Итак. Он начал поиски насекомого с самой высокой степенью адаптации. И кто бы вы думали это оказался?

Темные глаза Даниеля Скотта светились энтузиазмом, когда он бросил взгляд на город, вернее, на ту его часть, которую было видно из окна кабинета доктора Германа Баха в госпитале «Гран Мерси». На некоторое время воцарилась тишина, старый доктор снисходительно улыбался.

— Рассказывайте дальше, коллега, — сказал он. — Вы остановились на том, что пришли к мысли, будто выздоравливание после болезни или ранения является не более чем своеобразной формой адаптации организма. А дальше… что?

— Затем, — продолжал Скотт, — я начал искать живые организмы с наиболее высокой степенью адаптации. И кто бы вы думали привлек мое внимание? Разумеется, насекомые. Если у насекомого отрезать крыло, то на его месте вырастет новое. Если голову одного насекомого пересадить другому, то она прирастет. Вы, конечно же, спросите, коллега, в чем секрет такой высокой степени адаптации?

Доктор Бах пожал плечами:

— Ну, и в чем же?

Лицо Скотта неожиданно стало угрюмым.

— Я и сам точно не знаю, — пробормотал он. — Несомненно, все зависит от работы желез. Всеми процессами в организме управляют гормоны. — Лицо его снова просветлело. — Однако я отклоняюсь от темы.

— Mуравьи? — высказал предположение доктор Бах. — Пчелы? Термиты?

— Нет. Они наиболее высокоразвитые из насекомых и не обладают большими способностями к адап тапнн. Но сеть насекомое, известное своей способностью совершать наибольшее число мутаций, чем любое другое. Именно его применял доктор Морган в своих исследованиях влияния рентгеновских лучей на наследственность. Это самая обыкновенная фруктовая муха-дрозофила. Глаза у ней имеют красноватый оттенок, однако после длительного облучения рентгеновскими лучами она производит на свет белоглазое потомство. Причем это самая настоящая мутация, поскольку белый цвет глаз передается по наследству и дальше. Принято считать, что приобретенные свойства не передаются потомству, но белые глаза дрозофилы передавались. Поэтому…

— Я знаю, — перебил его доктор Бах.

— Итак, я воспользовался фруктовыми мушками, — подытожил Скотт. — Я подверг их тела процессу разложения и полученным таким образом экстрактом инъецировал корову. Затем после осветления белком в течение недели, после выпаривания в вакууме и различных очищающих процессов я получил сыворотку. Думаю, технические подробности будут для вас неинтересны. В общем, я проверил действие сыворотки на морских свинках, зараженных туберкулезом. И сыворотка помогла! Свинки адаптировались к туберкулезным бациллам. Затем я испробовал действие сыворотки на бешеной собаке — и она тоже выздоровела! После этого очередь дошла до кошки со сломанным позвоночником. Кошка стала как новенькая. И теперь я прошу вас, чтобы вы предоставили мне возможность испробовать свою сыворотку на одном из ваших пациентов.

Доктор Бах сморщил лоб.

— Слишком рано, — произнес он. — Вы пытаетесь опередить события года на два, доктор Скотт! Сначала расширьте круг своих экспериментов. Испытайте сыворотку на обезьянах, затем попробуйте ее на себе. Я не вправе рисковать жизнью человека ради такого сомнительного эксперимента, как ваш!

— Все правильно. Однако, что касается меня, то сам я совершенно здоров, а на покупку человекообразной обезьяны нужны средства. Я пробовал добиться их выделения, но напрасно. Может быть, у вас что-нибудь получится?

— Попытайтесь обратиться с вашей просьбой в учреждение Стоунмена.

— И тогда они присвоят себе все мои заслуги и лишат вашу больницу возможности сделать важное открытие. Послушайте, доктор Бах, я прошу вас предоставить мне лишь возможность. Доверьте мне какого-нибудь безнадежного больного! Нищего какого-нибудь, наконец!

— Нищие и безработные — тоже люди, — возразил Бах, угрюмо разглядывая свои руки. — Послушайте меня, доктор Скотт. Я не вправе делать вам этого предложения, поскольку оно противоречит всякой медицинской этике, но если у меня будет случай совершенно безнадежный и пациент лично даст согласие использовать вашу выворотку, я пойду на риск. Вот мое последнее слово.

Скотт вздохнул:

— Такой случай мне вряд ли представится. Пока пациент в сознании, каждый еще на что-то надеется, а когда он сознание потеряет, то уже не сможет дать согласие! Так что это дело безнадежное!

Однако все случилось иначе. Прошло меньше недели после этого разговора, и в маленькой лаборатории доктора Скотта вдруг заговорил селектор:

— Доктор Скотт, зайдите, пожалуйста, в кабинет шефа.

Торопливо дописав несколько цифр в результаты последнего анализа, Скотт поспешил на зов. Когда он вошел в кабинет доктора Баха, директор клиники нервно шагал из угла в угол.

— Скотт, у нас есть подходящий для вас больной, — выдавил он из себя. — Хотя это и противоречит всем правилам медицинской этики, но учитывая его состояние, я не думаю, что вы сможете навредить ему еще больше. Однако нам следует поторопиться. Пройдемте в изолятор.

Оба доктора поспешно направились туда. Оказавшись в крошечном квадратном помещении, Скотт уставился на прикрытую до подбородка покрывалом фигуру.

— Девочка! — пробормотал он.

Она была совсем невзрачна и убога, однако лицо, уже тронутое смертельной бледностью, придавало ее облику выражение мрачного достоинства. Темные, чересчур коротко остриженные волосы спутались, а лицо выглядело совершенно непривлекательным. Глаза были закрыты, и если бы не слабое дыхание, с хрипом вырывавшееся из груди, ее можно было бы принять за мертвеца.

— И это вы называете подходящим для меня случаем? — спросил Скотт, неприятно пораженный. — Ведь она почти покойник!

Доктор Бах кивнул.

— Туберкулез, — произнес он. — Конечная стадия. Жить осталось несколько часов.

Девочка закашлялась, на посиневших губах появились пятна крови. Она приоткрыла свои почти совершенно безжизненные водянисто-голубые глаза.

— Ну вот, — сказал Бах с наигранной бодростью, — вот мы и проснулись. Разрешите представить вам доктора Скотта. А это, — он взглянул на карточку, прикрепленную к спинке кровати, — мисс Кира Зелас. Как я уже говорил вам, мисс Зелас, у доктора Скотта имеется новейшая сыворотка. Вероятнее всего, она не вызовет радикального улучшения, но все же стоит попробовать! Кроме того, я не считаю, что ее применение в настоящее время чересчур уж рискованная затея. Вы со мной согласны?

Больная ответила слабым булькающим голосом:

— Конечно, ведь мне все равно конец, доктор! Делайте все, что сочтете нужным.

— Тогда все в порядке. Вы приготовили шприц, Скотт? — Бах взял шприц с прозрачной сывороткой и надел на него иглу. — Вводить в какое-то определенное место? Нет? Но, разумеется, внутривенно. — Он воткнул иглу в руку пациентки, и Скотт заметил, что та ни малейшим движением мышц не отреагировала на укол. Лишь в полной апатии лежала, закрыв глаза, пока тридцать кубиков жидкости растворялись в ее крови.

— Теперь уходим! — резким голосом скомандовал Бах, закончив инъекцию.

Они вышли в коридор. Бах прикрыл за собой дверь.

— Черт меня возьми, если мне это нравится! Я чувствую себя словно… словно осквернитель трупов.

Однако на следующий день он, казалось, преодолел свои сомнения.

— Эта пациентка, Зелас, все еще жива, — сообщил он Скотту, — и если я отважусь поверить своим глазам, то скажу, что ее состояние даже немного улучшилось. Но, может быть, это просто обман зрения? Я все еще продолжаю считать ее случай безнадежным.

На следующий день, сидя в кабинете доктора Баха, Скотт заметил в серых глазах старика легкое смущение.

— Девочке лучше, — пробормотал Бах. — Вне всяких сомнений. Но не теряйте голову, Скотт, чудеса случались и раньше, безо всякой сыворотки. Пона блюдаем за ней подольше.

К концу недели стало ясно, что в долгих наблюдениях нет необходимости. Кира Зелас поправлялась на глазах, словно быстрорастущее тропическое растение. Хотя бледность еще и не сошла с ее лица, но оно утратило мертвенную бледность, пополнело, тени под глазами исчезли, а взгляд оживился.

— Следы туберкулеза в легких исчезают, — объявил Бах. — Она больше не кашляет, и в ее мазке отсутствуют туберкулезные бактерии. Но самое интересное то, как она реагирует на уколы. Вчера я брал у нее пробу крови на реакцию Вассермана… Конечно, это звучит идиотски, но… прокол от иглы закрылся прежде, чем я успел набрать хотя бы один кубик крови. Закрылся и зажил! Когда я уходил из палаты, от него уже и следа не осталось!

Прошла неделя.

— Скотт, я не вижу причины задерживать Зелас в клинике и дальше. Она здорова. Но мне бы хотелось иметь ее под рукой, чтобы была возможность наблюдать за ней. Ваша сыворотка оказывает какое-то таинственное действие на организм. А кроме того, мне не хотелось бы, чтобы девушка продолжала вести прежний образ жизни.

— А чем она занималась до того, как попала в клинику?

— Шила шляпки в мастерской за двадцать пять центов в час. Она рассказывала, что успевала делать две-три шляпки за час, пока вообще была в состоянии работать. Кира незаметная и непривлекательная девчонка, не получившая ни воспитания, ни образования. Но мне ее жаль. И кроме того, в ней есть что-то притягательное. Она очень быстро адаптируется.

Скотт окинул его странным, взглядом.

— Да, — сказал он, — она адаптируется быстро.

— У меня возникла мысль, — продолжал Бах. — Я думаю, что Кира могла бы пока пожить в моем доме. Тогда у нас была бы возможность наблюдать за ней, а девушка помогала бы экономке. Этот случай заинтересовал меня… очень заинтересовал. Пожалуй, я сделаю ей такое предложение.

И сделал.

— С удовольствием, — ответила Кира, и бледное личико девушки просветлело. — Спасибо.

Бах дал ей свой адрес.

— Я позвоню своей экономке миссис Гетц и предупрежу, чтобы она вас приняла. Но сегодня пока ничем не занимайтесь. Да и вообще, вам бы не мешало погулять пару часов в парке.

Скотт смотрел ей вслед, когда девушка шла по больничному коридору к лифту. Кира немного поправилась, но была все еще чересчур худа, и поношенное черное платье болталось на ней, словно на вешалке. После того как девушка скрылась, врач задумчиво приступил к исполнению своих обязанностей.

На первом этаже его ждала неожиданность. Двое полицейских внесли безжизненное тело пожилого мужчины с разбитой головой. Персонал довольно бестолково суетился. Возле входа Скотт заметил большое скопление людей.

— Что случилось? — спросил он у полицейского. — Несчастный случай?

— Ничего себе несчастный случай! — ответил тот. — Скажите лучше, покушение на убийство! Какая-то женщина пробила этому старику в парке камнем голову и забрала у него кошелек. У всех на глазах. Среди белого дня!

Скотт бросил взгляд в сторону парка. Посреди людской толпы, собравшейся на проезжей части, остановилась зеленая машина. Двое здоровенных полицейских подвели к ней маленькую фигурку в черном и втолкнули ее внутрь.

У Скотта перехватило дыхание. Это была Кира Зелас!

Неделю спустя доктор Бах сидел у себя в гостиной, глядя в темное отверстие камина.

— Это не наше дело! — повторил он.

— Боже мой! — воскликнул Скотт. — Не наше дело! Разве мы можем быть полностью уверены, что в случившемся нет и нашей вины? Откуда нам знать, не помутился ли ее разум под воздействием инъекции? Это могло быть вызвано нарушением работы желез. А ведь наше вещество влияет именно на железы. Может быть, это мы сделали ее сумасшедшей.

— Перестаньте, Скотт, — сказал Бах. — Завтра мы с вами пойдем на судебное заседание, и если ее дела сложатся неважно, то отзовем в сторону адвоката и скажем, что желаем выступить в качестве свидетелей. Затем заявим, что она только что выписалась из клиники и не может отвечать за свои поступки.

На следующий день они оба сидели в зале суда и слушали показания свидетеля обвинения:

— Этот господин покупал у меня в ларьке арахис для голубей. Я его знаю уже давно. На этот раз у него не оказалось мелочи, и он полез в карман за кошельком. Когда он его открыл, я заметил, что кошелек плотно набит деньгами. А через минуту я вдруг вижу, как девушка поднимает с земли камень и бьет им по голове этого мужчину. Затем она лезет в карман его пиджака и забирает себе деньги…

— Опишите ее, пожалуйста.

— Худая, в черном платье. Красотой не блещет. Каштановые волосы, темные глаза, не знаю точно, синие или карие.

— Защита может задавать свидетелю вопросы, — объявил прокурор.

С места поднялся молодой человек, который заметно нервничал, — это был назначенный судом защитник Киры Зелас.

— Вы сказали, — начал он, — что у нападавшей были каштановые волосы и темные глаза?

— Да.

— Я прошу обвиняемую встать.

Кира Зелас поднялась со своего места. Скотт и Бах видели ее лишь со спины, но тело Скотта вдруг непроизвольно напряглось. Ее внешность каким-то странным образом изменилась: поношенное черное платье уже больше не болталось на ней, как на вешалке. Часть ее фигуры, которую он мог видеть, показалась ему просто восхитительной.

— Снимите, пожалуйста, вашу шляпку, мисс Зелас, — попросил защитник скрипучим голосом.

У Скотта перехватило дыхание. Густая масса ее волос отливала платиной.

— Как вы сами можете убедиться, господин председатель, цвет волос обвиняемой вовсе не каштановый. И глаза у нее тоже не темные, в чем вы можете убедиться, подойдя ближе. Вы можете подумать, что во время предварительного заключения моя подзащитная обесцветила свои волосы, и поэтому, — он поднял вверх руку, державшую ножницы, — я готов предоставить прядь ее волос на анализ любому химику, которого назначит суд. Пигментация волос совершенно натуральна. А что касается цвета ее глаз, может быть, уважаемый господин прокурор придерживается мнения, что она и их обесцветила?

Он повернулся к разинувшему от удивления рот свидетелю:

— Это именно та самая дама, которую вы видели совершавшей преступление?

Мужчина растерянно огляделся по сторонам и откашлялся.

— Э… э… я не знаю.

— Это была она или не она?

— Нет.

Адвокат рассмеялся:

— Спасибо, вопросов больше не будет. Мисс Зелас, разрешите вас попросить занять свидетельское место.

Движения девушки были мягкими, как у пантеры. Скотт схватил Баха за руку. Это экстравагантное создание с платиновыми волосами, светлыми глазами и алебастровой кожей без сомнения было самой прекрасной женщиной, которую он когда-либо видел.

Защитник продолжал:

— Расскажите своими словами, как все произошло, мисс Зелас.

Девушка начала говорить взволнованным звучным голосом. Скотту с трудом удалось заставить себя сконцентрировать внимание на смысле слов — такое завораживающее действие производил на него звук этого голоса.

— Я как раз выписалась из госпиталя «Гран Мерси»— начала она, — где провела несколько месяцев вследствие тяжелой болезни. Я проходила через парк, как вдруг на меня налетела женщина в черном, сунула мне в руку бумажник и убежала прочь. А минуту спустя меня уже окружила кричащая толпа и… ну вот, в общем-то, и все.

— Вы говорили, что бумажник был пуст? — спросил защитник. — А как же относительно денег, обнаруженных в вашей сумочке, которые уважаемый обвинитель считает похищенными?

— Они принадлежат мне, — ответила девушка. — Там около семисот долларов.

— Это ложь? — прошептал доктор Бах. — Когда она поступила к нам, у нее при себе было два доллара и тридцать три цента.

Скотт растерянно посмотрел на него:

— Вы думаете, что это та самая Кира Зелас, которая лежала в нашей клинике?

— Не знаю. Но если я хоть раз еще прикоснусь к вашей проклятой сыворотке… смотрите! Смотрите, Скотт!

— Что?

— Ее волосы. Поглядите… когда на них падает солнце!..

Скотт присмотрелся внимательнее. Солнечный свет проникал сквозь высокое окно и время от времени, когда Кира Зелас поворачивала голову, падал на ее отливающие металлом волосы. И каждый раз, когда солнечный луч касался волос, они меняли свой цвет с платинового на золотистый. '

В его мозгу вдруг что-то сработало. Объяснение было где-то рядом. Все части мозаики были налицо, но как трудно было сложить их в единое целое. Девушка в больнице и странная реакция ее организма на уколы иглой, та же девушка в зале суда и реакция ее волос на солнечный свет.

— Я непременно должен с ней увидеться, — прошептал доктор Скотт. — Мне необходимо кое-что выяснить!

Защитник в это время как раз завершал свою короткую победоносную речь:

— Я прошу уважаемых членов суда о прекращении дела, поскольку единственный свидетель обвинения не смог даже опознать обвиняемую.

Судья ударил по столу молоточком. На мгновение его взгляд задержался на девушке с удивительными волосами, и он коротко сказал:

— Заявление защиты принято. Дело прекращено!

В зале поднялась суматоха, засверкали вспышки. С необычайной грацией девушка поднялась со свидетельской скамьи и, улыбнувшись в объективы фотоаппаратов, направилась к выходу. Дождавшись, когда она проходила мимо него, Скотт позвал:

— Мисс Зелас!

Та остановилась. Выражение ее светло-серых глаз говорило о том, что она его узнала.

— Доктор Скотт! — раздался ее мелодичный голос. — И вы здесь, доктор Бах!

Это действительно была она. Эта необычайно привлекательная женщина еще совсем недавно была бедной, бесцветной девочкой, лежавшей в изоляторе на пороге смерти. Вблизи Скотт узнал черты ее лица, хотя они каким-то загадочным образом и переменились.

Вместе с ней он протиснулся сквозь толпу фотографов, судебных репортеров и зевак.

— У вас есть пристанище? — спросил он. — Предложение доктора Баха остается в силе.

Кира улыбнулась.

— Я весьма благодарна, — пробормотала она и тут же повернулась к репортерам со словами: — Доктор Бах — мой старинный приятель.

Посреди всеобщей суматохи она сохраняла полное спокойствие, вела себя чрезвычайно хладнокровно.

— Проходите сюда, — сказал Скотт, указывая на боковую дверь, ведущую на улицу. И снова ошарашенно уставился на нее. В ярком свете полуденного солнца кожа девушки не была больше алебастрового цвета, она приобрела персиковый оттенок, словно давно подвергалась действию солнечных лучей. А глаза вдруг стали темно-фиолетовыми. Но более всего Скотта поразил тот факт, что волосы ее, по крайней мере видневшиеся из-под шляпки концы прядей, стали черны, как врата ада.

Кира настояла на том, чтобы купить себе что-нибудь взамен ее поношенного черного платья, и в результате приобрела целый гардероб. И скоро уже сидела в библиотеке доктора Баха, утопая в мягком диване, подобрав под себя ноги. Плотно облегавшее фигуру черное шелковое платье образовало с ее гладкой белой кожей необычайный контраст, от которого захватывало дух.

Она бросила невинный взгляд на Скотта:

— Почему я не могу себе этого позволить? Ведь суд вернул мне мои деньги, и я теперь могу покупать на них все, что захочу.

— Ваши деньги? — воскликнул Скотт. — Когда вы покидали больницу, у вас не было и трех долларов!

— Но ведь теперь эти деньги принадлежат мне.

— Мисс Зелас, — терпеливо сказал он, — где вы взяли эти деньги?

Ее лицо оставалось чистым и непорочным, словно у святой.

— У старика.

— Вы… убили его!

— Почему… ах да, конечно.

Он судорожно сглотнул.

— Боже мой! — простонал он. — Неужели вы не понимаете, что мы обязаны об этом сообщить властям?

Кира с улыбкой перевела взгляд с одного мужчины на другого и слегка покачала головой.

— Дорогой Скотт, вы никуда не станете сообщать, поскольку это уже совершенно бессмысленно. Согласно Конституции, меня не могут судить дважды за одно и то же преступление. По крайней мере, в Америке.

— Но почему вы это сделали, Кира?

— А вы бы на моем месте продолжали вести прежний образ жизни, благодаря которому я попала к вам в руки? Конечно же, нет! Мне нужны были деньги. Я нашла их и взяла себе.

— Это было убийство и ограбление!

— В моей ситуации — самый подходящий способ!

— Нет, потому что вас могли за это наказать! — мрачно возразил он.

— Но ведь меня не наказали, — мягко напомнила Кира.

Скотт тяжело вздохнул.

— Кира, — обратился он к ней, меняя тему. — Почему на солнце цвет ваших глаз, волос и кожи становится темнее?

— Правда? — рассмеялась она. — Я этого еще не замечала.

Она вытянула стройные ноги и, потянувшись, зевнула.

— Пожалуй, я пойду прилягу, — объявила она, посмотрев на обоих мужчин необыкновенными глазами, и лицо ее при этом приобрело слегка насмешливое выражение. Затем Кира поднялась и удалилась в комнату, которую предоставил в ее распоряжение доктор Бах.

Скотт посмотрел на своего коллегу.

— Вы понимаете? — тихо спросил он. Возбуждение мешало ему говорить. — Боже мой, вы понимаете, в чем дело?

— А вы, Скотт?

— Постепенно мне все становится ясно.

— Кажется, и мне тоже!

— Я считаю, — продолжал Скотт, — что проклятая сыворотка увеличила степень адаптации этой девушки до небывалой степени. Чем отличается живая материя от неживой? Кроме всего прочего — своей способностью к адаптации. Живая материя приспосабливается к окружающей ее среде, и чем выше ее способность к адаптации, тем успешнее развивается организм.

Каждый человек обладает весьма значительными способностями к адаптации. При воздействии солнечных лучей, например, наш организм вырабатывает определенные пигменты и кожа становится коричневой. Загар — не что иное, как приспособление к среде, которую создает солнечный свет. Потеряв правую руку, человек учится владеть левой. Это другая форма адаптации. При повреждении кожного покрова наступает процесс заживания и регенерации — еще одно из проявлений приспособляемости организма.

На юге, в жарких и солнечных странах, у людей обычно темные волосы и кожа, в северных областях жители отличаются светлым цветом кожи и волос — это опять-таки не что иное, как форма адаптации.

Случай с Кирой Зелас я могу объяснить лишь тем, что ее способность к адаптации, вследствие какой-то непредвиденной биохимической реакции, происшедшей в ее организме, и которую я пока никак не могу объяснить, экстремально возросла. Она моментально приспосабливается к особенностям среды. Попадая на солнце, ее кожа приобретает коричневый оттенок, а в тени снова моментально бледнеет. В солнечном свете ее глаза и волосы становятся характерными для человека тропической расы, в тени — нордической. И когда она почувствовала угрожающую ей в зале суда опасность со стороны присяжных судьи и обвинителя, которые, кстати, все были мужчинами, она приспособилась и к этому положению! Она отвела от себя опасность тем, что не только изменила свою внешность, но и приобрела такую невиданную красоту, что никакой мужчина не был бы в силах вынести ей обвинительный приговор!

Тут он замолчал и посмотрел на доктора Баха.

— Но как? Каким образом?

— Возможно, на этот вопрос сможет ответить женщина, — произнес Бах. — Развитие человека управляется работой желез, и различия между расами несомненно основываются именно на этих процессах. Пожалуй, самыми эффективными органами, при посредстве которых осуществляется адаптация человека, являются его головной мозг и нервная система, чье развитие отчасти управляется небольшой железой, расположенной прямо перед мозжечком, считавшимся в древности вместилищем души. Разумеется, я имею в виду шишковидную железу. Очевидно, ваша сыворотка содержит тот самый гормон пинеалин, который до сих пор безуспешно пытаются получить биохимики, и именно он вызвал гипертрофию шишковидной железы у Киры Зелас. Вы понимаете, Скотт: если ее способность к адаптации действительно так совершенна, значит, она должна быть не только изменчива, но и неуязвима.

Скотт судорожно сглотнул.

— Вы правы! Ее не смогли бы казнить на электрическом стуле, поскольку она тотчас бы приспособилась к среде, содержавшей электрический ток. Пулей ее убить тоже невозможно, поскольку к ранению она приспособилась бы так же быстро, как и к уколу иглой. И яд… Но где-то должна же быть граница.

— Несомненно, — подтвердил Бах. — Мне, например, едва верится, что она сможет приспособиться к среде, когда по ее телу проедет стотонный локомотив. А кроме того, мы не учли еще один важный момент: сама приспособляемость имеет две стороны.

— Две стороны?

— Да. Одна из них — биологическая, другая — духовная. Биохимик, вроде нас, будет заниматься лишь первой из них, поскольку ему это ближе. Однако нельзя забывать и о другой. Биологическая приспособляемость у нас общая с растениями и животными, она является лишь простой приспособляемостью к окружающей среде. Хамелеон, например, показывает те же самые способности, что и Кира Зелас, точно так же и зверек соболь, который зимой имеет белую окраску, а летом — коричневую. Все живое постоянно приспосабливается к окружающей среде, иначе оно перестало бы существовать. Но человек идет еще дальше.

— Дальше?

— Намного дальше. Человеческая адаптация — это не только сращивание со средой, но и изменение ее в угоду своим потребностям. Первый первобытный человек, покинувший свою пещеру и построивший себе шалаш, изменил окружающую его среду. И действительно — весь научно-технический прогресс человечества основывается на одном принципе: изменение среды обитания вместо приспособления к ней.

Теперь мы знаем, что Кира Зелас обладает способностью к биологической адаптации. Но что, если она обладает в равной мере и другими способностями? Если это так, то один Бог может предвидеть конечный результат. Мы можем лишь наблюдать за ней, чтобы проследить, в каком направлении пойдет ее развитие, и, конечно, надеяться на лучшее.

Все в человеческом организме определяется работой желез. Для мутантов — а эта девушка является мутантом не менее, чем ваши белоглазые фруктовые мушки, — все возможно. Если я отважился интерпретировать это с точки зрения философии, то сказал бы, что Кира, возможно, представляет собой следующую стадию человеческой эволюции.

— Я считаю ваши измышления беспочвенными.

— Ну, во всяком случае, я не думаю, что эволюция происходила постоянно, как считал Дарвин. На это у меня есть немало причин. Возьмем, к примеру, глаз. Дарвин считал, что совершенно постепенно, в течение тысяч поколений, у какого-нибудь морского животного на коже возникло место, чувствительное к свету, и это дало ему преимущество в поисках пищи по сравнению со своими слепыми конкурентами. Поэтому этот вид выжил, в то время как другие вымерли. А теперь внимательно смотрите: если этот глаз развивался медленно, то почему первые представители этого вида, еще не обладавшие зрением, имели больше шансов выжить, чем другие? А посмотрите на крыло. Какой толк от крыла, если на нем нельзя летать? То обстоятельство, что у летающей ящерицы развились складки кожи между передними лапами и грудью, облегчающие ей прыжки, вовсе не значит, что эта ящерица могла выжить там, где другие должны были умереть. Какие условия привели к тому, что крыло развилось до такой степени, чтобы действительно стать ценным?

— И как же, по-вашему, это произошло?

— Сторонники мутационной теории эволюции говорят, что эволюция должна была идти скачками, так что глаз еще при первом своем появлении уже должен быть достаточно продуктивным, чтобы обеспечить своему хозяину повышенную способность к выживанию. Подобное произошло и с крылом. Это скачки мутации. В этом смысле наша Кира — тоже мутант, скачок от человека к чему-то другому. Возможно, к сверхчеловеку.

Скотт молча кивнул. Он был основательно растерян и довольно сильно нервничал. Потом пожелал Баху спокойной ночи, отправился домой и несколько часов пролежал без сна в размышлениях.

На следующий день оба они взяли отпуск. Скотт временно переехал в дом Баха. Сделал он это отчасти из-за большого интереса к случаю Киры Зелас, отчасти — из врожденного альтруизма: Скотт опасался, что Кира без больших зазрений совести может убить и доктора Баха. Поэтому он хотел находиться поблизости, чтобы не допустить нового преступления.

Он провел в обществе Киры всего лишь несколько часов, когда слова Баха об эволюции и мутациях приобрели для него новое значение. Дело было не только в Кириной хамелеоново-изменчивой внешности, не в странно невинных чертах ее лица и даже не в ее невероятной красоте. Было еще что-то. Он не мог этого сразу определить, но девушка Кира казалась ему не совсем человеком.

Событие, вызвавшее у него такое впечатление, произошло после полудня. Бах ушел из дома по своим делам, а Скотт расспрашивал девушку о ее собственных впечатлениях о пережитом.

— …Но разве вы не знаете, что изменились? — спросил он. — Разве вы не замечаете изменений, которые в вас произошли?

— Я не изменилась. Это окружающий мир меняется.

— Но ваши волосы были черными. А сейчас у них светлый металлический блеск.

— Неужели? — зевнула она.

Он разочарованно простонал:

— Кира, вы же должны о себе хоть что-нибудь знать!

Ее необыкновенные глаза устремились на него.

— Я знаю, — ответила она смеясь. — Я знаю, что я хочу, и мне кажется, я хочу вас, Дэн.

Ему показалось, что она в тот же момент изменилась. Ее красота была уже не такой, как до этого, в ней появилось что-то дикое, опьяняющее. Он понял, что это значило: в ее окружении находился лишь один мужчина, к которому она не была равнодушна, и Кира приспособилась к нему, делаясь неотразимой именно для него.

Бах, казалось, понял ситуацию, но ничего не говорил. Для Скотта же это было мучением, потому что он слишком хорошо сознавал, что Кира была биологическим отклонением и, что еще хуже, — хладнокровным убийцей. Но в следующие дни все шло у них гладко. Кира быстро приспособилась к домашним порядкам, она с готовностью отвечала на все вопросы и терпеливо сносила все обследования.

Затем Скотту пришла идея. Он взял из своей лаборатории морскую свинку, которой вводил аналогичную сыворотку, и они вскоре установили, что животное на порезы реагировало таким же образом, что и Кира. Они умертвили зверька, и Бах обследовал его мозг.

— Правильно, — сказал он наконец. — Налицо гипертрофия шишковидной железы.

Он задумчиво посмотрел на Скотта: