Замок тайн

Симона Вилар

Замок тайн

Пролог

Октябрь 1651 года

Гладкая поверхность большого овального зеркала в черепаховой с оловом раме отражала богато обставленную комнату. Казалось, все в этих покоях дышит уединением, роскошью и негой. Но вот напротив зеркала распахнулась дверь, и в комнату почти вбежала молодая женщина. Она на ходу сбросила плащ на руки семенящей следом пухленькой горничной, кинулась к зеркалу и приникла к своему отражению: тонкие ноздри чуть подрагивают, лицо бледное, локоны развились и в беспорядке свисают вдоль щек. А красивые глаза так и горят!

— О, Боже мой!.. Боже мой!.. — выдохнула Ева Робсарт своему отражению, потом почти упала в кресло, тяжело дыша и не сводя глаз со своего отражения.

Горничная, прижимая к груди плащ, всхлипывала:

— О, миледи!.. Такой ужас!.. Как они посмели?! Вы — дочь барона Робсарта, а они…

Ева только что вернулась с воскресной мессы, и служанка, узнав из скупых слов жениха своей госпожи, что случилось в церкви, была напугана до слез.

— О, Боже, Боже, — причитала она. — Я чувствовала: что-то должно случиться! Я видела дурной сон… Я ведь говорила: не стоит вам ездить к этим фанатикам в Уайтбридж!

— Поди вон, Нэнси, — раздраженно оборвала горничную Ева. Бормотание служанки мешало Еве сосредоточиться. Ей необходимо было остаться одной, чтобы хорошенько обдумать случившееся.

Горничная опешила и осеклась на полуслове. Чем же она не угодила обычно такой приветливой своей госпоже? Уже уходя, она взглянула на леди с укором.

В зеркале было видно, как за нею закрылась тяжелая дверь, но Ева Робсарт словно не заметила этого. Она глядела на себя, будто видела свое отражение впервые.

— Ты, — она прижала пальчик к зеркалу, — ты сегодня встретила короля. Его Величество Карла II Стюарта. И он спас тебе жизнь…

Она откинулась в кресле и улыбнулась, мечтательно глядя в сводчатый потолок…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Остановись, негодяй! — раздался совсем рядом грозный оклик, и дорогу спешно идущему по переулку человеку загородила чья-то тень. Но даже во мраке путник увидел, как блеснула сталь клинка.

— О, сэр… — только и пролепетал несчастный.

В следующий миг, когда он уже собрался с духом в попытке звать на помощь, резкая боль обожгла грудь, а губы ощутили соленый привкус крови. Человек захрипел, хватаясь за сердце, и стал медленно оседать вдоль стены, вздрагивая всякий раз, когда его пронзала боль, ибо тот, кто преградил ему путь, не желал останавливаться, и все новые удары шпаги пронзали тело несчастного. Но поверженный уже ничего не чувствовал, не видел, как возле нападавшего появился еще один человек и схватил первого за плечи.

— Довольно, Джулиан, довольно! — Второй стал оттаскивать нападавшего. Он чувствовал, как его сотоварищ мелко дрожит и рвется, словно хочет продолжить кровавое дело. — Довольно, милорд! Что с вами? Этот человек уже мертв, оставьте его!

Убийца с трудом перевел дыхание.

— О, простите, ради Бога, Ваше Величество, — все еще задыхаясь, произнес он. — Сам не знаю, что на меня нашло. Но если бы этот пес свернул за угол, он бы был уже у мэрии и донес, что король в Солсбери. Я еле догнал его. Просто сдали нервы, простите.

Карл II Стюарт успокаивающе похлопал своего спутника по плечу. Он сам не на шутку испугался, когда понял, что слуга из гостиницы узнал его. Этот предатель тут же кинулся прочь. Еще бы, ведь тому, кто выдаст парламентским властям беглого короля, обещана награда в тысячу фунтов! И пока новый хозяин гостиницы удерживал Карла, дабы тот расплатился за ужин, сопровождавший короля со дня поражения под Вустером молодой лорд кинулся следом за доносчиком.

— Да полно, Джулиан. Что с тобой? Ты ведь недавно сражался со мной под Вустером и куда более хладнокровно отправлял в преисподнюю круглоголовых[1].

Спутник короля продолжал дрожать всем телом, его зубы выбивали нервную дробь.

— Ради Бога, простите, Ваше Величество! — срывающимся голосом пытался оправдаться тот, кого король назвал Джулианом. — Одно дело убивать противника в открытом бою, а другое… вот так, из-за угла… как простой разбойник. Ужас!.. Словно сам дьявол толкал меня под руку. Но ведь этот круглоголовый… предатель. И каков мерзавец!..

Однако Карл, рука которого все еще покоилась на плече подданного, по сути сотоварища по несчастью, готов был поклясться, что щепетильный Джулиан, отпусти он его, вновь бы кинулся на поверженного противника. И король снова повторил — сухо, холодно, властно:

— Довольно, сэр! Уймитесь! Нам нужно подумать, как быть дальше. Вряд ли мы сможем вернуться в гостиницу и спокойно дождаться вестей от лорда Уилмота.

Лорд Гарри Уилмот, приближенный молодого короля Карла, был единственным, кто знал, по какому пути проследует беглый монарх Англии после того, как роялисты[2] почти насильно увезли его с поля боя под Вустером. Тогда Карл был на грани отчаяния и только твердил, что пусть его лучше разрубят на куски, чем он переживет последствия этого рокового поражения. Но его преданные сторонники не без основания опасались, что если Карла схватят люди лорда-протектора Оливера Кромвеля[3], то их делу будет нанесен непоправимый удар. И хотя среди спасшихся с поля боя роялистов нашлось бы немало тех, кто не задумываясь готов был сложить свою голову, сопровождая короля, выбран был Уилмот как наиболее скрытный и рассудительный. А тот, когда обстоятельства вынудили его вплотную заняться подготовкой побега, поручил короля заботам молодого Джулиана Грэнтэма.

— Этот человек бесконечно предан вам. К тому же я не знаю никого, кто лучше него дрался бы на шпагах, и более меткого стрелка. Он наблюдателен, рассудителен и хладнокровен. И он высокого роста, почти как вы, сир, а ваш рост — основная примета на всех этих дьявольских листках с описанием Вашего Величества, которые проклятые круглоголовые развешали везде, где только можно.

Джулиан действительно ростом походил на Карла Стюарта. А в рассудительности этого молодого лорда, как и в его беззаветной преданности, королю не раз посчастливилось убедиться за тот месяц, что они пробирались через враждебные территории. Серьезность и трезвый ум Джулиана спасали Карла, привыкшего самонадеянно и легкомысленно идти навстречу опасности. Королю уже не раз случалось полагаться на своего спутника больше, чем на себя. И вот Джулиан сорвался. Сейчас они стояли в темноте, и Карл слышал, как тяжело дышит его верный спутник. Наконец тот, по-видимому, пришел в себя.

— Думаю, Вашему Величеству будет опасно возвращаться в гостиницу, — произнес Джулиан.

О себе он не упоминал. Он был лишь тенью при наследнике Стюартов, своя жизнь в сравнении с жизнью августейшей особы для него ничего не значила; Карла даже смущала такая преданность. За годы несчастий избалованный вниманием король научился ценить верность и сейчас невольно пожал Джулиану руку.

— Но как же нам быть? Уилмот занят фрахтовкой судна в Саутгемптоне, а мы должны ожидать вестей от него в Солсбери. Как же мы свяжемся с ним?

Джулиан склонился, вытирая окровавленную шпагу о тело предателя.

— В любом случае, сир, вам надо исчезнуть. Вас может опознать еще кто-либо, если этот мерзавец и так не успел шепнуть кому-либо словечко… А я… Что ж, я буду наведываться в Солсбери. В конце концов, моя голова не так ценна для Англии, как ваша.

Карл невольно коснулся головы, поправил съехавшую набок широкополую пуританскую шляпу с высокой тульей, без всяких украшений, кроме скромной оловянной пряжки над лбом.

— Но, черт возьми!.. Где же все это время буду пребывать я? — растерянно спросил король.

— Неважно. Найдем какое-нибудь укрытие. Сейчас главное…

Он не договорил, так как сверху распахнулось окошко, и сноп света осветил двоих стоящих над трупом мужчин. В следующий миг раздался испуганный женский визг, а затем мужской голос стал громко звать стражу.

— Идем! — только и сказал Джулиан, и оба, — и беглый король, и его спутник, — грохоча тяжелыми сапогами, со всех ног кинулись прочь.

Они остановились, лишь пробежав квартала два, не меньше, и шум позади стал не так слышен. Здесь Джулиан втолкнул молодого короля в темную арку какого-то дома и велел ждать, пока он не приведет лошадей. Солсбери следовало покинуть до того, как закроют городские ворота.

Ночной сумрак все сгущался. Карл устало опустился на подставку для всадников у дома, где велел ждать Джулиан. Король опустил голову на руки. Как он устал!.. От постоянной опасности, от бегства, от страха, который вынужден прятать под маской беспечности и бравады. Вот уже почти месяц он блуждает по дорогам Англии, измученный, под чужим именем, переодетый в мрачную пуританскую одежду, даже стриженный, как круглоголовый — так коротко, как только смогли обрезать ножницы его длинные черные волосы.

Чего только не пришлось ему пережить и испытать за этот месяц! Однажды ночью, например, он, спасаясь в лесу от преследования, вынужден был, словно загнанный дикий зверь, влезть на старый дуб. И нос к носу… столкнулся с тем, кто уже сидел на дубе. К счастью, это был роялист, полковник его войск Карлис, который тоже не нашел ничего лучшего, как устроить себе тайное пристанище на ветвях старого дуба. Так они и просидели на дереве сутки. Порой Карл засыпал, положив черноволосую голову на худые колени Карлиса. Позже он узнал, что круглоголовые все же поймали храброго полковника и повесили, как обычного вора…

Да, повсюду, где он проходил, свирепствовала смерть. Он один умудрялся миновать ее, но все, кто помогал ему, оказывались жертвой властей. Он один избегал кары… вернее, смерти, ибо знал, что его-то не помилуют. Как не помиловали его отца, когда объявили своего короля изменником и казнили при огромном стечении народа, выдав цареубийство за величайший подвиг во славу отечества. Та же участь ждала и Карла II, если бы не удача да, пожалуй, забота Джулиана Грэнтэма. Это Джулиан узнал, что все пути в Уэльс, куда поначалу намеревался пробраться король, отрезаны, и, связавшись с Уилмотом, отвез короля в Бристоль.

Случались у Карла и забавные приключения. Например, когда он путешествовал в компании с очаровательной Джейн Лейн. Джейн была пуританкой[4], но семья ее оставалась верна монархии, и Джейн с охотой согласилась стать прикрытием несчастному, гонимому юноше Карлу Стюарту. Он путешествовал как ее грум, но не упускал ни малейшего повода проявить к своей прелестной защитнице любезность. Джейн была девушкой строгих правил, но Карл не упускал случая проверить, насколько крепка ее нравственная стойкость. И когда он понял, что почти победил, вмешался Джулиан и разлучил Карла и Джейн.

Джулиан был почти зол на Карла, зол настолько, насколько позволяло его почтение перед монаршей особой. Он говорил, что у Карла сейчас должны быть иные цели, чем соблазнение девиц, да и охранявший их в пути роялист Лассел, который был помолвлен с Джейн, уже начал не на шутку ревновать, а от ревности и обиды до предательства — один шаг. И все же, когда Карл вспомнил, как при расставании Джейн кинулась ему на грудь и зарыдала, он счел, что был полным дураком, что так долго разрывался между учтивостью, благоразумием и страстью. Ведь у него так долго не было женщин, а любовная интрижка помогла бы ему расслабиться и хоть на миг избавиться от того чудовищного напряжения, в котором он пребывал последнее время.

Правда, позже у Карла появилась возможность наверстать упущенное с другой девицей — Джулией Конингсби, под видом лакея которой он ехал из Бристоля. Джулия была из семьи преданных роялистов и свои верноподданнические чувства проявляла столь открыто, почти бесстыдно, что Карл даже растерялся. Он считал себя неплохим любовником, но ему претила чувственность, замешанная лишь на верности престолу. Да и опасности, подстерегавшие беглецов после отъезда из Бристоля, заставили короля забыть о плотских вожделениях. Карла опознал кузнец из Чартмута, и им пришлось спасаться от погони, так что ему даже не удалось попрощаться с пышнотелой Джулией.

Позже он узнал, что красавица попала в лапы преследователей и подверглась надруганию. Бедная глупенькая кокетка! У него даже не было возможности послать ей сочувственное письмо. Они тогда готовились отплыть из Бридпорта, но тут случилась очередная неприятность. Жена капитана судна, которое им удалось зафрахтовать, выведала от мужа, кем является пассажир ее мужа, и, опасаясь, как бы у супруга не было неприятностей с властями, спрятала все штаны своего суженого, а самого незадачливого капитана заперла под замок. Смех, да и только… если бы не было столь прискорбно. И опасно. Ибо никогда еще Карл не оказывался столь близок к тому, что его схватят. Слава Богу, Джулиан смог раздобыть прекрасных коней, самых лучших, какие только отыскались в Соммерсетском графстве…

Карл вдруг заволновался, поняв, что Джулиана нет уже давно. И тут же перевел дыхание, заметив в конце улицы силуэт человека, ведущего под уздцы двух лошадей. Слава Богу, это Джулиан. Король узнал своего спутника по росту. Джулиан был почти высок. Двое высоких менее привлекали к себе внимание, нежели один, описание которого было указано в объявлениях о поимке Карла во всех юго-западных графствах Англии. К тому же внешность Джулиана также подходила под описание Карла: высокий брюнет, хорошо сложен, карие глаза, смуглая кожа, немного иноземный выговор — а ведь и в речи Джулиана звучал легкий акцент. По отцу он был французом, и бретонский выговор, какой он приобрел, живя до пятнадцати лет в Бретани, так и не изжил себя за все время, пока Джулиан был хозяином поместья на севере Англии в графстве Камберленд.

Единственное, что отличало Джулиана от августейшего спутника, — он был поразительно хорош собой. Тонкие правильные черты лица, нежная, словно венецианский бархат, кожа, прекрасные блестящие глаза — все выдавало в лорде Грэнтэме аристократа по рождению, тогда как Карла вряд ли можно было назвать красавцем. Однако у Джулиана не было и сотой доли обаяния короля, которое так пленяло всех, кто общался с Его Величеством, все равно — женщин или мужчин.

Чтобы отвлечь внимание от особы Карла, Джулиан был одет более броско, скорее как роялист, нежели суровый пуританин, в платье которого обрядили короля. И в отличие от остриженного под горшок и отрастившего бороду Карла, лорд Грэнтэм оставил длинные волосы. Потому-то к нему первому и проявляли интерес суровые представители закона.

— Куда мы направляемся? — равнодушно-устало поинтересовался король, когда Джулиан придерживал стремя, помогая ему сесть верхом.

— Еще не знаю, но точно — из этого проклятого города, в глубь Солсберийской равнины. Остальное в руках Божьих.

«В руках Божьих». Этот ответ Карл не раз слышал из уст Джулиана за время их опасного путешествия. И хотя Джулиан казался очень рассудительным человеком, в нем явственно чувствовался какой-то бесконечный фанатизм. Карл знал, что Джулиан был католиком, исповедовал религию, которую наиболее ненавидели в протестантской Англии. Мать Джулиана происходила из старинного английского рода, но вышла замуж за француза из рода де Бомануаров и долго жила в Бретани, где и родила своего единственного сына. Но та ветвь Бомануаров, к которой она принадлежала, была бедна, и, когда в Англии скончался ее бездетный брат, пэр Англии, они с супругом переехали в его наследственное имение и приняли имя Грэнтэмов.

Джулиан остался во Франции, где служил офицером в армии Людовика XIII. В Англию он приехал уже после казни Карла I и стал полковником в войсках лорда Уилмота. Он, не задумываясь, принял сторону молодого Карла II, воевал за его дело, ибо был глубоко уверен, что убийство монарха, совершенное сторонниками республики, — величайшее зло в подлунном мире. И он считал огромной честью, что ему доверили охранять особу Карла Стюарта в его бегстве от властей Кромвеля.

Теперь перед путниками расстилалась обширная безлюдная равнина. Огни селений, встречавшиеся ранее, теперь совсем исчезли, и беглецов окутывал серый ночной мрак, из которого лишь кое-где пятнами выступали небольшие рощи да порой темнели невысокие холмы с длинными покатыми склонами. Изредка они проезжали мимо торчащих из земли каменных глыб — Карл заметил, что их называют серыми баранами из-за величины и цвета. Но в основном король молчал, понуро направляя своего серого жеребца за лошадью Джулиана. Было темно и тихо, лишь ветер шелестел в вереске и иногда уныло кричал козодой. Солсберийская равнина казалась бесконечной. К счастью, дождь утих, и сквозь разорванные тучи показался бледный лик луны, осветив неприветливую нескончаемую пустошь. Над зарослями осоки клубился туман. Таким же зловеще-размытым казался и далекий горизонт, и вообще вся равнина — холодная, неприветливая, чужая.

Они скакали уже несколько часов. Порой Джулиану казалось, что Карл подремывает в седле. Возможно, имело бы смысл спешиться и переночевать просто на земле, невзирая на холод. Карл, вероятно, не стал бы возражать — он был очень вынослив и неприхотлив, этот потомок королей. Джулиан преклонялся перед его мужеством; правда, были в характере Карла и другие черты, совсем не радовавшие лорда Грэнтэма: дерзкая бравада, к месту и не к месту, легкомыслие, а главное — неуемное сластолюбие, которое Карл почему-то возводил едва ли не в главную свою добродетель. Джулиан вспомнил, как в минуту горького отчаяния Карл сказал:

— Да, я ничтожество и неудачник, — но тут же подумал о чем-то и улыбнулся: — Зато превосходный любовник.

Этого Джулиан не понимал. Порой ему казалось, что Карлу Стюарту женщины дороже трона. Он оживал, становился веселым и обаятельным, едва рядом оказывалась женщина. Не таков был его отец. Вот кем стоило восхищаться, вот кто был истинным помазанником Божьим! Как он боролся за свой трон, с каким достоинством держался на суде перед палачами, как мужественно принял смерть на плахе! Недаром он заслужил такую преданную любовь королевы Генриетты-Марии. Джулиан служил в ее охране еще во Франции. Там же он встречался и с Карлом, тогда принцем Уэльским. И уже в то время Джулиана возмущало, что Карл, даже несмотря на трагедию, нависшую над его семьей, находит время для увлечения женщинами. Но когда до Франции долетела весть, что его отец предстал перед судом, исход которого был предрешен, принц Карл поступил мужественно и благородно. Он послал судьям короля чистую грамоту с печатью и подписью Карла II. Принц просил вписать в этот лист любые условия, которые они сочтут нужными. Он готов был отдать в их распоряжение все, чем обладал: право на престолонаследие или даже собственную голову, если они согласятся сохранить жизнь его отцу.

Это не возымело действия. Карл I был казнен, а принц, принявший титул Карла II, поклялся посвятить свою жизнь возвращению трона…

— Вы что-то сказали, сир? — оглянулся Джулиан к королю.

— Сказал, — кивнул тот. — Готов сжевать свою черную пуританскую шляпу, если я не слышу впереди лай собак. И будь это хоть пастушья хижина, вам, мой драгоценный лорд Джулиан, уже не удастся отговорить меня от ночлега.

Но это была не хижина, а целый городок. Множество черепичных крыш, церковь с колокольней, горбатый древний мост через ручей, протекающий вдоль палисадников домов. Довершало картину большое дерево у моста, на нижней ветке которого раскачивалась тень висельника.

Карл задержал коня возле повещенного. Зеленый мундир приверженца роялистов. Карл скривил рот в подобии улыбки.

— Плохие времена настали для старой доброй Англии, раз на ее дубах произрастают такие желуди.

— О, ради Бога, сир, тише, — положил руку на уздечку королевского коня Джулиан. — Мы в краю, где живут самые отъявленные сторонники парламента!

— Да, — кивнул король. — И тебе, Джулиан, следует прекратить называть меня титулом. Теперь я всего лишь… Как я там зовусь в нашей дорожной грамоте?

— Трентон, сир. Чарльз Трентон.

— Что ж, хорошо, что Чарльз, Так мне хоть легче будет откликаться[5].

Они въехали на мощенную булыжниками улицу, и копыта коней гулко зацокали. При свете луны городок казался чистым, даже приветливым. «Уайтбридж» — прочли они на вывеске. Путники ехали мимо притихших домов довольно долго, пока не оказались на небольшой площади у церкви. Напротив нее высился добротный дом из красного кирпича с оконными рамами и гнутыми балками из серебристо-серого дуба. Над крыльцом на цепях покачивалась чугунная вывеска, указывающая, что это гостиница. Джулиан спешился и постучал в дверь. Из верхнего окна высунулась взлохмаченная голова хозяина. Джулиан громко потребовал, чтобы их впустили.

Хозяин вскоре вышел, поднимая повыше фонарь и кутаясь в стеганый халат, надетый поверх ночной сорочки.

— Да будет с вами Господь, добрые люди. Нечасто в Уайтбридж заезжают путники, да еще в такое время.

Джулиан сухо заявил, что они посланцы комиссаров парламента, что сбились с пути и заблудились на равнине. Хозяин кликнул слугу, который принял у путников лошадей и взял их дорожные баулы.

Джулиан негромко заметил королю, что нечастые визиты чужеземцев — факт отрадный, и, возможно, рука провидения привела их туда, где они смогут какое-то время находиться в безопасности. Но уже следующая сказанная хозяином гостиницы фраза заставила его насторожиться:

— Не будьте, милостивые господа, в обиде, если я расположу вас в верхних комнатах, вернее, в мансарде. Гостиница переполнена, а там вас никто не потревожит.

— Как вас понимать, сударь? — удивился Джулиан. — Вы ведь только что говорили…

Он сдержался, не желая показывать хозяину, насколько им необходимо спокойствие. Но хозяин — говорливый, как все представители его профессии, — сам стал объяснять, что завтра воскресенье, а значит, в Уайтбридж съехались сквайры со всей округи, чтобы присутствовать в церкви, где будет произносить речь знаменитый проповедник Захария Прейзгод, известный своими поучительными проповедями о спасении души.

Карл и Джулиан переглянулись. Само имя Прейзгод, что означает «Слава Всевышнему», говорило о сектантской среде, из которой он вышел. Если этот проповедник столь популярен, сам собой напрашивался вывод, насколько сильны в этом краю пуританские нравы, а значит, и симпатии к республике.

Меж тем они вошли в обширный зал гостиницы и любезно приняли приглашение хозяина выпить по кружке эля. Путники старались держаться по-пуритански сдержанно, ибо видели, что хозяин разглядывает их с особым интересом.

Однако за элем и неизбежной беседой напряжение быстро спало, и трактирщик, как и многие другие, попал под обаяние короля, плененный его улыбкой и манерами. Разговорившись, хозяин гостиницы сообщил путешественникам последние местные новости, с похвалой отозвавшись о помощнике шерифа Стивене Гаррисоне.

Улыбка медленно сползла с лица короля. Он даже чуть нахмурился:

— Стивен Гаррисон, вы сказали? Не родственник ли он знаменитого святого Томаса Гаррисона, по делам которого мы направляемся?

Трактирщик с готовностью закивал:

— Он самый и есть. Двоюродный племянник славного комиссара Гаррисона. Его отец приходится Гаррисону кузеном.

Джулиан видел, какого труда стоило королю выдавить улыбку. Карлу было непереносимо слышать имя фанатика и мистика, который вез его отца на суд, был с ним груб, а позже на суде настаивал на решении предать Карла Стюарта смертной казни. Для себя Джулиан отметил иное: если племянник Гаррисона имеет власть в Уайтбридже, то им следует быть осторожными вдвойне. Однако тон, каким он задал вопрос, ничем не выдал его обеспокоенности:

— Скажите, уважаемый, а чем занимается в Уайтбридже родственник славного комиссара и почему протекция дядюшки не обеспечила его местом где-нибудь поближе к парламенту?

Трактирщик пожал плечами:

— Поговаривали, что он чем-то обозлил влиятельного дядю. И должность помощника шерифа в Уайтбридже, по сути, является ссылкой для него. — Тут глаза хозяина гостиницы весело блеснули: — А знаете, джентльмены, ведь и Стивен Гаррисон отчасти повинен, что столько людей съехалось в Уайтбридж. Суетные мысли овладевают людскими умами — да что тут поделаешь!.. Люди ожидают скандала: вместе с Гаррисоном сюда прибыла и его невеста, красавица Ева Робсарт, а там, где она, всегда что-то происходит. Когда Ева Робсарт увела у мисс Рут Холдинг жениха, да-да, нашего славного помощника шерифа — он ради Евы расторг помолвку, — вся округа просто кипела, все только и говорили об этом. Вот забавно теперь будет посмотреть на встречу двух местных красоток. Особенно если учесть, что мать Рут, благочестивая Сарра Холдинг, никому не дает спуску. Как и леди Ева. Так что будут дела! — И он плебейски захихикал, потирая руки.

Улыбка на лице Карла стала совсем вымученной, и Джулиан поспешил прекратить беседу. Хозяин провел их по длинному коридору, далее — по узкой винтовой лестнице в мансарду. В комнате было чисто и уютно, от разогретой жаровни веяло приятным теплом.

Едва хозяин, пожелав доброй ночи, вышел, Карл, не раздеваясь, рухнул на кровать. При мерцании угольев Джулиан увидел, насколько его спутник измучен и утомлен. Он ожидал, что Карл сразу заснет, но все то время, пока он снимал и укладывал на ларе перевязь со шпагой, расстегивал и вешал сюртук, а после проверял пистолеты, Карл ворочался и вздыхал. Джулиан ни о чем не спрашивал, но король заговорил сам:

— Ты слышал, о ком он говорил? О Еве Робсарт.

Джулиан подавил зевок:

— Ну и что?

Карл протяжно вздохнул.

— Это была самая красивая фрейлина двора моей матушки, девушка, из-за которой я совсем потерял голову. А ведь мне не было и пятнадцати. Я носил титул принца Уэльсского, на меня заглядывались все девушки, от первых леди до простых служанок. А Ева… О, она тоже была мила со мной. Но смотрела лишь на моего двоюродного брата Руперта, а я невыносимо ревновал. Боже, как я мучился тогда! Да и после я долго не мог забыть свою первую любовь. Пока… — он улыбнулся, — пока не встретил другую женщину, заполнившую мое воображение.

Из этих слов Джулиан понял, что это был не такой уж долгий срок.

— Ева Робсарт, — мечтательно повторил Карл. — Надо же, через столько лет… — Он тихо засмеялся. — Там, где появлялась леди Ева, всегда бушевали скандалы.

— Она дочь Дэвида Робсарта? — только и спросил Джулиан.

— Да, — сказал Карл, и улыбку на его лице сменило злое выражение. — Она дочь предателя. Ничего удивительного, что она теперь сошлась с Гаррисоном.

Он отвернулся. Спустя некоторое время по ровному дыханию короля Джулиан понял, что тот уснул. Сам же он не собирался пока спать. Он вообще за последнее время научился довольствоваться лишь крохами сна — сознание долга и ответственность научили его этому. Он не мог сомкнуть глаз, пока не убеждался, что его августейшему попутчику ничего не грозит. А сейчас, пока они находились в незнакомом месте, в краю, где столь сильна приверженность парламенту и всем заправляет родственник проклятого Гаррисона, он не мог оставаться спокойным. Поэтому, положив поближе пистолеты и опершись спиной о стену, Джулиан приготовился бодрствовать.

Джулиан заставил себя думать о лорде Дэвиде Робсарте, которого Карл назвал предателем. Он никогда не встречал его, но был весьма наслышан об этом лорде, считавшемся едва ли не другом Оливера Кромвеля, одним из немногих английских лордов, которые признали республику. В свое время Робсарт сражался против короля в войсках лорда Эссекса, причем столь успешно, что одним из любимых тостов роялистов стало: «Выпьем за светлый день, когда мы вздернем проклятого Робсарта». После пленения короля лорд оставил службу в армии и занялся Вест-Индской компанией[6]. Во время суда над Карлом I, когда палата лордов вся до единого высказалась против казни короля, он единственный сохранил молчание, чем вызвал враждебное отношение к себе со стороны пэров. Где он сейчас и чем занимается, Джулиан не ведал, но если дочь его здесь, значит, тут может оказаться и Робсарт, а он вполне может опознать сына казненного монарха. Как и она сама, ставшая невестой одного из Гаррисонов. Так что тихое прибежище, на какое поначалу надеялся Джулиан, им не суждено. Но уехать так, сразу, они не могут, ибо путешествие, на взгляд пуритан, — праздное занятие, и в воскресенье следует заниматься религиозными размышлениями, а не делами и поездками. Что ж, придется на день-другой задержаться в Уайтбридже и сходить на проповедь. Неявка в церковь, да еще в воскресный день, станет в глазах пуритан едва ли не преступлением.

Неожиданно Джулиан понял, почему он сам ставит перед собой все эти вопросы и стремится их разрешить. В глубине души он панически не хотел думать о том, что произошло в Солсбери, о том, что жгло его душу и заставляло дрожать руки. Убийство. Он — лорд Джулиан Грэнтэм — совершил подлое убийство безоружного. Это была не благородная дуэль, не схватка в бою, даже не убийство в целях обороны. Это было убийство из-за угла. И самое ужасное, что он получил от этого удовлетворение, почти удовольствие. Да, он убил ничтожную тварь, предателя, но он сразил слабого, беззащитного человека. Более того, набросился на него, искромсал, как мясник, и сам король присутствовал при этом и видел, как его верный подданный не совладал с собой. Джулиан рванулся вперед, схватил себя за волосы и несколько раз сильно дернул:

— О Господи, спаситель мой!

С одной стороны, он испытывал ужас от содеянного, а с другой — торжество. И это, второе, чувство претило душе щепетильного дворянина, лорда Джулиана Грэнтэма.

Джулиан высунул голову в окошко. Он и не заметил, что уже стало светать. На улице появились редкие прохожие; явственно белело покрывало прикованного к позорному столбу. Кое-кто из прохожих подходил к нему, но в основном, опустив глаза, все спешили мимо. Накрапывал мелкий Дождь, и на большой луже, окружавшей позорный столб и доходившей почти до портала церкви, расходились круги. И Джулиан вдруг понял, что ему необходимо сходить в церковь, просто постоять под ее сводом и произнести покаянную молитву. Только тогда он ощутит облегчение, и в его душу снизойдут мир и покой.

Схватив шляпу и убедившись, что Карл крепко спит, он покинул комнату. На лестнице Джулиан немного замешкался, услышав шаги внизу. Он склонился через перила и увидел женщину в черной мужской шляпе, не спеша сходившую по ступенькам. Обождав, когда она выйдет, он двинулся следом. Ему не хотелось ни с кем разговаривать, он думал только о покаянии.

Из-за угла показался крестьянин в широкополой шляпе и темном плаще, который нес на плече лоток с яйцами. Так они и двигались в сером утреннем сумраке — три фигуры в темной одежде — женщина, осторожно придерживая юбку, крестьянин с лотком яиц и Джулиан, закутавшийся в плащ.

Джулиан с грустью вздохнул, отвел взгляд и вновь поглядел на шедшую впереди незнакомку. Костюм ее, несмотря на полное отсутствие украшений, на которые так падки знатные леди (а то, что эта женщина принадлежит к высшему сословию, сразу бросалось в глаза), все же выглядел очень элегантно. Темные пышные юбки, которые грациозно колыхались в такт движениям, только подчеркивали удивительное изящество тонкого стана девушки. Затейливо присобранные рукава оканчивались кружевными манжетами и были чуть прикрыты в запястьях отворотами темных лайковых перчаток. Вернее, была видна лишь одна рука, а другой незнакомка, видимо, придерживала у шеи широкую пелерину, опушенную по краям дорогим темным мехом. Волосы ее были зачесаны наверх и прикрыты маленьким кружевным чепчиком, поверх которого была надета черная шляпа с высокой тульей и жесткими полями. Шляпа сидела на голове с небрежным изяществом, не скрывая от идущего позади Джулиана стройной молодой шеи незнакомки, красивой линии покатых плеч. Да, глядеть на нее было приятно, и Джулиан невольно улыбнулся, любуясь прелестной женщиной. Что она хороша собой, он был почти уверен. Джулиан зашел сбоку, чтобы увидеть профиль незнакомки, невольно досадуя, что снующий перед глазами крестьянин то и дело заслонял ему женщину. Но тут последний наконец свернул, ибо они оказались у большой лужи перед входом в церковь, и крестьянин, видимо, опасаясь за свой хрупкий груз, пожелал ее обойти.

Через лужу к ступеням церкви была перекинута дорожка из небольших булыжников, чтобы прихожане не испачкали обуви. И теперь, когда Джулиану ничто не загораживало идущую впереди женщину, стало видно, как она, грациозно подобрав юбки, осторожно переступает, ставя ноги в узких полуботиночках на высоких квадратных каблуках с камня на камень. Ножки были удивительно маленькими. Почему-то это умилило Джулиана, и у него даже возникла мысль помочь ей, подать руку. Он сдержал себя, ибо подобный жест был в духе галантных роялистов, а не пуритан, для которых женщины — это прежде всего дочери прародительницы Евы, а следовательно, несут на себе проклятье ее греха и недостойны особой щепетильности.

Он немного постоял на месте, давая незнакомке отойти, и заметил, что прикованный к столбу мужчина, приподняв голову, наблюдает за ним. Почему-то это рассердило лорда Грэнтэма, и, хмурясь, он шагнул вперед. Камень оказался не очень устойчивым, да и лужа, видимо, была довольно глубока. Он шагнул еще и еще, но в тот же миг понял, что следующий камень является частью одного из разбитых воинствующими пуританами изваяний святых. Как католик, он внутренне ужаснулся этому, и, уже занеся ногу, резко отдернул ее. В результате Джулиан потерял равновесие и рухнул в воду.

— Проклятье!..

Он представил, как он смешон. Шляпа слетела, руки увязли в грязи, волосы сбились на лицо, к тому же он весь промок: вода попала даже за отвороты сапог. Но хуже всего было, что незнакомка вдруг повернулась и направилась к нему.

— Ты, видно, здорово ушибся, голубчик.

Джулиан был поражен фамильярности ее обращения: она точно говорила с существом низшим, достойным лишь небрежной снисходительности. Правда, растрепанный и обрызганный грязью, он и не заслуживал иного. Поэтому Джулиан промолчал и поднял ногу, выливая затекшую в голенище воду.

А она не унималась:

— Давай, я помогу. Ну, давай же руку! Давно говорила мэру Лимптону: это безобразие, что у входа в церковь такая лужа. Ну, как же это ты, а? И что теперь твои бедные яйца?

Джулиан так и вытаращился на нее. Подобная фамильярность в устах пуританки — это уже слишком.

— Ах, как мне жаль твои яйца, голубчик. Как они? Наверное, совсем плохо?

— Да нет… все нормально, — наконец выдавил из себя Джулиан.

Но она только всплеснула руками:

— Да как же нормально? Поверь, мне очень жаль твои бедные яички.

Джулиан был готов послать ее ко всем чертям.

— Какое вам дело, сударыня, до моих яиц? — почти прорычал он.

— Но в наше голодное время…

Ее реплику прервал громкий смех мужчины у позорного столба. Прикованный так и залился хохотом. Джулиан и молодая женщина недоуменно оглянулись на него. Тут до Джулиана стало доходить, в чем дело. До женщины тоже. В сумраке у противоположных домов она увидела обходившего лужу крестьянина с лотком яиц на плече. Глаза ее расширились, она словно хотела что-то произнести, но вдруг взвизгнула и, подхватив юбки, понеслась по камням прочь.

В следующий миг Джулиан тоже расхохотался. Он смеялся, пробуя встать, но поскальзывался в грязи и падал. Появились какие-то люди. Они недоуменно смотрели на странную картину: хохочущего у позорного столба наказуемого и еще одного весельчака, барахтающегося в луже. Наконец Джулиан встал. Он весь извалялся в грязи, но никак не мог успокоиться. Так, запачканный, хохоча, он прошел мимо собравшихся зевак, машинально стряхивая с мокрого пера шляпы воду. Его едва ли не шатало от смеха, даже слезы на глазах выступили.

Джулиан смог взять себя в руки только у дверей гостиницы и подумал, что срочно надо привести себя в порядок: платье было безнадежно испорчено; следует побыстрее переодеться в новое. Когда он увидел, как изумленно уставился на облепленного грязью постояльца хозяин, то вновь едва не рассмеялся, но все же сдержался. Главное, он добился своего: смех снял напряжение, изгнал из души чудовищное смятение. Ему наконец-то стало легче.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Джулиан не стал рассказывать королю о рассмешившем его происшествии. Когда зазвонил колокол, созывающий верующих в церковь, он разбудил Карла. Джулиан торопливо извинился перед позевывавшим королем: чтобы не вызвать подозрение, им следует присутствовать на проповеди.

Они слились с толпой пуритан, молчаливых и угрюмых в своей сосредоточенности, и не спеша прошли в церковь по деревянным мосткам, которые чья-то услужливая рука перекинула через злополучную лужу. Чтобы оказаться подальше от любопытных, Джулиан увлек короля на хоры. В старой церкви было сыро и душно; сверху прихожане своей темной массой напоминали стаю воронья.

Король поглядывал на это собрание со своей обычной циничной усмешкой.

— Боже, и это наши веселые англичане! — Он вздохнул и процитировал чуть гнусавя, на манер пуританских проповедников: — «И изрек Он: станьте людьми, сыны человеческие».

— Тише, мистер Чарльз Трентон, — сжал его локоть Джулиан. — Ведите себя скромнее, ибо на нас и так обращают внимание.

— Ничего удивительного, ведь наши лица им незнакомы. А пуританам, несмотря на их мрачность, все же свойственно любопытство.

Король с интересом пробегал глазами по лицам женщин. Все они по случаю воскресной проповеди принарядились, их чепчики и воротники были украшены кружевами, многие были в одеждах из камлота и бархата. Король даже Указал Джулиану на одну из них.

— Погляди, до чего миленькая пуританочка! — Он кивнул в сторону прелестной девушки, из-под кружевного чепчика которой на шею сбегали две волнистые белокурые пряди — дань женского кокетства, которое не смогли истребить аскетические проповеди пуритан о том, что подобные ухищрения нашептаны дьяволом. — Да она просто прелесть, ну, Джулиан, обрати же внимание!.. Если бы так сурово не поджимала губки. Клянусь небом, малютка отчего-то нервничает.

И в самом деле, белокурая девушка выглядела явно встревоженной, все время оглядывалась и один раз даже встала, словно намереваясь уйти. Сидевшая рядом с ней тучная, важного вида дама в черной мужской шляпе поверх чепца повернулась к ней и, сжав девушке локоть, не позволила ей этого сделать, принуждая сесть.

— Видит Бог, это и есть оставленная невеста нашего Стивена Гаррисона, — шепнул Джулиану король. — А соседствующая с ней матрона, не иначе как ее матушка, которая, по словам нашего славного хозяина, никому не дает спуску. Она-то уверена в себе. А вот ее доченька явно нервничает, опасаясь появления соперницы. И правильно делает, я хорошо помню Еву Робсарт. Пусть эта пуританка и мила, но Ева — словно солнце. Хотел бы я ее снова увидеть, клянусь Богом!

— О тише, мистер Чарльз, — почти зашипел Джулиан. — Если эти пуритане услышат, что вы божитесь… — Он не успел договорить, когда снизу началось какое-то движение; прихожане стали оглядываться и вставать, и путники увидели, как по проходу к кафедре движется проповедник.

— Ну, тут и говорить нечего, — только и шепнул Карл, когда проповедник взошел на кафедру и обвел всех присутствующих мрачным взглядом.

Да, вид проповедника говорил сам за себя. Перед ними предстал один из истинных представителей того сурового фанатизма, чье влияние и вера приучили англичан к суровым пуританским традициям. Захария Прейзгод был высок и аскетически худ, настолько, что мантия болталась на нем, как на шесте, а скулы, казалось, вот-вот прорвут желтую, словно пергамент, кожу. Впечатление довершало лицо проповедника: густые, щетинистые, мрачно насупленные брови и темные, глубоко посаженные глаза горели таким мистическим огнем, какой встречается только у патриархов, более общающихся с Богом, нежели с людьми. Но подбородок его был твердый, волевой, а голос, когда он раскрыл Библию и воскликнул: «Восславим же Господа, дети мои», — прозвучал неожиданно звучно и сильно.

Он затянул псалом, и все присутствующие в церкви встали и хором подхватили:

Все те, кто в мире сем живут,

Творцу хвалебный гимн поют.

И служат с трепетом живым,

Придите, радуйтесь пред Ним.

Пели они монотонно, безрадостно. И тем не менее это унылое песнопение придавало общую привлекательность протестантскому богослужению. Джулиан с удивлением заметил, что и король вторил словам псалма. Да, ведь король тоже был протестантского вероисповедания, хотя по его почти эпикурейскому восприятию жизни это было трудно вообразить.

Наконец пение умолкло, и громогласный голос Захарии Прейзгода загремел с кафедры:

— Я — недостойный работник в винограднике Господа и свидетельствую об Его святом завете гласом и мышцею своею. И я не перестану клеймить вероотступничество, измену, ереси и колебания в нашей истинной вере. Ибо вы колеблетесь и сомневаетесь, забывая: «Грядет Господь Иисус на красном коне сразиться с нечестивцами, со змеями, попирающими землю».

Голос преподобного Захарии так и гремел под каменным сводом, глаза пылали фанатичным огнем. Дикция у него была прекрасная, слог и знание текста завораживали. Он говорил цветисто, если подобное определение можно применить к проповеди, сулящей кары и муки за малейшее прегрешение. И все же от оратора исходила такая мощная, почти гипнотическая волна, что даже Джулиан невольно поддался ей, наклонился вперед, онемевший и завороженный настолько, что обычный звук крышки захлопываемых часов подействовал на него так, что он чуть не вскрикнул. Джулиан резко повернулся к Карлу, который спокойно прятал часы в карман. Карл чуть подмигнул ему и пожал плечами; вся магия слов и взоров оратора вызвали у его августейшей особы лишь обычную циничную полуулыбку.

Преподобный Захария закончил очередной гневный пассаж и только обратил свой огненный взор к пастве, чтобы еще раз насладиться видом плачущей и кающейся толпы, как вдруг с грохотом распахнулась дверь, и в проходе меж молящимися появилась группа новых прихожан.

Проповедник так и застыл с гневно вознесенным над головой кулаком. Присутствующие словно очнулись, стали оглядываться, переводя дыхание и обмениваясь репликами. Карл Стюарт невольно подался вперед. И даже невозмутимый Джулиан застыл, открыв рот.

Вошедшие остановились на возвышении у лестницы, и тусклый дневной свет осеннего дня словно заискрился на них. Вернее, сияние исходило от молодой дамы, стоявшей впереди, от ее яркой, вызывающей красоты и роскошного платья алого шелка, расшитого золотом. Она была истинно великолепна, словно луч света среди темной массы прихожан, и отвести глаз от нее было невозможно.

Несмотря на свой невысокий рост, она была безупречно женственна и грациозна. Из-под широкополой шляпы, капризно-небрежно украшавшей ее безукоризненную голову, ей на плечи стекали тугие завитки солнечно-золотых, почти перламутровых локонов. Пышный плюмаж черно-белых перьев опускался на одно плечо. Бархатный плащ, тяжелыми складками ниспадавший до пола, был надет так, чтобы не скрывать роскошного платья с отложным воротником голландских кружев, и само платье было достаточно открыто, чтобы оказался виден низкий вырез лифа и пышные рукава, обшитые позументом, в прорезях которых виднелся нижний рукав из сборчатой кисеи. В руках красавица держала длинноухого щенка персикового цвета и, чуть подняв подбородок, окидывала взглядом зал. Когда она повернулась, стало видно ее на удивление привлекательное лицо. Овал его по форме напоминал сердечко: широкий выпуклый лоб, высокие скулы и округлые щеки, плавно сужающиеся к маленькому, чуть заостренному подбородку. Кожа ее казалась светлой, как лунный свет, очаровательный гордый рот, небольшой нос безупречной формы и под темными дугами изысканных бровей — миндалевидные, словно лисьи, глаза глубокого темно-синего цвета.

— Ева! — почти выдохнул Карл.

А Джулиан подумал, что так же хороша должна была быть и сама праматерь Ева, если ради нее Адам забыл все заповеди Божьи. Он сам, как зачарованный, глядел на девушку, будто вбирая в себя теплоту и чувственность, чарующее обаяние, каким словно светилась Ева Робсарт. Да, такая могла увести из-под венца любого.

В церкви воцарилась тишина. Ева, чуть высокомерно оглядев собравшихся и поудобнее перехватив спаниеля, грациозно сошла по лестнице и направилась к передним рядам, где для дочерей лорда Робсарта были предусмотрительно оставлены места. Двигалась она легко, словно ее нес невидимый ветер, будто она не видела никого вокруг, лицо ее светилось высокомерием. Она откинула голову немного назад, делая вид, что ее не интересует впечатление толпы, собравшейся в церкви. А в зале и в самом деле произошло движение, возник ропот, переходящий в возмущенный гул. Само появление этой красавицы в ее яркой одежде, с чуть заметной улыбкой являлось унижением суровых нравов пуритан, и они глухо роптали, не смея громко высказать возмущение; лишь немногие улыбались, а некоторые даже привстали, приподнимая шляпы. Кланялись не только девушке, но и ее спутникам.

Джулиан обратил внимание на рослого, широкоплечего мужчину в военном мундире. Так вот каков племянник убийцы короля, этого трижды проклятого Гаррисона! Хорош собой, одет элегантно, но без щегольства. Мужественное лицо с аккуратной небольшой бородкой, светлые глаза. Волосы русые, почти золотые, были острижены не под скобу, как у пуритан, но короче, чем у кавалеров, и лежали красивой естественной волной. Гаррисон двигался мягко, как свойственно сильным крупным мужчинам, но в том, как он шел, опустив плечи и чуть склонив голову, чувствовалось, что ему явно не по себе. И не только потому, что они прервали проповедь или его ожидала встреча с брошенной невестой. Он явно не одобрял того неприкрытого вызова, какой всем своим видом выражала его прекрасная спутница. Тем не менее он подчинялся ей — значит, помощник шерифа был полностью под каблуком у своей невесты.

Но Джулиан тут же перестал думать о нем, лишь только взглянул на спутницу этой пары, шедшую чуть позади. Он сразу узнал в ней свою утреннюю знакомую. Она и в самом деле была высокая, и, как оказалось, совсем молоденькая — ей не было и двадцати. Это угадывалось по хрупкой девичьей фигуре и застенчивой робости, с какой она держалась. Как и Стивен Гаррисон, она явно была смущена тем вниманием, которое они привлекали к себе. Девушка шла, опустив голову, нервно сжимая тонкими пальцами томик Библии. Когда она чуть повернулась, Джулиан увидел ее лицо. Красавицей в полном смысле она не была, но большие карие глаза под длинными темными дугами бровей и кремово-медная смуглая кожа придавали особую прелесть этому серьезному сосредоточенному личику. Нос был несколько длинноват, но тонок, а рот, пожалуй, слишком велик и излишне чувственен для столь скромного взгляда. Вот открытая стройная шея была по-настоящему красива: длинная, чуть склоненная вперед — такие называются лебедиными; голова посажена на ней с врожденной естественной грацией, с гордостью, внушающей почтение.

Меж тем новоприбывшие заняли свои места перед кафедрой, и суровый пастор продолжил речь. Но при этом взгляд его так и впился в даму в алом:

— Внемлите же мне, дети мои, и помните: Судный день грядет! И те, кто кичится своими пышными одеждами, будут ввергнуты в бездну отчаяния! А человеческое воображение в силах представить все ужасы ада!..

При этом проповедник почти указывал на Еву Робсарт и даже облизнулся, наверное, представляя себя в роли палача Господня, а красавицу в алом — в роли вожделенной жертвы. В зале стоял гул, многие согласно кивали. Но Стивен Гаррисон, видимо, контролировал ситуацию. Он даже встал и что-то сказал проповеднику. Тот смерил помощника шерифа гневным взглядом, но все же несколько успокоился, даже постепенно сменил тему проповеди. Теперь он говорил, что верующим следует настаивать, чтобы Господь Иисус Христос был признан единственным и вечным королем Англии, чтобы законы этого царя небесного, как они записаны в Ветхом завете, были объявлены окончательным судом для всего подлунного мира.

Неожиданно поток его красноречия был прерван чистым и звонким голосом Евы Робсарт:

— Если сделать, как вы требуете, преподобный, тогда бы воров в Англии не клеймили, а убивали. Но разве не гласит одна из заповедей Иисуса — не убий? И какого Бога вы имеете в виду — Бога ненависти Ветхого завета или Бога милосердного Нового завета?

Кажется, красавица намеревалась сорвать проповедь теологическим диспутом. Захария и в самом деле запнулся и смотрел на нее, открывая и закрывая рот, немо, как рыба, выброшенная приливом на берег, словно от возмущения и гнева у него перехватило дыхание. И опять под старым каменным сводом церкви пронесся недовольный гул. Были и такие, кто встал и покинул церковь, явно ожидая, что проповедь окончится скандалом. Стивен попытался увести свою дерзкую невесту, к нему присоединилась и знакомая Джулиана. Но Ева Робсарт отрицательно покачала головой. Она потешалась. Происходящее вызывало у нее улыбку, которая в какое-то мгновение, так показалось Джулиану, окрасилась каким-то хищным оттенком.

Наконец Захария Прейзгод совладал с собой и продолжил речь. Теперь он говорил о зле, с которым должны бороться праведные.

— Вокруг нас сгущается нечто худшее, чем тьма египетская. Но я верю в вас, верующих в Мессию. Недаром в этой мирской суете вы, не жалея ни себя, ни своих близких, боролись за Божье дело. Среди нас есть те, кто понес утраты в этой борьбе. Достойная Сара Холдинг потеряла двоих старших сыновей, которые с оружием в руках стояли за дело славного Оливера Кромвеля, и мы скорбим об ее утрате и вместе с ней радуемся, что пали они за святое дело.

Тут важная пуританка, восседавшая рядом с белокурой Рут, встала.

— Не жалейте о моих сыновьях, святой отец, как не жалею я. Истинно говорится: Бог дал, Бог взял. А когда подрастет мой меньшой, — и она положила тяжелую ладонь на плечо мальчика-подростка, сидевшего подле нее и Рут, — я сама вложу в его руки меч и буду счастлива, если он прольет кровь за наше святое дело.

— Вот достойная мать! — воскликнул Захария. — Та, чей пример должен вдохновлять всех нас!

А Ева Робсарт вдруг повернулась к Стивену и сказала достаточно громко:

— Видишь, Стив, от соединения с каким змеиным кодлом спасла тебя любовь ко мне.

Рут Холдинг при этом вдруг громко вскрикнула и лишилась чувств. Несколько дам кинулись к ней, подняли, стали обмахивать платочками. Стивен тоже встал, хотел было подойти к ним, но взгляд Евы удержал его. Тогда он схватил шляпу и спешно направился к выходу.

Меж тем в церкви поднялся гул, похожий скорее на грозный рокот. Выходки Евы, ее презрение к богослужению по-настоящему обозлило пуритан. Спутница Евы поняла это и стала что-то негромко объяснять красавице, видимо, уговаривая ее уйти. Она даже попыталась взять из ее рук спаниеля, чтобы заставить ее встать. Ева отвела ее руки и, насмешливо улыбаясь, повернула голову в ту сторону, где пришла в себя и плакала ее поверженная соперница. Свирепый взгляд грозной Сары Холдинг явно не предвещал ничего хорошего.

— Гаррисон не должен был оставлять Еву, — услышал Джулиан негромкий голос короля.

Грэнтэм в ответ только усмехнулся:

— Эта девица сама будет виновата, если спровоцирует

прихожан.

В самом деле, теперь, когда Стивен Гаррисон, представляющий реальную власть в округе, вышел, Захария Прейзгод открыто повел свою речь против дерзкой Евы.

— Презренная! — говорил он спокойно, но грозно. — Ты похожа на ту заблудшую овцу, которая и не думает о своем спасении. Ты носишь красные одежды, а красное — это цвет сатаны.

— Далось вам мое платье, — пожала плечами Ева Робсарт, словно не замечая стараний спутницы сдержать ее. — Я — дочь лорда и буду носить то, что мне заблагорассудится!

Она держалась спокойно, почти иронично, и это окончательно вывело проповедника из себя. Привыкший к своей неограниченной власти над верующими и получив вдруг такой отпор, он прямо-таки рассвирепел.

— Дети мои! — вскинул руки преподобный Захария. — Взгляните на эту дщерь антихриста, пришедшую смущать вас. И выразите ей свое презрение, я же, властью, данной мне от Бога, проклинаю ее!

— Святой отец… — Ева грациозно и гордо поднялась со своего места. — Напоминаю вам, что у хулы есть повадка возвращаться назад, на тот самый насест, с которого она слетела. Помните это и не будьте столь щедры на проклятия.

Теперь и она, кажется, готова была уйти, но дорогу ей преградила разъяренная Сара Холдинг.

— Что ты сделала с моей дочерью, блудница Вавилонская? Чтоб ты сдохла! Ты являешься сюда, отравляешь нашу святую молитву и издеваешься над моей дочерью!

— Ваша дочь слишком уж трепетна для пуританки, — со спокойным равнодушием заметила Ева.

— Она ангел! — проорала разгневанная фурия. — Но я-то иная! И я сама разделаюсь с тобой, ибо вижу на твоем лице печать зверя! — Губы матроны побелели, в уголке рта заблестела слюна. Она стала засучивать рукава и шагнула вперед.

Хрупкая фигурка Евы перед ней казалась особенно беззащитной, но в том, как девушка горделиво вскинула подбородок, чувствовались решимость и достоинство.

— Не унижайте себя манерами дешевой торговки, миссис Холдинг, — произнесла она. — Иначе всем станет ясно, сколько обиды накопилось в вашей душе из-за того, что Стивен предпочел меня Рут.

Эти слова только подзадорили Сару. Она замахнулась, но Ева успела отступить. Тут песик на руках Евы залился лаем, соскочил на землю и, схватив юбку обидчицы его хозяйки, стал ее яростно трепать. Сара Холдинг с силой пнула спаниеля, и тот с визгом откатился к кафедре, а сама она решительно двинулась на попятившуюся леди. Какое-то напряжение нависло под старыми сводами церкви, прихожане подались вперед. На их лицах читались ярость и гнев. Казалось, достаточно малейшей искры, чтобы вся эта толпа взорвалась и сдерживаемая ярость выплеснулась наружу.

Ева Робсарт теперь выглядела испуганной. Она надменно отступала от взбешенной фурии, когда меж ними выросла высокая тонкая фигура спутницы молодой леди.

Она только глянула на Сару своими огромными глазами, и та отпрянула.

— Оставьте в покое мою сестру, миссис Холдинг, — негромко, но властно проговорила девушка. — Оставьте или… или я обещаю, что с вами случится несчастье.

Сара Холдинг на миг опешила, потом медленно повернулась к столпившимся прихожанам.

— Вы слышали?! Эта ведьма Робсартов готова наслать на меня свои чары. Вы все сейчас были свидетелями колдовства.

Как ни странно, вмешательство сестры Евы вызвало в толпе куда больше гнева, чем выходки самой леди. По церкви прокатился гулкий угрожающий рокот. Маленький спаниель Евы испуганно тявкнул, а затем залился истеричным лаем.

Джулиан склонился к королю.

— Думаю, самое время уйти. Нам не следует вмешиваться, что бы ни произошло.

Но Карл лишь сбросил его руку со своего предплечья. Нахмурившись, подавшись вперед, король напряженно следил за происходящим.

А сестра Евы Робсарт повернулась к проповеднику и твердо произнесла:

— Святой отец, не забывайте, что вы представляете Бога, который осуждает насилие. Поэтому, прошу, утихомирьте своих прихожан.

Однако ее спокойные, разумные слова возымели на оскорбленного проповедника совсем обратное воздействие. Он почти взвыл, сжимая кулаки.

И тут случилось что-то страшное. Крики, вой, рев. Благочестивые пуритане, вмиг забыв о своей суровой сдержанности, стали перескакивать через лавки и, толпясь в проходе, рванулись вперед на двоих несчастных. Женщины визжали, рвали их за волосы, мужчины опускали на них кулаки. Истошно кричали дети. Кое-кто из более благоразумных прихожан кинулся к выходу, но их теснили те, кто рвался принять участие в «охоте Господней»; произошла давка.

Джулиан хотел удержать рвущегося Карла, но не успел. Карл единым махом перескочил через перила вниз, врезался в толпу и, раздавая удары кулаком направо и налево, прорвался к сестрам Робсарт. Выхватив шпагу, он загородил их собой. Кто-то закричал, напоровшись на лезвие шпаги, а Карл, с размаху ударив вцепившуюся в него Сару Холдинг в лицо, умудрился выхватить пистолет и стрельнуть в воздух.

От звука выстрела толпа отпрянула. Карл, загораживая собой двоих растрепанных, в изорванных платьях женщин стоял перед глухо рычащей массой пуритан со шпагой в одной руке и дымящимся пистолетом в другой. Он еще тяжело дышал, но, несмотря на весь драматизм ситуации, весело улыбался.

— Итак, возлюбленные собратья мои, вы, я вижу, превратились в охотничьих псов этого кровожадного попа и совсем забыли самую главную заповедь Христову — не убий. — Он продолжал улыбаться, но острие шпаги медленно скользило вдоль лиц еще не остывших от пыла пуритан, а глаза, в отличие от улыбки, были холодными и колючими, под стать шпаге. — Что ж, обещаю — как истинный слуга Божий, я отправлю в преисподнюю любого, кто сделает хоть шаг.

Это было произнесено решительно и твердо. Прихожане стали переглядываться.

За спиной Карла растрепанная Ева помогала подняться своей сестре. Она заботливо прижала платочек к ее кровоточащей губе и уже не казалась испуганной.

— Псы! — бросила она толпе.

Кто-то из прихожан спросил короля, кто он такой. Карл едва ли не рассмеялся.

— Я тот, кому Бог велел, как Аврааму, оставить Харрон, землю отца его, и идти в землю Ханаанскую. А точнее, я такой же верный христианин, как и вы, может, даже более верный, раз вступился за слабых.

Прихожане стали переглядываться. Этот высокий бородатый юноша был похож на простого пуританина, но в нем чувствовалась сила и властность человека, привыкшего повелевать.

В это время подал голос Захария Прейзгод:

— Чего вы стоите, слуги Божьи? Или вы забыли, что тот, кто не с нами, тот против нас и…

— Заткнитесь, преподобный отец! — неожиданно прозвучал громкий и властный голос Джулиана. — Еще одно слово, и я прострелю вам голову.

Прихожане стали оборачиваться. На хорах стоял молодой красивый человек, и в каждой руке его было по пистолету.

— Это касается каждого. Одно движение — и он сегодня же отправится на праведный суд с простреленной головой. — В наступившей гробовой тишине голос Джулиана звучал раскатами грома.

Карл улыбнулся еще шире:

— Видит Бог — это так. Мой товарищ никогда не промахивается.

Ситуация все равно оставалась критической, но в этот миг дверь распахнулась и в церковь ворвался Стивен Гарри-сон со своими людьми.

«Давно пора, — подумал Джулиан, опуская пистолеты. — Пока этот олух мешкал, его красавицу с сестричкой могли превратить в пару телячьих отбивных».

Внизу солдаты прикладами бесцеремонно разгоняли толпу, грубо распихивали именитых граждан и местных сквайров. Не менее любезно они обращались с их женами и детьми. А те словно опомнились — многие стали плакать, некоторые молили о прощении, падали на колени перед Стивеном и сестрами Робсарт. Стивен сурово прогонял их. Он подошел к невесте, чтобы утешить ее, но Ева глядела лишь на Карла. Бледная, с широко открытыми глазами и разметавшимися по плечам золотыми кудрями, с расцарапанной щекой, в сползшем с плеча платье, она не сводила глаз со своего спасителя.

Джулиан испытал почти болезненный укол страха. Он сбежал с хоров и едва не налетел на Сару Холдинг, почти тащившую к выходу заходившуюся плачем дочь. Ее сын, втянув голову в плечи, уже выбежал из ворот церкви.

Тут Сару Холдинг нагнала растрепанная Ева и, словно забыв о своей аристократической сдержанности, вцепилась в чепец матроны.

— Змея! Она растоптала моего маленького Персика!

«Какая дура! — подумал Джулиан. — Сама едва избежала подобной участи и опять напрашивается. Интересно, не узнала ли она Карла Стюарта в своем защитнике? Похоже, что нет, раз ее больше волнует Персик».

Он видел, как Стивен Гаррисон оттащил Еву от возмущенной матроны и передал на руки сестре.

— Миссис Холдинг, — громко сказал он. — Жду вас через полчаса в мэрии. Вам следует ответить за то, что вы здесь совершили.

Толстый подбородок дамы задрожал, а ее дочь разразилась еще более громким плачем. Сара Холдинг все же выпрямилась:

— Горько мне видеть, Стивен, что ты, кто стал мне почти сыном, переметнулся к врагам и стал презренным Иудой.

На строгом лице Стивена ничего не отразилось.

— Идите, миссис Холдинг, после поговорим. Это касается и вас, преподобный Захария, — обратился он к пытавшемуся выскользнуть через дверь проповеднику.

Тот сделал высокомерное лицо и воздел руки к небу.

— Ихабод! — воскликнул он. — Отошла слава от Израиля!.. — С этими словами он величаво удалился.

Джулиан подошел к Карлу. Король лишь чуть улыбнулся и пожал плечами. Джулиан же был напряжен. Сейчас все решится, и, возможно, самым плачевным образом, если эта скандалистка опознала Карла Стюарта. Не понравилось Джулиану, как она глядела на короля. Правда, Карл говорил, что видел ее последний раз еще подростком. Сможет ли она вспомнить в своем заступнике, в этом бородатом мужчине с короткой стрижкой и одежде круглоголового, того юного принца, который с обожанием смотрел на нее?

Ева взяла жениха под руку.

— Это наши спасители, Стив. Если бы не они… О небо! Я не знаю, что тогда могло бы случиться. Ведь ты оставил нас, — добавила она с обидой в голосе и повернула к Карлу сияющее лицо.

Она быстро отошла от потрясения, в отличие от своей сестры. Та же, хоть и вела себя мужественно, встав на защиту Евы, теперь тихо сидела на скамье, уткнув голову в ладони, и плечи ее чуть подрагивали. Кто-то из солдат Гаррисо-на принес ей кружку воды. Все еще всхлипывая, она немного отпила.

Стивен Гаррисон внимательно глядел на спасителей своей невесты. Его волосы растрепались, длинная прядь упала на проницательные светло-голубые глаза. Он перевел взгляд с Джулиана на короля, потом опять окинул взглядом более нарядного молодого лорда. У Джулиана мелькнула мысль, что, несмотря на их пуританский вид, этот парень сразу понял — они не те, за кого себя выдают. Да, он знал таких людей, как Гаррисон, и понимал, что их не проведешь. Все же он ощутил облегчение, заметив, что Стивен более внимательно смотрит на него, чем на короля, и был за это почти благодарен круглоголовому.

— Имею честь представиться, — чуть поклонился Стивен. — Полковник парламентской армии Стивен Гаррисон. К вашим услугам, джентльмены.

— Чарльз Трентон, — приподняв шляпу, представился король с той легкой непринужденностью, какая не оставляла его даже в самые трагические минуты. — А это мой попутчик, комиссар сэр Джулиан Грэнтэм. Мы едем по делам генерала Гаррисона, и у нас имеется подорожная, подписанная самим лордом-протектором.

У Джулиана сжалось сердце при мысли, что Стивен попросит предъявить документ. Но тот лишь кивнул.

— Рад познакомиться, джентльмены. И отныне я ваш вечный должник. Примите мою сердечную благодарность.

Он держался сдержанно, как истинный пуританин, но вместе с тем просто и приветливо. Сейчас он даже понравился Джулиану.

Ева теперь открыто улыбалась. Улыбка у нее была восхитительная, а на щеках играли прелестные ямочки.

— Что же до меня, господа, то я до конца своих дней стану молить за вас Бога, и признательность Евы Робсарт не будет знать границ. Вы спасли нас — заступились, как самоотверженные самаритяне и… О, Рэйчел, да перестань плакать! Поблагодари джентльменов.

Рэйчел Робсарт подошла. Лицо ее было мертвенно-бледным, вокруг глаз легли темные печальные круги, кудри растрепались, но почему-то из-за этого лицо девушки обрело какое-то трогательно-детское выражение и показалось Джулиану особенно милым. Интересно, узнала ли она его? Похоже, что нет.

Девушка присела в глубоком реверансе, погружаясь в пышные юбки. В глазах ее все еще стояли слезы, но она улыбнулась сдержанной полуулыбкой, исполненной скромности и приветливости.

— Как мне выразить свою признательность?.. Наверное, таких слов просто не существует… — тихо произнесла она, и ее голос, печальный, но глубокий и чистый, умилил Джулиана.

— Ты не слишком-то красноречива, сестра, — заметила Ева, и опять Джулиану не понравилось, как она взглянула на короля. — Я же, господа, от всего сердца приглашаю вас…

— Ева! — прервал ее Стивен. — Думаю, в сложившейся ситуации это излишне. — Он вновь поклонился. — Не сочтите меня нелюбезным, джентльмены, но будет лучше, если вы уедете из этих мест. Я, конечно, не допущу никаких вольностей, но народ в этих краях неспокойный, грубый. Вы же оскорбили их живого мессию, их кумира — Захарию Прейзгода, а люди злопамятны. Так что лучшее, что мы можем сделать, это снабдить вас всем необходимым и пожелать счастливого пути.

— Стив! — всплеснула руками леди Ева, но молодой Гаррисон мягко ее остановил и сказал, что после того, что она сегодня учинила, ей вообще стоит держаться потише.

Для себя же Джулиан отметил лишь одно — несмотря на все происшедшее, они свободны. А значит, его король в безопасности. Он видел, как Рэйчел Робсарт тоже стала уговаривать Еву быть послушной. Кажется, ей это удавалось лучше, чем полковнику.

Джулиан подошел к королю и едва слышно проговорил:

— Ради всего святого, сэр, едем, пока не поздно. И будем молить Бога, чтобы в дальнейшем все шло благополучно.

Он увидел, что Карл не сводит горящих глаз с раскрасневшейся, что-то доказывающей жениху Евы. Джулиан хорошо знал, что предвещает этот взгляд.

— О, сэр… — умоляющим голосом произнес он.

— Но ты ведь сам говорил, что путешествовать в воскресенье у пуритан не принято, — улыбаясь, пресек король слабую попытку спутника вразумить его.

В принципе это был веский аргумент. Похоже, и Ева Робсарт склонила к тому же своего жениха. Стивен подошел к ним несколько сконфуженный, смущаясь той явной властью, какой обладала над ним леди Ева.

— Видимо, вам лучше задержаться до завтрашнего дня. Я прослежу за вашей безопасностью.

— Не стоит, сэр, — улыбаясь, пожал плечами Карл. — Лучше следите за безопасностью этих очаровательных леди. Хотя… ваши храбрые гвардейцы и так уже навели порядок. А то, что случилось, так это, как гласит пословица: где женщина и гуси, там не обходится без шума.

Джулиан негромко кашлянул, давая понять Карлу, что тот говорит сейчас как роялист, но Карл уже и сам это понял и, отвесив поклон, направился к выходу.

Уже у дверей он оглянулся. Ева глядела ему вслед. Глаза короля и Евы Робсарт встретились.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ева влетела в свою опочивальню, будто на крыльях. Насмерть перепуганная служанка, бежавшая за госпожой от ворот замка из боязни, что обессиленная пережитым ужасом хозяйка может в любой момент упасть в обморок, просто-таки обомлела, когда Ева обернула к ней свое лицо. В нем не читалось и намека на какие-либо страдания. Весь облик госпожи излучал торжество; раскрасневшееся лицо выдавало возбуждение, но не от пережитого страха, а от радости.

Ева ликовала. Ей надо было побыть одной.

— Поди вон, Нэнси! — резко бросила она, когда ошеломленная горничная попыталась выяснить, все ли с ней в порядке.

Служанка опрометью вылетела из комнаты, осеняя себя крестными знамениями и приговаривая слова молитвы — больше всего ее страшила мысль, что молодая леди повредилась в уме.

Ева минуту пристально вглядывалась в свое отражение в зеркале, будто хотела увидеть там нечто, доселе ей неизвестное.

— О, Боже мой, Боже мой! — выдохнула она своему отражению, потом почти упала в кресло, тяжело дыша и не сводя с зеркала глаз. — Ты, — она прижала пальчик к гладкой блестящей поверхности, — ты сегодня видела короля. Его величество Карла II Стюарта! И он спас тебе жизнь!

Она откинулась в кресле и улыбнулась, мечтательно глядя в сводчатый потолок. Авантюрная жилка скоро позволила ей опомниться после того, как их чуть не растерзала толпа. И именно эта черта характера не давала ей покоя, кружила голову при одном напоминании, что спас ее сам король. Король-беглец, за голову которого назначена немыслимая награда — тысяча фунтов. Но это для плебеев все решают только деньги, а для нее, Евы, награда должна стать иной. Король здесь — и она ему понравилась! Всю дорогу домой Ева напряженно размышляла о происшедшем, невпопад отвечала на взволнованные вопросы Стивена о своем самочувствии и постаралась как можно скорее отделаться от жениха. Не пожелала она и успокаивать младшую сестру, которая сидела всю дорогу, отвернувшись от них, невидящим взором глядя в окошко кареты.

И вот она дома, в Сент-Прайори. Уайтбридж вместе с королем остался позади, но она не могла успокоиться. Глупо. Разум говорил, что приключение окончено, и ей остается только отвлечься, не будоражить душу помыслами о том, как восхищенно и жадно глядел на нее Карл Стюарт.

Она окинула взглядом покои. Сент-Прайори был старинным замком, возникшим на месте древнего бенедиктинского аббатства, которое досталось ее предкам во время роспуска монастырей при Генрихе VIII[7]. И хотя Сент-Прайори после этого перестраивали, он так и не утратил чего-то средневекового, напоминающего о былом величии аббатства. Каменные стены, сводчатые потолки, стрельчатые арки дверей и окон — ото всего веяло стариной и основательностью. Но Ева была женщиной другого времени, и свои апартаменты в одной из башен она превратила в очаровательное гнездышко. Теперь это была богато декорированная дамская комната с высоким сводчатым потолком, изысканной мебелью в новом вкусе, с инкрустациями и новой резьбой; каменную кладку стен скрывали фландрские шпалеры ярких сочных тонов с тиснением; на двух больших стрельчатых окнах висели длинные портьеры из золотистого индийского штофа. Таким же штофом была убрана роскошная широкая кровать на возвышении, с резными столбиками по углам, поддерживающими пышный балдахин, с которого свисали богатые драпировки, соединенные позументом и по краям обшитые длинной золотистой бахромой.

Ева глядела сейчас на всю эту роскошь едва ли не с отвращением. Она не любила Сент-Прайори. Здесь она чувствовала себя словно в ссылке. Ее тяготил старый замок с его тайнами и преданиями, где давно не было гостей, не играла музыка, где в запутанных коридорах, помнящих еще тихую поступь монахов, лишь изредка попадался кто-то из немногочисленной прислуги или спешила куда-то озабоченная Рэйчел. Вот для ее сестры Сент-Прайори всегда оставался домом, она никуда не уезжала, она родилась здесь. Она-то никогда не задумывалась над страшным проклятием последнего аббата Сент-Прайори, которого ее предок, барон Джон Робсарт, выгнал из обители прямо на дорогу умирать в нищете, когда король Генрих передал ему аббатство в ленное владение. Тогда аббат проклял род Робсартов до седьмого колена, и с тех пор ни один из их семьи не дожил до спокойной старости, каждый умер при трагических обстоятельствах.

Начал эту страшную традицию сам барон Джон Робсарт, свалившись с лестницы и сломав себе шею. До сих дней сохранилось поверье, что его напугал призрак загадочного черного монаха, который выплыл к нему из пустынного прохода; и хотя свидетелей тому не было, многие слышали, как ужасно кричал барон, прежде чем неудачное падение и сломанная шея не оборвали его жизнь. С тех пор поговаривали, что черный монах неизбежно возникал перед каждым очередным владельцем Сент-Прайори незадолго до его кончины. Последним его видел старший брат ее отца, сэр Роберт Робсарт, накануне той нелепой дуэли, на которую его вызвал местный сквайр, узнав, что пэр Англии барон Робсарт соблазнил его жену.

После этого пэрство Робсартов и замок Сент-Прайори достались ее отцу. Тетушка Элизабет, младшая сестра Дэвида Робсарта, тоже божилась, что видела страшного черного монаха, но с ней-то ничего не случилось, разве что она так и не вышла замуж. И теперь они — дети Робсарта — седьмое поколение… Старший брат Евы, Эдуард, почти не бывал в Сент-Прайори, так как в основном жил за границей. Но и его постигла смерть, когда он приехал в Англию и вопреки воле отца, стоявшего за парламент, вступил в войска Карла I. Он погиб в битве при Нэйсби, и мрачные пуритане положили его труп к ногам генерал-лейтенанта парламентских войск Дэвида Робсарта, С тех пор отец очень изменился и ушел из армии. Его тогда простили и круглоголовые, и роялисты. Лишиться наследника, продолжателя рода — это было настоящее горе. Правда, от второго брака у него остался сын Николас, но даже сам Робсарт не любил вспоминать об этом. И была еще Рэйчел от третьего брака отца с загадочной женщиной — испанкой Пилар д'Альварес. Рэйчел родилась здесь, в Сент-Прайори, и ее рождение стоило жизни третьей жене Робсарта. С тех пор барон больше не женился, а над замком нависла странная, напряженная тишина. Тишина, которую так ненавидела Ева.

Она смутно помнила иные времена. Ей было три года, когда отец привез их с Эдуардом сюда, после того как был смещен с поста лорда-наместника Ирландии. Тогда Сент-Прайори сиял огнями, здесь часто бывали гости, отец устраивал пиры и большие охоты. Потом мать Эдуарда и Евы, ирландка Кэтлин Раффери, умерла, заболев оспой, и замок притих. Но ненадолго. Отец был молод, и вскоре женился на фрейлине королевы Генриетты-Марии, француженке Шарлотте де Бомануар. Хотя Еве тогда не исполнилось и пяти, она хорошо помнила эту шумную красивую даму, которая хоть и была равнодушна к детям мужа от первого брака, но умела внести в Сент-Прайори веселье. Шарлотта ни дня не могла провести без празднеств, замок весь ходил ходуном; порой это становилось утомительным, а временами — просто невыносимым.

Потом леди Шарлотта родила Николаса. Что-то случилось тогда между ней и отцом. Они почти не виделись, и лишь по прошествии нескольких лет Ева узнала причину разрыва меж ними. А тогда отец услал жену с сыном к ее родне во Францию, где Шарлотта де Бомануар вскоре умерла. В это время маленькая Ева уже жила с отцом в Лондоне, в его богатом городском особняке, а ее брат был услан во Францию и служил пажом при дворе Людовика XIII. Третья женитьба отца стала для Евы настоящей трагедией. И не потому, что ей не нравилась новая мачеха, просто отец собирался покинуть двор и вновь поселиться в имении. К счастью, отец с женой уехали без нее, а она осталась в столице под попечительством тети Элизабет и ворчливого дяди Энтони. Позже она узнала, что у нее родилась сестра Рэйчел, но ее это мало волновало. Ведь жизнь в Лондоне была такой веселой! Даже когда вновь вернулся отец, постаревший, мрачный, в жизни Евы мало что изменилось.

Когда Еве исполнилось двенадцать лет, лорд Робсарт представил ее ко двору и королева Генриетта-Мария, очарованная редкой красотой девочки, приблизила ее к своей персоне. Ах, какая тогда была жизнь! Ева принимала участие в роскошных выездах королевского двора, танцевала на балах, веселилась на маскарадах. Королева благоволила к юной красавице, да и сама была охоча до всякого рода неожиданностей. Один раз она даже устроила бал, на который явилась в ярком платье, но с лицом и руками, вымазанными в саже, и под звуки бубнов и кастаньет исполнила мавританский танец. Позже в Лондоне вышел памфлет, обвиняющий королеву в развращении двора. Генриетту-Марию не очень любили за то, что она пыталась настроить короля на введение в Англии католического вероисповедания. Сердца англичан со времен королевы Марии Тюдор отвергли эту религию, да и нравы пуритан распространялись все более, их представители заседали в парламенте и все сильнее подавали свой голос против двора, против доброго короля Карла и его католички-супруги. Но Ева тогда мало обращала внимание на это, хотя все чаще встречала в Лондоне суровых, вечно мрачных людей в темных одеждах с хмурыми лицами и резкими речами. Один раз она даже видела, как у позорного столба по приговору Звездной палаты были выставлены Джон Баствик и священник Генри Бертон. Им обрезали уши и на лбу выжгли клеймо. Это было ужасно, ей даже стало плохо, но она сдержалась. Ибо тогда рядом с ней был принц Руперт, красавец Руперт, в которого она была без памяти влюблена, и потому боялась выказать при нем слабость.

Руперт Пфальцский стал первой настоящей любовью Евы Робсарт. Она тосковала о нем, когда он уехал, хотя всячески скрывала это, стараясь отвлечься утехами двора. Придворная жизнь: увеселения, роскошь, блеск, поклонники, флирт — была ее природной стихией. Ева рано поняла, что хороша собой и нравится мужчинам, это делало ее дерзкой и смелой. Она дразнила их, играла ими, вела себя вызывающе. Ей ничего не стоило закрутить небольшую интрижку, она не боялась ночных свиданий, пылких поцелуев и ласк. А однажды, чтобы развеселить королеву, даже плясала на столе, вскидывая юбки и показывая всему двору свои красивые ножки в алых чулках с золотистыми стрелками. Она заметила, как восхищенно глядел на нее маленький принц Уэльский, который громко заявил, что леди с красными ножками — самая красивая дама в Англии.

Да, Еве Робсарт чудесно жилось при дворе, и она старалась не замечать тех туч, что сгущались у нее над головой. Вернее, над головой ее отца. Гром грянул, когда началась война с Шотландией и ее отец, единственный английский генерал, имевший боевой опыт, так как сражался в континентальных войнах, наотрез отказался принимать участие в походе против шотландцев. У него уже тогда были натянутые отношения с королем — Дэвид Робсарт открыто встал на сторону средних землевладельцев, которые поднялись против войны, ибо считали, что Карл I попирает их религиозные права. Робсарт относился к среднему дворянству как к соли земли Англии и полагал, что Карлу следует больше считаться со своими подданными. Это привело к окончательному разрыву отца с двором, хотя до Евы и доходили слухи, что сама королева умоляла отца быть сговорчивее и помочь ее супругу. Но барон Робсарт отказался. Он удалился от двора в свое поместье Сент-Прайори и забрал дочь с собой.

Так Ева впервые оказалась в глуши, в ссылке, как считала она, и ощутила весь ужас громады Сент-Прайори. Она впервые познакомилась здесь с младшей сестрой и была удивлена той любовью, с какой малютка Рэйчел относилась к поместью — хотя Рэйчел всегда была странным ребенком! Еве льстило то немое обожание, каким одаривала ее младшая сестра, и она даже привязалась к малютке, но сама-то она была здесь несчастна. Так несчастна!..

Тут, в провинции, текла совсем иная жизнь. И все больше набирали силу пуритане. Эти люди в длинных, черных, наглухо застегнутых плащах, носившие у пояса Библию и полагавшие, что они одни достойны внимания Господа на земле, были всюду, и их мрачный характер словно накладывал отпечаток на округу. Они настаивали на запрещении ношения длинных локонов, пышных воротников, бархатных камзолов с лентами, всюду вводили свою суровую моду. А главное, они всячески боролись с развлечениями. В краях солсберийских пустошей и так немного населения, но если где-то собирался народ, то тут же появлялись пуритане и сразу следовали проклятья — запретить танцы, хороводы, не разрешать петушиные бои, не посещать городские таверны, не играть в кости и карты. И Ева восстала против этого. Иначе она не могла. Она стала созывать местных помещиков на балы и охоты, дерзила пуританским священникам, уличала их в лицемерии. Окрестные жители, еще не до конца увязшие в новых веяниях пуритан, были то очарованы, то шокированы ее поведением. Эта девушка вносила в их угрюмую жизнь разнообразие, потому что заражала их весельем, которое они боялись проявлять, запуганные пуританской моралью. Да, весть о своенравной красавице шла далеко. Ей исполнилось всего шестнадцать лет, но яркая личность и удивительная красота сделали ее главной фигурой во всем графстве.

Возможно, тогда она впервые привлекла к себе внимание Стивена Гаррисона. Хотя что значил он, сын простого сельского сквайра, в глазах светской красотки? Но она флиртовала и с ним, как со многими другими, ибо любила внимание мужчин, жаждала восхищения, и ей надо было постоянно убеждать себя в том, что она не пропадет в этой глуши. Тем более что все меньше оставалось надежд на возвращение ко двору. Дэвид Робсарт тоже стал склоняться к пуританизму, и дерзкие выходки дочери его шокировали. Но он никогда не пенял ей, ибо считал себя в чем-то виноватым перед ней. А может, он уже тогда все больше погружался в себя: все чаще запирался в своих покоях, углублялся в чтение Библии. Мучительные раздумья о своей судьбе, о ее предопределении становились его страстью и болезнью. Потом он был призван в Лондон на заседание парламента. Ева очень надеялась, что он возьмет ее с собой, а когда этого не случилось, закатила отцу настоящую истерику. Барон уехал ненадолго и вернулся еще более мрачный; теперь он все чаще высказывался против короля Карла.

— Наш монарх считает, что правит от имени Господа, но в стране есть люди, не согласные с этим.

Еве казалось, что он имеет в виду самого себя, и она холодела от страха. Ведь если отец окончательно порвет с двором, то и ей придется провести жизнь в этой глуши. А она так любила двор с его балами, празднествами, фейерверками, любила Лондон с его сутолокой, сплетнями, сенсациями. Она скучала даже по вони этого огромного города, по дымам его мыловарен и печей для обжига извести.

Вскоре после этого началась война. Король окончательно рассорился с парламентом, уехал в Ноттингем, где поднял свой штандарт. Это послужило сигналом к войне, в округе все только и говорили о кавалерах и круглоголовых. Некоторое время спустя и барон Дэвид Робсарт отбыл на войну, чтобы сражаться на стороне парламента.

Для Евы это означало крушение всех надежд. Она жила в каком-то странном возбуждении, которое затем сменилось апатией. Она ненавидела огромный безлюдный Сент-Прайори и теперь то приходила в ярость, то вдруг становилась тихой и печальной, то неожиданно заходилась в безудержных рыданиях. Однажды в Сент-Прайори приехал ее брат Эдуард. Он рассказал, что двор короля обосновался в Оксфорде и Эдуард отправляется туда, чтобы предложить королю свою шпагу. Он не поддержал отца! Как это было восхитительно!

Ева вдруг поняла, что не может больше оставаться в Сент-Прайори, с его тайнами и проклятьями. Ей невероятно опостылело здесь все: и низкое небо над равниной, и безлюдье, и пуританское ханжество. Уговорив тетушку Элизабет сопровождать ее, оставив младшую сестру на попечение уже ставшего священником дяди Энтони, она вместе с Эдуардом отправилась в Оксфорд.

И вновь наступила настоящая жизнь. Мрачная тень войны еще не наложила свой отпечаток на двор. Здесь все сияло блеском и роскошью, давались балы, кавалеры были любезными, а дамы нарядными. В Оксфорде царило веселье, там насмехались над суровой религиозностью парламента, кутили и развлекались вовсю. Эдуард Робсарт был принят королем с распростертыми объятиями и получил чин полковника кавалерии, сорокалетняя тетушка Элизабет Робсарт тоже удостоилась быть принятой монархом и столько времени проводила с престарелым лордом Монтгомери, что, когда огласили помолвку, это никого не удивило. Что же касается Евы Робсарт — она истинно блистала. Ей было девятнадцать лет, она была в расцвете своей красоты, мужчины сходили по ней с ума, дрались на дуэлях, добивались внимания красавицы, чей отец сражался в армии противника. На положении Евы, впрочем, это никак не отражалось. Сам король расточал ей комплименты и, в отсутствие находившейся во Франции супруги, открывал балы под руку с Евой Робсарт. Четырнадцатилетний принц Уэльский бегал за ней, как щенок, и выглядел влюбленным. Она смеялась и кокетничала с ним, совала ему в рот леденцы. Но главное — в Оксфорде был принц Руперт, и старая страсть вспыхнула с новой силой. Победитель парламентских войск при Эджхилле, герой войны, принц Руперт обладал в глазах Евы неоспоримой привлекательностью, и, хотя вокруг нее вращалось немало достойных претендентов и предложение руки и сердца следовало одно за другим, глаза Евы начинали сиять, лишь когда появлялся Руперт. Она была очарована, безоглядно влюблена. Однако как дочь пэра Англии она была честолюбива и, понимая, что обстоятельства благоприятствуют ей, стремилась не просто очаровать племянника Карла I, она поставила целью женить принца на себе.

Они были прекрасной парой: юная Ева Робсарт и двадцатичетырехлетний, овеянный боевой славой принц Руперт. К тому же все видели, что Руперт просто теряет от Евы голову. И если чувственная и горячая Ева пьянела от страсти в объятиях Руперта, то у последней черты ее удерживали лишь практичность и честолюбие. Больше всего она боялась, что, если Руперт не сделает ей вот-вот предложение, она все равно уступит ему. Что вскоре и произошло.

Однажды, в мае, веселый принц Руперт собрал пышную кавалькаду из дам и кавалеров и с Евой по правую руку возглавил эту конную прогулку, двигаясь в сторону одной из ближайших усадеб. По сути дела, это было полное безрассудство, ведь войска парламента приближались к королевскому Оксфорду, и они могли столкнуться с неприятелем в любой момент. Только такой беспечный человек, как Руперт, мог затеять подобную авантюру, да еще взять с собой наследного принца Карла и дам. Когда они только расположились на обед в поместье преданного роялиста, их неожиданно обложили отряды круглоголовых. Поднялась паника: усадьба была обычным сельским домом, даже не обнесенным рвом, и Руперт, не на шутку испугавшись, заметался между наследником и дамами. И тут Ева овладела ситуацией. Склонившись в низком реверансе перед Карлом, она сказала:

— Если ваше высочество только прикажет… Я думаю, мы прорвемся. — Она решительно взяла своими маленькими ручками два пистолета.

Ее самообладание воодушевило присутствующих. Все быстро оседлали коней, и, едва распахнулись ворота, все они, кроме нескольких робких дам, карьером вынеслись на неприятеля и, открыв огонь, вонзили шпоры в бока коней и прорвались сквозь осаду.

Руперт тогда получил сильный нагоняй от короля за то, что посмел рисковать свободой наследного принца, а Ева стала героиней дня. Король при всех поцеловал ее в лоб, называя своей милой девочкой, принц Карл смотрел на нее с обожанием, а взгляд Руперта был непередаваем. Но Ева впервые не упивалась почестями и лестью. Улучив момент, она ушла в парк и там, в отдаленной беседке, дала волю слезам от пережитого испуга, который довел ее едва ли не до состояния шока. Там, плачущую, ее нашел Руперт. Приголубил, приласкал, а она и не заметила, как расслабилась в его сильных руках, как его прикосновения, его страсть разожгли ответный огонь в ее теле и она уступила ему, позволила овладеть собой.

При дворе ничего нельзя утаить, и вскоре все узнали, что Ева Робсарт стала любовницей принца Руперта. Но Ева уже сама не могла себя сдержать. Чувственная от природы, она таяла в любви и находила столько восхитительного в ее физической стороне, в плотских радостях, которые обрушились на нее столь внезапно, что в жажде физического удовлетворения совсем забыла о честолюбивых помыслах. Так был упущен благоприятный момент. Принц Руперт отбыл на север, где в битве при Морстон-Муре потерпел сокрушительное поражение и вынужден был скрываться. Король Карл покинул Оксфорд, его маленький двор распался, и Ева вынуждена была возвратиться в ненавистный Сент-Прайори вместе с тетушкой Элизабет, которой тоже так и не пришлось предстать перед алтарем, ибо ее жених, лорд Монтгомери, сложил голову при Морстон-Муре.

А вскоре Ева поняла, что беременна.

Дочь лорда, опозорившая себя подобным падением, теперь она жила тихо и уединенно. Она писала Руперту несколько раз, но не получала ответа. То ли письма не доходили до принца в терзаемой гражданской войной стране, то ли он не имел возможности ответить, то ли не хотел. Так или иначе, а Ева Робсарт таилась от всех, беременность была ей в тягость, она затягивалась в тугие корсеты, и, когда до истечения срока разродилась мертворожденным ребенком, которого тут же тайно похоронили преданные слуги, она сочла это едва ли не избавлением.

Ева очень изменилась, исчезла ее веселость, она стала мрачной; даже красота ее несколько поблекла. Тем не менее она продолжала без памяти любить Руперта, ждала встречи с ним, жадно ловила вести о своем неверном возлюбленном. Когда она узнала, что Руперт вновь обрел силы и готовится к новой битве при Нэйсби, то, несмотря на смутное время и протесты родни, выехала к нему в Нортхемптоншир.

Дорога оживила ее. Она не боялась путешествовать по разоренной, враждебной стране. Когда ее останавливали роялисты, она напоминала, что ее брат состоит в армии короля, а если дорогу преграждали сторонники парламента, ссылалась на то, что ее отец, лорд Робсарт, — генерал в войсках командующего парламентскими силами лорда Ферфакса. Ее пропускали, и она приказывала вознице гнать коней, ибо просто жаждала поскорей увидеться с Рупертом, объясниться с ним.

Ее не пропустили дальше Нэйсби. Несколько дней она ютилась в отвратительной гостинице, по ночам ее будили пушечная пальба, крики. Когда через городок, отступая, промчались отряды зятя Кромвеля генерал-комиссара Айр-тона, она с радостным криком кинулась на улицу, полагая, что кавалеры победили. И тут она увидела Руперта. На коне, с обнаженной шпагой, без шляпы, он преследовал отступающих. Едва увидев возлюбленного, Ева бросилась к нему навстречу; она кричала, звала, наконец он ее заметил. Его холодные голубые глаза взглянули на нее почти что с ненавистью. Конь рвался под ним, и он едва сдерживал его, пока бросал в лицо Еве жестокие злые слова:

— Какого дьявола, миледи? Убирайтесь ко всем чертям! Вас нам только и недоставало! — И он умчался, обдав ее облаком пыли.

Ева осталась на дороге, все еще не веря в случившееся. Она увидела, как храбрые отряды Руперта, овладев городком, приступили к грабежу. Обычное дело на войне: победители не щадят побежденных. Но Ева еще никогда не видела всех ужасов поражения. И сейчас широко открытыми глазами она смотрела, как галантные роялисты, превратившись в зверей, врывались в дома, выбрасывали оттуда людей, грабили, жгли. Сам красавец Руперт подавал им пример, носился на коне среди вопящей, разбегающейся толпы, стрелял, колол шпагой.

Еве тоже не повезло: ее схватили, поволокли куда-то. Она отбивалась, кричала, звала Руперта. Тщетно. Ее затащили в какой-то сарай, кинули под телегу, стали насиловать. Она не сразу поняла, почему ее отпустили. Насильники вдруг кинулись прочь, а когда Ева, плача и пошатываясь, подошла к воротам сарая, она увидела, что ситуация изменилась и теперь роялисты разбегаются, ибо в Нэйсби ворвались круглоголовые.

Один из них остановился около нее.

— Леди Робсарт? — Она с трудом узнала в этом грязном, растрепанном человеке своего поклонника Стивена Гарри-сона. — Как вы здесь оказались, миледи? Давайте скорей руку. Надо уходить. Вы что, не знаете — война отнюдь не место для красивых девушек?

Теперь-то она это понимала. Оглушенная, заплаканная, униженная, она позволила Стивену увести себя. Он повел ее к небольшому, отдаленному хутору, был с ней мягок и предупредителен, но она ничего этого не замечала. Она была оскорблена пренебрежением Руперта, сердце ее было разбито; она поняла, что ничего не значит для принца, что он — просто убийца и мародер.

Когда Стивен привел к ней отца, она уже смогла взять себя в руки и держалась спокойно. Лорд Робсарт прекрасно понимал, что привело ее в Нэйсби, ибо Руперт не делал тайны из своих взаимоотношений с дочерью генерала республиканцев и ее роман получил широкую огласку. Робсарт не стал упрекать дочь — ему было не до того: он только что получил тело сына. Он лишь сказал Еве:

— Мы уезжаем. Эдуарда убили. Нам надо отвезти его тело в Сент-Прайори и похоронить в фамильном склепе.

И вновь вернулась гнетущая тишина солсберийских пустошей, а проклятье Сент-Прайори давило на душу. Тогда Еве казалось, что жизнь кончена, ее стали мучить кошмары, она просыпалась по ночам от собственного крика.

Лорд Робсарт вскоре уехал. У него была деятельная натура, а в Сент-Прайори он просто сходил с ума от безысходности. Теперь, оставив службу в армии, он всецело посвятил себя торговым делам, занял пост в Вест-Индской компании и с головой окунулся в дела. Тогда Ева умоляла отца увезти ее с собой. Но он отказался, сказав, что в Лондоне творится такое, от чего его детям лучше держаться подальше.

Вскоре они поняли, о чем говорил отец. 30 января король Карл I взошел на плаху и при огромном стечении народа был обезглавлен.

Весть об этом пришла в Сент-Прайори лишь через два месяца после казни короля.

Ева тогда проплакала целый день. И не от того, что так жалела казненного монарха, а оттого, что, как ей казалось, ее жизнь никогда больше не озарится радостью. Она тосковала о старом времени, жалела себя, оплакивала свою погубленную юность. Рэйчел старалась, как могла, утешить сестру, пытаясь отвлечь ее своими заботами, делами о хозяйстве. Что-то толковала, что люди разорены и даже самые аккуратные налогоплательщики приходят в замок с просьбой отсрочить платежи. У Рэйчел были свои заботы, она уходила в них с головой, пряталась за них, чтобы не думать о себе, о своем одиночестве. А ведь ей было семнадцать лет, самое время, чтобы девушка получала от жизни все удовольствия. Особенно если учесть, что Рэйчел стала хорошенькой. Именно эта расцветшая миловидность сестры повлияла на Еву. Она вдруг подумала, что сильно подурнела за последнее время и мужчины уже не так восхищенно смотрят ей вслед, что сильно поправилась, а это ей не шло и страшило ее. Силы небесные — неужели ее время прошло, неужели в свои двадцать четыре года она стала старухой, и ей останется увянуть в глуши, превратиться в чопорную, нудную старую деву, невыносимую для всех, как тетушка Элизабет?!

Эта мысль словно подстегнула Еву. Она перестала отсиживаться в своей комнате и лить слезы, ожила и стала писать отцу, чтобы он прислал ей новые ткани, образцы новых выкроек да и всякие остальные мелочи: веера, перчатки, сумочки, без которых ни одна женщина не мыслит своего существования.

Лорд Дэвид Робсарт всегда был известным щеголем, несмотря на его увлечение пуританской религией, и Ева знала, что он поймет дочь и не откажет ей. К тому же теперь, когда он стал столь богат, ему не составит труда удовлетворить ее прихоти. Нет, она, Ева Робсарт, так просто не смирится!

Прежде всего она решила заняться своей внешностью. Она стала много двигаться, ездила верхом, путешествовала по окрестностям. Теперь Ева прекратила находить утешение в обжорстве и ограничивала себя буквально во всем: поначалу отказалась от своих излюбленных сладостей, потом перестала есть хлеб, а после и попросту отказываться от пищи. Поначалу ей приходилось туго. Однако со временем она заметила, что чем дольше сдерживаешь желание поесть, тем меньше испытываешь потребность в пище, и отвратительные спазмы в желудке исчезают. В конце концов она обнаружила, что стала влазить в старые платья, а талия, как в годы юности, уменьшилась до девятнадцати дюймов. Ева начала спать на жестких тюфяках, вместо подушки клала тугой валик, а по утрам ежедневно умывалась холодной водой и делала примочки парным молоком. Наконец зеркало показало, что она опять стала той Евой, которая очаровывала каждого, кто хоть единожды глядел в бездонный омут ее синих глаз. Ах, какая она вновь стала легконогая, подвижная, очаровательная! Но кого же ей прельщать в этом суровом краю солсберийской пустоши, где мужчины спешат надвинуть на лбы шляпы и опускают глаза, едва увидят по-настоящему красивую женщину? Ах это — «если твое око тебя соблазняет!..».

Первым мужчиной, который осмелился смотреть на нее с открытым восхищением, оказался Стивен Гаррисон. Ева не знала, отчего он, кому родство с генералом Гаррисоном сулило столь блестящую карьеру в армии, вдруг был сослан в глушь и удовлетворился всего лишь должностью помощника шерифа. Поначалу она даже не желала его принимать, памятуя, в каком жалком, позорном виде явилась ему при последней встрече в Нэйсби. А потом стала замечать, как начинают розоветь щечки у Рэйчел, такой обычно скрытной и тихой, при одном упоминании о полковнике Стивене, стала слышать разговоры, что на него положила глаз местная красотка Рут Холдинг. Постепенно любопытство взяло верх, и она согласилась его принять. Стивен был, безусловно, интересным мужчиной: рослый, сильный, несколько сдержанный, однако не настолько, чтобы его можно было обвинить в лицемерии. К тому же Ева просто наслаждалась, когда видела, как загораются его глаза, когда он следит за ней взглядом.

Ее неожиданно заинтересовали его рассказы о Лондоне, о том высоком положении, какое сейчас занимает ее отец при новом дворе, где всем располагает лорд-протектор Оливер Кромвель. Перед этим Ева неожиданно получила тайное послание от неверного Руперта, но если оно и взволновало ее, то не настолько, чтобы терять голову, ибо она уже охладела к бравому принцу. Она была достаточно проницательна, чтобы уловить за фразами о любви и извинениями явную заинтересованность Руперта в ее отце. У Робсарта в подчинении находился огромный флот, а Руперт, потерпев поражение на суше, не оставил борьбы с республикой на море. И если его настолько интересует Робсарт, что он ищет подход к нему через брошенную любовницу, то дела отца, видимо, и в самом деле блестящи. Почему же она прозябает в этой глуши? Ей надо отправляться в Лондон. Для того чтобы вновь блистать, она даже готова стать республиканкой.

Неожиданно она нашла поддержку в лице дяди Энтони. Ранее он был англиканским священником и рассчитывал подняться при монархии едва ли не до епископской митры, теперь же стал ярым пресвитерианцем, одним из первых в крае, и за это получил обширный приход. Когда Ева завела с ним речи, что родственникам главы Вест-Индской компании место не в глухой провинции, а в окружении лорда-протектора, он с готовностью поддержал племянницу.

Приехав в Лондон, они не застали там ни лорда Робсарта, ни самого Оливера Кромвеля. Ева поначалу скучала. Одетая в темные одежды, она ходила с Библией в церковь, приглядывалась к лондонцам. Порой узнавала старых роялистских знакомых, но они сторонились ее, да и она не рвалась возобновлять былую дружбу. Утешение она находила лишь в соколиной охоте, какой сильно тогда увлеклась и поэтому почти ежедневно уезжала верхом с птицей на руке поохотиться в болотистых низинах Вестминстера. Однажды она там познакомилась с неуклюжим молодым человеком, который привлек ее внимание тем, что открыто носил нарядные одежды, и его охранял целый отряд конных гвардейцев. Они стали встречаться, он представился Ричардом, более ничего не добавив. Да Ева и не интересовалась. Ей было забавно наблюдать, как этот увалень заглядывается на нее, забывая следить за птицами, как пытается ухаживать, лопочет маловразумительные, пестрящие библейскими сравнениями комплименты. Один раз он проводил ее до дома и даже поцеловал руку. Ну прямо-таки кавалер-роялист! Еву это позабавило, хотя она украдкой вытерла платочком обслюнявленное запястье. Обернувшись, она увидела в окне вытянутое лицо дяди Энтони. Едва она вошла в дом, он чуть не сбил ее с ног.

— Ева, детка, да знаешь ли ты, кого подцепила? — Эти речи приятно отличались от обычного дядюшкиного занудствования. Никаких цитат из Библии, простой лондонский жаргон. Дядюшку так и трясло от возбуждения. — Ева, это сам Ричард Кромвель, сын лорда-протектора!

Ева заморгала, а потом упала в кресло, заходясь от хохота. Дядя пытался ее успокоить, затем рассердился, однако, против обыкновения, не наговорил племяннице грубостей.

— Ладно, дитя, — встал он, приняв свой обычный лицемерный вид. — Ты, я знаю, разумная девушка и сама поймешь, что надо делать.

Да, она понимала: дядя готов продать ее словно дешевую шлюху! Она перестала смеяться и устремила взгляд на огоньки свечей — да, она тоже была готова продать себя Ричарду Кромвелю. И ценой должно стать ее замужество. О, Ева уже поняла, что брак — отнюдь не романтическая сказка о вечной любви. Это контракт, сделка, в которой каждый что-то выигрывал. И брак с неуклюжим, простоватым, малосимпатичным Ричардом Кромвелем и ею, дочерью аристократа, пэра Англии, тоже кое-что нес с собой. Ибо всем уже было ясно, что настоящим главой Англии стал именно победитель и убийца короля Оливер Кромвель. Именно к нему прибывали иноземные послы, ему в личное пользование были отданы королевские дворцы Уайтхолл и Хемптон-Корт с прилегающими роскошными парками, а ежегодный доход его составлял четыре с половиной тысячи фунтов стерлингов. Ни одно постановление парламента не считалось законным без подписи Оливера, а окружающие оказывали ему поистине королевские почести. Интересно, как долго в данной ситуации Кромвель будет довольствоваться титулом лорда-протектора? В народе уже открыто поговаривали, что скоро он захочет примерить корону и даже распевали песенку:

Король придет, но какой?

Кто может стать королем?

Ах, наш милый Оливер, храбрый, дюжий Оливер, Томный и галантный…

Раньше Еву смешили подобные куплеты. Но сейчас она смотрела на это совершенно иначе. Если Кромвель и в самом деле станет английским монархом, а она, Ева, его невесткой, женой его единственного оставшегося в живых сына и наследника… У нее захватывало дух. Да, Ева была импульсивной, безрассудной, но одновременно и честолюбивой, и практичной. И сейчас, глядя на огоньки свечей и вспоминая, как пожирал ее глазами сын великого Нола[8], она стала улыбаться.

На другой день она не встретила на охоте своего нелепого поклонника, но, когда возвращалась в Лондон, столкнулась с огромной кавалькадой, во главе которой ехал сам Оливер Кромвель: сильный, суровый человек с умным некрасивым лицом бордового цвета, крупным носом и маленькими проницательными глазками. Когда Ева встретилась с ним взглядом, она улыбнулась ему и низко склонилась к гриве лошади, выражая почтение.

Вечером она была приглашена в Уайтхолл, и молодой Ричард Кромвель лично представил ее отцу. Он не скрывал своего восхищения дочерью лорда Робсарта, и, как заметила Ева, лорд-протектор не выразил по этому поводу своего неудовольствия.

С тех пор Ева стала частой гостьей в Уайтхолле. В былом королевском дворце на всем лежал отпечаток казармы, но все же чувствовалось, что новые властители жизни входят во вкус жизни с чисто роялистским размахом. Они жили среди роскоши, ели изысканные блюда, вели чисто светские беседы. Здесь Ева познакомилась с супругой Оливера Элизабет Кромвель, которая слыла образцом пуританской добродетели, но, как заметила Ева, обожала пышные наряды и драгоценности, особенно жемчуг, причем в некоторых гарнитурах Ева узнавала личные вещи королевы Генриетты-Марии. Были здесь веселые дочери Кромвеля — Бетти, Марси и Френсис, которые так и атаковали Еву, чтобы она научила их придворным манерам и изысканному кокетству. Появлялась яркая красавица-католичка графиня Дайзорт, которая, как поговаривали, слыла заступницей роялистов, но, поскольку она стала любовницей лорда-протектора, никто и слова дурного не смел сказать о ней. Присутствовали и другие дамы, были военные, суровые на людях, но расслабленные в кругу своих — зять Кромвеля Айртон, судья Карла I Бредшоу, лорд-хранитель государственной печати Уайтлок.

Часто в их веселой компании появлялся и сам Оливер. Здесь, не на людях, он был общительным, грубо шутил, даже норовил ущипнуть дам, но каждый вечер удалялся к себе для молитвы. Правда, Ева скоро пришла к выводу, что он пьянствует, и пару раз даже видела, как этого моралиста под руки утаскивали в опочивальню, и молчаливые слуги стаскивали с распростертого на королевском ложе Кромвеля сапоги, снимали камзол. Однако она никому ничего не говорила. При общении была мила и любезна со всеми, но, Боже правый, как же она презирала и ненавидела всех этих лицемеров, со словами Библии на устах, но уже всячески перенимавших манеры тех, кого они ограбили и уничтожили. Тем временем все уже открыто говорили, что не за горами тот день, когда сам Кромвель соединит перед алтарем руки своего сына и леди Евы Робсарт. Кромвелю явно хотелось породниться со старой аристократией. Так, дочь свою Бетти он выдал за кавалера Джона Клейпола, Френсис открыто флиртовала с лордом Ричем, внуком графа Уорвика, и в том, что Ричард Кромвель, как привязанный, ходил за Евой Робсарт, никто не видел ничего предосудительного. Все ждали только возвращения бывшего в колониях Робсар-та, чтобы он дал свое отеческое согласие на этот союз.

Однако когда Робсарт прибыл, он решительно отказал. Опешившей Еве он пояснил:

— Хватит и того, что я вынужден терпеть это змеиное кодло. Ты достойна лучшей участи.

— Какой?! — взвизгнула Ева. — Ты что же, убережешь меня от Кромвелей и вновь ушлешь в проклятый Сент-Прайори?

Робсарт побледнел так, что Еве стало его жаль; разразившись рыданиями, она выбежала из комнаты.

Вечером как ни в чем не бывало она нарядилась и отправилась в Уайтхолл. Она хотела поговорить лично с Кромвелем, но, видимо, выбрала не лучшее время. Оливер был пьян в стельку. Поначалу он пристально и исподлобья глядел на нее, слушал ее взволнованную речь. Ева в платье с. низким декольте, нервничающая, трепетная, была чудо как хороша. Взгляд Кромвеля загорелся, он подошел поближе.

— Конечно, дитя мое, я поговорю с вашим отцом. Я ведь тоже хочу, чтобы вы стали моей дочерью, моей милой маленькой девочкой.

Ева взвизгнула и отпрянула, когда он попытался ее облапить. Она хотела сдержаться, но ее вдруг охватило такое отвращение, что она не выдержала и, прежде чем отдала себе отчет в том, что делает, отпустила Оливеру звонкую пощечину.

Обратно она бежала сама не помня себя. Дома долго металась из угла в угол, рвала кружевные манжеты и ругалась, как паромщик. Все было кончено. Но какое же облегчение она испытала!

Ее больше не приглашали в Уайтхолл. Отец был мрачен, неразговорчив, но, как заметила Ева, не на шутку испуган. Дядя открыто говорил, что она дура и дрянная шлюха, раз не сумела продать себя за достойную цену, а она в ответ обвиняла его в лицемерии и в сутенерстве. Дело кончилось тем, что вмешался Робсарт и выслал брата.

Ева осталась в Лондоне, но ненадолго. Слишком много протеста и гнева накопилось в ней, чтобы она не совершила очередного безрассудства. Лондон бурлил, и однажды, увидев за окном шествие женщин, направлявшихся к зданию парламента, она надела чепец и передник Нэнси и примкнула к демонстранткам. Она оказалась в колонне женщин-петиционерок, требующих, чтобы в мирное время прекратились военные суды и расстрелы. Кто-то протянул бутылку с бренди, и она отпила. Многие женщины были в подвыпившем состоянии, они шумели, ругались, стучали в двери парламента, грозились силой захватить лидеров парламента и утопить их в реке, как слепых котят, бросали в окна камни. Еве стало весело. Когда из здания парламента к ним вышел пожилой почтенный пуританин и стал просить их разойтись, женщины подняли крик:

— Разве мы тоже не подобие Божье? Разве мы не заинтересованы в свободе, какую вы, олухи, нам обещали?

Джентльмен махал руками и уверял их, что их требования ни на что не похожи. Кто-то крикнул в ответ, что они необычны не более чем поведение членов парламента, отрубивших голову помазаннику Божьему. В толпе засмеялись и зааплодировали. Ева тоже смеялась. Вот это была жизнь!

Кончилось все плачевно: против них выставили отряд милиции, который стал разгонять толпу кнутами. Началась настоящая давка. Еву едва не растоптали, но чья-то сильная рука выволокла ее из сутолоки. Оказалось — зять Кромвеля Айртон. Красавец, которому Ева недавно строила глазки, грубо потащил ее к Кромвелю. Но, как ни странно, она не испугалась. Было ли тому виной выпитое бренди, азарт драки или давно накопившаяся ненависть к этим лицемерам, но Ева покуражилась вовсю. Она кричала Кромвелю все, что она думает о нем и его семейке. Ее еле уволокли, а к вечеру последовал приказ покинуть столицу.

Теперь Ева стала героиней в глазах роялистов. На первом же постоялом дворе к ней прибыли сторонники монархии, беседовали с ней, рассказывали последние новости. Так Ева узнала, что на севере Англии и в западных графствах идет подготовка к мятежу, молодой Карл Стюарт готовится к войне за трон отца и теперь гнездом восставших стала Ирландия, где под командованием графа Ормонда собрались значительные силы роялистов и находился флот принца Руперта. Ева оживилась. Ей Нравилось участвовать в заговоре. Хотя она понимала, что восставших интересует не столько она, сколько ее отец, имевший в Вест-Индской компании значительный флот, она, не задумываясь, написала ему в Лондон, умоляя его примкнуть к восставшим.

Это был неосмотрительный шаг, ошибка, едва не ставшая роковой для всей семьи. У Кромвеля было великолепно налажено шпионское дело, и ее отец имел крупные неприятности. Она узнала об этом, когда барон Робсарт догнал ее в дороге и, ни слова не говоря, прилюдно надавал пощечин. Он еще никогда не был столь груб. с ней, и Ева испугалась. Особенно когда отец сказал, что, если она не угомонится, он ушлет ее во Францию, где заточит в самый суровый монастырь. Это звучало не пустой угрозой — у отца имелись влиятельные родственники. К тому же и во Франции было неспокойно, начались волнения Фронды, и французский двор из политических соображений поддерживал протектора Кромвеля. Ева понимала, что, если поступит просьба заточить опасную мятежницу в монастырь, это будет выполнено словно строжайший приказ.

И Ева смирилась. Молчаливая и замкнутая, она вернулась в Сент-Прайори, в объятия нежной Рэйчел и заплаканной тетушки Элизабет.

— Мне кажется, эти стены станут моей могилой, — оглядев темные своды старого аббатства, грустно обратилась Ева к родным пенатам.

Конечно, это не входило в ее планы. Более того, сейчас Ева, как никогда, сильно ощутила, насколько ей хочется не просто жить, а наслаждаться жизнью. Ужасно, что ее молодость пришлась на годы гражданской войны, но это не означало, что следует отказаться от плотских радостей, от желания любить, выйти замуж, рожать детей. Да, ей нужно замуж, ибо теперь, в свои двадцать шесть лет, она отчаянно боялась остаться старой девой, повторить судьбу жалкой тети Элизабет, «невесты стариков», как ее шуточно называли в округе, ибо сестра Дэвида Робсарта четыре раза была помолвлена, всякий раз с людьми гораздо старше себя, но так ни разу и не предстала перед алтарем. Это сделало тетушку желчной, чопорной, излишне суровой к грехам и малейшим проступкам других, хотя по натуре она была существом безобидным, даже слабым. Ева панически боялась повторить ее судьбу. К тому же однажды в лавке Ева услышала, как две почтенные матроны достаточно громко обсуждают ее.

— Наша красавица что-то заневестилась, — заявила одна, а другая, ею оказалась Сара Холдинг, цинично заметила:

— Да кто на ней женится, на этой распутнице?

Ева смерила их холодным взглядом, хотя в ней все так и клокотало от гнева.

Она и сама понимала, что ей надо выйти замуж. Не только ее разум, но и тело требовали этого. Она сходила с ума от беспричинных желаний, ее воображение будоражили сладострастные сны, она стала нервной, вспыльчивой, часто плакала без причины. Теперь она была готова на любое безумство. Еще по дороге из Лондона она сошлась с одним роялистом, и взрыв чувственности, какой она испытала, отдавшись малознакомому мужчине, привел ее к выводу, что не только с возлюбленным можно получить наслаждение. Теперь, живя в Сент-Прайори и изнывая от плотских желаний, она решилась на шаг, какой ранее сочла бы немыслимым. У них был работник Джек Мэррот, привлекший ее почти животной силой и красотой. И хотя Ева только глядела на него, он скоро понял, что нужно от него госпоже, сам нашел ее, а она и не думала сопротивляться. Более того, потом она сама стала искать встречи с ним, и хотя их животные быстрые соития возмущали ее, но они несли радость и успокоение ее жадному телу. Она презирала себя за эту связь и видела единственный выход из столь унизительного положения только в замужестве. Брак даст ей возможность освободиться от плотской зависимости от Джека, избавиться от насмешек за спиной и позволит наконец развеять тоску мрачных стен Сент-Прайори.

Однако выбрать себе партию оказалось не так-то просто. Одни разорились, другие впали в пуританство, третьи скрылись за границей. Ева даже стала подумывать, чтобы и самой уехать на континент — доходили слухи, что там теперь подвизались немало англичан-роялистов, среди которых она могла найти мужа. Останавливали ее только опасения, что за подобное своеволие отец может лишить ее наследства, а быть нищей Ева никак не могла себе позволить.

Ответ пришел сам собой, когда однажды, охотясь с соколом — забава, которую она так любила, — Ева столкнулась со Стивеном Гаррисоном. Теперь она поглядела на него совершенно иными глазами. Стивен был очень привлекательным мужчиной, пользовался почетом в округе, разбогател, а главное, в нем ни на йоту не чувствовалось того лицемерного ханжества, которое Ева так презирала в пуританах. Его ненавязчивое щегольство, какое-то ироничное чувство юмора и та легкость, с какой он обращался с ней, очаровали капризную красавицу. А главное, он был так ловок и силен, что Ева едва не стонала от желания оказаться в его объятиях.

Домой она тогда приехала сама не своя и сразу отыскала хлопотавшую в кладовой Рэйчел.

— Малютка, что ты можешь сказать о полковнике Стивене?

Она была слишком озабочена собственными мыслями, чтобы заметить, как вдруг безудержно покраснела младшая сестра.

— Его очень уважают, — запинаясь, начала девушка. — Он любезен в обхождении и добр. Очень добр, но и непреклонен. Без него Захария Прейзгод полностью подчинил бы округу. А так Сти… мистер Гаррисон… Он стал теперь достаточно богат. Я слышала, после смерти отца ему досталось несколько акров хорошей земли, и дядюшка говорил, что полковник получает с них более сорока фунтов годового дохода. К тому же он открыл свое шерстяное дело в Уайтбридже…

Ева слушала ее и чуть кивала собственным мыслям, но в следующий миг нахмурилась.

— Что ты сказала?

— Говорю, Рут Холдинг давно заглядывалась на него, и не далее как месяц назад он попросил ее руки. Теперь они помолвлены.

Ева опешила, но еще больше разозлилась. Этого нельзя допустить! Чтобы такой самец, как Стивен Гаррисон, достался бледной мыши Холдингов?! Нет, она этого не допустит!

Возникшее препятствие только подстегнуло стремление Евы покорить Гаррисона. А уж она была умелая соблазнительница, весь опыт ее вращения при дворе был тому порукой. И хотя она начала издалека, но тем не менее отступать не собиралась. Якобы случайные встречи сменила дружба. Она казалась со Стивеном столь простодушной, приветливой, но в то же время веселой и такой очаровательно-беззащитной. Теперь Стивен все чаще начал наведываться в Сент-Прайори, и Ева веселила его, смешила, ему было так хорошо и интересно с ней. Она стала вникать в его дела, слушала с интересом, а порой давала вполне разумные советы. Когда он уезжал, она глядела ему вслед с такой грустью, что Стивен каждый раз оглядывался и часто возвращался. Один раз он вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Ева чуть с ума не сошла. После грубых объятий и мужицких ласк Джека поцелуй Стивена едва не заставил ее обезуметь и подарить ему ответный. Лишь усилием воли она заставила себя разомкнуть объятия.

— Что мы делаем, Стив? Ради Бога, у вас ведь есть невеста. Не мучайте меня. У меня и так в жизни было много горя.

Делая вид, что плачет, она убежала, а у себя в комнате принялась весело отплясывать джигу. Лишь когда в комнату ворвалась Рэйчел, Ева заставила себя успокоиться.

— Что ты творишь, Ева?! — почти кричала обычно спокойная младшая сестра. — Стивен ведь помолвлен! Он обещался Рут Холдинг!

Ева окинула сестру горящим взглядом:

— Ты что, тоже стала лицемерной ханжой, Рэйчел? Или ты считаешь, что эта мышь Рут — соперница мне?

Рэйчел как-то сразу сникла:

— Делай, как знаешь, Ева. Но Рут… Наверное, она невыносимо страдает.

— Страдает? О да! Будьте покорны, я уж заставлю ее помучиться. Но тебе-то что до этого, малышка? Лучше смотри на меня и учись, как надо бороться за свое счастье.

— Счастье… — эхом отозвалась Рэйчел. Ее глаза странно потускнели. — Но ты хоть любишь его, Ева? — робко спросила она.

— Я? — Ева счастливо расхохоталась и, кружа вокруг Рэйчел, стала цитировать из «Песни Песней»: — «О, как ты прекрасен, возлюбленный мой! Волосы твои душисты. Ноги твои, как мраморные столбы. Живот твой точно ворох пшеницы, окруженный лилиями». Эй, ты куда?

Рэйчел вышла, сгорбившись, как старуха. Ева покачала головой. Нет, эти пуритане совсем забили голову девочке своими понятиями о добропорядочности.

Одновременно с тем, как Ева превращала каждую встречу со Стивеном в фонтан радости, страсти и веселья, она постаралась рассорить его с Рут. Зная, что если до Рут будут доходить лишь сплетни о встречах жениха с леди Робсарт, то, веря в пуританскую порядочность Стивена, она будет сдержанной. Ева же специально постаралась распускать слухи, что уже стала любовницей полковника. Верная Нэнси очень помогала ей в этом. Однажды горничная прибежала к госпоже с сообщением, что видела, как Стивен вышел из дома Рут, сердито хлопнув дверью, а из открытого окна вовсю неслись рыдания его невесты. В другой раз Рэйчел поведала Еве, что видела, как Сара Холдинг прилюдно стала кричать на Стивена, будто он понапрасну мучает ее дочь.

Ева лишь посмеивалась. Что ж, пусть уже сейчас убедится, на какой истеричке он намеревался жениться и что за мегера его будущая теща. Ева неизменно встречала Стивена улыбкой, никогда ни в чем не упрекала и ждала своего часа. Однако постепенно она начала волноваться. Ей было ясно — Стив мучается, что он влюбился в нее без памяти, однако его суровое понимание долга и пуританская мораль могли вынудить его исполнить задуманное и сдержать обещание жениться на Рут.

И тогда Ева решилась на отчаянный шаг. Она видела, как глядит на нее полковник, как напрягаются его скулы и горят глаза. В том, что он желает ее страстно, она не сомневалась. И однажды в полдень, когда они в одиночестве прогуливались у ручья, она сделала вид, что ей стало дурно, и упала в его объятия. Когда мнимый обморок миновал, Стивен уже целовал ее. На этот раз она не стала вырываться, сама обняла его, страстно отвечая на поцелуй, но не проявляя всей той страсти, что клокотала в ней. Страсть прорвалась сама, когда она в исступлении стала кричать и кусать его за плечо. Но Стивен уже не мог остановиться и лишь застонал, Вскоре и его накрыла волна высшего экстаза, он жадно приник к содрогающемуся в его руках нежному телу.

Когда Ева пришла в себя, Стивен сидел рядом, обхватив колени, и старался не глядеть на нее. Он вздрогнул, когда она погладила его по спине.

— Миледи, то, что произошло, недопустимо… — с мукой в голосе произнес он.

Пряча улыбку, Еаа ждала, что дальше скажет этот пуританин, свято веривший, что путь на небеса лежит через отказ от мирских радостей, и так неловко попавший в расставленный ему силок. Ей было забавно наблюдать за ним.

— Мы не должны были так поступать… я не должен был. Это страшный грех.

— Какой же это грех, Стив? — мягко промурлыкала Ева. — Грех — это вредить другим… — Она запнулась, понимая, что сейчас они оба согрешили против Рут, но тут же отвлекла его от этих мыслей. — Не мучай себя, милый. Это только мой грех. — Она вовсю старалась придать своему голосу смиренность, а потом почти выкрикнула, вложив в свой голос всю имеющуюся в ее душе страсть и нежность: — Но я так люблю тебя!.. А любовь и благоразумие не сочетаются, — тихо добавила она.

Стивен повернулся к ней:

— Вы любите меня? Вы?..

Она засмеялась, наматывая на палец завитки его волос:

— Иначе я бы не пошла на это. Но знай: я не хочу связывать тебя, обязывать тем, что случилось. Возвращайся к своей Рут, если хочешь. Лишь об одном прошу: помни, что Ева Робсарт любит тебя. Давно. С тех самых пор, когда ты, . мой герой, мой рыцарь, спас меня в Нэйсби. Но ты всегда был так холоден и учтив со мной. И я боялась… Боялась, что ты презираешь меня. — В ее глазах засверкали слезы. Она сейчас почти верила в то, что говорила.

Стивен привлек ее к себе и нежно провел рукой по разметавшимся волосам.

— Боже мой, Ева. Я так счастлив с тобой, но мне невыносимо больно. Что мне делать? Ты необыкновенная девушка, красивая, милая… Я не должен был поступать так… Это не по-мужски и недостойно тебя. Прости, я будто сошел с ума.

Она чувствовала это, видела, как вновь дрожат его руки и сбивается дыхание. Ева ликовала: несмотря на свои принципы и воззрения, он снова жаждет ее. И когда Ева вновь стала ластиться к нему, он не смог сдержать себя.

Еве оставалось лишь ждать результатов и, как оказалось, совсем недолго. И недели не прошло, как к ней вбежала взволнованная Рэйчел и сообщила, что Уайтбридж так и бурлит, все обсуждают последнюю новость: Стивен Гаррисон расторг помолвку с Рут Холдинг.

Однако после этого Стивен стал словно избегать Еву, прошел почти месяц, прежде чем она сама нашла его. Теперь она не стала притворяться и так и заявила — раз уж он решил порвать со своей пуританкой, то отчего бы ему не сделать предложение ей? Ведь после того, что случилось между ними, он просто обязан это сделать.

Стивен словно боялся посмотреть на нее. Да, он понимает, что теперь должен просить ее руки. Оказывается, он просто ждал, когда появится ее отец, и он честно попросит у него разрешения жениться на Еве. А до этого… Он не в силах допустить, чтобы то, что случилось меж ними, произошло опять… Ева поняла: он не может себе позволить обращаться со своей избранницей как с простой шлюхой. Но то, что он безумно этого хочет, Ева поняла тоже. Стивен был страстным мужчиной с горячей кровью, и теперь, когда он познал то, что может дать ему Ева, он желал ее еще больше, чем раньше. И она счастливо рассмеялась.

— Все это и умно, и глупо. О, Стив, не будь же смешным и обними меня.

Да, они вновь стали любовниками, которые искали и находили места для тайных свиданий. Просторы Солсбе-рийской равнины были необъятны и пустынны, стояла теплая погода, и вся земля могла стать для них ложем. Потом настали холода, и им все труднее стало искать место для любовных утех; а по округе так и ползли сплетни о них. Стивен страдал от этого, Ева оставалась равнодушна к мнению тех, кого презирала. Да и разве не была она всегда притчей во языцех?

Лорд Дэвид Робсарт приехал в Сент-Прайори после рождества 1650 года. Стивен, как и обещал, попросил у него разрешения жениться на Еве. Лорд дал свое согласие. Был подписан брачный контракт, но свадьбу отложили до того момента, когда лорд уладит дела в колониях.

— Вам придется отложить венчание до осени, девочка моя, — сказал лорд Робсарт.

— Почему так долго? — спокойно поинтересовалась Ева.

— Я хочу, чтобы ты лучше присмотрелась к Стивену.

— Он вам не нравится, отец?

— Что? Нет, мне он очень даже нравится.

И Дэвид Робсарт начал рассказывать Еве, как во время битвы при Нэйсби Стивен почти решил участь сражения: когда роялисты стали теснить вражескую пехоту, только умелое командование Гаррисона, возглавившего рукопашную, пока не подоспела конница Кромвеля, помогло удержать фланг. За это сражение Стивен и получил чин полковника.

Ева нетерпеливо выслушивала все эти речи, пока отец не заметил ее нервозности и не сказал, что хочет отложить венчание дочери, чтобы она более трезво подумала, подходит ли Стивен Гаррисон под то представление о супруге, какого хочет иметь его своенравная дочь.

— Учти, дитя, Стивен хороший парень, порядочный, храбрый. Но он совсем не честолюбец. Он не поднимется выше того, что имеет теперь. Жизнь в провинции его устраивает более, чем блестящая карьера, какую он мог иметь, но от которой отказался… по соображениям чести. Поверь, я даже уважаю его за это. Я бы так не смог, прости меня, Боже… Но ты-то, Ева! Ты моя дочь, моя плоть и кровь, и я знаю, что тебе нужно от жизни. Поэтому, я настаиваю, подумай: хочешь ли ты стать миссис Гаррисон?

В словах отца было нечто, заставившее Еву задуматься. С одной стороны, ей очень хотелось выйти замуж, да и, по трезвому размышлению, давно пора, а с другой… так ли уж надо становиться женой мелкопоместного сквайра, пуританина в придачу, чтобы безвыездно сидеть дома, солить впрок грибы, считать перед стиркой белье, прясть в долгие зимние вечера и никуда не отлучаться, разве что ходить в воскресенье в церковь, чтобы слушать длинные нравоучительные проповеди или делиться с местными кумушками последними сплетнями? Нет, она мечтала блистать, быть кумиром, вызывать восхищение. Однако когда она начинала говорить с женихом, что неплохо бы ему вернуться в Лондон и, пользуясь родством со знаменитым дядюшкой, поправить свое положение, он лишь замыкался в себе. Стивена, вполне устраивало нынешнее состояние вещей, и он не желал возвращаться в свет. А когда он заводил с ней речь о будущей семейной жизни — неплохо бы купить мыловарню, на которую снята кромвельская монополия, и постараться захватить рынок, поставить оборудование и нанять людей, Ева с трудом сдерживала зевоту.

Конечно, Стивен был предприимчивым, деятельным человеком, и что-что, а ее материальное положение при нем будет обеспечено. Но Ева всегда купалась в роскоши и не могла представить себе, что можно жить иначе, поэтому все разговоры о ведении хозяйства считала ненужными. Она не понимала, зачем Стивен обсуждает с ней такие вещи. Работа — это мужское дело. Например, ее отцу, который во время своего пребывания в поместье мог часами беседовать с ее женихом о планах на будущее, и в голову не приходило заводить речь на ту же тему с Евой. С Рэйчел — да, но у сестры совсем иной взгляд на вещи. Когда Ева представляла себя в роли простой сельской леди — она терялась: Жить в глуши… Она уже побывала в семье жениха и, хотя его усадьба Ательней была хорошим, добротным домом, выстроенным в елизаветинских традициях — из красного кирпича с шиферными кровлями и квадратными большими окнами, все равно Ева после громады Сент-Прайори находила его мелким, незначительным, почти невзрачным.

Отец, пожалуй, оказывался прав, они со Стивеном совсем разные люди. И постепенно, полностью приручив жениха, Ева стала терять к нему интерес. Тем более что сам Стивен поставил в их отношениях барьер, прекратив близость из соображений чести, сказав, что опасается последствий, из-за которых, не дай Бог, что-то случится, и тогда он не сможет глядеть в глаза лорду Робсарту. Ева страстно желала утех плоти, но не настаивала. Не могла же она рассказать жениху, который считал ее едва ли не неземным созданием, что не боится никаких последствий, потому что старая Мэг, местная ведьма, научила ее всяким премудростям, помогающим избежать неожиданной беременности. И если Стивен так щепетилен, то Ева вполне могла утолить свой физический голод и с Джеком Мэрротом. Тот по крайней мере не изводил ее рассуждениями о греховности плотской любви, не освященной браком, и был всегда пылок и умел.

А потом до Евы дошли слухи, что сын казненного монарха Карл Стюарт, потерпев поражение в Ирландии от войск Кромвеля, бежал в Шотландию, где короновался и собрал значительные силы для борьбы за английский трон. Неожиданно у Евы появилась надежда, что вернутся старые добрые времена и республика будет свергнута. Так что же тогда делать ей, ведь она уже будет женой круглоголового? Ева Робсарт теперь была довольна, что ее венчание отложено, и начала сторониться Стивена Гаррисона, даже стала вести себя с ним вызывающе. На окончательный разрыв с ним она не шла из практических соображений — мало ли как все сложится. Ведь Кромвель столько раз показал себя непобедимым, так что еще ничего не ясно. И Ева то удерживала у себя Стивена, то просто прогоняла и не обращала внимания на его удивленные, даже разочарованные взгляды, какие он порой на нее бросал.

— Зачем ты мучаешь его, Ева? — вступилась за Гаррисона Рэйчел.

Милая, добрая, сострадательная Рэйчел! Она всегда была расположена к Стивену и всячески его защищала в глазах сестры. Однако она не понимала, что, как бы ни вела себя Ева, Стивен не откажется от невесты уже из соображений порядочности. Помолвку расторгнуть может только Ева.

Потом пришла весть, что войска короля потерпели сокрушительное поражение под Вустером. Поговаривали даже, что молодой Карл убит. Ева тогда плакала, прощаясь со своими надеждами; ей опять приходилось смиряться со своей участью. Даже когда пошел слух, что король избежал гибели и где-то скрывается, она больше ни на что не надеялась. Над Англией нависла по-пуритански тяжелая, мрачная тишина, все головы склонились перед всесильным диктатом Оливера Кромвеля, уста онемели, руки опустились. Надежд больше не оставалось.

Тогда-то в голову Евы и пришла мысль ради развлечения шокировать пуританский городок Уайтбридж, смутить умы простолюдинов пренебрежением к их нравам. Хоть какое-то развлечение!.. Развлечение, которое едва не закончилось для нее трагически. И спас ее — силы небесные! — сам король Карл.

И сейчас, думая об этом, Ева не находила себе места. Карл Стюарт. Влюбленный мальчик-принц, теперь возмужавший, смелый, веселый… Как он глядел на нее! Король Англии, пусть и без королевства, но — король, помазанник Божий, который, рискуя своей августейшей особой, встал на ее защиту! Нет, в ее жизни все-таки произошло чудо! И она еще долго будет вспоминать об этом, как об одном из ярчайших эпизодов своих приключений. Вспоминать? Неужели это все, что ей осталось?

Ее душа была в таком смятении, что, когда грохнула входная дверь в комнату, она едва не подскочила.

— Дядюшка!.. Сколько раз учить вас стучаться? У вас манеры простолюдина, а не потомка аристократического рода!

После поездки в Лондон ее отношения с дядей так и не наладились. И сейчас, видя, как дядя — в темных одеждах, в круглой, облегающей голову шапочке пресвитера, из-под которой торчали его оттопыренные уши, с длинной бородой, отпущенной на манер пуританских патриархов, — глядит на нее и качает головой, Ева ни на йоту не верила в его сочувствие и лицемерное смирение. Слишком уж хорошо она знала своего дядюшку, чтобы поверить в его сострадание.

— Бедная моя девочка, — вздыхал дядя Энтони. — Что тебе пришлось пережить! Но ты ведь сама виновата. Сама, Ева.

Его отнюдь не обескуражила недовольная гримаска на лице племянницы. Он подошел к ней.

— Ты неразумное дитя, Ева. Мы ведь все отговаривали тебя от этой поездки в Уайтбридж, но твоя гордыня не желает никому покоряться. Поэтому я принес тебе книгу книг, в которой каждая женщина может почерпнуть дух смирения, покорности и благоразумия. Читай ее почаще, и всякий раз найдешь в ней ответ на то, что тебя тревожит. Чтение Библии возвышает душу.

С этими словами он положил на столик подле Евы увесистый том в кожаном переплете и величественным шагом удалился.

— Лицемер, — проворчала Ева сквозь зубы. — Ты ведь был бы только рад, если бы я погибла. Ибо я слишком хорошо тебя знаю, чтобы… Случись что с дочерьми Робсарта — вот был бы прекрасный повод для никчемного проповедника Энтони свалить своего популярного соперника Прейзгода!

Однако она взяла Библию в руки и раскрыла ее наугад. Как часто было принято в те времена, она искала в Писании нечто, что направило бы ее, помогло определиться. Библия оказалась раскрытой на странице «Книги притчей Соломоновых», и первая строфа, на которой остановился взгляд леди, гласила: «Сердце человека обдумывает путь свой, но Господь управляет шествием его».

Ева медленно перевела дыхание. Как и все, она была суеверной, и эта строфа оказала на нее странное воздействие. Будучи по своей натуре законченной эгоисткой и воспринимая все через призму собственных чаяний, Ева поняла эту строфу, как ей было удобнее. Разве это не знак свыше? И то, что таилось глубоко в ее сознании, о чем она боялась подумать, вмиг захлестнуло ее. Ведь это перст Божий: когда она была так разочарована и растеряна, судьба неожиданно свела ее с наследником престола, да еще при столь необычных обстоятельствах. Она посмотрела на свое отражение в зеркале. Напряженная, красивая, женственная — она вдруг напомнила себе военную лошадь, услыхавшую зов боевой трубы. Чего же она ждет? Разве это не ее шанс? Карл Стюарт здесь, совсем близко, и, возможно, подобного случая больше никогда не представится! Он, король-изгнанник, сейчас как никогда уязвим… и доступен. А ведь он всегда восхищался ею. Пленить короля, подчинить его, увлечь… Кто знает, к чему это может привести? О, она знает! Ей необходимо использовать эту возможность и женить его на себе. О своем женихе Ева почти не вспоминала. В конце концов, Стивена всегда можно придержать про запас.

Ева придирчиво оглядела себя. Разве она не хороша, чтобы свести с ума любого? Эти васильково-синие, бездонные глаза в обрамлении черных ресниц и тонких, будто прочерченных рукой умелого художника бровей, контрастирующих с золотым блеском волос, эти нежные щечки и красивые зубы, эти ямочки и особенно точеный, словно лепесток лилии, изящный носик. Ее дядя говорит, что такое лицо не может принадлежать добропорядочной женщине. Глупости! Она словно ангел. И вести себя будет как ангел. Она не даст понять Карлу, что узнала его. Он ведь так изменился! Да, она будет изображать саму невинность, воспылавшую чистым чувством к своему спасителю. Правда, Карл на пять лет моложе ее. Чепуха! Разве мало она старалась, чтобы сохранить облик юной девушки? Да она порой выглядит моложе сестры! Кожа у нее по-девичьи гладкая и белая, чистая линия подбородка, рот почти по-детски припухлый. Ева была довольна собой. Единственным своим недостатком она считала несколько короткую шею. Вот шейка Рэйчел… Ерунда, Ева всегда знала, как скрыть это и подчеркнуть свои прелести. А вот у Рэйчел не было ни малейшей фантазии и умения преподнести себя.

Она оглянулась. На каминной полке стояли часы с черненым серебряным циферблатом. Уже три часа. Следует поторопиться. Ей необходимо выглядеть просто сногсшибательно, чтобы и следа не осталось от той истерзанной женщины, какую Карл видел, уходя из церкви. Но — черт возьми! — она заметила, что понравилась ему и такой!

Ева принялась яростно трясти колокольчик.

— Нэнси!

Когда запыхавшаяся горничная вбежала в покой, Ева так и накинулась на нее:

— Где моя душистая пудра и ящик с румянами?! И быстренько нагрей щипцы для завивки. Мои волосы стали ни на что не похожи, их надо немедленно привести в порядок. Достань амазонку для верховой езды! Да не смотри так на меня, толстуха! Поторапливайся!

Горничная Нэнси давно привыкла к причудам своей госпожи и научилась угождать ей, однако и она терялась перед быстрыми перепадами настроения и постоянно меняющимися прихотями леди. Нэнси состояла при Еве уже давно, была ей слепо предана и знала почти все секреты госпожи. И сейчас она принялась вовсю стараться для нее. Миледи добра и милостива, когда довольна, но может и поколотить, если что-то не так. Но все же Нэнси была обескуражена и потому, румяня Еву и завивая ей локоны, поглядывала на нее с удивлением. Что у той на уме? Ведь после случившегося ей следовало быть тише воды, носу никуда не выказывать и благодарить Бога за свое избавление.

Преображение Евы заняло часа полтора. Наконец она решила, что выглядит как должно. Подкрасив кармином губы, она подправила щеточкой брови и смахнула излишки пудры; затем оглядела спадающие вдоль щек волосы с легкой челкой на лбу и тугим узлом на затылке. Все. Она поправила последнюю складку на корсаже и, не сказав Нэнси ни слова, схватила шляпу с длинным пером и выскочила из комнаты.

Ева стремглав, перепрыгивая через ступеньки, сбежала по лестнице. Впереди уходил длинный сводчатый коридор, по которому в ее сторону двигались чем-то озабоченные младшая сестра и Патрик Линч. Управляющий был ирландцем по крови, служил Робсартам еще с тех времен, как лорд Дэвид был наместником Ирландии. Он был по-настоящему преданным слугой, впрочем, как и вся немногочисленная челядь Сент-Прайори. Предупредительный, хозяйственный, практичный Патрик Линч многое сделал для семьи. Но сейчас, глядя на его нахмуренные кустистые брови и растрепанные седые волосы, — а ведь Линч всегда так педантично аккуратен, — Ева поняла: что-то случилось. Да и Рэйчел выглядела взволнованной, даже испуганной. Оба они с удивлением посмотрели на нарядную, одетую в свой лучший костюм для верховой езды винно-красного цвета с золотым позументом Еву. Она оглядела их с независимым видом и демонстративно перекинула длинный шлейф через руку. Ей не хотелось, чтобы кто-то мешал ее планам, и своим поведением Ева подчеркивала: что бы ни произошло, ей и дела нет до их проблем.

Рэйчел приблизилась к сестре:

— О, Ева!.. Милая Ева…

— Успокойся, все уже позади. Ты дома. А мне нужно срочно уехать.

Рэйчел все же взяла ее за руку.

— Милая моя сестра, случилось нечто ужасное. Наш охранник Филип Блад… Его только что нашли. Он изуродован, растерзан… Это не труп, а какие-то лохмотья.

— О нет! — выдохнула Ева. Она стала смертельно бледна, на миг все вокруг потемнело. Усилием воли Ева взяла себя в руки и машинально повернулась к окну, выводящему во внутренний двор. Там вдоль стены была установлена большая клетка. За толстыми коваными прутьями сидели, бродили и лежали около десятка устрашающего вида огромных псов. Когда наступала полночь, их выпускали в старинный парк замка, и никто в целой округе не решался ступить в его пределы. И сейчас Ева глядела на них и думала об ужасном проклятии, нависшем над Сент-Прайори.

— Ты слышишь меня, Ева? — раздался низкий грудной голос Рэйчел. — Это уже второй случай за последние два месяца. А ведь Филип Блад был охранником… Сильным, умеющим постоять за себя. Так больше не может продолжаться.

Ева с трудом проглотила ком в горле и кивнула:

— Конечно, Рэч. Я уверена, ты и мистер Линч сделаете все полагающееся. А я… Мне надо ехать. — Она вздохнула, натягивая перчатки, и заговорила уже спокойно: — Прошу тебя, пусть у нас сегодня будет отменный ужин, пусть Долл и Кэтти помоют пол в холле горячей водой со щелоком, чтобы убить запах затхлости, и прокурят все розмарином… — Ева весело подмигнула сестре. — В Сент-Прайори сегодня будут гости!

Огромные глаза Рэйчел изумленно расширились:

— О нет, Ева, ты не можешь…

Но своенравная красавица уже лихо надвинула шляпу и поспешила вниз. Рэйчел переглянулась с управляющим. Тот укоризненно покачал головой, нахмурился, и морщины на его лице обозначились еще резче. В следующий миг девушка кинулась за сестрой. Не менее легконогая, чем Ева, она догнала ее в каминном зале и, схватив сестру за плечо, развернула к себе.

— Нет, Ева. Это невозможно. Ты все понимаешь не хуже меня. — В голосе Рэйчел слышалась непреклонность.

Ева сердито прищурилась.

— Будет так, как я сказала! Остальное — твоя забота. Но я сегодня приведу в Сент-Прайори тех двух джентльменов, что спасли нас. Ты не можешь отказать им в гостеприимстве.

Лицо Рэйчел стало грустным.

— Ты понимаешь, что делаешь?

— А ты понимаешь? — зашипела Ева, сжав локоть сестры. — Неужели ты, наивная простота, не поняла, что эти двое — роялисты, спасающиеся после Вустера? Я узнала одного из них и могу в этом поручиться. А всех, кто там сражался, ловят и вешают. Где твоя благодарность, Рэйчел, раз ты можешь позволить случиться подобному? Вспомни, что произошло сегодня и чем мы им обязаны. Ведь Стив совсем не дурак, он поймет, кто они, и выдаст по долгу службы.

Теперь Рэйчел выглядела растерянной, но больше — расстроенной.

— Стивен не сделает этого, Ева. Наверное… — тихо добавила она, заметив усмешку сестры. — Но привезти их в Сент-Прайори?!

— Сент-Прайори — замок лорда-республиканца, — перебила ее Ева, — и здесь они будут в полной безопасности. Их не станут тут разыскивать. Даже Стивен не станет, если я этого захочу. Поэтому они сегодня же будут здесь. Я так решила, и так будет! — закричала она, и ее сошедший на визг голос гулко отлетел от высоких сводов зала.

Больше она ничего не добавила. Подхватив шлейф и сердито похлопывая себя по подолу хлыстом, Ева направилась к выходу.

Во дворе было пустынно, лишь у древнего постамента, где в старину стояло изваяние Девы Марии, возились, играя, спаниели Евы — штук пять или шесть. Завидев хозяйку, они радостно кинулись к ней, но она прошла мимо, словно не заметив своих любимцев. Подойдя к служебным постройкам, она увидела темноволосого крепкого парня, который надевал новые зубья на грабли. Ева окликнула его. Она не была столь непредусмотрительна, чтобы после сегодняшнего утреннего инцидента заявиться в Уайтбридж без охраны, а могучие мышцы и широкая спина этого молодца выглядели более чем внушительно.

— Эй, Джек Мэррот! Поди сюда, ты мне нужен.

Он оглянулся через плечо, и на его привлекательном, хотя и грубом лице появилась хитрая усмешка. Он не спеша отложил грабли и развязно подошел, вытирая руки о рубаху. Кажется, он собирался ее обнять, но Ева остановила парня, уперев хлыст ему в грудь. В последнее время Джек стал излишне самоуверенным, и хотя временами Еву возбуждала его дерзость, сейчас она была настроена совсем иначе.

— Ну-ка, быстренько приведи себя в порядок и оседлай Мечту. Будешь сопровождать меня.

Ей казалось, что он возится неимоверно долго, и она, ожидая его, нервно прогуливалась вдоль фасада замка, теребя набалдашник хлыста. Потом остановилась, окидывая взглядом замок. Она оглядела его придирчиво и внимательно, словно давно не видела этих величественных стен. Да, она не любила отцовскую вотчину, но должна была признать, что Сент-Прайори производит подобающее впечатление.

Неожиданно ей пришло в голову, что Сент-Прайори, несмотря на старомодность и некоторую мрачность, — великолепный замок, богатый и внушительный. И сюда не стыдно приглашать гостя. Даже если это сам король.

Сзади по плитам зацокали подковы коней. Появился Джек, ведя под уздцы двух взнузданных лошадей — белого иноходца под дамским седлом для госпожи и пегого мерина для себя. Он был уже в ливрее дома Робсартов, синей с коричневым, на голове его красовалась черная шляпа с пряжкой на тулье. Пока леди ласково трепала по гриве лошадь и поправляла притороченные у седла пистолеты, он глядел на нее, с неприкрытой похотью. Он знал, зачем обычно бывал нужен госпоже, и, когда придерживал ей стремя, помогая сесть в седло, не удержался и жадно огладил ее по бедру.

— Ну, ты!

Леди Ева, кажется, сегодня не была расположена к его ласкам.

— Но почему, миледи? — Он недоуменно поднял брови. — Ваш женишок прибудет лишь к ужину.

Ева поудобнее перехватила хлыст. Мысли ее, казалось, витали далеко, и она торопилась.

— Скачи следом, Джек. Нам надо как можно скорее поспеть в Уайтбридж.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Небольшую гостиницу в Уайтбридже охраняли люди из милиции Стивена Гаррисона. Сделано это было лишь для того, чтобы никто из взвинченных Захарией Прейзгодом прихожан не посмел причинить двум вступившимся за дочерей Робсарта постояльцам неприятностей. Однако после разгона пуритан в церкви жители Уайтбриджа, похоже, успокоились и отсиживались по домам. Длинная мощеная улица выглядела бы почти пустынно, если бы не солдаты, собравшиеся у пивной. Расстегнув мундиры и держа пивные кружки в руках, они о чем-то переговаривались, порой бросая взгляды на гостиницу, где нескольким из них приходилось нести службу, оберегая приезжих.

— Никогда не думал, что кто-то из Гаррисонов окажется столь предупредителен к вашему величеству, — попробовал было пошутить Джулиан, но сама его манера говорить, сухая и чуть циничная, сделала шутку едва ли не упреком королю, который был вынужден сегодня любезничать с родичем одного из убийц его отца.

Но сейчас Карл никак не отреагировал на слова своего спутника. Задумчивый и молчаливый, он полулежал на своей узкой кровати, опершись спиной о стену, и машинально теребил в руках перчатку. Ноги в высоких ботфортах он вытянул через всю комнату, шляпу небрежно отбросил на пол. Сейчас Карл выглядел почти мрачным. И причиной стал его разговор с полковником Гаррисоном, который состоялся уже в гостинице.

Тогда Карл был еще возбужден после событий в церкви и почти весел. На вопрос Гаррисона, куда лежит их путь, он ответил, чуть гнусавя, по-пуритански, что они «всего лишь недостойные сосуды, посвятившие свои услуги делу истинной веры», и сейчас движутся по указанию родича Стивена в одно из близлежащих имений, однако они не должны говорить, куда именно. При этом он открыто и весело улыбался. Джулиана всегда поражало, как легко король мог улыбаться людям, особенно если учесть, что разговаривал он с человеком по фамилии Гаррисон.

Стивен, поняв из их слов, что эти двое путников давно не были в столице, поведал им последние новости. О том, что Оливер Кромвель после победы под Вустером возвратился в Лондон, где ему устроили торжественную встречу, едва ли не схожую с триумфом древних завоевателей, и теперь господин Молчание[9] обосновался в Хемптон-Корте, а парламент издал постановление считать 3 сентября[10] Днем благоденствия. Рассказывал он о гибели под Вустером лорда Гамильтона, о чем Карл уже знал, а также о том, что схвачены и другие соратники Стюартов — Дэвид Лесли и лорд Ло-дердейл, а графу Дерби отрубили голову. Тогда Карл лишь произнес несколько подходящих цитат из Библии, но уже у себя в комнате разразился грубой площадной бранью, давая выход отчаянию. Он был в таком состоянии, что Джулиан, собиравшийся попенять королю за необдуманный поступок в церкви, предпочел помалкивать. Лорд уже понял, что, несмотря на легкомыслие Карла и его пренебрежение своим положением, король глубоко переживает все случившееся, и у него болит душа о каждом из павших соратников.

Сейчас Джулиан вспомнил случай, когда они с Карлом скрывались, пробираясь с поля боя, и были свидетелями, как круглоголовые ловили беглых роялистов и тут же вздергивали их прямо на сучьях деревьев. Один раз ему пришлось силой удерживать в кустах короля, когда тот едва не кинулся на солдат, которые собирались повесить его личного оруженосца. Тогда для Карла Стюарта все было бы кончено. Джулиан пытался урезонить короля, говорил, что он не простой смертный и что монарху следует вести себя иначе. Позже Карл заметил с присушим ему цинизмом, что он всего лишь король без королевства, а значит, просто человек, и уже стал привыкать поступать по-человечески. Именно эта человеческая слабость и толкнула его сегодня встать на защиту дочерей Робсарта и привлечь к себе всеобщее внимание. Джулиан считал подобную выходку, проявлением безрассудства и полного пренебрежения к тем, кто ради его августейшей особы рисковал всем, чтобы иметь надежду на возвращение Стюартов. По понятиям лорда Грэнтэма, король прежде всего должен оберегать свою особу, а уж потом думать о человеческих устремлениях. И он лишь сказал:

— О, сир, каким жестоким испытаниям подверглось сегодня ваше священное величество!

Карл ничего не ответил. На него нахлынул один из тех приступов меланхолии, какие все чаще случались с ним в последнее время. И хотя внешне он зачастую казался беспечным, внутри его царил холод и мрак. Сколько бедствий обрушилось на него в годы его юности, сколько неудач он претерпел, сколько людей погибло ради него! Стоили ли его устремления всего этого?

Карл долго размышлял, не отдавая себе отчета во времени. Но в конце концов, устав от мрачных размышлений и желая избавиться от столь несвойственного ему уныния, он решил прибегнуть к наиболее простому способу — поспать.

Часа три крепкого сна вернули ему бодрое расположение духа. Однако он был несколько обескуражен, поняв по поведению своего спутника, что тот собирается в путь.

— Сейчас мы пообедаем, а затем постараемся получить у полковника пропуск, — сказал Джулиан, заметив недоуменный взгляд короля.

— И куда же мы двинемся? — почти равнодушно спросил Карл.

Джулиан перестал укладывать сумки и на миг задумался.

— По правде сказать, не знаю. Но одно мне ясно: чем скорее мы покинем это осиное гнездо, тем лучше. Думаю, нам следует найти какое-нибудь тихое пристанище, где я смогу оставить вас, а сам вернусь в Солсбери, чтобы связаться с лордом Уилмотом.

— Ехать в Солсбери сейчас небезопасно, — заметил Карл, и Джулиан был тронут участием в его голосе.

Однако выбора у них не оставалось. Не нравился Джулиану этот Стивен Гаррисон, тревожила предупредительность помощника шерифа и его проницательный взгляд. Этот полковник почти не глядел на короля, и лишь один раз, когда они уже поднимались по лестнице в свою комнату, Джулиан оглянулся и увидел, что тот следит именно за молодым королем. Это длилось лишь мгновение, но именно в момент, когда в лице полковника не было сдержанной учтивости, Джулиан заметил, каким мрачным и сосредоточенным был Стивен Гаррисон.

Когда он поделился этими опасениями с королем, Карл лишь пожал плечами:

— Делай, как знаешь.

Он уже привык полагаться во всем на лорда Грэнтэма. Это соответствовало его натуре, в которой львиную долю занимала природная лень. Однако за этой ленью скрывались и своеобразная мудрость, и природный фанатизм, и вера в будущее.

Джулиан вышел. Карл хотел было предаться каким-нибудь приятным воспоминаниям, но у него пошла носом кровь. Это с ним случалось довольно часто, поэтому сейчас он спокойно намочил платок в тазу с водой и приложил к переносице. Полежав немного, он встал и, все еще держа платок у лица, выглянул в окно. Джулиан Грэнтэм беседовал со Стивеном Гаррисоном. Карл видел, как полковник согласно кивнул, и собеседники учтиво коснулись полей шляп в знак приветствия. Видимо, договорились.

Когда Джулиан вернулся, сказав, что лошади оседланы, Карл лишь молча взвалил дорожные баулы на плечо.

— Этот Гаррисон весьма учтив, — заметил Джулиан. — Ни о чем особо не спрашивал, даже предложил нам своих людей в сопровождающие, но не настаивал, когда я отказался.

— Да, — кивнул Карл, — и признаюсь, я его даже понимаю. Какой ему смысл возиться с нами, когда его ждет такая невеста!

Джулиан лишь хмыкнул.

Когда они выехали из Уайтбриджа, часы на колокольне показывали четверть пятого. Они миновали городские посты и не спеша двинулись по ведущей через пустошь грунтовой дороге. Никакой особой цели у них не было, и они ехали не спеша. Через милю путники миновали небольшой поселок, где под напором ветра слабо вращались крылья ветряной мельницы. Дальше простиралась открытая, чуть волнистая равнина, поросшая вереском и дроком. Выглянуло солнце, и теплый ветер трепал поля шляп всадников, спутывал гривы коней.

Чем-то суровым и романтичным веяло от этих мест, но кровавая действительность недавних времен нет-нет да и напоминала о себе. Пару раз они миновали разрушенные усадьбы, глядевшие вдаль пустыми глазницами окон господских домов. Сейчас здесь все густо поросло травой, а ведь когда-то эти поля были плодородной пашней! Порой попадались одинокие хижины, вокруг которых паслись тощие овцы и коровы. Лишь один раз им повстречался прохожий, седой крестьянин, за которым бежала собака. Крестьянин сумрачно посмотрел на всадников, но по укоренившейся привычке стащил с головы шляпу.

Они почти не разговаривали. Полускрытая разросшейся рыжей травой дорога вела, казалось, в никуда. И от этого настроение не улучшалось. Слушая приглушенный перестук копыт, Джулиан из-под полей шляпы оглядывал окрестность, ожидая увидеть какое-либо подходящее пристанище, сохранившуюся усадьбу роялистов, где бы он мог оставить короля. Правда, был еще один план. Они находились недалеко от города Эймсбери, где могли остановиться на любом постоялом дворе. Но едва он открыл рот, чтобы поделиться своими соображениями, как Карл вдруг оживился и, указывая на что-то рукой, пришпорил коня.

— Поехали, Джулиан. Это Стоунхендж. Я давно хотел там побывать.

Даже Джулиан был поражен, просто онемел, когда они подъехали к этому циклопическому каменному кольцу в центре великой равнины. Массивные, грубо обтесанные столбы четко вырисовывались на фоне синевы осеннего неба. Они стояли двумя кругами, и некоторые из них были соединены вверху поперечными плитами, словно древние проемы арок когда-то существовавшего здесь жилища неведомых богов. Камни стояли здесь давно, всегда. И само одиночество, окружавшее их среди бескрайних просторов, казалось, переполняло сердце немым благоговением.

Всадники медленно объехали вокруг этого гигантского каменного кромлеха[11]. Стоячие камни отбрасывали в лучах заходящего солнца длинные черные тени. Оставив лошадей пастись, они прошли во внутренний круг кольца. Даже воздух здесь был словно другим, и своенравный ветер, казалось, не решался проникнуть сюда. Путники молча стояли там, где, по преданиям, еще до вторжения римлян в Британию, древние жрецы-друиды совершали свои таинственные обряды.

— Потрясающе! — невольно вырвалось у Джулиана, и он даже перекрестился.

— Еще бы! — согласился Карл. — Говорят, покуда стоят столбы Стоунхенджа, Англия будет незыблема, как они. И когда я гляжу на них, — он, как холку коня, любовно огладил один из каменных колоссов, — я невольно горжусь, что это моя страна.

Тут какая-то мрачная мысль пришла ему в голову, он нахмурился, и на его лице резче обозначились морщины у крыльев носа. Однако Карл сразу взял себя в руки и шутливо добавил, что существует предание: если считать камни, то их количество постоянно меняется. Он тут же принялся пересчитывать глыбы, но вскоре сбился, засмеялся и стал рассказывать, что и теперь окрестные жители, когда происходит какое-то необычайное событие, сходятся сюда, как в старину друиды. Ведь это место величественно и необычно само по себе. Стоунхендж еще называют «Пляской висячих камней» или «Пляской гигантов», ибо, по легенде, эти камни заколдованы магом Мерлином. Это гигантские исполины, которых он зачаровал, когда они собрались в круг для исполнения своих воинственных танцев.

— Да, мне стыдно, что я, король Англии, впервые оказался здесь, ибо Стоунхендж, несомненно, гордость этого острова.

Он о чем-то задумался, подошел к одному из поваленных каменных колоссов и сел на него, обхватив колено. В наступившей тишине было слышно, как позвякивают уздечки пасущихся невдалеке коней. Джулиан стоял как зачарованный. Это пустынное место, эти каменные колоссы, стоявшие кругами, не могли не потрясать воображение. Даже в атмосфере Стоунхенджа витало что-то неизъяснимо волнующее и притягательное. Грэнтэм едва осмеливался дышать. Казалось, нечто незримое пристально следит за ним. Седая древность? Души умерших друидов? Тени жертв, принесенных здесь? В отличие от уже пережившего первое потрясение короля, он словно глубже ощущал это и невольно вздрогнул, услышав беспечный голос своего венценосного спутника:

— А ведь лорд Дэвид Робсарт наверняка неоднократно бывал здесь. Ибо Робсарты — владельцы доброй половины земли в этих местах.

Джулиан будто очнулся. Знакомое имя из сегодняшнего дня отвлекло его от почти мистических мыслей.

— А этот Робсарт… Что он такое?

— Загадка, — спокойно ответил Карл, и это слово заставило лорда вздрогнуть.

Король заметил его удивленный взгляд и чуть улыбнулся:

— Робсарты всегда были могущественны и богаты. А отец нынешнего лорда изрядно приумножил свое состояние, женившись на дочери французского банкира Болье. И при моем отце Робсарт слыл одним из самых значительных пэров Англии. Поэтому первая его загадка в том, почему он примкнул к Нолу, этому антилорду, ненавидящему всех аристократов.

Джулиан презрительно хмыкнул:

— В нем, видимо, заговорила его плебейская кровь. Ведь по матери он просто Болье.

Карл чуть оттопырил губу, покосился на Грэнтэма.

— Как давно вы в Англии, милорд?

— Около трех лет.

— И все время ты жил на севере, где так сильны древние традиции почитания лордов-дворян и где аристократия является чем-то старинно привилегированным, особым. А до этого ты жил во Франции, где дворянин, даже разорившийся, считает ниже своего достоинства пожать руку лавочнику, а саму торговлю почитает делом позорным, недостойным его рода. Здесь же, в Англии, дворяне не только не гнушаются участвовать в торговле, но сплошь и рядом являют пример удачной коммерции. Поэтому если сын виконта или даже герцога добивается руки дочери богатого торговца, то его отец в этом не видит ничего зазорного. Грань, отделяющая лорда от знатного торговца, очень тонка, и наши лорды зачастую отдают своих младших сыновей на обучение в купеческие дома, чтобы те впоследствии смогли открыть свое дело и обогатиться.

— Поэтому ваши буржуа и возомнили о себе столь много, — с усмешкой заметил лорд Грэнтэм, — что даже решились судить помазанника Божьего.

Он осекся, поняв, что коснулся запретной темы, но уж слишком его задело то, как небрежно и снисходительно говорил король о вопиющем, по мнению Джулиана, мезальянсе.

— Вторая загадка Робсарта, — спокойно продолжал Карл, — заключается как раз в том, что мой августейший родитель в одном из попавших ко мне на континенте писем неожиданно просил меня быть добрее к несчастному Дэвиду Робсарту. Я долго ломал голову над этой строкой. Отчего отец вдруг заступается за своего врага, генерала «круглоголовых», который сражался против него при Марстон-Муре и Нэйсби? Правда, потом Робсарт ушел из армии, но возглавил Вест-Индскую компанию и трудится не покладая рук во благо проклятого Кромвеля. Отчего же, черт побери, отец считал его несчастным и просил за него? Есть и еще одна загадка Робсарта… О, мне было лет восемь, когда я увидел нечто, поразившее мое детское воображение. Однажды я услышал громкие стенания в кабинете моей матери, а так как я был любопытен, да к тому же любил подслушивать и подглядывать — да-да, мой дражайший Джулиан, и этот порок был мне присущ, — то я подкрался к двери и заглянул в замочную скважину. И что же я увидел? Моя мать стояла на коленях перед лордом Робсартом и, ломая руки, молила его простить ее. Представь, гордая, надменная Генриетта-Мария валялась в ногах у лорда Робсарта и умоляла о снисхождении!

Этого Джулиан, хорошо знавший королеву, не мог представить.

— А что Робсарт? — тихо спросил он.

Карл отбросил травинку, которой все время вертел в руках.

— Он оставался непреклонен. Сказал лишь, что ее величество нанесла ему такую рану, от которой он никогда не оправится, и ушел. А мать еще долго сидела на полу и всхлипывала. Но самое странное, что после она тоже заступалась за Робсарта.

— Да он сам дьявол! — зло процедил сквозь зубы Джулиан. Глаза его холодно сверкнули. — Подумать только, и я состою в родстве с этим человеком!

Брови Карла удивленно приподнялись. Джулиан отвел взгляд:

— В очень дальнем родстве, сир. Одна из рода де Бомануаров, моя троюродная кузина, была замужем за ним. Это был несчастливый брак, — добавил он тише.

Король чуть кивнул, сбивая пыль с отворотов ботфортов.

— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Робсарт был женат трижды, и каждый раз на иноземках. Первый раз — на ирландке, второй — на француженке, твоей родственнице, и напоследок — на испанке. Все три католички, между прочим. А вот сам он стал пуританином. Зато его дочь… — Карл мечтательно улыбнулся. — В ней пуританского нет ни на йоту.

Какое-то время они молчали. Карл глядел вдаль. Джулиан наклонил голову, поправляя шляпу:

— Думаю, сир, нам надо ехать. И тронемся мы в сторону…

— Силы небесные! — вдруг прервал его король. — Взгляни, Джулиан. Ты видишь? — Он даже забрался на камень и куда-то указал рукой.

Джулиан вгляделся в даль. Это было красивое зрелище. В лучах заходящего солнца по гребню отлогого холма стремительно неслась всадница на белом коне. Она правила им с удивительной ловкостью, чуть откинувшись в седле; ее посадка отличалась удивительной грациозностью, алые перья на широкополой шляпе развевались, пламенея огнем в лучах заката. Далеко позади нее скакал еще один всадник, но все внимание беглецов было приковано лишь к прекрасной амазонке.

— О перст Божий! — воскликнул Карл и заулыбался. — Ставлю свою голову против дырявого пенни, что эта красавица — Ева Робсарт!

А Джулиан проворчал тихо:

— Помяни дьявола, он и появится.

Он явно не ожидал ничего хорошего от предстоящей встречи. То, что всадница их заметила, не оставляло сомнений. Она вдруг резко осадила лошадь так, что та встала на дыбы и заржала. Сдерживая ее, Ева Робсарт глядела на двух мужчин в кругу Стоунхенджа, а потом поскакала к ним через открытое пространство.

— Нам лучше уехать, ваше величество, — коснулся локтя короля Джулиан. — Ведь уже ясно: где эта дама, там неприятности.

Но король только улыбнулся:

— Я не пуританин, чтобы избегать встречи с красоткой. И пуританство, черт возьми, отнюдь не подходящая религия для джентльмена с моими вкусами.

Меж тем Ева Робсарт приблизилась и остановила лошадь в проеме гигантской каменной арки. Карл во все глаза глядел на нее. Она показалась ему сейчас еще одним чудом Солсберийской равнины. Ее яркая длинная юбка сбилась на круп лошади и сверкала золотыми нашивками в лучах заката. От быстрой езды щеки Евы разрумянились, тонкие ноздри трепетали. Высокая грудь бурно вздымалась под сукном плотно облегающего ее стан жакета. Из-под изящно сдвинутой набок широкополой шляпы выбивались слегка растрепанные золотые кудри, пушистой массой обрамлявшие нежное красивое лицо. Конь, разгоряченный скачкой, нетерпеливо бил копытом, переступал ногами, вскидывая голову, но миниатюрная наездница справлялась с ним без особого труда.

Она чуть улыбнулась:

— Говорят, среди колонн Стоунхенджа происходят удивительные вещи. И право, я была удивлена, увидев вас здесь. Я думала, что вы все еще пребываете в Уайтбридже.

— А мы думали, что после сегодняшнего инцидента вы не решитесь путешествовать всего с одним сопровождающим, — заметил Карл, кивнув в сторону подъезжающего крупной рысью охранника Евы.

Она оглянулась, жестом велев тому оставаться в стороне, и вновь мило улыбнулась Карлу. У короля даже перехватило дух, так она была дивно хороша.

— Вы очень храбрая девушка. Вы не устрашились разгневанных прихожан в церкви, а теперь, несмотря на наше неспокойное время, путешествуете по равнине, где, как я слышал, орудует не одна шайка разбойников, для которых вы можете стать легкой добычей.

Ева Робсарт лишь слегка пожала плечами.

— Смею вас заверить, я ни для кого не с тану легкой добычей. — И она огладила рукой в узкой алой перчатке рукояти двух притороченных к седлу пистолетов. — Я довольна, что совершила верховую прогулку, которая подарила мне еще одну встречу с моими храбрыми спасителями. Мне хотелось бы еще раз выразить вам безграничную признательность. О, я еще издали заметила вас и узнала. В здешних краях редко встретишь двоих столь высоких мужчин.

— Стивена Гаррисона, к примеру, — иронично заметил Джулиан.

Но Ева лишь рассмеялась:

— Я вижу достаточно хорошо, чтобы не спутать вас с полковником Гаррисоном, к тому же достаточно проницательна, чтобы разглядеть под вашими темными одеждами сердца истинных роялистов.

Карл и Джулиан переглянулись с тревогой, но Ева невозмутимо продолжила:

— Добавлю еще, что я не настолько болтлива, чтобы выдать тех, кому, во-первых, обязана своим спасением, а во-вторых, делу которых искренне сочувствую.

И снова повисла напряженная тишина. Путники не опровергали сказанного Евой, но выжидали, как далеко зайдет ее догадливость, и не признается ли она в том, что узнала короля.

Ева, будто прочитав их сомнения, заметила с улыбкой:

— Я никогда не встречала вас при дворе, но ошибиться не могу. Вы беженцы из-под Вустера, и это столь же очевидно, как то, что столбы Стоунхенджа простоят еще не одну сотню лет. И я понимаю, что вам опасно сейчас, когда кругом рыскают ищейки носатого Кромвеля, продолжать свой путь по столь преданному республике краю.

— Не можем же мы перенестись отсюда на крыльях, — сухо заметил лорд Грэнтэм. — И нам остается только молить Всевышнего, чтобы наши враги не были столь догадливы, как вы, миледи.

Карл немного вышел вперед и положил руку на уздечку ее лошади:

— Клянусь истинным спасением, миледи, нам отрадно встретить вас, и так как вы узнали, кто мы, то и мы, в свою очередь, готовы высказать свое восхищение и заметить, что в наше время, полное суровых предрассудков, приятно встретить женщину, которая не боится бросить пуританам в лицо все, что она о них думает.

Его глаза так и сверкали восхищением; Ева чуть потупилась и мило покраснела.

— О, сэр…

— Трентон. Чарльз Трентон, миледи.

— Что ж, сэр Трентон, тогда и я скажу, что рада, что вы уже покинули это осиное гнездо Уайтбридж. Истинным роялистам там небезопасно. Но раз уж мы с вами так неожиданно встретились, то я нижайше прошу вас принять мое предложение и погостить немного в нашем замке Сент-Прайори, что в двух милях западнее отсюда.

Джулиан не видел лица короля, но даже по его спине понял, что тот согласен окончательно и бесповоротно. И все же лорд Грэнтэм попытался вежливо отказаться.

— Мы рады встретить сочувствие и поддержку в лице столь очаровательной и храброй леди. Однако, насколько нам известно, вы дочь Дэвида Робсарта, а он приверженец лорда-протектора.

Ева на миг скорчила очаровательную гримаску и пожала плечами:

— Пусть это вас не беспокоит. Моего отца сейчас нет в замке и, похоже, долго еще не будет, так как он отбыл в торговую экспедицию за море. Он ведь считает, что работа в Вест-Индской компании очень важна для страны.

Это была ложь, так как ее отец уже вернулся в Англию. Но она солгала прежде, чем подумала, и сейчас, пряча невольную растерянность, склонилась в седле, потрепав гриву коня. Когда она выпрямилась вновь, то заметила в глазах мужчин тревогу и недоверие. Особенно у красавца с ледяным взглядом. Она почувствовала, что теряется перед ним, и поспешила встретиться глазами с королем. Он был далеко не так хорош, как его спутник, но ее согревало тепло его взгляда, которое словно обволакивало ее.

Однако теперь вперед вышел именно красавец, под опекой которого, видимо, находился Карл Стюарт.

— Мы благодарны вам, миледи, и ничуть не сомневаемся в искренности ваших намерений.

— И в искренней радости моей сестры Рэйчел, — поспешно вставила Ева и вновь поглядела на Карла. — Она будет просто счастлива, если я вернусь со своими храбрыми спасителями. Однако даже ей я не скажу, что вы за короля.

Высокий красавец чуть кивнул, и на лице его впервые за это время промелькнула тень улыбки.

— С кем еще предстоит нам встретиться в вашем замке? Ведь не может же лорд Робсарт оставить своих дочерей на столь длительное время без присмотра.

Для себя Ева отметила лишь, что они почти согласны. И внутренне возликовала.

— О, там еще наши дядя и тетя. Дядя Энтони Робсарт поселился сравнительно недавно. К сожалению, он стал явным приверженцем республики и пресвитерианцем самого строгого толка. Однако он ни разу не был при дворе и не сможет опознать… — Она осеклась, но спешно добавила: — Он просто недостаточно наблюдателен, чтобы отличить роялиста от круглоголового. А тетушка Элизабет Робсарт…

Опять последовала пауза. Почему-то Ева меньше всего думала, что тихая тетушка Элизабет может помешать ее планам укрыть в замке короля. Однако тетушка бывала при дворе и не раз видела Карла, тогда еще принца Уэльского. Но ведь Карл так изменился с тех пор! И она решительно добавила:

— У леди Элизабет Робсарт забавное прозвище — «невеста стариков», так как она не единожды была помолвлена и всякий раз с особами почтенного возраста. Сейчас она уже дама в летах, зрение ее весьма ослабло, как и память. Если она и видела кого-то из вас, джентльмены, ранее, то полагаться на ее память все равно, что искать иголку на Великой равнине. Так что если мы выдадим вас за посланцев парламентских комиссаров, прибывших откуда-то с запада к лорду Робсарту и задержавшихся в ожидании его, это ни у кого не вызовет сомнений.

Карл переглянулся с Джулианом, и последний, извинившись перед Евой, отвел Его Величество в сторону.

— Не нравятся мне все ее увертки и оговорки. Вы что, и в самом деле встречались ранее с ее тетушкой? — прошептал Джулиан.

— Когда я был еще мальчиком, она уже была почтенной дамой и вряд ли распознает в бородатом пуританине принца Уэльского. Ведь не узнала же меня сама Ева.

— Вы в этом уверены?

— Думаю, ей было бы лестно оказать гостеприимство не обычному кавалеру, а королю. — И он через плечо Джулиана взглянул на раскрасневшуюся амазонку.

Ева смотрела на него с улыбкой, которая цвела восхищением. Конечно, он проигрывает во внешности Джулиану, но ведь именно он кинулся на ее защиту сегодня, а женщины просто обожают своих спасителей, мелькнула мысль у Карла.

— В конце концов, — раздраженно добавил он, вырывая локоть из руки удерживавшего его Джулиана, — леди Ева предложила нам именно то, в чем мы нуждаемся, — надежный приют. Никому не придет в голову, что Карл Стюарт станет скрываться в замке республиканца Робсарта. К тому же, сэр, — и голос короля стал сух, — я думаю, мы поступаем невежливо, заставляя леди так долго упрашивать нас. Мы просто не можем отказаться от ее любезного предложения. В котором, кстати, столь нуждаемся. — И король решительно направился к Еве.

Карл склонился к ее руке с излияниями благодарности. Джулиан лишь пожал плечами и пошел за лошадьми. Он знал: король, подобно охотничьей гончей, учуяв запах добычи, уже не может остановиться. К тому же в словах Карла был резон: Ева предложила им именно то, в чем они нуждались, — укрытие.

Лорд Грэнтэм не спеша ехал за непринужденно беседующими королем и Евой. Впереди, возглавляя их небольшую кавалькаду, двигался охранник, который порой оглядывался и одаривал короля недоброй ухмылкой. Ева мило щебетала, Карл смеялся и расточал ей комплименты. Но сам Джулиан был угрюм. Что-то не нравилось ему в Еве Робсарт. Нет, безусловно, он находил ее красивой, обворожительно красивой, однако ее красота казалась ему вызывающей, почти агрессивной, в ней даже на расстоянии ощущались чувственность и необузданная страсть. Конечно, королю с его неуемным сластолюбием трудно не подпасть под власть чар подобной женщины.

Джулиан невольно прислушался к словам Евы. — Вы и представить себе не можете, сэр Чарльз, как все изменилось в этом краю с приходом к власти пресвитериан. Раньше мы умели веселиться, у нас были прекрасные праздники — майские, рождественские, когда мы украшали дом падубом и плющом и танцевали до угра. Конечно, это нельзя сравнить с придворными торжествами, однако все же было весело. Теперь же мы окутаны пеленой страха. Одеваться надо лишь угрюмо-пристойно; церковь посещать регулярно, молиться по четыре раза в день и думать только о конце света. А произвол властей? Где в Библии сказано, что надо убивать медведей и сворачивать головы бойцовым петухам? Они даже издали указ, чтобы арестовывать лошадей, которые паслись в воскресенье, и удерживать их до понедельника.

Король громко расхохотался, и смех Евы вторил ему, словно серебряный колокольчик.

— Но вы-то сами не больно придерживаетесь этих правил? — заметил Карл, окидывая взглядом роскошный наряд Евы.

— О да! — она вскинула голову. — Я роялистка до мозга костей, ибо никогда не признаю власть тех, кто говорит, что радоваться — это грешно. А сами-то… — она даже передернула плечами. — Была я при новом дворе господина Молчание и скажу: все это лишь жалкое подобие того, что я видела при монархии. Однако сколько же лицемерия и притворства при этом!

— Так вы бывали и при дворе Стюартов? — негромко спросил Карл, не спуская глаз с точеного профиля Евы.

Она кивнула:

— Я состояла в услужении у королевы, была одной из ее фрейлин.

— И, видимо, многих знали?

Опять кивок:

— Почти всех, кто был приближен к их величествам.

— А помните ли вы принца Уэльского?

Джулиан напрягся, он счел это грубым ходом, хотя сам с нетерпением ждал, что скажет Ева.

— Его высочество? — Ева чуть повернулась к королю. — Конечно, я его отлично помню. Этакий смуглый ребенок, некрасивый, но веселый и полный обаяния. По-моему, я ему нравилась. Как всякая пригожая леди, разумеется. Но я-то ведь тогда была очарована принцем Рупертом и никого не замечала. А Карл Уэльский… Помню, я кормила его леденцами. Бедный Карл Стюарт!.. Ходили слухи, что он погиб, и я даже плакала из-за этого.

— Нет, он жив, — заметил король.

— И слава Богу, — улыбнулась Ева. — Правда, теперь он изгнанник, король без королевства. Однако я свято верую, что когда-нибудь он вернет отцовский трон, и не перестаю молить об этом небеса.

Ева достойно вынесла испытание. Джулиан видел, как напрягшиеся было плечи короля расслабленно опустились. Он даже украдкой обернулся к Джулиану и подмигнул. Джулиан тоже перевел дыхание. Однако тревога не проходила. Почти инстинктивно, словно нутром, Джулиан ощущал в Еве Робсарт какую-то фальшивость, и это вселяло в него опасения. Сегодня в церкви он счел ее поведение глупым и вызывающим, теперь она вела себя приветливо и разумно. Что-то здесь не вязалось, и лорд Грэнтэм был все время настороже.

Они подъехали к Сент-Прайори, когда солнце уже заглядывало за кромку горизонта, а на востоке стали сгущаться темно-синие вечерние облака, озаренные блеклым ликом луны и ранними звездами. Местность сделалась более живописной и обжитой, стали попадаться селения в буковых рощах, слышалось мычание возвращавшихся к домам коров и щелканье кнута пастуха.

Сент-Прайори возник, когда они миновали небольшой холм. Замок был расположен не на возвышении, а в небольшой низине, и его окружало несколько больших сел. Высокие каменные столбы, являвшиеся, по сути, изувеченными древними распятиями, указывали дорогу к замку. Сент-Прайори, полузамок, полумонастырь, безусловно, впечатлял и казался одновременно и грозным, и роскошным. А главное, он был расположен в стороне от широкого тракта, который вел на север от Солсбери.

Замок стоял посреди громадного парка, почти леса, над которым возвышались его внушительные башни и унизанные флюгерами кровли. Всадники спустились с холма и, миновав узкий проезд между двумя большими прудами со стоячей водой, подъехали к чугунным воротам с виньетками и позолоченными остриями — дань новой моде. Эти роскошные ворота казались здесь даже не к месту, так как их со всех сторон окружала, примыкая с двух сторон, массивная каменная стена.

Ворота как раз были открыты, и из них выходила довольно значительная группа людей, все мрачные, хмуро бросавшие взгляды на всадников.

— Это наши поденщики, — пояснила Ева. — Они никогда не остаются на ночь в замке. Это приказ отца.

Она о чем-то переговорила с вышедшим из сторожки привратником. Говорила тихо, но до короля все же долетела фраза — «отпевание окончено».

— В замке кто-то умер? — спросил Карл. — Может, мы не вовремя?

Но Ева уже направила коня в ворота.

— Для посланцев комиссаров наш дом всегда открыт, — многозначительно сказала она и через минуту будничным голосом добавила: — Умер наш слуга. Несчастный случай — его растерзали псы отца.

Король почувствовал себя неуютно. Да и сама атмосфера, когда они въехали в парк, словно придавила плечи. Здесь меж деревьев уже царили сумрак и тишина. Они словно попали в какой-то иной мир, таинственный и безлюдный, что столь не свойственно для крупных поместий. Аллея к замку была не прямой и все время петляла. Казалось, замок должен был возникнуть за следующим поворотом, но его все не было, и путников окружали те же могучие деревья. Хотя подъездная дорога была широкой, посыпанной гравием и ухоженной, а вдоль нее на всем протяжении росли стройные ели, они служили словно оградой, а за нею простирались заросли давно не расчищаемого парка. Тихое, безлюдное, дикое место, совершенно не соответствующее живому характеру их проводницы.

Наконец за очередным поворотом аллея выровнялась, как стрела; в просвете поредевших деревьев показался сам замок.

Он действительно впечатлял. Картина здесь менялась: мощеный двор, газон перед замком, еще зеленый и ровно подрезанный с пирамидально остриженными пихтами по всему парапету. Последние лучи солнца горели огнем в больших готических окнах. И всюду царило безмолвие и пустота. Разве что мальчик-конюх подбежал к ним и принял поводья коней.

Слуг они увидели лишь в холле: человек пять-шесть мужчин и четыре женщины в чепцах и передниках. Если это и вся прислуга, то их удивительно мало для столь большого поместья.

Король Карл невольно присвистнул, оглядывая холл. Какая роскошь! Холл был очень высок, и в его стрельчатых арках над головой еще чувствовалось что-то монастырское. Но это каменное кружево розеток и капителей колонн не утратило своей привлекательности, несмотря на старомодность. Пол был выложен светлыми мраморными плитами, стены в человеческий рост покрыты деревянными резными панелями, а выше выбелены до слепящей белизны и украшены начищенным до блеска оружием, старинными кирасами, меж которыми красовались и охотничьи трофеи — растянутые меховые шкуры, искусно выделанные чучела: головы оленей с ветвистыми рогами, ощетинившиеся клыками вепри и оскаленные морды волков. Вдоль стен стояли высокие кованые канделябры искусной работы с пучками длинных белых свечей, а скамьи и столы, хотя и массивные, были украшены затейливой резьбой с прекрасными инкрустациями из олова и перламутра. Несмотря на торжественность, холл казался светлым и приветливым. И все же отпечаток суровости лежал и на нем. Возможно, причиной тому были пустота и тишина, надежно воцарившиеся в замке, а может, именно его средневековый облик внушал гостям неясное беспокойство.

Но Ева уже увлекла их в следующий зал, у створчатых дверей которого, как безмолвные стражи, застыли две латные фигуры из начищенных до блеска доспехов со скрещенными на рукоятях мечей стальными перчатками и опущенными забралами. Едва миновав их, гости оказались в еще одном зале, точнее галерее, с большими трехстворчатыми окнами с одной стороны и рядом фамильных портретов в позолоченных рамах на противоположной стене. В огромном камине полыхал огонь, и, возможно, именно из-за его неровного освещения создавалось впечатление, что лица на портретах бросают на гостей внимательные взгляды. Возле одного из них Карл замедлил шаги.

— А это, если не ошибаюсь, и есть барон Дэвид Робсарт?

Ева утвердительно кивнула и тоже повернулась к портрету. На темном фоне был изображен красивый мужчина, на лице которого лежала печать благородной гордости. Он был одет в стальной нагрудник кирасы, его белокурые, завитые в длинные локоны волосы ниспадали на отложной ван-дейковский воротник из тонкого кружева.

Рядом с ним висели еще три портрета — по-видимому, жен барона Робсарта. На одном из них была изображена улыбающаяся женщина в старомодном костюме со стоячим воротником и высоко заколотыми золотыми колечками волос. Второй изображал надменную даму с открытым декольте, темными волосами и челкой в виде запятой над изогнутыми бровями. У этого портрета Джулиан несколько задержался, поняв, что это и есть женщина из рода Бомануаров — вторая жена лорда Робсарта. А на третьем была изображена испанка — туго накрахмаленные брыжи ее воротника оттеняли матово-смуглый оттенок кожи, в темных, короной возлежавших волосах алела свежая роза.

— Ваш отец выбирал себе в супруги удивительно красивых женщин, — заметил король.

Ева не ответила, так как на лестнице как раз появилась Рэйчел.

— Рада приветствовать вас в отчем доме, джентльмены, — склонилась она в реверансе. — И раз уж нам предстоит доставить нашим спасителям кров, то смею заверить, ничто нам с сестрой не сулит большей радости.

В ней чувствовалась открытая юношеская искренность без тени кокетства, а милая улыбка была ласковой и приветливой — доброй улыбкой любящей сестры. От этого у путников вмиг рассеялось то несколько напряженное настроение, какое владело ими с того момента, как они оказались в Сент-Прайори, и им стало легко и по-домашнему уютно.

Джулиан первый подошел и приложился к руке Рэйчел Робсарт, чем несколько удивил короля.

— Со своей стороны мы надеемся, что наше пребывание в Сент-Прайори не будет навязчивым и мы не причиним вам неудобств.

— О нет, что вы, — поспешно заявила Рэйчел и даже чуть пожала руку Джулиану. О, эта сельская простушка совсем не была знакома с правилами этикета, но ее искренность просто очаровывала. — В Сент-Прайори нечасто заезжают гости, и мы будем вам даже признательны, если вы разделите с нами наше тихое одиночество.

«Что-то во всем этом не так, — подумал Джулиан. — Уединенный замок, где никто не бывает, малочисленная прислуга, запущенный сад. В этом месте словно скрыта какая-то тайна».

Но под теплым лучистым взглядом карих глаз Рэйчел Робсарт он не мог предаваться мрачным мыслям. Интересно все же, узнает ли она его? Он стоял почти спиной к камину, и вряд ли она могла как следует разглядеть его. Хотя на какой-то миг ему показалось, что на лице Рэйчел промелькнуло озадаченное выражение, но ее тотчас отвлекла сестра, и девушка подошла к ней.

Удивительно, как не схожи меж собой были две дочери барона Робсарта. Ева с ее сверкающими золотом кудрями, задорная и элегантная, и смуглая, гораздо выше сестры, брюнетка Рэйчел. Почему-то Джулиан вспомнил, как сегодня в церкви кто-то назвал ее ведьмой Робсартов. Такая милая девушка… Хотя эти темные бездонные глаза и казались необычными, а в манере вести себя чувствовалась твердость, но залогом этой твердости была простота, и Джулиан даже возмутился за девушку. Как они смели так обозвать ее! Негодные плебеи!

Одета Рэйчел была в местных традициях, почти по-пуритански. Ее волосы покрывал плотно прилегавший чепец из беленого полотна, тщательно скрывавший густые черные кудри, которые Джулиан успел заметить сегодня в церкви. Такой фасон головного убора мог обезобразить любую женщину, но Рэйчел он шел, несмотря на некоторую неправильность черт ее лица. Платье было нарядное, но строгое, из темно-серого бархата с пышными рукавами и широким, ложившимся на плечи воротником из белоснежного полотна, обшитым тонкой кружевной тесьмой. Такой же тесьмой были украшены и манжеты. На руках Рэйчел Джулиан задержал взгляд и невольно нахмурился. Тонкие, красивой формы, они покраснели и обветрились от домашней работы. Неужели этой девушке приходится работать, словно простой служанке?

Она, кажется, заметила этот неодобрительный взгляд и, поспешив спрятать руки в складках юбки, повернулась к сестре.

— Я уже все приготовила, как ты велела. Для джентльменов отведены две комнаты в западном крыле.

Джулиан оглянулся на короля. Тот чуть нахмурился. У обоих мелькнула одна и та же мысль: Ева Робсарт заранее была готова к тому, что привезет их в Сент-Прайори. Конечно, этот план мог возникнуть у нее до того, как они встретились среди Пляски Гигантов, но за время вынужденного путешествия у них уже выработалась манера всех подозревать.

Рэйчел поняла, что сказала что-то не так, и растерянно взглянула на сестру. Но Ева держалась спокойно и не глядела на гостей, а когда в приоткрытую дверь вбежало штук семь спаниелей, стала играть с ними.

Карл переглянулся с Джулианом, но потом, пожав плечами, присоединился к Еве. Всем была известна его слабость к этим маленьким ласковым собачкам. Он даже взял одного песика на руки.

— Прелестные создания.

Ева согласно улыбнулась. Потом, сняв шляпу и кокетливо тряхнув локонами, сказала:

— Я пойду переоденусь к ужину, а ты, Рэч, проводи гостей в их покои. — И, подхватив шлейф амазонки, Ева быстро взбежала по лестнице.

ГЛАВА ПЯТАЯ

После того как Карл обмылся с дороги, переоделся и пригладил щеткой свои непокорные черные волосы, его настроение окончательно исправилось. Здесь, в этом монументальном жилище лорда-республиканца, он чувствовал себя почти спокойно, а сама мысль, что он проведет время в обществе прекрасной Евы, приводила его в великолепное расположение духа. К тому же и сестра ее была такой хорошенькой, если не сказать — трогательно-простодушной.

Комната Джулиана была смежной — еще одно неоспоримое удобство. Король вошел без стука и не сразу заметил переодевающегося за ширмой лорда. Тот вышел, поправляя кружевные манжеты, откидывая на плечи длинные черные волосы.

Карл, одетый в черное сукно, невольно позавидовал вызывающему англиканству расшитого бархатом камзола своего спутника с отложным бархатным воротником и богатой перевязи, с которой свисала шпага.

— Ты выглядишь, как кавалер из Уайтхолла, Грэнтэм, — ревниво заметил король. — Не забыл ли ты о своей обычной осторожности, сэр? Мы ведь в жилище республиканца, да и дядюшку пресвитера тоже не стоит сбрасывать со счетов.

— Пусть лучше заподозрят меня, а не Ваше Величество, — сдержанно ответил лорд. — И пусть лучше подозревают во мне кавалера, нежели опознают вас. Поэтому напомню, что вам следует держаться поскромнее и не столь горделиво вскидывать голову…

— Ну, уж если меня опознают, мало кого заинтересует моя манера держать голову. По той простой причине, что тогда я ее просто лишусь, — весело завершил фразу Карл.

Джулиану не понравилась шутка.

— Сир, не говорите так. Ведь для вас это просто голова, а для меня и для многих таких, как я, это голова короля, надежда нации.

— Ладно, сэр Грэнтэм. Обещаю быть осторожным и всячески оберегать священную королевскую голову.

В этот миг в дверь постучали. На пороге стоял управляющий со старинной бронзовой лампой в руках. Окинув гостей быстрым взглядом, он, как и ожидалось, задержал взгляд на нарядном костюме Грэнтэма. Но лишь на миг. Затем поспешил поклониться с выправкой хорошего слуги.

— Извольте следовать за мной, джентльмены.

По запутанным темным коридорам он повел их в столовую. Несмотря на роскошь замка, ковровые дорожки, позолоченные резные двери, расписанные цветами панели, Сент-Прайори производил нерадостное впечатление. Дважды они спускались и поднимались по винтовым лестницам, где в углах сгущался мрак, а с оснований сводов скалились искаженные маски горгулий. Было удивительно тихо.

— У вас невелико количество челяди, — невольно заметил король, и управляющий, как прежде леди Ева, ответил, что таков наказ лорда Робсарта. Что это — скупость, желание утаить что-то или барская прихоть?

— Наверное, в замке легко заблудиться? — заметил Джулиан, когда они миновали очередной сводчатый переход.

— Это вам так кажется с непривычки, — ответил их провожатый. — Хотя слов нет — замок очень велик. — В его голосе прозвучала невольная гордость, и он пояснил: в Сент-Прайори осталось многое от времени, когда здесь было аббатство, одно из крупнейших в Англии, но все столько раз перестраивалось и достраивалось, что замок и в самом деле сильно запутан.

— Я бы не советовал вам первое время без провожатых разгуливать по поместью. Упаси Боже вас спускаться в сад. Охранников здесь и в самом деле маловато, но есть огромные свирепые овчарки, которых мы с наступлением полуночи выпускаем на волю. Встреча с ними не сулит ничего хорошего.

Оба гостя Сент-Прайори вспомнили о несчастье, о котором поведала им сегодня леди Ева, и обоим стало как-то не по себе. Да, атмосфера старинного замка кого угодно могла вывести из равновесия.

Однако когда они оказались в трапезной, где было тепло и уютно, приятно пахло кушаньями, а свет в огромном камине заливал все золотистым сиянием, они несколько расслабились. Теплые отблески огня скользили по затейливому узору паркета, отражались от лощеной меди, керамики и фаянса, сияли атласными отблесками высоких портьер на окнах. Посредине помещения был расположен длинный стол, уставленный посудой из тонкого фарфора, хрустальными бокалами, бонбоньерками и серебряными вазами для фруктов. Вдоль стола стояли стулья с высокими прямоугольными спинками и витыми ножками.

Камин был очень большим, почти монументальным сооружением, мраморную полку которого обрамляли подпоры в виде статуй атлантов. Возле него они увидели ожидавших домочадцев и приветствовали их поклонами. На фоне огня, да еще после мрака коридора, они не сразу смогли разглядеть их. Первой узнали Рэйчел, стоявшую возле высокого мужчины; к удивлению гостей, это оказался полковник Стивен Гаррисон. В том, что он присутствовал здесь, не было ничего удивительного, ведь помощник шерифа Уилтшира был нареченным женихом Евы Робсарт. Однако, приглашая в замок короля и Джулиана, она ни словом не обмолвилась, что они будут вынуждены встречаться здесь с Гаррисоном, а им самим это как-то не пришло в голову.

Стивен сделал шаг вперед и поклонился. Сейчас он был одет богато и даже изысканно для пуританина. На нем был элегантный костюм из темного шелка, в разрезах широких рукавов которого виднелась сорочка голландского полотна с отложным воротником из белых кружев; на широкой перевязи висела шпага с чеканным эфесом, а на ногах красовались сапоги из мягкой кожи, облегающие по голени, но с расширяющимися над коленом отворотами.

— Я не знал, что столь скоро вновь буду иметь честь видеться с вами, джентльмены, — сказал он. — И хотя вы не называли конечную цель вашего визита, я выполню ваше пожелание не разглашать того, где мы встретились; в этом вы можете на меня положиться.

Король услышал тихий вздох облегчения, вырвавшийся у Джулиана, и сам тоже расслабился. А Стивен Гаррисон повернулся к двоим другим фигурам, стоявшим у огня.

— Вы еще не знакомы? Тогда позвольте представить вам леди Элизабет Робсарт и преподобного Энтони Робсарта.

Король несколько напрягся, когда подошел к почтенного вида даме и приложился к ее пухлой, чуть влажной руке. Узнает ли его сестра республиканца Робсарта? Но дама лишь близоруко щурилась и произнесла несколько любезных фраз, заодно извинившись за отсутствие племянницы.

— Ева всегда очень щепетильна в вопросах выбора туалета, и нам частенько приходится ее ожидать.

Похоже, леди Элизабет ничего не заподозрила. И, по-видимому, несмотря на свой возраст, а может быть, именно благодаря ему, тоже была щепетильна в вопросах туалета. Почтенная дама надела платье из шуршащего темного шелка, застегнутого на необъятной груди на два ряда гранатовых пуговиц. Тюлевые оборки чепца окружали ее обрюзгшее лицо с двойным подбородком. Если она когда-то и была хорошенькой, то теперь ничто не напоминало об этом. Карл подавил улыбку, вспомнив ее прозвище — «невеста стариков», оно удивительно ей подходило. Оставшись старой девой, она, видимо, находила отраду в чревоугодии, была очень полной, передвигалась тяжело, опираясь о палку черного дерева, и все время близоруко щурилась. А голос был негромким, душевным, что несколько не вязалось с тем, как чопорно, почти брезгливо, она поджимала тонкие губы.

Приложившись еще раз к ее руке и представив лорда Грэнтэма — старая леди приветливо заулыбалась, взглянув на красавца Джулиана, — Карл повернулся к преподобному Энтони Робсарту. Это был важный господин с большим носом, нависающим над окладистой белой бородой, и полным нетерпимости взглядом. Его маленькие темные глазки так и сверлили гостей из-под выпуклых надбровных дуг. Одет он был во все темное, даже чулки надел черного цвета, а на тупоносых башмаках красовались банты черного бархата. Седеющие волосы преподобного сэра Энтони были коротко острижены, их покрывала черная шелковая шапочка — она так плотно сидела на голове, что уши неестественно топорщились — примета, по которой роялисты дали пресвитерианцам прозвище «ушастые».

Как и тетушка Элизабет, Энтони Робсарт выразил гостям свою признательность за спасение племянниц, правда, отметил, что те сами повинны в том, что случилось. Затем он сразу перешел к другому, более занимавшему его вопросу.

— Мне сообщили, что у вас дело к моему досточтимому брату, не соблаговолите ли пояснить, какое именно?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.