6

День виден с утра далеко не всегда. Сегодня утро было сухим и жарким, как в самый разгар лета, весь квартал благоухал цветущими липами, ворковали горлицы, в скверике три бронзовых мальчугана держали громадного бесхвостого сазана, который как бешеный изрыгал воду, вместо того чтоб ее глотать, как делают настоящие сазаны. И небо было совершенно ясным, непрозрачным, оставлявшим ощущение фарфоровой прохлады. Но каким бы чистым ни было небо, если муравьи вдруг исчезнут, то значит, через несколько часов непременно пойдет дождь. В квартире, разумеется, не было ни муравьев, ни муравейников, так что Марии не по чему было ориентироваться. Да и Криста в наилучшем настроении возилась у себя в комнате, собирая вещички. Правда, она все время безуспешно пыталась промурлыкать нечто, похожее на «Сердце красавицы». На эту подробность Мария не обратила внимания — а ведь она с успехом могла заменить муравьев. Криста уложила в квадратную сумку пижаму, тапочки, кое-какие туалетные принадлежности. И три пары трусиков. Вот каких муравьев не заметила Мария.

— Мама, я ухожу! — громко сообщила она.

Мать была в ванной, она как раз замачивала в теплой воде домашнюю пряжу.

— Ты ведь не позавтракала!

— Я же опоздаю, мама, ну, пожалуйста!

— Ни в коем случае! — решительно заявила мать.

Криста растерялась. Как она могла объяснить, что ей велели не завтракать.

— Что ж, ладно! — ответила девочка и поплелась на кухню.

Задача оказалась не слишком сложной. Самое главное было проделать все как можно незаметнее. Криста очистила яйцо, завернула в обрывок газеты и сунула его в сумку. Точно так же поступила она и с другим яйцом. А что до чая — почему бы и не выпить полчашки! Про чай ей ничего не говорили. Она уже встала из-за стола, когда в кухню вошла мать.

— Возьми плащ.

— Зачем мне плащ?

— Не будь легкомысленной, — сказала мать, — один плащ тебе рук не оттянет. Вдруг пойдет дождь?

Как ей объяснить, что пусть даже с неба посыплются раскаленные камни, для Кристы — все едино. Все эти дни она будет лежать на даче, белая, как цветок, израненная, насквозь пропитанная отвратительным запахом дезинфекции, который дай бог если выветрится на следующий день.

— Хорошо, мама, — сказала она и взяла висевший в прихожей плащ, довольно поношенный и давно вышедший из моды. Криста просто видеть его не могла. Потом поцеловала мать и вышла.

— И будьте осторожны с этими проклятыми машинами! — крикнула Мария, когда Криста уже спускалась по лестнице.

Как они договорились, ровно в четверть десятого Криста встретилась с Сашо, который ждал ее в своей толстощекой машине на одном из ближних перекрестков. На нем был темный костюм и светлая водолазка, которая очень ему шла, прикрывая худощавую шею. Словно они отправлялись в загс, а не в эту ужасную больницу. Оба еле заметно вздохнули. Сашо сказал:

— Положи сумку назад.

На потертом сиденье лежала еще одна сумка и сетка с продуктами. Криста заметила зеленые хвостики черешен, торчавшие из одного пакета. Ей очень хотелось вытянуть одну, а то и больше. Она слышала о жадности беременных, но какой смысл угождать ребенку, который никогда не родится. Пусть Сашо сам ест свои дурацкие черешни, Криста до них и не дотронется. Ни до них, ни до всего остального, пусть даже ей будет плохо от голода. Она положила сумку, куда было сказано, и села рядом с ним. Машина медленно тронулась с места.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— А ты?

— Немного беспокоюсь. Хотя Димо, говорят, в этих делах факир.

Факир, превращающий крохотное живое существо в клочки мертвой плоти. Криста промолчала. Обоим не хотелось говорить. Сашо чувствовал, что должен ей что-то сказать, подбодрить, но не находил слов. Ее вид просто лишал его дара речи, хотя она так здорово притворялась спокойной. Слава богу, больница была недалеко, и через несколько минут машина остановилась у входа.

— Ты ведь знаешь, где я буду стоять, пока ты не вернешься?

— А если я не вернусь? — еле слышно спросила она.

— Глупости! За столько лет у него не было ни одного несчастного случая. Ни одного! — твердо повторил он.

Кто его знает, насколько это верно, Сашо вообще об этом не опрашивал.

— Мне страшно! — призналась она.

— Все боятся, — ответил Сашо. — А потом забывают. Вон Тони раз десять делала.

— Тони! — проговорила она с отвращением. — Успокоил ты меня, нечего сказать!

И внезапно, дрожа, как от озноба, бросилась в больничные ворота. Сашо остался стоять в некоторой растерянности: похоже, он забыл сказать ей что-то важное? Нет, как будто ничего не забыл, вот только не поцеловал. А как ее поцелуешь, если она так вдруг убежала. Сашо проехал немного дальше и свернул на первом же перекрестке. Теперь оставалось вооружиться терпением и ждать. И больше ничего, все остальное скоро превратится в неприятное воспоминание. В кармане у него была какая-то газета, но ему показалось постыдным читать, когда она там исходит в крике — главным образом от страха. И пусть этот кошмар будет ему уроком. В этом мире за все надо платить, и глупо покупать что-нибудь по цене, которую ты не можешь и не желаешь давать.

А жизнь вокруг текла все так же буднично и привычно. Какая-то женщина тащила набитую шпинатом сумку, мальчишки из ближней школы яростно и безмолвно, не издавая ни звука, колотили друг друга ранцами по головам. Между прочим, целились они неплохо, лишь время от времени раздавалось «бух! бух!». Маленький черный котенок, взобравшись на ограду, наблюдал за ними со спокойным злорадством — так им и надо, этим любителям дергать за хвосты. Какой-то дед с палкой выскочил из соседних ворот и разогнал зверенышей.

Ему показалось, что не прошло и пятнадцати минут, как внезапно появилась Криста. Смертельно бледная, глаза дикие. Он поспешно открыл ей дверцу.

— Готово?

— Готово! — воскликнула она с ненавистью. — Я просто сбежала.

— Как так сбежала?

— Вот так!.. Они хотели меня побрить!

Вряд ли при других обстоятельствах Криста произнесла бы это отвратительное слово, но сейчас она была возмущена до глубины души. Сашо просто не верил своим ушам.

— Ну и что из этого?

— Как что? Я же не проститутка!

Он почувствовал, что готов задохнуться от ярости. И, с трудом овладев собой, спросил:

— А ты чего хотела? Чтоб под окном играл военный оркестр?

Какая ненависть сейчас душила обоих, а ведь до вчерашнего дня они любили друг друга или по крайней мере были уверены, что любят.

— Постыдился бы! — прошипела она.

— Я считаю, что это тебе нужно стыдиться! — ответил он сухо. — Договорились с человеком, он обещал позаботиться о тебе, как ни о ком другом.

Вроде бы ничего такого тот не обещал. Когда накануне они ужинали в «Видинской встрече», только и пробормотал с набитым ртом: «Не бойся, я в день выгребаю по десять кастрюль. Обработаю и твою, даже не заметит!»

— А почему ты не сказал, что он такой молодой?.. Как бы меня брили у него на глазах?

Тут она действительно была права. Но Криста пулей вылетела из операционной вовсе не поэтому. Она просто напугалась. Увидев в лоточке прокипяченные инструменты, девушка побелела от ужаса. Ей и в голову не приходило, что она так слаба и малодушна, но в ее сердечке не оказалось ни капли смелости, хотя она всегда думала, что оно велико, как море.

— Все-таки ты невероятно безответственна! — сказал Сашо, еще не в силах поверить, что это произошло на самом деле. — На тебя ни в чем нельзя положиться.

— А ты просто наглый эгоист! — ответила она и кинулась бежать по улице. Он быстро догнал ее на машине, но маневр не удался. Криста обернулась и побежала назад. Он торопливо пристроил машину и побежал за ней следом. Но как раз на углу главной улицы ее вдруг вырвало, внезапно и неожиданно, как тогда в кондитерской. Сашо в нерешительности остановился. Она закрыла лицо ладонями, бросилась бежать как слепая и тут же исчезла за углом. Сашо понял, что догонять ее бессмысленно. Догнать ее значило бы повергнуть ее в смертельный стыд. В голове было пусто, он стоял, не зная, куда себя деть. Котенок на ограде смотрел на него прищуренными безучастными глазами. Глупые они, эти люди, никогда не знаешь, что они могут выкинуть. А этот, того и гляди, запустит в тебя камнем. Котенок успокоился, только когда Сашо подошел к машине. Никогда еще юноша не чувствовал себя так скверно, даже после смерти отца. Он знал, конечно, что в жизни его ждут еще многие беды и несчастья, но не представлял себе, что они могут быть так безобразны и бессмысленны. Сашо забрался в машину и только тут заметил, что Криста оставила свою сумку. Сашо открыл ее, может быть повинуясь безотчетному желанию прикоснуться к чему-нибудь, связанному с Кристой. Там лежали пижама в розовых цветочках, тапочки, одеколон, зубная щетка. И три пары трусиков — белых и голубых. Все, как ему показалось, уложено очень старательно, с какой-то трогательной надеждой, может, даже с уверенностью, что она сумеет перешагнуть этот роковой порог. Никакого порога они не перешагнули, даже наоборот. Вконец расстроенный, он сел за руль и вместо передней скорости включил заднюю, правда, никаких других несчастий с ним не произошло.

Криста вернулась домой, так и не поняв, по каким улицам она бежала. Она не плакала, только до боли кусала посиневшие губы. Мать открыла ей, пальцы у нее были зеленые — она как раз красила пряжу. Вид дочери не сулил ничего хорошего.

— Что случилось? — спросила она. — Почему ты вернулась?

— Мы поссорились…

Поссорились — дела у них явно не клеились. Когда они зашли в комнату, Мария спросила как можно более безразличным голосом:

— Из-за чего же вы поссорились?

— Не из-за чего. Просто поссорились.

Ко всему прочему она была ужасно бледна, взгляд — почти лихорадочный. Как села, так и сидела, не двигаясь, даже не мигая. Похоже, это не просто ссора. Может быть, они расстались навсегда. Эта мысль словно принесла Марии смутное облегчение. Лучше молчать и больше ни о чем не спрашивать. Вдруг Криста вскочила и бросилась в ванную. Когда она вернулась, мать заметила:

— Дело как будто не только в ссоре…

— Не только, — ответила девушка до неузнаваемости изменившимся голосом.

И подробно рассказала ей обо всем, что случилось в последнее время. Она говорила негромко и монотонно, но глядя на мать, лишь время от времени переводя дух, словно карабкалась по бесконечному крутому склону. На этот раз Криста ничего не скрыла. Но рассказала она обо всем так, как сама это чувствовала и понимала. Сашо не был изображен каким-то Синей бородой, но вполне естественно выглядел бессердечным и хладнокровным типом, который не интересуется ничем, кроме самого себя.

Мария долго молчала, вид ее ничем не выдавал ее чувств. Она понимала, что сейчас важнее всего сохранить спокойствие — по крайней мере в глазах дочери. И ради нее.

— Ничего страшного не случилось! — сказала она наконец. — Сейчас самое главное, чтобы ты пришла в себя. И не сделала чего-нибудь непоправимого.

— Мамочка! Не могу я тут оставаться!.. Позволь мне куда-нибудь уехать. Мне надо побыть одной, подумать.

— Это не проблема… Поезжай к тетке.

— Хорошо.

Но ничего хорошего в этом не было — у тетки она, уж во всяком случае, не будет одна. Тетка забавлялась ею, как котенком.

— Хотя бы, скажем, на недельку, пока ты не придешь в себя. В твоем положении неделя — не так уж мало.

— Да, мама.

— А теперь иди поспи.

— Я не хочу спать.

— Ничего, тебе нужно отдохнуть. Возьми моего снотворного. Полтаблетки.

Криста ушла в спальню. Все равно другого выхода у нее не было. Разве могла она сейчас читать что-нибудь или пойти в кино? Все же ей здорово полегчало, когда она рассказала обо всем матери, — сейчас Криста чувствовала себя совсем другим человеком. Жизнь уже не казалась ей такой трагической и безысходной. Только ее мать может быть такой по-настоящему доброй, такой благородной. А если еще удастся заснуть — что может быть лучше.

Оставшись одна, Мария подсела к телефону. Можно было не сомневаться, Юлиана примчится немедленно. Сестра любила племянницу, пожалуй, больше собственной дочери. Может быть, потому, что Криста и внешне больше была похожа на нее. Дочь Юлианы Мими тоже была невысокой, но характер у ней был мужской, уши мужские, и уж совсем мужской была профессия — главный технолог одного из винных заводов округа. Мария просто не могла понять, как сестра разрешила дочери избрать такую дикую специальность. Разве это дело, когда твой ребенок возвращается домой и от него разит, как от возчика на товарной станции.

С Юлианой ей удалось связаться только к обеду. Они поговорили несколько минут, сестра пообещала немедленно выехать. Машина у нее и Мими была общая, но гораздо чаще ею пользовалась Юлиана. По профессии архитектор-реставратор, она все время разъезжала по стране и просто не могла обойтись без машины. А у Мими вечно случались неприятности с автоинспекцией — состав в трубочке зеленел раньше, чем она успевала в нее подуть.

— Часам к восьми я буду у вас, — сказала Юлиана. — Ты только смотри, чтоб птенчик не улетел.

— Даже и захочет, не сможет, бедняжка, — ответила Мария. — Все перышки ей ощипали.

— Не верю! — засмеялась Юлиана. — Нас не так-то просто ощипать.

Она была права, по крайней мере по отношению к самой себе. В свое время Юлиана самым бесцеремонным образом выставила мужа, бывшего царского офицера, который вставал по ночам, чтобы порыться у нее в сумочке. Он очень плохо играл в покер, не платил проигрышей, в городе его не допускали больше ни в одну компанию, и он с трудом пристраивался к старикам, игравшим в кофейнях в белот. Когда однажды ночью Велизар стащил у Юлианы фамильное монисто, та вскипела и прогнала его, не слушая никаких объяснений. Мими тогда была еще ребенком, быстро забыла отца, и единственное, что у нее от него осталось, это мясистые уши, из-за которых она с юных лет не смела взглянуть на себя в зеркало. Но сейчас ей как будто было все равно — в этом мире ее интересовали только марки вин.

Юлиана приехала не в восемь, как обещала, а в шесть, словно пыталась обогнать самолеты. Мария была еще на курсах, дверь открыла Криста. Тетка вошла, улыбаясь так, словно приехала на крестины.

— Выходи, поможешь! — сказала она, еще не переведя дух от быстрого подъема по лестнице.

— Чем помочь?

— Иди и не спрашивай!

Юлиана привезла в подарок голодной софийской родне половину жареного барашка и два литра вина в бутылках из-под масла, которые были заткнуты так туго, что вечером их еле удалось откупорить.

— Барашек был еще горячий, когда я его укладывала, — оживленно рассказывала тетка. — А вино от Мими. Говорит, что такого не пьют даже министры. Хочешь попробовать?

Криста не хотела. Тетка расположилась у них в доме по-свойски. Бесконечные разъезды приучили ее всюду чувствовать себя как дома. Впрочем, она в самом деле не тревожилась из-за Кристы, ей и притворяться было не нужно. Энергичная по природе, самая энергичная из Обретеновых, она всегда радовалась, когда обстоятельства складывались так, что требовалась ее помощь. Они были очень похожи с Марией, и хотя Юлиана была на два года моложе, характер у нее был более властным. Вообще она была достойным потомком своего старинного рода.

— Тогда давай перекусим! — заявила она. — Это не барашек, а чистое молоко. Так пахнет, что пока я сюда ехала, мне чуть не стало плохо.

— Не хочется, — ответила девушка.

— Что ж, тогда погляди.

И Юлиана с таким аппетитом принялась уничтожать барашка, будто собиралась тут же его и прикончить. Самое большее в какие-нибудь полчаса.

— По-моему, барашка надо есть холодным, — говорила она. — Особенно кожицу, где она пропитана соусом… Видишь, вот тут, вроде желе. Конечно, если понимаешь в этом толк.

Через несколько минут Криста уже обгрызала поджаристую кожицу, как следует пропитанную соусом. Тетка оказалась права, это и в самом деле было дьявольски вкусно, ничего общего с теми тощими бараньими лопатками, которые мать иногда отдавала запечь в квартальную пекарню. Время от времени тетка незаметно бросала на нее взгляд, но о ее девичьих грехах не сказала ни слова.

— Я даже не заметила, как доехала, — сказала она. — Прекрасная дорога. Ты бывала в Розовой долине?

— Конечно. С тобой же и была.

— Я хочу сказать, когда цветут розы?

— Нет, никогда!

— О-о-о, это же чудесное зрелище! — Это «о» тянулось длинное, розовое и сладкое, как стамбульский лукум. — Стоит встать затемно, чтоб на рассвете быть уже там. Такое не забудется.

— Так давай встанем! — возбужденно заявила Криста. — Я готова!

— Хорошо. Но только если ты проснешься сама. Наша бабушка говорила, что детей будить грех.

— Что за вопрос, конечно, проснусь.

В результате на другой день они выехали только в шесть. Мария проводила их до машины, новенькой «Лады». Выглядела она очень спокойной, но Юлиана хорошо знала свою сестру. У той словно что оборвалось внутри, губы стали совсем белыми.

— Пожалуйста, поосторожней в дороге! — тихонько попросила Мария.

— Будь спокойна! Как видишь, девочка ведет себя как ни в чем не бывало.

А девочка в это время старательно засовывала чемодан в багажник. Вид у нее был оживленный и возбужденный, словно лихорадка сборов заслонила все остальное. «Неужели она так легкомысленна?» — с недоумением думала Мария. Вот уж чего никак нельзя было ожидать от дочери. Во всяком случае Криста спокойно проспала всю ночь, в то время как Мария задремала, наверное, не раньше четырех. И сейчас непохоже было, что ей грустно расставаться с матерью. Она удобно расположилась на переднем сиденье, всем своим видом выражая нетерпение. Ох уж эти молодые, стоит им сесть в машину, как они забывают обо всем на свете. Юлиана включила зажигание, все помахали руками, машина двинулась. В последнюю секунду девушка все же пролила слезинку, крохотную, но вобравшую в себя огромную материнскую надежду. Пройдет четверть часа, и забудет дочка все свои мрачные мысли, все свои дурные предчувствия. Глупый маленький котенок, она, наверное, даже не сознает, что именно с ней случилось. Еще секунда, и «Лада» скрылась из виду.

Несмотря на ранний час, шоссе, выводившее за город, было забито, и главным образом тяжелыми грузовиками, изрыгавшими удушливый дым. Но за развилкой, откуда начиналось варненское шоссе, дорога сразу же очистилась, и утро ударило в стекла во всем своем блеске. Криста вдруг притихла, выражение беспокойства и озабоченности легло на ее лицо, которое совсем сжалось, напоминая мордочку испуганного котенка. «Маленькое, глупенькое семейное сокровище!» — с нежностью думала Юлиана. Последний хрупкий росток древнего рода сильных и храбрых женщин. Чего только не видели их маленькие прабабки — окровавленные топоры, головы, скатывающиеся с плахи, — головы мужей, братьев, отцов. Что они знают, нынешние дети, ничего! Какое горе, какие муки они видели?

— Эй, девочка, выше голову!

— А что? Я ничего, — обиженно откликнулась Криста.

— Меня не обманешь… Выбрось ты из головы эту Софию, какой смысл сейчас о ней думать.

— Стараюсь! — тихонько ответила девушка.

— Послушай, что тебе скажет тетка. Стоит только тебе понять, что ты по крайней мере наполовину сама виновата, тебе сразу же полегчает!

— Я виновата? — удивилась Криста.

— Ладно, будем считать, что не ты… Но просто постарайся себя в этом убедить. Ведь тебя больше всего мучает несправедливость.

— Он просто-напросто эгоист! — мрачно заявила девушка.

— Даже если и так, ничего страшного. Бывают и бессознательные эгоисты, они просто не отдают себе отчета в своих поступках.

Посвистывая шинами, «Лада» уже мчалась по крутым серпантинам Голубца. Здесь весенняя зелень была еще совсем свежей, словно только что распустилась, повсюду журчала вода, омывая оголенные светлые корни буков.

— Я тебе расскажу одну историю! — заговорила тетка. — Ты, верно, слышала о своей прабабке Тине, той самой, которую умыкнул кузнец.

— Слышала кое-что.

— Когда вспыхнуло восстание, твой прадед, конечно же, примкнул к повстанцам. Оставил жену и трех маленьких детей. И погиб где-то под Клисурой — скоро мы там будем проезжать. Когда восстание было разгромлено, турецкие орды разбрелись по селам. И все болгарское — под топор! Прабабка твоя спохватилась слишком поздно, бежать было уже некуда. И тогда она спряталась не где-нибудь, а в доме самого турецкого бея — в селе он был хозяином, все лучшие угодья были его. А к нашей бабке питал некоторую слабость.

— Знаю.

— Значит, пришла она к нему с тремя детьми, стала просить о милости. Бей был человек добрый и умный, решил ее спасти. Но в то смутное время орды не слишком считались даже с беями. Напали они и на его дом. Понял бей, что не спасти ему Тину, эти звери все перевернут, но найдут ее. Видно, кто-то про нее донес.

— Болгарин, — тихо проговорила девушка.

— Может, и болгарин. В последнюю секунду бей придумал, как ее спрятать. Росточка она была маленького, так бей завернул ее в скатерть и положил себе за спину на тахту, словно подушку. Ворвавшись, башибузуки перевернули все вверх дном, но заглянуть бею за спину не додумались. Вывели трех ее детишек во двор и порубили их всех до единого. Тина слышала их крики, слышала тупые удары топора по тонким детским шейкам, но молчала, даже голоса не подала.

Юлиана замолчала, опытной рукой ведя машину по серпантинам дороги.

— Господи, как это возможно! — пораженно сказала Криста. — Она была… была…

— Не торопись! — сухо прервала ее тетка. — Я нарочно рассказала тебе эту историю… Настоящим человеком была наша прабабка — в этом все дело… Потому что под сердцем она носила еще одного ребенка. Знала Тина — подай она голос, ему тоже конец… И мы с тобой сейчас не ехали бы в этой прекрасной машине.

Криста молчала, тетка чуть нервно нажимала педали. Вскоре они были уже на перевале. И, спускаясь, словно бы попали в совсем другой мир. Справа тянулись нескончаемые зелено-голубые гряды Средна-Горы, такие тихие и спокойные, словно в этом мире никогда не было никаких бед и страданий.

— Давай не будем сегодня думать ни о чем грустном! — сказала Юлиана, видимо немного раскаявшись. — Правда, красиво?

— Да, тетя…

Проехали Козницу, машина нависла над самой долиной. Где-то около Розина Юлиана свернула на узкую проселочную дорогу, «Лада» плавно закачалась на рессорах. Видимо, Юлиана бывала здесь и раньше — машину она вела очень уверенно, словно точно знала, куда едет. Вскоре они утонули в розовой пене цветущих плантаций я остановились. Криста смотрела, не смея шевельнуться. Она любила розы гораздо меньше, чем мелкие горные цветы нежных, размытых тонов — дикие фиалки, незабудки, лютики. Розы казались ей слишком роскошными, напоминая богатых разряженных женщин, аромат их был слишком силен для ее чувствительного обоняния. Сейчас она, не мигая, смотрела на это море цветов, скорее потрясенная, чем очарованная. Пологий склон перед ними, целиком засаженный розами, был похож на гигантскую цветочную волну, готовую обрушиться на них и всей своей массой, и тяжелым, почти осязаемо вязким ароматом.

— Правда, замечательно? — с искренним воодушевлением спросила тетка.

Но девушка все так же молчала и смотрела как бы в беспамятстве.

— Как их много! — сказала она тихо. — Ужасно много…

Ей казалось, что она находится в каком-то громадном зале, плотно — тело к телу — забитом крупными породистыми женщинами, сплошь проститутками. Запах их розовой плоти действовал на нее одуряюще. Озадаченная молчанием племянницы, Юлиана наконец перевела на нее взгляд и тут же воскликнула:

— Что с тобой?

— А что?

— Да ты вся красная как рак… Тебе плохо?

Криста невольно пощупала щеку — гладкую и совершенно холодную.

— Не знаю, — сказала она. — Меня немножко мутит.

— Может, у тебя аллергия к цветам?

— Как будто нет…

— Или это розы так отсвечивают? У меня какое лицо?

— Обычное.

— Ну-ка поехали! — встревожилась тетка. — Это место не для тебя.

Она ловко развернула машину, и скоро обе путницы вырвались из розового облака. Но сильный запах все еще преследовал их, несмотря на то что выхлопная труба обиженно отплевывалась от него дымом. Юлиана посмотрела на племянницу — Криста опять стала такой же, какой была — бледной до белизны, словно за эти несколько минут она вдруг устала и поблекла.

— Все прошло! — удивленно сказала тетка. — Но до чего же ты чувствительна! Объясни мне, что с тобой было.

— Не знаю. Только на какое-то мгновение мне показалось, что я заколдована.

— Может, ты и заколдованная, — озабоченно проговорила Юлиана, — во всяком случае нервы у тебя не для этой жизни.

Машина снова выехала на шоссе и понеслась так стремительно, словно за ней гнались черти. Да, даже розы могут стать страшными, если их слишком много. Скоро они въехали в Карлово и остановились у бензоколонки. Дожидаясь очереди, тетка вдруг нехотя проговорила:

— Ты спрашивала о бабушке… Она живет здесь…

Криста даже испугалась.

— Почему здесь?.. Разве она не софиянка?

— Конечно, софиянка… У нее есть небольшая квартирка около зоопарка. Но там живет ее сын. А здесь у них старый дом, и этот господин считает, что для здоровья матери карловский климат гораздо полезнее. Для его здоровья здешний климат тоже неплох, но он почему-то предпочитает жить в Софии.

Криста промолчала и, лишь когда они уже выехали из города, снова спросила:

— Она, верно, очень одинока? Если, конечно, у нее нет других родственников.

— Вроде нет… Да и кто станет интересоваться старухой.

— На что же она живет?

— Когда-то она была учительницей и, слава богу, получает какую-то маленькую пенсию. Дом у них в Карлове довольно большой и неплохо сохранившийся, так что она могла бы сдавать две-три комнаты и немножко увеличить свои доходы. Но, говорят, больно уж она нелюдимая…

— Ты хочешь сказать — несчастная! — с горечью прервала ее Криста. — Наверно, надо бы ее навестить.

— Не теперь! — мрачно ответила Юлиана. — Да и не знаю, нужно ли это вообще… Старикам, когда они погружаются в забвение, лучше не напоминать, что есть еще и другая жизнь.

«Несчастная, страшно несчастная! — думала девушка. — Может быть, самый несчастный человек в роду, самый одинокий, самый заброшенный». Если хватит смелости, надо бы побывать у нее. Но смелости вряд ли хватит. Лицо у бабушки, наверное, похоже на старую паутину, глаза — на угасшие угли. Машина легко преодолевала крутые повороты перед въездом в Калофер. И ни одна, ни другая не знали, что в этом маленьком городке, зажатом горами, через десять дней решится судьба всех. Калофер они проехали, не останавливаясь. Да и к чему останавливаться, если там у них нет ни родных, ни даже знакомых.

7

После того как Мария решила, что возьмет все в свои руки, она немного успокоилась. Ее не могли сломить и собственные несчастья, а тут речь шла о том, чтобы защитить дочь. Она сама растила и воспитывала ее — до сих пор никто не царапнул девочку даже ногтем. Да и кому могло прийти в голову обижать такую маленькую девчушку, с испуганными глазами и голубыми бантиками в коротких косичках. Учителя ставили ей шестерки, даже не спрашивая. А ее признательная улыбка могла осветить самый серый и безрадостный день.

Мария не сомневалась в своих силах, сомнение вызывали цели ее стараний. Чего она, в сущности, добивается? Этого-то она как раз и не знала. Счастья дочери? Но в чем оно? Угадать это Мария была не в состоянии. Это только ее бабок не смущали такие вопросы — если девушка забеременела, нужно ее как можно скорее выдать замуж, так чтобы рождение ребенка более или менее совпало с расчетами соседей. Но Мария не была уверена, что этот выход — лучший, может быть не отдавая себе отчета в собственном материнском эгоизме, самом чистом в мире. Она просто-напросто боялась потерять дочь и остаться совсем одинокой в этом холодном и недружелюбном мире.