Казалось, ее руки, раскинутые в стороны, тоже прижимаются к какому-то основанию, словно притянутые к деревянному брусу. Она сражалась с провалами беспамятства. То ей казалось, что она почти лежит на своей опоре, словно на постели, только рама немного наклонена вперед. Она держалась, или ее поддерживали, полустоя, полулежа. Если опора не выдержит и рухнет, а это может случиться в любой момент, то она упадет в мелкий, назойливый речитатив, звучащий в ушах и видимый уже у самых бедер. Тогда он развоплотит, разрушит ее. Она всем телом прижалась к этой единственной оставшейся ей опоре. Этим путем проходили куда более великие, чем она святые, мученики, праведники, но проходили с радостью, зная, что это первое движение, первый шаг к новой жизни в Городе, где они начнут строить так, как мечталось им в земной юдоли, новые, настоящие дома и улицы. Но сознание Лестер, моральные принципы, по которым она жила на земле, совсем не готовили ее к подобному открытию, она даже не догадывалась о том, что происходит. Только благодаря целостности натуры она смогла ухватиться за эту другую целостность, к которой прижималась теперь ее спина. Только она теперь поддерживала ее. Бледная, растворяющая пустота, захватив почти все ноги Лестер, замедлила движение, но не остановилась. Ниже ее верхней границы Лестер уже не чувствовала ничего, выше она держалась на невидимой раме. И все же что-то препятствовало движению второй смерти. Хорошо, если это опора, хуже - если сама Лестер. В этом случае полное небытие скоро поглотит ее всю.
      Она закрыла глаза, точнее сказать, перестала видеть.
      Когда обращенный Тетраграмматон уже подбирался к ее лону, Бетти внезапно шевельнулась в постели, тяжело и резко, и заговорила во сне. Клерк припал на колено, чтобы сократить расстояние и тем усилить действие заговора. Он считал, что она уже подчинилась заклятию; неожиданное движение заставило его вздрогнуть и откинуть голову. Он готовился к любым переменам в Бетти, но ждал только одной, вполне конкретной, и совсем не ожидал обычного человеческого движения. От неожиданности он прослушал слово, которое произнесла спящая девушка. Наверное, на его месте кто угодно прослушал бы его. Но он-то не кто угодно. На короткий миг, меньше чем на секунду, ритм вибраций сбился. На столь же короткий миг в глазах мастера магии мелькнула неуверенность. Впрочем, он тут же вернул самообладание, восстановил контроль над голосом и зрением. То, что предстало его глазам, едва снова не выбило его из равновесия.
      Древние книги, глухие предания, опыт мага, немало поработавшего с мертвыми телами, подготовили его и настроили на вполне определенный результат. Повторив заговор трижды, он приблизился к центру звука, единого и многоголосого, и ожидал при последнем, самом великом и эффектном повторе увидеть перед собой въяве двойной образ: совершенно мертвое тело и совершенно свободную душу. Они должны были находиться в одном месте, но отчетливо разделенные, а с последним повтором перевернутого Имени должны были разделиться еще сильнее, но так, чтобы и душа и тело остались в его распоряжении, в полном и безоговорочном подчинении его воле. Надлежало разделить их, не нарушив единства, чтобы одна ушла, а другое - осталось, не нарушив в момент разделения духовной связи между ними и тем самым закрепив ее навечно. Он экспериментировал с мертвыми, но только с недавно скончавшимися, и иногда у него что-то получалось, хотя и ненадолго. В этот раз все должно было быть иначе. Он ожидал увидеть двойной образ, и он его узрел: Бетти и кого-то еще. Но, вот беда, этого другого он никогда прежде не видел.
      Будь это одно из тех случайных созданий, вроде того, в прихожей, оно не застало бы его врасплох, как и любой другой странный обитатель бестелесного мира. Он знал, что если позволит себе удивление, то оно может стать роковым для него, потому что в момент наивысшего напряжения маг оказывается незащищенным, открытым для любой атаки. Храбрости ему было не занимать; его не испугал бы любой образ, высокий или низкий, херувим или могучий демон. По крайней мере, он думал так, и, наверное, был прав. Но не было ни херувима, ни демона. Он видел двух спящих девушек попеременно, они просвечивали одна через другую. И они были совершенно разными. Мало того, когда он попытался разделить их, подвергнуть это потрясающее соединение анализу и подчинить своей воле, то понял, что именно спящая незнакомка лежит тихо, в полном изнеможении и с закрытыми глазами, а Бетти спит самым здоровым сном за всю свою жизнь - свежая, умиротворенная, с улыбкой на губах. Она заговорила так невнятно и неожиданно, что он не уловил слов, и вот теперь, когда он почти собрал всю свою волю в единый кулак, готовясь произнести перевернутое Имя, в самом средоточии великого слова возник другой звук.
      Повторяя во сне свою последнюю, самую любимую мысль, Бетти просто пробормотала: "Лестер!" Едва слетев с ее губ, слово изменилось. Оно стало если не самим Именем, то по крайней мере нежным смертным его отображением. Слетев с ее губ, оно повисло в воздухе, выпевая само себя, продолжая, повторяя само себя. Оно было не громче голоса Бетти, в нем даже сохранялось его звучание, оно словно не хотело слишком быстро расставаться со смертным голосом, вызвавшим его; оно все еще походило на имя "Лестер", словно не хотело слишком быстро отказываться от смертного значения, с которым пришло сюда. Но вот оно рассталось с обоими подобиями и стало только собой, утратило последовательность звуков и стало единственной нотой, радостнозвучащей снова и снова, неизменно попадающей в середину каждого очередного чародейского повторения. Совершенная, полная, мягкая и тихая, она легко удерживала точное равновесие и делала его источником особой радости для всех, чьи небесные взоры наблюдали за этим поединком. Воздух вокруг нее едва заметно дрожал, чуть подрагивала комната и все, кто находился в ней, но и за пределами комнаты легкая дрожь расходилась во всех направлениях, охватывая дома и весь мир. Волна разбегалась все дальше, вот она достигла Лондона, и в мастерской Джонатана Ричард увидел промельк света на. крышах и услышал звяканье упавшего карандаша.
      Лестер, лежавшая с закрытыми глазами, ощутила перемену. Она почувствовала, как опора обрела устойчивость - теперь она поддерживала ее надежно и безопасно, во всяком случае, вызывала больше доверия. Рядом с собой она услышала тихое дыхание, словно на постели притулился друг, заботливый даже во сне. Она не видела, как замерло обнаженное жало Смерти, как оно отступает, оставляет почти завоеванную высоту. Зато она смогла вытянуть ноги, почувствовала, как они тоже нашли опору, и зевнула изо всех сил. В блаженной полудреме она подумала: "Ну вот, ей и не пришлось никуда уходить", - но не смогла припомнить ни одного своего действия, вспомнила только, как однажды ночью Ричард принес стакан воды и ей не пришлось вставать, чтобы утолить жажду. В блаженном полусне перед ней протянулась длинная череда тех, кто, не задумываясь, делал это для многих ближних и дальних. Нет, они не оказывали любезность, принося воду, они несли собственную радость, а может, и вода, и радость были вместе... Все изменилось, никто больше не думал о бескорыстии, не заботился о нем. Смертный свет земли уходил все дальше, а их свобода становилась все полнее.
      Тем не менее она подумала: "Милый, милый Ричард!"
      Он принес ей собственную радость, чтобы она выпила, прежде чем снова уснуть, она только теперь почувствовала ее вкус. Радость, заполнившая Лестер сейчас, была сродни той, которой одарил ее Ричард в ту ночь, и всем хорам небесным и птицам земным не дано было воспеть его за это, как подобает. Зато в ее сознании родилось совершенно правильное слово - ах, если бы только она сумела разобрать его сквозь сон - не слишком длинное слово, и очень легкое для произношения, если бы только кто-нибудь подсказал ей, какое. Оно само походило на стакан воды, потому что, если говорить откровенно, в душе она всегда предпочитала воду вину, хотя временами ей доставляло огромное удовольствие выпить с Ричардом и вина, особенно того.., она забыла название, но Ричард, конечно, помнил его, он вообще знал намного больше, чем она, кроме вещей, о которых вообще ничего не знал. Это слово, которое было одновременно водой и вином - но ни в коем случае не смесью их обоих очистило ее память, и теперь она могла бы разделить с Ричардом радость общего знания. Теперь они оба могли бы упиваться этим словом в великом покое. Она все думала о слове, оно напоминало имя, имя походило на "Ричард", и немного - на "Бетти", и отчасти - на ее собственное, хотя это и было совсем уж удивительно: она вовсе этого не заслужила. И все-таки слово не было ни одним из этих имен.., разве что именем того ребенка, который у них с Ричардом мог бы появиться в один прекрасный день. Они же не собирались тянуть с этим. Он родился бы на постели, похожей на эту, где она так удобно вытянулась. Она не могла понять, почему ложе совсем недавно казалось ей твердым, как дерево, теперь-то она воспринимала его, как мягкую весеннюю лужайку, сплошную весну мира, пробуждение души.
      Лестер охватило забытье. Она выполнила задачу и теперь отдыхала в ритме этого мира. Перед ней проплывали видения сна: вот Божественный Младенец прикрыл изумленные глаза, и мать его рядом с ним, и царственный Иосиф, их защитник. Лестер приняла на себя удар проклятья. Да, она не знала, на что идет, но суть совершенного ей от этого не изменилась. Она пострадала вместо Бетти, как Бетти однажды пострадала через нее; но мука была недолгой, а восстановление - быстрым. Так быстро Имя, которое и есть Город, пришло ей на помощь. Когда она снова ощутила себя, то оказалось, что она стоит у постели: мертвенный, бледный свет исчез, а на постели спит Бетти, блистающая истинной красотой, и дышит ровно и с удовольствием.
      По другую сторону кровати стоял на коленях Клерк. Едва заслышав постороннюю ноту, он удвоил свои усилия. Ему казалось, что силы его на исходе, но они вот-вот начнут прибывать и будут прибывать до самого конца. Он сумел завершить повтор, в который ворвалась посторонняя нота, но усилие оказалось непомерно велико. Он продолжал заклинать, и по лбу его струился пот. Единственное, чего он достиг, это завершил собственное слово, как хотел, но так и не смог изгнать из него другую песню. Он протянул руку в сторону леди Уоллингфорд и сделал ей знак присоединить к заклинанию свою волю. Тут он сделал глупость. В магии существует мудрейшее правило: если действие пошло не так, адепту надлежит немедленно прервать его. В кругах адовых не прощают ошибок. Он обязан был начать все сначала. Едва увидев перед собой две формы, Клерк должен был остановиться. Даже новичок понял бы, что ход ритуала нарушен вторжением чего-то чуждого. Но маг не внял явному предостережению, он не мог допустить потерю контроля над ситуацией, ведь он заранее считал себя победителем. И он призвал на помощь свою наперсницу, тем самым ступив на не праведный и скользкий путь вниз, увлекавший многих подобных ему. Не раз и не два совершив подобную ошибку, могучие чародеи обращались к помощи своих учеников, слуг, наемников, к ядам и кинжалам, к восковым фигуркам, бормотали убийственные заклятия. Саймон еще не дошел до такого, но все быстрее и быстрее приближался к роковому финалу.
      Сара Уоллингфорд все еще опиралась лбом о дверь.
      По мере своего разумения, она понимала, что означает происходящее. Чем дольше звучало заклинание, тем сильнее охватывала ее жгучая ненависть. Она пробормотала: "Убей! Убей!" Ей было наплевать, что станется с Бетти, эта дрянь должна умереть! Смутно различив звенящее противодействие Имени, она испугалась, что Бетти останется жить. И в тот момент, когда она боролась с этим страхом, прозвучал безмолвный призыв хозяина.
      Если бы только они были союзниками, пусть сколь угодно неравными по положению, то между ними, может быть, и существовало бы доверие. Это могло бы помочь - но никакого доверия не было. Ни разу не довелось им обменяться радостной улыбкой равенства, облагораживающей любое правильное человеческое или царственное руководительство. В их отношениях не было и намека на равенство - именно это так испугало Ричарда в улыбке Саймона. Оно должно было быть, потому что Всемогущий изначально умалил свою мощь, предоставив подчинению совершаться по доброй воле, а может быть, потому, что в самом Всемогуществе существует равенство подчинения самому себе. Иерархия бездны ничего не хочет знать ни о равенстве, ни о красоте внутреннего равновесия, и владыка этой иерархии (если он вообще существует) никогда не смотрит снизу вверх, подчиняясь своим подчиненным, и не видит над собой превосходящую славу его дома. Никогда ни в одном мифе о Сатане или Люцифере, Иблисе или Ахримане даже намека не было, чтобы этот владыка облекся в человеческую плоть.
      С какой стати ему лежать в каких-то яслях, беспомощному, зависимому от этих жалких людишек вокруг? Подобно ему и Саймон в таинстве рождения обрел только то, над чем намеревался властвовать. Поэтому он, да и все его предшественники и последователи, никогда не удовлетворяются достигнутым. Бич жажды власти, не разделенной ни с кем, гонит их все дальше и дальше. "Как может устоять царство сатаны, если разделится само против себя?" - спрашивал Мессия, и мрачные педанты, к которым он обращался, не могли дать ответа, которого ждали его сияющие глаза. "Никак".
      Мужчина позвал, женщина выпрямилась. У нее не оставалось выбора: она же только его орудие, она обязана подойти и дать использовать себя. Но она была и орудием своего прошлого, и даже в большей степени, чем предполагала сама. Едва она сделала шаг в сторону, как в дверь постучали. Стук был очень тихий, но для этих двоих он разнесся в тишине, как громовой призыв обыденного мира. Его услышали все трое. Для Лестер он прозвучал именно таким, каким и был: ясным и отчетливым.
      Сказать, что она снова ощутила себя живой, было бы слишком мало: в ней зрело ощущение счастья, обещание еще большей полноты жизни. Даже простой стук в дверь нес в себе чистую и совершенную радость. Она знала, что если захочет, может проникнуть по ту сторону двери и посмотреть, кто это, но не захотела. Не стоит, пусть это утонченное открытие произойдет само.
      Лицо Клерка исказилось, он сделал запрещающий жест.
      Но он опоздал. Прошлое леди Уоллингфорд слишком впиталось в ее сущность. С прислугой надо считаться - это рефлекс хозяйки, и он давно подчинил ее себе. Она была слугой своих слуг. Знаменитый принцип, запечатленный навеки в титуле папы римского - servus servorum Dei <Слуга слуг Божьих (лат.).> - бесславно правил и ею. В эту секунду она забыла про Клерка, протянула руку и включила свет - не было времени отдергивать занавески, - отперла замок, открыла дверь и увидела горничную.
      - Простите, госпожа, - заговорила служанка, - там внизу дожидаются два джентльмена, они говорят, что обязательно должны увидеть вас. Тот, который говорил, сказал, что вы вряд ли знаете его, а второй - мистер Дрейтон. Они говорят, что дело очень срочное и связано с мисс Бетти, - служанка была молода, мила и неопытна. Ее любопытные глаза обежали комнату и остановились на Бетти. - Ой, сегодня она выглядит куда лучше, ведь правда, госпожа? выпалила она.
      Появление Джонатана возмутило теперешнее состояние леди Уоллингфорд, дерзость прислуги оскорбила ее прошлое. Столкновение двух времен нарушило и без того неустойчивое равновесие. В сознании взвихрились все невысказанные упреки, и пусть они не стали зримы, как поступки Лестер, но голос леди Уоллингфорд задрожал от них.
      - Ты забываешься, Нина, - ледяным тоном произнесла она. - Передай другу мистера Дрейтона, что я не смогу встретиться с ними. Отошли их и проследи за тем, чтобы меня больше не прерывали.
      Служанка сразу стала меньше ростом. Леди Уоллингфорд сердито смотрела на нее. И в этот самый момент ее охватило любопытное ощущение. Ей показалось, что она приросла к чему-то, оказалась закрепленной на каком-то невидимом устройстве. К ее спине прижималась доска; деревянные колодки охватили руки; ноги прижало железной хваткой. Она могла теперь только смотреть.
      Она услышала собственный приказ: "Проследи, чтобы меня не прерывали", но тут же забыла, зачем сказала это. Служанка шагнула в сторону и торопливо ответила:
      - Хорошо, госпожа.
      Леди Уоллингфорд, не в силах шевельнуться, смотрела ей вслед. Служанка повернулась, но вдруг охнула и отступила на шаг, чуть не налетев на свою хозяйку. Послышались быстрые шаги, в коридоре появились две темные фигуры. Нина вылетела за дверь, и только тогда леди Уоллингфорд отпустили деревянные объятья. Ей позволили освободиться, но не раньше, чем Ричарду и Джонатану удалось проскользнуть мимо нее в комнату.
      Ричард объяснялся на ходу.
      - Вы должны извинить нас за вторжение, леди Уоллингфорд, - приговаривал он. - Мы оба осознаем - и я, и Джонатан - что ведем себя несколько необычно. Но нам абсолютно - именно абсолютно - необходимо увидеть Бетти, если вы, конечно, верите в Абсолют. Вот нам и пришлось прийти, - и он добавил, через всю комнату обращаясь к Лестер, ничуть не удивленный, но искренне озабоченный:
      - Дорогая, я не заставил тебя ждать слишком долго? Я так виноват.
      Лестер увидела его. Вся предыдущая земная жизнь вдруг нахлынула и заполнила ее существо. Бестелесная, она разом вспомнила все телесные радости, которые дарили они друг другу, пока были вместе. Он увидел ее улыбку, и в этой улыбке небеса были откровенны, а она - застенчива. Она сказала - и только он услышал, нет, скорее понял, но какой-то звук речи все же прозвенел в комнате, так что Клерк, уже поднявшийся на ноги, ошеломленно огляделся и даже взглянул и вверх, словно пытаясь увидеть непонятный звук она сказала:
      - Да, я готова ждать тебя хоть миллион лет.
      Внутри нее что-то шевельнулось, словно жизнь ускорилась, и она с новой радостью вспомнила, что смертный прилив не достигнет и даже не приблизится к вечному дому жизни. Если Ричард или она сейчас уйдут, это не будет иметь никакого значения: полнота их счастья уже обещана им, неважно, где и как им придется вкусить его.
      Бетти открыла глаза. Она тоже видела Лестер.
      - Лестер, так ты осталась! - сказала она. - Как мило с твоей стороны! она оглядела комнату. Глаза ее расширились, когда она заметила Ричарда. Не задерживаясь, скользнули по лицам Клерка и леди Уоллингфорд и остановились на Джонатане. Она вскрикнула и села, протягивая руки. Он подбежал к постели и взял их. А потом, обласкав ее взглядом, сказал, тщательно подбирая слова:
      - Ты выглядишь лучше.
      Больше он ничего не смог произнести. Бетти зарделась и прильнула к нему.
      Клерк смотрел на них сверху вниз. Да, опыт не удался.
      Он не сомневался, впрочем, что сумеет добиться успеха, но придется начать все сначала. Он не позволил себе никаких эмоций по поводу досадной помехи. Это было бы напрасной тратой энергии. Дело не в этих молодых людях.
      Причины его неудачи лежали в другом мире, там их и надо искать. Сосредоточившись, он медленно повернул голову к леди Уоллингфорд. Она поняла и подчинилась.
      - Нам лучше спуститься вниз, - сказала она. - Вы и сами видите, мистер Дрейтон, что Бетти получше. Правда, Бетти?
      - Намного лучше, - весело откликнулась Бетти. - Джонатан, милый... она помедлила, потом договорила:
      - Я сейчас встану и оденусь. Выйди на несколько минут, и я спущусь.
      - Я бы предпочел не покидать тебя ни на секунду, - немедленно откликнулся Джонатан.
      - Чепуха, - сказала Бетти. - Со мной все в порядке.
      Увидишь, я мигом. Мама, ты не возражаешь?
      О конечно, леди Уоллингфорд возражала. Но всему аду не дано изменить этот закон: рано или поздно дочь уходит от матери. Ярость, захлестнувшая леди Уоллингфорд до самых глаз, в основном принадлежала ей самой, впрочем, было там немного и от ярости Клерка.
      Сам он давно и решительно избавился от эмоций, но не потому что преодолел их, а просто предоставив леди Уоллингфорд страдать и гневаться вместо него. Во всяком случае, она сказала только: "Не спуститесь ли вы вниз?" - а Клерк взмахнул рукой, пропуская молодых людей вперед себя. По лицу его прошла внезапная судорога. Он пристально всмотрелся в Ричарда. Но этот молодой человек был уже не тем Ричардом, который приходил в дом за Холборном. В квартире Джонатана он пригубил новой жизни, а теперь испил полной мерой, увидев глаза жены. Пока Джонатан разговаривал с Бетти, он не отрывал взгляда от Лестер, но она уже удалялась - или, скорее, не удалялась, а что-то - может, просто воздух земли - становилось между ними. Но в миг ее бессмертного приветствия, во вспышке ее страсти и обещания, прозвучавшего в ее словах, он освободился от последних остатков власти Клерка. Она исчезла, но Ричард, по-прежнему легко, повернулся, встретился взглядом с Саймоном и рассмеялся.
      - Видите, дорогой мой отец, - сказал он, - мы с ней сами во всем разобрались. Но с вашей стороны было очень любезно предложить помощь. Нет, нет, после вас.
      Леди Уоллингфорд ждет.
      Несчастная служанка не знала, куда себя девать. Сначала она решила, что сейчас леди Уоллингфорд попросит ее выпроводить обоих джентльменов за дверь. Однако по короткому взгляду хозяйки она поняла, что ошиблась.
      Странный доктор отправился вниз, а следом - оба посетителя. Мистер Дрейтон помедлил, оглянувшись на Бетти, потом тихонько прикрыл дверь. Служанка, несмотря на некоторое уныние, припомнила, как много раз говорила на кухне, что между ним и мисс Бетти что-то есть.
      Глава 8
      Магическая Тварь
      А Эвелин Мерсер все сидела на ступеньках. Раньше она и помыслить не могла, что будет сидеть вот так, скрючившись и обхватив себя за плечи, как какая-нибудь старуха-нищенка. Нет, она молодая.., и все-таки нищая. С тех пор как она увидела властную фигуру в кресле, Эвелин только и думала о собственной нищете. Он кивнул ей, улыбнулся. Как было бы хорошо, если бы он заговорил. Ну что бы ему задать хоть один вопрос! Она бы рассказала обо всем - о своей занудной матери, о глупой Бетти, о жестокой Лестер. Пусть бы он сам молчал, только бы выслушал. Больше Эвелин ни о чем не стала бы просить, не того сорта она девушка. Не то что Лестер или эта замухрышка Бетти.
      Смотреть на него было как-то больно, ну, не больно, а так.., неудобно. Чувствовалось какое-то томление в груди. Вот если бы она смогла заговорить, все сразу прошло бы. Он просто сидел и кивал, словно одобрял ее приход, а потом поднялся и кивнул уже совсем по-другому. Вместо того, чтобы приветить, теперь он прогонял ее. Сообразив, что пора уходить, она чуть не взвыла.
      Просто ничего не могла с собой поделать. И она завыла-таки, как потерявшаяся кошка, уж очень не хотелось уходить; неприятное ощущение в груди немедленно усилилось. Но деваться было некуда - он хотел, чтобы она ушла. Правда, он все еще улыбался, и в улыбке этой Эвелин почудился намек. Только тут она вспомнила о собственной улыбке, той самой, с которой она гналась за Бетти. Она так и застыла у нее на лице. Властелин коротко, через плечо, глянул на нее и пошел к выходу. Тут же Эвелин обнаружила себя во дворе, снаружи. Почему-то она удалялась от него с той же скоростью, что и он от нее. Оказавшись напротив окна, она заглянула и поняла, что смотрит уже с противоположной стороны. В воздухе отчетливо ощущался запах, смутно напоминавший рыбный. Она принюхалась. Вдруг он еще вернется? Запах был как-то связан с ним и боль в груди тоже. Наконец она скользнула прочь от подоконника, за который цеплялась. Запах тянул ее за собой. А-а! Так пахла Бетти, когда слушала ее - только раньше она никак не могла этого понять. Она побежала, сначала - со двора, потом - по улице. Голова тянулась вперед, глаза сверкали, хотя видеть она могла только мостовую под ногами. Впрочем, бежала она не слишком долго, а когда остановилась, то оказалась возле двери - той самой, от которой убежала недавно.., или давно? Во всяком случае, теперь она снова стояла перед ней.
      Что это она бегает, как собачонка, взад-вперед?
      Этак никакого толка не будет. Кажется, она уже третий раз проходит по одному и тому же месту. Наверное, пока она остается на улице, ничего и не изменится. Но по-другому не получалось. Там ее не пустили внутрь, а здесь она сама не осмеливается войти.
      Эвелин подошла вплотную к двери - здесь запах был сильнее всего, определенно рыбный запах - и остановилась, вслушиваясь. Внутри была Бетти; но и Он тоже мог оказаться там. Она даже положила руку на дверную ручку. Рука прошла насквозь. Она попыталась вытащить ее, но впечатление было такое, словно она влетела в середину тернового куста. Эвелин дернулась. Что-то острое полоснуло ее прямо по руке. От боли на глазах у нее выступили слезы. Она стоит тут совсем одна. Раненая. Она попыталась посмотреть, сильно ли порезалась, и долго не могла отыскать глазами не то что царапину, а даже собственную руку. Ладонь казалась тусклой, потому что она смотрела сквозь слезы, грязной, потому что она опиралась на ступеньку крыльца, и вдобавок кровоточила - или начинала кровоточить, если присмотреться как следует. Если вместо двери оказался какой-то терновый куст, нечего и думать открыть ее. Эвелин спустилась по ступенькам. Даже дышать было больно.
      - Это нечестно, - громко сказала она.
      То же самое говорила и Лестер, но если у той это звучало разумным выводом, то Эвелин не рассуждала, она просто жаловалась. В груди полегчало. Заметив это, она заговорила снова.
      - Почему мне никто не поможет? - произнесла она, и ей стало еще легче. - По-моему, могли бы и помочь, - от боли осталось лишь легкое неудобство. Правильно, она всегда считала, что лондонский воздух ей не подходит, но они с матерью никак не могли договориться, куда переехать. И вот из-за материнского дурацкого упрямства они продолжали жить в Лондоне. Между прочим, в глубине души Эвелин побаивалась, как бы ее мать тоже не оказалась в этом темном доме. Хотя вряд ли: мать не любила рыбы, да и сама она вовсе не за рыбой сюда пришла. Вот если бы тот высокий был здесь!
      Не сводя глаз с двери, Эвелин бочком присела на нижнюю ступеньку. Она почти забыла о царапине и вспоминала о ней, только когда с досадой смотрела на Дверь, прикинувшуюся дверью, а на самом деле скрывавшую терновые заросли. Когда ее донимала боль в легких, она принималась говорить вслух. Скоро, даже не заметив этого, она говорила уже без умолку. Говорила не о себе, а только о других. Она же не эгоистка, просто так получалось. Мужчины и женщины все, кого она знала, - в ее монологе становились меньше и хуже. Никому не пришло в голову обращаться с ней повнимательнее, и это понятно - среди них не найти ни одного чистого, понимающего человека, не говоря уж про человека нежного и заботливого. Чем больше она говорила, тем темнее становилось утро, а улицы с каждой минутой становились все грязнее, поражая своим убожеством.
      Посреди длинной тирады о всеобщей испорченности Эвелин пришлось резко замолчать. Дверь открылась, на пороге стоял Он и снисходительно смотрел сверху вниз, пока она торопливо поднималась на ноги.
      У Клерка были причины не обострять назревавший в доме конфликт. Он велел леди Уоллингфорд не выпускать Бетти, а сам отправился в Холборн. Теперь он мог наконец заполучить агента, и еще какого, для работы в местах духовных. Эта тень расскажет ему и о Бетти, и о том, что помешало великому действу. Он знал, что она никуда не денется и будет ждать, околдованная властью перевернутого Имени, открывшегося ей через этот странный запах.
      Так и было. Она сидела и медленно задыхалась в нем.
      Клерк шевельнул пальцем, и она встала. Он по-прежнему пребывал в своем мире, она - в своем, но они уже могли видеть друг друга. Потом он двинулся вперед, и так быстро, что обычные люди сразу перестали видеть его, а уж Эвелин у него за спиной была и вовсе незримой; так же были незримы для нее улицы настоящего Лондона.
      В Холборне он, не оборачиваясь, вошел в дом; прошел длинным коридором в свой тайный зал, подошел к креслу и сел. Эвелин не очень хотелось входить в зал, и она осталась за дверью. Легкие снова разболелись, но теперь она не осмеливалась заговорить без его разрешения.
      Правда, она надеялась на доброту повелителя, не может он быть таким жестоким, как Лестер. В сумрачном зале сильно пахло рыбой. Наверное, запах исходил из глубины вод. Эвелин чувствовала, как их толща давит ей на грудь, огромные водные пространства мраком окружали ее со всех сторон. Немного погодя ей стало легче, в голове прояснилось, вот только давление все возрастало.
      Эвелин плыла, а где-то позади сидел он, хозяин всех морских чудовищ, и прозревал сквозь хляби, в которых ей надлежало плавать и ждать.
      Когда боль стала всерьез тревожить ее, он наконец повернул голову. Глаза приказывали - она подбежала к его трону и пристроилась у ног повелителя так же, как сидела до того на ступеньках крыльца. Приходилось либо парить, либо сидеть съежившись, стоять оказалось намного труднее. Это совсем не удивило ее. Просто раньше она могла делать что-то, а теперь не могла. Клерк, казалось, не обратил на нее внимания, его глаза снова устремились вдаль.
      - Что ты знаешь о том доме? - неожиданно спросил он.
      Она тут же принялась болтать. Впрочем, после двух предложений выяснилось, что она открывает и закрывает рот, но голоса при этом не слышно. Боль не на шутку терзала ее. Приходилось говорить и говорить, но, видимо, сказать она могла только то, что он хотел знать. На глаза снова навернулись слезы и побежали по лицу. Однако это не помогло. Тогда она взяла себя в руки, заговорила как надо и немедленно почувствовала облегчение.
      - Там была Бетти, - сказала она. - К ней Лестер отправилась.
      Вот оно что! Имя помехи, имя той девчонки у постели - Лестер. Клерк посуровел. Он-то полагал, что во всех мирах Бетти избавлена от любых подруг. Конечно, всегда существовала возможность, что странная жизнь в духовных глубинах примет какие-нибудь уродливые формы, но уж от человеческих привязанностей он оградил свою дочь достаточно надежно. И вот пожалуйста всплывает какое-то вполне человеческое имя. Надо разобраться. Он спросил:
      - Кто это - Лестер?
      - Она училась в одной школе со мной и с Бетти, - заговорила Эвелин. - И что бы она теперь из себя ни строила, тогда от нее Бетти никакой пользы не было.
      Она никогда не любила ее. Ее убили - тогда же, когда и меня, последние слова дались с трудом, ее встряхнула судорога.
      - Она была твоей подругой?
      - Да, была, ну и что? Злобная, высокомерная гордячка! Мы просто ходили вместе. Лучше бы ей и дальше оставаться со мной. А тут она взяла и бросила меня.