Философия экономической науки: учебное пособие

Б. Ментальная концептуальность. Спорные вопросы концептуальности применительно к ментальной области обычно выступают как коллизия мыслей и чувств. Так называемые рационалисты с их историческими лидерами Р. Декартом, Г. Лейбницем и И. Кантом исходят из мыслей, а затем от них совершают переход к чувствам. Оппоненты рационалистов в лице сенсуалистов или эмпирицистов (Дж. Локк, Д. Юм, Э. Мах) начинают с чувств (ощущений, впечатлений) и переходят от них к мыслям. И рационалисты, и сенсуалисты считают противостояние мыслей и чувств очевидным фактом, отталкиваясь от которого они устремляются в путь – либо от мыслей к чувствам, либо от чувств к мыслям. Но действительное положение вещей таково, что упомянутый выше путь иллюзорен, а потому его никому не суждено осуществить.

Элементарной формой познания в области ментального является понятие, а не мысль или чувства. Но пикантная особенность элементарных форм состоит в том, что они по определению считаются изначально заданными. Это означает, что их возникновение не может быть представлено как пошаговый процесс. Вполне правомерно утверждать, что сознание человека явилось на свет в качестве метаморфозы возможностей биологического мозга. Но при этом спонтанный процесс возникновения понятий не поддается детализации. Исследователю не остается ничего другого, как признать существование спонтанных процессов.

Несостоятельное противопоставление мыслей и чувств дает о себе знать в любой из современных наук, в том числе в экономике. Два весьма показательных примера: концепции субъективной полезности и рациональных ожиданий. В первой из этих концепций много сенсуализма с английскими (И. Бентам, Дж. С. Милль, Г. Сиджвик) и австрийскими (К. Менгер, Е. Бём-Баверк) корнями. Во второй дает отчетливо о себе знать противопоставление рационализма и иррационализма, сторонники которого настаивают на иррациональных ожиданиях. Налицо явная путаница. Мысли и чувства как таковые, т. е. в качестве самостоятельных, отделенных друг от друга сущих, не существуют. Можно лишь сожалеть, что устаревшие представления о формах познания столь прочно вошли в ткань современного языка, что избавление от них является исключительно трудным делом. Люди привыкли представлять себе познание в противостоянии мыслей и чувств. Речь идет о привычке, которая заслуживает искоренения.

В контексте проводимого анализа заслуживает упоминания также феномен интуиции. Латинское intueri означает пристальное всматривание. В философии науки интуиция понимается обычно либо как мгновенное постижение каких-то смыслов, либо как понимание целого без вхождения в его детали. Следует заметить, что обе позиции являются далеко не безупречными. Процесс познания всегда требует времени. Голословное утверждение, что познание может быть мгновенным, является не более чем идеализацией, которой некритически приписывают пышный титул интуиции. Что касается целого, то после всестороннего развития системного подхода невозможно избежать вывода, что оно познается не иначе как взаимосвязь элементов. Интуитивист в бездоказательной манере отрицает структурированность систем, что, разумеется, недопустимо.

В заключение следует отметить, что тема ментальной концептуальности является золушкой современных научных исследований. Нет ни одного сколько-нибудь развитого философского направления, в котором она была бы в центре исследований. В рассматриваемом контексте некоторых комплиментов заслуживает разве что феноменология Э. Гуссерля. Но даже в ней сохраняется разобщенность чувств (их здесь называют переживаниями) и понятий (феноменологи называют их эйдосами). Феноменологи полагают, что к эйдосам ведет синтез переживаний. Этот синтез способствует развитию понятий, но никак не является подготовкой его рождения.

Еще одно заблуждение состоит в том, что сферу ментальности относят исключительно к области психологии. В действительности же среда ментальности давно поделена между науками. В физике, биологии, экономике – везде наличествуют особые понятия, особые ментальности, о своеобразии которых психологи смогут судить лишь в том случае, если они вплотную займутся проблематизацией частных наук. Пожалуй, перед психологией есть лишь два пути: либо она вплотную начинает заниматься ментальными уровнями различных теорий, либо вырождается в собрание суждений, не обладающих востребованной наукой основательностью. На наш взгляд, психология экономики все еще остается недописанной главой философии экономики.

В. Языковая концептуальность. После трудов швейцарского лингвиста Ф. де Соссюры концептуальность языка стала в науке едва ли не общепринятым фактом. «Языковой знак, – подчеркивал он, – связывает не вещь и ее название, а понятие (курсив наш. – В.К.) и акустический образ» [169, с. 99]. Но если языковой знак обозначает именно понятие, то и язык как целое в каждой своей части представляет понятийное, концептуальное содержание. Здесь выясняется одно исключительно важное обстоятельство.

В мире языка концептуальность выражается особыми терминами, обозначающими признаки, как-то: «масса», «валентность», «цена», «доход», «прибыль». Но надо иметь в виду и так называемые предметные общие термины, например «деревья», «люди», «поступки», «товары». Все эти термины не являются концептами, ибо они обозначают не свойства, а предметы. Обозначение предметов приобретает глубокий смысл, не иначе как будучи увязано в единое целое с концептами. К тому же приходится учитывать, что последние могут быть поверхностными, не выражающими суть дела. В связи с этим Лейбниц в его заочной полемике с Локком проводил различие между номинальными и реальными определениями. Лишь реальные определения показывают определяемое во всем богатстве его свойств [93, т. 2, с. 291, 297]. В отличие от реального номинальное определение «скользит» по поверхности смысла, не более того.

Понимание природы концептуальных определений имеет важнейшее значение для уяснения существа взаимоотношения экономики и философии экономики, равно как и науки и философии в целом. Очень часто философии приписывается форма концептуальности, которой она в действительности не обладает. В философии широко используются общие термины (вещи, свойства, отношения, товары, цены, взаимодействие), но они не являются философскими концептами. Неправомерно считать, например, что экономика имеет дело с концептами первого, а философия экономики – с концептами второго порядка, определяющими суть экономических явлений. На долю философии приходится проблематизация трудностей науки, приводящая к более глубокому пониманию ее существа.

Имея в виду развитие философии в XX в., следует отметить два очень важных обстоятельства. В предшествующей этому веку эпохе язык понимался как следующий за ментальностью, его самостоятельность явно недооценивалась. Подчеркивание в XX в. самостоятельности языка часто сопровождалось игнорированием, особенно со стороны герменевтов и аналитиков, его связи с ментальностью. Другая нежелательная тенденция состоит в придании языку уже не только относительной, но и абсолютной самостоятельности. Это характерно, например, для постструктуралистов и постмодернистов (Ж. Деррида, М. Фуко, Ж. Лиотар), язык в таком случае изолируется от фактуальной области.

Связь языка со сферами ментальности и фактуальности, безусловно, существует, но она не отменяет его относительной самостоятельности, о чем немало исключительно важного написано философами XX в. (герменевтами, постструктуралистами, постмодернистами и аналитиками). Самое существенное в теме самостоятельности языка состоит в том, что часть знаний не приходит к нему извне, а образуется в нем самом. Логика научных дискурсов, развивающаяся по законам аргументации и полемики, сама по себе приводит к приросту знания, который затем переводится в область ментальности и фактуальности. К сожалению, этому аспекту дела не уделяется должного внимания во всех науках без каких-либо исключений, в том числе и в экономике. Создается впечатление, что в каждой из наук не дописаны целые главы, в которых следовало бы представить их как форму языка.

1.4. Ценности и цели

Многообразие наук свидетельствует о многообразии концептов. Ясно, что их природа меняется от одной науки к другой. Если бы это было не так, то существовала бы только одна наука. В чем же состоит специфика экономических концептов? Избегая пространного ответа на этот вопрос, воспользуемся некоторыми наработками семиотики – науки о знаках, в рамках которой разумно различать синтаксические, семантические и прагматические науки. Согласно Ч. Моррису, синтактика, семантика и прагматика изучают соответственно отношения знаков друг к другу, отношение знаков к их объектам и отношение знаков к интерпретаторам [122, с. 50].

В этой связи обращает на себя внимание статус соответственно логико-математических, естественно-научных и гуманитарных наук. В качестве представителя логико-математических наук рассмотрим простейшую из них – арифметику. В ней речь идет о свойствах чисел, прежде всего натуральных. Числа 1, 2, 3 ничего не обозначают, их смысл реализуется в соотношении друг с другом, и только так. В качестве представителя естественно-научных дисциплин рассмотрим физику. В отличие от арифметики физика имеет дело с реальными явлениями, каковые обозначаются посредством понятий и терминов. Люди при всей их творческой активности не в состоянии изменить или же отменить физические явления и законы. Они вынуждены принимать их такими, какими они являются. Семантика всегда имеет дело с фиксациями природного. Физика, химия, геология, биология – это семантические науки.

В качестве представителя гуманитарных наук рассмотрим экономику. Концепты и законы экономических явлений установлены не природой, а конституированы людьми. Статус экономических явлений зависит от самих людей. Он неизбежно воспроизводится их поступками, к которым относится даже бездействие. Человек вынужден проектировать экономику, выражать к ней свое отношение. В отличие от законов природы экономические законы не воспринимаются как нечто данное свыше на вечные времена. Проективный характер экономических качеств вынуждает к терминологическим новациям. Очевидно, что недопустимо характеризовать экономические концепты в том же самом ключе, что и физические.

Концепты естествознания выступают в качестве констативов, они констатируют природные явления. В свете предыдущих разъяснений назовем экономические концепты проективами. Читатель вправе сделать нам упрек в использовании непривычных ему терминов. Реагируя на это возможное возражение, отметим, что констативы часто классифицируются как описательные понятия (дескрипции), а проективы – как ценности. Такова известная научная форма, избежать обсуждения которой невозможно. Итак, придется обратиться к теме ценностей.

Ценность – это концепт. Такой весьма обязывающий вывод подкрепляется тем, что в экономической науке используются переменные. Но, как отмечалось выше, использование переменных – характерный признак концептуального устройства науки. В экономической науке любой концепт специфицируется в соответствии с ее тремя уровнями: фактуальным, ментальным и языковым. Рассмотрим для начала ценность как понятие. Обращение к теме ценностей вынуждает нас обратиться к истории вопроса. В противном случае многие его болевые точки останутся невыясненными.

Увязать тему ценностей с научным методом одними из первых пытались представители баденской школы неокантианства В. Виндельбанд и Г. Риккерт. Но у них не обошлось без очевидного конфуза. Оба считали, что для гуманитарных наук в отличие от наук о природе характерен не генерализирующий (от лат. generalis – общий), а идеографический (от лат. idios – особенный и grapho – пишу), или индивидуализирующий, метод. Наукам о природе они приписывали закономерности, а наукам о культуре – отношение к ценностям. Ценности противопоставлялись любым понятиям. Правильная же логика состоит в противопоставлении ценностей не любым понятиям, а только конструктам логико-математических наук и дескрипциям естествознания. Недопонимание сути принципа концептуальности не позволило неокантианцам придать теме ценностей научный характер.

Более удачно распорядились темой ценностей в конце 1920-х гг. феноменологи М. Шелер и Э. Гартман. Они отлично сознавали характер ценностей. Их беда состояла в том, что они оставались в пределах сугубо философских рассуждений. По Шелеру, религия в ценностном отношении состоятельнее науки. По поводу научного характера ценностей он, равно как и Гартман, мог сообщить немногое.

Крайне превратное отображение нашла тема ценностей в неопозитивизме. От имени философии, которая претендовала на высокое звание философии науки, Л. Витгенштейн безапелляционно заявил, что в мире нет ценностей, ибо они, дескать, нефактуальны. По сути, имелось в виду, что невозможны предложения не только этики, но и всех гуманитарных наук [38, с. 70]. «Добро лежит вне пространства фактов» [38, с. 414]. Основу такого рода утверждений составляет физикализм – самая яркая форма натурализма. Но даже отказ от него, явившийся результатом взаимной критики неопозитивизма, постпозитивизма и аналитической философии, не придал теме ценностей подобающий ей статус. Ярко выраженные в этих трех философских направлениях номиналистические тенденции, выпячивание единичного в ущерб общему не позволяют многим исследователям признать безо всяких оговорок, что концептами гуманитарных наук являются не понятия-дескрипции, а ценности. Есть немало и таких ученых, которые избегают темы ценностей из-за боязни стать заложником субъективизма с его явной ориентацией на навязывание науке личностных предпочтений. Достаточно очевидно, что этот страх имеет метафизические корни. Бесспорно, что ценности изобретаются людьми, но отсюда никак не следует их произвольный характер. Нет никаких оснований ставить знак равенства между субъективностью ценностей и субъективным произволом. Homo economicus регулирует свои поступки. Отмечая этот факт, приходится признать, что человек использует особые концепты, позволяющие ему ставить перед собой определенные цели. Именно их разумно называть ценностями. Если бы ценностно-целевое начало пронизывало природу в той же самой степени, что и общество, то не было бы смысла в различении дескрипций и ценностей.

Ценности и цели – это разные, но не существующие друг без друга диспозиции концептов. Ценность по отношению к цели есть ее основание. Цель не является основанием самой себя. Она достигается в процессе совершения поступков. Человек, поставивший перед собой определенную цель, всегда делает это в силу своей воли к реализации некоторой ценности. В качестве смысловой мотивации ценность содержит в себе цель как свою динамическую возможность-перспективу. Цель не возникает сама по себе, она рождается из ценности. Применительно к цели всегда правомерен вопрос: «Почему?». На вопрос: «Почему ты поставил перед собой именно эту цель?» следует ответ: «Такова моя ценность».

Понимание ценности как понятия, видимо, не сопряжено с особыми трудностями. Пожалуй, большинство исследователей согласится с тем, что ценности вырабатываются самим человеком, причем в специфических для его природы областях деятельности, т. е. в ментальности и языке. Сложнее обстоит дело с уразумением природы ценностей как признаков товаров, услуг, действий. С одной стороны, вроде бы не приходится сомневаться в их реальности, но, с другой стороны, они не обнаруживаются в предметных телах экономических явлений. Выход из обозначенной коллизии видится в том, что выработанные людьми ценности вменяются природным телам, в результате последние приобретают символическое (знаковое) значение. Ценностное бытие предметов является символическим. Символическое не значит иллюзорное. Его жизненную силу не следует недооценивать.

1.5. Принцип иерархии и автономии ценностей

Перейдем к рассмотрению вопроса о соотношении ценностей, в том числе экономических ценностей (э-ценностей). Напомним читателю, что взаимосвязь ценностей образует аксиологический закон. Следует отметить, что в научной литературе крайне редко рассматриваются варианты взаимосвязи концептов. Но это, бесспорно, важнейший вопрос. Чтобы обнаружить его болевые точки, сопоставим экономику с другими науками.

В исчислении высказываний, являющемся простейшим разделом математической логики, простые высказывания объединяются в сложные посредством пропозициональных связок: и (?), или (V), «если …, то…» (->) и т. д. И в логике, и в математике используются определенные правила вывода из исходных формул новых. И физик и экономист с успехом используют аппарат логики и математики, он им необходим, но недостаточен.

Физику важно установить не только координацию физических признаков, но и их субординацию. Рассмотрим простейшую формулу (второй закон Ньютона) F = ma. Что важнее – сила (F), масса (m) или ускорение (а)? Пожелавший изменить ускорение (а) сможет этого добиться за счет изменения F и m, но сами они по отношению к а автономны. Можно показать, что пространственно-временные характеристики выступают проявлениями импульсно-энергетических характеристик, т. е. те и другие неравнозначны. Такова природа физических явлений.

Экономист имеет дело с ценностями, любая формула экономического закона выступает как связь э-ценностей. Но и здесь не обходится без субординационных связей. Существенно в этой связи, что сами люди инициируют ценности. А это означает, что они вольны в субординации ценностей. Анализ всего спектра экономических школ и воззрений показывает, что едва ли найдется такая экономическая ценность, которая кем-то не водружалась на вершину иерархии э-ценностей. Исследователь вынужден признать автономность всех э-ценностей и их известную самодостаточность.

Очевидно, что успех экономического дела зависит от изобретательности экономиста, его умения сочетать уже известные э-ценности и придумывать новые. Этот аспект дела настолько актуален, что резонно, придавая ему самостоятельное значение, продолжить его обсуждение в специальном параграфе.

1.6. Принцип эффективности

Человек – существо творческое. В экономической области его творческая природа проявляется самыми различными способами, но прежде всего – в особой избирательности при субординации э-ценностей. Экономист создает ментально и словесно различные системы э-ценностей и сравнивает, сопоставляет их. Как уже отмечалось, обладание ценностями делает его целеполагающим существом; сравнение целей, возможных и действительных, вынуждает его осуществлять тот или иной выбор. Творческая и избирательная природа человека делает его эффективным, или результативным, существом. Пока под эффективностью понимается линия поведения человека, которой ему не дано избежать, а именно: он вынужден избирать среди многих альтернатив некоторые из них. Мы не утверждаем, что человек избирает лучшую из доступных его воображению альтернатив. Это было бы излишне сильное требование. Достаточно признать, что экономист как-то обращается с альтернативами и в итоге принимает то или иное решение.

Но насколько успешно принято решение? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться непосредственно к экономической теории. Как известно, она считает основным предметом своего анализа выработку стратегии наиболее эффективного экономического поведения человека. Ученые с энтузиазмом, заслуживающим высокого доверия, одни оценки экономических ценностей максимизируют, другие минимизируют. Их идеалом является достижение максимальной эффективности экономической жизни.

Но поскольку субъектам экономической жизни не удается осуществлять свою деятельность идеальным образом, постольку кажется, что существует разрыв между требованиями теории и экономической практикой. На наш взгляд, упомянутый выше разрыв является мнимым. Это выясняется сразу же после уточнения статуса научной теории.

Рафинированная теория многофункциональна. Ее назначение состоит не только в концептуальном представлении некоторых идеалов, но и в создании аппарата для интерпретации неудачных теорий. Последнее обстоятельство часто недооценивается. Бесспорно, что агенты экономической жизни от ученого и бизнесмена до продавца в торговой палатке руководствуются неодинаковыми учениями. Как наука должна реагировать на этот факт? Скрупулезным изучением всего спектра экономических теорий? Если бы это был единственно возможный путь осмысления экономической жизни, то ученые были бы вынуждены устремиться в дурную бесконечность – дурную, потому что им в той или иной форме пришлось бы оправдывать нерафинированное экономическое знание. К счастью, есть другой путь.

В науках давно установлено, что развитая теория есть ключ к менее развитой. Иначе говоря, неразвитое знание интерпретируется на основе развитой теории. В абсолютном большинстве случаев повседневные представления понимаются как отклонения от развитых научных воззрений. Экономический человек, какой бы теорией он ни руководствовался, а избежать этой участи ему не суждено, непременно выбирает среди альтернатив; следовательно, он оптимизирует свое поведение таким образом, каким ему это удается. Но, разумеется, его поведение может быть неудачным, приводящим, например, к банкротству. Впрочем, крайне существенно понимать, что смысл любого экономического поведения, как успешного, так и неуспешного, постигается лучшими экономическими теориями, теми самыми, которые пропагандируют ученые и педагоги.

Как подчеркивал в своей концепции фаллибилизма постпозитивист К. Поппер, человек – существо ошибающееся. Он отклоняется от правильной теории, но он не в состоянии найти ей замену. Это означает, что в смысловом отношении доминируют не суррогаты экономического понимания, а его вершинные формы, в которых центральное место занимает тема эффективности. Те исследователи, которые осознают это обстоятельство, становятся убежденными сторонниками принципа экономической эффективности. Согласно этому принципу все люди действуют единообразно, они оптимизируют ценности таким образом, чтобы достичь максимально эффективного результата. В приведенной формулировке принципа эффективности не утверждается, что все люди действуют безошибочно. Заблуждения людей ни в коей мере не ставят под сомнение принцип эффективности. Если бы они имели фатальную значимость для науки, то пришлось бы отказаться вообще от всех научных принципов, ибо их недопонимания не удается избежать даже гениям от науки. Наука сильна тем, что она позволяет осмысливать ошибки, а затем и избегать их.

1.7. Принцип экономической ответственности

Со времен Сократа известно, что далеко не всегда знание само по себе действенно. Успех дела обеспечивают те люди, которые воспринимают экономическую теорию не иначе как свою жизненную обязанность. В связи с этим трудно переоценить значимость принципа ответственности. Речь идет о том, что экономический человек сознательно, убежденно руководствуется принципом эффективности. Принцип экономической ответственности – это принцип экономической эффективности в действии.

Актуальность принципа экономической ответственности состоит в том, что он кладет конец индифферентному отношению к экономической теории, причем со стороны как ее последователей, так и создателей. Во главу угла ставится успех теоретического дела, а вместе с ним, разумеется, и практики. Отсутствие подлинной заинтересованности в успехе экономического дела, которое часто проявляется, например, в таких суждениях, как: «Это всего лишь теория, а я человек практики», «Я – ученый, теоретик, а не практик», воспринимается в свете принципа экономической ответственности как явное недопонимание статуса и назначения экономической науки.

Ученым пришлось обратиться к теме ответственности далеко не случайно [68]. Как выяснилось, простыми средствами с кризисными явлениями не справиться. Развитая общественная жизнь становится достоянием личностей, людей, которые способны переплавить экономическую теорию в активную личностную позицию.

В этой связи часто говорят, что «следует взять ответственность за успех дела на себя». Хорошо сказано, особенно если понимать, что воля к успеху неминуемо потребует теоретического творчества. Согласно принципу ответственности даже наилучшая теория достойна совершенствования.

1.8. Принципы научно-технического ряда и строя

До сих пор в основном обсуждался статус одной теории, но экономическая наука состоит из многих теорий. Следовательно, необходимо обратиться к анализу этого множества. Существует ли какая-либо связь между экономическими теориями, а если существует, то какой именно она является? В связи с этими вопросами совершим краткий экскурс в философию науки.

Монотеоретичность. Эту концепцию отстаивали неопозитивисты (Р. Карнап и др.). Суть их позиции такова: у истинной теории нет конкурентов.

Тезис Дюгема – Куайна гласит, что наличную научную теорию всегда можно подкорректировать таким образом, чтобы она соответствовала экспериментальным фактам. Речь идет о программе конвенционализма [67, с. 268–269], согласно которой теории условны. Каков характер связи между ними, не выясняется. Множество теорий допускается, но оно упорядочивается едва-едва, в соответствии с весьма «рыхлым» требованием: используйте ту теорию, которая удобна для данного случая.

Концепция отбора и смены теорий по праву должна быть связана с именем постпозитивиста К. Поппера, настаивавшего на том, что новая теория аннулирует старую [147, с. 458]. Новая теория отменяет старую, актуальной же всегда является одна теория. Как видим, критицизм Поппера недалеко ушел от монотеоретичности неопозитивистов, с которыми он так яростно спорил.

Концепцию несоизмеримости теорий развивали постпозитивисты П. Фейерабенд и Т. Кун, оба являлись представителями так называемой исторической школы [84, с. 140–141; 179]. Эти философы полагали, что теории несоизмеримы в силу непреодолимого различия природы их концептов. Несоизмеримые теории не образуют связного целого.

Концепция соответствий теорий была выдвинута физиком Н. Бором [150]. Согласно этой концепции старая теория по отношению к новой выступает как ее предельный и вместе с тем частный случай. Так, если в формулах специальной теории относительности Эйнштейна считать с = ? (с – скорость света), то они переходят в формулы классической механики.

Итак, рассмотрено пять концепций, в которых так или иначе проводится сопоставление теорий, старых и новых. Главное впечатление от них такое: они не справляются с проблемой взаимосвязи теорий. Их сторонники недопонимают актуальность научно-теоретического ряда теорий. Наша мысль состоит в том, что при всем их различии теории, в том числе и экономические, образуют не хаос, а вполне упорядоченное проблемное целое, или научно-теоретический ряд. В обоснование этой позиции можно привести ряд аргументов.

Во-первых, в образование экономистов включается курс истории экономической теории, где одну за другой рассматривают экономические концепции. Во-вторых, установлено, что такой курс актуален и для новичка, и для маститого ученого. В-третьих, содержание истории экономической теории никак не свидетельствует в пользу рассмотренных выше концепций монотеоретичности, тезиса Дюгема – Куайна, несоизмеримости и соответствия теорий. В объяснении нуждается, пожалуй, не наличие самого научно-теоретического ряда, а его смысловой стержень. На наш взгляд, этим стержнем является прежде всего школа проблемности. Верно, конечно, что теория всегда есть ответ, разумеется своеобразный, на определенные вопросы. Вопросы, которые вызывают новые вопросы, древние греки называли проблемами. Исчерпать проблемы не удается, а потому в высшей степени актуальной становится школа проблемного понимания. Без исторического научно-теоретического ряда проблемное понимание является ущербным, урезанным, не обеспечивающим успех экономического дела.

По мнению Т. Негеши, нельзя исключить возвращения старых идей. «Вот почему мы и должны изучать историю экономической мысли» [129, с. 18]. На наш взгляд, причины необходимости изучения старых теорий другие. Во-первых, без них невозможно обойтись. Стоит только на словах отказаться от них и попытаться обойтись без их упоминания, как сразу же дает о себе знать удивительное обстоятельство: старые, вроде бы преодоленные идеи начинают воспроизводиться заново. На вершине науки можно удержаться лишь в том случае, если без устали совершать поход к ней, начиная с ее подножия. Желание отказаться от старых теорий неминуемо приводит к их воспроизведению, причем со всеми им присущими недостатками. Во-вторых, без старых теорий не удается понять в полной мере содержательность новых теорий.

Таким образом, история экономической науки свидетельствует о том, что ее логика не исчерпывается одной теорией, а предстает как ряд теорий, объединенных исторической и проблемной связями. Согласно постпозитивисту И. Лакатосу, историческую связь образуют конкурирующие научно-исследовательские программы. Т. Кун обращал внимание на смену парадигм, периодов, так называемых нормальных наук, признающихся сообществом ученых образцовыми, парадигмальными, между которыми властвует ураган научных революций. Но ни у Лакатоса, ни у Куна не объясняется, каким именно образом осуществляется связь между различными этапами научной теории. В этой связи необходимо обратиться к принципу научной актуальности.

До сих пор констатировалось само наличие научно-теоретического ряда, но немногое было сказано о том, что скрепляет его в единство. Подчеркивалось, что проблемный метод реализуется в процессе перехода от старых теорий к новым. Но эта констатация способна привести к заблуждениям. Если бы логика экономической теории всегда направлялась от старого к новому, то она неизбежно воспроизводила бы огромный массив исторических заблуждений. Где-где, а в науке совсем не обязательно идти дорогами былых заблуждений. Суть дела состоит в том, что сам научно-теоретический ряд постоянно обновляется. Согласно принципу научной актуальности наиболее развитая теория – ключ к интерпретации содержания старых теорий и освобождения их от всего того, что не выдержало огня научной критики. История экономической теории и присущая ей внутренняя логика – это принципиально разные вещи. Приведем в этой связи две формулы.