Мы начали внимательно слушать самолет Алексеева. Оттуда по ультракоротковолновому радиотелефону передавали:
      - Высота тысяча шестьсот метров. Идем в облаках.
      - Высота тысяча триста. Ничего не видим.
      - Высота тысяча сто. Идем в облаках. Темно...
      Голос звучал все глуше и глуше. Передатчик оказался недостаточно сильным, чтобы пробить толщу облаков.
      Наконец голос исчез...
      Что с нашими друзьями? Удачно ли они вышли из облаков? Нашли ли они льдину для посадки? Достаточно ли крепка эта льдина?
      Мы беспокоились, но все же верили, что отличный экипаж самолета "СССР-Н-172" справится с любой задачей. Тем более, что командовал им прекрасный знаток льдов-Алексеев.
      В 8 часов 23 минуты в разрывах между облаками показался остров Рудольфа. Главный штурман экспедиции Иван Тимофеевич Спирин привел нас по прямой линии точно к цели.
      Туман, покрывавший остров, быстро рассеялся, пока мы пролетели последние километры, и все три машины благополучно опустились на купол ледника.
      Надо ли говорить, какой радостной была встреча с товарищами, ждавшими нас на острове!
      И тут же они сообщили нам, что Алексеев благополучно сел. Льдина не особенно толстая-всего около метра, но прекрасно выдерживает тяжесть самолета.
      Алексеев с нетерпением ждет бензина, чтобы прилететь на остров Рудольфа.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ
      Алексеев просидел на льдине больше двух суток. Погода несколько задержала Головина, но 8 июня вечером он отвез Алексееву бензин, и вскоре самолет "СССР-Н-172" вернулся на Рудольф.
      Перед этим произошло любопытное событие.
      6 июня летчик /I. Крузе и штурман Л. Рубинштейн полетели на самолете "П-5" на 85-ю параллель и сели там, чтобы сообщать нам о погоде, когда мы шли с полюса на остров Рудольфа. Возвратиться на остров 6 июня им помешала погода, так же как она мешала Головину отвезти бензил для Алексеева. Когда Головин прилетел к Алексееву, мы разговаривали с экипажем алексеевского самолета по радиотелефону. Мы слышали его не хуже, чем слышим по телефону в Москве, или в Ленинграде, или в каком-нибудь другом городе на Большой земле. Алексеев сообщил нам:
      - Несколько минут назад над нами пролетел Круае. Только что появился Головин. Головин встретился с Крузе в воздухе...
      Потом мы шутили по этому поводу:
      - Право, на льдах полярного бассейна нехватает только бензиновых колонок и милиции для регулирования движения, - так оживленно здесь стало...
      Итак, 8 июня вечером все самолеты экспедиции собрались на острове Рудольфа. Операция была закончена, зимовка на полюсе работала, и мы могли вылететь в обратный путь. На острове Рудольфа оставался лишь самолет "СССР-Н-169" со своим экипажем на тот случай, если понадобится оказать папанинцам экстренную помощь.
      Но вылет наш задержался. Обстановка была очень сложной. Самолеты находились на острове Рудольфа, где была еще зима, где лежали вечные льды и снега. Оттуда они должны были вернуться в Москву, где было лето, где зеленели бульвары, а люди ходили в белых костюмах. Самолеты предстояло перебросить из зимы в лето.
      Для прощания с зимой самолеты были готовы- они стояли на лыжах. Для встречи с летом их надо было поставить на колеса. Это решено было сделать либо в Нарьян-Маре, либо в Амдерме, либо на одном из южных пунктов Новой Земли.
      Но погода решила внести свои поправки в человеческие предположения. Бросив на Рудольф туманы и облака, она одновременно быстро расправлялась с остатками зимы на севере Большой земли. Из Нарьян-Мара сообщали о том, что все аэродромы раскисли. В Амдерме лед таял, а снежный покров исчезал с головокружительной быстротой. Ледокол "Садко", вышедший с колесами из Архангельска, взял курс на остров Колгуев, чтобы ждать указаний о дальнейшем пути. Если бы окончательно отпала возможность для самолетов сесть на побережье, ледокол пошел бы на остров Рудольфа. Там и были бы сменены лыжи на колеса.
      Для перелета на материк нужно было вырвать десять часов хорошей погоды. Но этих часов не было. Весна продолжала свою работу. Развив бурную деятельность на материке, она стала потихоньку продвигаться на север. Вдоль Новой Земли по Карскому морю, не встретив льда, прошел пароход "Таймыр". Между домиками рудольфовской зимовки стояли лужи. Погода портилась.
      Даже не поверилось, когда 14 июня утром Дзердзеевский заявил, что завтра можно будет вылететь. Но он утвердительно кивал головой, а за время экспедиции мы научились верить его предсказаниям. Тогда же ему поверили особенно быстро и охотно.
      Снова начались оживленные радиопереговоры с побережьем. В Амдерме испортились все аэродромы. И только узкая коса, еще покрытая снегом, годилась для посадки.
      - Мы следим за ней, как за любимым ребенком,- сообщали из Амдермы. Но и этот аэродром доживает последние дни. Он тоже тает и уменьшается с каждым днем. На нем даже появились плешины. Спешите...
      - Спешим, - отвечали мы с Рудольфа, - спешим. Но сделайте все возможное, чтобы сохранить аэродром. Подвозите снег, засыпайте плешины...
      Рано утром 15 июня экспедиция была на куполе ледника. Машины были готовы, крылья очищены от снега и льда. Моторы хранили свой жар в теплых чехлах, и только один "СССР-Н-169", остававшийся нести на Рудольфе почетную папанинскую вахту, стоял прикованный пеньковыми веревками к снегу. Он оброс ледяными бородами и выглядел старым полярником среди своих щеголеватых товарищей.
      Мы уселись с Отто Юльевичем в фанерном домике играть в шахматы. Но не успели еще кони сделать своих замысловатых прыжков, как Водопьянов, объехавший купол на вездеходе, быстро вошел в домик и сказал:
      - Отто Юльевич, по-моему, лететь можно!
      Все улыбнулись. Мы уже привыкли к тому, что Водопьянов всегда готов лететь. Но сегодня, как и с Дзердзеевским, мы легко и быстро согласились с Водопьяновым.
      Первым пошел на взлет флагман. Он исчез в тумане, и через несколько минут над островом раздался шум летящего самолета.
      На старт зарулил Молоков. Он тоже исчез в тумане.
      Затем двинулся Головин.
      Алексеевская машина последней тронулась с места и, медленно набирая скорость, пошла по глубокому рыхлому снегу. Указатель скорости показывал уже шестьдесят километров, когда Алексеев выключил газ. Слева, почти под самым носом самолета, стояла машина Головина с выключенными моторами. Внизу, почти у самого подножья ледника, была видна машина Молокова. Оказалось, что весна и здесь успела сделать свое дело: снег стал влажным, прилипал к лыжам и тормозил машины. Самолет Молокова, более нагруженный, чем самолет Водопьянова, не сумел оторваться. Та же участь постигла и самолет Головина.
      Туман снова густо накрыл остров. Где-то наверху гудели моторы флагмана. Он не мог сесть из-за тумана. Улететь он тоже не мог-на борту корабля находились начальник экспедиции и командир эскадрильи.
      Тракторы затрещали в гулкой туманной тишине и пошли за самолетами. Проваливаясь глубоко в снег, они тужились и громко фыркали, втаскивая на гору тяжелую свою ношу.
      Снова за туманом, где-то наверху, зарокотали моторы флагмана. Он ходил над нами, ожидая хотя бы минутного прояснения.
      Вдруг в тумане открылось крошечное окошко. Видимость достигала ста метров. Садиться в таких условиях было почти безрассудно. Но что оставалось делать флагману? Мы слышали, как он кружит, снижаясь к просвету в тумане. В этот момент на другом конце купола двигалась новая волна тумана. Она шла медленно, с железной неумолимостью прямо на то место, где должен был сесть флагман.
      "Успеет или не успеет?" подумали мы.
      Но Водопьянов успел. Своими орлиными глазами он рассмотрел в толще тумана открывшуюся дыру, нырнул вниз и оказался именно там, где только и можно было сесть.
      Мы, как зачарованные, смотрели на громадную машину, проделавшую в руках талантливого пилота совершенно невероятный маневр. И как было не восторгаться его искусством, когда спустя несколько секунд купол был снова окружен плотным туманом!
      Скоро все корабли опять собрались на вершине купола. В эту минуту сомнения одолевали многих. Сумеют ли машины оторваться от липкого весеннего снега? Вряд ли можно ожидать на всем пути еще одного хорошего дня. Вряд ли выдержит аэродром в Амдерме. Теплые ветры п обильные дожди разрушат снежный покров. Значит, нужно отложить полет и ждать "Садко" с колесами? Но и на колесах нельзя взлететь весной. Огромные резиновые баллоны мгновенно продавят рыхлый снег и утонут в нем.
      А тут еще этот туман...
      День шел медленно, тягуче, серо, как и облака, плывшие над островом. Никто не уезжал вниз, все ждали. Несколько раз туман рассеивался, но не успевали тракторы сдвинуть с места прилипшие к снегу лыжи, как он снова окутывал купол. Так продолжалось до семи часов вечера. Вдруг на западе засияла светлая полоска. Лететь, лететь во что бы то ни стало!
      Оторваться от земли можно было одним только способом: надо было рискнуть и пойти на взлет под уклон, под гору; надо было бросить машины со всей силой их моторов; надо было пустить в ход всю опытность, все чутье летчиков, всю силу их воли и выдержки, чтобы суметь оторвать от вязкого снега тяжелые металлические машины и поднять их в воздух. Это граничило с безумием, но это было безумие не безрассудных, а храбрых и знающих, мужественных людей, уверенных в себе, в своих силах, в том, что они оторвутся. И Шмидт разрешил дерзнуть.
      Машины пошли на старт. Одна за другой уходили они в мутное пространство, которое отделяло купол от светлой полосы на горизонте.
      Наконец пошел наш "СССР-Н-172". Скорость была мала - всего 60 километров. Но вот начался уклон. Мы помчались вниз со все возраставшей быстротой. Указатель скорости показывал 80-100-120. Почему же не отрывается самолет? Ведь достаточно 100 километров, чтобы машина ушла в воздух. Стрелка циферблата указывала 140, а мы еще бежали по снегу. Неужели не оторвемся? Ведь сейчас остановиться уже нельзя. А внизу скалы...
      Механик Сугробов посмотрел на циферблат, и лицо его сразу стало серым и каким-то особенно напряженным. Инженер Тимофеев смотрел на стрелку, как зачарованный.
      - Я ничего не мог понять,- говорил он мне потом,-почему машина не отрывалась...
      Всю силу рук и ног своих передали Алексеев и Мошковский рулям управления. И лыжи прекратили трение о снег. Машина была в воздухе. Внизу проплыли громадные камни мыса Столбового. Чистики, вспугнутые шумом моторов, метались вокруг каменной гряды.
      Мы молчали, взволнованные этим необычайным взлетом, и вздохнули с облегчением только тогда, когда, пробив облака, построились в воздухе все четыре корабля. Позади сверкало солнце, впереди было ясно. Внизу расстилались облака.
      Около восьми часов продолжался перелет. Это был самый длинный из всех наших этапов. Мы пролетели. 1444 километра.
      Мы шли над горными вершинами Земли Франца-Иосифа, торчавшими из облаков. Мы летели над облаками, скрывавшими Баренцево море. Мы пролетали над Новой Землей, над зеленым Карским морем, над Маточкиным Шаром, Карскими воротами, над мысами Новой Земли, освободившимися от снега.
      Под нами лежала Арктика с ее зимовками, станциями и становищами. Мы видели сидящий на мели ледокол "Сибиряков", мы видели кружевную радиомачту Югорской станции.
      Все побережье слушало наш полет, все радиостанции, напряженно ловили каждое наше слово, готовые ответить, помочь, дать справку, выполнить поручение.
      Природа подарила нам в этот день много радостей. Всю богатую палитру своих красок она рассыпала на нашем пути. Она показывала нам залитые солнцем снежные горы, голубые, зеленые, черные и синие воды двух морей. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь облака и туманы, окрашивали воды и земли во всевозможные цвета.
      Напряжение старта забылось. Мы пришли в восхищение при виде щедрости, которой природа как бы вознаграждала нас за неприятности, ею же доставленные.
      Но за Карскими воротами она снова показала себя вероломной. Облака прижали нас к воде. Обволакивая самолеты, проносились мутные заряды тумана. С двухтысячной высоты мы спустились на 20 метров. Машины шли бреющим полетом при почти полном отсутствии видимости.
      Только над Амдермой стало яснее. Внизу проплыли блеклые желто-зеленые пятна тундры, деревянные постройки, рудники.
      - Лошадь!-закричал штурман Жуков. Действительно, внизу бежали лошади, грузовики, шли люди, кипела жизнь.
      - Даже не поверилось, - говорил потом Шмидт,- что на свете есть столько людей...
      На косе сидел маленький красный самолет Головина. Но как он сел? Вдоль воды шла узкая снежная полоска. Сесть на нее казалось невозможным. Но сначала Водопьянов, затем Молоков и наконец Алексеев пошли на посадку и сели. Сели мастерски, великолепно на узенькую площадку, выглядевшую полотенцем, а не аэродромом. И когда мы вышли, то подивились: самолет был шире снежной дорожки, а лыжи уперлись в земляные кучи.
      - Три дня возили мы сюда на грузовиках снег, но все-таки аэродром сохранили, - сказали амдерминцы.
      - Наше счастье, - ответил Водопьянов, - что здесь не было авиационного специалиста. Ведь на такой аэродром не согласился бы принять самолет даже самый отчаянный человек. И пришлось бы нам сидеть на Рудольфе до осени...
      Коротким, необычайно радостным и сердечным митингом встретили нас заполярные горняки. Они отрапортовали Шмидту о досрочном выполнении годового плана добычи голубого золота Амдермы-плавикового шпата.
      - Это скромный подарок,-сказали они,-который мы можем преподнести вам, героям нашей страны, победителям Северного полюса...
      В поселке нас встретили все блага культурной жизни-баня, парикмахерская, белоснежное белье, автомобили. Как долго мы этого не видели и с какой жадностью мы на все это набросились!
      ДОМА!
      25 июня мы прилетели в Москву. Был замечательный солнечный день. Летели невысоко, чтобы можно было лучше рассмотреть места, па которым очень соскучились.
      6 июня мы улетели из самого маленького города в мире-из поселка "Северный полюс". Там живет всего четыре человека. 15 июня мы расстались с поселком острова Рудольфа, где живет 23 человека. 16 июня мы прилетели в Амдерму, которая насчитывает 750 жителей. 21 июня мы прилетели в Архангельск - там 250 тысяч жителей. И вот 25 июня, около пяти часов дня, мы подходили к Москве, где живет почти четыре миллиона человек.
      С невероятным волнением мы смотрели вниз, на места, которые за последние месяцы стали неузнаваемыми. Мы улетели, когда была зима, когда снег покрывал землю, когда все было бело. Мы возвращались, когда под нами зеленели луга и леса, желтели поля. И все это было прорезано чудесными сооружениями канала Москва - Волга.
      С восхищением смотрели мы на это удивительное создание человеческих рук.
      Мы восторгались и вместе с тем волновались. Скоро Москва!
      И вот мы над Москвой.
      Мы идем низко, на высоте 100 метров. Мы видим огромное количество людей на улицах. Люди выстроились вдоль тротуаров. Мостовые свободны от автомобилей, автобусов и троллейбусов. Москва приготовилась нас встречать. Она была праздничной, красивой.
      Мы сели на замечательной бетонной дорожке аэродрома им они Фрунзе, который покинули три месяца назад. Убранные цветами машины отвезли нас к трибунам.
      Тут произошли события, которых мы не забудем никогда. Нас встретили товарищи Сталин, Молотов, Каганович, Вороншлов, Калинин и другие руководители партии и правительства. Они поздравляли нас, обнимали и целовали. Этого момента я, конечно, не забуду никогда. Я был так счастлив, что не мог сообразить, что со мною происходит. Я увидел жену, сына, обнял, поцеловал их и опять вернулся на трибуну, где стоял товарищ Сталин.
      Были сказаны речи, потом нас усадили в машины и повезли в Кремль.
      Мы проезжали по московским улицам. Толпы людей кричали "ура", бросали цветы. В воздухе плыли, как снежные хлопья, листы бумаги, па которых были напечатаны приветственные слова. Люди высовывались из окон, стояли на балконах, махали цветами, платками, руками. Москва нас встретила очень радостно п торжественно. Так могла нас встречать только Москва-самый лучший город в мире.
      Мы проехали прямо в Кремль. Там в белоснежном зале состоялась встреча с товарищем Сталиным, с руководителями нашей страны. Товарищ Ворошилов говорил приветствия. Было радостно и весело.
      Внезапно я посмотрел в окно и увидел, что на улице темно. Уже целых три месяца мы не видели темноты. Три месяца мы прожили днем. Мне даже показалось странным и не верилось, что на земле есть ночь.
      А в зале было по-прежнему светло, весело, радостно. День кончался так же хорошо, как начался.
      Это был большой день. Это был самый счастливый день моей жизни.