Глава XVI

Фритш был мертв — мертв, в этом не было сомнений. Он лежал на постели, прямо на одеяле, в комнате, которая, видимо, была его спальней, расположенной в глубине дома, неприветливой и неуютной; руки его были вытянуты вдоль тела, открытые глаза смотрели в потолок, испещренный желтыми пятнами. А женщина рассказывала, как могла, прерывая свою речь неуместными рыданиями:

— Он вернулся… незадолго до пяти… почти, как сказал… Дверь он открыл своим ключом. Я как раз собиралась писать на машинке в столовой — он меня туда поместил, потому что это ведь не контора, а его квартира… Я еще подумала: «Вот он и пришел…» Мне нужно было докончить одно письмо, и я решила, что, когда он меня позовет, я ему и скажу, что вы заходили… Тут вдруг слышу его голос… но почему-то голос доносился из спальни. Меня это удивило. Да и голос был какой-то странный — хриплый, громкий и в то же время растерянный: «Люси!.. Люси!..» Точно он звал меня на помощь. Повторял мое имя. Да, наверно, только это он и мог произнести. Надо вам сказать, что хоть я не живу здесь, но делю с ним жизнь вот уже двадцать лет. Его жена… собственно, я и есть его жена… словом, он не хотел жениться. Хотел остаться холостым. Не был он создан для супружеской жизни… А умер, произнося мое имя! — добавила она.

Гюстав поддержал ее, чтобы она не упала. Они стояли вдвоем перед еще теплым покойником, отошедшим в мир иной каких-нибудь десять минут тому назад. По-видимому, Люси — так ведь ее звали — кинулась на зов и обнаружила Фритша на постели: почувствовав себя плохо, он успел все-таки до нее дотащиться и лечь. И когда она подбежала к нему, он уже не мог ничего сказать, не дышал — сердце его перестало биться. Все, очевидно, произошло очень быстро. И тут Гюстав, должно быть, позвонил; она открыла ему и рассказала о том, что произошло: как она, растерянная, стояла совсем одна возле этого распростертого человека в плохо скроенном стареньком костюме, в рубашке eo слишком высоким, жестким воротничком, — человека, который когда-то выполнял поручения Каппадоса, а потом после смерти миллиардера, поскольку вдова не знала кому довериться, взялся защищать ее интересы. И Гюстав подумал — как и утром, у хозяина участка в Симьезе: что же скрывается за этим нищенским фасадом, этой грязной, отвратительной квартирой, какое состояние скрыто за этой декорацией, — состояние, которое никогда не будет пущено в ход, которое даже не перейдет к этой Люси, так как они не женаты, а, может быть, попадет в руки какого-нибудь племянника или троюродного брата; что на самом деле представлял собою этот человек, который лежал сейчас, выкатив глаза, уже окостеневший.

Гюстав нагнулся, послушал.

— Да, он мертв. — И добавил: — Надо сложить ему руки на груди, а то будет поздно.

С поистине материнской нежностью Люси нагнулась над этим человеком, единственным мужчиной в ее жизни, которого она любила, несмотря ни на что. Она взяла его руки, соединила их, сложила на груди, выпрямилась было, потом снова к ним приникла и боязливо, как бы против воли, погладила, — до этой минуты, пока Фритш был жив, она наверняка ни разу не отваживалась на такой жест. Потом она села на стул — должно быть, вечером Фритш вешал на него тщательно сложенную одежду, чтобы утром ничего не искать, — сжала голову руками, сгорбилась и застыла, на этот раз без слез, как бы уже отрешившись от всего окружающего. С минуту Гюстав смотрел на нее, не смея нарушить ее уединение.

Сотни разных мыслей мелькали у него в голове. Он приехал повидаться с Фритшем — с Фритшем, на которого всю прошлую неделю работал, не покладая рук, в Риме, — да, конечно, но при этом работал и на себя. Он явился в Париж без предупреждения, чтобы на этот раз сыграть партию вместе с Фритшем, а может быть, сыграть против него, — и вот Фритш мертв! Это было так неожиданно, так глупо! А главное — чем это для него кончится? Каким бы ни был Фритш, он представлял деньги Каппадоса, большие деньги, которым, хотя Фритш и мертв, нельзя дать уйти из дела, — наоборот, они должны служить этому делу, поддерживать равновесие сил. А время наступало на пятки — Гюстав это понимал: во-первых, итальянские контракты, затем все остальное, что может обрушиться уже завтра, в ближайшие дни, а там — битва с Джонсоном, Фридбергом и даже Беллони (на этот счет у него не было никаких иллюзий) и необходимость сохранить единство этой второй группировки, которую Фритш по его наущению сумел создать, объединившись с немцем и О'Балли. Гюстав шагнул к женщине, положил руку ей на плечо:

— Мадам Люси… Люси…

Казалось, она даже не чувствовала его руки. Словно человеческое прикосновение уже не способно было заставить ее вздрогнуть, словно тело ее уже не способно было реагировать ни на ласку, ни даже на раны, настолько все вообще перестало для нее существовать.

— Мадам Люси… Надо предупредить мадам Каппадос.

— Мадам Каппадос?

Она явно не понимала, слова Гюстава не доходили до нее. Он сказал ей внушительно:

— Я сделаю все необходимое. Всем займусь сам. Вы останетесь здесь…

— Одна?!

Эта мысль ошеломила ее, явно привела в ужас.

— Не надолго. Я только вызову врача.

— Но Фритш ведь мертв!

— И тем не менее нужен врач. Он должен констатировать смерть. И заполнить все необходимые документы.

— Ах, документы!..

— Я всем займусь сам. Дайте мне адрес мадам Каппадос. Я приехал из Ниццы, чтобы встретиться с Фритшем по поводу ЕКВСЛ. Есть вопросы, в связи с которыми мне необходимо срочно видеть мадам Каппадос.

— Но мадам Каппадос понятия ни о чем не имеет… Один только господин Фритш был в курсе всех дел. При жизни господина Каппадоса он был всего лишь простым служащим. Выполнял то, что ему приказывали, а Каппадос был человек не из легких. Только после его смерти господин Фритш вошел в курс всех дел…

— Понятно.

— Мадам Каппадос потому и оказала ему… такое доверие… и была права. Ей ни разу не пришлось об этом пожалеть. Господин Фритш был человек честный.

Гюстав подумал, что Фритш, наверно, и в самом деле был честным, иначе трудно себе представить, чтобы человек, ворочавший такими капиталами, вел себя так боязливо, так нерешительно. Вот если бы у него, Гюстава, оказались в распоряжении такие средства для маневрирования, он не стал бы особенно считаться с этими джонсонами, фридбергами и беллони!

— Так где же живет мадам Каппадос?

— Авеню Клебер. У площади Трокадеро.

— Какой номер?

Она не знала. Она теперь ничего не знала. Но Гюстав найдет. Конечно, найдет.

Он оставил ее наедине с ее горем. Прежде всего он предупредил привратницу. Эта последняя знала господина Фритша вот уже двадцать лет. Он с незапамятных времен жил в этом доме — еще до того, как она сюда переехала. Значит, господин Фритш умер, вот так, сразу! Такая уж у нас у всех доля! Сердце, конечно! Да, да, она зайдет в комиссариат полиции, в мэрию, она все узнает. Можно на нее положиться: она всегда готова услужить. А потом она поднимется наверх, поможет этой бедной мадам Люси, которая осталась теперь совсем одна. Вот и посвящайте после этого жизнь человеку, который не хочет на вас жениться!..

Гюстав вскочил в такси. Он велел остановиться на углу улицы Лоншан. Он знал, что там есть почта. А ему нужно было прежде всего заглянуть в адресную книгу. Но фамилии Каппадос там не значилось: должно быть, при жизни миллиардер не хотел, чтоб ему докучали, а когда он умер, то и жене его ни к чему были всякие попрошайки. Как же быть?

Авеню Клебер. Возле Трокадеро. Надо расспросить торговцев.

Первый же торговец-бакалейщик навел его на след. Мадам Каппадос? Кто же ее не знает! Славная дама и совсем не гордая, в ушах носит пробки от графина, такие тяжелые, что даже мочки ей оттянуло. Если каменья настоящие, они должны стоить кучу денег. И все-таки фрукты она приходит выбирать сама и понимает в них толк, — правда, угодить ей непросто. Он назвал номер дома, добавив, что живет она на втором этаже: он нередко сам доставляет туда продукты, когда заказ приходит слишком поздно и посыльных уже не бывает.

Гюстав позвонил. На каждом этаже было по квартире. Дом богатый, но и только, — никакой особой роскоши, вопреки ожиданиям Гюстава. Здесь, в Европе, не привыкли выставлять напоказ свое богатство, — не то, что на Манхэттене или Лонг-Айленде. Здесь миллиардер, будь он французом или греком, человек как человек, и квартира, в которой жила мадам Каппадос, была обычной мещанской квартирой, соответствующей ее мещанским вкусам.

Тем не менее у нее был слуга-мужчина, который, очевидно, выполнял также обязанности шофера. Он провел Гюстава в ужасающую гостиную самого низкопробного вкуса, и тот присел на краешек кресла, обтянутого гобеленом цвета давленого крыжовника. Мадам Каппадос дома, она сейчас выйдет.

Она не заставила себя долго ждать. Это оказалась женщина тучная, ничем не примечательная и в то же время броская. А ничем не примечательна она была потому, что по своему облику, — она расплылась с годами, и плечи у нее были такие же мощные, как у крестьянок с Пелепоннесского полуострова, взращенных на сдобном тесте, — это была обыкновенная восточная женщина, несмотря на богатство, не изменившая своим привычкам и настолько типичная, что на улицах Афин или Салоник никто не обратил бы на нее внимания, поскольку там можно увидеть тысячи таких. Однако в ушах у нее и в самом деле были огромные кабошоны, переливавшиеся всеми цветами радуги при свете канделябр, которые зажег слуга, и как бы соперничавшие с ними. Широкая полная фигура ее была стянута корсетом, благодаря которому она держалась прямо и, опустившись в кресло, — Гюстав при ее появлении тотчас встал, — не осела как опара; на ее могучей груди колыхалась брошь с большим желтым камнем, окруженным белой эмалью, словно яйцо на блюдце.

— Вы хотели видеть меня, мосье?

Она говорила с заметным акцентом, который нельзя было назвать неприятным, — акцентом, трудно определимым, но от которого она никогда не избавится, да, впрочем, наверно, и не пыталась.

— Мадам, меня зовут Гюстав Рабо, я генеральный секретарь ЕКВСЛ.

— Это еще что такое?

— Это компания, о которой господин Фритш несомненно вам говорил, она создана для обслуживания людей, желающих поразвлечься, и предоставляет в их распоряжение частные самолеты класса «люкс».

— А-а! Фритш заинтересовался этим делом?..

— Он представлял в нашей компании ваши интересы, мадам.

— Ну, это само собой. Свои-то он не мог бы представлять. Только должна вам сразу сказать, что я не в курсе. Нет, нет, мосье. Дела — я в них ничего не понимаю, мне это скучно. Муж у меня был человек гениальный… но ведь то был муж. А я…

Чувствовалось, что ей доставляет большое удовольствие быть богатой, а главное — радует сознание, что она ни в чем не знает нужды. Она наверняка даже гордилась тем, что благодаря Каппадосу поднялась на ступеньку повыше и из скромной греческой крестьянки или мещанки превратилась в даму, которая могла спокойно доживать свои дни. Да, Фритш, должно быть, мог из нее веревки вить! Он, правда, ничем не попользовался — это Гюставу было ясно. Силою обстоятельств — во всяком случае, на правах управителя — он стал ворочать состоянием, о размерах которого мадам Каппадос явно понятия не имела. Это как раз и убило Фритша. Да, конечно: после смерти Каппадоса на него вдруг свалилось такое бремя, какое было ему явно не по плечу, его терзали сомнения, он не знал, на что решиться, а человек он был без полета — честный, скрупулезно честный, Гюстав это сейчас понял, — из тех, которые всю жизнь дрожат, боясь потратить лишний грош, даже если деньги чужие, и с трудом расстаются с ними, будто со своими собственными. Собачья верность и преданность — вот чем обладал этот человек, который больше подходил для роли бухгалтера, чем крупного дельца, призванного решать, выбирать, брать на себя обязательства, рисковать, выигрывать или проигрывать. А для чего же еще нужны миллиарды, если ими не рисковать… и не выигрывать — во всяком случае, когда тебя зовут Ребель.

При мысли об этом Гюстав почувствовал, как им овладевает знакомое лихорадочное состояние. Да, Фритш был человеком честным, но бездарным, ограниченным, трусливым, а потому даже подлым. Он положил жизнь, трудясь на благо мадам Каппадос, которая даже не знала, не желала знать, что он для нее делал. Но теперь Фритш мертв!

— Мадам, я прилетел из Ниццы всего несколько часов тому назад. Мне необходимо было срочно увидеть господина Фритша. Он вложил от вашего имени довольно большой капитал в это дело, о котором я только что упомянул. Будучи генеральным секретарем компании, я обязан служить арбитром между акционерами. Неделю тому назад я предупредил господина Фритша по телефону, что я заметил нечто, противоречащее вашим интересам. Тогда, от своего имени и от имени еще двух акционеров, он дал мне все полномочия защищать его позицию перед тремя другими акционерами — двумя американцами и итальянцем. В этих целях я ездил в Рим. Мне кажется, я там неплохо потрудился для него — для вас. Я прибыл прямо оттуда, чтобы ввести его в курс дела и добиться от него, а также от двух других акционеров, принятия решений, необходимых для ограждения их интересов в этом деле. В половине второго я явился к господину Фритшу, но его не оказалось дома. Мадам Люси…

— Я не знакома с ней, — сказала мадам Каппадос— Правда, Фритш мне о ней говорил. Но она здесь никогда не была. Фритш — тот приходил, докладывал, как обстоят дела, давал на подпись бумаги. Так получалось быстрее. А я в жизни не была у него дома.

— Словом, мадам Люси сказала мне тогда, что он вернется часов в пять, — продолжал Гюстав.

— Ну и вы, мосье, зашли к нему в пять часов?

Она все время перебивала его, не давая докончить мысль. Однако главного он ей еще не сказал.

— Именно так я и поступил, мадам, — продолжал он несколько раздраженным тоном. — Когда я снова явился к господину Фритшу, мне открыла мадам Люси… Господин Фритш был мертв.

— То есть как?

— А так, что господин Фритш вернулся домой незадолго до моего прихода, почувствовал себя плохо, прилег и, не приходя в сознание, умер.

— Но этого не может быть!

— Я его сам видел, мадам. Сердце…

— Ах, сердце!

Она приложила руку к своей огромной груди, словно и ее сердце готово было остановиться. Потом сказала тем же тоном, каким немного раньше произнесла эти же самые слова мадам Люси, только сейчас в тоне было лишь удивление:

— Значит, он мертв!

— Да, мадам.

— Но что же я теперь буду делать?

Так сказал бы обиженный ребенок. Как же так: этот Фритш, который занимался ее делами, благодаря которому она могла не вникать в эту скучищу, где все до того запутанно и сложно, взял вдруг и бросил ее! Нет, это просто неслыханно! Выходит, ни на кого нельзя положиться! Ну, кто теперь взвалит на себя этот груз, кто будет заниматься ее капиталами и заботиться о том, чтобы с толком их использовать, а не пустить на ветер? Она так доверяла Фритшу, и вот извольте — он предал ее, бросил! Как она разберется, куда этот капитал надо помещать, как справится со всеми этими комбинациями, в которых ничего не смыслит! После смерти Каппадоса самым верным человеком казался ей Фритш. Он был ее советником во всех делах — по поводу театра «Теспис», рыболовных промыслов в Мавритании, бахрейнской нефти, транспортных рыболовных судов, китового промысла, такси в Токио и сборных домов в Германии. Она говорила «да», всегда «да», — соглашалась с закрытыми глазами. Правда, она знала, что даже если бы она открыла глаза, то это едва ли бы что-то изменило. И зачем только Каппадос, отойдя в мир иной, оставил ей столько денег, да еще помещенных в разные предприятия? Куда было бы проще дать их взаймы государству на хороших процентах! К сожалению, — Фритш ей это объяснил, — тут получался замкнутый круг: из ее заинтересованности, например, во французских отелях неизбежно вытекало участие в ЕКВСЛ, — теперь она вспомнила, что Фритш говорил ей об этой компании. Кто же теперь всем этим будет заниматься?

Она все снова и снова задавала себе этот вопрос и не находила на него ответа. А надо сказать, что, хотя дела и нагоняли на нее скуку, человек она была от природы недоверчивый. Она прекрасно понимала, что представляет собой эта масса денег и все эти предприятия, которые она получила после смерти мужа, и если она доверила все это Фритшу, то лишь потому, что более двадцати лет слышала от Каппадоса одни только лестные отзывы о честности своего подчиненного. Доказательства были налицо. Покойный супруг не раз их ей приводил. Конечно, Фритш не был орлом, но это от него и не требовалось, — главное, что ему можно было доверить кошелек, даже не взглянув, сколько там денег, и не сомневаться, что он вернет его, ничего себе не взяв.

— Так, — подытожила она, — значит, Фритш мертв. А как же я… я… что же будет со мной? — повторила она.

— Мадам, — сказал Гюстав, — как раз за этим я и пришел к вам. ЕКВСЛ…

— Но у меня ведь не одна ваша ЕКВСЛ! — воскликнула она. — Ах, — с тяжелым вздохом добавила она, — если бы у меня была одна ЕКВСЛ! Я ведь ничего не знаю. Все держал в руках Фритш.

— Мадам Люси…

— Да, конечно! Но она женщина… И к тому же — простая служащая.

— Но она тоже занималась всеми делами.

— У меня нет привычки доверять женщинам. На моей родине…

Да, на ее родине женщины действительно занимаются только домом, мужем, детьми; делами никогда, — вот и она не вмешивалась в дела. Больше того, женщин держат подальше от дел — именно так поступал Каппадос, который, конечно, не думал о смерти и о том, что будет тогда.

— Да, кстати, — заговорила она, вспомнив, что ей ведь теперь предстоят еще дополнительные заботы, — а что надо делать с Фритшем?

— Похоронить, как хоронят всех, — сказал Гюстав. — Я уже позаботился об этом. И отдал необходимые распоряжения.

— Как хорошо! Да, да, сделайте все, что нужно, я уж на вас полагаюсь.

— Можете не беспокоиться. Но, кроме того, — добавил он, — есть и другие проблемы, не менее неотложные — в связи с ЕКВСЛ.

— Вы же сказали мне, что вы генеральный секретарь. Так вот, раз у вас с Фритшем не было несогласий, делайте, что считаете нужным.

— Вы мне даете полную свободу рук?

— Ну, да… ну, да!.. Условьтесь обо всем с мадам Люси.

— Видите ли, — сказал он, — речь идет о чрезвычайно важных вещах.

— Ах, — вздохнула она, — в этом я не сомневаюсь! У Фритша всегда все было срочно, всегда надо было что-то решать. Он предупреждал меня по телефону и тут же являлся. Я говорила ему: «Делайте… делайте…» Я ведь ничего в этом же понимаю… а он хотел, чтобы я все знала.

— И он был прав. Так вот, что касается ЕКВСЛ…

— Но я же сказала, — в полном отчаянии произнесла она, — что я вам доверяю!

— Я очень тронут. Тем не менее…

— Никаких «тем не менее». Должна же я кому-то доверять. Вы мне сразу сказали, что печетесь о наших интересах.

— Мадам Люси может вам это подтвердить — она в курсе.

— Вот видите!

Она цеплялась за эту надежду, хотела превратить ее в уверенность.

— Право же, — сказала она, — достаточно взглянуть на вас, чтобы увидеть, что вы человек честный.

— В делах, мадам, иначе вести себя нельзя.

— Именно так говорил мне и Фритш. Надо сказать, он был совсем не такой умный, как мой муж. А вот вы — вы мне кажетесь умным, — сказала она, с некоторым сомнением оглядывая его.

— Одно не обязательно исключает другое.

— Может быть, вы согласились бы… на какое-то время… выручить меня… пока я не найду другого Фритша? Ну, хотя бы помочь мне советом.

— Вы сначала посмотрите, как я поведу дело в ЕКВСЛ.

— Конечно! Конечно! Но если бы вы хотя бы поговорили с мадам Люси, немного вникли в дела… Может, там не только ЕКВСЛ, а и что-то другое тоже требует срочных решений — ведь их там столько, этих дел!

— Вы совершенно правы. И как раз есть одно дело, из-за которого я и прилетел в Париж. Это касается земельных участков…

— Поговорите с Фритшем. Ах, да, это же невозможно, о чем только я думаю: он же мертв! Ну так вот что: если дело стоящее, если оно заслуживает внимания, условьтесь обо всем с мадам Люси… а потом скажете мне, что

Она поднялась. Провела рукой по лбу, словно весь этот разговор бесконечно утомил ее, и направилась к двери. Нет, это выше ее сил, надо отдохнуть, прилечь, принять таблетку гарденала и заснуть, чтобы все забыть.

— Я всем займусь сам. Что касается похорон господина Фритша, я вам дам знать, когда и где они будут.

— Ах, да! В самом деле — похороны! Еще и похороны! Да, конечно, мне надо присутствовать, — вздохнула она, — это мой долг. А про деньги — вы мне скажете… я все оплачу. У Фритша была доверенность. Если вам такая нужна, — скажите. А теперь оставьте меня, мне надо отдохнуть, мое сердце, — она поднесла руку к своей могучей груди, — мое сердце не выносит огорчений, ну, а волнений — тем паче.

— Отдыхайте, мадам Каппадос. Я ведь обещал вам: я все беру на себя.

— Все? Правда? Да это сам бог мне вас послал, — сказала она.

Глава XVII

На этот раз Гюстав отправил телеграмму Лоранс. И одновременно предупредил Джонсона, — обе телеграммы он намеренно отправил через два дня после смерти Фритша, — что вынужден был срочно вылететь из Ниццы в Париж в связи с тем, что Фритш выбыл из игры.

Он не обманывался насчет того, какую реакцию это вызовет у Джонсона. Предположим, все произошло именно так; тогда Гюстав, узнав об этой неожиданной смерти, должен был предупредить американца, а не лететь один в столицу. Естественно, Джонсон вскочит в первый же самолет, но его приезд уже ничего не изменит: за эти два дня Гюстав провел немалую работу и окончательно завоевал доверие мадам Каппадос.

Это оказалось не так сложно. Приняв все необходимые меры, чтобы пристойно похоронить Фритша, он взялся за мадам Люси, и хотя она была совершенно сражена горем, чувство долга, воспринятое от Фритша, заставило ее сквозь слезы отвечать на вопросы Гюстава.

Гюстав, кстати, был с нею необычайно мил. Она обнаружила, что он умеет ясно и точно мыслить, обладает острым чувством реального, сразу видит, какое надо принять решение, — словом, наделен качествами, каких у Фритша, честного работяги Фритша, никогда не было. С Рабо все было просто, никаких колебаний, вы с первой минуты совершенно четко знали, чего держаться и как быть. На другой день после смерти Фритша Гюстав отправил мадам Люси с визитом вежливости к мадам Каппадос, которая, уж конечно, не собиралась сдвинуться с места до похорон: он знал, что делал, толкая мадам Люси на этот шаг.

И в самом деле, мадам Люси открыла мадам Каппадос всю душу. Она все рассказала ей — даже о тех узах, которые связывали ее с Фритшем. Женщины нашли общий язык, и мадам Каппадос с поистине восточным участием отнеслась к горю мадам Люси: уроженцы Востока склонны разделять чужие беды и скорбеть с чужими людьми, хотя потом, не успев расстаться, тут же начинают думать о другом. Естественно, что обе они заговорили о Гюставе. Мадам Люси рассказала, какие точные советы дал он ей в двух-трех случаях, требовавших безотлагательного решения. И на вопрос, поставленный мадам Каппадос: «А какой он все-таки?» — мадам Люси ответила: «Это хороший человек».

В ее устах такая оценка много значила, это было живое свидетельство, и мадам Каппадос сразу это поняла. Тогда она спросила:

— Как вы думаете, он мог бы взять на себя то, что наш бедный покойный Фритш столь неожиданно оставил?

— Ах, мадам, — сказала мадам Люси, — это как раз такой человек, какой вам нужен.

При этом она подумала о том, что Гюстав неплохо к ней относится, что ее услуги еще нужны — во всяком случае, будут нужны какое-то время, что это провидение послало ей Гюстава Рабо, такого милого, такого внимательного, такого чуткого, тогда как на ее пути — на пути к ее благополучию — мог ведь оказаться совсем другой человек, надменный, ни с кем не считающийся, который очень быстро устранил бы ее и прибрал бы все к рукам.

— Да, но согласится ли он? — добавила она.

— Надо, чтобы согласился, — сказала мадам Каппадос.

Да, надо. Но в эту минуту она тоже подумала о том, что это провидение послало ей такого человека, — конечно, провидение в образе православного бога, хотя вообще-то оно одинаково для всех людей и для всех вдов в особенности.

— Надо… надо, — повторила она с решимостью отчаяния. — Я хочу видеть его, немедленно…

Мадам Люси позвонила на квартиру Фритша, но Гюстава не оказалось на месте, — одна только привратница сидела при покойнике, который, кстати, уже лежал в гробу. Расставаясь с мадам Каппадос, Люси пообещала срочно направить к ней Гюстава, как только тот вернется.

Она недолго прождала его у гроба, уже стоявшего на возвышении. Гюстав всего лишь сходил на почту, чтобы отправить две телеграммы — одну на имя Лоранс, а то она снова начнет беспокоиться, поскольку он и не возвращается и молчит. Кроме того, нужно было дать ей инструкции, чтобы она попросила владельца участка в Симьезе потерпеть. Ничего, подождет еще сутки или двое этих денег, которые Гюстав ему обещал и которые теперь, он был уверен, сможет ему вручить.

Поскольку мадам Каппадос сказала, что будет все время дома, Гюстав вскочил в такси и менее чем через полчаса уже звонил у двери вдовы миллиардера. Она приняла его в гостиной, где было слишком много света и слишком много позолоты, которую подчеркивал этот яркий свет, одновременно выделяя на ее фоне несколько весьма убогих предметов обстановки, но мадам Каппадос привыкла к ним и не желала с ними расставаться.

— Господин Рабо, — сказала мадам Каппадос, — я попросила вас приехать, так как после беседы с мадам Люси я поняла, что только один человек может взять на себя мои дела, так неожиданно брошенные на произвол судьбы всеми нами оплакиваемым господином Фритшем. И этим человеком, если вы не возражаете, если вы согласитесь оказать мне эту большую, огромную услугу, можете быть только вы.

— Мадам, — ответил ей Гюстав, — я очень тронут и очень польщен вашим предложением, но я не могу его принять.

— Ах, господин Гюстав!.. Господин Гюстав!.. Вы не нанесете мне такого удара!

Она представила себе, как ей придется заняться всеми этими сделками, рынками сбыта, распутывать дела, в которых она не разбиралась и ничего не понимала, и ею овладела паника и отчаяние, близкое к умопомешательству.

— Я не могу взять на себя такие обязанности, и вы сейчас поймете почему, мадам. Я ведь связан с другими делами, которые не позволяют мне играть при вас такую роль — во всяком случае, официально.

— Не все ли мне равно, лишь бы вы взялись!

— Я ведь генеральный секретарь ЕКВСЛ.

— Ну и что же?

— Я не могу оставаться на этом посту и одновременно представлять интересы одного из акционеров.

— Ну, не представляйте меня в ЕКВСЛ, но займитесь всем остальным.

— Я страшно занят. Кроме того, я живу в Ницце и не могу уехать оттуда — у меня ведь там дела.

— Ницца от Парижа всего два часа лету.

— Конечно. Но человек не может браться за все!

— Господин Гюстав, я вас очень прошу!..

Гюстав всегда — даже в самые трудные минуты — умел оценить иронию положения, причем в данном случае обстоятельства складывались не неожиданно, именно так он все себе и представлял, и тем не менее его невероятно забавляло то, что все поворачивалось, как ему хотелось, лишний раз доказывая, какую роль играют случай и логика рассуждения, — тот самый случай, которому он обязан был успехом во всех своих начинаниях. Он решил еще немного поломаться.

— Право же, мадам, я никак не могу…

— Ах, господин Рабо… господин Рабо… вы не поступите так с бедной женщиной… — Ему на мгновение показалось, что она сейчас скажет: «С бедной нуждающейся женщиной». — Что со мною станет, если вы от меня отвернетесь?

Она вытащила из-за выреза платья — откуда-то из недр своих телес — не батистовый, а простой и довольно большой платок, специально предназначенный для человека, страдающего хроническим насморком, что в нашем климате является уделом тех, кто не создан для жизни при дожде, снеге и холоде. Она придвинулась к нему, не вставая, — такое усилие было бы выше ее возможностей: она всегда сидела до последней минуты, — придвинулась вместе с креслом, потянув за собой сразу сморщившийся ковер.

— Господин Рабо, прошу вас, умоляю…

— Мадам, — сказал он тогда, делая вид, будто начинает уступать, — я готов сделать все, что в моей власти, чтобы вывести вас из затруднительного положения. Я готов взяться за ваши дела — на некоторое время…

— Ну, хотя бы… хотя бы… — сказала она в приливе бурного восторга, хватаясь за эту спасительную соломинку.

Если уж Гюстав начнет заниматься ее делами, то, будучи, судя по всему, человеком, который серьезно относится к своим обязанностям, он внезапно не бросит все и не оставит ее без поддержки.