Никогда не женитесь на женщине, которая кого-то до вас сильно любила. Даже если этот кто-то уже умер. Особенно в том случае, если он умер.
      «Что это на меня нашло?» – задался вопросом Остин Беннет. Вообще-то он в тонкости своей семейной жизни старался не вдаваться и о своих взаимоотношениях с женой размышлял редко.
      Конференция биржевых брокеров в Чикаго закончилась, и Остин вернулся в родной город. Его серебристый «Мерседес» свернул на подъездную дорожку к дому.
      А вот и дом.
      Хорошо все-таки вернуться домой, подумал Остин, и эта мысль удивила его самого.
      Много лет назад, когда их с Молли дочь Эми была еще совсем маленькой, он попытался было уговорить жену переехать из этого дома, населенного по преимуществу студентами городка Ла-Гранде, штат Айова, в дом и город побольше, но Молли не захотела, и они остались на старом месте.
      Теперь он вдруг понял, что даже рад этому. Переезд в новый дом ничего бы в их жизни не изменил. Формально Молли продолжала бы оставаться с ним, но ее душа, как и прежде, была бы ему неподвластна.
      «Ты здесь, и в то же время тебя здесь как бы нет», – однажды сказал ей Остин, когда они закончили заниматься любовью. Она не стала с ним спорить. Отвернулась к стене – и уснула.
      Свет фар пронизал пелену дождя и высветил двери гаража. Остин нажал на кнопку дистанционного управления на приборном щитке.
      Никакой реакции.
      Он снова нажал на кнопку.
      Ни малейшего движения.
      А ведь он предупреждал Молли, чтобы она вставила в приемное устройство новые батарейки! Черт, да слушает ли она его хоть когда-нибудь? Неужели он все на свете должен делать сам?
      Им овладело привычное чувство раздражения. Надавив на клаксон, Остин трижды громко просигналил. Подождал секунды две, потом просигналил снова.
      Молли и не подумала выйти.
      Остин мечтал об отдыхе, и ему не терпелось попасть в дом. Конечно, он мог немного посидеть в машине – подождать, когда кончится дождь, но терпение к числу его достоинств не относилось. Выключив зажигание, он распахнул дверцу автомобиля и под хлеставшими с неба дождевыми струями побежал к гаражу, разбрызгивая лужи тонкими кожаными туфлями, отнюдь для хождения по воде не предназначавшимися. Пиджак, в который он был одет, тоже промок в одно мгновение.
      Открыв ключом боковую дверь, Остин вошел в гараж и нажал на кнопку подъемного механизма. Мотор заработал, и закрывавшая въезд металлическая створка медленно поползла вверх. Остин выскочил из гаража и вернулся к машине.
      К тому времени как он припарковал свой «Мерседес» рядом с микроавтобусом супруги, настроение у него улучшилось. Он успокоился и постарался выбросить досадное происшествие с дверью из головы.
      Выбравшись из машины, он прихватил с собой кейс с документами и бумажный пакет с предназначавшейся для Молли «грибной птицей». Эта изготовленная из сушеных грибов штуковина поразила его воображение своими реалистическими деталями и удивительным сходством с настоящей птицей. Во всяком случае, до сих пор он ничего подобного не видел.
      Теперь, однако, ему пришло в голову, что подарок, возможно, вовсе не окажется для его супруги приятным сюрпризом и, весьма вероятно, вызовет у нее недоумение и даже раздражение. До Рождества и до ее дня рождения было еще далеко, а у них с женой не было заведено дарить друг другу подарки просто так – без всякого повода. Признаться, Остин и сам точно не знал, зачем купил это. Быть может, по той только причине, что, увидев ее, сразу же подумал о Молли. В любом случае, он сделал покупку под воздействием мгновенного импульса, испытывал сейчас по этому поводу чувство досады и решил припрятать подарок до лучших времен.
      Прежде чем открыть дверь, ведущую из гаража на кухню, он провел рукой по еще мокрому крылу своего серебристого автомобиля, пытаясь определить на ощупь, не осталось ли на нем следов от вмятины, появившейся после того, как брат Молли врезал по его «Мерседесу» клюшкой для гольфа. Крыло, однако, было как новенькое, и Остину оставалось только отдать должное прекрасной работе делавших ремонт кузовщиков.
      Никто не понимал, что значила для него эта машина, не подозревал, что она являлась для него чем-то бо?льшим, нежели просто символом благополучия и престижа. Между тем дорогая машина была свидетельством того, что он, Остин Беннет, кое-чего в этой жизни достиг, хотя его отец и утверждал обратное.
      Дверь на кухню оказалась запертой.
      Странно. Молли не имела привычки запирать двери, и Остин не раз ее за это ругал: слишком много шастало вокруг разного рода психов. Неужели она решила все-таки его послушать?
      Вряд ли.
      Он сбросил мокрые туфли, снял и встряхнул пиджак, достал из кармана ключи, отпер дверь и вошел на кухню.
      Молли не относилась к тому типу женщин, которые любят без особой на то нужды переставлять мебель, поэтому Остину не приходилось волноваться, что он, войдя в дом, обнаружит там нечто новое и непривычное взгляду. Он мог быть уверен, что в доме ничего не изменилось и каждый предмет находится на привычном месте. Он также не сомневался, что Молли занимается сейчас привычными домашними делами – в частности, готовит ему ужин.
      «Вот бы она удивилась, – подумал Остин, – если бы я предложил ей переставить мебель или, более того, заново отделать кухню».
      Это означало бы, что он проявляет интерес к их совместной жизни, и Молли для него как-никак жена, а не просто бестелесный призрак.
      Остин, оставляя на полу мокрые следы, прошел через кухню в свой кабинет.
      Свет нигде не горел, запаха пищи не чувствовалось.
      – Молли!
      Куда, черт возьми, она запропастилась?
      Остин поставил кейс и бумажный пакет с подарком на стол, повесил пиджак на стул.
      – Молли!
      Не получив ответа, он снова прошел на кухню. Глянув в окно, машинально отметил, что дождь почти закончился. Теперь вместо низвергавшихся с неба струй воды во дворе едва заметно моросило. Сквозь кухонное окно можно было увидеть заброшенный сад, в котором Молли прежде разводила розы.
      Он нахмурился, вспомнив, что несколько месяцев назад Молли отдала большинство столь ценимых ей розовых кустов дочери. Когда Остин спросил у нее, куда вдруг исчезли цветы, она сказала, что розы у них на участке принимаются с трудом и их лучше всего пересадить на другую почву.
      Рассматривая через окно двор, Остин обратил внимание на кормушки для птиц.
      Пусто.
      Между тем Молли никогда не оставляла кормушки пустыми. Помимо Эми и ее дочурки Мелинды, она больше всего на свете любила розы и птиц. В таком вот порядке.
      На смену раздражению пришло беспокойство.
      С тревожно забившимся вдруг сердцем он стал большими шагами, чуть ли не бегом, комнату за комнатой обходить дом.
      – Молли!
      Вообще-то вчера Остин собирался ей позвонить, но не позвонил – из гордости. Не хотел, чтобы она думала, будто он о ней беспокоится.
      Надо было все-таки позвонить.
      Что-то с ней случилось. Возможно, на нее напали. Может быть, ее даже…
      Остин прошел из кухни в столовую, а оттуда направился в гостиную. Мертвую тишину комнат нарушало только его неровное, прерывистое дыхание.
      В доме был полный порядок и все стояло на своих местах.
      Он уже начал поднимался по крытой ковровой дорожкой лестнице на второй этаж, как вдруг что-то заставило его снова вернуться в столовую. Нечто такое, что он заметил, но не сумел с первого взгляда ни осознать полностью, ни оценить. На буфете, как обычно, лежала белая кружевная салфетка. На ней стояли их семейные фотографии в рамках. Так вот – почти все эти фотографии исчезли.
      Осталась только одна: с его, Остина, портретом.
      Остин повернулся и полетел вверх по лестнице, выкрикивая имя жены и перепрыгивая через три ступени. Когда он ворвался в спальню, которую они делили с женой на протяжении почти двадцати лет, его взгляд прежде всего упал на старательно застланную постель и стоявшие на полу под кроватью его домашние туфли. На туалетном столике лежала вырванная из блокнота страничка, сложенная в несколько раз и надписанная мелким почерком Молли.
      Остин схватил листок бумаги и развернул его.
 
       Дорогой Остин.
       Прости меня за трусость, но я была вынуждена поступить так, как поступила. Ты такой сильный, такой самоуверенный. Дело в том, что я тебя боюсь. Ну вот. Сказала все-таки. Да, не скрою, ты меня пугаешь. А я устала бояться, устала быть слабой, устала от твоих грозных взглядов. Прошу, не пытайся меня разыскивать. Я сама свяжусь с тобой – когда стану сильнее и найду в себе мужество, чтобы отстаивать свои интересы во время бракоразводного процесса.
       Так что готовить тебе ужины и забирать твою одежду из чистки я больше не буду. Все это тебе придется отныне делать самому. Продукты находятся в холодильнике и морозильной камере. Не забудь, что мусор вывозят по четвергам. Ставь пакеты на обочину дороги, в противном случае мусорщики проедут мимо. И еще: не пей слишком много вина. От этого у тебя бывают сильные головные боли.
       Молли.
      Остин замер.
      Молли от него ушла. Она его бросила!
      Прощальное письмо выпало из его пальцев и плавно спланировало на пол.
      Вот так-так! Мало того, что она, как выяснилось, его боится, она еще и надумала с ним развестись.
      Невероятно!
      Он бросился к гардеробу и распахнул створку. Из шкафа вывалился пустой саквояж, ударил Остина по колену и упал на пол. Остин принялся рыться в оставшихся вещах и скоро обнаружил, что исчез старый чемодан Молли.
      Сколько раз он ей говорил, чтобы она выбросила эту дрянь, но Молли не захотела. Она любила этот чемодан ничуть не меньше, чем свои воспоминания об умершем любовнике. Приверженность к старому барахлу и старым воспоминаниям сделались ее культом, которому она поклонялась с истовостью настоящей фанатички.
      Молли…
      О господи! Она от него ушла. Взаправду.
      Остин попятился и плюхнулся на стоявшую у него за спиной кровать.
      «И что же мне, спрашивается, теперь делать? – задал он себе вопрос. – Как жить? Сегодня, завтра… на следующей неделе?»
      Он подумал о том, что без Молли дом опустел. Потом попытался представить себе, как изо дня в день будет здесь жить, переходить из комнаты в комнату, готовить себе завтрак, уходить на работу, возвращаться, – и не смог. Уж больно все это показалось ему странным. Нереальным.
      Остин сидел на кровати и смотрел прямо перед собой. Время шло, и тени в комнате удлинялись все больше.
      А может, все, что случилось, к лучшему? Что ему, в самом деле, дал этот брак? Да ничего, кроме боли. Но если бы она причиняла ему боль сознательно, жить ему, несомненно, было бы много проще. По крайней мере, он знал бы, что Молли о нем помнит и думает. А это, в свою очередь, являлось бы свидетельством того, что он существует. Шли годы, а она почти не реагировала ни на его присутствие, ни на то, что он говорил. И тогда он начал ее бранить. То есть делать то, что у него всегда неплохо получалось. Он ругал и оскорблял ее в надежде, что жена воспротивится, станет с ним спорить, даст, наконец, ему отпор. Другими словами, хоть как-то на его присутствие отреагирует, продемонстрирует хоть какие-нибудь чувства.
      Но ее ничего не трогало. Даже его ежедневные упреки. Даже их занятия любовью. Или, правильнее было сказать, что они занимались сексом.
      Сидя на кровати и раздумывая над всем этим, он, не отдавая себе в том отчета, стал вести себя как человек, переживший сильнейший психологический шок. Старался изгнать из памяти все дурное, деструктивное и сосредоточиться на позитиве. Чтобы не сойти с ума, ему ничего другого не оставалось.
      Он сможет без нее жить. Это точно. Жизнь холостяка имеет массу преимуществ. Теперь он будет пить пиво и есть чипсы в гостиной, а если ему почему-то не захочется принимать душ, то он не станет себя этим утруждать и ляжет спать грязный.
      «А женщины? Ты подумал о других женщинах? – спрашивал он себя. – Ты ведь еще ничего себе: во всяком случае, облысеть не успел и не располнел так, как некоторые из твоих сослуживцев. В твоем офисе полно женщин, которые не прочь с тобой пофлиртовать. Теперь ты можешь себе позволить с ними заигрывать. Более того, ты можешь чуть ли не каждую ночь проводить с новой женщиной – если, конечно, захочешь».
      Зря он так торопился домой. Надо было остаться в Чикаго и пойти на вечеринку, которую устраивали по случаю окончания конференции. Тем более он там познакомился с весьма симпатичной коллегой, которая дала ему понять, что не станет возражать в случае, если он попытается затащить ее в постель.
      Господи! О чем он только думает? Ведь это ему – ему, и никому другому! – не нравилось, когда у него в гостиной пили и закусывали. А женщины… Ни одна из них не нравилась ему так, как нравилась Молли. Она не знала – да и не могла знать, поскольку он никогда бы ей в этом не признался, – что, когда они поженились, он был девственником. Подумать только! Она уже носила в своем чреве ребенка какого-то парня, а он еще не спал ни с одной женщиной.
      В присутствии Молли он робел.
      Она была такой красивой, такой печальной, такой одинокой. Он хотел стать ее героем: защищать ее от обидчиков и помогать ей в трудных ситуациях. Но у него ничего не получилось. Она так его и не полюбила.
      Остин закрыл лицо ладонями.
      Почему, интересно знать, люди так носятся со своими неосуществившимися мечтами и стремлениями, придают им едва ли не сакральный смысл? Взять хотя бы Молли. Она тоже обожествляет призраки прошлого, чуть ли не молится на них. А вот к их браку относится наплевательски, хуже того: сожалеет, что он вообще имел место. Ужасно, когда человек сожалеет о проведенных с тобой годах.
      Ничего, он и без нее проживет, сказал себе Остин. Разве он не жил без нее все эти годы, пусть даже Молли и считалась формально его женой? В любом случае, ему придется жить без нее: ведь она собирается подавать на развод.
      А может быть, она вернется?
      Правда? Ты в это веришь?
      Остин слазил в задний карман брюк, вытащил бумажник и стал перебирать его содержимое. Выудив черно-белую фотографию, на которой были запечатлены они с Молли, Остин стал рассматривать ее так внимательно, будто видел впервые. Фотография была сделана в день их свадьбы. Они с Молли стояли, обнявшись, на ступенях муниципалитета, улыбались, и солнце отражалось у них в глазах.
      Интересно, думала ли она в тот день о своем умершем любовнике? А ее улыбка? Не несла ли она на себе трагический отпечаток?
      Зря он не послушал тогда свою сестру, сестру и всех тех, кто выступал против их с Молли брака и называл его психом за то, что он хотел на ней жениться.
      Неужели бывает, что двое людей, встретившись, влюбившись и поженившись, живут потом душа в душу всю жизнь? Лично он, Остин, таких людей не встречал. Что вообще происходит с людьми? Они что – стали сплошь испорченными и аморальными? Или жизнь такая пошла – слишком легкая и ни к чему не обязывающая? Или, быть может, все несчастливые пары несчастливы из-за пресловутого несходства характеров?
      Остин вздохнул: это все философия, а он философствовать не мастер. Философия – это для плакс, для слабаков. Он лично всегда думал, что неразрешимые вопросы, которые задавали себе любители пофилософствовать, ни к чему хорошему не вели и делали слабых людей еще слабее. В самом деле, если ты врезал себе по пальцу молотком, тебе достаточно того, что палец болит. Какого черта умствовать и задаваться вопросом, отчего и как это происходит? Болит – и все тут!
      Он провел пальцами по гладкой поверхности старой, затершейся по краям фотографии.
      Сейчас он испытывал самую настоящую боль: острую и мучительную. От того, что в душе у него стало пусто, а вся его жизнь пошла прахом.
      Ах, Молли, Молли… Зачем ты от меня ушла?
      Как, однако, тихо в доме…
      Интересно, потребует ли она при разводе машину? Или, к примеру, дом?
      Нет, не потребует, решил он. Молли никогда ничего от него не хотела и не требовала. И в этом-то все и дело.
      Как все-таки тихо в доме.
      Слишком тихо.
      Так тихо, что он слышит собственное дыхание.
      Капелька воды сползла с его волос и скатилась по шее за ворот рубашки.
      И Эми тоже от него уехала. Выросла, вышла замуж. Как это все случилось? Казалось, еще вчера он свинчивал у нее с велосипеда помогавшие поддерживать равновесие металлические колесики, а потом бежал рядом с ней по тротуару…
      Держал ее, а потом отпустил, но его рука продолжала находиться на расстоянии дюйма от ее сиденья. Полагая, что он ее держит, Эми ехала довольно уверенно и не виляла. Можно сказать, ехала на одном к нему доверии.
      – Только не отпускай меня! – кричала она.
      – Держу тебя, держу! – отвечал он. Врал, конечно, но самую малость. Знал, что стоит ей только вильнуть в сторону, как он сразу же ее подхватит.
      – Не отпускай меня!
      А потом она неожиданно стала кричать другое. У нее даже интонации в голосе изменились, словно она в одно мгновение повзрослела:
      – Отпусти меня! Я уже большая – могу ехать сама.
      – Ты в этом уверена?
      Он боялся отводить от нее слишком далеко руку: думал, она упадет.
      – Отпусти меня!
      Велосипед вырвался вперед: Эми поехала слишком быстро.
      Она оторвалась от отца, сразу же испугалась и закричала:
      – Папочка! Папочка!
      Он припустил за ней что было сил, но она слишком далеко от него уехала. Когда Эми стала падать, он не успел до нее добежать.
      Он взял дочь на руки и понес к дому. Она тихо плакала, ее светлые мягкие волосы были испачканы кровью. Кожа у нее была такая белая, такая нежная, что он видел, как надувалась и опадала у нее на виске голубая жилка.
      – Почему ты отпустил меня, папочка? – всхлипывала девочка.
      – Ты сама меня об этом попросила.
      – Я думала, т-ты меня п-поймаешь! Ты же п-папочка…
      Когда Молли увидела кровь, то стала белее дочери. Она посмотрела на него в упор – может быть, впервые за все время их совместной жизни. При этом на лице у нее проступили злость и нечто, подозрительно напоминавшее ненависть. Ничего удивительного: ведь он допустил, что пострадало самое дорогое для нее существо.
      Молли предупреждала его, чтобы он не смел снимать с велосипеда дополнительные колесики. Говорила, что Эми еще не готова ездить на двухколесном велосипеде. Но он все-таки поступил по-своему. Это был своего рода заговор отца и дочери, направленный против матери.
      Эми давно уже выросла. Теперь вспомогательные колесики ей не нужны. И папочка ей тоже не нужен. Теперь у нее своя собственная семья и своя собственная дочь.
      А вот он остался совсем один.
      Остин наклонил голову и в который уже раз всмотрелся в их с Молли фотографию. Изображение у него перед глазами стало расплываться, где-то в глубине груди зародился стон, а горло сжала невидимая, но жестокая рука. Потом у него ослабли и онемели пальцы, и фотография полетела на пол. Он наблюдал за тем, как она падала, не имея сил пошевелиться.
      Минут через десять ощущение ступора прошло. Остин медленно поднялся с постели, спустился по лестнице на первый этаж и отправился во двор, чтобы насыпать корма в развешанные Молли кормушки для птиц.

      Удар?
      Молли сжала трубку обеими руками. Должно быть, дочь ошиблась. Остин ни дня в своей жизни не проболел. Более того, Молли втайне считала, что у него сверхъестественный иммунитет ко всем болезням, включая даже такие заразные, как грипп.
      – У меня давно не было об отце никаких известий, – сказала Эми.
      Удивительное дело: у Эми дрожал голос, хотя она славилась своим хладнокровием и умением держать себя в руках.
      – Ну… я и поехала к нему домой… – Тут Эми с шумом втянула в себя воздух. – И нашла его… на заднем дворе. Было темно, и шел дождь, – продолжала торопливо говорить Эми, проглатывая окончания и громоздя слова одно на другое. – Папа лежал неподвижно прямо на земле. Поначалу я даже подумала, что он умер.