опыт вынашивания ребенка, учитывая то, что своего первенца — сына Дениску — мне тоже пришлось родить?
      Я решила, что нельзя решать моих будущих детей права на секс, а значит, надо помочь доктору Дятлову избавиться от подсудных обвинений. Тем более, Россия мне этого не забудет, как уверял Колунов. Только как это сделать? Даже если я соберу доказательства невиновности Дятлова, как к этому отнесется следствие? В общем, надо в первую очередь навестить доктора. Сегодня же.
      Только чтобы в агентстве об этом никто не знал, а то и это дело у меня отберут.
      Заверив всех, что меня ждут в женской консультации, я покинула агентство.
 

***

 
      Сам Бог велел мне заняться делом опороченного сексопатолога: Центр современной сексологической мысли, как Колунов именовал больницу Дятлова, располагался через парк от женской консультации, куда мне Модестовым велено было периодически наведываться. Только находятся эти два нужных в данный момент моей жизни заведения в дальнем от всех благ цивилизации конце города — до дятловской клиники я добиралась полтора часа, не меньше.
      А если учесть, что каждый раз, едва мне стоило выбраться из-под крыши автобуса или метро, налетал шквальный ветер с плаксивой тучкой и устраивал этому району хорошую головомойку, то до кабинета известного сексолога я добралась мокрая и продрогшая как цуцик.
      Вполне естественно, что мой вид доверия внушал мало, что тут же подтвердила секретарша врача.
      — Сегодня доктор прием не ведет! — грозно закричала баба лет тридцати пяти в типичной секретарской блузочке, пресекая попытку несанкционированного проникновения к начальству.
      — Я не на прием, я по другому вопросу.
      — По какому? Может, я чем-нибудь могу помочь?
      — Вопрос моей профессиональной деятельности!
      — Простите?…
      Секретарша решила охранять, тело начальника до последней капли крови.
      Она была из тех женщин, которые пользуются огромным спросом у важных и утомленных посетителями руководителей. Говорят, в Питере есть подпольный рынок стервозных секретарш, где их вскармливают, дрессируют и затем по большому блату перепродают нуждающимся начальникам. Но эта, видимо, была самоучкой, потому что в течение каких-то пяти минут мне удалось проникнуть к секс-доктору.
      Кабинет знаменитого доктора Дятлова представлял собой нечто среднее между секс-шопом и кунсткамерой: в шкафу стояла шеренга искусственных пенисов и фаллоимитаторов, стену украшал плакат с изображениями болезней мужских яичек, на столе возвышался опять же мужской детородный орган, только в скульптурном исполнении.
      Мне показалось, что доктор очень мало встревожен возбужденным против него уголовным делом: он едва вспомнил об этой неприятности. Видимо, его блестящую голову волновали другие, более важные проблемы.
      — Да я даже не знаю что делать.
      В этом деле все ложь — до единого слова. Не брал я взятки. Не ставил я этим мальчикам диагнозы, да их и на приеме никогда не было. Откуда взялась на тех бланках моя подпись — ума не приложу. И что самое странное — двое из получивших справки о диагнозе «гомосексуализм» действительно были у меня. Им я поставил диагноз, но их ориентация не вызвала у меня никаких сомнений, — удрученно объяснял моему животу доктор. Странно, в последнее время все предпочитают разговаривать со мной, глядя на живот, словно он проявляет больше понимания, чем я.
      — Следствие, к сожалению, ваши аргументы не принимает…
      — Следователь Пулеев, который ведет мое дело, утверждает, что почерковедческая экспертиза подтвердила, что подпись моя, и все тут. Он не понимает, что без меня прервется огромная работа по пропаганде культуры секса, которую я провожу через радио, газеты, телевидение. Я уже так много сделал, но предстоит еще больше. Люди хотят знать о сексе, а кто им расскажет?
      В этот момент дверь кабинета распахнулась, и к столу Дятлова решительно промаршировала секретарша с кипой бумаг, подозрительно окинув меня взглядом. Наверное, она все еще подозревает во мне больную, обманом проникшую на прием к светилу питерской сексопатологии. Доктор, заворожено глядя на золотой кулон, маятником качающийся на фоне шикарного бюста секретарши, подписывал бумаги.
      — Это что за договор? — Доктор задумчиво посмотрел на бумажку из кипы.
      — Вы же вчера просили подготовить, — ответила секретарша, — не помните?
      — Не помню… Видно, где-то записал и забыл, — виновато сказал Дятлов, подмахнув и этот документ.
      — Что бы я без вас делал, Верочка, — подхалимски защебетал доктор вслед скрывающейся за дверью даме: Заметив, что дверь закрыта неплотно, он перешел на громкий шепот, который был слышен даже в коридоре. — Без своего секретаря я как без рук. Все бумажные дела на ней.
      Я такой рассеянный, а она умница, старательная, аккуратная. Гениальная женщина!
      — Мне кажется, вы можете знать или догадываться о том, кто это сделал… — Я попыталась направить мысли доктора в нужное русло.
      — Конечно, знаю! Это сделали те, кто с сексом не дружит, у кого отсутствие нормальной половой жизни наложило негативный отпечаток на подсознание и подтолкнуло личность к преступным действиям. Именно такие люди представляют огромную опасность для социума.
      Так, все ясно. Видимо, доктор Дятлов вообще не способен размышлять на темы, не касающиеся вопросов секса.
      При этом тем более было трудно предположить, что в нем хватило хитрости получать взятки за ложные диагнозы.
      Забота о сексуальном здоровье всего Питера, наверное, слишком поглотила Дятлова…
      — Какие у вас отношения с коллегами, работающими в области сексопатологии? — спросила я прямо, надеясь, что врачи-конкуренты могли подставить Дятлова, чтобы впоследствии разделить его всенародную славу между собой, и мне не составит особого труда разоблачить негодяев.
      — Хорошие отношения. Многие ходят ко мне за консультациями. Правда, есть у нас в клинике двое молодых врачей — Семенов и Чакмозян. Они считают, что сексуальные отклонения — это хиханьки-хаханьки. Понаставили таких диагнозов, такое лечение проводили, что у меня волосы дыбом встали.
      Потом пациенты приходили жаловаться. Дурацкая, в общем, история. Семенов и Чакмозян хотели на базе клиники свой центр открыть, но я не дал — в сексопатологии не место дилетантам.
      Из— за этого у меня с ними конфликт вышел: им никак не понять, что секс -тонкая и чувствительная область, и грубым вторжением, не правильным лечением можно навсегда искалечить личность. Это вам не горчичники ставить или аппендиксы резать…
      Бедный доктор! Кому мог помешать врач, фанатично сражающийся за повсеместный секс-ликбез? Скорее всего, руку приложили эти Чакмозян и Семенов, которым он не дал открыть собственный центр. Надо будет выяснить у Завгородней, что они из себя представляют. В последнее время Светка занималась медицинскими расследованиями и изучила все питерское здравоохранение — его мужскую половину уж точно. Надеюсь, я еще застану ее в Агентстве. Но с другой стороны, как эти сексопатологи могли это сделать? Может, и прав был Колунов — Дятлов стал жертвой пуританского заговора?
      Клинику под внимательным взглядом секретарши я покинула часов в пять, когда шум и ярость от огромной дождевой тучи сменялась предзакатной тишью. Все это время меня не покидало ощущение того, что за мной кто-то следит. Ну и стерва же эта секретарша!
      Когда я подошла к нашей арке, с которой обычно люди несведущие (приглашенные посетители и мстительные читатели) начинали поиски «Золотой пули», навстречу мне неожиданно вынырнула машина. Я, привычная к тому, что они выныривают отсюда постоянно, ловко увернулась, а вот кому-то шедшему позади меня не повезло. Машина резко затормозила, послышались шум удара и громкий крик: «Эй, болван, не видишь, куда идешь?!» Я оглянулась: на капоте машины беспомощно барахтался какой-то патлатый парень в дурацкой шапочке, а крупный мужик грозно вынимал свое тело из водительского сиденья. Жертва автокатастрофы жалобно посмотрела на меня, потом на водителя, медленно сползла с капота и с несвойственной для жертв прытью кинулась прочь. Бедный, подумала я, мало того, что его сбили, так еще и напугали. Будь я на его месте, водителю бы не поздоровилось.
 

***

 
      Было бы интересно взглянуть на Завгороднюю, когда та будет в интересном положении. Сидит сейчас, беспечно улыбается и строит глазки кому-то по телефону. Нет, с животом ее представить трудно… Даже не трудно, а негуманно. Как Завгородняя на сносях будет выполнять главную жизненную функцию — кокетничать с мужчинами?
      Хотя у нее, наверно, это получилось бы: некоторые мужики западают на беременных. Я критично посмотрела на себя в зеркало… Только среди моего окружения таких извращенцев нет. К сожалению.
      — Светик, — обратилась я к Завгородней, мысленно дорисовывая ей живот, — Спозаранник-то нашелся?
      — Нашелся. Но он так и не сказал, где пропадал. Наверное, был на секретном задании. Хотя Каширин выдвинул версию, что Спозаранник накануне осквернил себя алкоголем… Говорит, вид у него был больно помятый.
      А Каширин у нас специалист по распознаванию симптомов посталкогольного токсикоза.
      — Да ну, Спозаранник и алкоголь… — Я сделала паузу, ненавязчиво переводя разговор на интересующую меня тему. — Кстати, научи уму-разуму беременную тетку — кто такие врачи Семенов и Чакмозян…
      — Сексопатологи. — Света ухмыльнулась. — Педики, — добавила она брезгливо.
      — Ой! А в профессиональном плане?
      — Придурки. Начитались умных книжек и орут на каждому углу: «Мы — сексопатологи!» Лично я считаю: для того, чтобы разбираться в сексе, надо природный талант иметь. Себя бы полечили — представляешь, идиоты, женщинами вообще не интересуются.
      — Похоже, профессия сексопатолога очень престижна…
      — Не престижна, а денежна. Не для всех, конечно. Эти-то только и думают, как побольше урвать от своей работы, чтоб новых мальчиков себе покупать.
      Еще, говорят, они деньги за липовые справки о нетрадиционной ориентации берут с призывников.
      — Слушай, а чем ты волосы красишь, здорово смотрится? — Я перешла к любимой теме Завгородней, боясь, как бы Светка не спросила, с чего это я сексопатологами интересуюсь. Она, конечно, ничего не заподозрит, но вдруг проболтается? Вот и спросят меня потом:
      «Ты, Нонна, никак делом Дятлова занялась? В работу ударилась? Ребенка не бережешь?»
      Светка рассказала мне о всех видах краски для волос, которыми она когда-либо пользовалась, о всех шампунях и лаках, а также — уже по собственной инициативе — просветила меня насчет эффективности использования щипцов для завивки ресниц и ментоловой помады. Лекция заняла всего полтора часа и закончилась выводом, что трусы и бюстгальтеры белорусской фирмы «Миловица» мало чем уступают французскому нижнему белью.
 

***

 
      Подбегая к дому, я с аллюра перешла на шаг — свет в окнах все равно не горел. А это означало, что Модестов опять остался внеурочно сражаться со злом и в квартире меня никто, кроме двух голодных кошек, не ждал. Я содрогнулась, вспомнив, каким обычно презрительным взглядом меня одаривает кошка Ксюша, как будто говоря: «Ах, какая бездна ответственности! Может быть, вообще не стоило заводить домашних животных, если нет возможности уделять им внимание?» Я еще больше сбавила ход.
      — Эй! Подруга! Я тебя уже полтора часа жду, а ты даже не торопишься. — Из темноты лестничной площадки, шурша пакетами, вынырнула Юлька. В одной руке она держала до половины обгрызенный батон, в другой — литровый пакет кефира, который, по моим подозрениям, был пуст тоже наполовину.
      Тут я вспомнила, что вчера позвонила Юле, своей необремененной мужем и детьми подруге журфаковских времен, и нажаловалась на вечно отсутствующего Модестова. Упрек в равнодушии достался и ей, поскольку она, будучи единственным человеком, способным общаться со мной не только на тему беременности и внутриутробного воспитания ребенка, лишила меня этого общения. Я, видимо, переборщила, описывая свое настроение, потому что Юлька примчалась спасать меня из депрессии едой (самое лучшее, по ее мнению, средство от всех болезней и капризов).
      — А я была сегодня у доктора Дятлова, — объявила я, глядя как Юля энергично разгружает сумки и одновременно пытается высвободить ноги от облепивших их кошек.
      — Ничего себе! Раньше ты без него прекрасно справлялась. Ты бы лучше Модестова туда сводила. Если найдешь его…
      — Ни я, ни Модестов в услугах сексопатолога не нуждаемся. Это сексопатолог нуждается в моих услугах.
      — О! — Юлька внимательно посмотрела на меня, а голодная кошка Ксюша, воспользовавшись ситуацией, впилась когтями в пакет с крекерами.
      — Кыш! Ничего странного: Дятлова обвиняют в том, что получал взятки за ложный диагноз «мужеложство», а также в том, что он сам не брезговал мальчиками. Но он не такой, я знаю. Это его врачи-завистники подставили.
      — А как ты это собираешься доказать?
      — Вот в этом-то вся и проблема. Говорят, следователь Пулеев, который ведет дело Дятлова, и слышать ничего не хочет в его оправдание. Но что-нибудь придумаю.
      — Пулеев? Ха-ха-ха. — Юлька залилась таким громким смехом, что голодные кошки предпочли отойти на несколько метров в безопасную зону. — Делом Дятлова занимается Пулеев? Ну, тогда твоему Дятлову уже ничего не поможет.
      — Почему это? Он так не любит доктора?
      — Мягко сказано — не любит. Он его ненавидит! Ты не слышала о недавнем нововведении: всю порнуху разрешили к продаже, назвав ее эротикой.
      Только кроме зоо-, педо-, некро-и еще какой-то филии. Так вот, мало того, что Дятлов стал инициатором этого законопроекта, так он еще и взялся просматривать кучу порнухи, дабы отделять зерна от плевел. А Пулеев входил в ту же комиссию по принятию этого революционного решения, и сказать, что он был против, значит не сказать ничего.
      Он был просто в ярости, наверное из-за того, что теперь все менты лишаются хорошей кормушки: раньше они бабки получали за выдачу разрешений киоскам на продажу порнухи, а теперь, когда порнуха — уже не порнуха, с кого деньги получать? Раньше же на этом бизнесе вся ментовка кормилась, и прокуратура свою долю получала за то, что знала, но молчала.
      — Ты писала об этом в своем «Телескопе»?
      — Писала, писала. Так вот, когда была пресс-конференция по поводу новых правил определения порнографии, слово взял Дятлов. Ты бы видела лицо Пулеева в этот момент — он весь побелел, покрылся испариной, задрожал как кобель перед случкой. Короче, он готов был убить доктора на месте.
      — Так что брал Дятлов взятки или не брал — сидеть все равно будет, — заключила Юлька, механически поедая предназначенные для моей депрессии крекеры.
      — Слушай, а вдруг этот Пулеев сам сфабриковал дело против доктора? На фоне разногласий насчет нравственных аспектов популяризации секса… Юлька, ты решила слопать все, что принесла?
      — Нет, оставлю чуть-чуть кошкам. Кстати, как твой фонтан?
      — О, я его почти придумала. Пошли, я покажу, как это будет выглядеть.
      Поскольку Юлька страдала отсутствием пространственного воображения, то фонтан пришлось нарисовать мелом на ковре. И пока мы спорили, как можно отобразить верхнюю его часть, пришел Модестов. К сожалению, появление нового архитектурного сооружения не было пока согласовано в его инстанции, и нам с Юлькой пришлось соврать, что это магический круг, отгоняющий злых духов. Модестов, который в последнее время уделял много внимания проблеме церковного дела в России, сказал, чтоб мы стерли эту гадость, и пообещал, что на днях приведет батюшку, чтобы тот освятил наше жилище.
 

***

 
      Юлька вскоре уехала, перепоручив меня заботам Модестова, который в свою очередь предпочел телефон мне, а я долго еще думала, маясь без сна, о докторе Дятлове. Интересная ирония судьбы получается: Пулеев возбудил уголовное дело против ненавистного доктора. Сам привел лжесвидетелей, сфабриковал улики… Это какой же сволочной характер надо иметь, чтоб такое провернуть?
      Ночью мне приснился сон, как доктор Дятлов преподает в школе секс, а за партой среди прочих учеников сидит Пулеев. Пулеев отчаянно списывал и все время норовил сбежать с урока.
 

***

 
      Надо быть конченым оптимистом, чтобы надеться на дружескую встречу и плодотворную беседу с Виктором Пулеевым. Не страдая избытком наивности, я не стала звонить следователю и договариваться о встрече. Решила брать его живьем, внезапно появившись в районной прокуратуре. Не станет же он выгонять беременную девушку из кабинета, не выслушав?
      Уже в десять утра я заняла пост у кабинета следователя прокуратуры Приморского района Виктора Ибрагимовича Пулеева. Он как будто знал, что ничего хорошего его не ждет, и из кабинета не высовывался, уже полтора часа уделяя внимание одному таинственному посетителю. Я терпеливо ждала, изучая темные пятна от обвалившейся штукатурки на потолке. О чем можно так долго говорить? После двух часов сидения в засаде мне захотелось в туалет — все-таки беременность дает о себе знать. Раньше я была гораздо выносливее.
      Вернувшись, я подошла к двери, чтоб проверить, на месте ли долгожданный Пулеев. Прислушалась, но не услышала за дверью ни звука. Я вежливо постучала. Тишина. Еще раз — громче. Похоже, Пулеев почувствовал засаду и удрал.
      Я приналегла на дверь посильнее. Тут вмешался проходивший по коридору сотрудник прокуратуры, который не смог спокойно смотреть, как беременная дама портит государственное имущество.
      — Вы к Пулееву?
      — Да!
      — Зачем вы тогда в пустой кабинет ломитесь? Видите, он по коридору с посетителем идет? Бегите, может, догоните!
      В конце коридора неторопливо удалялись две мужские фигуры. Одна фигура, нежно поддерживая за руку другую фигуру, что-то увлеченно говорила.
      — Виктор Ибрагимыч! Уделите, пожалуйста, мне пару минут! — Я побежала вслед удаляющимся фигурам. Фигуры недовольно обернулись.
      Пулеев оказался невысоким полноватым мужчиной с волосами цвета пожухлой травы. Он с сожалением отпустил локоть собеседника. Посетитель Пулеева имел гораздо более презентабельный вид: крупное мужественное лицо, выразительные глаза, гордый прямой нос и очень идущая ему упитанность. Причем, где-то я уже видела этого мужчину приятной внешности. Только вот не помню — где… Странно, что не запомнила.
      Обычно я запоминаю места, где водятся приятные мужчины. Не для себя, а вдруг кому понадобятся…
      — Не пугайтесь. Я из агентства «Золотая пуля», меня зовут Нонна Железняк. Я занимаюсь расследованием дела доктора Дятлова, который подозревается во взяточничестве, — отрекомендовалась я.
      — Что вы хотите? — холодно спросил Пулеев.
      — Хочу докопаться до истины, — дежурно ответила я, с интересом наблюдая, как побледнел при упоминании имени Дятлова собеседник Пулеева. И где я все-таки его видела?
      — Подождите минуту у моего кабинета, я скоро приду.
      — Нет, Витя, не надо меня провожать. Я у тебя не впервой, дорогу найду, — заторопился мужчина приятной внешности, — вечером созвонимся, договорим. Пока!
      — Пойдемте. — Пулеев пошел по направлению к кабинету. — Не могу поверить, что журналист с таким стажем работы, — Пулеев зачем-то кивнул на мое пузо, — не знает, что всю информацию в прессу прокуратура дает через пресс-центр. Там сидит такой Курочкин Сергей Геннадьевич и получает за это неплохие деньги. Зачем вы его обязанности на меня перекладываете? — Пулеев явно издевался.
      — Знаю я все. Но дело в том, что к нам в Агентство поступила информация, ЮЗ что дело сфабриковано, — воспользовалась я своим любимым приемом, который я изобрела сама, а потом выяснила, что им пользовались журналисты испокон века и называется он — «провокация». — Если вы не дадите свой комментарий, то нам придется опубликовать материал без вашей точки зрения, на основании уже имеющейся информации.
      — Ерунда! — Пулеев открыл дверь в свой кабинет. — Какая еще информация? Одно могу сказать: несмотря на то, что нам не удалось взять Дятлова с поличным — он получал деньги через посредника, — существуют неопровержимые доказательства его преступления, как то: показания свидетелей, подпись Дятлова на справке о нетрадиционной ориентации, выданной на имя человека, не страдающего никакими отклонениями, и…, — Пулеев замялся, — и прочее, и прочее, и прочее.
      Из окна кабинета следователя открывался прекрасный вид: уютный дворик, аккуратно подстриженные кустики и роскошная иномарка, в которую вальяжно садился мужчина приятной наружности. И где я этого гада все-таки видела?!
      — Вы можете сами поговорить со свидетелями, — милостиво разрешил Виктор Пулеев. — Вот Смирнов Николай Валентинович, тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, липовый гомик, Леопольдов Максим Иванович, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения, тот же диагноз, еще…
      Пулеев дал мне номера телефонов не всех призывников, закосивших с помощью Дятлова от армии. Это мне удалось заметить, когда он любовно разглядывал дело гражданина Дятлова. Более того, я даже запомнила фамилию одного из них. Редкая, к счастью, фамилия — Сой. Вот с ним-то и надо будет в первую очередь поговорить.
 

***

 
      — Железняк! Стой. — Агеева неслась за мной по коридору. — Ты совсем с ума сошла. Как ты могла выйти из дома?! Ты что, не знаешь, что происходит? На этой неделе произошло уже три изнасилования беременных женщин.
      Страшный извращенец охотится за беременными! Если ты не думаешь о себе, так подумай хотя бы о ребенке.
      — Что случилось? — Я покорно остановилась.
      Тебя хотят изнасиловать! — уверенно заявила Марина Борисовна.
      — Меня и юную грациозную, и зрелую роковую никто не насиловал, и ты хочешь, чтоб я поверила, что кто-то может изнасиловать меня беременную?
      — Дура! Читай! — Агеева протянула мне распечатку.
      "На днях в 27-й отдел милиции поступило заявление от женщины, которая едва не стала жертвой насильника. Преступник подкараулил свою жертву в ее собственном подъезде и, дождавшись, когда она станет открывать дверь в квартиру, набросился на нее. К счастью, насильнику не удалось завершить развратные действия над женщиной, его спугнул муж несчастной, вышедший в этот момент на площадку. Преступнику удалось скрыться. Примечательно, что жертва насильника находилась в этот момент на седьмом месяце беременности. Сотрудники правоохранительных органов приступили к розыску преступника на основании имеющихся примет.
      Женщина утверждает, что напавшему на вид можно дать не более 25 лет, он имеет худощавое телосложение и длинные темные волосы до плеч".
       «Как стало известно нашему корреспонденту, вчера в одном из домов по улице Бутлерова было совершено нападение на беременную женщину. На помощь пострадавшей пришли соседи, но преступнику удалось скрыться. По данному факту возбуждено уголовное дело».
      "Зверское изнасилование произошло на этой неделе в самом центре Питера!
      Сексуальный маньяк напал на женщину во дворе на проспекте Тореза! Извращенец (а иначе его назвать нельзя, поскольку его несчастная жертва находилась на последних месяцах беременности) набросился на женщину и, приказав ей встать на колени, совершил акт глумления над материнством с элементами онанизма. Несчастной ничего не оставалось, как подчиниться. В довершение к содеянному преступник отобрал у дамы трусы. Наши эксперты утверждают, что речь идет о самом настоящем сексуальном маньяке, получающем удовольствие от вида обнаженной беременной женской фигуры. Уважаемые читательницы! Если вы заметите или подвергнитесь нападению невысокого худого мужчины с крупным родимым пятном на причинном месте, немедленно сообщите в милицию или позвоните в редакцию по телефону…"
      — Последнюю заметку ты выудила явно из «Телескопа»?
      — Нет, из «Криминального мира». Не важно откуда. Главное — что ты в опасности.
      — Ерунда. Это даже не из моего района. Эти-то, видишь, в районе площади Мужества попались, а я совершенно в другом конце города живу.
      — Я читала, сексуальные маньяки не ограничивают поле своей деятельности одним районом. Доберется он и до твоей окраины.
      — А вдруг нет?
      — Ой, Железняк, удивляюсь я твоей беспечности! Вот вспомнишь когда-нибудь мои слова.
      Мы с Мариной Борисовной дошли до кабинета Каширина.
      — А тебе туда зачем? — подозрительно спросила Агеева.
      — Да так, Спозаранник просил один адресок узнать, — равнодушно ответила я.
      — Что с тобой, Родион?! — воскликнули мы с Мариной Борисовной в один голос.
      В кабинете информационного обеспечения что-то произошло. Шаховский, Лукошкина и Гвичия стояли и внимательно смотрели на Каширина. Чрезвычайно бледный Каширин сидел на стуле и испуганно смотрел на Зураба.
      — Я выпил отраву, — скорбно сообщил Каширин.
      — Не отраву, а удобрения, — возразила Лукошкина, — нечего было хватать кружку без спросу. Я ее специально на окно поставила, чтоб цветы полить.
      — Нечего было отраву вместо кофе наливать. Мне пить захотелось, вот и взял. Хоть бы записку написала.
      — Если ты выпил удобрения, то, значит, скоро у тебя чего-нибудь вырастет.
      Рога, например. Или корни пустишь, — диагностировал Шаховский.
      — Что ты ржешь? А если у меня отравление? Надо промывание делать!
      — Лучше клизму, ха-ха.
      — Родион, я, может быть, не вовремя, но пока ты не помер, пробей-ка мне одного паренька, Сой его фамилия. Мне адрес нужен, — попросила я.
      Каширин жалобно посмотрел на меня и медленно, походкой раненого партизана, подошел к компьютеру.
      — Тебе какого? Соя Илью Поликарповича, тысяча девятьсот второго года рождения, или посвежее, Соя Илью Валерьевича, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения? Рекомендую последнего.
      — Да, скорее всего, это он. Где он живет?
      — На Коломенской, дом двадцать, квартира сто тридцать.
      — Спасибо. Слушай, тебе надо для нейтрализации действия отравы соды выпить, — решила я в благодарность помочь Каширину советом.
      — У меня есть, я сейчас принесу. — Лукошкина выбежала за дверь.
      Сода была доставлена, и Каширин, брезгливо держа двумя пальцами стакан с шипящим зельем, быстро выпил.
      — Ну что? полюбопытствовал Зураб.
      — Ничего. Кажется, нейтрализуется… — Родион прислушался к себе. Внезапно он посинел и кинулся вон из кабинета.
      — Куда это он пошел? — обеспокоился Зураб.
      — Ну ладно, я тоже пойду, — заторопился Шаховский.
      — Ой, да мне же в суд надо, — сказала Лукошкина.
      Зураб вышел из отдела информационного обеспечения молча. Никто не хотел показывать свою причастность к отравлению Каширина. Обнорский за это по головке не погладит — и так мало сотрудников в Агентстве осталось. С места преступления быстренько свалили и мы с Мариной Борисовной.
      Через полчаса Каширин вылез из туалета живой и бледный.
 

***

 
      Жил тщательно скрываемый следователем мальчик Сой в самом отвратительном подъезде из всех, которые мне довелось увидеть за всю свою жизнь. А их мне пришлось увидеть немало. А вдруг и сам призывник Илья окажется под стать своему подъезду? Зачем тогда этому засранцу косить от армии?
      Дверь в квартиру распахнулась после десятого звонка.
      — Залетай, че в дверях стоишь, — широким жестом странное существо в трусах пригласило войти, — и что так рано приспичило?
      — Ты кто? — вырвалось у меня. Уж больно необычен был гостеприимный хозяин квартиры: худющий, как жертва концлагеря, он едва держался на ногах, черные всклокоченные волосы скрывали человеческие черты лица. По не скрытым единственной одежкой внешним признакам я бы не решилась определить даже пол существа, поскольку при такой анатомии можно было ожидать чего угодно.
      — А ты кто? — в свою очередь удивилось существо. — Я тебя здесь раньше не видел.
      — Меня здесь раньше и не было.
      Здесь была моя подруга. Мне нужен Илья, — ответила я, одновременно осматриваясь. Квартира Ильи Соя и проживающего в ней существа находилась на последней стадии разрушения. Видимо, живущие в ней отрицали всякий быт, и обстановка квартиры ограничивалась стулом и двуспальным матрасом. На матрасе кто-то спал, что выглядело достаточно странно для пяти часов вечера.
      — А-а, — тупо протянуло существо. — Ну, я Илья. Те Ленка-то сказала, сколько у нас стоит?
      — Что стоит? Ленка… Ах, Ленка…
      Нет не сказала. — Я наконец поняла, куда я попала.
      — Сто пятьдесят за две штуки.
      Кто— то, спавший на матрасе, зашевелился; из-под одеяла вылезла бритая голова с серьгой в ухе, затем на свет появилось такое же тощее тело, как и стоящее рядом со мной. Только что проснувшееся тело подошло к первому, нежно приобняло его за талию, и уставилось на меня.
      Я замерла, не веря в удачу: кажется, главный свидетель Пулеева посыпался, ненавязчиво подтвердив диагноз Дятлова в отношении себя.
      — Илья, я слышала, у тебя проблемы с армией, — осторожно начала я, — забрать, говорят, хотят…
      — Да кто же меня заберет… В военкомате давно на меня насрали.
      — Зачем же тебе справка понадобилась от Дятлова?
      Наркоман насторожился:
      — Ты почем знаешь? Ленка этого знать не могла…
      — Правильно. Привет тебе от Пулеева. Он просил передать, чтоб ты не особо на Искровском не светился — дело-то серьезное.
      — У него че, крыша поехала? Я там уже год не появляюсь, я на другой базе тусуюсь. Видимо, померещилось.
      — Может, и померещилось. Но ты давай осторожнее.
      Под осуждающие взгляды старушек я, крайне довольная свой хитростью, выплыла на улицу. Классно я раскусила пулеевский замысел: подсунуть Дятлову настоящего педика с Искровского проспекта. Дятлов, естественно ставит ему диагноз «гомосексуализм», а затем Пулеев заставляет этого педика заявить, что он никакой не педик, а гетеросексуал. которого Дятлов за взятку объявил голубым.
      На радостях я сделала круг почета и заехала к Дятлову поделиться открытием. Но рассказать о кознях Пулеева не удалось — доктор был на каком-то семинаре, о чем мне с удовольствием ядовито сообщила секретарша. Ну стерва!
      Боевой настрой, порожденный плановой победой на очередном этапе дела Дятлова, сохранился до самого дома.
      Посещение рынка лишь обострило это состояние. Я так стремительно влетела в лифт, что едва не искалечила рвавшегося проехать со мной невысокого бедно одетого паренька в шапке не по сезону. Парень несколько секунд потрепыхался между дверьми лифта, пока не решил дождаться следующей возможности уехать. Выплюнутый лифтом, он едва не рухнул. И что было так сюда рваться — это же не автобус? Кстати, где-то я уже видела эту дурацкую шапочку…
      Дома опять были только кошки. Может, еще кого-нибудь завести, хомячка, что ли?
 

***

 
      Кусты за окном около моего стола расползлись зеленью. Полвесны торчали голые, костлявые, никоим образом не давая понять, что они собираются покрываться листьями, а тут — три дня тепла — и расползлись. Обидно. Не для того столько этой весны ждали, чтоб она так быстро пришла. Теперь и не заметишь, как лето придет. А я лето не люблю. Мне весна больше нравится.
      Весна, похоже, многим нравится. Это подтвердила и странная находка, обнаруженная сегодня утром в Агентстве.
      Придя пораньше на работу, Спозаранник нашел у себя под столом бэушный презерватив. Событие получило неожиданный резонанс: Обнорский решил провести внутреннее расследование и вычислить злоумышленника, использовавшего стол Спозаранника не по инструкции. Приходящих на работу сотрудников встречало висящее над столом вахтера объявление: «Всем работникам Агентства явиться для дачи показаний по поводу событий минувшей ночи в кабинет номер 13. Кроме Железняк и Спозаранника. Обнорский». И поскольку события минувшей ночи у всех были разные, многим стало не по себе. Кроме Железняк и Спозаранника, поскольку Железняк была вне подозрений по состоянию здоровья, а Спозаранник — в силу твердости моральных устоев. Впрочем, такая дискриминация обоим пришлась не по душе.
      Пока большая часть Агентства взволнованно курила в коридоре и пылко обсуждала возможного нарушителя, Спозаранник каждые пять минут подходил к объявлению и задумчиво смотрел на надпись: что-то ему в ней не нравилось.
      Через полчаса колебаний он зашел в кабинет Обнорского и испросил позволения вычеркнуть его из «группы лиц, находящихся вне подозрений». Он заявил, что не хочет пользоваться привилегиями, которые он заслужил благодаря некоторым чертам характера, и готов отвечать вместе со всем коллективом. Обнорский подумал и разрешил, после чего Спозаранник собственноручно вычеркнул свою фамилию из объявления и подошел к собравшимся в коридоре.
      — Кто последний на дачу показаний? — спросил он довольным голосом.
      Тут возмутилась я. Почему Обнорский думает, что я не могла воспользоваться презервативом? Модестов мог, а я не могла! Очень даже могла — я ведь не инвалид. Я тоже попросила вычеркнуть свою фамилию и начать считать меня подозреваемой. Фамилию вычеркнули, и я встала в очередь.
      С алиби почти у всех собравшихся были проблемы. Никак не могли подтвердить свое отсутствие в кабинете Спозаранника прошедшей ночью Агеева, Завгородняя, Каширин, Соболин, Модестов и, соответственно, я. Хуже всего положение было у Соболина, который до сих пор не появился на работе и поэтому ничего в свое оправдание сказать не мог. Модестов тоже которую ночь отсутствовал дома, ссылаясь на церковные дела.
      — Я не виновата, что мужа моего бестолкового не было дома и он не может подтвердить, что я не имею никакого отношения к этому проклятому презервативу, — жаловалась Марина Борисовна.
      — Ох, я тоже, — вздохнула я, — как назло всю ночь не спала, сидела дома, но ни с кем не додумалась пообщаться, чтоб кто-нибудь мог подтвердить мою невиновность.
      — Ты-то что всю ночь не спала? — подозрительно спросила Агеева.
      — Так, думала, — ответила я.
      — О чем? — допытывалась она.
      А вот о чем я думала, Марине Борисовне знать не обязательно. О деле Дятлова, конечно, которое развивается с пугающей стремительностью. Вчера ночью, скучая в кошачьем обществе, я сделала два величайших открытия. Первое помог мне сделать Абрам Колунов, который позвонил и в состоянии величайшего возбуждения сообщил, что к мировому заговору против Дятлова примкнул крупный питерский чиновник, любимый вице-губернатор Иван Викторович Подземельный. Именно он статеечки поганые про доктора Дятлова в СМИ заказывает. Скорее всего, по версии Колунова, Подземельный возглавляет тайную масонскую ложу, задача которой истребить самые очевидные проявления демократии и в первую очередь — рост сексуального самосознания населения. Это все, конечно, из области фантастики — главное, я вспомнила, где я видела нежного собеседника Пулеева, того мужчину приятной наружности! Я его видела в телевизоре: это был вице-губернатор Подземельный. Жаль. Такой приятный мужчина — и чиновник…
      Открытие номер два — за мной следят.
      Ощущение постороннего взгляда не покидало меня с тех пор, как я занялась делом Дятлова. Но я не придала этому значения — вот у Завгородней круглый год такое ощущение, особенно весной. Но за мной следят по-настоящему — трижды я видела одного и того же человека, следовавшего за мной в разных частях города, после того как я первый раз посетила клинику Дятлова. Это был тот патлатый парень в дурацкой шапочке, которого чуть не сбила машина у Агентства. Второй раз он попытался заскочить за мной в лифт. Наверное, хотел выяснить номер квартиры, чтоб проникнуть туда в мое отсутствие и подложить «жучки». Увидев его вчера днем в третий раз, в автобусе, по пути домой из женской консультации, я заподозрила неладное. Но вида не подала. Он отстал от меня в супермаркете, запутавшись между лотками: в спортивном ориентировании по магазину мне нет равных. Но кому нужно следить за мной? Понятное дело — тому злому гению, который хочет засадить Дятлова за решетку. Может, даже вице-губернатору Подземельному. Что-то мне это дело совсем не нравится. Но пусть они не думают, что я испугалась! Я, конечно, не испугалась, но на всякий случай вытащила с антресолей самый большой разводной ключ и положила в свою сумку. Чтоб ни Модестов, ни Агеева не смогли упрекнуть меня в беспечности…
 

***

 
      — Знаешь, я думаю это проделки Каширина, — вернула меня в историю с презервативом Агеева, — хоть он и говорит, что это не он, посмотри на его лицо.
      — И с кем, если это он? — стала я развивать версию Агеевой.
      — Не знаю, — с сожалением ответила она, — хотя… посмотри на лицо Завгородней.
      — Как ты мог?! — налетели мы на Каширина, приперев его в углу.
      Тихо! Только никому не говорите, — зашипел он. — А как вы догадались?
      — У тебя такое лицо…
      — Я думал, прикольно получится — подложить под стол Спозаранника использованную резинку. Все бы смеялись. Я же не знал, что так получится…
      — Так ты им не пользовался?
      — Нет, к сожалению!
      — А Завгородняя? — вырвалось у меня.
      — Что Завгородняя? — спросил Каширин.
      — Ну, у нее такое лицо…
      Каширин внимательно посмотрел на Светку.
      — У нее все время такое лицо.
      Мы раскрыли ночное преступление, целью которого было дискредитация стола Спозаранника, но Обнорскому об этом не сказали. А Обнорский, получив тридцать процентов подозреваемых из всего коллектива, начал думать, что имеет дело с заговором, и в конце концов заявил, что мы намеренно путаем следствие, и выгнал всех из кабинета.
      Догадка Спозаранника, что презерватив оставили не имеющие никакого отношения к Агентству злоумышленники, несмотря на очевидную нелогичность, была признана официальной версией.
 

***

 
      Человеку далекому от расследовательской работы могло бы показаться, что несколько дней подряд я занималась праздным шатанием: ходила по магазинам, рассматривала свое отражение в витринах, просиживала часами в уличных кафешках. Но профессионал с первого же взгляда понял бы, что я работаю, и был бы прав: я выслеживала своего преследователя. План был таков: а) пользуясь карманным зеркалом и витринами, выявить слежку; б) завести преследователя в супермаркет и «потеряться»; в) проследить за ним с целью выяснения заказчика слежки и, следовательно, заказчика дела Дятлова. Примечание: при наступлении форсмажорных неприятностей употребить разводной ключ, лежащий в моей сумочке.
      Но все было тщетно — преследователи как сквозь землю провалились, как я ни старалась вновь привлечь их внимание: и возвращалась домой по несколько раз на день, и с таинственным видом бродила вокруг здания, где располагался офис Ивана Викторовича Подземельного. Но — увы, видимо, патлатый парень в шапочке потерял ко мне всякий интерес. Ну и ладно. Если он не хочет следить, когда я ему позволяю, то фиг у него получится это сделать в другое время.
      «А может, и не было никакой слежки?» — подумала я и представила, как глупо со стороны, наверное, выглядят мои скитания. В общем, в середине третьего дня я бросила эту неблагодарную работу и поехала в Агентство. У меня эти витрины и кафешки уже во где сидели!
      Неплохо было бы посмотреть, что из себя представляют другие призывники.
      И желательно вывести на чистую воду еще одного, обманным путем завладевшего голубым билетом с подписью Дятлова. Я задумчиво посмотрела на выписанные из дела фамилии: Смирнов, Леопольдов, Алексеев, Казаров, Жижин…
      Мне больше понравился Леопольдов.
      Что— то есть в его фамилии такое… голубое. И живет он недалеко, на Марата, возле ТЮЗа. Я набрала его домашний номер. Занято. Ну и отлично -значит, он дома. Я отправилась к призывнику, периодически оглядываясь: где-то сейчас мой патлатый преследователь скитается?
      Дверь мне открыла высокая стройная женщина. В первое мгновение в голову пришла мысль — Максим Леопольдов не выдержал борьбы с собственной природой и сменил пол (вот это был бы аргумент для следствия!), но потом, слава Богу, сообразила — это мог быть кто-нибудь из его родственников. Например, мама.
      — А Максик уже там, — печально сказала женщина, едва заметно кивнув головой куда-то наверх.
      — Где там? — спросила я, холодея.
      — Там, в армии, — еще более печально ответила женщина, которая действительно оказалась мамой Леопольдова Максима Ивановича, того самого, 1982 года рождения.
      — А, соболезную. — Я выглядела как конченая идиотка. — Вы меня извините, может я не вовремя, но Агентство «Золотая пуля», где я работаю, пытается разобраться с историей, в которую попал доктор Дятлов и в которой фигурирует ваш сын. Не могли бы вы изложить свою версию происшедшего?
      — Могу, почему бы и нет. Только запомните: Максик здесь ни при чем.
      Это я все затеяла. Нельзя ему в армию было идти — он у меня болезненный, не сберегли бы там его.
      — Как вы вышли на доктора Дятлова и узнали, что он оказывает такого рода услуги?
      — Просто. В Союзе военных матерей о нем все знают. Однажды туда пришел от него человек и рассказал, как просто это можно провернуть. Очень многие этим воспользовались — те, кто мог собрать нужную сумму, и я знаю несколько семей, которые только благодаря этой справке спасли своих сыновей, и никто об этом до сих пор не узнал. Вы хоть представляете, что такое армия?
      — Да, это кошмар. И как осуществлялась передача денег и документов?
      — Этот самый парень, Юрий его звали, взял с нас сначала полторы тысячи долларов, а через неделю пришел с готовыми справками и забрал вторую половину суммы. Аккуратненько все в тетрадочку записал. И распечатки с советами — как на комиссии себя вести, чтобы ни у кого сомнений не возникло, — дал.
      Справка подлинная, с подписью, печатью, военкомат ее поначалу без вопросов принял. Полгода жили спокойно.
      И вдруг приходит этот следователь и говорит: «Я знаю, что вы справочку вашу „голубую“ у Дятлова за три штуки прикупили». Стал тюрьмой Максику грозить.
      Ну, мы все и рассказали. Пулеев записал это как помощь следствию, но Максимку все равно в армию забрали. Вот где из него голубого сделают, подонки!
      — А вы уверены, что Дятлов деньги брал и справки выписывал?
      — Конечно, уверена. А кто еще?
      Подпись, бланк, печать — все настоящее.
      И Мария Николаевна, тоже из Союза матерей, говорила, что этот Юрий то ли сын, то ли племянник Дятлова, что давно они с ним работают…
      Вот те раз. Дело Дятлова дало очень неожиданный для меня поворот.
      — И где этот Юра теперь? Вы знаете его координаты? — теряя всякую надежду, спросила я.
      — Не знаю. Откуда? Он сам всегда приходил. Я слышала, что и следователю не удалось с ним поговорить — исчез, говорят, парень. Но Дятлов-то никуда не делся. А зачем вам этот Юра?
      — Да так… — неопределенно махнула я рукой.
      По дороге домой за мной опять никто не следил. Я была в отчаянии.
 

***

 
      Жалкий остаток дня, погубившего мне все расследование, я решила посвятить дому. Сдается мне, что расследование дела Дятлова зашло в тупик: неужели доктор на самом деле за деньги выписывал липовые справки? Я не могла до конца в это поверить. Но как помочь Дятлову? Такое огромное количество людей просто горели желанием засадить милого доктора за решетку, что, казалось, ничто ни в силах остановить их, а уж тем более — я. Может, и не стоит им мешать? Вот если бы найти того таинственного посредника, который брал деньги… но он же не для того скрывался, чтоб его можно было найти. И что с того, что я выяснила, что Сой — не призывник, а настоящий педик. Ведь не пойдешь к Пулееву и не скажешь — мол, вы заставили Соя свидетельствовать против Дятлова…
      Может, бросить на фиг этот мировой заговор и мирно доносить ребенка, как призывала Агеева. А то излишние волнения сказываются на нерожденном детище…
      Об этом я размышляла, лежа на спине под ванной и ковыряясь в фановой трубе. Система слива давно пришла в негодность и при каждой помывке и стирке безбожно заливала соседей снизу. Модестов ничего сделать не смог: он в великой скорби посмотрел на свои нежные пальцы виолончелиста и предложил вызвать сантехника. На этот отчаянный шаг мы решились два месяца назад, но до сих пор ни один работник трубы и гайки не почтил нас своим вниманием. И это несмотря на то, что соседи снизу принимали живое участие в нашей проблеме, сначала вежливо интересуясь результатами очередных переговоров с сантехнической стороной, а затем, потеряв всякое терпение, ежедневно атаковали жэковского диспетчера телефонными звонками. Диспетчер была непоколебима: «Мы приняли ваш заказ, ждите!»
      Сегодня я решила разрубить этот гордиев узел, направив все свои таланты в сферу водопроводной науки. Уж больно надоел мне этот Дятлов с большим количеством гомиков, около него увивающихся. Теперь мне кругом мерещатся голубые. Прости, Господи, но даже Модестов кажется мне каким-то странным: его постоянно не бывает дома, а когда бывает, к нему наведываются какие-го подозрительные типы, которых он представляет как церковных деятелей. Знаю я таких деятелей, насмотрелась… А однажды он пришел, весь пропахший чужими духами. И это был мужской одеколон! Модестов упорствовал, что это церковные благовония, но я-то точно знаю, чем это попахивает.
      Когда же я попыталась провести собственное расследование похождений Модестова, проинспектировав его карманы, то лишь утвердилась в своих подозрениях: в кармане куртки я нашла записанный на бумажке номер телефона. Рядом — написанные рукой Модестова два слова: «Мой малыш». Я позвонила по этому номеру, твердо решив вызвать «малыша» на дуэль, но после того как мне ответил мужской голос, я растерялась и повесила трубку.
      Но все эти беды и в подметки не годятся главной неприятности: я так и не выяснила, почему за мной следили.
      Более всего меня удручало то, что за мной уже перестали следить или стали следить так, что я этого уже не ощущала. А я так и не успела выяснить, кто это был. Есть одни догадки — это, мол, злопыхатели Дятлова, масонские прихвостни, как выражается Колунов. Хотя при чем здесь Дятлов?
      Может, это агеевский сексуальный маньяк, который охотится за беременными. Особые приметы: крайне худощав и волосат, питает особое пристрастие к толстым и неуклюжим женщинам. Худощав и волосат… Мой в дурацкой шапочке тоже волосат и, насколько я успела заметить, излишним весом не страдает. Я вскочила. Хотя мне не довелось разглядеть большое родимое пятно у него на причинном месте, я была почти уверена. Это он за мной следил!
      По описанию подходит. Этот патлатый в дурацкой шапочке не имеет никакого отношения к доктору Дятлову. Он тогда следил за мной, когда я была в женской консультации… Точно! Он всех женщин выслеживал из женской консультации! Трижды я видела этого парня, который подходит под описание маньяка, — когда его чуть не сбила машина, когда он не успел заскочить за мной в лифт и в автобусе. В каждый из этих дней я успевала побывать в районе больницы Дятлова — два раза ходила к нему самому, третий раз в женскую консультацию. Там есть парк… И изнасилования происходили примерно в этом районе, наверно, все женщины в день нападения посещали консультацию.
      Итак, Дятлов здесь ни при чем. Тощий маньяк всех беременных выслеживал из парка, дожидаясь, пока они пойдут домой! Сколько сейчас времени?
      Я выбежала из ванной и бросилась к телефону:
      — Юлька! Всем беременным женщинам и их еще не родившимся детям грозит опасность!
      — Какая? Они решили брать у тебя консультации по вынашиванию ребенка? Да, я им не завидую.
      — Только я могу спасти счастье многих питерских семей!
      — Лучше не надо!
      — Им угрожает сексуальный маньяк, и я его сегодня выслежу.
      — Железняк, у тебя совсем крыша поехала. Когда задержишь несчастного маньячка, не отбрасывай версию, что он ни в чем не виновен, и оставь его в живых хотя бы для суда. Пока!
      Кажется, Юлька ничего не поняла.
      Да и ладно! Только надо вооружиться.
      Мой взгляд упал на огромный разводной ключ, которым я свинчивала заржавевшие гайки. Трубу к ванной я так и не успела прикрутить…
 

***

 
      До парка я добралась на попутной машине — не дай Бог, маньяк уйдет провожать свою следующую жертву раньше, чем я сяду ему на хвост. К счастью, тощий и патлатый парень, которого я подозревала в изнасилованиях беременных и в маниакальном желании проделать это со мной, был на месте. Он мирно сидел на скамеечке. Сегодня маньяк был без шапочки.
      Только теперь я поняла, как трудно вести наружное наблюдение за объектом. Вместо того чтобы равнодушно стоять неподалеку от объекта, я несколько раз нервно пробежалась вокруг него, выбирая лучшую точку для наблюдения.
      В те редкие моменты, когда у меня получалось стоять на месте, я начинала пристально пялиться на объект, опасаясь, что он растворится в воздухе. Временами мне казалось, что у меня слишком яркая внешность, и пыталась укрыться за деревьями. Видимо, выходило у меня это из рук вон плохо, поскольку даже прохожие оборачивались, заинтересованные моими манипуляциями, и недоумевали, от кого прячется эта взрослая тетка.
      По— моему, объект меня все-таки не заметил (вот идиот!). Было видно, что он тоже пытался следить за кем-то, впрочем, за кем именно, маньяк, видимо, еще не решил. Пару раз он вскакивал со своей скамеечки и шел вслед за женщиной, но каждый раз быстро возвращался. К его чести надо сказать, что следить у него получалось гораздо профессиональнее, чем у меня. Но у меня -плодотворнее. Тощий парень так и не выбрал достойную девушку, которую он захотел бы сопроводить до дому, и вяло, в одиночестве, поплелся в сторону метро. То есть это он думал, что он в одиночестве, на самом же деле я неумолимо следовала за ним, тщательно пытаясь запомнить каждый его шаг.
      Парень оказался большим поклонником наземного общественного транспорта. Там, где на метро можно было проехать пару остановок и благополучно сэкономить время, он предпочел трястись с двумя пересадками в трамвае. Может, он заметил за собой слежку? Хотя вряд ли, скорее всего, у него просто не было денег на жетон в метро.
      В районе Озерков мы сошли. Тощий парень оказался очень воспитанным объектом для слежки — о своем намерении сойти он заявил за пару минут до остановки, встав у двери. Не сделай он этого, я бы проехала еще пару остановок, выкарабкиваясь со своим пузом из кресла, и упустила бы маньяка, так и не избавив всех будущих мам Питера от грозящей им опасности.
      Объект шел медленно, что тоже было весьма любезно с его стороны, но узкая тропинка, уводившая нас в самую глухомань парка, мне совсем не нравилась.
      Еще больше меня расстраивало то, что люди перестали попадаться на пути, и мужества следовать за сексуальным маньяком в глубь парка становилось все меньше и меньше. Может быть, судьба все-таки пошлет мне прохожего, который будет прогуливаться в том же направлении, что и мы с маньяком?
      Я оглянулась. Дорожка сзади была пуста, только зловещие сумерки сгущались над безмолвными камнями. Но это было не самое страшное, потому что когда я вновь посмотрела вперед, там тоже не оказалось ни души. А если тощего парня нет впереди, значит, он может оказаться где угодно: справа, слева и даже у меня за спиной. Я прошла еще несколько метров, напряженно всматриваясь в серо-коричневую даль апрельского пейзажа: а вдруг он спрятался впереди и только и ждет, пока я потеряю бдительность. А может, он крадется за кустарниками, чтоб зайти с тылу? Положение было безвыходное. Лучше все-таки двигаться вперед.
      Наконец справа, метрах в пятидесяти от дорожки, забелело небольшое строение. Невысокое, всего в один этаж, оно было наполовину скрыто покрытыми ранней листвой кустами. Летом его и вовсе, наверное, не видать. Сторожка какая-то, что ли…
      Я тихонько подошла ближе, рассчитывая нажаловаться сторожу парка, что у него посреди бела дня (ну, если быть ближе к истине, — ближе к вечеру) в парке разгуливают сексуальные маньяки. Уже было подняла руку, чтоб постучаться в дверь, как увидела, что на стене здания намалевана гигантская буква "Ж". Что бы это значило, я раздумывала совсем недолго, потому что заметила на другой стене такую же огромную букву "М". Действительно, зачем в городском парке сторожка?
      Вдруг в туалете раздался шорох.
      Я пулей заскочила за угол, не желая встречаться с таинственным посетителем заброшенного туалета, кем бы он ни был. Прошла минута, две. Они тянулись так долго, что узнай об этом в Институте времени, несказанно удивились бы. Из паркового нужника так никто и не вышел. Я осмотрелась: чуть выше моей головы в стене было выложено маленькое окошечко. Дотянуться до него не составило большого труда.
      До сих пор не могу понять, как у меня после увиденного в недрах сортира не случился выкидыш. Туалет оказался обжитым: стены были завешаны цветными мятыми плакатами, в углу на полу лежал грязный матрац, а на бельевой веревке, протянутой через все помещение, висели женские трусы самых крупных калибров. Странный какой-то был у сортира хозяин, если не считать того, что одно только место обитания говорит само за себя… Сам жилец, кстати, был дома — он задумчиво сидел на полуразвалившемся писсуаре. Им оказался мой тощий парень!
      «Отчего люди не летают?» — дилетантский вопрос. Они летают, только происходит это очень быстро, и человек обычно этого не замечает. Я-то летала точно. Чем еще объяснить тот факт, что я за считанные секунды переместилась из парка на обжитую народом территорию и — главное — сделала это без единого звука. В метро я вбежала уже по земле.
      Сегодня звонить ребятам уже поздно.
      А завтра маньяка можно брать тепленьким, прямо из кроватки. Господи, да он самый настоящий извращенец — зачем ему столько женских трусов? Я похолодела, представив судьбы их бывших владелиц. Больной, просто больной! И почему мне так везет на извращенцев в последнее время? Извращенцев и педиков.
      Такого контингента вокруг меня уже столько, что я и себя начинаю чувствовать нетрадиционной. Может, любить товарищей по полу и сдирать трусы с беременных — это уже норма? Скорее домой, домой, там Модестов…
      Да— а, Модестов… При таком раскладе я уже готова поверить всему… «Мой малыш»… По пути я решила заехать к Юльке -пожаловаться на высокую концентрацию извращенцев.
      Юльки дома не оказалось. Опять, наверное, засела в каком-нибудь баре за кружкой пива и с парочкой новоявленных собутыльников. Ну и ладно, я даже рада, что сделала такой крюк — по дороге мне удалось немного успокоиться от пережитых волнений. Поскорей бы уж закончился этот день, думала я, заходя в собственный привычно темный подъезд. Кстати, насчет подъезда — хотя я всегда успокаиваю себя тем, что он настолько темен, что даже грабитель испугается в него войти, каждый раз стараюсь заскочить в залитый светом проем лифта как можно быстрее. А когда я чувствую, что в подъездной тьме сопит кто-то живой, поднимаю руку с мерцающим окурком высоко над головой — пусть сопливый грабитель думает, что я здоровенный верзила ростом под два метра.
      Поднявшись на свой этаж, я уже успела достать ключ, как услышала — нет, скорее почувствовала — чье-то движение сзади. Быстрая тень метнулась ко мне, и руки обладателя этой тени попытались зажать мне рот. И тут материнский инстинкт, в отсутствии которого меня так часто упрекали Агеева и Соболина, затмил мое сознание. Я совсем перестала соображать и даже не пыталась закричать, чтобы сидящий дома Модестов смог прийти мне не помощь. Меня переполняла ненависть к тому, кто посмел покуситься на жизнь моего ребенка. Я сильно двинула локтем назад и, кажется, попала в нападавшего, поскольку в ответ раздалось удивленное: «Ух!»
      Освободившейся рукой я выхватила из авоськи гаечный ключ и отправила за спину удар — куда-то в очередную часть тела противника. По звуку это оказалась голова. Я в ярости повернулась, чтоб добить врага, и увидела знакомые патлатые космы и ошарашенные глаза тощего маньяка. Он медленно пятился от занесенного над ним разводного ключа. Какой мерзавец этот маньяк, не мог подождать до утра!
      Новый удар, который должен был сразить врага наповал, опустился уже было на его голову, но маньяк отскочил. Он засуетился, поняв, что перевес сил не на его стороне, и кинулся вниз по лестнице. Вслед за ним, размахивая оружием и перескакивая через три ступеньки, неслась и я.
      В районе второго этажа я услышала, как хлопнула входная дверь, — маньяк оказался проворнее. Когда я выскочила на улицу, тощий парень уже несся со всех ног по садику. И тут произошла совершенно удивительная вещь — из придорожных кустов вынырнул какой-то парень и бросился вдогонку за моим маньяком. Когда я добежала до них, поверженный маньяк лежал на мокром тротуаре, а над ним, довольный, стоял Родион Каширин.
 

***

 
      — Иду я к Модестову — с утра с ним договорился встретиться — и уже почти подошел к подъезду, как навстречу вылетает какой-то парень и убегает прочь. Я сразу подумал, что он натворил чего… Секунд через десять из подъезда выбегает Нонна с гаечным ключом и несется за ним. А парень как раз со мной поравнялся… Ну, я за ним. Задержать его не составило труда — видите, какой он хлипкий. — Довольный Каширин делился впечатлениями вечера перед Скрипкой, Зурабом Гвичия и Витей Шаховским, которые собрались несколько часов спустя в Агентстве, чтоб решить вопрос, что делать с пойманным. Я и маньяк служили вещдоками доблести Каширина.
      — Нонна, и зачем ты за ним все-таки гналась? — наконец поинтересовался герой вечера.
      Я, приняв вид невинной жертвы, рассказала историю про то, как в разных частях города были совершены нападения на женщин, а я их захотела спасти, но в конце концов напали на меня.
      — Ты уверена, что это тот самой маньяк? — усомнился Зураб.
      — Уверена. Можете проверить — у него на причинном месте должно быть родимое пятно.
      — Проверить? Нет, спасибо. — Гвичия поверил мне на слово.
      — Да… Может, проверим у него документы? — предложил Шаховский.
      — Ты думаешь, маньяки носят с собой документы? — усмехнулся Скрипка.
      Наш маньяк носил с собой документы: нетипичный оказался. Звали его Павел Иванович Подземельный, 19 лет, проживает на проспекте Королева. Зачем же он переехал в сортир в парке у Озерков?
      Только тут меня осенило. Я как можно более безразличным голосом попросила проверить по компьютеру других жильцов квартиры маньяка. Не в сортире, а на проспекте Королева. Шаховский проверил: так и есть — папой нашему маньяку приходится достопочтенный Иван Викторович Подземельный, могучий заместитель губернатора, тот самый, который так живо интересовался делом Дятлова.
      — Ну, и что теперь с ним делать? — спросил наконец Скрипка.
      — Ребята! В общем, так. Свяжите его покрепче и отдайте мне, — решительно сказала я.
      — Зачем тебе маньяк? Тем более связанный?
      — Надо. Он по праву принадлежит мне — я должна была его поймать, если бы не вмешался Каширин.
      Каширин оскорбился:
      — Ах, я тебе еще и помешал? И куда ты его денешь?
      — Не важно. Мой маньяк — что хочу, то и делаю. Я жизнью рисковала, чтоб его добыть.
      Но никто не согласился признавать мои права на маньяка, пока я не расскажу, что собираюсь с ним делать. Мне пришлось им рассказать. Все. Но при условии, что Модестов и Агеева ни слова из моего рассказа не услышат.
      — Мне кажется очень странным это совпадение, — сказала я, поведав полуночному собранию о моем несанкционированном расследовании — про доктора Дятлова, про его педиков, про злобного следователя Пулеева. — Как только я начинаю заниматься делом Дятлова, за мной начинает следить и впервые в жизни нападает маньяк. И этот маньяк не кто иной, как сын того самого чиновника, который, по слухам, сильно заинтересован в том, чтобы посадить Дятлова.
      Еще одно совпадение — парк, из которого маньяк выслеживал своих жертв, находится прямо под окнами кабинета Дятлова. В общем, я хочу предъявить Ивану Викторовичу его отпрыска и потребовать с него объяснения.
      С моим планом согласились, только выделили для безопасности Зураба Гвичию. Я так и не поняла, для чьей безопасности — моей или маньяка.
 

***

 
      В отлично отделанном кабинете уютного коттеджа в большом кресле утопал Иван Подземельный. Он был серьезен, печален, но все же уверен в себе. Одним словом, настоящий начальник. Даже в собственной пригородной резиденции он ходил в начищенных до блеска ботинках и костюме, сшитом на заказ.
      Широким жестом Подземельный предложил утонуть и нам в двух массивных креслищах.
      Вице— губернатор Иван Викторович Подземельный очень охотно согласился с нами встретиться. Да и что ему оставалось делать, если в качестве предмета для обмена на информацию мы предложили его собственного сына.
      — Спасибо, что вернули моего Пашу. Как вы уже поняли, он немного не в себе, и при возможности я стараюсь держать его подальше от людей. Но иногда ему удавалось уходить без нашего ведома и скрываться. Особенно по весне.
      В этот раз я и мои помощники долго искали его… Для нашей семьи это большая трагедия. Поверьте, Павел в душе добрый мальчик. Он не хотел никого обидеть. Хотелось бы попросить вас… Нельзя ли сохранить это в секрете?
      Мы с Зурабом недоуменно переглянулись. Это и есть та информация, за которую мы должны отдать Подземельному его сына? Хотя, с другой стороны, вряд ли кто-нибудь другой согласится дать за него больше. Иван Викторович наши переглядки понял по-своему.
      — Да, конечно. Не использовать добытую информацию — это подвиг для журналиста. Мне хотелось бы отблагодарить вас за вашу прекрасную работу и за ваше, я надеюсь, умение хранить секреты, — сказал Иван Викторович и полез в ящик письменного стола. — Впредь я всякий раз буду прибегать к услугам вашего Агентства.
      — А доктор Дятлов? Почему вы так хотели его посадить? — спросила я, подозревая, что Подземельный хочет обвести нас с Зурабом вокруг пальца.
      — Дятлова? Упаси Бог. Вы, наверное, догадались, что по характеру заболевания моего мальчика мы были вынуждены обращаться к специалисту, и этим специалистом был доктор Дятлов.
      К сожалению, мы не смогли применить предложенное им лечение. На этом роль доктора в истории болезни заканчивается, — чиновник извлек из стола пачку денег, — и ваша, надеюсь, тоже.
      — Вы нас за идиотов принимаете? — Я вскочила из кресла. Моему возмущению не было предела. Я, дура беременная, бегаю по всему городу, ищу маньяка, на меня нападают, меня игнорируют, когда я пытаюсь защитить ни в чем ни виноватого сексопатолога, меня посылают, а эта лощеная харя хочет отблагодарить нас за то, что мы «его мальчика» доставили домой. Спасибо!
      — Вы сфабриковали против доктора дело! Вы хотели его посадить! Зачем? — орала я, окончательно выйдя из дипломатической тональности.
      Подземельный молчал ровно минуту. Его непроницаемое лицо, казалось, еще больше окаменело. Наконец он заговорил:
      — Сказать, что к делу Дятлова я не имею никакого отношения, значило бы соврать. Да, это при моем живом участии дело против Дятлова возбудили. Но основанием для возбуждения этого дела стали реальные факты нарушения Дятловым нашего российского законодательства. Что же касается причин моего предвзятого отношения к доктору… — Подземельный сделал паузу. — Эта сука шантажировала меня моим мальчиком.
      — Когда Паше было еще десять лет, — продолжал Иван Викторович, — я заметил за сыном некоторые странности. Мой единственный наследник вместо обычных для мальчишек занятий предпочитал наряжаться в мамины юбки и подглядывать за собственной бабушкой в замочную скважину.
      Естественно, что я рассказал о порочных пристрастиях доктору Дятлову — мы с ним тогда были в очень хороших отношениях. На сыне испытывали различные методы лечения, Дятлов, казалось, искренне хотел помочь, но все было безуспешно. Мальчик рос, и его болезнь росла вместе с ним. Первый раз его задержали за попытку изнасилования гражданки Н., но дело удалось замять, отправив гражданку Н. в отпуск в Анталию, а оказавшегося в нужном месте сержанта милиции повысив в звании до прапорщика. С тех пор Павла стали держать взаперти, но трижды ему удавалось сбегать и совершать антиобщественные поступки в разных частях города. Каждый раз предпринимались энергичные поиски пропавшего.
      — А вы его хорошо искали? — с подозрением спросил Гвичия.
      — Уверяю вас, очень тщательно.
      У меня много помощников, — ответил Подземельный, выразительно посмотрев на Зураба. — Так же случилось и этой весной. Почти так же. За тем лишь исключением, что спустя несколько дней после побега Павла мне позвонили и пригрозили рассказать о странных пристрастиях сына всем избирателям и налогоплательщикам Питера. «За такое дело, — сказал анонимный мужской голос, — губернатор по головке не погладит». Я догадался, чьих рук это дело, хотя злоумышленник принимал все меры, чтоб не раскрыть себя, изменяя голос.
      Телефонный аноним расписал те странности в поведении моего сына в детстве, о которых мог знать только Дятлов.
      Деньги за молчание о связи недавних изнасилований и больного ребенка шантажист предлагал послать по почте до востребования в почтовое отделение, которое находится через дорогу от больницы Дятлова.
      Подземельный замолчал, видимо, наслаждаясь нашим удивлением.
      — И что вы? — спросила я.
      — Я не такой дурак, чтоб платить шантажисту, хотя мне дорога моя репутация, — сказал чиновник. — Я просто решил использовать имеющуюся информацию. До меня часто доходили слухи от знакомых военкомов, что Дятлов берет взятки и выписывает липовые «голубые» диагнозы призывникам. Я решил, что доктор, так пренебрежительно относящийся к врачебной тайне, должен сидеть. Я едва ли не самолично обошел все военкоматы, чтоб выявить подозрительных гомиков. Таких развелось в последнее время — на целый полк хватило бы… Едва ли не добрую половину сомнительных приверженцев однополой любви поставлял в военкоматы наш знаменитый сексопатолог.
      Дальше все было делом техники. Мой приятель, следователь Пулеев, с энтузиазмом воспринял идею завести дело против Дятлова — у них, видимо, какие-то свои счеты были. Что там делал Пулеев с призывниками, откосившими от армии с помощью Дятлова, я не знаю, но следователь заставил-таки их сознаться в том, что доктор засвидетельствовал в парнях отклонения ориентации всего за три тысячи долларов. Им, наверное, даже штаны снимать не пришлось. По собственной инициативе — я был против — для укрепления обвинения Пулеев послал к Дятлову двух настоящих гомосексуалистов. Им светил срок за торговлю наркотиками, и они сочли за благо сходить на прием к Дятлову, получить справки, а затем свидетельствовать против нашего сексопатолога.
      Это один из немногих случаев, когда наша система работает на благо истины, ради того, что наказать мздоимца по заслугам, — подвел итог Иван Викторович, театрально разведя руки.
      Я была в шоке. Вряд ли Подземельный будет врать тем, у кого в руках находится честь его семьи. Получается, доктор Дятлов оказался не только взяточником, но и шантажистом! Вот тебе и светило сексопатологии. Как он умело притворялся! Извращенец!…
 

***

 
      Деньги с чиновника хитрый Гвичия все же взял. Пришлось задним числом подписать договор о комплексе оперативно-розыскных работ, целью которых было обнаружение Павла Подземельного. Поскольку цель была достигнута, Гвичия взялся предоставить Подземельному-старшему подробный отчет о поиске. Интересно, что он там понапишет?
      «Рискуя жизнью, беременный агент Железняк пробиралась в потемках к заброшенному сортиру…»?
 

***

 
      Этой ночью мне так и не удалось уснуть. Проклятый сескопатолог не давал мне покоя. Оказывается, за маской простодушия скрывалась змеиная хитрость. Шантажист средней руки сам бы пришел к чиновнику и прямо попросил бы денег. А почему бы и нет? За хранение секретов тоже надо платить. Как нам… А тут хотел и на елку влезть, и попу не ободрать — с высокопоставленным приятелем не ссориться и денег заработать.
      И все-таки как-то не вязался Дятлов в моем сознании с образом хитрожопого шантажиста и взяточника. Ну ладно, пусть Дятлов — еще и великий актер. Лицемер. Но тогда не могу понять одного. Почему он, такой хитрый и осторожный, позволил завести против себя уголовное дело и даже не пытался никак себя спасти. Если верить рассказам свидетелей, в своей противозаконной деятельности он такой беспечностью не отличался: и взятки посылал брать другого человека, и шантажом занимался через посредника…
      Тут меня осенило. Я выскочила из кровати и принялась нарезать круги по комнате. Какая же я была дура! Почему сразу не догадалась?!
      — Модестов, я все поняла! — тормошила я мужа.
      — Я тоже, — как-то ехидно ответил он, — ложись спать.
      Остаток ночи я провела в нетерпении, дожидаясь, пока проснется и выйдет на работу весь остальной город. В девять часов я наспех оделась и отправилась к доктору Дятлову, естественно, захватив свой любимый разводной ключ.
 

***

 
      — Доктор на совещании, — предельно вежливо констатировала секретарша Дятлова и, улыбаясь, заключила:
      — Будет нескоро.
      — Он мне не нужен. Ведь он здесь ни при чем, — ответила я. — Правда?
      — То есть?
      — Он не мог брать деньги за липовых педиков, не мог шантажировать бедного Подземельного. Не так ли? — Я приблизилась вплотную к столу секретарши и нависла над ней.
      — Не мог? — неуверенно переспросила она.
      — Не мог. Потому что все это делала ты. — Я без разрешения перешла на «ты», поскольку как-то неловко называть на «вы» преступника.
      — Что вы себе позволяете? — взвизгнула, побледнев, секретарша.
      — Ты, гадина, пользовалась полнейшим доверием, которое тебе оказывает доктор, который готов расписаться даже на туалетной бумаге, если она будет в твоих руках, а ты… Ты подсовывала ему бланки справок и сама вписывала диагноз. Ты… — Мне хотелось ее оскорбить, чтоб вывести из себя, но на ум ничего, кроме слова «ты», не приходило. — Ты знала, что сын Подземельного маньяк, и тебе было мало денег от педиков, тебе захотелось еще вице-губернаторской капусты. Да?
      — Что вы себе позволяете? — ничего больше секретарша сказать не могла.
      Ее погубила ее стервозность. Будь она девушкой вдумчивой и уравновешенной, она легко бы держала линию защиты, учитывая, что моя обличительная речь основывалась на одних догадках. Но она сделала ошибку.
      Секретарша вскочила и набросилась на меня, видимо, мечтая убить и подложить в кабинет Дятлова. Такую подставу я никак не могла позволить. Она вцепилась мне в волосы, но тут же получила сокрушительный удар сумкой с тяжелым разводным ключом. Она с криком бросилась на меня во второй раз, и мы, сцепившись, упали на пол.
      В этот момент вошел Дятлов. Он встал и минуту ошалело смотрел на драку в приемной. Неизвестно, сколько бы он еще наслаждался этим зрелищем, если бы я не крикнула: «Вызывайте охрану!» Мигом пробежавшие охранники отцепили от меня бьющуюся в истерике секретаршу. Забирал ее уже Пулеев.
 

***

 
      Дело о мужеложстве закончилось вполне удачно. То есть дело пока еще идет, но уже без участия доктора Дятлова и, соответственно, моей персоны.
      Теперь в получении взяток и в подделке медицинских документов обвиняется секретарша сексопатолога. Пулеев воспринял смену фигурантов без особого энтузиазма, но его энтузиазм теперь никому не нужен. Секретарша признала вину и довольно быстро сдала своего сожителя, предприимчивого молодого человека по имени Юра, который выступал неофициальным представителем доктора Дятлова в Союзе военных матерей. Он же был тем телефонным анонимом, который пугал Подземельного разглашением неприятных подробностей из жизни его родственников. Пулеев собирается довести дело до суда даже без помощи своих приятелей с Искровского проспекта.
      Обнорский публично вынес мне благодарность, а Марина Борисовна — порицание. Она сказала, что таким карьеристкам детей и вовсе заводить не надо.
      Иван Викторович Подземельный, мужчина приятной наружности, поместил свое чадо в закрытую, тщательно охраняемую клинику, откуда тот вряд ли изловчится удрать. А если даже и вырвется, беременные петербурженки могут спать спокойно — первыми о маньяке услышат немки. Поскольку эта клиника находится на берегу Рейна.
      Кстати, я родила двух девочек. «Здоровые и энергичные, как сама мамаша», — с улыбкой заметил Модестов, но тайный страх мелькнул в его глазах: как он теперь будет справляться с тремя Железнячками? Учитывая многообещающие обстоятельства, при которых они родились… Но это уже совершенно другая история, о которой, я надеюсь, никто не узнает.
      С рождением детей странности Модестова прекратились. Он действительно с батюшками и прочими церковными деятелями все это время якшался.
      А «Мой малыш» — это магазин товаров для новорожденных. Модестов хотел сделать сюрприз и втайне от меня обставил целую комнату кроватками, манежами, игрушками и висюльками… Ту самую комнату, где я хотела поставить фонтан.
      В тот же день, как я выписачась из роддома, мне позвонил Дятлов. Видимо, он хотел поблагодарить меня за успешное расследование дела о мужеложстве и поздравить с прибавлением в семействе.
      Но я в этом не уверена, поскольку этого он так и не смог сделать. Зато он прочел полуторачасовую лекцию о ранней детской сексуальности и вреде женской фригидности у индивидуумов для общества.

Рассказывает Михаил Модестов

 
       «Специалист по расследованиям в области культурных, научных и околонаучных сфер, имеет обширные связи в кругах творческой интеллигенции. Женитьба на Нонне Железняк избавила его от многих недостатков, приобретенных за годы службы в оркестре Мариинского театра и „халтуры“ в ресторанах. Мягкость, чрезмерная вежливость, близорукость и любовь к домашним животным, по мнению коллег, Модестову еще пригодятся — он ждет ребенка от Нонны».
       Из служебной характеристики
      «В России меж тем кое-как скончался Ленин» — на этой фразе мне пришлось прервать чтение любимейшего из романов. Звонил Женя Покровский, и в первом часу ночи это было дурным знаком.
      — Михаил Самуилович? Надеюсь, вы лежите, а если нет, прошу вас прилечь. — Возбужденный голос молодого священника звенел. Его полный намеков на какие-то шпионские страсти монолог и просьба о ночном визите вышибли меня из уютного седла. Вечер с книгой был казнен, и я помянул его рюмкой мадеры.
      За второй, ожидательной, рюмочкой, которую моя обширно беременная женушка явно бы не одобрила, я припомнил забавную историю моего с батюшкой знакомства. Оно произошло на кладбище Александро-Невской лавры, продолжилось в сторожке местного могильщика, пьянененького и лукавого бомжа Женьки, потом переместилось в исторические архивы, а потом уже и к нам в дом. Даже общие знакомые у нас нашлись — мой однокурсник по консерватории Сашка Дворецкий служил, оказывается, не только в оркестре Мариинского театра, но и регентом в семинарии!
      Тайны лаврских захоронений, которыми я занимался, дурно пахли. С помощью двух Евгениев я узнал, что новых покойников хоронят в старые склепы — частенько не разбирая имен и заслуг их «бывших» хозяев. Место героев Цусимы постепенно занимали кое-где и кое-как умершие бизнесмены, политики, а то и просто братки. Грустное было расследование! Его печальные открытия кое-кого задели, но скоро были забыты. Могильщика Женьку с кладбища за длинный язык согнали, а отец Евгений стал другом семьи.
      На третьей рюмке этот батюшка уже сидел у меня, пролетев на своих «Жигулях» весь город. Рыжеватая шевелюра осеняла чело его, глаза горели праведным гневом и откровенным восторгом.
      От мадеры он отказался, но хорошего чая с пирожком вкусил. И когда первые ритуальные глоток и укус были сделаны, батюшка молвил: «У нас в семинарии „жучки“ завелись». И смотрит эдак, озорник, с энтузиазмом.
      — Какие еще жучки?
      — Не дошло? Ах ты, Господи! Подслушивающие, конечно!
      — Кого подслушивающие? Тебя, что ли?
      — Модестов, ты меня решительно изумляешь. Слушай тогда по порядку.
      И Женя рассказал о находке, сделанной двумя студентами семинарии в их собственной комнате, или келье, как там она называется. Мол, пришел к ним вчера их сокурсник по кличке Плеер и дал послушать из этого самого своего радиоплеера их собственные речи. Оказалось, минутой раньше он случайно обнаружил трансляцию тихой беседы товарищей на частоте около 98 FM и поспешил их этим известием обрадовать. Будущие пастыри были потрясены!
      Пока они приходили в себя, Плеер принялся за поиски «жучка». Будучи человеком технически грамотным, он понимал, что обнаружил под слушку, и устройство искал, как натуральный Джеймс Бонд. Мебели в келье семинариста немного, поэтому «жучок» был найден уже через минуту — к днищу тумбочки скотчем была прикреплена черная пластмассовая коробочка размером с полпачки сигарет. Увы, детективу в рясе по всем правилам сработать не удалось: один из объектов наглой прослушки с криком бросился к тумбочке и сорвал электронное насекомое с насиженного места.
      Плеера крепко шарахнуло по ушам, и трансляция прекратилась. Возможные отпечатки пальцев тоже приказали долго жить.
      — Вот и вся, собственно говоря, история. И я к тебе, Миша, пришел за советом.
      — И правильно сделали, святой отец, советы у нас бесплатные.
      — Не надо ерничать, Миша, дело серьезное. Ребята попросили меня помочь, а других расследователей я просто не знаю. Не в милицию же идти!
      Так я оказался втянутым в историю, начавшуюся в семинарии, а закончившуюся через две с половиной недели в Мариинке. Надо сказать, что события разворачивались стремительно. Буквально на следующий день после сообщения отца Евгения добро от Спозаранника на расследование уже было получено словосочетание «жучки в семинарии» подействовало на него магически. Батюшка, явившийся ко мне прямо в Агентство, еще не доел свой дежурный пирожок, а я уже составлял положенную согласно требованиям штабной культуры справку, на третьей же чашечке чая созрел и дерзкий план действий.
      Уравнение, с одной стороны, было всего с одним неизвестным — тайным исповедником, как мы его назвали, но вариантов решения оказывалось слишком много. «Жучок» мог принадлежать кому угодно: от ФСБ до каких-нибудь исламистов. Правда, по убеждению Покровского, установить его мог только свой человек. Во-первых, постороннему не так-то просто попасть в келью, а во-вторых, он считал, что устройство кочевало по общежитию!
      — Сегодня здесь, завтра в другой келье — уверен, что его перемещали! Затем и скотчик использовали.
      — Ты думаешь, нельзя было поставить сразу несколько?
      — Сколько? Те двое студентов ничем особенным не отличаются, а они явно искали нужного человека, завербовать хотели!
      — Кто это «они»? ЦРУ или Моссад?
      — Может быть, и Моссад, не знаю, только уверен, что это был поиск, и он возобновится!
      На этой оптимистичной ноте мы расстались — чтобы завтра хотя бы посмотреть на бурсацкое «насекомое». Все было не так-то просто! В условиях строжайшей конспирации мы с Климом, внештатным советником Агентства по разного рода шпионским штучкам и сотрудником дружественного нам охранного предприятия, подъехали к громаднейшему дому на проспекте Маршала Жукова. Покровский уже ждал нас, и вскоре мы оказались на настоящей явочной квартире, с паролем и горшком герани на подоконнике. Пастором Шлагом был отец Евгений, и он явки не провалил. Кстати, оказалось, что «жучка» семинаристы никому, кроме инспектора, не показывали, а потом и вовсе вынесли, от греха подальше, за стены бурсы. Он кочевал с квартиры на квартиру, в одной из которых и были устроены для нас смотрины. А посмотреть было на что!
      Когда от природы хмурому Климу в какой-то темной комнате наконец показали, распеленав из десятка свертков, «жучка», он просто чудом остался жив.
      Хохота более дикого я до сих пор не слыхал! «Ой, е-е-е! У-е-е-е!» — за текст ввиду его крайней непечатности не ручаюсь, но общий смысл был примерно таков. А минут через восемь-девять, когда обессилевший и потухший Клим смог говорить, выяснилось следующее. Устройство оказалось старинным «жучком» времен комсомольской юности нашего спеца, которую он провел в штате Большого дома. В бурсе эти «насекомые» в те годы водились, как клопы, и работали исправно. Во всяком случае, тогда никакой Плеер их обнаружить не мог, поскольку FM-диапозон к категории народных не относился. Это сейчас все кто ни попадя «желают творческих узбеков» или «пользуясь случаем — хотят». Давеча все было строже!
      Одним словом, из Климова свидания с юностью удалось сделать обнадеживающий вывод, что о ЦРУ с Моссадом лучше забыть. А бедненькое ФСБ? Вряд ли. Скорее всего, это устаревшее устройство просто нашли где-нибудь за печкой в бурсе, вставили в другой корпус и пустили в дело — так считал Клим. Вот только кто это сделал и в какое дело?
      Спозаранник по пейджеру предположил, что это могли быть агенты конкурирующей фирмы. Для прокрутки этой версии я пригласил отца Евгения домой на рюмку мадеры.
      — Мой начальник считает, что кто-то из бурсаков работает на конкурентов.
      — То есть?
      — Конкурентов из Киева, униатов. Ты слышал про них?
      — Ну вы даете, господа расследователи! Слышать-то я слышал, но зачем им подслушивать наших студентов?
      — А о такой вербовке ты не думал?
      Есть же среди бурсаков шатающиеся элементы — вот с ними и хотят поработать. А подслушка нужна для шантажа: раз брякнул анекдотец, два епископа обсмеял, и компроматец готов! Хотя это версия Глеба, а своего, Женя, у меня ничего нет. Кроме вот этой рюмки мадеры!
      Вскоре выяснилось, что это не так уж и мало. К тому времени Нонка, сдавшая свои боевые позиции из-за недавней истории с маньяком и по подходу девятого уже месяца, улеглась. Но ее наказ помочь батюшке стучал в моем сердце столь неистово, что могилу, в которой мне пришлось гнить следующие две недели, я вырыл себе сам. Но столкнул меня в нее душка-регент Дворецкий. То есть в процессе нашей беседы с Покровским Сашка позвонил с потрясающей новостью и дичайшим предложением: он-де будет помогать скульптору Шемякину в постановке «Щелкунчика» в Мариинском — иначе провала не миновать, а заменить его в бурсе на это время должен я!
      — Ты обязан мне помочь, Миша! Ты мне друг или не друг?
      — Друг, но не регент, а виолончелист! Бывший к тому же! А этими песнопениями я сроду не занимался!
      — Ну и что? У тебя все получится. Как бывший музыкант и действующий друг, ты должен мне помочь.
      Что мог я на это ответить? Мой добрый совет — не пейте мадеру, господа! Не пейте, если не уверены, что кто-нибудь не собирается обратиться к вам с подобной просьбой. Этот напиток сделает вас благородным испанским грандом, готовым на любые пожертвования ради друзей, слабоумным идальго, кидающимся на крылья мельницы, — одним словом, великодушным идиотом, коим не место в нашей суровой действительности.
      Короче, я попал. Попал на две недели Сашкиной отлучки его заместителем по регентскому отделению семинарии. Это было ужасно, но это была и неслыханная удача! Я мог чуть ли не ежедневно приходить в бурсу, видеть всех интересующих меня лиц, с понятным любопытством новичка ко всему приглядываться и принюхиваться. Самое смешное, ректор даже не знал о замене — его не было в городе, но пропуск у меня был с его подписью! Дивны дела твои, Господи… За весь этот маскарад, наверное, Всевышний и наказал меня тяжкой необходимостью скрывать ради конспирации причины своих утренних и вечерних исчезновений от любимой жены.
      Вот так я оказался на Обводном, и должен признаться, в семинарии мне понравилось. Ребятишки оказались смышленые, голосистые, тряхнуть музыкальной стариной с этой братией было одним удовольствием: мы и по нотам, и по крюкам, и на Бог знает сколько голосов! Одним словом, с занятиями я справлялся, чего не скажешь об агентурной работе.
      Спозаранник, руководивший процессом, снабдил меня не только массой шпионских штучек, вроде микро-микро-микрофончиков, цифро-цифро-диктофончиков, но и, разумеется, планом.
      — Главное, Михаил Самуилович, ежедневно отслеживать все перемещения в «зоне общежития».
      — Что же мне, торчать там весь день, как шишу на поляне?
      — Ну, не весь день, а в момент «вероятной активности неизвестных фигурантов».
      Говоря по-человечески, чтобы уличить униатского казачка, я непринужденно отирался в жилом крыле во время молитвы, как раз после моих занятий.
      В этот момент все семинаристы отправлялись в церковь, а комнаты на целых полчаса оставались открыты для проветривания и уборки. По совместному убеждению Глеба и отца Евгения, только в этот момент кто-то мог незаметно вернуться из церкви и прилепить нового «жучка», другого времени не было.
      Опять-таки оба джентльмена считали, что вторая попытка будет, и осуществит ее кто-то из студентов, тайный агент Киева. Несколько посвященных в дело о прослушке — но не о моем внедрении! — студентов вечерами ходили по кельям с тайными проверками, но пока ничего не обнаруживали. Плеер елозил по всем диапазонам эфира, но так же безуспешно. Тайный исповедник, как мы называли этого неведомого гада, затаился.
      Да и чего ради он снова будет светиться с этим «жучком»? Конечно, все сделали вид, что никакого устройства не находили, что он сам по себе отвалился и оказался после уборки в мусорной корзине, но Исповедник не такой дурак! Во всяком случае, не настолько, чтобы снова лезть на рожон.
      Подобные речи велись на нашей кухне теперь чуть ли не ежевечерне. Если при этом присутствовала Нонка, что, впрочем, случалось все реже и реже, то мои семинарские наблюдения подавались от студенческого лица, называемого почему-то Мусоргским. «Мусоргский сегодня опять заметил хождения Бородина, с поносом, наверное», — подкидывал я Покровскому, увлеченно объяснявшему Нонне особенности водосвятия жилищ и крещения младенцев. Тот рассеянно реагировал — мол, типичная для поста хвороба. А в отсутствие жены я уже напрямик вопрошал Евгения, почему он решил, что вторая попытка будет, и что же такое суперценное из трепа семинаристов можно узнать? За неделю с лишним моего регентства я убедился, что парни эти хоть и особого склада, но, в сущности, не многим отличаются от сверстников. Тоже и про баб поговорить, и пивка при случае опрокинуть, и анекдот завернуть — не заржавеет.
      В чем же тогда тайна сия для каких-то там униатов на Украине?
      — Думаю, ты уже сам догадался, Миша. Ты лучше своего начальника знаешь, что там происходит, кто там ходит и зачем. Остается лишь признаться себе, что мы ошибались.
      — Признаться, что Глеб ошибался?
      Охотно, охотно. С униатами он загнул, ему этот Киев везде мерещится. Но если хохляцкий след отбросить, остается лишь «внутреннее употребление», не правда ли, святой отец?
      Не он первый произнес такую крамолу, и все же она была произнесена.
      И если внешне суровая правда озадачила Покровского, то ненадолго. Через минуту он уже говорил, что не зря считал исповедника своим человеком.
      — То есть, святой отец, внутренние резоны для прослушки ты себе вполне представляешь?
      — Ну, не так примитивно, как ты говоришь, но кое-какие соображения имеются.
      — Скажи пожалуйста, примитивность его оскорбляет! Если хочешь, чтобы тебе помогли, будь прям и, как на духу, расскажи все, что знаешь.
      Шантаж подействовал, с этими духовными лицами, как я понял, иначе и нельзя. Они тебя так заговорят, что уже ты сам будешь им исповедываться. Так что Женьке пришлось поделиться соображениями, кто бы «из своих» так страстно желал послушать домашние беседы семинаристов. Оказалось, что желающих немало, а вообще в этой бурсе такие страсти кипят, что впору Шекспира нанимать!
      Я, конечно, в Вильямы не набиваюсь, но кое-что и сам к тому времени понимал и постараюсь передать интригу.
      В богоугодном заведении, как выяснялось, шла война «алой и белой розы». То есть либералы тягались с государственниками: одни полагали, что современный священник должен быть человеком широких взглядов, другие видели в том смертельную опасность для сильной и единоначальной Церкви, а потому ратовали за «крепкую руку». Тем более что ректор заведения и был той самой рукой.
      — А деснице, дорогой мой, нужны уши! Все знать, всех сосчитать, всякое слово слышать! Тебе это ничего не напоминает, Миша?
      Может, и напоминало, но никаких доказательств стукаческого происхождения «жучка» на тот момент не было. Но уже на следующий день они появились!
      Я закончил свой урок на третьем курсе, как всегда, с легкой задержкой.
      Но на свой пост у стенда по истории бурсы успел вовремя — студенты оставили в кельях все лишнее и тянулись в церковь, на молитву. Их, по обыкновению, подгонял помощник инспектора, студент того же третьего курса Евпатий.
      А когда в коридоре не осталось никого, он — уже вопреки обыкновению стал заходить в некоторые кельи. Я стоял спиной к коридору, но зеркальце в книге, которую я держал перед собой, позволяло все отлично увидеть. В комнате студента Залипского он провел ровно полторы минуты — гораздо больше, чем требовалось, чтобы просто заглянуть в нее. Что же он там делал?
      — Он посадил его! Глеб, этот Евпатий только что посадил его Залипскому, зуб даю!
      — Ну, слава Богу!
      Так мы перезвонились со Спозаранником, а тем же вечером батюшка сообщил мне, что Плеер засек разговор предупрежденных им студентов на прежней частоте — 98 FM. Парни трепались о всякой ерунде и, как договаривались, поиздевались слегка над Евпатием. Я так и видел этого «слухача», тощего, с нездоровой кожей парня, прилипшего оттопыренным ухом к динамику своего приемника! Почему-то в этих сумбурных видениях семинарист-шпион не пользовался наушниками — наверное, потому, что мне хотелось увидеть это большое петлистое ухо и лисью улыбочку, не сходящую с его тонких губенок. Бездарный стукач и подонок! Он подслушивал своих одаренных умом и великодушием сокурсников, но зачем? Чтобы донести начальству о заразе вольнодумства в духовнейшем из учебных заведений? Так Залипский с Кирьяновым не особенно свой либерализм и скрывали. А может быть, Евпатий хотел надыбать компромата покрепче — непочтительных высказываний в адрес начальства, например?
      — В корень глядишь, Миша, в корень. Он ведь выслужиться хочет, чтобы его уже студентом в духовный чин рукоположили. Это, брат мой, карьера!
      — Ничего себе нравчики у вас, святой отец!
      — Есть отдельные личности, есть.
      Раскрыть заговор — это тебе не фунт изюму, тут человек подымается в одночасье.
      И у нас в семинарии такие истории, увы, бывали. Лет так пятьдесят назад.
      — И чем это для действующих лиц обернулось?
      — Заговорщиков поперли, а некоторые бдительные теперь всей Церковью правят. Вот так-то!
      Так отдыхали мы в мирных беседах в коридорах агентства, ожидая прибытия Глеба, назначившего срочное совещание в узком кругу. И пока начальник выбирался из очередной пробки на своей «Ниве», беспрестанно сообщая о том на мой пейджер со своего мобильного, батюшка поведал мне и куда более трагические истории борьбы с бурсацкими бунтами. Победитель Наполеона Александр I, например, повелел зачинщиков студенческого возмущения забрить в солдаты, и все тут! А было это накануне войны, и, должно быть, бывшие бурсаки вместо кадила орудовали при Бородине штыком да саблей. И кто знает, остались ли живы эти бунтари?
      Тем временем Спозаранник явился.
      С ним был загадочно улыбающийся Клим. Оценить значение этой ухмылки я смог позже, когда узнал подробности очередного гениального плана.
      — Михаил Самуилович, дело принимает серьезный оборот. Мы вступаем в контригру с Исповедником!
      — А это не больно?
      Муки, по задумке Глеба, мне предстояло принять исключительно нравственные. Я должен был поставить «жучка» в келью Евпатия!
      — Ты что, спятил, мин херц? А если меня поймают?
      — Устройство будет суперсовременным, и наш друг поможет тебе.
      При этих словах он выразительно взглянул на отца Евгения. Тот спал с лица. А вслед за немой сценой, достойной пера самого Гоголя, последовала такая буря негодования по поводу предложения Спозаранника, что мне впервые стало жалко начальника. Батюшка вспомнил все: от Ветхого до Нового Завета и от Семи заповедей до морального кодекса строителя коммунизма. «Как вы смеете мне такое предлагать! Что за пример семинаристам! Благое дело — чистыми руками!» Короче, Глеб был посрамлен, а выполнение задания целиком легло на мои тощие плечи. Отец же Евгений отказывался даже просто «постоять на шухере»!
      И только надежда на азарт и легкость молодого поколения позволила мне справиться со шпионским заданием.
      Для этого на следующий же день после памятного совещания я отозвал на перемене Плеера и слегка приоткрылся ему.
      С ужасом воззрился парень на чудо-регента и с восторгом согласился помочь.
      Он и постоял «на стреме», когда я лепил в Евпатиевой келье очередного «жучка».
      Надо отдать должное Климу, заняло это у меня какие-то секунды, а само устройство должно быть и по сей день там — найти эту козявочку не так просто.
      Результат превзошел все наши самые смелые ожидания! Уже вечером мы с Глебом сидели в каморке Клима по уши в дерьме. Вначале мы стали свидетелями совещания Евпатия с другим помощником инспектора, иеродьяконом Козьмой, на тему зреющего в семинарии заговора.
      Ревнители благочестия сочиняли донос на Залипского и Кирьянова, используя самые иезуитские приемы. Как они ржали, перевирая слова не ведающих ничего семинаристов, как ловко перекраивали ребяческую дерзость в злонамеренность убежденных экстремистов! Когда же, любуясь слогом и стилем, Евпатий зачел готовое подметное письмецо, стало ясно, что ректор схавает эту гадость не задумываясь — авторы удачно нажимали на его любимейшие мозоли.
      — Все ясно! Жаль только, твой попик этих гадов не слышал! Но ты, Мишка, обязательно ему прокрути пленочку, пусть вспомнит свое благородное негодование и им подотрется!
      — Да ладно тебе, Глеб. Он и. так не в себе, да и пастырь, как ни крути!
      — Слава Богу, что мы по вероисповеданию циники.
      С этими словами все-таки расстроенный услышанным Глеб удалился извлекать с работы свою жену-психиатра, которой будет что рассказать вечером.
      Но если бы он остался еще на полчаса, то рассказ этот был бы стопроцентным триллером! С наворотами самой дикой шизофрении.
      Через двадцать минут после ухода Спозаранника, когда Клим пошел заварить кофейку, я стал свидетелем умопомрачительного разговора. Проводив забравшего документ Козьму, Евпатий побродил малость по келейке, пошебуршал какими-то бумагами, открыл и снова запер дверь, а потом, пискнув чем-то, тихонько заговорил. Я тут же представил его за выступом старинной печи с миниатюрным мобильником. Этот гад едва слышно сообщил своему собеседнику, что все готово, завтра он будет в условном месте! Разговор длился лишь несколько секунд, потом Евпатий вышел из кельи — ужинать, гад, пошел!
      Климу я ничего не сказал. Испив для приличия чашку его крепчайшего восточного кофе, я как можно небрежней забрал кассету с записью и через пару минут удалился. До дому добрался на полном автопилоте — и тут, на мое счастье, позвонил Плеер. Мы обо всем договорились.
      Утром с самого ранья я уже отирался поблизости от семинарии. Крепко «врезав дуба» за полтора часа пустейшей вахты, я устремился в тепло семинарского вестибюля задолго до начала своих занятий. На вахте сидел Плеер, который при моем появлении лениво почесал свой длинный аристократический нос. «Ага, не выходил еще», — растолковал я условный сигнал и на время успокоился. В тот день я пел вместе с хором особенно взволнованно и одухотворенно. Я взлетал в высоты, указанные Бортнянским и Чесноковым, парил в небесах чистейшей полифонии, вел бурсаков к очищающим кодам! И семинаристы будто почувствовали мой настрой, прониклись его покаянным и словно прощальным звоном.
      Они пели просто гениально, и это стоило всех моих мучений!
      Но тогда я еще не знал, что то была прощальная гастроль «регента». Я поблагодарил их за старание и простился до понедельника.
      А Евпатий меж тем вернулся из своей кельи одетым, и я вовремя увязался за ним. Плеер, пожертвовавший ради внеочередного дежурства какой-то модной кассетой, проводил нас поощрительным взором. Мол, у всякого своя работа.
      Но он и не подозревал, как был прав!
      Не осознавал того до поры до времени и я сам. Не будучи специалистом по «наружке», я лишь чудом сумел-таки продержаться за Евпатием до назначенной им встречи. И это понятно — объект был одет в темную неброскую куртку, неопределенного цвета темные же штаны, а черная вязаная шапочка начисто скрывала приметные уши. До метро я еще как-то следовал за этим «общим местом», а потом вся моя «наружка» свелась к выслеживанию шапкооформленных голов и догадкам. На «Маяковской» шестое чувство повелело мне выйти и перейти на «Восстания», далее началось метание в поисках нужного убора, закончившееся прыжком в вагон. Затем пришло осознание ошибки шапка принадлежала совсем другой голове — и резкий вылет на платформу. Эта была «Чернышевская», и я стал подниматься на поверхность в полной сумятице толпившихся в голове предположений. Если самое дикое из них там, наверху, не подтверждалось, я мог за десять минут дойти до дому. Нонка, наверное, была бы рада.
      И она обрадовалась! Через полчаса, когда я влетел в наш скромный уголок на крыльях, как говорится, любви и счастья — любви к жене, а счастья по случаю удачно проведенного оперативного мероприятия.
      — Ты что, Модестов, выпил? Шастаешь непонятно где денно и нощно да еще сияешь как медный грош. Где был, говори!
      — Плезир мой, ты опять за свое! Не шастаю я по бабам, как изволил бы выразится твой знаменитый дед, работаю я.
      — Да? А чего же это Спозаранник тебя обыскался, да и отец Евгений никак не найдет? И Сашка твой, регент, кстати, уже пять раз звонил.
      Через полчаса, покурлыкав к вечному примирению над «нашим» животиком, я вылетел из дому. Кстати, животик на девятом месяце приобрел такие впечатляющие размеры, что я просто не знал, как нам быть. Сашка, оказывается, звонил, чтобы пригласить нас на премьеру, и Нонке жутко хотелось повертеться в том бомондище, что слетался на «Щелкунчик» в Мариинку. А вот врач предостерегал. И только доводы о благотворном влиянии музыки на плод склонили этого гинеколога из Военно-медицинской академии к согласию на посещение культурного мероприятия. Но все это планировалось на завтра, а сегодня я летел в Агентство. К Спозараннику.
      «Буря в пустыне» была ссорой в песочнице по сравнению с разносом, что учинил мне начальник. Больше всего его возмущало то, что я не позвонил ему по мобильному телефону: ни тогда, когда услышал о непредвиденном контакте объекта, ни в момент принятия решения о слежке, ни в результате всех моих необдуманных и крайне рискованных действий. А я не помнил номера его мобильника, да и чего звонить! Вот теперь поговорить можно.
      — Я их, голубков, прямо у метро и снял. Так уж ворковали, так ворковали!
      — Что значит «снял», Михаил Самуилович?
      — На «мыло» свое щелкнул, элементарно.
      — О Боже! Они же тебя наверняка засекли, дурила!
      — Так уж и наверняка? Ничего они не заметили. Там толпища такая на выходе, что голубки и ухом не повели. Через двадцать минут ты эти фотки увидишь. И сразу тебе скажу: Евпатий у того агентом, а не наоборот.
      А когда я принес из Гостинки готовые фотографии и Глеб пошел совещаться с начальством, не дожидаясь моего возвращения из буфета, его ждал еще один удар. В собеседнике Евпатия Обнорский узнал своего однокашника, а ныне подполковника ФСБ! О воинском звании семинариста можно было только догадываться — занавес!
      И после всего этого, после тягостного разговора с Покровским, который был от этих шпионских страстей просто вне себя и собирался вместе со студентами утром же идти к ректору, после всего этого — «Щелкунчик». Долго и сладостно раскланиваться со знакомыми в фойе, представлять жену и жене, выслушивать приятные напутствия, не удержавшись, толкнуться разок-другой за кулисы, а потом сидеть на хорошо знакомых служебных местах справа от сцены и внимать настройке группы виолончелей оркестра! Волшебно, пленительно, без всякой шпиономании — божественно!
      Но, глядя на сцену и чувствуя локоть совершенно растаявшей от впечатлений вечера Нонны, я нет-нет да и ловил себя на мыслях суетных: «Как там батька со своим ректором? Неужели они этого квадратного стукача Евпатия рукоположат?» Представляете, думал в Мариинском о рукоположении в сан! Полный бред…
      Еще большим бредом все это закончилось. В антракте меня нашел обезумевший от предвкушения успеха Сашка и сказал, что мне уже полчаса названивает отец. Со своим «Щелкунчиком» он вконец спятил, забыл, что я незаконнорожденный и Самуиловичем назван исключительно благодаря платонической любви маменьки к стишкам Маршака! Но я все понял, и мы с Ионной поспешили за кулисы — звонить отцу Евгению. Супружница при этом напряглась и озадачилась, будто предчувствуя неладное со своим фаворитом.
      Так оно и вышло — Покровский был в дымину пьян и весело сообщил, что имеет на то полное право.
      — Миша, мы теперь больше не служим в семинарии! Теперь там служит отец Евпатий, а меня со студентами за то, что мы возглашали: «Недостоин!», попросили больше не беспокоится.
      — Кто недостоин? Этот агент?
      — Вот именно! Мы кричали в храме:
      «Недостоин!» — но ректор благословил его, а нас назвал бунтовщиками и всех выгнал. Тебя тоже.
      Я хоть и слабо, но все-таки понимал, что речь идет о провале миссии отца Евгения, считавшего, что после того, как он расскажет обо всем епископу, тот отложит сегодняшнее рукоположение Евпатия и назначит расследование всей этой истории с «жучками». Наивный!
      Ректор о прослушке «во имя порядка» мог просто знать, а к интересу органов старому иерарху и вовсе не привыкать.
      Когда я сказал об этом Женьке, Нонка гневно выхватила у меня трубку и принялась убеждать опального батюшку не отчаиваться, мол, истина восторжествует, а такие, как он, редкость и всегда будут страдать. Скоро народ уже стал обращать внимание на эти бурные монологи, а бедная жена моя так разволновалась, что ее пришлось укладывать на диван в свободной гримерке и отпаивать водами. Но было уже поздно, волнение тронуло какой-то рычажок в ее женском организме, Нонка вдруг залепетала, заморщилась, ухватила меня за руку — принялась рожать!
      А когда подкатила «скорая», кантовать внучку легендарного матроса Железняка было просто невозможно, надо было принимать нашего ребеночка. Что мы принялись делать прямо в гримерке мариинской примадонны!
      Это было представление покруче всех мною виденных: Нонка ломала мои пальцы, подвывала и вскрикивала, помогая себе и оркестру, старалась изо всех сил. Забежавший на эти негармонические звуки Шемякин, которому объяснили, что за кулисами рожают, пришёл в неописуемый восторг. Обалдевший от столь незатейливой премьерной символики, он даже рвался с цветами в гримерку, но его не пустили. А первый крик младенца просто совпал с ликующим финалом Чайковского, и скульптор рванул на сцену вне себя от двойной радости — принимать поздравления.
      А в это время мы с акушеркой принимали еще одну Железнячку. Слава Богу, Нонна ограничилась всего двумя дочками! А в гримерку без конца заглядывали артисты, ломились музыканты и художники, но доктор велел впускать только цветы. Их корзинами, охапками и снопами тащили прямо со сцены, и я сидел в этом цветнике совершенно ошеломленный. Пока нас всех не вывезли оттуда домой — к великой радости ничего не подозревавших домочадцев.
      Вот так, кое-как родились в России наши девочки, но зато не кое-где, а в самой Мариинке. Да и крестики через пару недель надел на их пухлые шейки не кто-нибудь, а опальный отец Евгений, и не чьи-нибудь крестики, а шемякинские. Слышь, товарищ Исповедник, тебе понравилось?!

Рассказывает Анна Соболина

 
       "Соболина Анна Владимировна, 26 лет, сотрудница архивно-аналитического отдела. Муж — начальник репортерского отдела Владимир Соболин. Исполнительна, неконфликтна, но малоинициативна. Поддерживала внеслужебные контакты с замдиректора Агентства Николаем Повзло, которые прекратились.
       В прошлом году неустановленными лицами (вероятно, сотрудниками ФСБ) была предпринята попытка завербовать Соболину".
       Из служебной характеристики
      — Любовь зла, — Иришка чокнулась со мной бокалом с искрящимся коктейлем, — полюбишь и Повзла!
      Я пожалела, что рассказала подругам о своем недавно завершившемся романе с Колей Повзло. У нас с девчонками, так уж повелось, со студенческих лет не было друг от дружки секретов.
      Сколько раз мы с Майей выручали Ирку — сочиняли по телефону ее мужу-бизнесмену всяческие небылицы, пока наша красавица крутила шашни с очередным кавалером. Но сейчас меня не радовала наша встреча. Меня раздражали и иронично-высокомерная Иришка, и быстро назюзюкавшаяся Майка… Та вообще сидела с глуповатой улыбкой, подперев подбородок рукой, и, кажется, ничего и никого не слышала.
      Группа джигитов, восседавшая за столиком на подиуме чуть поодаль, кидала на нас заинтересованные взгляды.
      Больше на Иришку, конечно. Джигиты были одеты с иголочки, их бумажники, наверное, ломились от баксов.
      — Ир, дай телефончик — Соболину позвоню, — попросила я подругу. Миниатюрный мобильник, который извлекла Иришка из сумочки, тянул на две мои зарплаты.
      — Володя, я с девочками в клубе «Мата Хари». Да-да, с Ирой и Майей, привет тебе от них. Антошку укладывай, меня не жди!…
      Соболин воспринял услышанное настолько спокойно, что это меня даже слегка напугало.
      После истории с «Белой стрелой» — когда меня чуть не завербовали в эту организацию — у меня целый месяц был депрессняк. Володя вдруг резко стал заботливым и любящим мужем — он таскал меня по врачам и медсестрам, которые кололи мне дорогущие препараты, взял на себя половину хозяйственных дел, сам стал отводить Антошку в садик.
      А главное, прекратились его сомнительные отлучки. Я была уверена, что он просто перестал мне изменять. Наш роман с Николаем тоже закончился как-то сам собой, тихо и бесскандально… Вроде бы только об этом я и мечтала, мне всегда казалось, что семейный покой — самое главное в жизни.
      Но теперь уже со мной стало происходить что-то непонятное. Я вдруг поняла, что Соболин — тот Володя Соболин, который не изменяет, не бегает по бабам, а ходит по магазинам и готовит еду — мне почему-то малоинтересен.
      Меня больше не тянуло домой по вечерам. И если б не Антошка — не знаю, что было бы… Три раза за последний месяц я возвращалась, когда муж и сын уже спали. А Володя не реагировал.
      И это было страшнее всего…
      — Следующая остановка Финляндский вокзал, — громко сказала Майя и захохотала.
      Мы с Иришкой переглянулись. Майка растила дочку одна. Научная карьера денег ей не приносила. И наша подруга, помимо работы на кафедре, устроилась, подумать только, кондуктором в трамвай. Неудивительно, что ее развезло — она хронически не высыпалась.
      — Йестедэй! А вокруг поля широ-окие!!! — заголосили со сцены на «битловский» мотив два балалаечника в алых косоворотках. Мне нравилось в этом клубе, здесь много было разных приколов и прибамбасов. Взять хотя бы девушку в темных очках, с биркой «Мата Хари» на груди, которая, воровато оглядываясь, принимала у нас пальто в гардеробе.
      Музыканты заиграли что-то зажигательно-восточное, и полуголая дива принялась танцевать между столиками.
      Смуглое ухоженное тело танцовщицы вызвало у меня приступ зависти, я пожалела, что давно не ходила на шейпинг.
      А джигиты не хотели отпускать ее от своего стола, хлопали в такт и кричали что-то подбадривающее. Седоусый джигит свернул в трубочку купюру — видно было, что долларовую, не рублевую — и аккуратно засунул ее танцовщице под полупрозрачный лиф, не забыв при этом слегка погладить грудь девушки.
      Жгучий брюнет помоложе, в шикарном костюме с блестками, моментально достал две купюры и проделал с ними то же самое. Два молодых человека, один круглолицый, другой — худощавый, с орлиным носом, тоже полезли за бумажниками, но сидящий рядом с ними интеллигентного вида мужчина в белом фраке жестом остановил их и отправил танцовщицу к другому столику.
      — Это Казбек Газданов, хозяин клуба, — объяснила мне Иришка. Она здесь была далеко не первый раз.
      — А тот седоусый, что все время смотрит на тебя?
      — Аллоев, директор пивзавода «Нерпа»… Молодых я не знаю. А тот, что в костюме с блестками, — Гурджиев небезызвестный.
      — Жора Армавирский! — воскликнула я громче, чем нужно. По-моему, услышали даже за столом, где он сидел.
      Иришка посмотрела на меня укоризненно.
      — А это вам. — Маленький темнокожий официант поставил перед нами бутылку французского шампанского.
      Седоусый Аллоев приветливо помахал нам рукой. Иришка натянуто улыбнулась ему в ответ.
      — Вот этот «кадр» мне совсем не нужен.
      — Почему? — удивилась я. — Он хоть и в возрасте, но еще даже ничего…
      — До мужа быстро информация дойдет, — вздохнула подруга.
      — Вам здесь нравится? — улыбнулся темнокожий официант. — Меня зовут Жан-Поль…
      — Следующая остановка метро «Лесная», — заплетаясь, произнесла Майя.
      Она уже успела выпить треть принесенной бутылки шампанского и хотела налить снова.
      Жан— Поль покачал головой и убежал.
      Так, Маечка, хватит. — Ирина чуть ли не силой отобрала у нее шампанское.
      Майя, не глядя на нас, строила глазки джигиту с орлиным носом. А Казбек в белом фраке вдруг подошел к эстраде, взял микрофон, переговорил с музыкантами и запел, ритмично двигаясь:
       Sexbomb, sexbomb,
       you're a sexbomb,
       You can give it to me
       when I need to come along…
      Народ пошел танцевать, мы тоже встали в кружок.
      — Казбек очень талантливый человек, — сказала Иришка, наклонившись ко мне. — У него был ресторан в Нью-Йорке, но он решил вернуться сюда и открыть целую сеть клубов. Ему Гурджиев дал денег…
      Георгий Георгиевич Гурджиев считался одним из питерских олигархов. За ним не было такого кровавого шлейфа, как за Ломакиным или Лехой Склепом, но правил он городом наравне с ними.
      К упоминанию своего имени в прессе Гурджиев относился очень щепетильно.
      Помню, как Соболин мучился, подыскивая для своих статей подходящие формулировки: «Гурджиев, известный в криминальных кругах как Жора Армавирский…» Но Аню Лукошкину, нашего юриста, даже это не устраивало, она боялась судебных исков. И Соболин вымучивал что-то уж вовсе несусветное:
      «Гурджиев, которого многие путают с Жорой Армавирским…»
      Гурджиев не танцевал, он о чем-то беседовал с Аллоевым. А когда мужчины подняли глаза, я — сама не знаю почему — жестами поманила их в наш кружок. Они переглянулись, Гурджиев с улыбкой помотал головой. Иришка, посмотрев на меня, покрутила пальцем у виска. Но мне было весело.
      Два молодых джигита, оказывается, уже передислоцировались за наш столик и обхаживали ничего не соображающую Маечку.
      — Ей не наливать, — приказала Иришка.
      — Ну чуть-чуть, а? — с акцентом спросил круглолицый. Его звали Карен, а того, что с орлиным носом, Геворк.
      Я почувствовала, что пьяна. Хозяин клуба Казбек продолжал петь с эстрады песни Тома Джонса. Иришка высокомерно выслушивала комплименты Геворка.
      Туалет в клубе находился в темном закутке. Пальцы мои дрожали, запереться удалось с трудом. Закружилась голова.
      — Главное это правильно начать, — сказал мне откуда-то сверху голос Горбачева.
      — А кто будет воду сливать, понимаешь? — недовольно проворчал Ельцин.
      — Если увидишь террориста — мочи его, мочи! — услышала я нервный голос Путина.
      И тут пол у меня под ногами зашатался, я с трудом шагнула к раковине.
      Приложила мокрый платок к вискам, достала косметичку, привела себя в порядок.
      — Вай! — сказал человек, в которого я ткнулась головой, выбредая из туалета. — Какая неосторожная девушка, здесь же ступенька — упасть можно.
      Человек положил руки на мои плечи и почему-то не спешил отпускать. Аромат дорогого мужского парфюма меня вконец одурманил. Я грудью прижала незнакомца к стенке, и наши губы встретились.
      «Господи, я же целуюсь с Жорой Армавирским!» — сообразила я через пять минут. Но испуга не было. Мы не могли оторваться друг от друга, я потеряла ощущение времени. Мимо нас, в этом темном закутке перед туалетом, ходили люди. Прошелестела танцовщица, пробежал темнокожий Жан-Поль…
      «Это не люди, это тени… Вы снова здесь, изменчивые тени», — отключаясь, подумала я.
      А затем Гурджиев отдышался, мы перекинулись несколькими пустыми фразами. Он сунул мне визитку, от которой я сразу хотела избавиться. Смутно помню, что мы с Иришкой не доверили Маечку двум джигитам и сами посадили ее в такси. Помню, как в прихожую выскочил заспанный Антошка и бросился мне на грудь. А Соболин невозмутимо спал. И от этого мне стало страшно настолько, что я протрезвела.
 

***

 
      — Марина Борисовна, а есть ли у вас что-нибудь о Гурджиеве? — невинно поинтересовалась я, когда мы курили в коридоре.
      Агеева хитро прищурилась:
      — Армавирский? Про этого субчика информации сколько угодно! А зачем тебе?
      Я начала плести ахинею о своей подруге, муж которой якобы хочет начать с Гурджиевым бизнес, но побаивается…
      Кажется, хитрюга Агеева мне не очень-то поверила. Но досье дала. Почему жизнь ничему меня не учит?
      Ведь все мои авантюры ни разу не приводили ни к чему хорошему. Когда-то я ужасно переживала измены Соболина, ревновала как бешеная собака. И заказала своему, бывшему любовнику Майку видеослежку за мужем. Что ж, я убедилась, что Володя коротает время в постели с прокуроршей Смирновой. Но кто ж знал, что Смирнова вовсе не так проста, и на видеокассете с ней оказалось записано кое-что лишнее… У меня из-за той истории чуть не похитили Антошку. Майк был убит. Смирнова продолжает трудиться в прокуратуре.
      А потом я ввязалась в историю с «Белой стрелой». И опять не понимаю — с чего меня туда потянуло? Неужели лавры Спозаранника не дают мне покоя?
      Когда полковник Виктор Палыч понял, что я знаю об их организации слишком много, он решил меня завербовать. Но я устроила такую истерику, что он испугался. Я кричала прямо в баре у метро «Спортивная», что если он не оставит меня в покое, я предам огласке все, что о них знаю. И добьюсь расследования смерти офицера ФАПСИ Комарова.
      (Господи, неужели он тоже погиб из-за меня?) Понятия не имею, почему они не поступили со мной так же, как с ним.
      Виктор Палыч на прощание улыбнулся:
      «Придет момент, Анна, и вы нам понадобитесь!» — «Не придет!» — мстительно заявила я. Он лишь промолчал многозначительно.
      Но я все-таки жуткая трусиха — и потому рассказала обо всем Максу Ленскому, матерому журналисту. "Твой Виктор Палыч, судя по повадкам, обычный гебешник. Или из действующего резерва. А «Белая стрела» — это все-таки, думаю, сказки для таких доверчивых девушек, как ты, — наставительно объяснил мне Ленский. — Пойми сама, привычная аббревиатура ФСБ уже ни у кого прежнего страха не вызывает. Всем известно, что они «крышуют» коммерсантов, как и любые менты, так же занимаются полулегальным бизнесом и так же уязвимы и смертны, как все остальные. А вот «Белая стрела» — это уже что-то зловещее, непостижимое…
      Ну была «Белая стрела» в Смоленске — и что? Оказалось, обычная ментовская банда. Запомни: спецслужбы с таким названием у нас в стране нет и быть не может".
      Я хотела верить Максу, очень хотела… «А как же убийство Комарова?» — «Либо случайность, либо, допускаю, он крутил бизнес с твоим Палы чем. Люди бабки не поделили, за это его и убрали. Но вовсе не за утечку информации о „Белой стреле“ — это чушь!» — со знанием дела рассуждал Ленский. Я хотела напомнить Максу, что раньше он говорил мне прямо противоположное, но не стала.
      Вычеркнуть из своей памяти и Виктора Палыча, и Комарова, и «Белую стрелу» — вот о чем я мечтала. И это почти удалось.
      А теперь зачем-то влезаю в новую историю…
      Впрочем, почему — влезаю? Я всего лишь взяла почитать у Агеевой несколько папок с вырезками из прессы и распечаткой интернетовских публикаций о Гурджиеве. В конце концов мне просто интересно, с кем я вчера целовалась.
      Так— так… Георгий Георгиевич… Родом из Армавира, родился в семье армянских греков. Учился на психфаке, но не закончил -выгнали за фарцовку.
      Увлекался мистикой, оккультизмом, суфизмом, буддизмом, эзотерикой. Первый капитал сколотил вместе с группой комсомольских бизнесменов — создал с ними Центр научно-технического творчества молодежи, а при нем лабораторию культурологических исследований «Махаон». Фактически Жора Армавирский с товарищами занимались тем же, чем позже гадалки и народные целители: брали деньги за предсказание будущего, снятие порчи, сглаза… Тогда появились первые фельетоны о деятельности «Махаона».
      А дальше дела у Армавирского резко пошли в гору. Холдинг «Благовест», ассоциация охранных предприятий «Немезида», сеть казино и ресторанов «Шехерезада», «Пандора-банк», медицинский центр «Ганимед»… Но фармацевтики и казино, оказывается, Армавирскому мало, он подбирается к нефтяному бизнесу и… — так-так! — нацелился прямо на «Шмакойл». Недавно случился взрыв в одном из ресторанов Армавирского — это было расценено как предупреждение ему со стороны Лома, который сам хотел прибрать «Шмакойл» к рукам. Армавирский отреагировал адекватно — взорвалась одна из ломакинских бензоколонок. Такой вот «обмен любезностями»…
      Автор одной из публикаций предвидел, что Ломакин, который давно уже живет в мире с правоохранительными органами, обязательно использует свои связи, чтобы посадить Гурджиева. Тем более что и сами органы мечтают о том же…
      Я увлеклась чтением и даже перестала слышать, о чем шумят вокруг наши репортеры. И вдруг дернулась — кто-то пощекотал меня за ухом.
      Спозаранник стоял с невозмутимым лицом, будто он туг был ни при чем.
      — Анна Владимировна, я слышал, досье на Армавирского у вас? Оно срочно требуется нашему отделу.
      — Зачем, Глеб?
      — Шеф приказал составить справку к завтрашнему дню, так что извольте. — Глеб Егорович забрал папки и с достоинством удалился.
      Я вышла в коридор, снова закурила, болтала с Агеевой о всяких пустяках. Работа не шла… Так и скоротала время до вечера.
      — Идешь? — заглянул в кабинет Соболин.
      Делать мне на работе было нечего, но я зачем-то наврала Володе, что обещала помочь Агеевой в подготовке ближайшего номера нашей «Явки с повинной». Он только хмыкнул в ответ.
      Оставшись в кабинете одна, я достала визитку Гурджиева…
 

***

 
      Мы занимались любовью четыре часа подряд.
      Сердце трепетало как свежепойманная рыба, еще чуть-чуть — и выскочит…
      Тело ныло.
      — Все, бобик сдох, — выдохнула я и уронила растрепанную голову на его мускулистую грудь, покрытую густой растительностью.
      Гурджиев провел ладонью по моей спине. Его пальцы излучали тепло и космическую энергию. В его глазах играли огоньки страсти.
      Над тахтой висели старинные кинжалы.
      Зала была обставлена плетеной мебелью. Курились благовония. Играла медленная восточная музыка. В углу — белый рояль. За бамбуковой шторой дверь в кухню и ванную с джакузи. Это все называлось — резиденция предпринимателя Гурджиева. Сам офис размещался на первом этаже, а здесь было помещение для отдыха. За окном — аллеи Каменного острова. Вокруг дома — плотное кольцо охраны.
      Как оказалось, в этом офисе он иногда даже оставался ночевать. Я подумала, что жена Георгия, конечно же, догадывается, чем он иногда тут занимается.
      Но, как смиренная восточная женщина, не смеет сказать ни слова. К тому же она привязана пожизненно к деньгам мужа, к его известности и, конечно же, к детям. И еще я подумала, что со своей супругой он вряд ли столь изобретателен в любви. Наверное, выполняет свой долг нехотя, без энтузиазма. Как Соболин со мной.
      Вылезать из джакузи не хотелось, но я собралась с силами, встала. Вытерлась огромным полотенцем, завязала волосы в хвостик, подкрасилась. Оглядела себя в большом зеркале и осталась довольна.
      Георгий варил кофе — это был настоящий магический ритуал. Он подсыпал в серебряный кофейник из разных пузырьков ароматические специи, колдовал над огнем и что-то нашептывал.
      — Чем ты занимаешься, Анна? спросил он, разливая кофе в чашечки.
      — Журналистка, — ответила я, не уточняя.
      — Ты довольна своей работой? — внимательно посмотрел на меня Гурджиев.
      — О, вполне, — поспешила я закрыть эту тему. Только еще не хватало, чтобы Гурджиев принял участие в моей судьбе — справлюсь как-нибудь сама.
      К тому же дальнейшие встречи с ним я не планировала.
      Я закурила и стала отпивать маленькими глотками волшебный кофе.
      — Это благо, что ты довольна своей долей, — задумчиво сказал Гурджиев. — На сегодня это большая редкость…
      Я много занимаюсь благотворительностью, у меня несколько фондов. И я убедился, что многие обездоленные люди принимают помощь как унижение. Они ходят в мои благотворительные столовые, получают от меня денежные пособия и почему-то считают вправе оскорбительно отзываться обо мне… Я для многих — преступный авторитет, Жора Армавирский. Да, так меня назвал в своей книге твой коллега, журналист Обнорский…
      Я поперхнулась кофе, но Гурджиев продолжил монолог.
      — Я встретился с. ним, постарался его убедить, что это не так. Думаю, в чем-то Андрей изменил свое мнение, он талантливый человек… Конечно, раз я богат — я заслуживаю всяческих оскорблений. Люди думают — я украл их деньги. Как мне внушить им, что это не правда? Никак. Значит, я должен перестать заниматься благотворительностью? Нет, не перестану… Бизнес не цель для меня.
      Бизнес — способ познания жизни. Такой же, как философия. Я пытаюсь разобраться в отношениях человека со Вселенной. Меня интересуют уровни его сознания, возможности самореализации, смерть и бессмертие…
      Мягкий голос Гурджиева завораживал, благовония кружили голову. Гурджиев взял меня за руку, и я почувствовала мощный прилив сил. Я готова была снова заниматься любовью… Но моментально щелкнуло в голове: дом, Соболин, Антошка. Я осторожно высвободила руку, к которой Гурджиев тут же прикоснулся губами.
      — Хочешь, я научу тебя технике ритмического дыхания? — пустил он в ход последнюю уловку, попытавшись жестом завлечь меня на тахту.
      — В другой раз, Георгий, — улыбнулась я. Я твердо знала, что другого раза не будет.
      За окном шел мокрый липучий снег.
      Молчаливый водитель Ашот отвез меня на черном джипе к самому дому.
 

***

 
      Угрызения совести испарились быстро. Я утешала себя тем, что моя встреча с Гурджиевым, так же как и суета с Колей Повзло, это пустяки по сравнению с похождениями мужа… Но теперь мы квиты. Да, квиты. Эту мысль я внушала себе ежедневно, и мой аутотренинг дал результаты. Я стала внимательней к Володе, и он, похоже, расцвел. Казалось, вот-вот мы превратимся в нормальную дружную семью. Нормальную… дружную…
      Все бы ничего, если б не воспоминания о нескольких часах, проведенных с Гурджиевым. Иногда они становились навязчивыми. Ароматы дорогого парфюма, восточных благовоний и волшебного кофе… Тепло, исходящее от сильных и ласковых рук… Гипнотический взгляд… Завораживающая музыка голоса… «Он мошенник и бандит, — твердила я себе. — Его руки по локоть в крови». Но почему-то это возбуждало меня еще больше. Я поймала себя на том, что даже начала сравнивать Гурджиева с Володей, хотя делать это ни в коем случае было нельзя. Нельзя, и все!
      Подсознательно я чувствовала, что мое приключение мне даром не пройдет. Но не думала, что беда придет так внезапно.
      Это случилось в воскресенье утром.
      Володя остался пылесосить квартиру, а я отправилась на рынок. Черная «Волга» притормозила рядом, когда я, проклиная все на свете, тащилась по слякоти с огромными пакетами, набитыми картофелем, овощами и зеленью.
      — Ну вот, Анна Владимировна, — улыбнулся, приоткрывая дверцу, Виктор Палыч. — Вот мы и встретились в самый подходящий момент — присаживайтесь!
      Это конец, подумала я, обреченно загружаясь с пакетами в салон «Волги». Водитель с непроницаемым лицом медленно поехал в сторону моего дома. С трудом я достала сигарету. Сидящий рядом с водителем Виктор Палыч обернулся ко мне и любезно щелкнул зажигалкой.
      — Все предельно просто, Аня. Вот видеокассета. — Виктор Палыч продемонстрировал мне сверток. — Я вам скажу, где ее записывали, а вы догадаетесь — что на ней. Так вот, кассета записана в так называемой резиденции предпринимателя Гурджиева на Каменном острове. Недели три назад…
      Моя растрепанная голова лежала на мохнатой груди Гурджиева. Играла восточная музыка. Курились благовония.
      А где-то работала невидимая камера.
      «Все, бобик сдох, Георгий…»
      Я подумала вдруг: действительно, трагедия, как сказал кто-то из великих, повторяется в виде фарса… Когда-то точно такой же компромат был изготовлен на Соболина, теперь настала моя очередь… Эта мысль меня насмешила.
      Переживать уже не было сил.
      — Вы улыбаетесь, Анна Владимировна? — слегка удивленно спросил Виктор Палыч. — Вы полагаете, ваш муж, Владимир Альбертович, тоже улыбнется, когда это посмотрит?
      — Что вы хотите? — спросила я бесцветным голосом.
      — Вот это правильный подход, — обрадовался Виктор Палыч. — Браво, я ценю вас! Вы должны знать, кто такой Жора Армавирский. — Голос полковника стал тверже. — Олигарх, сделавший себе состояние на несчастьях других людей.
      Шарлатан, мошенник, прохиндей, обворовавший страну и народ. Негодяй, которого обслуживают многие чиновники в городской администрации, в правоохранительных органах и даже в правительстве. Но он не понимает, что время его безнадежно ушло…
      — При чем тут я? — перебила я Виктора П алыча.
      — Вы должны нам помочь. — В голосе полковника звучал металл. — Вы произвели на Гурджиева впечатление, и он будет готов с вами встретиться еще не один раз. И вы будете с ним встречаться.
      И будете выполнять наши задания…
      Все, Соболина, теперь ты настоящая Мата Хари…
      Я понятия не имела, как это произошло. Виктор Палыч чертыхнулся, потому что мой пакет с зеленью оказался надет ему на голову. Полковник сорвал пакет, но кустики укропа и кинзы застряли в его волосах, а на ушах повисли стрелки зеленого лука. Это было настолько смешно, что я громко захохотала.
      «Волга» резко притормозила, и я вместе со своими сумками оказалась на тротуаре.
      — Психопатка, — прошипел Виктор Палыч, вынимая из волос обрывки зелени, будто вшей.
      Я послала ему воздушный поцелуй и поперлась домой.
      — Где же зелень? — удивленно спросил Володя — и опешил, когда я припала к его плечу и разрыдалась.
      — Ты что, Анют?
      — Прости, забыла купить, — прошептала я сквозь слезы.
      — Ну забыла — и Бог с ней. — Соболин был совершенно обалдевший. Впрочем, я уже приучила его к переменам в своем настроении.
      Будь что будет, повторяла я себе, стоя под душем. Будь что будет…
      — Мама, тебя к телефону, — крикнул Антошка.
      Я забрала трубку в ванную.
      — Это Георгий, — сказал знакомый голос после паузы.
      Я промолчала.
      — Тебе неудобно говорить?
      — Да, — соврала я.
      — Я перезвоню…
      — Не нужно, — ответила я.
      — Почему?
      — Не нужно, и все. К тому же я не давала тебе свой телефон.
      — Извини, я сам выяснил, потому что ты пропала. Так, значит, нет?
      — Значит, нет, — выдохнула я.
      — Ну что ж, прощай, Анна. Всех тебе благ.
      — И тебе тоже.
      Пора было готовить обед.
 

***

 
      Месяц пролетел незаметно. Я начала себя потихоньку убеждать в том, что все мои неприятности уже позади. В самом деле, зачем нужна «Белой стреле» (если она есть) или другим спецслужбам агентесса-психопатка? Зачем нужно им знакомить Соболина с моими похождениями у Гурджиева — ведь после этого я точно не буду на них работать. А вдруг они захотят таким образом скомпрометировать нашу «Золотую пулю»?… Впрочем, ни желания, ни сил думать об этом у меня не было…
      Но однажды вечером я услышала, как Соболин возбужденно с кем-то переговаривался по телефону на кухне. Несколько раз он произнес знакомое слово — Армавирский.
      — Что там с Армавирским? — невзначай поинтересовалась я.
      Распираемый от важности Володя на секунду задумался, но тут же выпалил:
      — Жоре кранты! Я только что говорил с Езидовым из УУРа — завтра утром Жору «закроют». Я буду единственным из журналистов, кто увидит, как его выведут в наручниках. Черт, фотографа надо предупредить…
      — А что он такого сделал, этот Жора?
      — Говорят, людей похитил, — неуверенно произнес Володя. — В это на самом деле мало кто верит, наверняка — подстава обычная. Но тюрьма по нему давно плачет! Говорят, министр в наш главк недавно приезжал. И недоволен был очень: «Армавирский? Почему он до сих пор не в Армавире?» Вот и решили Жору отправить в Армавир…
      Володя потер руки и снова стал азартно набирать чей-то номер.
      Я тихо вышла из кухни. Прислонилась к стенке, закрыла глаза.
      «Вай, какая неосторожная девушка», — укоризненно сказал Гурджиев и обхватил меня за плечи. Губы наши встретились, слились накрепко, навечно…
      Выждав, когда Соболин покинет кухню, я достала визитку Гурджиева… Нет, это не годится — его телефоны прослушиваются. Я набрала номер Иришки и тихо, но внушительно сказала подруге:
      «Сделай что хочешь, но я сейчас должна уйти из дому!» К счастью, Иришка никогда не задает глупых вопросов.
      Она перезвонила через пять минут, я позвала Соболина к телефону — и он с сочувствием выслушал весь тот бред, который Иришка вылила ему в уши. Понятия не имею, что она ему напела, но Володя развел руки: «Раз надо — конечно поезжай! Дать деньги на такси?» — «Ирка заплатит», — отмахнулась я, натягивая сапоги.
      Работающий таксофон отыскался в квартале от дома. Все телефоны Гурджиева молчали. «Абонент вне зоны…»
      «Это пока он вне зоны, а скоро окажется на зоне», — пришел мне в голову грустный каламбур.
      Такси быстро домчало меня до Каменного острова. «Дальше не поеду — без спецпропуска нельзя», — подозрительно глянул на меня пожилой водитель.
      Я бежала в темноте по аллеям, спотыкаясь на снегу. Вон там знакомый двухэтажный дом, огни, охрана…
      Я решила срезать путь и продиралась сквозь кусты. Ветки хлестали меня по лицу. Что это? Почему столько машин?
      «Волги», «мерсы», «уазики»… Откуда столько народу? Откуда здесь прожектора? Что за человек с видеокамерой?
      — А вам туда не надо, Анна Владимировна, — взял меня за руку выросший как из-под земли Виктор Палыч. Я с ужасом вырвалась, но полковник смотрел на меня добродушно. — Видите, и без вас справились… Стойте спокойно и не рвитесь в самое пекло, вас все равно туда не пустят.
      Я прислонилась к осине.
      Из дома вышли несколько человек в камуфляже, с «Калашниковыми». За ними — Гурджиев, держа руки за спиной.
      Я не увидела, в «браслетах» ли они. На Гурджиеве был надет тот самый пиджак в блестках. Снежинки в свете прожектора падали на его густую гриву. Человек с видеокамерой фиксировал каждый его шаг.
      Вдруг Гурджиев остановился и посмотрел прямо туда, где стояли мы с Виктором Палычем. Не знаю, увидел ли Георгий меня. Но мне показалось, что он улыбнулся.
 
       ЖОРА АРМАВИРСКИЙ ОБВИНЯЕТСЯ В ПОХИЩЕНИИ ДВУХ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ 
       Вчера вечером в своем офисе на Каменном острове оперативниками РУБОП и УФСБ был задержан петербургский предприниматель Георгий Гурджиев (известный правоохранительным органам под псевдонимом Жора Армавирский). Уже сегодня городская прокуратура предъявила ему обвинение по ст. 126 ч. 2 УК РФ (похищение человека, совершенное организованной группой). Как удалось узнать сотруднику Агентства журналистских расследований, речь идет о похищении двух бизнесменов армянской национальности — К. Вартаняна и Г. Аванесяна, которые, как считал Гурджиев, причастны ко взрыву в одном из его ресторанов.
       Оперативно-следственная бригада начала обыски в квартире Гурджиева и офисах принадлежащих ему фирм. Задержаны также директор ассоциации охранных предприятий «Немезида»
       А. В. Антонов, замгендиректора холдинга «Благовест» А. А. Катков и юрисконсульт бизнес-империи Гурджиева, бывший замначальника УУР А. А. Меньшов. Они подозреваются в том же преступлении. Местонахождение похищенных Вартаняна и Аванесяна пока неизвестно.
       — Это обвинение совершенно безосновательно, — заявил корреспонденту Агентства журналистских расследований адвокат Гурджиева г-н Заболоцкий. — Георгия Гурджиева и его сотрудников обвиняют в создании организованной преступной группы из «неустановленных лиц», которые якобы приискали других «неустановленных лиц», а те в свою очередь похитили двух бизнесменов, местонахождение которых тоже не установлено. Я убежден, что никакой судебной перспективы это дело не имеет. В ближайшее время мы собираемся обжаловать в суде меру пресечения Гурджиеву — следствие совершенно не учитывало личность подозреваемого, а это грубейшее нарушение закона.
      (Глеб Спозаранник, Владимир Соболин)
      Я тупо смотрела на экран компьютера и перечитывала текст из нашей новостной ленты.
      …Гурджиев шел по снегу, держа руки за спиной.
      Люди в камуфляже хозяйничали в гостиной с плетеной мебелью, потрошили тахту, переворачивали над раковиной пузырьки со специями, конфисковывали старинные кинжалы…
      Текст расплывался перед глазами.
 

***

 
      Еще один месяц прошел как в тумане. Каждую неделю на Исаакиевской площади перед прокуратурой собирались митинги в защиту Гурджиева. Директора детских домов, пенсионеры, известные артисты стояли с плакатами и требовали освободить бизнесмена-мецената.
      Письма в защиту Гурджиева подписали десять депутатов Госдумы, грекоармянская община, Союз армян России, архиепископ питерской епархии Армянской апостольской церкви и даже сам католикос Гарегин.
      Время от времени на персональном сайте Гурджиева появлялись его открытые письма прокурору с требованиями объективного расследования. Адвокаты Гурджиева во главе с Заболоцким устраивали в принадлежащем Гурджиеву казино «Мойра» пресс-конференции, на которых клеймили прокуратуру за беззаконие. На последней встрече с журналистами Заболоцкий заявил, что Гурджиеву в «Крестах» угрожает опасность — родственник Аванесяна, сидящий в соседней камере, замышляет убить Георгия Георгиевича…
      Мне казалось, что Георгий Гурджиев, о котором кричат все газеты, это совсем другой человек, вовсе не тот, с которым я провела несколько прекрасных часов своей жизни. А может, и не было ничего? Может, все это химера?
      Но вот я зашла с очередной справкой в кабинет к Спозараннику и увидела на его столе кипу фотографий…
      Сердце заколотилось. Гурджиев на теннисном корте. Гурджиев с вице-губернатором. Гурджиев в компании известных спортсменов.
      — Можно, я посмотрю, Глеб?
      Спозаранник настолько сосредоточенно глядел в компьютер, что даже не ответил мне.
      Стоя рядом, я перебирала фотографии, которые Глеб, очевидно, собрался публиковать в ближайшем номере «Явки с повинной». Где он достал их, интересно? Стоп…
      — Глеб! — вскрикнула я.
      — Анна Владимировна, — назидательно произнес Спозаранник. — Я прекрасно понимаю, что вы такое же исчадие ада, как все женщины. Зачем лишний раз убеждать меня в этом?
      — Глеб, что за люди на этом снимке? — взволнованно спросила я.
      Спозаранник прочел мне пятиминутную лекцию о том, что излишнее любопытство вредит всем сотрудникам агентства, а женщинам как неполноценным существам — вдвойне. И только когда понял, что я все равно не отстану, вздохнул:
      — Это люди, которых похитил любимый всеми нами Жора Армавирский.
      А может, и не похитил. Но по крайней мере его в этом обвиняют. Удовлетворила свое любопытство? А теперь дай поработать…
      Но меня уже не было в кабинете.
      Отпросившись у Агеевой на час, я стремглав бежала в клуб «Мата Хари».
 

***

 
      — Слушаю вас, — улыбнулся мне Казбек Газданов, хозяин клуба. Сейчас он был не в белом фраке, а в джинсах и свитере. Клуб открывался для посетителей только вечером. Мы сидели в его кабинете.
      Я не знала, с чего начать… Не могла же я прямо спросить его, куда делись те молодые люди — круглолицый Карен и Геворк с орлиным носом, в похищении которых обвиняют Гурджиева.
      — Казбек Гайтоевич, кофе принести? — заглянул в кабинет маленький темнокожий Жан-Поль.
      — Да, дорогой, две чашечки, — кивнул хозяин и подвинул мне пепельницу. — Вы были у нас в клубе? Вспоминаю — были. Я считаю, что настоящий хозяин должен знать всех своих посетителей в лицо… Даже тех, кто побывал всего один раз. Я много занимался ресторанным бизнесом за границей. Но понял, что могу жить только в России — здесь мне интересно. Ко мне приходят очень уважаемые люди, вот посмотрите…
      Стена была увешана цветными фотоснимками знаменитостей с автографами. Были среди них и директор «Нерпы»
      Аллоев, и Гурджиев. Казбек Гайтоевич поймал мой взгляд.
      — Я так и понял, что вас интересует Гурджиев, — улыбнулся он и подвинул мне кофе, принесенный Жан-Полем. — Ведь вы работаете в «Золотой пуле» — что же вас еще могло привести сюда?
      Георгий Георгиевич — очень уважаемый и порядочный человек. Я считаю, что с ним произошло недоразумение.
      Следствие обязательно должно объективно во всем разобраться. И я уверен — так оно и будет… Только не надо ему мешать.
      — Вы хорошо поете песни Тома Джонса, — заметила я, закурив.
      Газданов так и просиял:
      — Вам понравилось, да? Это мой любимый певец. Я пою не только на русском и английском, но и на французском. И даже на родном осетинском.
      А когда мы поем наши осетинские песни дуэтом с Аллоевым — знаете его, директор «Нерпы»? — люди просто восхищаются. В Америке я пел в ресторанах ради заработка. А сейчас только ради удовольствия… Чем еще я могу вам оказаться полезен?
      — Я хочу найти Аванесяна и Вартаняна, — спокойно сказал я.
      — Ну а я здесь при чем? — Любезность пока еще не покидала его.
      — Вы все вместе сидели за одним столиком — Аллоев, Гурджиев и Карен с Геворком.
      — Девочка моя! — протянул Казбек Гайтоевич. — Вы знаете, сколько ко мне приходит гостей каждый день…
      — Разве не вы говорили, что хороший хозяин знает каждого посетителя в лицо?
      Я прямо почувствовала, как Газданов напрягся. За его любезной улыбкой проглянуло на миг что-то отчаянно-звериное. Но только на миг.
      — Извините, — приподнялся Газданов. — Всегда буду рад вас видеть…
      А сейчас — дела!
      Я прошла мимо туалета, рядом с которым состоялось наше знакомство с Гурджиевым. Мимо эстрады, к выходу.
      — Постойте!
      Это был маленький Жан-Поль. Он приблизился ко мне и горячо зашептал:
      — Ждите меня за углом в бистро.
      Я слышал ваш разговор с хозяином и могу вам помочь.
      Час от часу не легче…
      Ждать в бистро мне пришлось минут двадцать.
      Жан— Поль залез на высокое кресло за круглым столом -так мы с ним казались одного роста.
      — Я знаю, где Карен и Геворк, — доверительно сказал мне маленький официант.
      — Где? — вскрикнула я.
      Жан— Поль улыбнулся, в глазах его заиграли хитринки.
      — Мой хозяин не хотел ему отдавать долг. И организовал историю с похищением. Но не сам, конечно. Его заставили люди с Литейного…
      — Ты уверен в том, что говоришь? — взволнованно переспросила я.
      Жан— Поль продолжил:
      — Карен и Геворк в свое время взорвали ресторан Жоры по приказу Лома.
      Но сразу же во всем признались Жоре и согласились на него работать. Жоре совершенно не нужно было их похищать. Карена и Геворка похитили специально, чтобы обвинить Жору.
      — Но откуда ты все это знаешь — ведь ты официант?
      — Я не только официант, — усмехнулся Жан-Поль. — У себя дома, в Нигерии, я служил в военной разведке. Я ведь закончил пехотную школу в Пакистане и Алабамский университет. Меня ранили в Сьерра-Леоне — я был там в составе наших миротворческих сил. Но потом я не поладил со своим шефом, генералом Муктаром, и меня уволили…
      — А что ты делаешь здесь?
      — Здесь, если тебе интересно, я работаю на Жору. Он ведь хочет стать партнером «Лукойла», поэтому его интересуют несколько нефтяных месторождений в Нигерии — я могу ему помочь.
      Но помимо этого, я занимаюсь безопасностью Жоры — причем втайне от его собственной службы безопасности. Так решил Жора. И правильно — среди его людей много предателей…
      — Жан-Польчик, милый! — взяла я его за руки. — Ведь ты скажешь мне, где сейчас Карен и Геворк?
      Жан— Поль хитро молчал.
      — Ну что ты за это хочешь? Денег?
      — Ты мне нравишься, Анна, — улыбнулся Жан-Поль. — Ты большая белая женщина… И я хочу тебя.
      Господи, только этого мне не хватало для полного счастья… Но не посылать же коротышку подальше — так я вообще ничего не узнаю.
      — Ты уверен, Жан-Польчик? — ласково спросила я. — Я ведь замужняя женщина…
      — Когда ты была с Жорой, ты об этом не вспоминала, — прищурился Жан-Поль.
      Он был прав, маленький мерзавчик. Я не могла ему возразить.
 

***

 
      Все произошло в крохотном номере гостиницы «Енисей» на Артиллерийской, где жил Жан-Поль. Я отзвонилась Агеевой, предупредила, что задерживаюсь и вряд ли приду, пообещала ей отработать сверхурочно. Марина Борисовна понимающе усмехнулась. Знала бы она, с кем я сейчас…
      К счастью, все закончилось довольно быстро — сверхвыносливостью нигерийский разведчик не отличался.
      — Кофе? — улыбнулся он.
      — Никакого кофе, и так сегодня уже три чашки выпила! Давай рассказывай что обещал.
      Жан— Поль взял чистый лист бумаги и стал рисовать схему. Это было Рыбацкое -я неплохо знала те места. Как уверил меня Жан-Поль, пленники содержатся под стражей в двухэтажном доме без номера на пустыре близ набережной, недалеко от ночного клуба «Рыбацкий двор».
      И все-таки я не понимала одного:
      — Если это правда, Жан-Поль, то почему ты сам не помог Гурджиеву, не заявил в РУБОП, не сказал, где похищенные?
      — Кому заявлять? — хитро прищурился нигериец. — Как только я заявлю — их тут же там не будет…
      Я все равно не верила, что все наши правоохранительные органы и спецслужбы вступили в альянс с Ломакиным, чтобы уничтожить бизнес Гурджиева. Что-то в этом было фантастическое.
      Жан— Поль на прощание поцеловал меня в щечку. Я потрепала его по кучерявой голове. Думать о степени своего нравственного падения мне не хотелось.
 

***

 
      Соболин, потирая руки, бегал по кухне.
      — Анютка, ты гениальный расследователь!… Но откуда у тебя информация?
      — Только между нами, Соболин, хорошо? От Ирки, — не моргнув глазом, соврала я. — Ее муж крутит какой-то бизнес с Гурджиевым. Поэтому он и поручил своей службе безопасности разобраться с вопросом: было ли похищение? Те разобрались — да, похищение было, но Гурджиев здесь ни при чем.
      Что с этой информацией делать — Иркин муж не знает. Решил на всякий случай слить ее нам.
      — Спозаранник взвоет от зависти! — воскликнул Соболин. — Все, звоню Езидову…
      — Подожди, Володя! — мягко осадила я мужа. — Мне кажется, что как только об этом узнает УУР — ты больше никакой информации не получи!
      Вспомни, сколько раз уже так было…
      Соболин почесал затылок.
      — Наверное, да… А что же делать?
      — Действовать самим, — улыбнулась я.
      Соболин задумался.
      Ты права, Анюта. Берем Шаха, Зураба, Зудинцева… Кого еще? Нужно телевидение! Сейчас отзвонюсь Петропавловскому — он любит всякие скандалы… И, конечно, Обнорского надо поставить в известность.
      — Все правильно говоришь, Володя!
      Только ты забыл еще об одном сотруднике агентства — обо мне.
      Соболин вытаращил глаза:
      — С ума сошла, Анютка? Не пущу!
      — Не спорь со мной, Соболин, — тихо произнесла я. И он моментально присмирел.
      Пока Володя всем отзванивался и планировал операцию, я быстро покормила Антошку и отвезла его к маме.
 

***

 
      Наша кавалькада мчалась по ночным улицам. Впереди — мы в принадлежащей Агентству раздолбанной «пятерке», за рулем Володя, сзади Витька Шаховский с Зудинцевым, а между ними — Зураб, чтоб не подрались ненароком. Следом старенький «форд», в котором скандальный тележурналист Петропавловский со своим оператором. А сзади — «вольво» Степана Батырова, директора охранного предприятия «Гудрун» и друга нашего Агентства. Обнорский попросил его обеспечить нам дополнительное силовое сопровождение, и Степа моментально высвистал двух охранников. Хотя он и сам здоровый как бык. Я очень боялась его первое время, и только потом обнаружила, что он умный интеллигентный парень и даже пишет стихи.
      — Вообще, конечно, не дело это, — начал Зудинцев. — Оперативно-розыскные мероприятия должны проводиться по всем правилам. И заниматься этим должны профессионалы…
      — Вот мы тебя и привлекли, Михалыч, как профессионала, — сказал Володя.
      — А что, наши менты еще успевают заниматься оперативно-розыскными мероприятиями? — расхохотался Шах. — Я думал, они только бумаги пишут…
      — Я тебе вот что скажу, Витек, — вспылил Зудинцев. — Если б не бумаги, мы бы город давно от бандюганов очистили…
      — Тихо, орлы, — осадил ребят Зураб. — Кажется, приехали.
      Володя притормозил и стал внимательно изучать план, нарисованный Жан-Полем.
      — Вот этот дом! — показал он в сторону набережной.
      Строение из серого кирпича действительно находилось в самом центре пустыря. В ста метрах от него начинались гаражи. Чуть поодаль — полусгнивший забор огораживал территорию какого-то давно остановившегося производства. Завывала пурга. Все окна жилых «высоток» вокруг были темны.
      Казалось, что и в доме, куда мы направлялись, жизни давно уже нет. Лишь желтый фонарь покачивался перед заколоченным входом. И жутко скрипел.
      Если б я была одна — умерла бы со страху.
      Мы собрались кучкой у нашей машины. Командование взял на себя Батыров.
      — Я и мои ребята идем первыми, — приказал он. И вдруг посмотрел на меня:
      — Может, останешься, Аня?
      — Не уговаривай ее даже, — махнул рукой Соболин.
      Охранники осторожно обошли дом по периметру. Старая обитая жестью дверь была заколочена досками. Батыров осторожно шагнул на крыльцо.
      — Стойте! — умоляюще воскликнул Петропавловский. — Пожалуйста, подождите одну минутку.
      Батыров недоуменно сделал шаг в сторону, и Петропавловский — крупный усатый мужчина — моментально бросил на руки своему водителю пальто, оставшись в клетчатом пиджаке, поправил на шее белоснежный шарф и запрыгнул на крыльцо. Оператор направил на него объектив камеры, и Петропавловский, стоя в свете скрипучего фонаря и глядя нам в глаза, произнес в микрофон:
      — Итак, дорогие телезрители, может, именно сейчас мы приблизимся к разгадке преступления, в котором подозревается бизнесмен Георгий Гурджиев.
      Может, именно в этом доме содержатся похищенные господа Аванесян и Вартанян… Слышите, как зловеще скрипит фонарь?
      Петропавловский вытянул руку с микрофоном вверх, но тут же раздался недовольный голос оператора:
      — Геннадьич, не вышло ни хера! Надо еще один дубль.
      Ошеломленный Батыров двинулся к Петропавловскому, но тот, приложив ладонь к груди, отчаянно воскликнул:
      — Уважаемый, десять секунд!
      И, повернувшись к нам, снова широко улыбнулся:
      — Дорогие телезрители!…
      Больше сказать он ничего не успел, потому что дверь, которая казалась заколоченной, вдруг раскрылась — Петропавловский получил поленом по башке, и чьи-то руки затащили его вовнутрь. После чего дверь захлопнулась, и в тот же миг фонарь над крыльцом погас.
      — Зураб, Георгий Михалыч, — контролируйте окна справа! Шах, Володя, — окно с задней стороны, — быстро скомандовал Батыров. Его ребята уже таранили дверь бревном.
      Еще чуть-чуть — и дверь поддастся!
      Но внезапный шум мотора и слепящий свет фар заставили ребят обернуться.
      Так— так, -укоризненно сказал, выходя из «Волги», Виктор Палыч. — И вы здесь, Анна Владимировна! Теперь-то у вас точно будут неприятности…
      Больше он сказать ничего не успел, потому что Батыров вырубил его мощным ударом в челюсть, и Виктор Палыч рухнул возле крыльца.
      — Ты что, Степа! — закричала я. — Это же полковник ФСБ!
      — Потом разберемся, — махнул рукой Батыров и, пошарив по карманам Виктора Палыча, взял себе его «корочки».
      Дверь наконец разлетелась в щепки, ребята, достав оружие и фонарики, забежали внутрь, но тут же из окна выпрыгнула чья-то фигура.
      — Постой, дружище, ты куда? — весело крикнул Зураб.
      Убегавший вскинул в ответ руку с пистолетом, но Зураб, сделав отчаянный прыжок, уложил человека мордой в снег.
      Когда я вошла в дом, трое кавказцев лежали на полу лицом вниз и батыровские ребята надевали на них «браслеты».
      — Принимайте пополнение, ребята! — сказал Зураб, заталкивая в помещение только что пойманного им парня.
      — Где пленники? спросил Володя.
      — Где Геннадьич-то наш? — озабоченно поинтересовался Миша, оператор Петропавловского.
      Батыров поднял одного из лежавших на полу и встряхнул за грудки:
      — Ты что, чучело, не слышал вопросов?
      — С-сука, — прошипел тот. И сразу со стоном свалился на пол.
      — Так, теперь ты, — сказал Батыров, поднимая следующего.
      — Погоди, Степа, не суетись, — остановил его Зудинцев. — Куда ты смотришь — вот же люк в погреб…
      Господи, неужели эти полуголые, заросшие щетиной, дурно пахнущие, прикованные цепями к батарее дикари — и есть те самые джигиты, что сидели за одним столом с Гурджиевым в «Мата Хари» и угощали нас шампанским?
      — Карен, Геворк? — негромко спросила я. Они встрепенулись.
      А вот тело Петропавловского со связанными грубой веревкой руками появилось в погребе недавно. Батыровские ребята перерезали веревку, а Степан окатил тележурналиста ковшиком ржавой ледяной воды из стоявшей рядом бочки. Петропавловский вскочил на ноги, приложил к кровавому подтеку под глазом носовой платок и крикнул:
      «Михаил, сюда!»
      — К сожалению, нам, журналистам, приходится и в мирное время действовать в условиях, приближенных к боевым, — улыбаясь, произнес Петропавловский, глядя в камеру. — Но самое страшное позади, и теперь я могу спросить аненников: «Действительно ли вы и есть господа Вартанян и Аванесян?»
      — Да, — еле слышно сказал Карен в протянутый микрофон. Ребята как раз освобождали его от цепи.
      — Когда вы были похищены?
      — Около двух месяцев назад, — ответил Карен.
      — Причастен ли к вашему похищению Георгий Гурджиев? — не унимался Петропавловский.
      — Нет… Ни в коем случае… — сказал Карен. Молчавший Геворк отчаянно замотал головой, подтверждая сказанное его другом.
      — Вот увидишь, — шепнул мне Володя, — Петропавловский завтра же побежит с этим материалом в офис Гурджиева и начнет требовать бабки за эфир…
      Я рассмеялась и положила Володе голову на плечо. Это опасное приключение сблизило нас. И я была уверена, что в дальнейшем помешать нам уже ничто не сможет… Кроме… кроме…
      Я выскочила на улицу. Уже рассветало. Ни Виктора Палыча, ни его «Волги» не было. Может, и к лучшему.
      — Ну что, сначала в Агентство? — спросил Володя у Батырова. — Готовим пресс-конференцию, звоним в РУБОП и в УУР, передаем им с рук на руки всех наших подопечных…
      У Батырова зазвонил мобильник.
      Послушав пару минут, Степан обвел нас тяжелым взглядом:
      — Все не так! Приказ Обнорского — никаких пресс-конференций и никакой утечки информации. Сейчас сюда приедет РУБОП. Он и увезет всех наших клиентов.
      — Не понял! — возмутился Володя. — А кто освобождал пленников?
      — РУБОП и освобождал! — объяснил Батыров. — Теперь понял? Так… И насчет телевидения…
      Но Петропавловский с оператором уже запрыгнули в свой «форд» и сорвались с места. Тележурналист успел даже помахать нам ручкой.
      — Черт, — сплюнул Батыров. — Вот это прокол…
      А к нам уже приближался автобус с бойцами СОБРа. Оттуда выскочили наши давние знакомые Леня Барсов и Вадим Резаков, офицеры РУБОП. Они приветливо поздоровались со всеми. После чего наши ребята долго вводили их в курс дела.
 

***

 
      Я зря грешила на Обнорского — он все сделал правильно.
      Виктор Палыч, нокаутированный Батыровым, поднял на ноги Службу экономической безопасности УФСБ — он, оказывается, там и числился. Один из замов начальника Управления, давний хороший знакомый Обнорского, разбудил нашего шефа среди ночи, прислал за ним машину. Целый час они сидели на Литейном, пили чай, и генерал убедил Андрея не поднимать лишний шум.
      Да, действительно, была дана установка — посадить Армавирского. Да, исполнители сработали прескверно — сфабриковали историю с мнимым похищением двух армян и наделали кучу проколов… И что теперь — судить их за это? Хотели же как лучше — всем ведь понятно, что по Армавирскому тюрьма плачет. А получилось — как всегда…
      Будем считать, что наши органы сработали оперативно — нашли похищенных. Следствие на днях убедится, что к «группе из неустановленных лиц», совершивших похищение, Гурджиев никакого отношения не имеет. И обвинение с Гурджиева снимут. Дело прекратят, поскольку преступники так и не будут установлены. А мы с «Золотой пулей» будем всегда жить дружно.
      Так сказал генерал Обнорскому.
      — А как быть с кассетой, что снял Петропавловский? поинтересовался наш шеф.
      — За это — не волнуйся! — хитро улыбнулся генерал.
      И действительно, Петропавловский сам принес кассету на Литейный в тот же день.
 

***

 
      Я вовсе не собиралась идти на пресс-конференцию Гурджиева в Домжур.
      Просто так получилось — зашла туда по делам, Соболин попросил взносы занести.
      У входа в Зеленый зал толпился народ. Я протиснулась и встала у дверей.
      Гурджиев сидел рядом с усатым адвокатом Заболоцким.
      — Я всегда верил, что в нашей стране законность обязательно восторжествует. Я ни секунды не сомневался, что правоохранительные органы разберутся, кто прав, а кто виноват в этом преступлении. И я благодарен всем, кто поддержал меня в те нелегкие минуты…
      Наши глаза встретились, и Гурджиев осекся.
      Через минуту я уже бежала по весеннему Невскому, мои слезы капали прямо в лужи.
      Но я знала, что сейчас все пройдет…
      Пройдет навсегда…

Рассказывает Николай Повзло

 
       "Повзло Николай Степанович, 1964 года рождения, украинец, первый заместитель директора Агентства.
       С конца 80-х участвовал в политической жизни: примыкал к «Демократическому союзу», Ленинградскому народному фронту, в 1990 году баллотировался в депутаты Ленсовета (неудачно)…
       В Агентстве отвечает за политические расследования.
       Как руководитель излишне мягок к подчиненным…"
       Из служебной характеристики
      — Нравлюсь?
      Честно говоря, я не понял, что спрашивают меня, и увлеченно продолжал разглядывать крупную фотографию обнаженной девушки под стеклом рядом с кассовым аппаратом. Фотография лежала вверх ногами к покупателям, поэтому я, наверное, чересчур откровенно перегнулся через прилавок.
      Девушка сидела на залитом солнцем песчаном берегу, опершись руками за спиной и слегка приподняв голову. Она зажмурила глаза, набегающая волна полоскала длинные ноги, а капельки воды застыли на упругой груди.
      — Нравлюсь? — еще раз спросила продавщица за прилавком.
      Я поднял голову и обнаружил перед собой девушку с фотографии, но уже в одежде и с биркой «Марина» на нагрудном кармане длинного серого пиджака.
      — Вы очень милы, Марина. — Я ляпнул первое, что пришло в голову. — Это новый способ привлечения покупателей?
      — Воспоминания об ушедшем лете.
      Нудистский пляж на заливе.
      — Знаете, у нас на работе однажды компьютер свихнулся. Тоже вспомнил о лете. Всякий раз, когда распечатывали тексты, он в конце каждого абзаца добавлял фразу: «летние думы о море».
      — И что?
      — Отвезли в ремонт, там сказали, что у него что-то с памятью.
      По— моему, она обиделась.
      — Будете что-нибудь брать?
      — Да, пожалуйста, пару маленьких батареек. — Мне пришлось вспомнить, зачем зашел в магазин. — И еще вот это, — показал я на фотографию. — На память о лете.
      — Память не продается. — Слегка улыбнувшись, Марина завернула батарейки в листок бумаги и протянула мне сверточек.
      Я вытащил бумажник и вместе с пятидесятирублевой купюрой зачем-то достал и протянул девушке свою визитку.
      Между прочим, последнюю.
      — Было очень приятно познакомиться.
      Она взглянула на карточку, затем на меня, но уже с некоторым интересом:
      — Николай Повзло, Агентство «Золотая пуля»… Значит, вы работаете вместе с Обнорским?
      Количество поклонниц нашего Обнорского прямо пропорционально его популярности. Нам же, простым смертным, остается лишь греться в лучах его славы.
      — А вы не могли бы взять у него автограф? — попросила Марина.
      Ну вот, сплошной облом. Мой энтузиазм изрядно иссяк, однако оказалось, что еще не все потеряно.
      — Моя мама покупает все книги Обнорского. Она от него без ума.
      — Мариночка, для вас — все, что угодно.
      — Девушка! Ну сколько можно болтать! — возмутился очередной покупатель.
      А я подумал, что меня уже наверняка ждут в конторе, и вышел на улицу, не догадываясь, что невинная покупка батареек приведет нас в центр политических интриг.
 

***

 
      Вообще-то утренний флирт с хорошенькой девушкой дарит заряд бодрости и энергии на целый день. С этой приятной мыслью я переступил порог Агентства и тут же столкнулся с выходящим заведующим нашей репортерской службой Соболиным, который, как принято между нами в последнее время, даже не поздоровался. Знает ли он, что у нас с Аней все закончилось? Впрочем, говорил же мне батя — не живи там, где живешь.
      Окончательно хорошее настроение испортил Леша Скрипка, который у нас отвечает за все хозяйственные и административные проблемы.
      — Леха, у меня закончились визитки. — сказал я Скрипке. — Только что подарил последнюю замечательной девушке.
      Скрипка в ответ рассказал мне одну из своих многочисленных историй. На этот раз о том, как один его знакомый тоже дал девушке визитку. Потом он отдал ей машину, потом ключи от своей квартиры. А теперь живет в монастыре.
      Ну и как после этого можно работать?
      Я хлопнул дверью кабинета, бросил куртку в стенной шкаф и устроился в кресле у журнального столика, за которым обычно беседую с посетителями.
      Накануне Обнорский вспомнил, что в нашем городке приближаются выборы губернатора, и дал задание составить план работы по этой линии. А чего тут составлять? Здесь и ежу все ясно. Вот список кандидатов. Два демократа — Синьков и Кабанов, которые никак не разберутся, кто из них более демократичен; коммунист; бизнесмен; пенсионер; пара городских сумасшедших, участвующих во всех выборах; вице-губернатор, который давно хотел избавиться от ненужной приставки к должности; само собой, действующий градоначальник и, как пишут в криминальной хронике, хорошо известный в определенных кругах руководитель благотворительного фонда помощи секциям восточных единоборств, выдвинутый либеральной партией.
      В последнем случае к бабке ходить не надо — наверняка это герой нашего очередного материала из серии «криминал рвется во власть». Еще, пожалуй, стоит внимательно присмотреться к бизнесмену. Впрочем, с ним все более или менее понятно. Скорее всего, в нужный момент снимется в пользу губернатора или его главного конкурента, рассчитывая на последующие дивиденды.
      А вот с источниками финансирования кандидатов все гораздо интереснее.
      Между демократами, коммунистами и прочими кандидатами есть одно принципиальное общее, которое может перекрыть прочие различия. Все они — и левые, и правые, и красные, и белые — ведут свои кампании на «черный нал».
      Тот самый, который в коробках из-под ксероксов. На вопрос: почем опиум для народа? — эксперты отвечают, что для того чтобы реально претендовать на победу в выборах, желательно иметь сумму из расчета один доллар на одного избирателя. Конечно, бывают исключения, но они лишь подтверждают правило.
      Да, я не без грусти вспомнил выборы десятилетней давности, когда сам баллотировался в городское собрание при поддержке демфронта. Депутатом я, правда, не стал, хотя и вышел во второй тур. Зато вся кампания обошлась мне в тринадцать рублей. Червонец стоил тираж листовок на ротаторе и еще трешку я дал знакомому столяру, который соорудил мне три переносных агитационных щита. О несостоявшемся депутатстве я ни разу не пожалел, но с той поры у меня появились хорошие контакты в политической тусовке, которые очень пригодились, когда я стал журналистом.
      Ну да ладно, это все лирика. На сегодня я договорился о встрече с начальником штаба Демократического блока Борисом Бодуновым. Хотелось бы понять, что ребята-демократы собираются делать со своими двумя кандидатами. Беда в том, что Боливар не вынесет двоих. Значит, кому-то надо сниматься. Но тут-то и начинается самое интересное, ведь каждый из них считает себя самым проходным. А про деньги на выборы Бодунов ничего не скажет. Даже не под диктофон.
      Это партийная тайна, причем самая большая. Хотя схема известна: деньги в основном идут из Москвы через счета доверенных банков и фирм. Затем обналичиваются по примитивным схемам и ручейками расходятся на выборные нужды.
      Естественно, добрая половина прилипает к рукам. Таковы правила игры.
      Я взял со стола диктофон, которым почти никогда не пользуюсь, — часто эта машинка подводит в самый ответственный момент, поэтому всегда лучше делать параллельно запись от руки. Так и есть, батарейки сели. Залез в шкаф и вытащил из кармана куртки сверточек с батарейками. Старые кинул в мусорное ведро с расстояния в два метра. Попал.
      Вставил новые и нажал на перемотку.
      Работает. Ну вот, можно ехать к Бодунову. Дверь в кабинет резко распахнулась, и на пороге возник начальник нашего отдела расследований Глебушка Спозаранник.
      — Здравствуйте, мистер Повзло.
      Я протянул руку, подумав, что тамбовский волк ему мистер. Впрочем, к своеобразной манере Глеба общаться с коллегами все давно привыкли.
      — А тебе как раз работа привалила, — обрадовал я Спозаранника. — Вот список кандидатов в губернаторы, посмотри, кто есть кто, кто за кем стоит.
      Прокинь по базам данных на предмет коммерческой деятельности. Короче, сам знаешь…
      — А кто это умер? — вдруг спросил Спозаранник.
      — В смысле… — не понял я вопроса.
      — Чье это свидетельство о смерти? — Глеб поднял со столика мятый листик бумаги, в который были завернуты батарейки.
      «Свидетельство о смерти», — прочитал я на ксерокопии, сделанной на листке. Вавилов Александр Степанович, родился 18 марта 1960 года, умер 26 марта 2000-го. Надо же, три дня назад. В графе «Причина смерти» значились «множественные травмы, ушиб головного мозга» и еще какие-то медицинские словечки. Печать отдела загса Приморского района.
      — Да нет, Глеб, это мусор.
      — Понял. — По-моему, он подумал, что я от него что-то скрываю.
      Спозаранник вышел, а я вспомнил Марину. Нет, явно у них в магазине внедряют прогрессивные методы работы с клиентами. Уже собирался выкинуть бумажку, но сказалось профессиональное любопытство.
      Шах курил на подоконнике в коридоре вместе со Светкой Завгородней.
      Вызывающие Светкины декольте могли свести с ума любого мужика. И сводили. Подходя, я уловил обрывок разговора.
      — Представляешь, — говорила Завгородняя, — вчера была со своим френдом в ночном клубе. Мы протанцевали всю ночь, но ни одна скотина не подошла и не пригласила…
      — Эх, Светик, меня там не было, — заговорщицки подмигнул Витек.
      Мне пришлось прервать их беседу.
      — Шах, не в службу, а в дружбу, есть дело.
      Завгородняя тактично отошла к соседнему окну, а я протянул ему мятую ксерокопию и попросил выяснить все, что удастся найти насчет безвременно почившего гражданина Вавилова. На всякий случай.
      — По-моему, ты любишь такие ребусы. Попробуй-ка, покрути.
      — Фигня вопрос, ухмыльнулся Шах. — Через пару часов дам тебе весь расклад.
      Позвонил Обнорский и сообщил, что задерживается на важной встрече с очень влиятельной персоной, будет к вечеру, и посему мне предстоит встретиться с финским журналистом, который договорился с Андреем об интервью. Северного соседа интересует криминальная обстановка в Питере. Очень оригинально. После того, как нас провозгласили криминальной столицей, их всех интересует только это.
      Пекка из Финляндии оказался большим, как лось, но очень медлительным.
      — Я Повзло, заместитель Обнорского, и по его распоряжению отвечу на все ваши вопросы, — сказал я.
      Пекка протянул визитку, и я недобрым словом вспомнил Скрипку.
      Тщательно подбирая слова, гость, конечно же, спросил, действительно ли Петербург является криминальной столицей?
      — Нет, — сказал я, схватил Пекку за руку и протащил в архивно-аналитический отдел к Марине Агеевой. — Вот, она вам расскажет все, что нужно. Наш шеф уже дал на эту тему сотню интервью. Можете взять, почитать и напечатать у себя.
      — Повзло! — раздался в коридоре голос Шаха.
      Я расшаркался и выскочил за дверь.
      Шаховский помахал у меня перед носом тоненькой пластиковой папкой с несколькими страницами текста.
      — Значится, так, — сказал Витя. — О Вавилове было сообщение в сводке ГУВД за двадцать седьмое марта. ДТП на Приморском шоссе. Мы на это даже не обратили внимания, потому что такое случается каждый день, сам знаешь.
      Хотя здесь есть одна непонятка. Вот. — Он вытащил из папки лист. — Автомобиль «тойота королла» под управлением гражданина Вавилова А. С., место работы устанавливается… Столкновение с КамАЗом… Грузовик с места происшествия скрылся… Ну, место работы я, положим, установил. Это как раз несложно. Между прочим, твой Вавилов был, похоже, весьма не прост. По нашим базам он значится соучредителем фирмы «Феникс». Быстрозамороженные продукты, грузоперевозки и производство сока. Слышал о такой?
      Нет, я не слышал.
      — Весьма известная контора. Там было трое соучредителей, один из которых пропал пару лет назад. Мне знакомые пацаны рассказывали, что бабки эти ребята заработали на бананах. Возили их сюда судами. Каждый транспорт приносил около миллиона долларов.
      Представляешь, какая тема! Да, и еще: обрати внимание. — Шах протянул мне папку. — Я посмотрел по архивам Агеевой. В отчете избирательной комиссии за прошлый год «Феникс» числился среди спонсоров нескольких кандидатов в депутаты Госдумы. Это уже по твоей части.
      Опять эти кандидаты…
      — Спасибо, Шах. — Я пожал ему руку.
      Интересное получается кино. О том, как вредно ходить за батарейками. Что общего между смертью Вавилова и заурядным канцелярским магазинчиком?
      Я вспомнил Марину. По-моему, есть еще один повод зайти к ней.
 

***

 
      Штаб демблока недавно переместился в свежеотремонтированный офис на Пушкинской. Симпатичная секретарша пыталась преградить мне вход в кабинет босса, но дверь открыл сам Бодунов:
      «Машенька, ну что ты, это же пресса».
      Он пропустил меня в кабинет. Я отметил, что Бодунов сменил вечный свитер, джинсы и кроссовки на хороший костюм и дорогие штиблеты. Растут люди.
      Боря Бодунов каких-то десять лет назад был грузчиком в магазине. Пока с пути истинного его не сбил ветер перемен, в полную силу закруживший по стране в конце восьмидесятых. Однажды, идя по Невскому после работы, Боря увидел толпу у Казанского собора. Несколько десятков человек топтались вокруг памятника Кутузову. С постамента мужик размахивал красно-сине-белым триколором, а в центре из толпы кто-то вещал в мегафон. Слышно было плохо, и Борис стал протискиваться ближе к оратору. Он только уловил обрывок фразы про то, что КПСС надо запретить, как стражи порядка начали теснить митингующих. Толпа загудела, но силы были явно не равны. Мужик на постаменте отбивался древком флага от пытавшихся стащить его ментов. Само полотнище, разорванное, уже валялось где-то под ногами. Все произошло очень быстро, и Боря даже не успел оглянуться, как два сержанта заломили ему руки за спину и потащили к машине. Он упирался, бормотал, что просто шел мимо, но это не помогло. Ночь он провел в изоляторе на Захарьевской с десятком таких же задержанных. За ночь он узнал много интересного и заболел политикой. С тех пор он не пропускал ни одного митинга.
      Еще через год Борис забросил карьеру грузчика и пошел по партийной линии…
      — Ты извини, старик, но времени в обрез, поэтому поговорим как-нибудь потом. Даже чая тебе не предлагаю. Через пятнадцать минут заседание штаба, затем политсовет, да тут еще московское начальство понаехало.
      — Руководят и направляют? — посочувствовал я.
      — Куда же мы без них. Там уверены, что лучше знают, как надо проводить выборы. А кроме того, — Бодунов понизил голос и подвинулся ко мне, — Москва дает деньги, но пока точно не решила, через кого они пойдут. Есть много желающих приобщиться к этому процессу.
      — Кто с девушкой ужинает, тот ее и танцует.
      — Ничего смешного. Между прочим, они привезли с собой целую команду специалистов по проведению избирательных кампаний: имиджмейкеров, политтехнологов и прочих шаманов. Вот, кстати, тебе это, наверное, будет интересно. Сейчас познакомлю.
      — Машенька! Бодунов открыл дверь в приемную. — Позови ко мне Захара.
      — Он как раз из московского десанта, — доверительным полушепотом сообщил мне Боря. — Специалист по решению проблем. Отвечает у нас за весь пиар. Помнишь фотографию Ельцина у березки — так это он придумал.
      Кстати, насчет пиара. Я когда слышу это новомодное странное слово, сразу вспоминаю анекдот. Чем отличается крыса от хомячка? Правильно, у хомячка пиар лучше.
      Специалист по решению проблем оказался парнем лет тридцати и весьма внушительных габаритов. Разительный контраст с безукоризненным костюмом-тройкой и элегантными очками в тонкой золотой оправе составляли недельная щетина и отчетливые следы бурного вчерашнего возлияния на широком, не лишенном печати интеллекта лице. Длинные волосы были зачесаны назад и стянуты резинкой на затылке.
      Портрет дополняла серьга в мочке левого уха. Все говорило о том, что это натура творческая и циничная. Я подумал, что, наверное, таким и должен быть настоящий имиджмейкер.
      — Захар, это Николай, очень толковый журналист. Ты как раз хотел с кем-нибудь пообщаться. Короче, разберетесь без меня, — заторопился Бодунов.
      — По кофе? предложил новый знакомый.
      Мы вышли на улицу.
      — Где здесь у вас можно посидеть? — Я пожал плечами. С чем-чем, а с этим теперь проблем нет. На Невском десятки неплохих кафешек. — Поехали в «Садко», — сам опередил Захар и показал на припаркованную «бээмвуху» с шофером. На всякий случай, скорее по привычке, я запомнил номер — К924КЛ.
      Можно и в «Садко». Правда, там кофе по пять баксов. Ну да ладно. Пускай Скрипка оплачивает мне оперативные расходы. Он, конечно, удавится, но никуда не денется. Овес нынче дорог…
      — Скучно у вас. — Захар устроился в кресле, выложив на стол сотовый телефон и сигареты. — Скучно и сыро. Серый гранит и болотная атмосфера.
      Я оглянулся — вокруг было тепло, сухо и даже вполне уютно. За окном — весна, и даже прохожие, радуясь первым теплым дням, вроде бы выглядели веселее, чем обычно.
      — Угораздило же Петра город в таком месте построить да еще столицей объявить, — продолжал Захар знакомую московскую песню, закуривая сигарету.
      «Сейчас он скажет о том, что все мы завидуем Москве», — подумал я.
      — Все вы завидуете Москве, добиваетесь столичных регалий, но остаетесь провинцией. Знаешь, в чем отличие петербургского менталитета от московского? Вы тут живете как вещь в себе, ворчите и кичитесь своей культурой, а в Москве тем временем делают деньги.
      И политика у вас такая же провинциальная. Нет размаха. Поэтому все, кто мог, уже перебрались в Москву. И смотри, ни один из них не вернулся.
      Трубка на столе исполнила мелодию Моцарта. «Алло, — ответил Захар. — Я в „Садко“. Подходи через полчаса. Что с пресс-конференцией демблока на завтра? Нужен скандал. Объясни, что они должны говорить о коррупции и заявить, что их поддерживает Москва. Остальное — не их собачье дело. До связи».
      — Все приходится контролировать самому, — сокрушенно покачал головой Захар, бросив трубку на стол.
      Я, как мог, изобразил понимание и сочувствие. Разговор начинал мне порядком надоедать.
      — Знаешь, мы, пожалуй, готовы отдать вам еще десяток-другой наших видных горожан, — предложил я, выливая сливки в чашку с кофе.
      — А вот этого не надо. И так у нас Белый дом уже называют Ленинградским вокзалом.
      — Ничего, братан, придется потерпеть, мы люди простые, провинция.
      — Ладно, проехали. — Захар понял, что перегнул со своими понтами. — Давай ближе к делу. — Захар подозвал официанта, заказал полтинник коньяку и предложил мне. Пришлось объяснить, что у нас на работе сухой закон. — Ты говорил, что твоя контора занимается расследованиями и сбором информации. Есть выгодный заказ. Нужны досье на всех кандидатов.
      — Ты не совсем правильно понял.
      Мы не торгуем компроматом.
      — А я не говорю о компромате. Его мы найдем сами. Тут уже очередь выстроилась из желающих что-нибудь «слить» за умеренную таксу. Только что прибегала подруга жены губера — заявила, что все про всех знает, но говорить боится, потому, что за ней следят и прослушивают. По-моему, это клиника. Нам нужны объективные досье по всем открытым источникам. Так сказать, взгляд со стороны.
      — Это не вопрос. — Все складывается как нельзя кстати. Всего два часа назад я озадачил этой темой Спозаранника, а Обнорский, видимо, не будет возражать, если мы поделимся своими материалами с Захаром.
      — Слушай, а как вы будете определяться с двумя кандидатами-демократами? Они ведь сами между собой не договорятся.
      — Не думаю. Здесь уж мы постараемся. Синькову придется поддержать Кабанова. К тому же у него возникли проблемы с деньгами на избирательную кампанию, и, думаю, никто ему не поможет. Ну а если будет упираться, придется объяснить, что он не прав.
      — То есть…
      — Да нет, только мирными способами.
      Захар не успел договорить, потому что к нашему столику стремительно подошел некий молодой человек. Он кивнул мне, затем вопросительно посмотрел на Захара.
      — Это мой помощник, — пояснил Захар. — Будем считать, что договорились? Тогда запиши мою «трубу».
      Помощник успел выложить на стол ворох каких-то бумаг. Сверху я заметил макет листовки с фотографией Кабанова.
      — С телевидением и газетами я договорился, — доложил он шефу. — Все будут. Телевизионщики оборзели — «Новый канал» запросил полторы «тонны» за сюжет…
 

***

 
      Я попрощался, несмотря на слова Захара «контора платит», положил на стол пару сотенных купюр и вышел на Невский. Весеннее солнце уже по-настоящему припекало, и некоторые смелые представительницы прекрасной половины уже рискнули перейти на почти летнюю форму одежды, демонстрируя стройные ножки, стосковавшиеся за зиму по алчному вниманию. Одни ножки я даже проводил долгим взглядом, до тех пор, пока они не скрылись за углом.
      Нет, мы не будем поддаваться сиюминутной слабости. Кстати, о слабостях.
      Девушка Марина из канцелярского меня определенно заинтриговала. Можно и наведаться. Правда, к девушке нужно идти с автографом классика, а его у меня вроде как нет. Но это не проблема. Что мешает взять книжку, нацарапать на титуле: «На память от автора», поставить загогулину, а в скобочках приписать:
      «А. Обнорский».
      Я намеревался повернуть к Дому книги, но от коварных замыслов меня отвлек назойливый звонок радиотелефона из кармана куртки. Обнорский спросил, где меня носит. Я сказал, что скоро буду, и направился в Агентство, благо от «Садко» до нашей конторы всего десять минут пешком. Еще я позвонил Шаху и попросил через знакомых гаишников пробить машину, на которой разъезжает Захар. Отдадим ему вместе с досье, чтобы жизнь медом не казалась.
      Да, надо бы переговорить с Синьковым. Судя по всему, у него есть какие-то проблемы, а когда у людей проблемы, они при грамотном подходе могут оказаться разговорчивыми. Насколько я знаю, Синьков из числа шестидесятников, и даже в демблоке принадлежит к числу романтиков, до сих пор проповедующих приоритет общечеловеческих ценностей и прав человека. По нашим временам — белая ворона. Его более прагматичные однопартийцы давно осознали, что из этого не сколотишь ни политический, ни более осязаемый капитал. Права человека — не слишком ходовой товар, а политика — тот же бизнес, причем отнюдь не малый. И если на общечеловеческие ценности плохой спрос, то почему бы не торговать, скажем, правом собственности или лоббированием выгодных контрактов? Лозунг «Грабь награбленное!» безусловно плох.
      Один раз уже пограбили, и ничего путного из этого не вышло. Но с другой стороны, предложение списать все шалости последнего десятилетия тоже весьма сомнительно. Ведь если кому-то списывают заводик стоимостью сто миллионов баксов, доставшийся в результате преступных махинаций, то, по этой логике, должны простить и вора, грабанувшего, допустим, дом владельца этого заводика. А иначе списание получается каким-то односторонним.
 

***

 
      — Обнорский уже пять раз тебя спрашивал. — доложила Ксюша, как только я переступил порог конторы.
      Бросив куртку на вешалку, я посмотрел на себя в зеркало. Надо бы побриться, но опять забыл. Да и подстричься, пожалуй, пора. В зеркале у себя за спиной я увидел Аню Соболину. С недавних пор мы избегали общаться друг с другом. Интересно, что она сейчас чувствует?
      — Николай…
      Я повернулся к Соболиной.
      — Шаховский убежал, не дождавшись тебя, и просил передать это. — Она протянула мне страницу текста.
      — С меня причитается. — Взяв бумажку, я открыл дверь в кабинет Обнорского.
      Я обрисовал шефу общую обстановку, рассказал о встрече с Захаром и странной истории с Вавиловым.
      Обнорский доклад одобрил:
      — Контакт с твоим имиджмейкером, пожалуй, не помешает. Будем в курсе событий. Пусть Глеб срочно готовит досье.
      Но история с Вавиловым Андрея не вдохновила. Он сказал, что мы вряд ли сможем из этого что-то выжать. Даже сказал, что это какая-то ерунда. Впрочем, пообещал обязательно использовать ее в одном из своих новых романов, работе над которыми шеф посвящал все свободное время. Но я заставил шефа поставить подпись на его последней книге. Автограф Обнорского Марине я все-таки обещал.
 

***

 
      Электронный будильник пищал злобно и требовательно. Ровно семь. Эта гадина всегда пищит в это время. Я натянул одеяло на голову, но это не помогло.
      В семь вставала Ольга. Готовила завтрак, поднимала Аленку и собирала ее в школу. Потом они вместе будили меня, и я отводил Алену в школу. Оля ложилась спать, дрыхла еще час, а затем ехала на работу.
      Теперь меня будить некому. Кроме будильника, который пищит по привычке. Полгода назад, когда я снова пришел домой почти в полночь, Ольга в очередной раз заявила, что устала меня ждать, и ушла спать на диван. Еще она сказала, что я загубил ее молодые годы. Я подумал, что к утру это пройдет — все же двенадцать лет вместе, но утром она сама отвела Аленку в школу и сообщила, что они уезжают к ее родителям. Я молчал, потому что говорить мне было нечего.
      Мы говорили об этом сто раз. У меня действительно такая дурацкая работа.
      Они уехали. С Аленкой мы встречались по воскресеньям и гуляли по городу.
      Будильник продолжал звонить. Я вылез из-под одеяла, нажал кнопку и снова нырнул в постель. «Он будет спать ровно два часа. Через два часа он проснется и поедет в ставку», — засыпая, подумал я.
      В утреннем выпуске новостей показали подробный сюжет о приближающихся выборах. «Кампания носит крайне жесткий характер», — говорил ведущий. В качестве примера рассказывалось о нападении на агитатора Кабанова. Сам Кабанов призвал правоохранительные органы навести порядок в городе и сказал, что отправляется в Москву, где будет просить поддержки у президента. Я допил чай, выключил телевизор и собрался на работу. Но меня остановил звонок сотового телефона. Зараза, никаких денег на него не напасешься.
      — Ну что, посмотрел? — Это был Шаховский.
      — Ты о чем?
      — Соболина должна была передать тебе…
      Кстати, да. Я вспомнил, что вчера в приемной Аня дала мне какую-то бумагу от Шаха. По-моему, я сунул ее в карман.
      — Старик, она передала, но я так замотался, что, честно говоря, забыл.
      — Короче, ты просил посмотреть какую-то «тачку». БМВ-730 девяносто шестого года. Записана за бабушкой — божьим одуванчиком семидесяти трех лет. Сама, как понимаешь, она за рулем не ездит и машину в глаза не видела — дала кому-то на день паспорт за сто рублей. Но нарушал правила на этой машине до последнего времени гражданин Осокин. Этот Осокин — директор фирмы «Юг», входящей в одноименный концерн. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю.
      Я, конечно, понимал. «Юг» является частью империи Лома. Лом, он же Ломакин Михаил Иванович, очень обижался, когда его называли лидером ОПГ, и считался одним из самых влиятельных бизнесменов нашего тихого городка. Вот и получается, что братва помогает демблоку. Хотя любимая песня всех кандидатов — все на борьбу с криминалом. Впрочем, чему удивляться: одним нужны деньги, другим — свои люди во власти. Обычный бартер. А деньги не пахнут.
      — Ладно, Витек, это надо переварить. Увидимся в конторе. — Я выключил трубу.
 

***

 
      Спозаранник всегда отличался высокой штабной культурой. Поэтому я не удивился, когда он торжественно вручил мне толстую папку-скоросшиватель с указателем «Кандидаты в губернаторы» на корешке и надписью «Уровень секретности 1» на обложке. Вообще-то Глеб, несмотря на скверный характер, хороший мужик. Говорят, что в нерабочей обстановке он не такой деловой и может даже улыбаться девушкам, которые обычно его боятся. А секреты — любимая фенечка Спозаранника. Правда, по-моему, никто не видел его документов со степенью секретности выше единицы.
      — Досье. — Глеб был подчеркнуто официален, давая понять, что его загрузили никчемной работой, оторвав от важных дел, но он, как человек исполнительный и дисциплинированный, задание выполнил, хотя прекрасно понимает, что все задания начальства полнейшая чушь.
      — Мы ознакомимся, и вас вызовут. — Я тоже умею быть официальным, хотя удается мне это не очень хорошо.
      На самом деле Спозаранник молодец. В папке я нашел ключевые сведения по основным кандидатам. Паспортные данные, ближайшие родственники, бизнес, недвижимость, автомобили.
      Любопытно. Откуда, например, у Дьяконова целых три квартиры, да еще по одной на жене и дочери. А сын нашего вице-губернатора, оказывается, руководит фирмой, через которую осуществляются поставки мазута в город. Это у них, наверное, семейный подряд. Благотворитель-каратист и вовсе привлекался за вымогательство, но дело, как водится, до суда не дожило. «Он вышел чистым и ни в чем не виноватым».
      Обычная история. Интересно, есть ли эти сведения у избирательной комиссии. Впрочем, это их проблемы. Материал вполне потянет на неплохую статейку. И, пожалуй, можно встречаться с имиджмейкером. Про его машину мы расскажем ему на словах. В качестве спонсорской помощи. Может быть.
      Я набрал телефон Захара.
      — У меня здесь запара, но подъезжай! — Он продиктовал адрес на Мойке.
      Штаб представлял собой большой зал с десятком столов. На каждом — компьютер и телефон. Техника, судя по всему, абсолютно новая, потому что у стены штабелем были сложены картонные коробки. В углу стояли три телевизора с видеомагнитофонами. Несколько рабочих прокладывали телефонный кабель и подсоединяли к линиям аппараты. Захар вышел из закутка, отгороженного от основного зала стеклянной перегородкой, и махнул рукой. За перегородкой оказался небольшой кабинет для совещаний с овальным столом темного дерева в центре и мягкими креслами вокруг.
      — Посиди минуту, я сейчас. — Захар вышел в-зал.
      Я огляделся. На стене висела большая подробная карта города, поделенная на участки. На каждом написано по фамилии, но несколько клеток оставались свободными. Не иначе как схема работы полевых бригад.
      Это наш основной штаб. — Захар прикрыл дверь и уселся в кресле во главе стола. — Здесь проходят ежедневные оперативки. С завтрашнего дня сажаем сюда журналистов будут строчить статьи и листовки. Кстати, у тебя нет знакомых журналюг, желающих подзаработать?
      — Надо подумать, может быть, и есть. Что платишь?
      — Тридцать «бакинских» в день можем гарантировать.
      — Неплохо. И что делать?
      — Только писать. Площади в газетах уже закуплены. Кроме того, начинаем выпускать газету, где будем мочить всех подряд, кроме Кабанова. «Боже мой». Хорошее название?
      — Черт его знает. — Я пожал плечами. — Какое-то слишком клерикальное.
      Это же не церковный вестник.
      — Ладно, показывай, чего принес.
      Я пододвинул к Захару папку, и он принялся с интересом листать материалы. В дверь постучали. На пороге появилась симпатичная длинноногая девушка.
      — Захар, к тебе пришел Синьков.
      — Я сейчас. — Он кивнул барышне. — Видишь, некогда поговорить. Хотя жаль. Здесь есть весьма любопытные детали. Давай пересечемся через пару дней. Я посмотрю внимательно, может быть, потребуются какие-то дополнения.
      Захар закрыл папку.
      — Сколько?
      Момент был щекотливый. Конечно, можно назвать хорошую сумму, и это было бы абсолютно по-честному. Тем более что деньги нашей конторе очень не помешают. Но я решил сыграть в другую игру.
      — Предлагаю бартер.
      — Это как?
      — Мало ли нам что понадобится.
      Случаи разные бывают…
      — Элементарно. Давай так и договоримся.
      Рассчитывать на полную откровенность имиджмейкера не приходится.
      Работа не позволяет. Они ведь, отчасти, как врачи-венерологи. Часто знают о клиентах такое, что другим знать совершенно необязательно. С другой стороны, такой контакт не помешает, а если взять деньги, то отношения будут совсем другими.
      Выходя, я увидел Синькова, которого знал только визуально. Я сел в машину и уже собирался ехать, но вдруг подумал, что не мешает дождаться Синькова. В конце концов, стоит самому разобраться, что у них происходит.
      Он появился через полчаса и не спеша пошел в сторону Невского. Я выскочил из машины.
      — Юрий Олегович!
      У меня не было никакого плана, и я просто сказал, что работаю в агентстве «Золотая пуля» и хочу поговорить о выборах. Он не возражал. Мы стояли на набережной над черной водой, по которой лениво плыли серые льдины с накопившимся за зиму мусором.
      — Что ж, давайте поговорим. Но только не под запись и не для печати.
      — Говорят, вы можете отказаться от участия в выборах.
      — Они ставят меня в такое положение!
      — В смысле?
      — Неужели вы не понимаете?! — горячился Синьков. — Эти выборы большой бизнес. Все давно куплено и продано. На хорошую избирательную кампанию нужен хотя бы миллион долларов. Естественно, у демблока таких денег нет. Но они есть в Москве, у тех, кто заинтересован поставить губернатором своего человека. Кто платит, тот и заказывает музыку. Они решили поставить на Кабанова. Мне же предложено не мешать. Иначе обещают устроить веселую жизнь и конец политической карьеры как нарушителю конвенции.
      — А на что тогда вы рассчитывали, когда принимали решение участвовать в этой кампании?
      — У меня была договоренность о небольшом финансировании. Не так много, но все-таки сотня тысяч.
      — и?…
      — Несколько дней назад человек, который обещал деньги, погиб в автомобильной катастрофе. Это очень странная история…
      — Его фамилия, случайно, не Вавилов? — вырвалось у меня.
      По— моему, Синьков вздрогнул и посмотрел на меня как-то подозрительно.
 

***

 
      Первое, что я услышал, вернувшись в контору, — жаркий спор Шаховского с горячим грузинским парнем Зурабом Гвичией.
      — Светка — девочка что надо… — мечтательно говорил Виктор. Недаром ходят слухи, что он неравнодушен к Завгородней.
      Э, дарагой, да там смотрэть нэ на что. — Зураб был явно не в духе. А скорее всего, Светочка просто не ответила ему взаимностью.
      — Это где смотреть не на что? Ты фильтруй базар, — начал заводиться Шах, но, увидев меня, оставил Зураба в покое.
      — Какие новости?
      — Новости будут. Есть мнение, что происшествие с Вавиловым — не банальное несчастье. По крайней мере, его гибель оказалась кое-кому очень на руку. Идем к Обнорскому, надо посоветоваться.
      Я пересказал встречу с Синьковым.
      — Они были давними знакомыми, и для Вавилова политика стала чем-то вроде хобби. Во всяком случае, деньги он зарабатывал на другом, а кандидату в губернаторы вызвался помочь сам — решил посмотреть, что из этого выйдет.
      — Что же мы имеем? — подводил итог Обнорский, который уже не считал, что история с Вавиловым нам неинтересна. — Вавилов собирался финансировать Синькова, но погиб, и не исключено, что ему помогли. Но так или иначе, это оказалось очень кстати для демблока, потому что позволило избежать внутрипартийных разборок и дробления голосов на выборах. А твой Захар разъезжает на тачке Осокина, который близок к Лому. — При этих словах Андрей посмотрел на меня, а затем перевел взгляд на Шаха.
      — Послушай, ты говорил, что на прошлых выборах «Феникс» поддерживал каких-то кандидатов. Не мешает понять, кто они такие. В смысле кто за ними стоял. Может, будет какая-то зацепка.
 

***

 
      Там была славная компания.
      Один судим за разбой, другой — за мошенничество в особо крупных размерах.
      Оба выдвигались от либеральной партии, но не прошли. «Феникс» оказывал им материальную поддержку. Так что твой Вавилов, видимо, был дружен с братанами. Я даже звонил его жене, но она вроде бы не в теме, да и не до того ей сейчас. — Всякий раз, когда Витек нападал на след, в нем просыпался настоящий охотничий азарт, и он проявлял инициативу. — Все очень просто. Захар знаком с Ломом. Люди Лома убирают Вавилова по просьбе Захара. Синьков, который хотел вести свою игру, остается не у дел. А покойный наверняка хотел приумножить свой капитал, вкладывая бабки в политиков. Сам знаешь, что самый хороший бизнес — близость к власти.
      Все это Шах излагал утром следующего дня, сидя у меня на кухне. Он позвонил ни свет ни заря, и по всему чувствовалось, что Виктор пребывает в полнейшем ажиотаже и до встречи в конторе точно не дотерпит. Причем, пришел он не один, а с Завгородней, которая сидела рядышком и критически смотрела на гору грязной посуды в раковине, делая вид, что наш разговор ее совершенно не интересует.
      Не иначе как они с Шахом трудились вместе в ночную смену.
      — Версия любопытная, осталось все это доказать. — Я с трудом собрался с мыслями, потому что по утрам всегда соображаю с огромным трудом.
      — Есть идея: давай наведаемся в «Феникс». Так сказать, разведка боем.
      Поговорим с руководством — глядишь, что-то выплывет.
      А что: кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро.
      — Ты на колесах?
      Шах покрутил на пальце ключи от машины.
      — И даже знаю дорогу. Светик, поедешь с нами? Ты ведь говорила, что мечтаешь о настоящей работе. — Он обнял Завгороднюю.
      Я подумал, что женщина на корабле приносит несчастье, но махнул рукой.
 

***

 
      Мы долго плутали по разбитым дорогам в промзоне среди длинных рядов гаражей, заброшенных сараев и скелетов недостроенных цехов, пока не заметили выведенное крупными буквами масляной краской «Феникс» на покосившемся заборе в каком-то пятнадцатом проезде. Офис «Феникса» — новый белый ангар под красной черепичной крышей — выделялся среди окрестного пейзажа, как золотая коронка в беззубом рту. Шах остановил машину у ворот.
      Что делать дальше, было не совсем ясно, потому что у нас не было абсолютно никакого плана.
      — Смотрите! — Завгородняя показала на выезжающий из ворот длинный серебристый лимузин. — Это «линкольн»
      Лома.
      — А ты откуда знаешь? — чуть ли не хором спросили мы с Шахом.
      — Номер «666» — его хобби. Мне говорил об этом мой френд. — Света осталась вполне довольна эффектом, который произвела на нас.
      — Ну что ж, тогда пойдем в гости, — предложил я.
      Мы вылезли из машины и подошли к воротам. Навстречу вышел здоровяк в черной кожаной куртке. Увидев Шаха, он вдруг расплылся в улыбке.
      — Витек! Вот так встреча! — Парень расставил руки и чуть ли не лез обниматься к Шаховскому.
      Мы со Светкой ничего не понимали, да и сам Шах, пожалуй, был удивлен не меньше нашего.
      — Слушай, а мне пацаны говорили, что ты куда-то пропал.
      — Да нет, я…
      Но тот не давал ему сказать и слова.
      — Ну как ты, где, чем занимаешься?
      — Кручусь помаленьку, — не очень уверенно ответил Виктор.
      — А к нам с чем пожаловал?
      — А ты теперь здесь?
      — Ну да, коммерческий директор. — Здоровяк похлопал себя по груди и поднял вверх указательный палец.
      — Димон, мы вообще-то к Вавилову, по делу, — импровизировал Шаховский.
      — К Вавилову? — Димон явно огорчился. — Так он же того…
      — Что «того»? — изобразил недоумение Шах. — Мы же договаривались встретиться. А когда будет?
      — Да он совсем того. Умер, значит. — Коммерческий директор поведал о гибели в ДТП своего босса. — Странная история, — подытожил он.
      — Надо же, — сокрушался Витек. — Только чего странного? Обычное ДТП.
      — Не знаю, не знаю, — покачал головой Дима. — Как раз накануне они сильно ругались с Карпушиным из-за денег.
      — Из-за каких денег? — не выдержал я, вспомнив информацию из нашего досье: Карпушин значился соучредителем «Феникса».
      — Я только слышан разговор из-за двери. Степаныч обещал большие день-. га на выборы какому-то кандидату, а у Карпушина в этой теме свои интересы. У него какие-то дела с Ломом и его людьми, которые тоже участвуют в выборах. Он, кстати, только что здесь был. Вот Карп и говорил Вавилову, чтобы он не лез в эти дела, а Степаныч уперся…
      Мы с Шахом переглянулись. Вот и ответ на наши вопросы. По крайней мере, очевидный мотив.
      — Дим, а Карпушин здесь?
      — Конечно, он же теперь директор.
      — Мальчики, мой выход, — шепнула нам Завгородняя, когда секретарша в приемной заявила, что директор никого не принимает.
      Светка решительно направилась к двери в кабинет и дернула ее на себя.
      Ни мы, ни секретарша даже не успели среагировать.
      — Господин директор, нехорошо обижать прессу, — начала с порога Завгородняя.
      Это был беспроигрышный ход. Сраженный наповал Карпушин сидел, открыв рот, и вслед за Светой мы просочились в кабинет. Следом влетела разъяренная секретарша, но босс лишь махнул ей рукой.
      — Чем обязан? — наконец нашелся Карпушин. На вид ему было около сорока, и, похоже, он еще не до конца освоился в новой должности. Ему явно мешали костюм и галстук на могучей шее, а на среднем пальце левой руки блестела массивная печатка, наводившая на размышления о перипетиях жизненного пути директора.
      — Мы из «Золотой пули», слышали о такой? — Завгородняя вплотную приблизилась к столу. И, не давая опомниться Карпушину, продолжила:
      — Готовим статью о гибели Вавилова.
      — И что же вы собираетесь писать?
      Я наступил Завгородней на ногу, но было поздно. «Остапа понесло».
      — Вероятно, он погиб из-за денег на выборы! — выпалила Светик.
      Карпушин дернул на себе узел галстука и привстал, упираясь руками в стол. Это был уже не тот растерянный господин, обалдевший под Светкиным натиском.
      — Мой вам совет: не ищите забот на свои задницы. — Он говорил это медленно и уверенно, и лично у меня возникло вполне естественное желание прислушаться к совету доброго человека. Завгородняя тоже поняла, что переиграла, и слегка отступила назад.
      — Ну, нам пора. До новых увлекательных встреч. — Шах подхватил меня и Свету под руки и потащил к выходу.
      — Дура! — выдохнул он, когда, выскочив за забор, мы плюхнулись в машину.
      Светка жалобно пропищала что-то невнятное.
      Мы с Шахом закурили.
      — Ладно, не обижай барышню. — Я хлопнул его по спине. — Главное — результат. Доказательств, правда, у нас нет, но можно изложить версии, не называя конкретных имен. Вавилов хотел поиграть в политику, но его убрали компаньоны, которым тоже понадобились деньги на выборы. Тактически это оказалось на руку демблоку. Едем в контору.
      Мы проехали всего метров двести, когда Шах, посмотрев в зеркало заднего вида, забеспокоился и прибавил газу.
      — По-моему, нас не хотят отпускать.
      Я оглянулся и увидел нагоняющий нас КамАЗ. Мы неслись по узкой неасфальтированной дороге. Видавшая виды «шестерка» то взлетала на ухабах, то ныряла в глубокие лужи. На одной из ям мы оставили глушак. По обеим сторонам тянулся бетонный забор, и расстояние между нами и грузовиком стремительно сокращалось. Я чувствовал, что мы не выиграем это ралли, и мне показалось, что Шах тоже подумал об этом.
      — Поворачивай! — крикнул я, увидев впереди железнодорожный переезд и опускающийся шлагбаум.
      — Нет! — Шах вдавил педаль газа до упора. — Пригнитесь! — крикнул он нам.
      Что— то ударило по машине справа, мы подпрыгнули особенно высоко, я услышал крик Шаха «Проскочили!», визг тормозов… И ударился головой о «торпеду»…
      — Пойдем. — Шах тряс меня за плечо.
      Я поднял голову. Витька вытащил меня из машины. Рядом стояла Завгородняя, у нее из губы шла кровь. Сзади шел поезд. Машина въехала под шлагбаум и застряла. Изумленная железнодорожница с флажком в руке застыла на ступеньках своей будки.
      — Классная будет статейка, — сказал я, ощупывая шишку на голове.
 

***

 
      Я вспомнил о Захаре. С него причиталось. В штабе на Мойке царили суета и оживление. Десяток журналюг, причем некоторые из них были мне хорошо знакомы, сидели за компьютерами и строчили статейки.
      — Вот, конвейерная система, как у Форда, — хвастался Захар. — С утра даем каждому по две темы, к вечеру собираем материалы и засылаем в газеты. Закупили столько площадей, что не успеваем осваивать.
      — И как результат?
      — Пока никак, — признался имиджмейкер. — Кабанов, по-моему, не проходит. Все думаю, что бы еще придумать. Может быть, покушение на него изобразить. А?
      — Это пошло, Захар. Лучше скажи, твоя газета выходит?
      — А как же. Завтра запускаем первый номер.
      Я протянул ему дискету со статьей.
      — Помнишь про бартер?
      Он кивнул.
      — Напечатай это, и мы в расчете.
      Это мои личные счеты. Достоверность гарантирую.
      После секундного замешательства Захар взял дискету.
      — Да, кстати, у меня для тебя презент. Ты знаешь, что тебя возит машина человека Лома?
      — Лома?! Это подарочек вашего Бодунова. Он отвечал за техническое обеспечение.
      От машины я посоветовал не отказываться. Лучше знать шпиона, чем вычислять нового.
      Надо отдать должное, статью Захар все-таки напечатал, укрепив меня в уверенности, что даже самые отъявленные циники могут быть не лишены чувства долга.
 

***

 
      — Николай, здравствуйте! — Женский голос в трубке был мне незнаком. — Это Марина, мы с вами познакомились в магазине. Помните?
      — Да, — оживился я, — рад вас слышать, Марина. Я, между прочим, не терял времени даром и раздобыл для вас автограф Обнорского.
      — Спасибо, мама очень обрадуется.
      Но я хотела бы просто встретиться с вами…
      Мы брели по песчаному берегу Финского залива вдоль кромки льда, который потрескивал под солнечными лучами. Я уже знал, откуда в магазине оказалось злополучное свидетельство о смерти. У Марины есть хороший знакомый. Его фамилия Синьков, и он живет в том же доме, где расположен канцелярский магазин. Иногда он заходит и просит Марину снять ксерокопии с каких-то бумаг. Марина не отказывает, потому что Синьков очень интересный собеседник. Последний раз он заходил в конце марта сделать несколько копий документов. Какие-то страницы вышли бледные, и она оставила их на обертку…
      Марина остановилась.
      — Здесь я сидела прошлым летом.
      Я вспомнил фотографию под стеклом: набегающая волна, длинные ноги, капельки воды на упругой груди. Честно говоря, я не смог удержаться и, взяв Марину за руку, потянул ее к себе. Она не сопротивлялась…

Рассказывает Виктор Шаховский

 
       "Шаховский Виктор Михайлович (кличка Шах), 31 год, корреспондент репортерского отдела.
       По некоторым данным, в начале 1990-х годов входил в бригаду рэкетиров, базировавшуюся в гостинице «Речная». С 1996 года занимался собственным бизнесом.
       Б феврале 1998 года неустановленными лицами был взорван принадлежавший Шаховскому «мерседес».
       В апреле 1998 года Шаховский В. М. предложил свои услуги Агентству. Установленный для него руководством Агентства полугодовой испытательный срок прошел без эксцессов.
       В коллективе Агентства имеет место неоднозначное отношение к Шаховскому: бывшие сотрудники правоохранительных органов (Г. М. Зудинцев) не раз демонстрировали недоверие…"
       Из служебной характеристики
 

1

 
      — Витя! Проснись!
      Голос Светы Завгородней вытолкнул меня из сна. Она трясла меня за плечо и настойчиво повторяла мое имя. Я с трудом открыл глаза:
      — Уже утро?
      — Нет. Пришел Миша Лернер. Говорит, что должен срочно с тобой поговорить.
      Лернер? Господи, где я?
      Я перекатился на спину. Посмотрел в потолок. «Красное озеро», курорт, услужливо подсказала память. В дверь номера постучали. Негромко, но настойчиво.
      — Шах! Нужно поговорить! — услышал я приглушенный голос Лернера.
      Отозвался:
      — Иду! Минуту!
      В ворохе одежды у кровати нашел свои трусы и джинсы. С трудом натянул и то и другое. Стук возобновился. Пошатываясь, я добрался до двери, приоткрыл ее.
      — Что стряслось? — спросил я Лернера.
      — Нужно поговорить. Срочно.
      — Заходи.
      Миша проскользнул в номер и торопливо захлопнул за собой дверь. Я вернулся в комнату и присел на кровать.
      Посмотрел на свои часы, которые оставил на тумбочке: 4:37.
      — Ты понимаешь, Миша, что нужны очень веские причины для визита в такую рань.
      — Мудрено ты говорить стал. — Миша шагнул в номер и… замер на пороге.
      Признаться, я не удивился. Завернутая в простыню Завгородняя представляла собой не менее восхитительное зрелище, чем Завгородняя без одежды.
      — Что стряслось, Миша? — Я взял с тумбочки сигареты, закурил. После первой затяжки в голову ударила приятная слабость.
      — У нас неприятности…
      — У нас? — переспросил я.
      Наши с Мишей совместные дела остались в далеком прошлом. В холле гостиницы «Речная» в середине 90-х мы завершили последнюю нашу совместную сделку «металл-в-обмен-на-машины».
      После этого «нас» уже не было. Только Миша Лернер и Витя Шаховский.
      — Большие, очень большие неприятности. — Миша немного успокоился, не спрашивая разрешения взял из пачки сигарету и прикурил от массивной «Zippo». — Мы можем поговорить наедине?
      Света не обиделась. Только поплотнее завернулась в простыню и проворковала:
      — Я в душе.
      Ей очень удавалась роль девушки бизнесмена средней руки, каким я представлялся на модном курорте «Красное озеро». Под нашими восхищенными взглядами Света прошла в ванную и плотно закрыла за собой дверь. Щелкнула задвижка. Мы услышали, как потекла вода.
      — Итак?
      — Убийство, — выдохнул Лернер вместе с сигаретным дымом и вдавил окурок в пепельницу…
      А начиналось все так невинно.
 

2

 
      Идея поехать куда-нибудь на майский уик-энд принадлежала Свете.
      К тому времени мы встречались полтора месяца.
      С того вечера, когда вместе ушли с вечеринки в Агентстве по случаю Восьмого марта. Мы уходили как шпионы с совершенно секретной встречи: первым ушел я, отогнал машину на площадь Ломоносова, следом под благовидным предлогом ушла Завгородняя.
      Она демонстративно неспешно дошла по Зодчего Росси до площади, повернула за угол и бегом бросилась к моей «лохматке». Я распахнул ей навстречу дверцу. Света выхватила у меня сигарету, выбросила ее в приоткрытое окно и — жадно впилась поцелуем в мои губы. Вся подалась вперед, прильнула ко мне, зашептала что-то.
      И мы поехали на мою холостяцкую квартиру рядом с гостиницей «Спортивная» на Крестовском острове.
      С этого дня началось безумие.
      На работе мы старательно избегали друг друга. Света появлялась в офисе не раньше полудня, я целыми днями пропадал на встречах, событиях и происшествиях.
      Мучительными были вечера, когда мы оставались в репортерском отделе один на один.
      Восхитительными были ночи, которые Света проводила у меня.
      В одну из таких ночей она сказала:
      — Мы можем куда-нибудь поехать на майские праздники?
      — Поехать? — не понял я.
      — Например, на «Красное озеро». — Ее рука скользила по моей груди. — Я слышала, это клевое место.
      Я вспомнил рекламу, которую видел в городе: «Озеро. Сосны. Небо. Лучше отдыха не бывает!» — на фоне уютных коттеджей, скрытых от палящего солнца среди деревьев.
      Рука Светы скользила все ниже.
      — Почему бы и нет, — сказал я.
      Мне повезло: менеджером в «Красном озере» работал мой давнишний приятель Миша Лернер. Мало кто из его нынешних знакомых знал или даже догадывался, что на зоне, которую Миша топтал по статье «мошенничество», его прозвали Раввином. Очень умный был.
      К нему многие за советом обращались.
      Так и выжил Раввин среди собратьев по несчастью.
      Похоже, Миша был искренне рад меня слышать.
      — Шах, дорогой! Говорят, ты в щелкоперы подался?
      — Врут, Миша, все врут. Реклама.
      Тоже неплохо.
      — Миша, догадываешься, почему звоню?
      — Как тут не догадаться? — Голос Лернера погрустнел. — Номер на майские?
      — Именно.
      Миша выдержал эффектную паузу.
      Для пущей убедительности тяжело вздохнул:
      — Так и быть. В счет старого долга…
      — Миша, я и думать об этом забыл!
      — А я вот помню. — Радости в голосе Лернера уже не было.
 

3

 
      Мы добрались до «Красного озера» около восьми часов вечера. За деревней Коробицыно новая дорога нырнула в лес. Минут через пять, одолев пологий подъем, мы увидели модный курорт.
      Главное здание четыре этажа, большие окна, полное впечатление воздушности и нездешности — стояло на вершине холма. Чуть ниже, среди сосен, вдоль аллеи, разместились два десятка коттеджей. Аллея резко обрывалась, и сквозь просвет в деревьях можно было увидеть озеро Красное.
      — Красота! — выдохнула Света.
      Я припарковал свою «лохматку» перед главным зданием, в одном ряду с новенькими иномарками.
      — Мы в коттедже жить будем? — спросила Завгородняя. Временами она напоминала мне избалованного ребенка. Она, собственно, и была такой. Избалованной и чертовски красивой. За это можно было простить многое.
      — Нет, — я показал на окна четвертого этажа, — вон там.
      — Почему? — Она разочарованно надулась.
      — Оттуда вид лучше, — ответил я, помогая ей выбраться из машины. Я совсем не был уверен в своих словах, но, хотелось думать, что Миша не отвел нам номер с видом на задворки. В счет старого долга, усмехнулся я.
      Мы поднялись на второй этаж главного здания и в административном коридоре нашли кабинет менеджера. Я постучал.
      — Войдите! отозвался мужской голос.
      Миша изменился. И не в лучшую сторону. Потолстел и полысел. Утратил свое вечно голодное выражение лица, которое я запомнил со времен гостиницы «Речная». Он стал похож на сытого и довольного жизнью и собой домашнего кота-любимца.
      — Шах! — Миша поднялся мне навстречу. — Здравствуй, дорогой!
      — Привет. — Я перехватил плотоядный и оценивающий взгляд, которым Лернер окинул Свету. Представил их друг другу: Михаил Исакович — Светлана.
      — Очень приятно. Можно просто Миша и на «ты». — Лернер с дешевой элегантностью поцеловал Свете руку. — Я оставил за вами лучший номер. С видом на озеро.
      — Здорово! — по-детски всплеснула руками Завгородняя. Ей очень удавалась роль девочки-простушки. Глядя на нее, трудно было предположить, что она играет.
      Я забрал из багажника своей «лохматки» наши со Светой сумки. Миша скептически посмотрел на мою машину:
      — Ты не думал, что на свалке нужно будет доплатить, чтобы такое взяли?
      — Очень смешно, — проворчал я.
      Лернер проводил нас на четвертый этаж. Туда можно было попасть по лестнице, которая начиналась в холле здания. Или — по пожарной лестнице, которая с хозяйственного двора главного корпуса выводила на небольшую галерею вдоль всего верхнего этажа.
      Света продолжала играть девочку.
      С искренней наивностью расспрашивала Мишу о курорте и постоянно ахала и охала.
      Миша распахнул дверь номера и отступил в сторону, пропуская нас вперед. Он наслаждался произведенным эффектом.
      Номер был небольшой, но с огромной кроватью посредине. Из огромного же окна было хорошо видно озеро, которое лежало далеко внизу, у подножия холма, на котором разместился курорт.
      Солнце уже садилось, его предзакатный свет разукрасил низкие облака, которые надвигались с запада.
      — Шторм будет? — неожиданно для самого себя спросил я.
      Миша тоже посмотрел на облака:
      — Похоже.
      — А это что за штука? — спросила Света. Она указывала на ажурную антенну километрах в трех от «Красного озера».
      — Ретранслятор сотовой связи. Без него мобильники здесь не работают. — Похоже, Миша охотно принял роль, которую ему отвела Света: учитель, наставник… Он посмотрел на часы и заторопился:
      — Ужин через сорок минут.
      Я покажу вам ваш столик.
      — Спасибо за чудесный номер! — крикнула ему вдогонку Света, которая осваивала сантехнику в ванной.
      — Все в счет старого долга, — невесело улыбнулся Миша.
      И дался ему этот долг!
      Я вернулся к окну. Меня беспокоили облака на западе. Солнце уходило, дневной свет угасал, и оттого облака казались мрачнее. Уже не облака — тучи.
      Я не слышал, как Света вышла из ванной. Она неслышно подошла ко мне сзади, обняла, прошептала в спину:
      — У нас есть еще полчаса.
      — Полчаса? — переспросил я.
      — Для нас с тобой.
      …На ужин мы немного — минут на пять — опоздали: Света должна была привести себя в порядок, а я едва успел принять душ и натянуть чистые джинсы и рубашку.
 

4

 
      Нашей соседкой по столику оказалась невысокая хрупкая (где я мог видеть это лицо? Где?) блондинка лет двадцати пяти. Миша, который лично проводил нас со Светой к столику, отрекомендовал девушке новых соседей как партнеров по рекламному бизнесу, И вообще людей милых и очаровательных.
      Завгородняя окинула девушку быстрым и оценивающим взглядом, решила, что та ей не соперница, и принялась разглядывать зал. Вежливые манеры и этикет она оставила мне.
      — Добрый вечер. — Я улыбнулся, стараясь загладить неловкость (могу поспорить: Светка сделала это специально!) своей спутницы.
      — Здравствуйте, — ответила мне с улыбкой незнакомка.
      — Это — Светлана, а я — Виктор.
      (В такие минуты я ненавижу свое имя: «Я — Виктор» звучит очень фальшиво.)
      — Очень приятно. Ирина.
      Я пожал тонкую руку, протянутую мне для приветствия.
      — Вы здесь одна? — Я кивнул на пустой стул у нашего стола.
      — Не совсем.
      — Он задерживается? — не без злорадства спросила Света. — Дела в городе?
      — Нет. — Ирина иронично улыбнулась, похоже, она легко раскусила игру, которую вела Света. — «Он» сидит вон за тем столом.
      — Это ваш дядя? — Света не умела отступать.
      — Нет. Это мой шеф, — в тон ответила Ирина.
      Я всмотрелся в лицо человека, на которого указала Ирина. Это был мужчина средних лет в строгом костюме и при галстуке. Он о чем-то оживленно говорил со своим соседом — худощавым мужчиной лет тридцати пяти.
      Когда я последний раз видел шефа Ирины (лет семь или восемь назад? Помню только, что это было в холле все той же гостиницы «Речная», Я должен был его встретить и проводить в номер на переговоры. Он тогда сильно возмутился, когда я остановил лифт и попросил его вывернуть карманы), он был помоложе и выглядел не так солидно. И занимал пост то ли советника, то ли клерка при депутате первого созыва Законодательного собрания Петербурга. Уровень его не превышал статуса «шестерки», пусть и «шестерки» с большими полномочиями.
      — Василий Александрович Деревенев? — спросил я у Ирины.
      — Вы знакомы? — с неожиданным испугом спросила она.
      — Нет. Встречались когда-то. Это было давно и в другой жизни.
      Ирина натянуто улыбнулась. Раскрыла сумочку и достала сотовый телефон.
      Между нами выросла почти зримая стена прохладного отчуждения. Ирина помрачнела, замкнулась в себе. Отвечала односложно и уже не улыбалась.
      Ужин продолжался. Между десертом и кофе я попытался пробиться через стену:
      — Можно вас пригласить на танец? — спросил я.
      — А как же… — тихо произнесла Ирина, кивнув в сторону Завгородней.
      — Она не обидится, — так же тихо ответил я.
      — Почему бы и нет? — пожала плечами Ирина.
      Мы вышли на площадку, где уже медленно кружились несколько пар.
      Света, похоже, не заметила, что мы ушли: она была занята флиртом с одним из официантов. Парень уже минут десять стоял рядом с нашим столиком и давал подробные пояснения по всем пунктам меню. Он поедал Свету глазами и старался быть серьезным «под огнем» всего арсенала обольщения, который пустила в ход Света. Я мысленно аплодировал выдержке парня.
      Ирина танцевала великолепно.
      И при этом старательно выдерживала дистанцию.
      — Вы меня боитесь? — спросил я.
      — Почему вы так решили?
      — Вы вся аж похолодели, когда я сказал, что прежде — в другой жизни — встречался с вашим шефом.
      — Все это только кажимость, — чуть улыбнулась Ирина.
      — И все же?
      — Мне бы не хотелось говорить об этом… — Ирина бросила взгляд в сторону Деревенева, — здесь.
      Ирин взгляд… Вот оно! В той, другой жизни, я встречался не только с нынешним шефом Иры. С ней мы тоже виделись. Была одна история… Детали ускользали. Я не мог вспомнить подробностей. Но в том, что мы встречались, был уверен.
      — Вы курите? — спросил я ее, чтобы хоть как-то продолжить разговор.
      — Да.
      — Или лучше «ты»? — Я пристально смотрел ей в глаза.
      Она выдержала мой взгляд и даже улыбнулась:
      — Почему бы и нет.
      Мы вышли на свежий воздух.
      Ирина курила длинные и тонкие сигареты с ментолом. Затянулась, снова достала из сумочки телефон.
      — Ждешь звонка?
      — Почему вы… ты так решил?
      — За последние минут пятнадцать ты проверяла телефон раз десять.
      — Может, это привычка? — спросила Ира.
      — Не похоже.
      — Мы раньше нигде не встречались? — вдруг спросила Ира.
      Вот! И она вспомнила!
      — Мы? — переспросил я.
      — Давно ты рекламой занимаешься?
      — Рекламой? Чуть больше часа. — Я пытался говорить весело, но не очень у меня получалось.
      — В последнюю нашу встречу тебя называли Шах.
      — И до сих пор называют. Но лучше просто Витя. Простое такое имя…
      — Ирина! — На пороге столовой показался Деревенев под руку… со Светой.
      Они подошли к нам. Деревенев меня не узнал. — Ирина, у вас очаровательная соседка.
      Ира из вежливости улыбнулась. Ее шеф был навеселе.
      — Знакомьтесь, — сказала она. — Василий Александрович — Виктор…
      — Просто Виктор.
      Манеры Деревенева изменились с нашей последней (и первой) встречи. Он стал решительнее, увереннее в себе.
      Правда, только внешне. В глазах по-прежнему прятался страх. Страх «шестерки» перед могуществом больших боссов.
      Света с очаровательной улыбкой осторожно освободила руку, которую Деревенев притиснул к своему «комку нервов».
      — Вы нас извините, — сказала она. — День был трудным.
      — Встретимся за завтраком, — улыбнулась Ира. Она смотрела только на меня.
      — До утра. — Василий Андреевич пошленько подхихикнул.
      — Спокойной ночи.
      Света взяла меня за руку, стиснула мою ладонь, и мы направились к лестнице. Она разыгрывала сцену ревнивого бешенства:
      — Гад ползучий! — возмущенно прошептала она, продолжая улыбаться. Интонация была такая, что я живенько представил себе все прелести ночевки на полу, где-нибудь на коврике у двери.
      Но уже между вторым и третьим этажом гнев Светы сменился на милость: она легонько поцеловала меня в щеку, а пожатие руки стало другим: нежным, манящим.
      Между третьим и четвертым этажами Света остановилась, повернулась ко мне и жадно впилась в мои губы. Ее руки легли мне на плечи, пальцы взъерошили волосы на затылке. Она прижималась ко мне все сильнее.
      — Я хочу тебя, — прошептала она.
      Я подхватил Свету на руки и понес в наш номер…
 

***

 
      И вот теперь прошел всего один день, и Миша Лернер говорил мне:
      «Убийство».
 

5

 
      — Убийство, — выдохнул Лернер вместе с сигаретным дымом и вдавил окурок в пепельницу.
      Только сейчас я заметил, как у него дрожат руки.
      — Кого убили?
      По спине пробежал неприятный холодок.
      — Пойдем. — Он резко поднялся. — Я тебе все покажу.
      На выходе я постучал в дверь ванной.
      — Что?! — отозвалась Света сквозь шум воды.
      — Я скоро вернусь.
      — Поняла!
      Шторм, который начался незадолго до полуночи, уже затихал. Ветер с дождем бушевали над «Красным озером» не больше часа. Но за эти шестьдесят минут мне не раз казалось, что главное здание курорта пытается взлететь. Окна содрогались от ударов ветра. Было слышно, как на улице стонут — и ломаются! — деревья.
 

***

 
      Мы стояли перед комнатой номер 407.
      (Кому-то «повезло». Семерка — счастливое число…) Миша отпер дверь своим ключом. Пропустил меня вперед и торопливо захлопнул дверь. Свет в этом номере не горел.
      — Она там, — прошептал Миша и кивнул в сторону комнаты.
      — Она? — переспросил я.
      Лернер не ответил, и я шагнул в комнату. Нашарил на стене выключатель, зажег свет.
      Ира была мертва.
      Вне всякого сомнения.
      Пуля вошла ей в грудь, чуть выше сердца. Похоже, в тот момент, когда в нее выстрелили, Ира стояла у кровати лицом ко входу, поэтому выстрел отбросил ее на уже расстеленную ко сну кровать.
      Я машинально прикрыл полами халата ее ноги (нельзя оставлять женщину в таком виде. Пусть даже и убитую…) и огляделся. В номере все было перевернуто вверх дном.
      — Миша! — позвал я.
      — Что? — глухо отозвался он.
      — Здесь все так и было?
      — Не понял?
      — Сам видишь.
      — Да. — Я услышал, как за моей спиной щелкнула зажигалка, Лернер с шумом выдохнул дым. — Так и было.
      Ты слишком много куришь, — сказал я.
      — Что?! — сдавленно вскрикнул Миша. — Ты о чем говоришь!
      — Спокойно. В милицию звонил?
      — Буря повредила кабель.
      — А по сотовому?
      — Ретранслятор накрылся.
      — Послать кого-нибудь не пробовал?
      — Не проехать: во дворе и на аллее черт те что творится. На дороге еще хуже…
      Лернер вдруг обессилел.
      — Кто ее нашел?
      — Я.
      — Как? — спросил я.
      — В соседнем номере — сын «большого человека». Парень позвонил мне, пожаловался на громкую музыку.
      — И что?
      — Я пришел. Постучал. Еще раз постучал. Никто не ответил. Пришлось сходить за служебными ключами. Отпер дверь и нашел… — Миша громко и судорожно сглотнул, -…нашел ее.
      — Во сколько это было?
      — Около двух ночи.
      Ты кому-нибудь уже сказал?
      Лернер молча покачал головой.
      И вдруг сказал как-то по-детски жалобно:
      — Пойдем, а?
      — Минуту. — Я взял с кресла покрывало, мгновение помедлил, прежде чем закрыть Ире глаза. Накрыл ее.
      — Что ты делаешь? — истерично всхлипнул Миша.
      Я не ответил. Еще раз огляделся.
      Сумочка. Я подобрал ее с пола, мельком просмотрел содержимое.
      — Пойдем.
      Мы вышли из номера, захлопнули дверь. На ручку я повесил табличку: «Не беспокоить!»
      — Мне нужно выпить, — сказал Миша. — Будешь?
      — Не откажусь.
      Мы спустились на административный этаж, в кабинет Миши. Он открыл бар:
      — Что будешь?
      — Виски, ты же знаешь.
      — Вода?
      — Нет. — Я открыл сумочку Иры.
      Что у нас тут?
      Сотовый телефон. Аппарат был включен. Я понажимал кнопки и нашел последние звонки. После полуночи Ира разговаривала дважды. Сначала она звонила на городской номер. Судя по первым трем цифрам, где-то в районе станции метро «Чернышевская». Второй раз звонили уже ей — с сотового телефона.
      Оба раза она говорила примерно по пять минут. Я переписал себе номера и выключил мобильник (Ире он уже не понадобится).
      Бумажник. По-мужски большой бумажник был уже изрядно потрепан.
      Деньги: около трех тысяч рублей и семь сотен долларов. Водительские права: Дягина Ирина Сергеевна. Она получила их три года назад. Временное разрешение.
      Документы на «ауди». Фотография женщины средних лет и мальчика-подростка с размашистой надписью на обороте:
      «Ирочка, мы тебя любим! Мама и Санек».
      — Гости ставят машины только на одной площадке? — спросил я.
      Лернер глянул на меня поверх бокала, в котором он намешал капитальную «отвертку».
      — Да.
      — Не помнишь: есть ли там… — я заглянул в документы на машину, — «ауди» темно-синего цвета?
      — Есть. — Миша отхлебнул большой глоток.
      Что— нибудь еще? -Большая связка ключей. Я снял с кольца ключи от машины, остальные положил назад. Миша был занят очередной порцией «отвертки», поэтому ничего не заметил.
      Паспорт. Выдан в Петербурге. Возраст…
      (Хм. Ей было всего двадцать шесть лет!)
      …Регистрация: Кирочная улица. Мужа — нет, детей — нет. Недавно — по штампу ОВИРа — получила заграничный паспорт.
      Больше в сумочке ничего не было.
      Я протянул ее Лернеру:
      — Пусть пока полежит у тебя.
      Миша брезгливо взял сумочку в руки и торопливо сунул ее в сейф.
      — Шах, что нам делать?
      — Нам? — переспросил я.
      — Что мне делать?
      — Не думать ни о чем до утра…
      Ты не был таким! ~ перебил меня Лернер. — Это после взрыва «мерседеса» тебя так переклинило? Урод хренов!
      — Миша! — рявкнул я. Меня вдруг замутило, показалось, что весь кабинет заполнил тошнотворный запах разогретого железа и горящей резины.
      Лернера мой окрик не остановил:
      — Чистюля! Рекламой он занимается! А я тут…
      Я резко встал и наотмашь ударил Мишу по лицу. Он судорожно вскрикнул, схватился за щеку.
      — Спасибо, — сказал он уже спокойнее.
      — Утром мне нужно поговорить с Деревеневым. Ты можешь пригласить его сюда, скажем, за полчаса до завтрака?
      — Хорошо. Сделаю.
      Я поднялся. И уже в дверях (Осенило!) задал еще один вопрос:
      — Сколько сейчас человек на курорте?
      Миша вытащил из стола объемистую папку, что-то посчитал:
      — Сорок восемь постояльцев и вместе со мной двадцать пять человек персонала.
      — Спасибо. Утром увидимся.
 

6

 
      Я знал, за что убили Иру.
      Она сама мне сказала, за что ее могут убить. Наутро после того, как Деревенев пошленько хихикал над шуткой про утро.
      Ей оставалось жить меньше суток.
 

***

 
      — …Я хочу тебя, — прошептала мне Света.
      Я подхватил Завгороднюю на руки и понес в наш номер.
      У дверей нашего номера я замешкался: как открыть дверь и при этом не уронить женщину, которую держишь на руках? Ключ выскользнул из пальцев.
      Света нетерпеливо заерзала у меня на руках, застонала.
      — Извини, — пробормотал я, поставил ее на ноги. Торопливо отпер дверь.
      Мы начали раздеваться уже на пороге. Света тянула меня за рубашку, выдергивая ее из джинсов. Мои руки скользили по ее блузке. Наши губы слились в долгом поцелуе. Мне удалось захлопнуть дверь.
      Медленно, шаг за шагом, мы подбирались к кровати. Летели на пол вещи.
      Света резко толкнула меня на постель, упала сверху.
      Это была еще одна ночь. Безумная ночь в череде таких же. Не было только пейджера, который мог в любой момент прервать любовные утехи. Был выключен телефон.
 

***

 
      Я спустился к завтраку один: все попытки разбудить Свету не принесли результата. Она только ворчала что-то непонятное и глубже зарывалась в одеяло.
      Ира уже была за столиком. Она вежливо улыбнулась мне.
      Мы поговорили о погоде. О «Красном озере». Ира допила кофе, поднялась. И уже проходя мимо, уронила передо мной клочок бумаги:
      «Лодочный причал. 12:00».
      Это попахивало дешевыми шпионскими страстями. Или — мексиканской мелодрамой. Записки, тайные свидания.
      Я почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. Мужчина примерно моего возраста за четыре столика от нашего пристально и не скрываясь меня разглядывал. По спине пробежал неприятный холодок. Так уже было.
      Было.
      Два… Нет, три года назад. В одном из кафе, куда я время от времени заходил перекусить в середине дня, меня почти так же разглядывал молодой парень бандитского вида: кожаная куртка, футболка, золотая цепочка, ботинки с модными носами.
      А четыре часа спустя мой «мерседес» взлетел на воздух, когда под днище случайно залетел жесткий резиновый мячик, которым играли школьницы-первоклассницы во дворе. Потом уже один знакомый опер из главка рассказал мне, что таких совпадений — одно на миллион, и то — лет за тысячу.
      Мячик замкнул контакты бомбы (100 граммов тротила), которую умельцы приспособили прямо под сиденьем водителя.
      И вот сейчас все тот же холодок по спине. 
      Черт! 
      До полудня я коротал время сначала на веранде главного здания: прочитал свежие газеты, полистал журнальчики.
      Потом сыграл пять или шесть партий в «американку» с отставным военным.
      Первые я выиграл, а потом дал себя обыграть. Просто из интереса. Хотя вояка играл в бильярд безбожно плохо, и продуть ему было достаточно обидно.
      Я не спеша двинулся по главной аллее между аккуратными коттеджами.
      Аллея заканчивалась широкой лестницей, которая вела вниз, к озеру. Спустился к воде — теплая. Вполне можно купаться.
      Лодочный сарай стоял метрах в двадцати от берега, в ивовой рощице. Правда, назвать это здание сараем можно было с большим трудом. Сарай — это что-то старенькое, обветшавшее, деревянное. А здесь был новенький дом, обшитый листами пластика. Внутри на стеллажах разместились лодки — байдарки и шлюпки. В углу я заметил три водных мотоцикла и канистры.
      Ира уже ждала меня.
      — Все — там. — Она показала на одну из ближайших лодок.
      Я заглянул под сиденье: к нему был скотчем приклеен большой конверт из желтой бумаги. Конверт запечатан не был.
      — Что это? — спросил я.
      — Мой приговор.
      Мне хотелось думать, что Ира шутит, но она и не думала этого делать.
      — Обещай мне, что не будешь это смотреть. Просто сохрани. Пока мы здесь находимся.
      — Ты мне доверяешь?
      — Да. Тебе я доверяю. — Ира закурила, отказавшись от моей зажигалки. — Обещай мне, что не будешь смотреть конверт, если со мной ничего не случится.
      — А кому еще ты доверяешь?
      — Жоре Армавирскому и его брату…
      — Не понял?
      — Мы партнеры, — отрезала она.
      Я понял, что нужно поменять тему:
      — А что с тобой может случиться?
      — Например, я упаду с лестницы и больше не встану. Или — захлебнусь в ванне. Хотя ванну я не принимаю уже года два, моюсь только под душем.
      — Договорились. Вопрос можно?
      — Попробуй.
      — С кем встречается твой шеф?
      — Какой?
      — Деревенев — замглавы районной администрации?
      — Он никогда и не был моим боссом. — Ира бросила окурок себе под ноги, вдавила его в пол. И сразу закурила новую сигарету. — Меня к нему перевели на время.
      — Кто?
      — Не поняла?
      — Кто тебя на время перевел к Деревеневу?
      — Старцев. Юрий Петрович Старцев.
      — Вице-президент холдинга «Хоре»?
      — Он самый… Неплохие познания для трудяги из рекламного бизнеса. Об этом человеке мало кто знает.
      — А что, Старцев тоже здесь?
      — Он приехал вчера вечером, незадолго до полуночи. Для него был зарезервирован четырехкомнатный коттедж.
      — В одной комнате ему тесно?
      — Он приехал не один. С ним еще человек семь-восемь.
      — Что, серьезный разговор будет?
      — Серьезный, — кивнула Ира.
      — Ну ладно, пойдем? — спросил я.
      — Ты не заберешь конверт с собой? — удивилась она.
      — Здесь надежнее.
      — А если кто-нибудь его найдет?
      — Я же не сказал, что мы оставим конверт именно под сиденьем этой лодки. Мы его перепрячем.
      Минут пятнадцать мы искали подходящее место. И в конце концов спрятали конверт в дальнем конце лодочного сарая, под крышей.
      Из сарая мы вышли порознь. Уже в дверях-воротах я спросил:
      — А почему ты не принимаешь ванну?
      — После фильма «Касатки». Мне все время кажется, что сейчас такая тварь вынырнет и меня сожрет. — Ира робко улыбнулась. — Знаю, что это глупо, но…
      Она направилась на небольшую пристань, а я повернул к лестнице и вернулся в главное здание. Света еще не проснулась. Поэтому до обеда я играл с отставным воякой. И на этот раз уже не проигрывал.
 

7

 
      Я торопливо вышел из кабинета Лернера: мне нужно было побыть одному. Я выскочил на улицу, не сбавляя хода отбежал в лес и с размаху сел на землю.
      Ирину убили. Она не упала с лестницы. Не захлебнулась в ванне. Ее застрелили. Наверное, она о таком даже не думала. Что искали у нее в номере? Выходит, что конверт. Будем считать, что за него Иру и убили. Но — кто?
      Я похлопал себя по карманам. Вспомнил, что оставил сигареты в номере. Не думал, что задержусь надолго.
      Конверт. Нужно его забрать. Ира сама сказала: если со мной ничего не случится.
      Уже случилось.
      Нужно забрать конверт.
      Я поднялся с земли. Огляделся: небо на востоке немного посветлело. На улице — не души. Если я, конечно, не ошибаюсь.
      Хочется думать, что нет. Не ошибаюсь.
      Я обошел коттеджи лесом. Соскальзывая на мокрой от росы траве, спустился вниз, к берегу озера. Двери лодочного сарая не были заперты. То и дело натыкаясь на лодки и стеллажи, я добрался до того места, где мы Ирой спрятали конверт. Вытащил его.
      В номер я вернулся по пожарной лестнице и через балкон.
      Света не спала — ждала. Тихо играла музыка. Что-то сверхновое. Очень и очень новое.
      Она, похоже, не удивилась, что я вернулся не через дверь.
      — У каждого свои недостатки, — сказала она, поднимаясь мне навстречу.
      Одежды на ней не было. Я понял, что даже после того, как мне довелось увидеть труп, побегать по лесу и полазать по лодочному сараю, Света меня возбуждает. Я хотел ее.
      — Подожди, — через силу выдавил я.
      — Что стряслось? — спросила она.
      — Иру… Ирину Дягину убили.
      — Когда?
      — Застрелили. Часа два назад.
      — Черт… — выдохнула она и опустилась на кровать. — За что?
      — Не знаю. — Я открыл конверт.
      В нем были объемистая пачка финансовых документов и — отдельно — десяток фотографий. Я протянул бумаги Свете:
      — Посмотри.
      Она рассеянно взяла документы в руки, перевернула пару страниц. Я просматривал фотографии. На шести были засняты объекты на территории порта Петербурга, все — в третьем и четвертом районах. Еще на четырех запечатлены транспортные развязки в районе порта.
      — Это проект договора, — сказала Света, — по которому районная администрация, как представитель города, передает холдингу «Хорс» права на безвозмездное пользование рядом объектов с обязательной реконструкцией. Но…
      — Что — «но»?
      — Когда арестовали Жору Армавирского… Спозаранник говорил, что одна из версий ареста — происки конкурентов.
      — Не понял?
      — Какое обвинение предъявили Армавирскому?
      — Похищение людей.
      — Именно. Глеб думает, что похищение — не единственная причина. По его версиям, нашего героя убрали — на время — из активной жизни. Отодвинули от бизнеса.
      — На эти объекты претендовал Жора?
      — Да. Мне кто-то говорил, что у Жоры Армавирского были большие сложности с «Хорсом». Холдинг пытался конкурировать с ним по сетям казино и, главное, в строительстве.
      — Без дорог нет порта… — пробормотал я.
      — Это ты верно подметил. Вот, смотри, — Света взяла у меня из рук фотографии, — это — станция «Автово», это — железнодорожный переезд на проспекте Стачек. Вот это — подъездные пути к порту. Это — тоннель на Канонерский остров. Во все эти объекты Армавирский уже начал вкладывать деньги.
      — А районное начальство…
      — …нашло нового партнера.
      Света еще раз перелистала документы.
      — За это Дягину и убили? — спросила она. — Думаешь, она хотела передать бумаги в РУБОП? Или в ФСБ?
      — Ни для РУБОПа, ни для ФСБ эти бумажки интереса не представляют, — сказал я. — А вот для окружения Жоры Армавирского…
      — И сколько такое может стоить? — В глазах Светы появился странный блеск.
      — Жизнь.
      — Мне такой ценник не нравится.
      — Здесь, в «Красном озере», есть только два человека, которым эти бумаженции могли стоить жизни. Деревенев и Старцев.
      — Старцев? — переспросила Света.
      — Ты его знаешь? — Я подался вперед, схватил ее за руку.
      — Не то чтобы очень хорошо…
      — Не тяни, Света. Рассказывай!
      — А нечего рассказывать. Нас Аркаша познакомил. На закрытой тусовке в закрытом клубе. Старцев был уже порядком пьян и пытался меня «склеить». Ну, пару раз мы встречались. У него. Он специально себе квартиру завел в центре города. Для интимных и деловых встреч. Это было месяцев семь назад.
      Я с опаской посмотрел на Свету.
      Мне всегда казалось, что мужчин и ощущения она коллекционирует. Но чтобы так: от репортера к вице-президенту. Или еще как-нибудь. Кто будет следующим? Обнорский? Какой-нибудь из вице-губернаторов? Или ты уже не интересуешься местными товарищами? Вот ведь… стерва.
      Все это я подумал, но вслух ничего не сказал. Закурил сигарету. Потом еще одну.
 

***

 
      Итак, что мы имеем?
      На руках документы, которые уже стоили жизни одному человеку.
      В «Красном озере» находятся два человека, которые могли это убийство организовать. Деревенев и Старцев. Разумеется, они не сами застрелили Иру.
      Ни Деревенев, ни тем более Старцев такими делами не занимаются. И вряд ли когда-нибудь занимались.
      Старцев приехал сюда не один. Как там Ира сказала? «Он приехал… незадолго до полуночи. Для него… зарезервирован четырехкомнатный коттедж». — «В одной комнате ему тесно?» — «Старцев приехал не один. С ним еще человек семь-восемь».
      Вряд ли вице-президент крупного холдинга ездит без силового сопровождения. Наверняка среди его спутников хотя бы один имеет отношение к «мокрым» делам.
      Весь вопрос: кто принял решение и отдал приказ? Деревенев? Вряд ли. Его первого «трясти» начнут. Как только в милиции узнают об убийстве. А если один отпадает, значит, приказал второй. Старцев…
      Голова шла кругом.
      Я закурил еще одну сигарету. В потайном кармане своей дорожной сумки нашел фляжку с виски. Отвернул крышку и предложил Свете:
      — «Jim Beam». Будешь?
      — Нет. — Света накинула халат и забралась в изголовье кровати, подобрала под себя ноги.
      Я понял, что ей страшно.
      Я отхлебнул виски, прислушался к своим ощущениям, а потом подмигнул Свете:
      — Не боись — прорвемся, — и нервно рассмеялся.
 

8

 
      Деревенева я перехватил у дверей столовой, перед завтраком.
      Он сильно изменился с первого вечера: лицо стало землисто-бледным. Глаза запали.
      — Василий Александрович…
      — Доброе утро. — Он холодно поздоровался и попытался проскочить мимо меня.
      Я придержал его за рукав.
      Нам нужно поговорить.
      — О чем?
      — Об Ирине Дягиной.
      — Что с ней?
      — Не здесь, Василий Александрович.
      Он еще мгновение колебался, а потом обреченно кивнул:
      — Идемте.
      Мы вышли на веранду главного корпуса.
      — Вам лучше присесть, — сказал я, указывая на скамейку.
      — Я постою… У вас нет сигареты? — спросил он. Я протянул ему пачку. Он жадно, как человек, который недавно бросил курить, затянулся. — И что случилось?
      — Ирину Дягину убили сегодня ночью.
      — Что? — Сигарета в пальцах Деревенева задрожала.
      — Ее застрелили прямо в номере.
      — Нет. — Он со стоном опустился на скамью. — И… Кто это сделал?
      — У меня есть одно предположение.
      Не знаю, понравится ли оно вам.
      — Говорите. — Деревеневу удалось взять себя в руки.
      — Я не знаю, кто именно стрелял в Ирину. Но «заказать» ее мог Старцев.
      Василий Александрович дернулся как от удара.
      — Этого не может быть. Он не настолько… — Деревенев осекся и испуганно посмотрел на что-то за моей спиной.
      Я резко обернулся и столкнулся взглядом с тем самым мужчиной, который прошлым утром разглядывал меня в столовой. Он стоял метрах в двадцати от нас и любовался видом на озеро.
      — Кто это?
      — Паша Самарин, личный советник Старцева. Он же телохранитель.
      О нем толком ничего не известно. Говорят, что раньше он служил в спецназе КГБ… — Деревенев схватил меня за руку. — А если это он? Застрелил Иру?
      — Не знаю.
      Мне очень не понравился взгляд Самарина. Так охотник смотрит на привязанную дичь, которой бежать уже некуда.
      Что— то подсказывало мне: времени уже не осталось.
 

***

 
      Я разыскал Лернера.
      Похоже Миша не прекращал пить с той минуты, как мы расстались. От него разило перегаром, и, против обыкновения, он не побрился с утра.
      — Телефон починили? — спросил я.
      — Нет еще. Ик!… Я послал… ик!… человека в Коробицыно. Он еще… ик!… не вернулся.
      — А ретранслятор? — спросил я.
      — Сейчас… ик!… проверим. — Он набрал номер на своей трубке. — Не-а. Не фурычит.
      Ты можешь что-нибудь сделать?
      — А на х… — Миша вцепился мне в руку. — Вот ты, всегда такой правильный, ты мне скажи: на х… мне что-нибудь делать. Все само образуется.
      Я сбросил с себя руки Лернера:
      — Щи проспись, Миша.
      — Нет! Я лучше еще выпью! — Он повернулся и неровной походкой направился к своему кабинету.
 

***

 
      Что я могу сделать? Нужно связаться с ребятами в Агентстве. Они смогут помочь.
      Если здесь телефон не работает, то…
      Деревня Красноозерное! Примерно три километра по озеру. Нужно отправить туда Свету. На лодке?
      Водный мотоцикл!
      Завгородняя была в номере. Она сидела в кресле у окна и смотрела на озеро.
      — Ты на водном мотоцикле ездила?
      — В Турции, когда мы с Аркашей там отдыхали. А что?
      — Придется прокатиться.
      — Сейчас?
      — Да. Одевайся. Быстро.
      Пока Света натягивала джинсы, кроссовки и куртку, я просмотрел бумаги.
      Вот это мы оставим. И вот это.
      Я отложил четыре страницы и пару фотографий. Остальное сунул в пластиковый пакет.
      — Это ты возьмешь с собой. Из Красноозерного позвонишь в Агентство…
      — Сегодня выходной, Шах!
      — Позвонишь на мобильник. Обнорскому, Повзло, Скрипке — кому угодно.
      Объяснишь ситуацию.
      — Все так серьезно?
      До этого я еще сдерживался, но тут сорвался:
      — Мы влипли! Понимаешь — влипли в настоящее дерьмо! Нужно из него выбираться!
      Света отшатнулась от меня и вся сжалась. От этого по-детски беззащитного движения я разом остыл.
      — Все очень серьезно. Очень. И нам надо выбираться. Ты готова?
      Она кивнула, засунула пакет во внутренний карман куртки.
      — Пойдем.
      Мы спустились по пожарной лестнице. Из багажника своей «лохматки» я забрал канистру с бензином — на всякий случай.
      Лернер окликнул нас, когда мы уже были на главной аллее:
      — Витя! Шаховский!
      Я оглянулся. Миша стоял на веранде главного корпуса. Он был не один.
      Рядом с ним стояли Самарин и еще двое парней.
      — Бежим! — Я дернул Свету вперед.
      От неожиданности она едва устояла на ногах. — Бежим!
      Когда мы были у лестницы, «мальчики» Самарина только двинулись с места.
      Их босс остался на месте, рядом с Лернером.
      Я перепрыгнул через поручни лестницы, помог перебраться Свете, и потащил ее к деревьям. Нам нужно было выиграть немного времени, чтобы вывести мотоцикл из лодочного сарая.
      Двери сарая были заперты.
      — Черт! — Я сунул в руки Свете канистру, подхватил с земли камень. Ударил по новенькому замку. Еще раз. И еще…
      Не выдержали скобы: они вылетели из деревянных дверей. Ногой я распахнул створки.
      — Идем!
      Мотоциклы были на месте. А рядом, у стены, стояли канистры с бензином.
      Я сорвал крышку бака с одного из мотоциклов, схватил канистру и, расплескивая топливо, начал лить его в горловину. Оглянулся на Свету:
      — Тележка! Здесь должна быть тележка!
      Света словно очнулась от забытья.
      Огляделась по сторонам. Шагнула куда-то в сторону. И через пару минут вернулась с двухколесной тележкой.
      — Подойдет?
      — Да!
      Я затащил мотоцикл на тележку, вытолкал ее на улицу. От дверей сарая к озеру вела узкая дорожка. Маленькие колеса тележки задевали за корни, пробуксовывали. Я напрягал все силы, чтобы толкать ее вперед.
      Десять метров… Пять… Три…
      На берегу тележка пошла легче. Я с разгона влетел в озеро. Мотоцикл соскользнул на воду и плавно закачался на небольшой волне.
      — Садись! — Я придерживал мотоцикл, пока Света садилась.
      — Эй! Стой! — Громилы заметили нас. Они были на лестнице. Похоже, они нас потеряли из виду, когда мы свернули с лестницы в лес. Чтобы добраться до нас, им нужно было пробежать кругом метров сто. Пара минут форы еще оставалось. Я не думал, что они начнут стрелять здесь, в курорте. Слишком много свидетелей.
      Я подтолкнул мотоцикл:
      — Заводи!
      Света повернула зажигание. Двигатель мотоцикла чихнул, но не завелся.
      — Еще раз! Давай, Света!
      Мотор чихнул и — заработал. Уже отплывая от меня, Света обернулась:
      — А ты? Как же ты?
      — Выкручусь! Главное, доберись до телефона!
      Она еще раз оглянулась и прибавила газу. Я посмотрел на лестницу. Парни уже добрались до нижних ступеней.
      У меня оставалось еще одно дело.
      Я бросился в сарай. На пороге схватил камень, которым сбивал замок. С размаху опустил его на блок зажигания одного из двух оставшихся мотоциклов. «Приложил» еще раз. Камень выскальзывал из пальцев.
      По второму мотоциклу я ударил только один раз.
      — Стой, гаденыш! — Мне на затылок опустилось что-то тяжелое.
      На ногах я устоял, выронил камень.
      Второй удар сбил меня с ног, а третий погасил сознание.
 

9

 
      — Обыщите его, — скомандовал властный мужской голос.
      Сознание медленно возвращалось.
      Я лежал на боку, мои руки были завернуты за спину и скованы наручниками.
      Кто— то наклонился надо мной, резко перевернул на спину. Разбитый затылок отозвался вспышкой боли, и я застонал.
      — Он уже очухался, — произнес кто-то у меня над ухом.
      — Крепкий парень, — без восхищения сказал властный голос. — Посади его и проверь карманы.
      Меня резко подняли с пола и толкнули в кресло. Я открыл глаза.
      В комнате было пятеро мужчин. Надо мной колдовал один из «мальчиков»
      Самарина. Сам экс-комитетчик стоял у входа; обманчиво-расслабленный, он курил сигарету и наблюдал за мной с легкой усмешкой. У стены пристроился Деревенев, рядом с ним — Лернер.
      Во втором кресле сидел мужчина лет пятидесяти в светлых брюках и спортивной рубашке. На его левой руке поблескивали дорогие часы. В пальцах правой он сжимал «Кэмел» без фильтра.
      — Приятно познакомиться, Виктор.
      — Здравствуйте, Юрий Викторович.
      Старцев удивленно вскинул брови:
      — Мы уже встречались?
      — Нет. Просто догадался.
      — Весьма похвально. — Старцев кивнул своему «мальчику». — Обыщи его.
      Парень проверил карман моей рубашки, вытряхнул из джинсов ключи от машины, пригоршню мелочи, брезгливо отбросил в сторону не совсем свежий платок. Из заднего кармана достал конверт Иры Дягиной.
      — Дай сюда, — скомандовал Старцев. Парень протянул ему конверт.
      — Это вы искали? — в первый раз подал голос Деревенев.
      Старцев словно и не слышал своего партнера. Просмотрел бумаги и фотографии.
      — Где остальное? — рявкнул он на меня.
      Я только блаженно улыбнулся.
      — Зачем задавать дурацкие вопросы? — произнес Самарин. — Документы он своей телке отдал.
      — Догоните ее?
      — Мотоциклы он уже раздолбал.
      Я двоих на лодке отправил. Они уже часа на два от нее отстали.
      Два часа! Только бы в деревне работал телефон! В том, что Света сможет позвонить, я не сомневался. И невольно улыбнулся, представив себе, как двое телохранителей Старцева — в костюмах и при галстуках — машут веслами посреди озера.
      — Ты чего смеешься? — спросил Старцев. С него разом слетел тонкий слой изящного аристократизма. Он был самим собой: «бык» он и в Африке «бык», даже если стал вице-президентом холдинга «Хоре». Или какого другого.
      — Вы не поймете.
      — Где остальные бумаги?
      — Не было никаких «остальных».
      — Врешь! — Старцев взял себя в руки. — Паша, объясни господину Шаховскому, что он не прав.
      Самарин оторвался от стены; проходя мимо пепельницы, потушил сигарету. Чуть наклонился надо мной:
      — Извини, Витек. Работа такая.
      — Чего уж там, — отозвался я. Самарин занес руку для удара. — Только я бы на твоем месте валил отсюда сломя голову и не оглядываясь.
      — Объясни?
      — Что будет, когда Жора Армавирский узнает о проделках твоего шефа?
      Не надо. Не отвечай. Вижу, что догадался. Тебя же вместе со Старцевым положат. В общей могиле закопают.
      — Не слушай его! Жора в тюрьме.
      И не скоро оттуда выйдет… — Старцев изо всех сил сам старался поверить в свои слова.
      — Бумаги только Жоре нужны.
      Остальные долго думать не будут. Им виновник нужен. Тот, кто Жору ментам сдал.
      — Заткнись! — Старцев вскочил, в два шага добрался до моего кресла и наотмашь ударил меня по лицу. Голова взорвалась болью, перед глазами заплясали цветные круги.
      — Сегодня-завтра по городу пустят слух, что Старцев Юрий Викторович сдал Жору Армавирского ментам. Как думаешь, Паша, сколько часов после этого твой шеф проживет? День? Два? Неделю?
      — Сука! — Старцев ударил еще раз, замахнулся.
      Самарин схватил его за руку:
      — Не торопись, Юра. Парень дело говорит.
      Время! Я решил сблефовать.
      — Хорошо, если тебя, Паша, только за грешки Старцева «завалят». Тебе еще Иру Дягину вспомнят.
      — Не понял?
      — Ты же не просто бабу положил.
      Ты же подружку младшего брата Жоры завалил. Бывшую, правда, но все-таки…
      — Откуда знаешь? — тихо спросил Самарин.
      — Она мне сама сказала.
      — Ты об этом знал?! — Старцев резко повернулся к Деревеневу.
      — Нет. Ты сам мне ее представил. Помнишь?
      — Громче!
      — Ты же ко мне ее направил.
      — Заткнитесь, оба! Какая Дягина, Витек? О чем ты?
      Похоже, я промазал. Самарин был удивлен искренне. Играть сейчас он бы не смог.
      — Разве Старцев не приказывал тебе барышню в четыреста седьмом номере «успокоить»?
      — Не было такого, — спокойно сказал Самарин.
      Старцев расхохотался:
      — Ошибочка, Витек, вышла. Не трогали мы Иру.
      — А документы зачем искали?
      — Нам Миша сказал, что у тебя какие-то бумажки есть.
      — Миша? — Я посмотрел на Лернера. — С чего ты взял, что бумаги у меня?
      О документах в «Красном озере» знали, по крайней мере, два человека: Ира и я. Значит…
      — Ты был в ее номере? До того, как пойти за мной? — посмотрел я на Мишу.
      Он отвел глаза. Мог и не отвечать: был Миша в номере Иры. Но не потому, что постоялец пожаловался на музыку.
      Музыка… В номере у Иры не было магнитофона!
      — Это ты Иру убил! — Я попытался вскочить, но Самарин толкнул меня в кресло. — Музыка громкая! Сука! Там даже магнитофона не было!
      Лернер молчал. Все смотрели на него.
 

***

 
      — Да, я убил, — наконец глухо сказал Миша. Повторил, уже громче:
      — Да!
      Жора на этот курорт давно засматривался. Братцу своему хотел «Красное озеро» отдать. Со мной несколько раз говорили. Просили помочь. Я отказывался. А тут эта Дягина приехала. Мы с ней на тех переговорах виделись. Она с братаном Жоры приезжала, все советовала, как лучше сделать. А уже сейчас я случайно услышал, как она по сотовому с братом Жоры про какие-то бумаги говорила. Сказала, что будет ждать здесь, в «Красном озере». Что так Жора велел.
      — Чего ты испугался?
      — На последних переговорах они мне сказали: мол, кое-что нашли на тебя. Либо поможешь, либо твои об этом узнают.
      — Что нашли? — спросил я.
      — Мало ли что! Она отказалась мне это отдать!
      — И ты ее убил?
      — Да! Да! Да!
      Миша вдруг рванул из-за спины пистолет.
      — Ты чего это? — удивился Старцев.
      И ему досталась первая пуля.
      Я рухнул на пол, пополз в укрытие.
 

10

 
      Лернера застрелил Самарин.
      Уже смертельно раненный, Паша сумел достать пистолет. Он успел выстрелить только один раз: пуля попала Мише в голову, отбросила его к стене. Лернер выронил пистолет и сполз вдоль стены.
      Самарин умер через несколько минут.
      Последнее, что он слышал в своей жизни, — вопли Деревенева, которому пуля раздробила локоть.
      Старцев и телохранитель умерли сразу.
 

***

 
      Я собрался с силами, поднялся на колени. С трудом добрался до телохранителя, обыскал его карманы.
      — Помогите! Ой, больно! Мать! — Деревенев катался по полу, заливая все вокруг своей кровью.
      Ключ от наручников я нашел в нагрудном кармане телохранителя. Извернулся и расстегнул «браслеты». Размял руки. С трудом поднялся на ноги. Доплелся до ванной, забрал оттуда полотенца и вернулся в комнату, к Деревеневу.
      — Заткнись, сука. — Я прижал его к полу. Наложил жгут на руку. Примотал ее к телу.
      Шок понемногу отпускал Деревенева. Он попытался встать и потерял сознание. Так лучше.
      В дверь коттеджа барабанили:
      — Откройте! Откройте!
      Я отпер дверь. Трое мужиков из персонала курорта долго не решались войти в коттедж. Одному из них — молодому, лет двадцати парню — стало плохо, когда он увидел побоище в комнате.
      — Помогите ему. — Я ткнул пальцем в Деревенева.
      И медленно побрел по аллее к озеру.
      Сделать я больше ничего не мог. Оставалось только ждать.
      Я спустился на берег, сел у кромки пляжа, прислонившись спиной к дереву. И провалился в темноту.
 

***

 
      — Витя! Проснись!
      Кто— то тряс меня за плечо. Я с трудом приоткрыл глаза:
      — Уже утро?
      — Вечер, — услышал я голос Обнорского.
 

11

 
      Света без приключений добралась до деревни Красноозерное. Разыскала контору одноименного совхоза.
      Сторож долго не соглашался пустить ее к телефону. Но наконец сломался. То ли чары Светы подействовали, то ли красные «корочки» Агентства.
      Ей повезло: она застала в городе и Обнорского, и Повзло. Уже Коля потом разыскал Каширина. Через час после звонка Светы все трое уже были в пути.
      Когда они приехали в Красноозерную, Света уже договорилась насчет моторки.
      Они высадились на пляж «Красного озера» и нашли меня, спящего.
 

***

 
      — Ты говорить можешь? — спросил Обнорский.
      Мы остались на берегу вдвоем. Каширин, Повзло и Света ушли наверх, к коттеджу.
      — Да, могу. — Я пошарил по карманам в поисках сигарет.
      Андрей молча протянул мне свои, помог прикурить.
      — Что здесь произошло?
      — Лернер сначала застрелил Иру Дягану. А сегодня у него сдали нервы. И он убил Старцева, Пашу Самарина, еще одного охранника и ранил Деревенева. Его застрелил Самарин.
      — Все?
      — Да.
      Обнорский посмотрел на озеро.
      — Часа через два здесь будет милиция. Скорее всего, дело заберет РУБОП.
      У них будет много вопросов.
      — Не проблема.
      — Кто такая Ира Дягина?
      — Авантюристка.
      — Что? — не понял шеф.
      — Искательница приключений. Раньше такие дамы отправлялись на Эверест или в кругосветки. А сейчас они играют в мужские игры. История с портовой темой была для нее только игрой. Но ставка оказалась высоковата.

Рассказывает Алексей Алмазов

 
       "Алмазов Алексей Юрьевич, 23 года. Стажер репортерского отдела. В 1999-2001 гг. работал в милиции (ППСМ МОЕ ГУВД).
       Опыта журналистской работы не имеет. Замечен в употреблении спиртных напитков. По итогам стажировки в репортерском отделе руководству Агентства рекомендовано не заключать контракт с Алмазовым А. Ю."
       Из служебной характеристики
      Будильник вытащил меня из цепких объятий сна. Голова раскалывалась на части, а противное пиканье сводило с ума. Ужасно хотелось пить. Я пошарил рукой по тумбочке в поисках этой не прекращающей пищать сволочи, но тщетно. Будильник надрывался где-то за пределами моей досягаемости. Пришлось слегка приоткрыть один глаз и оглядеться. Глаз, правда, тут же захлопнулся, но выяснить, что я нахожусь у себя дома, мне все-таки удалось. Я даже разглядел лежащий на полу будильник.
      Добраться до него, однако, не представлялось возможным.
      Боже, как болит голова! Я сполз на пол и из последних сил дотянулся до будильника. Он продолжал пищать. Какая же все-таки сволочь! Никакого, даже самого элементарного, сочувствия!
      Я безжалостно размахнулся и ударил будильник об пол: искать нужный рычажок сил не было. Видел бы меня сейчас Обнорский — уволил бы.
      Будильник заткнулся только после третьего удара, и я в полном изнеможении прижался щекой к паласу. Тяжело-то как! Минут пять я лежал и не шевелился, пытаясь в то же время восстановить в памяти вчерашние события, однако быстро сообразил, что без посторонней помощи это занятие ровным счетом ни к чему не приведет. Ладно, раз в год можно и оторваться. Все-таки не каждый день лучшему другу четверть века исполняется. Дата! Но Обнорский все равно уволил бы.
      Все, пора вставать и собираться в Агентство. Хорошо, что рабочий день начинается не рано утром, а в промежутке от десяти до одиннадцати. К такому графику привыкать только в радость. Придешь раньше — хорошо, позже — никто трагедии делать не станет (за исключением Скрипки, конечно).
      Я поднялся на четвереньки, прислушался к себе и пришел к выводу, что уже можно принять более пристойное, то есть вертикальное, положение. Голова, конечно, трещала по швам, но в общем и целом мое состояние особых опасений не вызывало. Значит, буду жить, подумал я и трижды прошептал «ура!».
 

***

 
      Когда с кухни раздался сначала звон посуды, а потом и свист закипающего чайника (моей гордости, такого я больше ни у кого из знакомых не видел!), я насторожился. Родители должны быть на работе, сестра в институте. Неувязочка. Мне не оставалось ничего, кроме как пройти на кухню и узнать, чего ради кто-то из них остался дома.
      Действительность разрушила все построенные мной логические цепочки: посреди кухни стояла совершенно незнакомая мне девушка. Стояла и смущенно улыбалась. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! По идее смущенным должен был выглядеть я, ведь это я стоял перед ней в трусах и с жуткого перепоя, пусть даже у себя дома, но… Выяснять подробности ее появления в моей квартире я не стал, так как полным ходом устремился к крану с холодной водой.
      Я выпил два стакана ледяной воды, и тут мне пришло в голову, что у девушки неудобно даже имя спрашивать, не то что выяснять обстоятельства ее появления. Спас телефонный звонок.
      Звонил Димка. Его звонок я безошибочно отличаю от всех остальных, хотя и не могу объяснить, почему так получается. Наверное, потому, что дружим мы с самого рождения. Моего. Он ведь старше меня на два года, и в детстве мы с ним говорили всем, будто Димка мой старший брат. Наши матери вместе росли, вместе учились, вместе приехали в Питер на практику и вместе вышли замуж. Даже жили вместе в одной коммуналке семь лет. Потом, правда, дом расселили, Димкин отец занялся бизнесом, и наши родители стали собираться гораздо реже, чем раньше. Только для нас это ровным счетом ничего не изменило, мы с Димкой учились в одной школе и после нее всегда гуляли вместе. Сейчас он у отца в фирме крутится. Менеджером, что ли. Лучшего друга у меня никогда не было и, уверен, не будет.
      Димка сразу же начал с того, что интересовало меня на данный момент больше всего:
      — Слушай внимательно: девочку зовут Юля, ты с ней вчера в баре познакомился, во втором или в третьем, не помню. Девчонка ничего — присмотрись, если в состоянии. Домой мы тебя привезли на такси, а ее я попросил у тебя остаться, чтобы за тобой, алкашом, присмотрела. Да, и телефон бабушки запиши, адреса ее я не нашел.
      Ошеломленный неожиданно обрушившимся на меня потоком информации, я бессильно оглядывался по сторонам, вспоминая, где в квартире можно найти ручку. Наконец заметил лежащий на холодильнике карандаш, взял его и приготовился записывать.
      — Готов? Пиши…
      Я записал на телефонном справочнике какой-то номер и только тогда сообразил, что понятия не имею, о какой бабушке идет речь.
      — Дим, а чьей бабушки телефон-то?
      — Так ты и этого не помнишь? Мы же с тобой полночи про нее трепались.
      Вспоминай.
      Вспоминать ничего не хотелось.
      — Не буду. Давай рассказывай, что за бабушка и что тебе от нее надо.
      В трубке раздался смешок. Вот человек, вроде тоже вчера пил, а еще в состоянии смеяться!
      — Мне-то от нее как раз ничего и не надо!
      Дальнейший разговор больше походил на монолог: Димка рассказывал о том, что происходило вчера вечером (тут я хоть что-то помнил) и сегодня ночью (полный мрак!), а я лишь хватался за голову и произносил: «Ой, ё…» Выяснилось, что вчера, находясь под воздействием изрядной доли алкоголя, я имел неосторожность пожаловаться Димке на свою незавидную долю стажера. Мол, никто ничего серьезного мне не доверяют, только мелочевку всякую, а очень хотелось бы. Ну, в общем, обычный пьяный треп. Тогда-то Димка и ляпнул про бабку-гадалку, или провидицу, к которой его мать ходит в последнее время, и вот тут я завелся. Сказал, что сделаю классный материал для «Явки с повинной», как эти бабки-лжегадалки людей облапошивают, ну и так далее. Вот Димка для меня телефончик и раздобыл.
      — Ты извини, Леха, но у матери только телефон ее записан, без адреса.
      — Да мне и телефона за глаза хватит. Я ребят знакомых попрошу, они адрес пробьют. Спасибо, конечно, вот только не знаю, что мне теперь делать.
      — Ты о девочке?
      — И о ней тоже.
      Димка снова рассмеялся.
      Я прикрыл рукой трубку и шепотом спросил:
      — А я с ней не того?… Ну, ты понял.
      — Вряд ли — ты даже не шевелился, когда мы тебя притащили. — Его уверенный голос не оставлял поводов для сомнений.
      — И то ладно. — Я облегченно вздохнул. В самом деле, ну зачем мне потом всякие ненужные проблемы, если я ни хрена ни о чем не помню? А так уже гораздо спокойнее.
      — Ну все, Димка, давай, мне на работу собираться пора.
      Я положил трубку и посмотрел на девушку, которая так и стояла посреди кухни, только уже с чайником в руке.
      Так себе, ничего особенного, только что рыжая. А я вечно на рыжих клюю, особенно в нетрезвом виде.
      Я не знал, о чем с ней говорить, но девушка начала разговор сама:
      — А ты правда в «Золотой пуле» работаешь?
      Если бы она затеяла этот разговор где-нибудь в другом месте и в другое время, то я, пожалуй, распустил бы хвост. Начал бы заливать о том, что сам Обнорский каждое утро заходит в мои кабинет, делает мне кофе по-турецки и так далее, но сейчас хорохориться не хотелось. Хотя вчера, возможно, все происходило именно по этому сценарию. Поэтому я осторожно сказал:
      — Да в «Пуле», но я там всего месяц, пока на стажировке. Так что если я тебе вчера что-то другое говорил, извини.
      — Нет, ты так и сказал, — и, увидев у меня в глазах искреннее недоверие, для пущей убедительности кивнула. — Правда!
      Все это было очень странно и совсем на меня не похоже. Надо бы к психиатру сходить, провериться.
 

***

 
      На самом деле с Юлей все оказалось гораздо проще, чем я думал. Никаких проблем от нее в это утро я так и не дождался. То ли она вошла в мое положение (не знаю, правда, способны ли женщины на такое), то ли представляла очень редкий и потому занесенный в Красную книгу тип женщин, не задающих глупые вопросы, но никакого напряга в разговоре с ней я не почувствовал. Скорее, даже наоборот.
      Я посадил ее в такси, рассчитался с водилой, а сам поплелся в сторону метро, старательно отворачиваясь от ларьков, в витринах которых в изобилии стояли разнообразнейшие слабоалкогольные напитки. Везет Максу Кононову: он утром похмелится, днем пивка дернет и ходит целый день как огурчик, а меня с похмелья от всего воротит, я даже на пиво смотреть не могу. У одного из ларьков все же пришлось остановиться и купить бутылочку «Спрайта» и пачку «Дирола». Его я покупаю исключительно из-за рекламы, там где мужика в автобусе кондукторша будит. Три подушечки с «лесными ягодами» сразу отправились в рот. Теперь в метро и до «Гостинки», в Агентство.
 

***

 
      В метро, как всегда, было не протолкнуться. Народ толкался, куда-то спешил. Наверное, на работу. Как говорит моя трехлетняя племянница, денежку зарабатывать. Я стоял, прижатый намертво к двери с надписью «не прислоняться», увлеченно разглядывал ножки сидящей неподалеку девушки и думал.
      Думал настолько напряженно, насколько позволяло мое состояние. Что там Димка про бабулю говорил? Говорил, что ничего толком о ней не знает: лишь то, что она не всех у себя принимает, а только знакомых или по протекции.
      Я так понимаю, что она коллекционирует дамочек побогаче, вкручивает им что-нибудь про неизбежность судьбы, проклятие звезд и так далее. Потом берет с них денежки и отправляет гулять до следующего свидания со всемогущими демонами потусторонних миров. А может, параллельных. Но это не принципиально. Как же это надо вкручивать, чтобы не самые глупые люди верили во всякий вздор да еще платили за это?
      Нет, я вовсе не собирался проверять действенность данного способа облегчения чужих кошельков с целью наживы.
      Наглости бы не хватило. Но донести рассказ о технологии обмана до обывателя мне представлялось вполне реальным.
      Только действовать надо быстро и по возможности аккуратно, сказал я себе.
      Детали предстоящего расследования еще предстояло обдумать и довести до ума.
      А пока я, не моргая, продолжал смотреть на едва прикрытые юбкой ноги. Девушка, их счастливая, надеюсь, обладательница, покосилась на меня, словно прочла мысли, и резким движением одернула юбку. Это движение абсолютно ничего не изменило — юбка длиннее не стала, но мне дали понять, что даже думать об этих ногах мне нет никакого резона.
      Нет так нет, и я без особого сожаления перевел взгляд на другие ноги, благо в вагоне их было предостаточно. А вечерком надо все же позвонить Юле, пообщаться.
 

***

 
      Когда я добрался до Агентства, часы рее показывали одиннадцать ноль пять.
      Поздновато. В это время имеют обыкновение появляться заместители Обнорского, поэтому к репортерскому отделу пришлось пробираться, настороженно озираясь по сторонам. Меньше всего мне хотелось напороться на Скрипку, самого главного в «Пуле» по хозяйственной части. Мало того, что он, по словам абсолютного большинства ребят, постоянно зажимал деньги на корреспондентские нужды, так еще и спускал сверху разного рода инструкции, прикрываясь при этом честным именем самого Обнорского. Не знаю, конечно, правда это или нет, но мне кажется, что он возненавидел меня с момента моего появления в «Золотой пуле».
      Дело было так: я вышел (ну, может, выбежал) из репортерской комнаты и натолкнулся на Скрипку. Скрипка даже не упал — так, немного покачнулся. Казалось бы, в чем трагедия? Но всего один только его взгляд объяснил мне, несмышленышу, как это нехорошо — бегать по Агентству, а тем более сбивать с ног людей, а тем более самых главных по хозяйственной части, а тем более таким молодым и неопытным, как я.
      Все это мне удалось прочитать в его глазах еще до того, как он начал рассказывать историю про человека, который был так неуклюж, что даже дома умудрялся натыкаться на косяки дверей. Чем закончилась история я уже не помню, по-моему, этому самому неуклюжему человеку набили морду.
      И теперь я стараюсь сворачивать в ближайшую дверь, как только появляется хотя бы минимальная опасность столкнуться в коридоре с этим маньяком по хозяйственной части. Когда он смотрит на меня своим испытывающим взглядом, я готов признаться, что это не Горностаева, а я курил в неположенном месте (тот факт, что я не курю, никакого значения не имеет), что это я, а не Макс Кононов оставил пивную бутылку под столом. Я даже готов сознаться в убийстве Кеннеди, но, боюсь, Скрипка мне не поверит, а расскажет жуткую историю о своем знакомом, который очень любил обманывать порядочных людей и поэтому плохо кончил.
      Сегодня подобного испытания я бы точно не вынес. Наверное, только поэтому мне и повезло.
      Ребята все уже были на местах и висели на телефонах. Горностаева внаглую дымила сигаретой и стряхивала пепел на подоконник (Обнорский еще не приехал, а Скрипку она с некоторых пор в расчет не брала). Я уже в который раз пожалел, что у Обнорского в замах нет ни одной женщины — может, тогда и мне удалось бы на Скрипку управу найти! Завгородняя опять пришла в юбке, не вписывающейся ни в одну из инструкций главного по хозяйственной части, что само по себе не могло не радовать.
      Соболин самозабвенно отстукивал на клавиатуре какую-то заметку, наверное, об изнасилованных за ночь женщинах — такие информации он отписывал с огромным удовольствием. Даже Гвичия зашел, но он-то явно не по делу, а рассказать очередной анекдот и оценить сомнительную длину Светкиной юбки.
      Я подошел к дивану и с наслаждением плюхнулся на него. Даже глаза закрыл от удовольствия. Сидел бы и сидел вот так целый день! Но из состояния нирваны пришлось выходить: на меня кто-то смотрел. Причем не просто смотрел, а нагло пялился. Я открыл глаза, хотя ужасно не хотелось этого делать.
      Оказалось, что все действительно смотрели на меня. И смотрели с удивлением. А Завгородняя еще и с неприкрытым ехидством. Она первая и подала голос:
      — Ты сегодня что, со стрелки? Или на? Я имею в виду стрелку.
      — Почему?
      — А ты на себя в зеркало посмотри, стажер!
      Ненавижу, когда она произносит это слово — «стажер». Смачно так, с откровенным высокомерием. Причем она явно знает, насколько мне это неприятно, а потому обязательно, хотя бы разочек в день, но ввернет: «Стажер». Вот уж действительно стерва!
      Вставать и идти к зеркалу не хотелось. Что в моем виде могло их всех так поразить? Я осмотрел себя мутным взглядом и только тогда сообразил, в чем дело. Я всегда приходил на работу в потертых джинсах и неброском джемпере, а сегодня в «адидасовском» костюме, подаренном сестрой, и таких же кроссовках. Столько с утра испытал потрясений, что надел первое попавшееся под руку. А под руку попалось именно то, в чем вчера кутил по барам.
      — Ну чего уставились? Подумаешь, переодеться не успел! Вон Завгородняя в какой юбке сегодня пришла, чего вы на меня пялитесь!
      Горностаева хохотнула, хотя мое замечание к ней абсолютно не относилось, а все остальные, как по команде, уставились на Светкины ноги. Это тебе за стажера, мстительно подумал я. Вроде бы мелочь, а как приятно!
      Завгородняя тем же жестом, что и девушка в метро, одернула юбку, причем с тем же успехом. Видимо, не горела она желанием быть сегодня в центре внимания мужской половины Агентства, а потому зло бросила:
      — Чего уставились-то? Ног никогда не видели? Работайте давайте, а то глаза сломаете!
      Глаз, конечно, никто не отвел, но и ответить тоже не решились: в таком состоянии Завгородняя становится общественно опасна.
      Чтобы как-то разрядить обстановку, я спросил:
      — Зураб, анекдот рассказать?
      — Конечно!
      Анекдот мне вчера Димка рассказал, и я хохотал над ним минут пять.
      — В общем, — стал рассказывать я, — музей. В одном из залов стоит крутая девушка, в песцах вся и в золоте. Стоит девушка и в течение получаса всматривается в одну и ту же картину. Мимо проходит смотрительница музея, и дама обращается к ней: «Простите, а вы не подскажете, это… это Моцарт?» — и показывает на картину. Смотрительница, конечно, в шоке, и с упреком в голосе говорит: «Да вы что, это же Ван Гог!» Дама переводит свой взгляд снова на картину и восклицает: «Охуеть!»
      Секунды две все смотрели на меня с удивлением, потом Гвичия зашелся от смеха. А Горностаева возмущенно фыркнула. Но напряжения как не бывало.
      Я подошел к двери и, искоса глядя на Завгороднюю, сказал:
      — Некоторые девушки своим поведением очень напоминают мне эту самую дамочку из анекдота, — и ужом выскользнул из кабинета. Вовремя: что-то тяжелое ударилось в дверь за моей спиной.
      Больше, пожалуй, на рабочее место сегодня возвращаться не стоит.
 

***

 
      План разоблачения старушки-процентщицы — то есть бабули-предсказательницы — созрел в голове сразу и полностью, но лишь после того, как эта самая голова чуточку оправилась от похмельного синдрома. Итак, представившись Дмитрием Беловым, то бишь моим лучшим другом, я должен проникнуть в квартиру гадалки, наплести про внезапно слегшую с сердечным приступом в больницу маму, которая и попросила меня подъехать к старушке за, так сказать, консультацией. Не будет же она у меня документы спрашивать? Потом подложить диктофон в какое-нибудь потайное место, включить его на запись и слинять, после чего через пару часов вернуться за предварительно оставленной, ввиду врожденной рассеянности, вещью, например ежедневником. Хотя нет, лучше за зонтиком. И забрать диктофон, на котором явно окажется записано что-нибудь интересное.
      Звонить бабушке я не стал — хотя сначала и была такая мысль, — а решил сразу поехать к ней домой (адрес мне установили без проблем). Но все упиралось в диктофон. Своего диктофона у меня не было. И мне не хотелось никому рассказывать о своих блестящих планах, поэтому я решил использовать факт удачного соседства с семьей Соболиных (мы с ними жили в одном доме и даже на одной лестнице).
      Аня Соболина была на рабочем месте и что-то увлеченно просматривала на мониторе. Точно с таким же увлечением безумный Макс Кононов просматривает в рабочее время порносайты. Пришлось ее отвлечь.
      — Аня, привет! Ты мне нужна как женщина.
      — Сейчас, подожди секунду.
      Она прочитала текст до конца и повернулась в мою сторону.
      — Что случилось?
      Я не стал вдаваться в подробности, просто сказал, что мне очень нужен диктофон. Очень. Цифровой. Маленький.
      Хвостик пумпочкой. А Соболин мне его не даст. А ей даст. И не потому, что Соболин жмот, а потому что Скрипка ему голову оторвет, если узнает, кому доверили ценную вещь, да еще и шефу пожалуется.
      Аня выслушала меня молча, ничего не спросила.
      — Подожди секунду.
      Она вышла и вернулась минуты через три — уже с диктофоном. Вот оперативность!
      На, держи. Только, пожалуйста, не натвори глупостей.
      — Как можно, Аня! Я же взрослый человек.
      — Взрослый человек не приходит на работу с черепом в ухе и с бешеными глазами.
      Ей очень не нравилась серьга у меня в ухе, уж не знаю почему. Но диктофон в кармане, а значит, все идет по плану.
 

***

 
      Никогда не верил никаким гадалкам, вещуньям и прочим предсказательницам, хотя было время, когда вместе со всей семьей, да что там с семьей, вместе со всей страной, сидел перед телевизором и ждал, когда же наконец рассосутся спайки. Однако ничего у меня не рассосалось, но недоверие, даже неверие во все, что с этими магами и экстрасенсами связано, осталось…
      Бабушка-гадалка жила недалеко от «Нарвской», на проспекте Стачек. Стоя перед входом в подъезд, я еще раз прокрутил в голове заранее заготовленный сценарий. Откровенно слабых мест в нем было только два. Точнее, их было гораздо больше, но выделил я только два из них: во-первых, Димкина мать вполне могла показать бабуле семейные фотки, и тогда меня, несомненно, ожидает фиаско (слово-то какое!), а во-вторых, она же — то есть Димкина мать — ни в какой больнице не лежала, а отдыхала на даче (дачка, к слову сказать, знатная!) вместе с дядей Толей, Димкиным отцом, и в любой момент могла вернуться.
      Остальные слабые места моего плана я просто не принимал в расчет — не получится так не получится. Всего-то делов: оставить диктофон, вернуться через часок и забрать его. Потом прослушать, о чем бабуля трещит с клиентками, и на основе этого состряпать материальчик.
      Не ахти что, конечно, но на безрыбье и рак рыба.
 

***

 
      Дверь в бабкиной квартире была хорошая — металлическая, обшитая деревом, с тремя замками. Я смело нажал на кнопку звонка. Послышалась переливчатая трель соловья, а потом и шаги. Видимо, бабуля кого-то ждала, потому что открыла дверь, даже не спросив: «Кто?»
      Женщина, которая стояла передо мной, меньше всего походила на гадалку, а точнее, на тот образ гадалки, который я заранее себе нарисовал. Женщине было лет пятьдесят-пятьдесят пять, рост 170-175, НТС (нормального телосложения), волосы светлые, средней длины, глаза серые… Тьфу ты, черт побери!
      Ориентировка какая-то получается. Вот она, дурацкая привычка все переводить в ментовские категории, никак от нее не избавиться. В общем, «бабуля» эта ни на какую бабулю похожа не была.
      — Баба Люба? — решил уточнить я.
      — Да.
      — Здравствуйте, я Дима Белов, сын Марии Беловой. Мама в больнице и очень просила меня к вам зайти. Можно?
      — Заходи.
      Не знаю, может, я надеялся увидеть в квартире гадалки связки сушеных мышей или гигантское чучело крокодила, висящее под потолком, только на деле все оказалось гораздо проще и в то же время стильнее. Как мне показалось, строго, изящно, со вкусом. Особенно мне запомнилось огромное зеркало на стене, возможно даже ручной работы, хотя точно и не скажу.
      Женщина (не поворачивается у меня язык называть ее бабкой) испытующе смотрела на меня, словно пыталась прочитать мысли. Дохлый номер, подумал я, свои мысли в данный момент даже мне самому прочитать не под силу. Она наконец спросила:
      — Что с мамой? Сердце?
      Похоже, первое из слабых мест мною пройдено — гадалка не видела Димкиной фотографии, — и, значит, сиюминутное разоблачение мне не грозит.
      — Да, сердце, — ответил я. — Можно я пройду, посижу у вас, а то всю ночь и полдня на ногах. Отец в командировке, а я ночь в больнице просидел да еще утром в офис поехал.
      — Конечно, проходи. Может, кофе?
      — Если не трудно. Только покрепче.
      Такого гостеприимства, признаюсь, совсем не ожидал. Правда, глядя на мои красные, с перепоя, глаза, трудно было не поверить в то, что я провел бессонную ночь. «Бабуля» подалась на кухню, а я прошмыгнул в комнату и осмотрелся. Тяжелые портьеры на окне практически полностью отсекали солнечный свет, в комнате был полумрак. Сомнений быть не могло, именно здесь она принимает своих клиенток. Надо было найти надежное место для диктофона, желательно поближе к столу. Как назло, ничего подходящего найти не удавалось. Черт, неужели все накроется из-за того, что я не отыщу тайник для диктофона? Хотя с другой стороны, что накроется? Пока только моя надежда самостоятельно сделать материал в газету.
      Полностью — от начала и до конца.
      Вошла гадалка и принесла мне кофе. Кофе действительно был хороший.
      И крепкий.
      — Так твой отец ничего про маму не знает?
      — А? — Я так увлекся мысленным поиском потенциального места для диктофона, что не расслышал вопрос.
      — Папа, говорю, не знает, что мать в больнице?
      — Нет, он в командировке и вернется только на следующей неделе.
      — А что твоя мама от меня хотела?
      — Она мне ничего толком не сказала, только ей важно, чтобы вы знали про нее.
      Не знаю, насколько меня удовлетворил бы подобный ответ, но гадалка, похоже, осталась довольна.
      — Ты сейчас снова в больницу?
      — Нет, позже. Сейчас поеду, Руслана заберу к себе, а то как он там один.
      — Руслана?
      — Ну да. Собаку нашу. С ним же гулять надо, а я не могу через весь город мотаться каждый день, да и скучать он один будет.
      Я уже лепил все подряд, тянул время, только бы не выгнала. И тут снова раздалась трель соловья. Баба Люба направилась к выходу из комнаты.
      — Подожди секунду, я сейчас.
      Наверное, к бабуле пришла клиентка.
      Вот он мой шанс! Я достал диктофон, включил его на запись и засунул в стоящую возле стола здоровенную кадку с каким-то пышным цветком. Хотел повесить на цветок табличку: «Убедительная просьба меня в течение ближайшего часа не поливать», но передумал. Слишком уж любят русские люди по доброте душевной делать все назло. Взять хотя бы ту же Завгороднюю. Ладно, должно получиться. Иначе Скрипка сожрет с потрохами.
      Сначала Соболина, а потом меня.
      Рядом с креслом, в котором я так уютно сидел, попивая кофе, пришлось оставить и зонтик, сделав вид, что он просто завалился за кресло.
      После этого я направился к выходу из квартиры. Гадалка меня не задерживала, только попросила передать маме, что поняла, о чем та просила. Хоть бы мне объяснила, чего такого она нашла в моих словах? Ну да ладно — поняла, и хорошо.
 

***

 
      Полтора часа я проторчал возле дома гадалки и все это время неистово молился, чтобы ей, не взбрело в голову полить цветочек. Иначе хана диктофону.
      А заодно и мне. Примерно через час пошел дождь — не сильный, но противный, поэтому пришлось перебазироваться в ближайший подъезд. Смена погоды привела к смене настроения: было агрессивно-решительное, а стало лирическо-ностальгическое. Подумать только, еще месяц назад я и не думал, что стану работать в «Золотой пуле», у самого Обнорского. Так, работал на стройке, писал для личного пользования рассказы. А потом…
      Обстоятельства моего появления в Агентстве не слишком загадочны. После школы я пытался поступить в университет на юридический, но, сдав два экзамена, завалил литературу устно (меня спросили: как в романе Чернышевского «Что делать?» описывалась любовь? А я не вспомнил). Потом армия, полгода в «учебке», полтора на «точке». А после армии куда податься? Ну и пошел в милицию. Три года там отбомбил и ушел — надоело. Халтурил на стройке. А как-то вечером зашла Аня Соболина, они с Володей этажом ниже живут, не помню зачем, а я как раз свой первый рассказ заканчивал. Я ей дал почитать, потом она показала рассказ Обнорскому. Обнорский тоже почитал, сказал мне при встрече, что задатки у меня есть, но надо работать и набираться опыта. Я сказал, что я готов, но не знаю как. Тогда он предложил мне постажироваться в репортерском отделе — ведь в милиции у меня какие-то связи остались, и их можно использовать… Так я стал стажером в «Золотой пуле».
      Я посмотрел на часы. Через пять минут уже можно было двигать за диктофоном.
 

***

 
      Мои полуторачасовые молитвы были благополучно услышаны, и диктофон оказался в полном порядке — его не выкопали и не залили водой. Не возникло никаких проблем и с изъятием записывающего устройства из тайного хранилища — в смысле, из горшка с неизвестным, если не науке, то уж мне точно, растением. Так же благополучно вернулся в мое пользование и зонтик, который мне очень пригодился по дороге к метро.
      В общем, все вышло как нельзя лучше.
      Все, да не все…
      Я перемотал кассету диктофона на самое начало и приготовился слушать.
      Только вот слушать оказалось нечего.
      Где— то на фоне полной тишины хлопнула входная дверь, потом еще раз -и все. Сорок минут я ждал чуда, но увы… Чуда не получилось. Я плюнул на это дело, и пошел к Восьмеренко рубиться в виртуальный футбол, пока никого из боссов не было на рабочем месте.
 

***

 
      Кассету мне удалось дослушать до конца только вечером, когда вернулся домой. Мама с удовольствием прочла мне лекцию о вреде алкоголизма и беспорядочных половых связей, словно какому-то малолетке. Сестра Ленка сидела в моей комнате за компьютером и ржала, слушая, как мне устраивают разнос. Доказывать матери, что мне не шестнадцать лет, а двадцать три, было бесполезно, поэтому от этой затеи я отказался сразу. Лучше дослушать до конца, и тогда она сама отвяжется.
      Когда наконец лекция закончилась, я решил позвонить своей утренней гостье. Полез в карман и вместе с записной книжкой вытащил диктофон. На диктофоне включил воспроизведение, а на телефоне набрал Юлин номер.
      Только вот поговорить мне с ней так и не удалось: пленка оказалась далеко не пустой. Буквально через тридцать секунд после того, как я включил диктофон, из динамика послышалась легкая соловьиная трель звонка, а потом и разговор гадалки с кем-то. Точнее, даже не разговор, а всего одна фраза бабули. Фраза, которой мне вполне хватило для того, чтобы повесить телефонную трубку и целиком сосредоточиться на записи:
      — Сегодня же ночью надо квартиру Беловых брать, пока пустая… Ко мне ее сын только что приходил, сказал, что мать в больнице, а отец в командировке.
      Бабуля, оказывается, подрабатывала наводчицей.
 

***

 
      Первым делом я спустился к Соболиным, сияя, словно начищенный до блеска самовар, и, слава Богу, застал своего непосредственного начальника дома. Он сидел с ребенком, а Аня звенела кастрюлями на кухне.
      Я отмотал диктофон на начало записанного разговора моей бабули с неизвестным. Честно говоря, я ожидал увидеть на лице Соболина если не радость, то хотя бы понимание моей радости. Но он первым делом спросил:
      — А откуда у тебя этот диктофончик, детектив хренов?
      Вот оно где, прутковское «зри в корень»! Пришлось рассказать все с самого начата: и про диктофон, и про бабулю, и про запись. Володя выслушал и набрал на телефоне чей-то номер:
      — Алло, Андрей? Ты не можешь ко мне домой заскочить? Можешь? Через пятнадцать минут? Да тут у меня стажер чего-то откопал, надо бы решить, что с этим делать…
 

***

 
      Влетело мне от Обнорского по самое некуда. Распекали они меня напару с Соболиным от души. Мол, не лезь вперед батьки (тоже мне, батьки нашлись!), какого черта никого не предупредил (привожу лишь те выражения, которые подходят под категорию литературных).
      По большей части, конечно, правильно материли, за дело. А в конце Обнорский даже сказал Соболину:
      — Видал, какого я вам жука в репортеры подогнал? Стажер, а уже лезет куда не надо.
      Я молчал, скромно потупившись, неописуемо гордый самим собой.
 

***

 
      Для того, чтобы подключить к этому делу милицию, Обнорскому вполне хватило пяти минут. Гораздо больше времени понадобилось мне для убеждения шефа в том, что я должен принимать непосредственное участие в данной операции. Во-первых, утверждал я, вся эта история лежит исключительно на моей совести (этого он не отрицал), во-вторых, начатое дело надо обязательно доводить до победного конца (иначе какой смысл вообще за него браться), ну а в-третьих и в последних: кто-то ведь должен представлять хозяев квартиры, в которую полезут воры, так пускай этим кем-то буду я. Не знаю, какой из трех моих доводов оказался решающим, но Обнорский в конце концов сдался. Только сказал, что и сам примет участие в операции — наверное, чтобы личным примером показать стажеру, что такое настоящий журналист-расследователь…
      Володя Соболин тоже хотел подключиться к операции, но одного взгляда на жену ему хватило, чтобы об этом даже не заикаться.
 

***

 
      Димке сложившуюся ситуацию я объяснил по телефону. Убедительных доводов против устройства засады в квартире его родителей я от него не услышал, зато неубедительных и малоубедительных хватало с избытком. Но ключи от квартиры он все же доставил в заранее условленное место, доверчиво вручил их мне и попросил ничего там без надобности не крушить, с чем все тут же согласились. С подозрительной, как мне показалось, легкостью.
      …Мы — два оперативника, Обнорский и я — уже два часа сидели в пустой и темной квартире Димкиных родителей, когда послышался скрежет ключа в замке. Такого поворота никто не ожидал. Я считал, что воры будут ломать двери фомками, взрывать их, подбирать отмычки или творить что-нибудь еще в этом роде. Однако кто-то спокойно открывал дверь ключом. Душа у меня ушла в пятки: я подумал, что это Димкины родители приехали с дачи, и теперь мне придется объяснять им историю про бабку-гадалку. Даже начал готовить что-то вроде приветственной речи, но тут в комнате включили свет…
 

***

 
      На пороге стояла Юля — моя утренняя гостья — и переводила взгляд с оперативников на Обнорского и обратно.
      Потом она увидела меня:
      — Леша?
      — Юля? — только и смог сказать я.
      Оперативники, видимо, приняли девушку за какую-то родственницу хозяев квартиры, и поэтому не стали валить ее на пол и надевать наручники. Но Обнорский сразу что-то заподозрил. Он строго посмотрел на меня, потом на Юлю и жестом поманил нас на кухню.
      — Вы знакомы? — спросил он.
      — Да, — ответил я. А что я еще мог сказать?
      — Близко?
      — Спали вместе. В смысле — в одной квартире.
      — Спали, значит. А здесь она что делает?
      — Не знаю, — честно сказал я. Неужели не видно, что я тоже не ожидал ее здесь увидеть!
      Обнорский повернулся к Юле:
      — Откуда у тебя ключ и что ты здесь делаешь?
      — Меня попросили зайти в эту квартиру. И ключ дали.
      — Зачем зайти — грабить?
      — А вы кто такой? Леша, что ему от меня надо?
      Я оказался между двух огней, не зная за кого заступиться. Выбрал Юлю — девушка все же.
      — Андрей Викторович, давайте оперов домой отправим, чего они здесь торчать будут, все равно никакого ограбления уже не намечается. А потом во всем, разберемся.
      Не знаю, что бы я делал, если бы не Обнорский. Ему даже не пришлось ничего объяснять операм, просто сказал, что неувязочка вышла, и ограбление на сегодня отменяется.
 

***

 
      Ничего сложного в сложившейся ситуации не оказалось. Юля, разобравшись, кто такой Обнорский, все рассказала — по крайней мере мне показалось, что она рассказала все. Началась эта история с того, что Димкина мать позаимствовала у Димкиного отца энную сумму денег в американских долларах. Для каких целей, Юля не знала, но главное — что Димкиному папе об этом заимствовании ничего не сказали.
      Насколько я понял, деньги собирались вернуть. Но потом что-то произошло, и крупная сумма в долларах куда-то исчезла. Димкина мама боялась, как бы ее муж не хватился этих денег, и, посовещавшись с гадалкой Любой, решила инсценировать ограбление. Они договорились, что, когда наступит подходящий момент, Димкина мать пришлет к гадалке весточку. Тут я и подвернулся и наплел гадалке очень правдивую историю, на которую бабуля и клюнула.
      А Юля оказалась племянницей этой самой гадалки. Вот какая загогулина.
      Я только не понял, как Юля собиралась инсценировать ограбление — но, по-моему, она и сама до конца этого не понимала. Нам с Обнорским она сказала, что собиралась перевернуть что-нибудь из мебели на пол…
 

***

 
      Уже на следующий день мы с Юлей отправились в ближайшее кафе (ну не заработал я еще на рестораны!). Девочка, скажу я вам, оказалась гораздо больше, чем просто «ничего».
      А Обнорский со мной больше об этой неудачной ночной операции не говорил. Хотя вряд ли он затаил на меня какую-нибудь обиду. Так что, думаю, скоро меня из стажеров переведут в настоящие корреспонденты.