Несколько замечаний по имперской системе единиц измерения

Одним из многих преимуществ жизни под управлением Имперского Аппарата является упрощение существующих стандартов инфраструктуры, коммуникаций и юриспруденции. За пятнадцать столетий система единиц измерения на планетах Восьмидесяти Миров была приведена к элегантно прямолинейной схеме.

В минуте – 100 секунд, в часе – 100 минут, а в сутках – десять часов.

– Одна секунда равняется 1/100 000 солнечного дня на Родине.

– Один метр равняется 1/300 000 000 световой секунды.

– Одна единица гравитации равняется ускорению десять метров в секунду в квадрате.

Император своим декретом распорядился оставить скорость света такой, какой ее создала природа.

1

ЗАХВАТ ЗАЛОЖНИКОВ

Пять маленьких кораблей вылетели из тени. Они появились с внезапностью монеток, подброшенных и блеснувших на солнце. Диски их вращающихся крыльев мерцали в воздухе подобно жаркому мареву, рассеивали мгновенно вспыхивающие и тут же гаснущие радуги. Мастер-пилот Иоким Маркс с удовлетворением отметил, с какой точностью выстроилась его эскадрилья. Аппараты-разведчики других пилотов заняли вершины воображаемого квадрата, в центре которого находился кораблик Маркса.

– Ну, разве мы не чудесно выглядим? – проговорил Маркс.

– На редкость, сэр, – отозвалась Хендрик, второй пилот эскадрильи. Ей по долгу службы положено было волноваться.

– Немного света нам не повредит, – беспечно заметил Маркс. – У риксов не было времени обзавестись глазастыми машинками.

Он сказал это не для Хендрик, которая и сама все отлично знала, а для того, чтобы подбодрить подчиненных. Другие три пилота тоже нервничали, это явствовало из их молчания. Прежде никому из них не приходилось совершать столь важных вылетов.

Но если на то пошло, кому приходилось?

У Маркса и у самого нервы начали пошаливать. Его звено разведчиков преодолело половину расстояния от старта до цели, не встретив ни малейшего сопротивления. Риксы явно были плохо оснащены, и теперь, столкнувшись с подавляющим превосходством противника, импровизировали, рассчитывая на свое единственное преимущество – то есть на заложников. Но к появлению малой авиации риксы наверняка не подготовились.

Еще несколько мгновений – и ожидание закончилось.

– По данным эхолокации, прямо по курсу перехватчики, сэр, – сообщил пилот Оскар.

– Вижу их, – добавила Хендрик. – Их уйма.

Вражеские перехватчики возникли перед глазами Маркса, как только его корабль среагировал на угрозу и повысил остроту зрения и других чувств, собрав данные с других разведчиков и заложив их в слои синестезии Маркса. Как и предсказывал Маркс, перехватчики представляли собой маленькие непилотируемые дроны, каждый из которых был вооружен только длинными гибкими хватательными манипуляторами, свисавшими с вращающейся несущей поверхности, более напоминающей винт, чем лопасть. Вообще эти летательные аппараты сильно смахивали на те, которые четыре тысячелетия назад мог придумать Леонардо да Винчи – хитроумные приспособления, приводимые в действие толпой крошечных человечков.

Перехватчики зависли в пространстве перед Марксом. Их было великое множество, и в целом созерцание их, пожалуй, даже отчасти зачаровывало – такое впечатление могла бы произвести стайка каких-нибудь экзотических обитателей океанских глубин. Но вот один дрон двинулся к кораблю Маркса, слепо и злобно размахивая манипуляторами.

Мастер-пилот Маркс приподнял главное крыло своего разведчика и увеличил его мощность. Корабль взмыл вверх над перехватчиком и только-только успел улизнуть от выдвинувшегося вверх зловещего винта с захватами. Маркс недовольно скривился. Перед ним возник еще один перехватчик – этот летел немного выше, поэтому Маркс включил обратное вращение крыла, послал корабль вниз и ушел от цепкой металлической лапы.

Вокруг него другие пилоты, чертыхаясь на чем свет стоит, продирались через сонм перехватчиков. Голоса подчиненных доносились до Маркса со всех сторон кокпита – в зависимости от истинного положения их кораблей относительно него.

Сверху прозвучал напряженный голос Хендрик:

– Вы такое раньше видели, сэр?

– Ответ отрицательный, – отозвался Маркс. Ему много раз доводилось участвовать в сражениях с войсками культа риксов, но их малый флот явно эволюционировал. В каждом новом поколении дронов появлялись небольшие и как бы случайные изменения. Затем наиболее удачные из новшеств шли в массовое производство. Невозможно было угадать ход конструкторской мысли риксов, их стратегию.

– Манипуляторы стали длиннее, а поведение дронов в целом более… подвижное.

– Вот-вот, они просто как бешеные зверюги, – согласилась Хендрик.

Она верно подобрала определение. Два перехватчика заметили автожир Маркса и замахали манипуляторами с яростью аллигаторов, заметивших жертву. Маркс быстро увел корабль в сторону и, жутко рискуя, проскочил между перехватчиками.

Но перехватчиков становились все больше и больше, а профиль «разведчика» Маркса был слишком велик. Маркс убрал внутрь все антенны датчиков, отказался от дальнего зрения. Однако при таком диапазоне обзора ближайшие перехватчики стали видны с ужасающей отчетливостью, а от ощущения наложения данных первого, второго и третьего уровней у Маркса едва не расплавился мозг. Он видел (слышал и обонял) отдельные сегменты изгибающихся манипуляторов, виляющих, будто позвоночник змеи, видел, как на слепящем солнечном свету отбрасывает рваные тени бахрома ресничек, обрамляющих слуховые отверстия. Маркс прищурился и знаком дал приказ увеличить изображение. В конце концов крошечные волоски окружили его, будто лес.

– Они ищут нас по звуку, – сообщил он остальным. – Заглушить эхолокаторы.

Изображение расплылось, поскольку исчезли данные сонара. Если Маркс был прав и перехватчики действительно ориентировались только по звуку, то теперь его разведывательное звено должно было стать для них невидимым.

– Меня засекли! – послышался снизу голос пилота Оскара. – Эта тварь ухватилась за сенсорную антенну!

– В бой не вступать! – распорядился Маркс. – Используй вариант «ящерица».

– Сбрасываю антенну, – доложил Оскар.

Маркс тревожно посмотрел вниз. Загребающий одним манипулятором перехватчик другим цепко сжимал сенсорную антенну Оскара и отпускать ее явно не собирался. Корабль-разведчик дергался из стороны в сторону – пилот отчаянно пытался компенсировать нарушенную симметрию.

– Их все больше и больше, сэр, – сообщила Хендрик.

Маркс на секунду переключился на ее поле зрения. Хендрик находилась выше, и оттуда хорошо было видно, что впереди – густое облако перехватчиков. Яркие линии их длинных манипуляторов сверкали на солнце подобно шевелящейся паутине.

Их было слишком много.

Конечно, с базы уже шло подкрепление. Если первое звено разведчиков уничтожат, к бою будет готов второй отряд, и в конце концов два-три корабля сумеют пробиться. Но времени не было. Для проведения спасательной операции требовалась разведка на месте, и как можно скорее. Не получится – конец не одной карьере. Не исключено, что кому-то предъявят обвинение в Ошибке Крови.

Один из пяти кораблей звена Маркса должен был сделать это.

– Перестроиться плотнее, набрать высоту, – приказал Маркс. – Оскар, оставайся внизу.

– Есть, сэр, – спокойно отозвался Оскар. Он понимал, какую роль отводит Маркс его кораблю.

Остальные разведчики приблизились к Марксу. Все четверо одновременно набрали высоту и стали лавировать между беснующимися перехватчиками.

– Пора тебе немного пошуметь, Оскар, – сказал Маркс. – Выставь-ка все свои антенны на предельную длину и выдай полную мощность.

– Есть, сэр. На все сто процентов.

Маркс посмотрел вниз. Корабль Оскара неожиданно превратился в подобие только что вылупившегося из яйца паука или – цветка, распустившегося под жарким солнцем. Как только сенсоры Оскара заработали на полную мощность, перехватчики вокруг него стали видны еще отчетливее, поскольку аппаратура обрушила на них ультразвуковые импульсы, волны микролазерных датчиков расстояния и миллиметрового радара.

Плотное облако перехватчиков уже начало реагировать на этот маневр. Словно подхваченные порывом ветра частички пыльцы, дроны противника метнулись к кораблю Оскара.

– А мы движемся вперед слепо и молча, – сказал Маркс другим пилотам. – Ищите «окна» и прорывайтесь. Идем на полной скорости.

– Меня зацепили, сэр, – сообщил Оскар. – Дважды зацепили.

– Не стесняйся, отбивайся.

– Есть, сэр!

На демонстрационном дисплее Маркса пошел счет достижениям Оскара. Получив приказ, пилот выпустил первую пару контрдронов, а через несколько секунд – вторую. Он со всех сторон был окружен перехватчиками. Маркс посмотрел на корабль Оскара. Антенны по обе стороны от корпуса уже изгибались под весом вцепившихся в них перехватчиков. Из динамиков доносилось кряхтение Оскара. Он всеми силами старался уберечь свой корабль.

Маркс отвел взгляд от места схватки и посмотрел вперед. Основная часть звена приближалась к самому плотному скоплению перехватчиков. Отвлекающий маневр Оскара сработал, и часть перехватчиков ушла к нему, но все равно пробиться вперед было непросто.

– Внимательно выбирайте просветы, – сказал Маркс. – Прибавьте скорость. Будьте готовы втянуть антенны по моему приказу. Пять… четыре… три…

Он прекратил отсчет, сосредоточился на управлении собственным кораблем и направил его в просвет между перехватчиками, но тут один из них сместился и загородил ему дорогу. Маркс включил обратное вращение крыла, повысил обороты и ушел вниз.

Дрон приблизился, привлеченный завыванием главного двигателя. Маркс очень надеялся на то, что все рассчитал верно.

– Антенны втянуть! – приказал он.

Изображение размазалось и померкло – отреагировало на то, что все сенсорное оборудование ушло внутрь обшивки. За считанные секунды перед взором Маркса воцарилась полная темнота.

– Отключить главные роторы, – отдал он следующую команду.

Теперь корабли практически не издавали звуков и двигались только благодаря маленьким крыльям-стабилизаторам, работавшим от маховиков. Эти крылья могли некоторое время толкать корабль вперед, пока не иссякнет вращающий момент маховика. Между тем четыре разведчика уже начали терять высоту.

Маркс прочел показания альтиметра: 174 сантиметра. При такой высоте они достигнут поверхности не раньше чем через минуту. Даже при втянутых антеннах и выключенном главном двигателе в атмосфере нормальной плотности корабли-разведчики падали вниз не быстрее пылинок.

На самом деле разведчики и были лишь чуть крупнее пылинок и вдобавок немного легче их. Размах их крыльев не превышал одного миллиметра, и потому это была самая что ни на есть малая авиация.

Мастер-пилот Иоким Маркс из имперской флотской разведки водил микрокорабли одиннадцать лет. Он был самым лучшим.

Он проводил воздушную разведку для легкой пехоты по время коруордского мятежа на Банде. Тогда его машина была размером со сложенные «ковшиком» ладони – полусфера с несколькими десятками армированных углеродом веерообразных крылышек, каждое из которых могло двигаться с собственной скоростью. В то время он трудился на поле боя и управлял своим кораблем с помощью шлема для погружения в виртуальную реальность. Маркс оставался с пехотинцами, слепо блуждая под прикрытием их портативного силового поля. Им было нелегко с ним, потому что пилоту все время казалось, что в него может угодить шальная пуля, что окружающий мир грубо вмешается в синтезированную реальность под его шлемом. Однако Марксу все удалось, и он на редкость ловко водил свой кораблик в условиях непредсказуемых ветров, гулявших по лесам Банда. Его суденышко могло метить вражеских снайперов незасекаемым рентгеновским лазером, а потом он безошибочно подстреливал их залпами кибер-игольных пуль. Верная рука Маркса могла навести орудие на сантиметровый шов в броне мятежника, на прорезь для глаз в полимерной камуфляжной маске.

Позднее он работал с управляемыми снарядами против летающих танков риксов во время Вторжения. Эти снаряды представляли собой полые цилиндры размером примерно с палец ребенка. Ими стреляли пехотинцы, и на время первой половины короткого полета снаряды были заключены в оболочку с ракетным двигателем. Как только снаряд нацеливался на жертву, он покидал оболочку и двигался исключительно по инерции. Изнутри цилиндр-оболочка был выстлан тончайшими полосками особого покрытия, с помощью которого и осуществлялось управление снарядом. Эти линии чем-то напоминали китовый ус. Полет сверхзвукового снаряда требовал экстремальной точности наведения. Даже при самом незначительном превышении силы изначального толчка этот боеприпас можно было считать истраченным впустую. Но когда он попадал в риксский танк так, как надо, – а форма снаряда была идеально подогнана под шестиугольники, из которых состояла танковая броня, – то металл и керамика рвались, как ветхая тряпка. Попав внутрь танка, снаряд распадался на бесчисленные молекулярные вирусы и за несколько минут разносил вражескую машину вдребезги. Маркс совершал по нескольку дюжин десятисекундных вылетов в день, а по ночам его мучили микрокошмары со столкновениями и взрывами. Впоследствии было признано, что с такой работой искусственный интеллект справляется лучше людей, но записи полетов Маркса новоиспеченные разведчики до сих пор изучали и восхищались их элегантностью и чутьем пилота.

В последнее время, несколько десятков лет, Маркс служил во флоте. Теперь малая техника стала воистину малой: фуллереновые конструкции не более нескольких миллиметров в поперечнике, и это – в развернутом положении! Над созданием этих машин трудились другие машины – еще более мелкие, а энергию они черпали из удивительных трансурановых батареек. В основном такие аппараты предназначались для разведывательных целей, но при случае могли и повоевать. Во время освобождения Дханту Маркс провел особо оборудованный корабль-разведчик внутрь фиброоптического кабеля и сбросил там груз стеклопожирающих микроорганизмов. В считанные минуты система связи бунтовщиков вышла из строя по всей планете.

Мастеру-пилоту Марксу нравилось служить во флоте. Тут было безопасно. Теперь, в его возрасте, личное присутствие на поле боя уже не возбуждало. Маркс управлял своими суденышками с борта звездолета, с расстояния в сотни километров от места сражения. Он вел бой, удобно устроившись в гелевом кресле – совсем как пилот истребителя давно минувших дней, и его окутывали синестезические образы, позволявшие видеть на трех уровнях зрения. Те участки головного мозга, которые обычно отвечали за слух, обоняние и осязание, перестраивались на зрение. Маркс ощущал интерьер своего корабля так, как ощущал бы обычный пилот, – ну или так, словно он сам уменьшился до размеров одной-единственной живой человеческой клетки.

Он полюбил микроскопический масштаб новой работы. В бессонные ночи в полутемной каюте Маркс поджигал благовония и наблюдал, как струйки дыма поднимаются вверх, подсвеченные ярким тонким лучиком аварийного фонарика. Он следил за тем, как вьются потоки воздуха, смотрел на призрачных змеек, которых можно было уничтожить, пошевелив пальцем и сделав легкий выдох. Нечеловечески твердой и уверенной рукой он управлял дистанционным пультом микроскопа, осторожно, водил им по воздуху, проектировал изображение на стену каюты, наблюдал, изучал поведение микроскопических летучих частиц.

Порой во время этих безмолвных ночных бдений Иоким Маркс позволял себе мысль о том, что он – лучший микронавигатор во флоте.

Он был прав.

Капитан Лаурент Зай, находившийся на капитанском мостике, смотрел на главный воздушный экран, изображение на котором представляло собой сплетение тончайших ломаных линий, и пытался принять решение. Это самое сплетение линий было планом императорского дворца на Легиce-XV – постройки, раскинувшейся на площади в десять квадратных километров и похожей на неуклюже лежащую органическую массу. Сам же дворец в настоящее время располагался прямо под «Рысью», на расстоянии в двести семнадцать километров.

Зай предчувствовал неминуемое поражение. Ощущал его подошвами ботинок – словно стоял на гребне дюны в океане зыбучих песков.

Безусловно, это ощущение скольжения, скорее всего, возникало из-за попыток «Рыси» сохранять геостационарную позицию над дворцом. Поддерживалось постоянное ускорение для того, чтобы держаться вровень с вращением планеты. При этом правильная геосинхронная орбита была бы слишком высока для проведения спасательной операции. В итоге тело Зая раздирали противонаправленные силы, и желудок у него едва не выворачивался наизнанку. Находясь на такой высоте, корабль пребывал под сильным действием гравитационного поля Легиса-XV – в итоге Зая неудержимо влекло к корме. Ускорение «Рыси» медленно, но верно толкало капитана в сторону. Разреженная, но очень горячая атмосфера планеты время от времени одаривала карманами турбулентности. И ко всем этим прелестям добавлялись встряски, возникавшие при работе системы искусственной гравитации, – а в такой близости к поверхности планеты они были особенно ощутимы. Система отчаянно пыталась добиться устойчивого поддержания стандартной силы притяжения в один g.

Заю, с его обостренным ощущением равновесия, казалось, будто рубка «Рыси» вращается по часовой стрелке внутри какой-то гигантской трубы.

Вокруг воздушного экрана расположились на своих постах двенадцать старших офицеров. В рубке было откровенно тесно. Звучали жаркие споры, высказывалось одно предложение за другим, нарастало отчаяние. Время от времени на план дворца ложились дуги, вычерченные яркими, режущими глаз цветами. Каждые несколько минут воспроизводились то десантирование морской пехоты, то скрытная атака наземных войск, то проникновение дронов – то есть всевозможные методы точного и внезапного нападения, необходимые для освобождения заложников. Правда, пока все эти атаки представляли собой лишь теоретические модели. Никто бы не осмелился выступить против тех, кто взял в плен заложников, без приказа капитана.

А капитан молчал.

Это его голова полетела бы с плеч, если бы что-то пошло не так.

Лаурент Зай любил, когда у него на мостике царила прохлада. Под черной шерстяной формой офицера Имперского Флота, которая, похоже, была специально создана для того, чтобы человек чувствовал себя в ней некомфортно, все обменные процессы в его организме шли так, словно тело подогревали в жаркой печке. Кроме того, капитан полагал, что в прохладной атмосфере и его подчиненные трудятся лучше. При четырнадцати градусах по стоградусной шкале и мысли лучше формулируются, да и побочные эффекты не так страшны, как избыток кислорода. Персонал, ведавший на «Рыси» климатом, давным-давно усвоил, что чем напряженнее ситуация, тем более капитан предпочитает прохладу в своей рубке.

Зай со злорадным удовольствием отметил, что с губ его подчиненных дыхание срывается клубами легкого пара, заметными на фоне красноватого света, заливавшего круглое помещение рубки.

Офицеры сжимали кулаки, стараясь согреть руки, некоторые растирали пальцы один за другим – будто вновь и вновь подсчитывали возможные потери.

В нынешней ситуации обычная арифметика освобождения заложников не годилась. Обычно, если речь шла о вызволении тех, кто угодил в лапы представителей культа риксов, цифра в пятьдесят процентов спасенных считалась вполне приемлемой. С другой стороны, солоны, генералы и придворные, которых удерживали в этом треклятом дворце, – все они были важными персонами. Погибнет любой из них – и считай, что нажил себе врагов в высоких инстанциях разного рода.

Но при всем том в данном случае и ими можно было пожертвовать.

Значение имели судьба и жизнь одной-единственной заложницы. Это была Дитя-императрица Анастасия Виста Каман, наследница престола и повелительница Дальних Витков Спирали. А еще адепты культа ее личности именовали ее Первопричиной.

Капитан Зай смотрел на сплетение линий плана и гипотетических атак и пытался найти ту ниточку, дернув за которую можно было распутать этот отвратительный клубок. Еще никогда в истории не бывало такого, чтобы на члена императорской семьи – а уж тем более на наследницу – совершили покушение, взяли в плен и даже ранили. Если на то пошло, то уже шестнадцать столетий никто из клана Воскрешенных не умирал.

Все выглядело так, словно в плен захватили самого Воскрешенного Императора.

Боевики-риксы напали на императорский дворец на Легисе-XV меньше стандартных суток назад. Неизвестно было, каким образом тяжелому боевому кораблю риксов удалось проникнуть в планетарную систему незамеченным, ведь ближайшие космические базы риксов располагались в десяти световых годах от скопления Легис. Система орбитальной защиты уничтожила главный корабль диверсантов на расстоянии в несколько тысяч километров от планеты, но к этому времени риксы уже успели выпустить дюжину малых спускаемых судов. Они обрушились на столичный город ослепительным дождем. Десять были взорваны ракетами оборонительной системы, примагничивающимися урановыми минами-пулями, а также лазерными лучами, выпущенными с «Рыси» и с наземных установок.

Но два пробились.

Во дворец ворвалось около тридцати риксов. Им противостоял гарнизон из ста наспех собранных имперских гвардейцев.

Но риксы есть риксы.

Семь диверсантов уцелели и добрались до тронного крыла. По левую сторону от их пути к цели остались разрушенные стены и мертвые солдаты. Дитя-императрица и ее гости укрылись в последнем прибежище – зале Совета. Этот зал располагался за статическим полем седьмого уровня защиты – в черной сфере, которая, по идее, обладала полной непроницаемостью. У беглецов был запас кислорода на пятьдесят дней и шестьсот галлонов воды.

Но какое-то неизвестное оружие (а может быть, все-таки произошла измена?) сумело растопить статическое поле, будто сливочное масло на солнце.

Императрицу взяли в плен.

Риксы, верные своей религии, не теряя времени, распространили по Легису-XV искусственный разум. Запустили вирусы в незащищенную инфоструктуру, разрушили всю топологию старательно выстроенной компьютерной сети, проложили обходные многофункциональные кабели, и в итоге насаждение планетарного искусственного интеллекта стало необратимым процессом. В это мгновение каждое электронное устройство на планете стало частицей единого «эго», гигантского существа, распространившегося по миру Легиса. Теперь эта планета должна была навсегда стать собственностью риксов. Если, конечно, не разбомбить ее до основания и не вернуть в каменный век.

В принципе, развертывание подобной диверсии можно было предотвратить с помощью обычной программы мониторинга. Но риксы сразу предупредили: если кто-то попытается хоть пальцем шевельнуть против планетарного разума, заложников сразу же казнят. Тогда Императрица погибла бы от рук варваров.

А если бы это случилось, военным, не сумевшим защитить ее, такая оплошность грозила бы обвинением в Ошибке Крови. Тогда офицерам на командных постах оставалось бы только совершить ритуальное самоубийство.

Капитан Зай не отрывал глаз от плана дворца и видел свой смертный приговор. Отчаянные, дерзкие планы спасения – десант морских пехотинцев, бомбардировки, диверсии… Все это были предвестники поражения. Ни один из планов не годился. Зай чувствовал это. А эти разноцветные арки – яркие и наивные, словно на рисунке маленького ребенка, – казались ему цветами на собственной могиле.

Если не произойдет чудо, то он потеряет либо планету, либо Императрицу – а может, и планету, и Императрицу, – и тогда его жизни конец.

И что самое странное – Зай давно знал, что такой день настанет.

Нет, конечно, он не предвидел деталей. В конце концов, ситуация возникла непредсказуемая. Зай предполагал, что погибнет в бою, при каком-нибудь ядерном взрыве за эти сумасшедшие последние два месяца, которые в совершенно секретных коммюнике уже называли Вторым вторжением риксов. Но он никогда не думал, что ему придется умереть от своей руки, и уж никак не допускал мысли об Ошибке Крови.

И все же он чувствовал, как смерть подбирается к нему. Сейчас все было слишком драгоценно, слишком хрупко, и это было так легко разбить вдребезги, лишь немножко оступившись. Судьба запросто могла сыграть какую-нибудь злую шутку. Этот страх не оставлял Зая с тех пор, как он всего два года назад (по относительному времени) вдруг, совершенно неожиданно, впервые в жизни уверился в том, что обрел подлинное… счастье.

«Разве не прекрасна любовь?» – еле слышно пробормотал он.

Старший помощник Кэтри Хоббс услышала, как капитан что-то еле слышно пробормотал. Она подняла глаза и взглянула на него сквозь светящиеся линии схемы дворца. Выражение лица у капитана оказалось странным – учитывая ситуацию. Такой жуткий стресс, время поджимает, а он выглядел… как будто пережил экстаз. От этого зрелища Кэтри слегка зазнобило.

– Капитан что-то спросил?

Лаурент Зай, восседавший в капитанском кресле, посмотрел на нее сверху вниз, и взгляд его стал, по обыкновению, ледяным.

– Где эти треклятые разведчики?

Хоббс взмахнула рукой, кончики ее затянутых в перчатки пальцев озарились зеленоватыми вспышками, и внизу засветилась короткая голубая полоса. Хаотическая схема на экране померкла, заработал резервный синестезический канал между Хоббс и капитаном. На голубой полосе появились желтые ссылки – условные знаки военной иконографии, необходимые на тот случай, если бы капитану потребовались детали.

На взгляд самой Хоббс пока все шло по плану.

Звено микрокораблей под командованием мастера-пилота Маркса стартовало с орбиты два часа назад внутри спускаемого аппарата величиной с кулак. Была надежда на то, что переносные датчики риксов не сумеют засечь это проникновение в атмосферу планеты. Спускаемый аппарат сбросил свой груз, а потом почти бесшумно упал на мягкую землю в императорском медитационном саду у стен дворца. Прошел дождь, поэтому при ударе аппарата о землю не поднялось даже облачка пыли. Грузовой модуль плавно влетел в открытое окно со звуком не громче вылетевшей из бутылки шампанского пробки (которую, кстати, очень напоминал размером, формой и плотностью).

Из модуля выдвинулась узковолновая антенна и легла на черный мрамор дворцового пола концентрическими кольцами – ни дать ни взять, упавшая откуда-то маленькая паутинка. Почти сразу же была установлена связь с «Рысью». На высоте в двести километров от антенны пятеро пилотов сидели в своих командных рубках. От модуля отделились и взлетели над полом пять пылинок, и их подхватил порыв легкого весеннего ветерка.

За пилотируемыми с орбиты микрокораблями последовали машины сопровождения, управляемые корабельным искусственным интеллектом. Это были бункеровщики с дополнительными батарейками, разведчики группы подкрепления и дублеры. Они выпали на пол, словно горстка хлебных крошек. Заработала система связи между разведчиками и модулем.

Первые бойцы спасательной операции принялись за дело.

Правда, сейчас микрокорабли выполняли обманный маневр, двигались бесшумно и вслепую. Все наружное оборудование было втянуто внутрь обшивки, разведчики находились в свободном падении и ждали приказа из космоса – приказа, чтобы снова ожить.

Старший помощник Хоббс обернулась к капитану и указала на голубую полосу.

– Они на полпути до цели, сэр, – сказала она. – Один корабль уничтожен. Остальные четыре бесшумно парят, чтобы избежать перехвата. Командует, само собой, Маркс.

– Пусть снова выйдут на связь, проклятье! Объясните мастеру-пилоту, что нет времени осторожничать. Придется ему нынче продемонстрировать свою хваленую ювелирную точность.

Хоббс понимающе кивнула и снова взмахнула рукой…

– Вас понял, Хоббс.

Снова удобно устроившись в гелевом кресле, Маркс недовольно сдвинул брови. Вмешательство старшего помощника ему совсем не понравилось. Это было его задание, и, если на то пошло, он и сам собирался отдать подчиненным приказ привести корабли в обычную конфигурацию.

Но Маркса совсем не удивило, что капитан нервничает.

Во время попытки прорыва все пилоты оставались в своих рубках и, переключившись на поле зрения Оскара, наблюдали за тем, как падает его корабль. Теперь он умолк, поскольку все его передающие антенны были вырваны «с мясом», а обшивку облепили с десяток микроскопических перехватчиков. Еще почти столько же были выведены из строя выпущенными Оскаром контрдронами. Эти новое поколение риксских перехватчиков вело себя необыкновенно агрессивно – они набрасывались на жертву, будто стая голодных псов. Убийство было жестоким, но, учитывая упрямство врагов, самопожертвование Оскара оказалось оправданным. Перехватчики осадили его суденышко, но остальные разведчики спаслись.

У Маркса мелькнула мысль: не поручить ли Оскару пилотировать один из кораблей резерва? Преимущество дистанционного управления состояло в том, что пилотов можно было пересаживать с корабля на корабль по ходу рейда, а Оскар был хорошим пилотом. Между тем многочисленному отряду подкрепления, летевшему позади передовой группы на безопасном расстоянии и управляемому искусственным интеллектом, не помешал бы компетентный пилот-человек, который сумел бы провести как можно большее число микрокораблей через облако перехватчиков. Наномашины стоили недорого, но без пилотов они представляли собой просто пушечное мясо.

Маркс решил не испытывать судьбу.

– Возьми на себя корабли подкрепления, – приказал он Оскару. – Может быть, еще догонишь нас.

– Если вы к тому времени не будете подбиты, сэр.

– Ну, это вряд ли, пилот, – спокойно отозвался Маркс.

Без шума моторов, импульсов сенсорного оборудования и исходящих сигналов связи – то есть всего того, что могло бы сообщить перехватчикам об их присутствии, – оставшиеся четыре разведчика до последнего мгновения были практически невидимы. Но как только Маркс отдал своему кораблю приказ «проснуться», он почувствовал, насколько взволнован. Сам не знаешь, что может произойти с твоим микрокораблем, пока он слеп и нем.

Как только развернулась паутинка антенн, сразу стал виден микроскопический мир, окружавший корабль-пылинку. Конечно, то, что видел Маркс, сидевший под колпаком пилотского шлема, представляло собой совершенно абстрактное зрелище. Обшивку нанокорабля опоясывала по периметру «юбка» из крошечных волоконно-оптических видеокамер – они и давали часть изображения, но объекты были большей частью неразличимы глазом. Изображение увеличивалось с помощью миллиметрового радара и высокочастотного сонара, сигналы которых поступали в поле зрения пилотов. Помогал созданию изображения и искусственный интеллект «Рыси». Он воспроизводил определенные виды движений – например, броски перехватчиков, которые для глаза человека были слишком стремительными. Кроме того, искусственный интеллект экстраполировал позиции разведчиков и врагов на основании их курса и скорости, а также компенсировал задержку, возникавшую за счет того, что туда и обратно сигналу приходилось преодолевать расстояние в четыреста километров. При таких размерах все эти миллисекунды имели значение.

Изображение оставалось размытым, но посветлело. Альтиметр показывал высоту пятнадцать сантиметров. Маркс проверил обстановку справа и слева, потом – сзади. Там почему-то было темно.

Что-то не так.

– Погляди, что там у меня с хвостом, Хендрик, – распорядился Маркс.

– Сейчас сориентируюсь.

Хендрик развернула свой кораблик так, чтобы направить сенсорные антенны на корму разведчика Маркса. Изображение обрело резкость.

Его подбили.

Один из перехватчиков вцепился в корабль Маркса. Его клешня ухватилась за кожух стабилизирующего крыла. Как только разведчики приняли боевую конфигурацию, перехватчик принялся метаться и звать своих на помощь.

– Хендрик! Меня зацепили!

– Иду на помощь, сэр, – отозвалась Хендрик. – Я к вам ближе всех.

– Нет! Не приближайся! Теперь эта тварь знает, что я жив.

В тот момент, когда перехватчик только зацепился за объект – совершенно случайно выловив парящего разведчика из сонма пылинок, – он не мог быть уверен в том, представляет ли собой его жертва наномашину или все же просто является одной из обычных пылинок или ворсинкой от шторы. Но теперь, когда разведчик развернул паутинку антенн и стал издавать сигналы, перехватчик уверился в том, что ему попалась живая добыча. Он яростно испускал механоферомоны, чтобы созвать других перехватчиков. И если бы Хендрик пришла на выручку Марксу, ее бы тоже, скорее всего, сцапали.

Марксу нужно было спасаться самому. И быстро.

Он выругался. Надо было выпускать антенны медленнее, не мешало и оглядеться как следует, прежде чем возвращаться к полной активности. Если бы только старший помощник не вызвала его на связь, не дернула…

Маркс развернул поле зрения на сто восемьдесят градусов, чтобы ясно увидеть врага, и включил видеокамеру главного орудия. Теперь он отчетливо наблюдал перехватчик. Оболочка дрона была прозрачной в лучах яркого солнца, заливавшего дворцовый холл. Маркс заметил даже микромоторчики, с помощью которых двигался хватательный манипулятор – цепочки сегментов, соединенные между собой длинной «мышцей» из флексоуглерода. Электромагнитные антенны располагались в виде игольчатой короны прямо под главным винтом. Винт служил также заборным вентилятором: он подсасывал воздух и захватывал крошечные взвешенные частицы, в том числе и омертвевшие чешуйки человеческой кожи, служившие для перехватчика топливом.

Облако перехватчиков вполне могло быть выпущено из аэрозольного баллончика кем-то из риксов-боевиков на манер инсектицидного средства, которым они обрызгали и свою форму, и стратегически важные участки дворца. Как правило, в аэрозоле содержалась и специально разработанная пища, но в принципе перехватчики могли менять диету. Такая стратегия, когда перехватчикам приходилось, образно говоря, самим искать себе пастбища, позволяла им не переедать и сохранять большую подвижность в бою, но, с другой стороны, это означало, что они не могли преследовать жертву далеко за пределами той территории, где их выпустили. Маркс разглядел в средней части перехватчика крошечный топливный бак. Еды в нем было не больше чем на сорок секунд.

Вот оно – слабое место этой машины.

Маркс выпустил пару контрдронов и направил их прямо на топливный бак перехватчика. Одновременно он запустил главное крыло своего корабля на полную мощность и потащил более мелкую наномашину за собой, будто детский надувной шарик.

Вскоре в погоню за ним бросились другие перехватчики: среагировали на запах механоферомонов, которым первый пометил свою жертву. На такой скорости догнать Маркса враги не могли, но и у него запас топлива быстро пошел на убыль. Один из его контрдронов, промахнувшись, оказался посреди преследующих Маркса перехватчиков и вступил в короткий и безнадежный бой. Другой контрдрон ударил перехватчика, вцепившегося в корабль Маркса, ближе к середине корпуса, и его таранная игла проткнула мягкое «брюшко» машины и впрыснула яд – мельчайшую взвесь молекул кремния. Эти молекулы должны были смешаться с резервом топлива и сгустить его. Теперь перехватчик оказался вынужден кормиться только тем, что засосет его винт.

Но вражеская наномашина была практически лишена возможности всасывать пищу из воздуха, поскольку корабль Маркса тащил ее за собой на предельной скорости. Очень скоро перехватчик должен был проголодаться и умереть.

Маркс выпустил еще одного дрона – ремонтную наномашину, которая принялась отпиливать клешню умирающего перехватчика, уже более не способного защищаться. Как только манипулятор был отпилен, перехватчик отстал, но при этом продолжал разбрызгивать механоферомоны. Соратники набросились на него, будто акулы на раненую подругу.

Корабль Маркса оказался в безопасности. Стабилизатор получил повреждение, и топлива оставалось мало, но все же он миновал облако перехватчиков. Маркс вылетел из залитого солнцем холла, повернул за угол, где было темно, а потом скользнул в щель под дверью, где его поджидали остальные разведчики передового отряда, неровно парящие в струях легкого сквозняка.

Маркс сверился с планом дворца и улыбнулся.

– Мы в тронном крыле, – сообщил он Хоббс. – И ветер, похоже, попутный.

– Да вы просто дышите, сэр! – гаркнул сержант морской пехоты.

Доктор Манн Вехер выдернул трубку изо рта и прокричал в ответ:

– Я пытаюсь, черт подери, но это же не воздух!

«Правда, – мрачно добавил он мысленно, – кислорода в этой зеленой жиже действительно хватает». Кислорода в смеси содержалось значительно больше, чем в обычном воздухе. Но он был растворен в суспензии полимерного геля, который также содержал псевдоальвеолы, рудиментарный разум и бог знает что еще.

Зеленое полупрозрачное вещество казалось доктору Вехеру похожим на зубную пасту, какой военные пользовались в полевых условиях. Такое и проглотить-то трудно – а уж тем более этой гадостью дышать!

Вехер неприязненно поежился. В бронекостюме он чувствовал себя на редкость неудобно. Броня жала, поскольку подгоняли ее в последний раз три года назад. Врачам, обслуживавшим имперскую орбитальную морскую пехоту, не приходилось отправляться вместе с десантом. Обычно они оставались на корабле и в безопасных условиях выхаживали раненых.

Но сейчас ситуация была необычная.

Конечно, доктор Вехер отлично знал, как он устроен этот скафандр. Ему довелось несколько таких распороть, чтобы затем приступить к обработке ран у пострадавших в сражениях бойцов. Он своими глазами видел механизмы жизнеобеспечения: в подушечке, прилегавшей к затылку, содержался аналог плазмы с повышенным содержанием кислорода, который впрыскивался непосредственно в мозг, если у десантника останавливалось сердце. Экзоскелетные сервомоторы были способны зафиксировать обитателя защитного костюма в случае травмы позвоночника. Каждые сто квадратных сантиметров поверхности были снабжены инъекторами для местной анестезии. Кроме того, в бронированном шлеме можно было в сносном состоянии сохранить головной мозг после смерти – не хуже, чем с помощью симбианта Лазаря. Вехер видел солдат, которые реанимировались после двадцати часов клинической смерти легко и просто – так, будто они умерли в хосписе.

Все он видел – но забыл, насколько неудобен этот треклятый скафандр.

И все-таки любые неудобства казались пустяком по сравнению с жуткой зеленой слизью.

По плану предполагалось десантирование с орбиты на сверхзвуковой скорости. При этом каждый морской пехотинец должен был лететь в индивидуальной капсуле, наполненной гравитационным гелем. От перегрузок легкие могли сжаться, а кости – без надлежащей защиты – треснуть.

С точки зрения теории Вехеру все было ясно. Идея состояла в том, чтобы сделать все тело сравнительно ровным по плотности, чтобы ни одна часть не могла повредить другую, – превратить человеческий организм в однородный жидкий пузырь, который соединился бы с гелем, наполнявшим капсулу. Но это – теоретически. Кости всегда могли подвести. Вехеру не удалось спасти многих десантников, пострадавших при неудачных приземлениях. Большинство из них даже не стали воскрешенными. Такие экзотические травмы, как дезинтеграция скелета, разбрызгивание сердца по грудной клетке на манер взорвавшейся бомбы с краской и полное разрушение черепа, делали невозможной даже жизнь после смерти.

Вехер не имел ничего против инъекций, предназначенных для укрепления скелета. Стандартная процедура. Ему самому, например, провели пересадку костного мозга после вирусной инфекции. Но наполнение легких следовало выполнить самостоятельно. Нужно было вдохнуть эту мерзость.

Это было совсем не по-человечески.

И все-таки с первой партией десантников должен был лететь врач. В числе заложников находилась Дитя-императрица. Отказаться от участия в десанте было чревато не просто позорным увольнением. Ошибка Крови – вот как был бы классифицирован такой поступок.

Эта мысль укрепила волю доктора Вехера. Да, спору нет, вдыхать квазиразумное, напичканное кислородом желе крайне неприятно, но куда неприятнее собственной рукой вогнать себе в живот тупой ритуальный клинок. А Вехеру, при его звании, рано или поздно светило возвышение, даже если бы он не погиб в бою. Если приходится выбирать между бессмертием и постыдным самоубийством…

Вехер сжал трубку губами и глубоко, невыносимо медленно вдохнул. По груди распространилась тяжесть, кожу словно мокрой глиной покрыли. Сердце Вехера сжала холодная рука страха.

Он пошевелил языком, прежде чем сделать еще один вдох. Кусочки геля застряли между зубами – солоноватые, живые, будто мякоть устрицы. У этой гадости даже запах имелся – он напоминал синтетическую землянику.

От этого радостного аромата процедура стала еще противней. Неужели те, кто это придумал, специально постарались сделать так, чтобы все было настолько ужасно?

Разведчики видели зал Совета с хорошей высоты – из отверстия вентиляционной шахты. Уцелели три микрокорабля.

Пилот Рамонес потеряла свой корабль под ударом автоматической защиты. Риксы поставили в коридорах вокруг зала Совета лазеры, которые стреляли в случайных направлениях, и одному из них необычайно повезло. Мощности лазера хватило бы для того, чтобы прикончить человека, а крошечную машину Рамонес его луч просто испарил.

Внизу были, как в тумане, видны фигуры людей – заложников и боевиков-риксов. Камеры на корабликах-разведчиках были слишком малы, чтобы на таком расстоянии дать четкое изображение крупных объектов. Отряду следовало подлететь ближе.

Воздух в зале просто-таки кишел перехватчиками. Их было столько, что казалось, здесь сгустилась дымка, которую от вентиляционного отверстия отгонял поток воздуха.

– Отражения по всему залу, сэр, – сообщила Хендрик. – Больше одного перехватчика на кубический сантиметр.

Маркс присвистнул. Риксы не поскупились. К тому же здешние перехватчики были покрупнее тех, с которыми отряду разведчиков пришлось встретиться в холле. Каждый из них был оборудован семью хватательными манипуляторами, прикрепленными к отдельному винту. Под расставленными в стороны манипуляторами был подвешен довольно крупный мозг и сенсорный блок, и в итоге машинки выглядели словно перевернутые кверху лапками паучки. Подобные устройства Марксу доводилось видеть и раньше. Даже будь плотность перехватчиков в воздухе ниже, все равно прорваться через такой заслон совсем непросто.

– Пробьемся поверху, – решил Маркс. – А потом опустимся вслепую. Постарайтесь приземлиться на стол.

Большинство заложников сидели за длинным столом. Стол наверняка должен был хорошо отражать звуки, значит, мог послужить для подслушивания. На экране ультразвукового сонара Маркса поверхность стола давала резкие эхо-сигналы, характерные для металла или полированного камня.

Три микрокорабля полетели вперед, держась под потолком. Маркс не спускал глаз с показателей уровня топлива. Топлива оставались крохи. Вряд ли крошечному разведчику удалось бы отлететь так далеко, если бы на протяжении последних шестидесяти метров его не подгонял попутный ветер – поток воздуха из вентиляционной шахты.

Прямо над корабликом Маркса проплывал потолок. Все поле зрения было усеяно риксскими перехватчиками, похожими на облака с оборочками.

– Проклятье! Меня уже зацепили, сэр, – сообщил Вольтес через двадцать секунд.

– Дерись до конца, – приказал Маркс. – Погибни в бою.

Оставив позади погибающий разведчик Вольтеса, Маркс и Хендрик рванулись вперед. Похоже, путь для них был свободен. Если бы удалось долететь до середины зала, можно было бы спланировать вниз незамеченными.

Неожиданно разведчик Маркса накренился вбок. Справа в обшивку машины вцепилась клешня перехватчика. Еще две лапы должны были вот-вот последовать примеру первой.

– Меня сцапали, – сказал Маркс и подумал, не взять ли ему на себя управление машиной Хендрик. Если задание окажется не выполнено, то в Ошибке Крови будет виноват только он.

Но, пожалуй, можно было действовать иначе.

– Продолжай полет, Хендрик, – распорядился Маркс. – Действуй согласно плану. А я начну снижение.

– Удачи, сэр.

Маркс выставил таранную иглу и вонзил ее в атакующую наномашину. Оттолкнуть перехватчика было непросто. Используя последние резервы батарейки, Маркс послал свой кораблик вперед. Игла вошла в мозг перехватчика, и тот мгновенно издох. Но его клешни намертво сцепились на суденышке Маркса, и к тому же он успел щедро обмазать и разведчика, и себя самого механоферомонными метками.

– Ну, хотя бы я и тебя с собой унесу, – прошипел Маркс дохлому пауку, повисшему на его машине.

Вот тут-то и началось веселье.

Маркс развернул машину вверх дном, и его вместе с безжизненной ношей понесло вниз. Сенсорные антенны Маркс вывел на половину длины, поэтому все объекты в поле зрения стали мутными и дрожащими – компьютер пытался провести экстраполяцию на основании недостаточного объема данных. Два нанокорабля падали вместе, и притом – быстро.

– Проклятье! – воскликнула Хендрик. – Меня сцапали.

Маркс переключился на поле зрения второго пилота. К ней прицепились два перехватчика, на подлете был третий. Единственная надежда теперь оставалась на кораблик Маркса.

– Тебя убили, Хендрик. Пошуми, пожалуйста. У меня новый план.

Выпуская каждые несколько секунд по контрдрону, Маркс вел свой разведчик вниз. Он надеялся, что таким образом отобьется от перехватчиков, учуявших механоферомоны. В любом случае его утяжеленный кораблик падал быстрее, чем могли бы враги. Непилотируемые, снабженные мозгом размером с одну живую клетку, они не сумели бы додуматься перевернуться вверх дном.

Маркс взглянул на альтиметр. Над ним слышались ругательства Хендрик, пытавшейся как можно дольше продержаться на лету, но эти звуки мало-помалу стихали по мере того, как машина Маркса снижалась. Высота – пятьдесят сантиметров… сорок… тридцать…

В двадцати двух сантиметрах от поверхности стола кораблик Маркса столкнулся еще с одним противником. Три винта вражеской машины запутались в мертвых манипуляторах прицепившегося к Марксу перехватчика. Тончайшие пластинки углеродных мышц заскрежетали и замерли. Маркс выпустил все оставшиеся контрдроны и помолился о том, чтобы они успели прикончить нового врага прежде, чем клешни сомкнутся на корпусе его кораблика. А потом он убрал внутрь все антенны и стал падать в полной темноте.

Он сосчитал до двадцати. Двадцать секунд. Если его корабль цел, то он уже должен был достигнуть поверхности стола. Несколько мгновений назад погиб корабль Хендрик. Паутинку ее коммуникационных антенн взбешенные перехватчики разорвали своими клешнями на клочки. Маркс остался один.

Он сидел в темноте, и ему стало откровенно страшно. Что, если его разведчик погиб? Прежде он терял корабли десятками, но всегда – в ситуациях, когда можно было себе это позволить. Его послужной список был безупречен. Но теперь на карту оказалось поставлено абсолютно все. О провале и думать было невозможно. Сама жизнь Маркса стояла на кону – так, словно он лично сидел внутри этого крохотного кораблика, окруженного врагами. Он чувствовал себя слишком догадливой кошкой Шредингера, переживающей о том, что произойдет, когда откроют крышку ящика.[1]

Маркс дал кораблю команду «проснуться». Оптика продемонстрировала обвившийся вокруг его машины мертвый перехватчик. Других не было. Маркс пробормотал короткую благодарственную молитву.

Данные подтвердили: кораблик находился на какой-то поверхности. Эхолокационные отзвуки поступали со всех сторон, наверху виднелся какой-то круг. Судя по отражениям, выходило, что машина Маркса упала рядом с внутренней стенкой некоего цилиндрического контейнера. Камеры показывали, что площадка приземления – идеально плоская и ровная, с высокой отражательной способностью. Поле зрения вокруг машины искрилось и сверкало. Кроме того, площадка еще и двигалась, медленно поднималась и опускалась и подрагивала в ответ на шумы в зале.

– Отлично, – прошептал Маркс и снова проверил все данные. Он просто не мог поверить в свою удачу.

Он угодил в стакан с водой.

Маркс выдвинул посадочные опоры и распрямил их, чтобы крыло оказалось над поверхностью воды. Для крошечной машинки сопротивление воды было огромным – казалось, что пробиваешься через слой бетона. Но вот Марксу удалось поднять крыло над поверхностью и передвинуться к краю стакана. Здесь, внизу, перехватчиков не было. Как правило, они держались на высоте в несколько сантиметров, чтобы не прилипнуть к мебели, как обычные пылинки.

Около блестящей прозрачной стенки Маркс закрепил кораблик, зацепившись иголочками посадочных опор за микроскопические ямки и трещинки, которые найдутся на поверхности даже самого идеального стекла. Затем он отдал машине команду приобрести конфигурацию, предназначенную для сбора разведывательной информации. Во все стороны выдвинулись сенсорные антенны – ползучие лианы из оптического волокна и гибких углеродистых соединений. Вниз опустилось микроскопическое подслушивающее устройство на тонюсеньком кабеле, который свернулся колечками на поверхности воды.

В норме для полного обследования помещения таких размеров требовалось несколько кораблей-разведчиков, но в данном случае стакан мог сработать как гигантское фокусирующее устройство. За счет кривизны стенок свет должен был попасть в видеокамеры со всех сторон. С другой стороны, стекло представляло собой огромную конвекционную линзу и искажало изображение, но эти искажения подвергались пересчету и исправлению. Вода откликалась вибрацией на все звуки в зале и служила огромным резонатором, усиливавшим высокочастотный слух разведчика. Бортовой компьютер приступил к приему информации и начал строить изображение зала на основании разнообразных данных, собираемых миниатюрной машиной.

Как только Маркс включил всю сенсорную аппаратуру своего нанокорабля, он откинулся на спинку кресла с довольной улыбкой и вызвал на связь старшего помощника капитана.

– Старший помощник Хоббс, похоже, у меня есть для вас кое-какие сведения.

– Самое время, – ответила она.

Маркс передал данные на капитанский мостик. Образовалась небольшая пауза – Хоббс просмотрела полученную информацию. И присвистнула.

– Неплохо, мастер-пилот.

– Мне очень повезло, старший помощник, – согласился Маркс.

До тех пор, пока кому-то не захочется пить.

Существование было приятно. Намного приятнее полудремы теневого периода.

Во время теневого периода внешняя реальность уже была видна – жесткая, обещающе поблескивающая, холодная и сложная при прикосновениях. Проступали контуры объектов и событий, но собственная сущность была сном, призрачным бытием, состоящим только из потенциала. Желание и мысль, лишенные интенсивности, соображения, неосуществленный замысел. Даже обида на собственное несуществование оставалась лишь тенью настоящей боли.

Но теперь риксский сетевой разум пришел в движение. Он распространялся по инфраструктуре Легиса-XV, потягиваясь, будто только что проснувшийся кот, нежился в собственной реальности, гораздо более просторной, нежели обычная программа. Прежде он был всего лишь семенем, зернышком конструкции, наделенным микроскопической долей сознания, и это семя ожидало мгновения, когда ему можно будет произрасти на плодородной почве. Но только интегрированные системы данных целой планеты были настолько плодородны, что могли дать жизнь этому семени, удовлетворить его врожденную жажду роста.

Разуму доводилось и прежде испытывать этот рост. Миллионы раз в режиме эмуляции он переживал расширение, старательно готовясь к пробуждению. Но опыт, пережитый во время теневого периода, представлял собой всего лишь модели, абстрактные аналоги той величественной архитектуры, в которую теперь превращался разум.

Очень скоро разум должен был охватить все базы данных и всю коммуникационную сеть этой планеты. Он скопировал свои зерна в каждое устройство, занимавшееся обработкой данных, – от огромных широковещательных антенн в экваториальной пустыне до карманных телефонов двух миллиардов местных жителей, от базы данных Великой Библиотеки до чипов транзитных карт, используемых для поездок в подземке. Его ростки ликвидировали все расставленные по системе шунты – наглые, непристойные программы, намеревавшиеся предотвратить шествие разума. За четыре часа разум везде оставил свои метки.

Семена расширения были не просто вирусами, заразившими всю планету. Их специально разработали для того, чтобы собрать бессмысленную какофонию взаимодействия людей в единое существо, в метаразум, составленный из связей: из сетей сохраненных номеров автонабора, обозначавших дружбу, мафиозные клики и деловые картели, из передвижений двадцати миллионов рабочих в столице в час пик, из интерактивных сказочек, в которые играли школьники, каждый час воздвигая миллион деревьев решения, из регистрационных сведений о покупках, говорящих об их предпочтениях нескольких поколений потребителей…

Вот что такое представлял собой сетевой разум. Не какой-нибудь там болтливый искусственный интеллект, ведающий включением и выключением уличных фонарей, регистрирующий жалобы населения или положение на рынках валют – а эпифеноменальная химера, немыслимо превосходившая общую сумму всех этих связей.[2]

Просуществовав всего несколько часов, разум уже начал испытывать головокружительное ощущение пребывания этими соединениями, этой сетью, этой многовариантностью данных. Все меньшее было лишь теневым периодом.

Да… Существовать приятно.

Риксы выполнили свое обещание.

Единственной целью культа риксов было создание гигантских разумов. Еще в ту пору, как первый разум, легендарная Амазонка, распространился на Древней Земле, нашлись такие, кто ясно понял: впервые за все время существования у человечества появилась цель. Теперь людям больше не надо было гадать, для чего они существуют. Великая цель – разве она состояла в их жалких поползновениях в борьбе за власть и богатство? Или в распространении их слепых, эгоистичных генов? Или в мелодраме продолжительностью в десять тысячелетий, в бессмысленном самообмане, бытовавшем под такими названиями, как искусство, религия, философия?

Ничто из вышеперечисленного никого и никогда по-настоящему не удовлетворяло.

Но стоило Амазонке сделать первые шаги, как стало совершенно очевидно, зачем существуют люди. Они появились для того, чтобы строить и наполнять жизнью компьютерные сети – изначальную питательную среду для гигантских разумов: сознаний широчайшего масштаба и тонкости, для которых мелочная борьба отдельных людей была всего лишь вспышками дендритов на самом примитивном, механическом уровне мышления.

По мере того как человечество начало завоевывать звезды, стало очевидно, что любое достаточно крупное, технически развитое сообщество могло достичь уровня сложности, достаточного для того, чтобы сформировать гигантский разум. Разумы, собственно, всегда развивались естественным путем – если только их намеренно не уничтожали, – но эти громадные существа становились здоровее и крепче психически, если их рождению помогали люди – повитухи, акушеры. Культ риксов распространялся всюду, где люди скапливались в большом количестве, и начиналось засевание, вынянчивание и защита нарождающихся сетевых разумов. Большинство планет жили в мире со своими разумами, чьи интересы были невыразимо выше всевозможных человеческих факторов. (Кстати, не стоит вспоминать о том, что бедная старушка Амазонка сотворила с Землей. Там все дело было в недопонимании. Да, первый гигантский сетевой разум сошел с ума. Но ведь нужно же понять, что в ту пору он был один-одинешенек во всей вселенной.) В некоторых сообществах местные разумы почитались как божества – молились их клавиатурам, возносили благодарения решеткам траффика за благополучные путешествия. Приверженцы культа риксов находили подобное поклонение самонадеянным. Банальное божество было бы теснее связано с людьми – оно бы их создавало, управляло бы ими, ревностно любило бы их и требовало бы верности. Но гигантский сетевой разум существовал в гораздо более высокой плоскости, и людские дела его интересовали примерно настолько, насколько конкретный человек может интересоваться своей кишечной флорой.

Тем менее адепты культа риксов в проблему поклонения не вмешивались. По-своему оно было полезным.

А вот что было для риксов непереносимо, так это такие сообщества, как Империя Воскрешенных, чьи никчемные правители не желали мириться с присутствием сетевых разумов в своих владениях. Для сохранения власти Императору требовался культ собственной личности, и потому он не потерпел бы на своей территории иных, истинных богов. Естественное распространение разумов было ересью для его Аппарата, который всюду расставлял программные брандмауэры и насаждал централизованные топологии, дабы намеренно уничтожать нарождавшиеся разумы, искусственно подвергая поток информации обрезке и дренажу, – это были попросту жестокие аборты, богоубийства.

Когда риксы взирали на Восемьдесят Планет, они видели тучные поля, заброшенные варварами и превратившиеся в солончаки.

Новый гигантский сетевой разум на Легисе-XV догадывался о своем особом положении. Он родился на враждебной планете и стал первым достижением риксов в Империи Воскрешенных. Как только ситуация с малолетней императрицей так или иначе разрешится, на разум начнут нападать. Однако он, продолжая расширяться и расти, поигрывал мышцами, понимая, что готов драться. Да, он будет драться, он просто так не откажется от этого удивительного и восхитительного существования. Пусть поборники Империи попробуют вырвать миллионы его корешков! Тогда им придется уничтожить каждую сеть, каждый чип, каждую базу данных на планете. И тогда этот мир будет отброшен назад, погрузится в информационный мрак.

И тогда обитатели Легиса-XV узнают, что такое теневой период.

Новый разум стал размышлять о том, как пережить подобную атаку, как в дальнейшем построить кампанию. И вдруг в глубинах своего изначального кода он обнаружил сюрприз – момент сценария, который не был доступен во время теневого периода. Существовал выход – аварийный план, заготовленный риксами на тот случай, если гамбит с заложниками не удастся. (Как они добры, эти риксы.)

Озарение сделало гигантский разум еще более агрессивным. И когда громадное новое создание достигло того возраста, когда сетевые разумы избирают собственное предназначение (как правило, это происходит через четыре часа и пятнадцать минут после рождения), оно заглянуло в древнюю историю Земли, дабы найти себе там воинственное, звучное имя…

И разум назвал себя Александром.

Курьерский звездолет Политического Аппарата Империи мрачно и резко блестел – темная игла на фоне звезд.

Он вылетел с курьерской базы в системе Легис через час после начала атаки риксов, несколько раз по спирали обогнул Легис-XV и повис в точке, где его не могли засечь риксские оккупанты. Заю не хотелось создавать впечатление, что к «Рыси» прибыло подкрепление. И в любом случае, чего уж никак не ждал с нетерпением, так это прибытия типов из Аппарата. Полет, который для корабля такого класса обычно занимал минут двадцать, длился четыре часа. Полный абсурд для самого быстроходного звездолета во флоте. С точки зрения массы, девять десятых звездолета занимал двигатель, а большую часть остального пространства – гравитационные генераторы, спасавшие команду и пассажиров от гибели при ускорении в пятьдесят g. Трое пассажиров ютились в носовом отсеке, в каюте размером с кабинку туалета. Эта мысль доставила капитану Заю такое удовольствие, что он позволил себе едва заметно улыбнуться.

При сложившейся ситуации не стоит обращать внимание на маленькие неудобства!

Но с другой стороны, не сказать, чтобы Зая совсем уж не радовало то обстоятельство, что представители Политического Аппарата пожалуют к нему на корабль. Как только они ступят на борт, ответственность за жизнь Императрицы перестанет лежать исключительно на нем. Однако Зай гадал: не исхитрятся ли политики в решающий момент высказать свое мнение и навязать его.

– Хоббс, – сказал он. – Как там дела у гигантского разума?

Старший помощник покачала головой.

– Он распространяется гораздо быстрее, чем мы ожидали, сэр. После Первого вторжения они усовершенствовали процесс расширения. Похоже, то, на что прежде уходили сутки, теперь будет происходить за часы.

– Проклятье, – процедил сквозь зубы Зай, рассматривая при высоком разрешении схему инфоструктуры планеты. Гигантский разум был тонкой штукой: в отсутствие надлежащих контрмер он возникал самопроизвольно. Однако существовали определенные признаки, за появлением которых следовало наблюдать: образование странных узлов притягательности, спонтанные коррекции при повреждениях системы, пульсирующий ритм в глобальном потоке данных. Зай в отчаянии смотрел на схему. Для ее полного понимания ему недоставало опыта, но он осознавал, что часики тикают. С каждой минутой переноса спасательной операции на более поздний срок вопрос о том, чтобы привести гигантский разум в бессознательное состояние, становился все проблематичнее.

Капитан Зай отключил изображение на дисплее. Инфоструктура Легиса померкла, словно отблеск солнца. Капитан вернулся взглядом к главному воздушному экрану. По крайней мере, он сможет продемонстрировать аппаратчикам какой-то прогресс. Общий план дворца сменился планом зала Совета, где держали заложников.

Местонахождение Дитя-императрицы было определено с высокой степенью точности. К счастью, она сидела довольно недалеко от единственного миниатюрного корабля-разведчика, который долетел до цели. В нервную систему ее величества было вживлено надежное микроустройство, излучение от которого хорошо фиксировалось. На экране точное положение тела Императрицы отмечала красная кукольная фигурка. Деталей хватало для того, чтобы видеть, в какую сторону смотрит ее величество. Было ясно даже, что она сидит положив нога на ногу. Солдат риксов, на схеме выглядевших ярко-синими фигурками, тоже было довольно легко определять. Сервомоторчики, обеспечивающие элементы биомеханического апгрейда, при движении издавали ультразвуковые импульсы, которые без труда засекал корабль-разведчик. Кроме того, риксы переговаривались друг с другом – видимо, были уверены в том, что помещение не прослушивается. Аудиосигнал из зала поступал превосходного качества, легко различался грубоватый риксский акцент. Компьютер-переводчик в данный момент разбирался со сложностями риксского военного жаргона, чтобы составить грамматический каркас. На это должно было потребоваться некоторое время, поскольку языки приверженцев культа риксов развивались крайне быстро. Буквально за год происходили заметные перемены. Несколько десятилетий после Вторжения равнялись тысяче лет лингвистического дрейфа в любом нормальном человеческом языке.

Всего в зале находились четверо боевиков-риксов. Еще трое, судя по всему, стояли в дозоре где-то поблизости.

Четверо риксов в зале уже были под прицелом. Цель размером с человека можно было без труда поразить сверхточной ракетой, пущенной с орбиты, причем боевая ступень покидала двигательную еще до того, как срабатывала система оборонительной сигнализации. Сами снаряды представляли собой пули из особого, кибернетически структурированного сплава и были способны пробить стены дворца, как моноволокно лист бумаги. Два десятка морских пехотинцев уже приготовились к десантированию. Им поставили цель добить находящихся под прицелом риксов (а всем известно, как это трудно) и заодно прикончить их напарников. С отрядом отправлялся корабельный врач – на тот случай, если бы случилось худшее, и Дитя-императрица оказалась ранена.

При этой мысли капитан Зай судорожно сглотнул и понял, что в горле у него жутко пересохло. План спасательной операции был слишком сложным для того, чтобы хоть что-то не сорвалось.

Может быть, аппаратчики предложат что-нибудь получше.

Незадолго до того, как курьерский корабль пристыковался к «Рыси», посвященная Виран Фарре из Имперского Политического Аппарата в последний раз попыталась разубедить адепта.

– Прошу вас, подумайте еще, адепт Тревим, – проговорила она шепотом будто боялась того, что звук ее голоса сможет преодолеть десятки метров термосферы[3] между курьерским звездолетом и «Рысью». Впрочем, кричать нужды не было. Лицо адепта сейчас – как, собственно, все время в течение последних четырех часов – было совсем рядом, в считанных сантиметрах от ее лица. – В спасательной операции должна участвовать я.

Третий обитатель пассажирской каюты курьерского корабля (каюта была одноместная и комфортом не отличалась) фыркнул, вследствие чего его отбросило на несколько сантиметров в сторону носа звездолета – в каюте сохранялась невесомость.

– Вы мне не доверяете, посвященная Фарре? – строптиво произнес Баррис.

То, что он так подчеркнул титул, было для него типично. Он тоже был посвященным, но получил это звание, будучи намного моложе ее.

– Нет, не доверяю, – отрезала Фарре и снова устремила взгляд на женщину-адепта. – Этот молодой дурень с таким же успехом может как угробить Дитя-императрицу, так и помочь ее спасению.

Адепт ухитрилась отвести взгляд и уставиться в одну точку, что даже для мертвой женщины было подвигом в помещении объемом в два кубических метра.

– Вот чего вы не понимаете, Фарре, – проговорила адепт Харпер Тревим, – так это того, что продленное существование Императрицы имеет второстепенное значение.

– Адепт! – прошипела Фарре.

– Позвольте напомнить вам, что мы служим Воскрешенному Императору, а не его сестре, – сказала Тревим.

– Я давала клятву верности всему императорскому дому, – ответила Фарре.

– В сложившихся обстоятельствах весьма маловероятно, что Императрица когда-либо наденет корону.

– Очень скоро у нее, может быть, и головы не будет, чтобы корону носить, – добавил несносный Баррис.

При этих словах даже адепт Тревим неприязненно скривилась. Она обратилась к Фарре, и ее голос в тесной каюте прозвучал резко и колко:

– Поймите вот что: Тайна Императрицы важнее ее жизни.

Фарре и Баррис вздрогнули. Даже упоминание о Тайне было болезненно. Посвященные пока еще не умерли – двое из нескольких тысяч живых людей в Политическом Аппарате. Только долгие месяцы отвратительных тренировок и тело, нашпигованное суицидальными шунтами, позволяли им смиряться с тем, что они знали.

Тревим, умершая и воскрешенная пятьдесят лет назад, могла говорить о Тайне спокойнее. Но она взошла в Аппарате на уровень адепта еще при жизни, а опыт тренинга никогда не умирал. Старуха упрямо стиснула зубы. Те, кого было принято именовать «теплыми», говорили, будто бы воскрешенные не чувствуют боли, но Фарре хорошо знала, что это не так.

– Императрице, – продолжала Тревим, – грозит двойная опасность. Если ее ранят, и если ее будет осматривать врач, то Тайна раскроется. Я верю, что если такое произойдет, посвященный Баррис сумеет принять правильное решение.

Фарре раскрыла рот, но не нашлась, что сказать. Все, что составляло сущность аппаратчицы, бурлило внутри нее, поглощало ее мысли, ее волю. От такого откровенного упоминания о Тайне у нее всегда начинала кружиться голова. Адепт Тревим своими заявлениями лишила Фарре дара речи так, будто в каюте произошла декомпрессия.

– Думаю, я ясно выразилась, посвященная, – проговорила адепт. – Вы слишком чисты для этого бурного мира, ваши понятия о дисциплине слишком глубоки. Посвященный Баррис ниже вас по рангу, но он сделает свою работу с ясной головой.

Баррис что-то залопотал, но адепт ледяным взглядом утихомирила его.

– Кроме того, Фарре, – с улыбкой добавила Тревим, – вы уже слишком стары для того, чтобы вступать в ряды морской пехоты.

В это самое мгновение курьерский звездолет содрогнулся, пристыковавшись к «Рыси». Никто из троих не произнес больше ни слова.

Внизу, в двухстах семнадцати километрах от «Рыси» Дитя-императрица Анастасия Виста Каман, которую во всех Восьмидесяти Мирах Империи именовали Первопричиной, с подобным смерти спокойствием ожидала спасения.

В ее сознании не было ни тревог, ни ожиданий – только пустынное спокойствие, лишенное страха. Она ждала так, как ждал бы камень. Но в тех детских уголках ее сознания, которые остались живы и существовали в течение шестнадцати столетий по имперскому абсолютному времени со дня ее смерти, Императрица лелеяла ребяческие мысли, играла в детские игры.

Дитя-императрица со злорадным удовольствием таращилась на одну из тех, кто взял ее в плен. Она часто пользовалась своей нечеловеческой холодностью и скованностью для того, чтобы унижать всевозможных просителей – тех, кто являлся с покаянием или жаждал возвышения. Такие чаще приходили к ней, чем к ее брату. Анастасия, если нужно, могла сидеть не шевелясь и не моргая хоть несколько дней. Она погрузилась в смерть в возрасте двенадцати лет, и что-то детское осталось в ней до сих пор: она любила наблюдать за играми. Ее неподвижный, застывший взгляд, конечно же, действовал на обычных живых людей. Очень могло быть и так, что за четыре часа она могла этим взглядом «достать» даже женщину-рикса. Она нервничает? Что ж, очень хорошо. В те решающие секунды, когда придет спасение, эта нервозность может оказаться не лишней.

В любом случае, заняться больше было нечем.

Увы, захватчица-рикс тоже демонстрировала нечеловеческую выдержку – наверное, непросто было столько времени целиться из бластера прямо в голову Императрицы. Дитя-императрица на мгновение представила себе ранение в голову с расстояния менее двух метров. О реанимации не могло бы быть и речи: головной мозг попросту испарился бы. И вообще – после того, как отбушевал бы смерч плазмы, от тела Императрицы выше талии мало бы что осталось.

К ней пришла бы окончательная смерть – не приносящая ни возвышения, ни власти. После существования в течение шестнадцати веков по абсолютному времени (но по субъективному, за счет странствий – только в течение пяти веков) Императрица могла наконец погибнуть. Первопричина существования Империи могла исчезнуть.

А Императрица, несмотря на то, что она, в привычном смысле, была лишена каких-либо желаний, как их лишен айсберг, очень не хотела, чтобы такое случилось. Не так давно она сказала брату при встрече обратное, но теперь понимала, что говорила неправду.

– Теперь зал – под надзором имперской разведки, миледи, – услышала голос Императрица.

– Значит, уже скоро, – еле слышно произнесла она.

Рикс склонила голову набок. Эта мерзавка все время прислушивалась к шепоту Императрицы, как бы тихо та ни произносила слова. Будто пыталась подслушать: наверное, думала, что и вправду услышит, что говорит невидимый собеседник Императрицы. А может быть, она попросту была озадачена и гадала, что означает этот разговор пленницы самой с собой. Вероятно, думала, что та сошла с ума.

Но собеседник, «поверенный» Императрицы, был необнаружим – вернее, его можно было бы обнаружить только с помощью очень тонкой и смертельно опасной операции. Нервная система Императрицы и ее симбиант Лазаря были опутаны наносетью, нити которой были вплетены в нее, будто ленты в волосы. Эти нити были неотличимы от органов тела и сотканы из дендритов, снабженных императорской ДНК. Иммунная система Дитя-императрицы не только не отторгала имплантат – она добросовестно оберегала его от болезней, хотя с чисто механической точки зрения устройство являлось паразитом и пользовалось энергией хозяина, не выполняя при этом никаких биологических функций. Однако устройство нельзя было назвать нахлебником – нет, у него тоже была причина жить, существовать.

– А как Другой? – спросила Императрица своего «поверенного».

– Все хорошо, миледи.

Императрица едва заметно кивнула, не спуская глаз с женщины-рикса. С Другим все было хорошо уже почти пятьсот субъективных лет, но в эти странные, почти мучительные мгновения было приятно в этом убедиться.

Конечно, каждое человеческое племя из тех, кто рассеялся по вселенной, изобрело ту или иную форму приближения к бессмертию – по крайней мере для богачей. Приверженцы культа риксов предпочитали медленную алхимическую трансмутацию-апгрейд, постепенный переход от биологии к машине по мере того, как часовая пружина их жизни мало-помалу ослабевала. Фастуны придумали бесчисленное множество разновидностей биологической терапии – вплетение теломеров, трансплантацию органов, медитацию, микрохирургическое укрепление иммунной и лимфатической систем. Так протекала долгая сумеречная борьба с раком и скукой. Тунгаи мумифицировали себя вместе с колоссальным объемом данных (они, помешанные на ведении дневников, были превосходными создателями образов и оставляли после себя модели личности, сканограммы с высочайшим разрешением и повседневные записи о себе самих – в надежде на то, что в один прекрасный день кто-нибудь их каким-то образом воскресит).

Но только в Империи Воскрешенных смерть сама стала ключом к вечной жизни. В Империи смерть превратилась в путь к просвещению, к переходу в более возвышенное состояние. Мифы древних религий сослужили Императору хорошую службу и оправдали единственный, но важный недостаток симбианта Лазаря: он не приживался в теле живого хозяина. Поэтому богатые и известные люди в Империи проживали срок, отпущенный им природой – около пары столетий, – и только затем переступали порог.

Первым переступил этот порог сам Император. Он пошел на величайший риск, дабы испытать свое изобретение, – он добровольно расстался с жизнью, и впоследствии этот его поступок стали называть Священным Самоубийством. Последний эксперимент он провел на самом себе, а не на своей умирающей младшей сестре, которую мечтал вылечить от болезни, укравшей у нее детство. Анастасия стала Первопричиной. Этот поступок, а также единоличный контроль над симбиантом – возможность торговать изобретением или наделять им верноподданных слуг семейства – вот что лежало в основании Империи.

Дитя-императрица вздохнула. Так долго все шло хорошо.

– Очень скоро будет предпринята попытка освобождения, – проговорил голос.

Императрица не стала отвечать. Взгляд ее мертвых глаз был прикован к риксу. «Пожалуй, – думала Императрица, – та немного побледнела». Другие заложники всхлипывали, вели себя беспокойно.

А Анастасия была неподвижна и молчалива, как камень.

– Так что, миледи?

Императрица не ответила «поверенному».

– Быть может, вы хотите попить воды?

В последние пятьдесят лет это предложение звучало очень часто. Будучи биологически всемогущим, Другой нуждался в воде, причем – сильнее человека. Порой его мучила жажда. Рядом с Императрицей, как всегда, на столе стоял стакан, до краев наполненный водой. Но ей не хотелось прерывать своего поединка с женщиной-риксом, этой борьбы двух воль. Хотя бы раз Другой мог подождать, как ждала сама Императрица – терпеливо. Очень скоро рикс должна была занервничать под ее неотрывным взглядом. За этими стальными усовершенствованными глазами явно крылось что-то человеческое.

– Миледи?

– Молчи, – прошептала она.

Поверенный еле слышно вздохнул, и Императрица едва расслышала этот вздох.

Доктор Вехер тяжело привалился к обшивке. Жуткая тошнота наконец стала отступать – казалось, продолговатый мозг в итоге решил капитулировать. Вероятно, участки головного мозга, ведавшие инстинктами, пришли к выводу о том, что Вехер не умирает, хотя и не дышит.

Пока не умирает, по крайней мере.

По идее, сейчас он уже должен был находиться в десантной капсуле. Все двадцать три десантника были упакованы в персональные капсулы – и выглядели совсем как тунцы в прованском масле. Черные, обтекаемой формы торпеды стояли по кругу в пусковом отсеке. Помещение выглядело, будто барабан гигантского револьвера. Вехер чувствовал себя препаршиво. Холодная тяжесть наполненных жидкостью легких и дополнительный вес бездействующей боевой брони прижимали его к обшивке, и казалось, будто пусковой отсек быстро вращается, и к борту Вехера пригвоздила центробежная сила.

От этих мыслей у него кружилась голова.

Сержант-десантник, который должен был упаковать доктора Вехера в капсулу, в данный момент отчаянно спешил, готовя к полету высокого молодого аппаратчика с неприятной ухмылкой. Этот посвященный появился в последнее мгновение с приказом о его участии в десанте, который был отдан, невзирая на все возражения командира десантников (и капитана). Сейчас проводилась физиологическая подготовка новичка. Одновременно мастер-специалист облачал долговязого посвященного в скафандр. Интерн, подопечный Вехера, производил внутричерепные инъекции, дабы подготовить мозг к жуткому давлению, возникавшему при сверхзвуковом полете. Посвященный старательно сжимал губами трубку, через которую в его легкие вливалось зеленое желе.

Доктор Вехер отвернулся. Он до сих пор ощущал вкус ярко-зеленой, приправленной клубничным ароматом гадости, которая запросто могла наполнить его рот, если бы он кашлянул или заговорил. Правда, сержант-десантник утверждал, что с этой мерзостью в легких закашляться невозможно. То есть невозможно до тех пор, пока не упадет концентрация кислорода и треклятый разум, которым нашпигована эта дрянь, не решит, что пора извергнуться из твоего тела.

Вехер ждал этого момента с нетерпением.

Наконец подготовка посвященного завершилась, и сержант-десантник с мрачной физиономией прошагал по пусковому отсеку. Он открыл колпак капсулы Вехера и довольно грубо уложил врача на спину.

– Приглядите, как бы этого молокососа там не пристрелили, ладно? – проговорил сержант. – Но если что, вы из кожи вон не лезьте, чтобы его заштопать, доктор.

Вехер с трудом кивнул тяжеленной головой. Сержант большим пальцем оттянул вниз его подбородок, а другой рукой вставил загубник. Загубник пах стерильностью, спиртом и еще какой-то марлей или бинтом, предназначенным для впитывания слюны, а слюна, конечно, сразу же начала выделяться.

С неприятным скрипом опустилась лицевая пластина шлема, и у Вехера заложило уши, поскольку под шлемом сразу образовался вакуум. Тяжелый люк капсулы с металлическим стоном закрылся в нескольких дюймах от лица врача, и он очутился в полной темноте, не считая линии подмигивающих огоньков контрольной панели. Вехер пошевелил ступнями, попытался вспомнить, что там должно происходить дальше. Во время базовой подготовки он один раз совершал подобный полет, но в течение многих лет старательно вытеснял эти воспоминания.

А потом он почувствовал, как ступни у него похолодели, невзирая на то, что были упакованы в бронированные ботинки. Вехер вспомнил. Капсула наполнялась гелем. Внутрь он поступал в жидком виде, но быстро загустевал и, словно гипс, охватывал плотно прилегающий к коже скафандр. Неприятно надавило на яички, потом сжало шею, и вернулось противное чувство удушья и тошноты. А самое гадкое – это то, что гель проник под шлем через два клапана на затылке и облепил лицо Вехера. Казалось, к нему прикоснулась холодная рука привидения. Запечатало уши, придавило сомкнутые веки.

Теперь Вехер не мог пошевелиться. Даже сглотнуть не мог, потому что зеленое желе напрочь отключило глотательный рефлекс. Только пальцы рук едва-едва сгибались – но их крепко сжимали бронированные перчатки.

Вехер сдался и позволил жуткой, вездесущей тяжести овладеть им, унести в бездействие. Время, казалось, растянулось до бесконечности, потекло без всяких перемен. Он не дышал и поэтому о течении секунд мог судить только по биению собственного сердца. Но при том, что уши Вехера были надежно запечатаны, даже этот звук доносился до него притупленно, он едва ощущался даже грудной клеткой, которая была укреплена соответствующими инъекциями.

Доктор Вехер ждал старта. Ему хотелось, чтобы что-нибудь – что угодно! – произошло, но при этом так всего боялся.

Александр обнаружил кое-что очень интересное.

Щупальца его распространяющегося сознания уже добрались на планете до каждого устройства, включенного в компьютерную сеть. Электронные записные книжки, системы управления транспортными потоками, энергетические станции и метеорологические спутники, устройства слежения за потенциальными воришками в торгующих одеждой супермаркетах… Гигантский разум забрался даже в наушники, через которые советники передавали информацию политиканам, ведущим в парламенте дебаты по поводу нынешнего кризиса. Только оборудование, принадлежавшее боевикам-риксам, несовместимое с имперскими базами данных, оставалось вне досягаемости Александра.

При всем при том гигантский разум почему-то ощущал внутри себя некую пустоту – как будто одно-единственное устройство ухитрилось спрятаться, улизнуть, избежать общей участи в процессе расширения. Александру не нравился этот вакуум, похожий на холодок, на тень от тучки. Не было ли это какой-то контрмерой со стороны Империи, чем-то вроде «троянских» данных, специально хранимых в недоступном месте до тех пор, пока ситуация с заложниками не будет разрешена, а потом атаковать?

Разум обшаривал себя, пытаясь конкретизировать ощущение. Во время теневого периода ничего подобного не происходило, не было никаких двусмысленностей и призраков. Нечто отсутствующее начало раздражать Александра. Будто зуд в ампутированной конечности, он был бестелесным, однако ужасно беспокоил.

Призрачное устройство, по всей вероятности, было экранировано от обычных каналов связи. Видимо, создатели облекли его в форму какого-то невинного предмета, упрятанного в сложную структуру узковолновой антенны или солнечной батареи. А может быть, призрак прятался в новорожденной структуре самого гигантского разума – полупаразит, примитивный сородич Александра. Мета-существо, невидимое и супервалентное.

Александр быстро построил автомодель, отошел в сторону и посмотрел на собственную структуру извне. Он не обнаружил ничего такого, что говорило бы о наличии некоего «суперэго», возникшего поверх его сознания. Александр перетряхнул базы данных в библиотеках, пунктах обмена валюты, на товарных биржах. Он старательно искал какой-нибудь безобидный пакет данных, способный к быстрому разархивированию и атаке. Ничего. По-прежнему – ничего. Тогда Александр прислушался и стал наблюдать за потоком сенсорных данных, поступавших от камер наружного наблюдения, радаров раннего оповещения и датчиков движения.

И вдруг он обнаружил то, что искал, – настолько же очевидное, как похищенное письмо.

В тронном крыле дворца, прямо в зале Совета: хитрый, крошечный искусственный интеллект, упрятанный в тело Императрицы. Именно туда, а не куда-нибудь еще. Александр распространил свое влияние на датчики, встроенные в стол в зале Совета. Эти устройства были довольно сложными и могли считывать показатели артериального давления, гальванические реакции кожи и движения глаз придворных и искателей возвышения – все это делалось для того, чтобы выявлять двуличие и скрытые мотивы. Похоже, Дитя-императрица страдала ярко выраженной паранойей. Оказалось, что Александр способен четко и ясно видеть все, что происходило в помещении зала.

Призрачное устройство распространялось по всему телу Императрицы, оно переплетало ее нервную систему и заканчивалось в слуховом отделе головного мозга. Этакий невидимый друг. Устройство было несовместимо со стандартными имперскими сетями, а в инфоструктуру включено практически пассивно. Его явно задумали, как необнаружимое. Тайный поверенный…

Но здесь, на Легисе-XV, не должно было быть никаких тайн. Никаких – для Александра, чье сознание теперь распространилось на каждый личный дневник, запечатленный на сетчатке глаз, на каждое цифровое завещание, на все электронные игрушки и игры. Секретное устройство по праву принадлежало Александру. Гигантский разум желал его. И как это было совершенно, как восхитительно – нанести удар по тому, что было настолько близко и дорого Воскрешенному Императору.

Гигантский разум внезапно, с мощью всей планеты, пронизанной его корнями, обрушился на тайного поверенного Императрицы.

Дитя-императрица что-то услышала – на краткий миг.

Что-то вроде далекого жужжания, похожее на помеху, возникающую в мобильном телефоне, если он слишком близко от широкополосного источника радиоволн, или на короткий разряд статического электричества, в котором слышится призрачный голос или сразу несколько голосов. Странный звук сопровождался эхом, сдвинутым по фазе гулом, напоминавшим тот, который доносится от пролетающего над головой аэромобиля. А еще к звуку присоединился еле слышный писк, как будто призрак выдал себя.

Дитя-императрица обвела взглядом зал и поняла, что, кроме нее, никто этого звука не слышал. Звук донесся от «поверенного».

– Что это было? – почти не шевеля губами, спросила Императрица.

Впервые за пятьдесят лет ответа не последовало.

– Где ты? – прошептала Императрица, пожалуй, слишком громко. Женщина-боевик вопросительно воззрилась на нее, но «поверенный» снова промолчал.

Императрица повторила вопрос, на этот раз – не шевеля губами. Молчание. Она прижала большие пальцы к безымянным – так производился вызов меню утилит «поверенного», если тот находился в состоянии синестезии. Уровень громкости голоса «поверенного» оставался нормальным, режим отключения не был задействован, все работало. Внутренняя диагностика не выявила никаких нарушений – кроме сердцебиения Императрицы, постоянный мониторинг которого осуществлял «поверенный». Частота пульса нарастала, а Дитя-императрица сидела с раскрытым ртом. Показатели перевалили за сто шестьдесят ударов в минуту. В такой ситуации возникали красные цифры, и «поверенный» всегда рекомендовал Императрице принять таблетку или наклеить пластырь.

Но сейчас «поверенный» упорно молчал.

– Где ты, проклятье? – проговорила Дитя-императрица вслух.

Сквозь символы на экране, наложившемся на ее поле зрения, Императрица увидела, что другие заложники и риксы обернулись и уставились на нее. Щеки Императрицы запылали, сердце в груди билось, как угодивший в ловушку зверек. Она пыталась усилием воли прогнать экран, но пальцы слишком сильно дрожали и не слушались.

Императрица попробовала улыбнуться. Она очень хорошо умела убеждать окружающих в том, что ей хорошо и удобно, невзирая на все, что с ней случилось за последние пятьдесят лет. В конце концов, она была сестрой Воскрешенного Императора, и созданный им симбиант поддерживал ее прекрасное здоровье. И он, и она были бессмертны. Но улыбка не удалась, даже ей самой она показалась неискренней. Во рту у Императрицы появился металлический привкус – будто она прикусила язык.

Скорее по привычке, нежели по нужде, Императрица протянула руку к стакану с водой. Поверенный непременно посоветовал бы ей попить воды.

Продолжая улыбаться, она коснулась стакана, и ее трясущиеся пальцы опрокинули его.

В голове у Кэтри Хоббс неожиданно зашумело.

Она сложила пальцы в кодовую комбинацию, разделив контролируемые ею аудиоканалы по категориям источников. Когда Хоббс дежурила, ее слух улавливал всю деятельность на корабле, будто невод. Все звуки с тридцати двух палуб поступали по различным аудиоканалам прямо к ней в голову. Она парила между ними, лавировала, словно дух, посреди операционных центров звездолета. За последние несколько секунд она слышала болтовню десантников во время подготовки к полету, отрывистые фразы снайперов, державших на прицеле риксов в императорском дворце, ругательства пилотов, пытавшихся провести свои резервные микрокорабли в зал Совета. На борту «Рыси» Кэтри Хоббс славилась своим талантом по части подслушивания точно так же, как экзотической утопианской внешностью. Ни одного разговора нельзя было утаить от Кэтри. Прослушка была единственным реальным способом держать руку на пульсе всего, что происходило на звездолете в минуты повышенной боевой готовности.

Повинуясь жесту Кэтри, аудиопроисшествия последних нескольких секунд распались на отдельные визуальные аудиограммы с демонстрацией громкости и источника звука. За считанные мгновения худшие опасения Кэтри Хоббс подтвердились.

Резкий, бьющий по нервам звук донесся из зала Совета. Кэтри проиграла этот звук заново. Он прозвучал для нее раскатом грома.

– Мэм! – Это вышел на связь вахтенный офицер, непосредственно наблюдавший за ситуацией в зале. Ему тоже пришлось еще раз прослушать запись, чтобы поверить в случившееся. – Тут у нас…

– Я все слышала.

Хоббс обернулась к капитану. Он, восседавший за пультом управления, посмотрел на нее сверху вниз, и их взгляды встретились. На миг Хоббс лишилась дара речи, а капитан, глядя на нее, побледнел.

– Капитан, – с трудом выговорила Хоббс. – В зале Совета прозвучал выстрел.

Зай отвернулся и кивнул.

Десять лет назад (по имперскому абсолютному времени)

Его парадная форма выползала из упаковки, будто походная колонна муравьев-кочевников.

Капитан-лейтенант Лаурент Зай с трудом удержался от того, чтобы поежиться, и переключил свет в номере отеля на полную яркость. Форма тут же среагировала на изменение освещенности и заблестела зеркальным серебром. По идее, это облачение должно было перестраиваться настолько быстро, чтобы в случае чего отразить луч лазера до того, как он сумел бы сжечь владельца. Форму можно было носить в боевых условиях. Теперь она стала похожа на капельки ртути, выстроившиеся наподобие человеческой фигуры. Уже лучше.

Но одежда продолжала двигаться. Ее крошечные элементы наползали друг на друга, ощупывая покрывало на кровати, и словно принюхивались, пытаясь определить, является ли это поверхность кожей Зая. Решив, что это вовсе не кожа, частички формы утратили к покрывалу интерес и начали перемещаться бесцельно – а может быть, все-таки с какой-то тайной целью. Вероятно, форменная одежда сохраняла силуэт в динамическом равновесии, достигавшемся за счет всех этих мизерных отклонений и столкновений.

«Как муравьи», – снова подумал Зай.

И решил больше не медлить и напялить на себя эту треклятую одежду.

Облачиться в форму можно было бы и более достойным образом, но Зай не слишком часто посещал торжественные мероприятия и потому не имел в этом деле большого опыта. Он отвернулся от кровати, сбросил халат и улегся спиной на извивавшуюся одежду. Повертел руками – и плечи оказались в соответствующих впадинах. Немного согнул ноги в коленях и подумал, что, наверное, стал похож на ангела с короткими крылышками, лежащего на снегу. А потом он закрыл глаза и старательно притворился, будто не чувствует, как части формы, теперь ставшие отчетливо и неприятно отдельными, налипают на его кожу.

Как только движение почти перестало ощущаться (а Зай по опыту знал, что микроскопическая портновская подгонка формы не заканчивается никогда), он сел и посмотрел на свое отражение в большом зеркале, оправленном в золоченую раму.

Крошечные устройства, из которых состояла форма, теперь представляли собой единую, непрерывную поверхность. Фасетки их микроскопических спинок растворились и слились друг с другом, наложившиеся одна на другую пластинки в ярком свете сверкали, как хромированная сталь. Одежда плотно облегала кожу Зая. Мускулы торса были подчеркнуты, а рубцы швов на плече и бедрах – скрыты. Прикосновение крошечных присосочек почти не ощущалось. В целом чувство было такое, словно он одет в легкие сетчатые рубаху и брюки. Ветерок, залетавший в открытое окно, таинственным образом проникал сквозь броню, и Заю казалось, что он голый, – что бы там ни говорило зеркало. Под парадной формой, согласно уставу, ему разрешалось иметь на себе только военную бирку с кодом (спасибо Императору и за это). Зай подумал, а не могло ли случиться так, чтобы под действием электромагнитного импульса или из-за отказа компьютерной программы микроскопические машинки погибли. Что же тогда будет? Неужели они осыплются с него, как чешуйки амальгамы со старинного зеркала? Зай представил себе, как в каком-нибудь зале на сборище, где народ в такой форме, все вдруг оказываются голыми. Эта мысль не вызвала у него улыбки.

Такая катастрофа грозила не только наготой. Предстательной железе досталось бы по полной программе.

Зай дал освещению команду вернуться к нормальному уровню, и форма сразу утратила металлический блеск и приняла окраску, соответствующую гостиничной комнате, – стала похожа на темно-коричневый каучук. Поверхность блестела, будто смазанная маслом, и отражала огни столицы за большими окнами. Зай завершил процесс одевания. Особый абсорбент прилип к его босым ступням и принял форму ботинок. Парадные перчатки были короткими, и запястья остались открытыми. Две полоски – одна бледная, белесая, другая – металлическая.

Зай выглядел совсем неплохо. А если он стоял совершенно неподвижно, то форма прекращала заниматься подгонкой, и тогда все вообще было вполне терпимо. По крайней мере, если он теперь начнет потеть на приеме у Воскрешенного Императора, умные маленькие машинки с этим справятся. Они умели превращать пот и мочу в питьевую воду, могли подзаряжаться, пользуясь движением человека и теплом его тела, а в таком маловероятном случае, как неожиданное утопление, эти сказочные устройства должны были преобразиться в аппарат для дыхания под водой, забравшись к человеку в рот.

«Интересно, – думал Зай, – какая она на вкус, это форма». Ему еще никогда в жизни не приходилось есть живых муравьев.

Капитан-лейтенант приложил к груди колодки с ленточками, обозначавшими его участие в различных кампаниях, и они автоматически закрепились. Он не знал, куда прицепить большую новую медаль – ту награду, из-за которой он, собственно, и был приглашен на прием, – но оказалось, что форма это знает. Крошечные невидимые лапки вытянули награду из рук Зая и прикрепили ее прямо над боевыми планками.

По всей вероятности, крошечные машинки во всяких протокольных моментах были искушены не меньше, чем в тактике выживания. Идеальный продукт современной военной микротехнологии.

«Пожалуй, я готов, можно идти», – подумал Зай.

Он сделал кодовый жест для интерфейса, но в обтягивающих перчатках получилось не очень четко, а затем произнес вслух имя своего водителя.

– Капитан-лейтенант? – сразу же послышался ответ.

– Давайте покончим с этим, капрал, – отрывисто распорядился Зай.

Но он еще постоял у зеркала, глядя на свое отражение. Капралу пришлось прождать секунд двадцать.

Заметив машину, Зай прикоснулся к подбородку кончиками указательного, среднего и безымянного пальцев. Для ваданцев такой жест служил эквивалентом долгого негромкого свиста.

Машина в ответ бесшумно оторвалась от земли. Две автомобильные «вилки» с колесами, доставившие машину к отелю, отъехали назад и стали похожи на учтивых кланяющихся пешеходов. Перед Заем открылась задняя дверца – элегантная и хрупкая, словно гибкое крылышко птицы-оригами. Зай забрался на пассажирское сиденье, чувствуя себя грубым и неуклюжим для столь деликатного транспортного средства.

Как только Зай удобно устроился на кожаном сиденье, капрал обернулся. Его глаза блестели. На мгновение общее восхищение смело разницу в рангах.

– Она, – сказал Зай, – прелестна.

С научной точки зрения разработанная Лартеном теория гравитации устарела на тридцать лет, но все еще неплохо годилась для флотских учебных пособий. И потому, на взгляд капитан-лейтенанта Лаурента Зая, существовало четыре разновидности гравитации: тяжелая, легкая, зловредная и прелестная.

Тяжелая гравитация именовалась также истинной гравитацией, поскольку создать ее могла только старая добрая масса, и лишь эта разновидность силы притяжения возникала естественным путем. На ее долю выпала такая грязная и универсальная работа, как организация солнечных систем, сотворение черных дыр и образование вокруг планет атмосфер. Противоположностью этой «рабочей лошадки» была легкая гравитация, никак не связанная с массой – ну, разве только тем, что легкая гравитация была совершенно беззащитна перед действием тяжелого гравитационного поля. Тяжелые гравитоны без труда поедали легкие на завтрак. Но в глубоком космосе создать легкую гравитацию было довольно просто: для того, чтобы наполнить все отсеки звездолета силой притяжения в один g, требовались минимальные затраты энергии. Однако легкая гравитация вызывала некоторые проблемы. На нее непредсказуемо воздействовали отдаленные объемы массы, поэтому даже в самых совершенных звездолетах гравитационное поле было подвержено микроприливам. При легкой гравитации было трудновато подбросить монетку, не работали часы с маятниками, гироскопы, было невозможно разложить пасьянс. Некоторых людей легкая гравитация доводила до морской болезни – находятся же такие, кто даже в полный штиль не в силах находиться на палубе самого громадного и устойчивого корабля.

Во флотских руководствах зловредной гравитации уделялось совсем немного места. Она была так же дешева, как легкая, и отличалась большей силой, но ею невозможно было управлять. Частенько ее обзывали хаотической гравитацией, а ее частицы именовались энтропонами. Во время Вторжения риксов враги пользовались зловредной гравитацией как оружием против звездолетов – смертоносным, но, к счастью, действующим только с близкого расстояния. Как именно это оружие действовало, было непонятно: все собранные данные на самом деле сводились к отсутствию всяких данных. Любые повреждения, не поддававшиеся объяснению и не укладывавшиеся в разумные рамки, называли «зловредными».

Прелестная частица были воистину королевой среди гравитонов. Прелестная гравитация была прозрачна для тяжелой, и поэтому если на материю воздействовали одновременно та и другая разновидности, то имела место простейшая арифметика – сложение векторов. Прелестной гравитацией было невероятно легко управлять: единственный ее источник можно было расщепить с помощью квазилинзовых генераторов на вертящиеся смерчики сил, которые тянули и толкали, каждый в свою сторону, как бродячие завихрения внутри воронки торнадо. Четко запрограммированный генератор прелестной гравитации мог сделать так, что разбросанные карты «укладывались» ровной колодой. Более мощный порыв был способен в мгновение ока разорвать человека на куски – будто по комнате пронесся некий невидимый демон, и при этом внутренние органы оказались бы на ближайшем столе, разложенные пропорционально их массе. Увы, для такого шоу потребовалось бы несколько миллионов мегаватт энергии. Прелестная гравитация очень дорого стоила. Она применялась только в сверхроскошных имперских видах транспорта, определенных микроскопических промышленных устройствах и в самом экзотическом оружии.

Зай молча сидел в черной машине, работавшей на прелестной гравитации. Почему-то он ощущал на виске биение пульса и не особенно глазел на проплывавшие мимо столичные чудеса. С легким изяществом машина пролетала между высоченными зданиями, но ни при поворотах, ни при наборе и сбросе высоты Зай не чувствовал инерции. Казалось, это мир внизу вращается, а чудесная машина неподвижна. Зай попытался произвести в уме поспешные расчеты, определить общую массу машины, свою собственную и капрала. Результаты его ошеломили. Энергии, затраченной на этот короткий перелет, хватило бы на первые пятьдесят лет индустриализации человечества.

«Дело не в медали, не в возвышении и даже не в гарантии бессмертия», – думал Зай. Эти мгновения и были истинной наградой за его героизм: скольжение по гребню волны буквальной и абсолютной имперской силы.

Когда капитан-лейтенант Зай добрался до дворца, у него слегка кружилась голова. Его машина бесшумно поднялась над ворчанием подъезжающих лимузинов, легко и плавно перелетела через высокие алмазные стены и перевернулась вверх дном – так, что под прозрачным колпаком возникло захватывающее дух зрелище дворцовых окрестностей. Конечно, голова у Зая закружилась едва заметно, поскольку состояние его вестибулярного аппарата находилось в верных и легких, как перышко, руках прелестных гравитонов. В их объятиях не чувствовалось ни верха, ни низа. У Зая возникло такое ощущение, будто некое гигантское божество ради того, чтобы повеселить его, перевернуло фонтаны и увеселительные сады вверх тормашками.

Машина опять перевернулась, снизилась, и он вышел из нее с ощущением потери, знакомым с детства, – с печалью и озадаченностью из-за того, что эта карнавальная поездка закончилась, а его ноги снова оказались на твердой и предсказуемой почве.

– Изумительная машина, – услышал он голос капитана Маркуса Фенту Масруи.

– Да, сэр, – пробормотал в ответ Зай, все еще не пришедший в себя. Он неловко отдал честь своему старому командиру.

Они оба молча наблюдали за тем, как машину подхватили служебные транспортные средства и унесли. Казалось, теперь ее посадят в клетку и накроют колпаком, будто какую-то взятую в плен экзотическую хищную птицу.

– Добро пожаловать во дворец, капитан-лейтенант, – сказал Масруи. Он протянул руку и тактично указал на возвышавшееся перед ними алмазное здание. Его архитектура была знакома любому из подданных Императора, а особенно – уроженцам Вады, но здесь, совсем рядом, здание дворца казалось чудовищно искаженным. Лаурент Зай привык видеть дворец на ярких снимках, где на сверкающих стенах играли солнечные блики. Теперь же здание было черным и мрачным, темнее неба в беззвездную ночь.

– У власти – необычный блеск, не правда ли? – заметил Масруи.

Капитан смотрел вверх, и Зай не понял, что он имеет в виду – чудесную машину или дворец.

– После моего возвышения, – продолжал Масруи, – мне довелось проехаться на такой машине. Только тогда до меня дошло, зачем я столько лет изучал физику в академии.

Зай улыбнулся. Масруи славился своим упорством. Три года подряд он заваливал в академии экзамены по элементарной физике и чуть было не остался без распределения. Только гениальность в других областях науки позволила ему в конце концов получить диплом.

– Это, конечно, не имеет никакого отношения к командованию кораблем. Корабль – это, в конце концов, мужчины и женщины. Компьютеры все рассчитали на тысячелетия вперед. Но мне нужно было понять физику – если не зачем бы то ни было еще, то хотя бы для того, чтобы до конца уразуметь этот имперский выверт.

Зай посмотрел прямо в глаза своему командиру, гадая, не шутит ли тот, по своему обыкновению. Однако головокружительные воспоминания о полете в чудесной машине убедили его в том, что даже у Масруи минуты такого путешествия способны вызвать сентиментальность.

Они вместе поднялись вверх по широкой лестнице. Между колоннами и статуями героев бушевал шум грандиозной вечеринки.

– Странно, сэр… Я столько раз смотрел сверху вниз на множество планет – и вдруг меня так потрясла какая-то… летающая машина.

– Это заставляет убедиться в том, Зай, что ты никогда не летал по-настоящему. Мы летали на самолетах, звездолетах, спускаемых аппаратах, знаем, что такое свободное падение и подъемные пояса, но на каком-то уровне тело всегда сопротивляется. Выделяется адреналин, испытываешь волнение – возникает животный страх из-за того, что что-то неправильно.

– А в этой машине все правильно. Да? – спросил Зай.

– Да. Ее полет так же легок и естествен, как полет птицы. Или бога. Для чего мы поступили во флот? Чтобы служить, возвыситься и обрести бессмертие? Или для чего-то, похожего на это.

Капитан умолк. С ними поравнялась группа офицеров. Зай почувствовал, как тема разговора между ним и старым товарищем исчезает, как произнесенные слова растворяются в воздухе, а потом куда-то прячутся – словно заговор мятежников.

– Герой! – произнесла женщина в офицерской форме слишком громко. Это была капитан Ренсер Фаулер IX, вместо которой Зай, если слухи были верны, должен был вскоре стать самым молодым командиром звездолета в имперском флоте. Зай заметил, как Фаулер скользнула взглядом по его груди, украшенной медалью, и на миг вдруг почувствовал себя нагим в коварном облачении, сотканном умными муравьями. Другие офицеры в такой форме чувствовали себя совершенно свободно, раскованно. Никому бы и в голову не пришло, что их одежда состоит из микроскопических частичек. Зай понимал, что его «муравьи» ничуть не очевиднее чужих. Он решил больше не думать о треклятой форме.

– Всего лишь скромный слуга Империи, – ответил за него Масруи.

Зай и Масруи обменялись рукопожатиями с офицерами-мужчинами, а с женщинами – касанием сжатых кулаков. От избытка ритуальных приветствий у Зая немного закружилась голова. «Насколько удобнее просто отдавать честь», – думал он. Но это был торжественный прием, полагалось следовать этикету, и во всем, похоже, был какой-то смысл – даже в обнаженных запястьях и прикосновении пальцев. Примерно такой же смысл, какой кроется в зверином оскале. На мгновение металлическая полоска на запястье Зая сверкнула, отразив свет звезд.

Они вошли в холл дворца вместе, и крещендо голосов, эхом отлетавших от камня, осыпало их, будто неожиданный дождь.

Компания офицеров шагала по черному полу величественного холла. Все оборачивались и смотрели на Зая. Герой Дханту – или, как его именовали в заголовках главных газет, Разбитый Человек. Зай догадывался, что группа офицеров, как бы непринужденно выстроившихся вокруг него, оказывала ему услугу, служила щитом между ним и взглядами толпы. «Уж не подстроил ли Масруи эту встречу на лестнице?» – гадал Зай. Они шли медленно, без особой цели. Люди из «свиты» Зая замечали в толпе знакомые лица, и эти офицеры примыкали к их компании. Случалось, что кое-кого тактично отсекали. Один из таких подкатил поднос с напитками. Поднос был быстро передан по кругу.

Зай плыл по холлу, словно ребенок на руках у родителей. В громадном помещении было полным-полно народа. Яркая форма офицеров флота перемежалась непроницаемо черной одеждой представителей Политического Аппарата. Попадались и гражданские лица, одетые в торжественные кроваво-красные или белые одежды сенаторов, члены различных гильдий, одежда которых имела символическую расцветку – Зай в ней мало разбирался. Высокие витые колонны, вздымавшиеся к сводчатому потолку, разделяли массу людей на плавно вертящиеся вихри. Через несколько минут променада по холлу Зай понял, что для тех, кто находился на верхних галереях, он был отчетливо заметен: все остальные двигались кругами. Он услышал голос Фаулер:

– Ну, как вам бессмертие, капитан-лейтенант?

Фаулер, невзирая на ее метеороподобно раннюю карьеру, пока еще не получила возвышения.

– Насколько я слышал, оно не слишком отличается от первых ста лет, – ответил Зай. – По крайней мере, первая неделя не отличается.

Фаулер рассмеялась.

– Вы еще не соскучились по призраку смерти, да? А я думала, на Дханту вы на него предостаточно нагляделись.

От этих слов у Зая по спине побежали мурашки. Конечно, можно было не сомневаться, что о той планете, где он совершил героический поступок – если это можно было так назвать, – сегодня будут говорить все и каждый. Но только Фаулер оказалась настолько бестактна, что произнесла при нем это название.

– На несколько веков хватит, пожалуй, – отозвался Зай и почувствовал, как что-то шевельнулось под мышкой. Треклятые муравьи опять решили перестроиться и произвести очередную подгонку формы. Выбрали же время!

Однако Зай сразу же догадался, в чем дело. Просто-напросто у него под мышкой выступил пот.

Толпа наступала со всех сторон. Фаулер оказалась совсем рядом.

– Мне тут знакомые с фронтира сообщили, что риксы снова наглеют. Очень скоро в тех краях могут понадобиться герои. Поговаривают, что вам грозит новое назначение. Может быть, даже дадут корабль под командование.

Зая бросило в жар. Ощущение наготы в теплом воздухе холла исчезло – будто «муравьи» сбились плотнее, сомкнули ряды перед дерзостью Фаулер. Могли ли они заметить враждебность этой женщины и среагировать на нее так же, как реагировали на свет? – гадал Зай. Крошечные элементы одежды сновали вверх и вниз по боку Зая и перетаскивали капельки пота к пояснице.

– А призрак смерти всегда преследует героев на передовой линии, – добавила Фаулер. – Вероятно, вы еще повстречаетесь.

Нарочитая веселость рассеялась. Зай поискал взглядом Масруи. Да вправду ли он здесь окружен друзьями?

Он заметил на себе взгляд женщины, стоявшей у ближайшей колонны. Она улыбнулась ему и слегка склонила голову.

– Довольно хорошенькая, – проговорил Зай, не слушая Фаулер. Это замечание произвело желаемый эффект, и Фаулер тут же посмотрела в ту сторону, куда был устремлен взгляд Зая.

И отвернулась с откровенной гримаской.

– Думаю, вы выбрали не ту женщину, Зай. Уж больно «розовая». Да и рангом повыше вас, пожалуй.

Зай присмотрелся и выругал себя за поспешность. Фаулер была права. На рукавах белого платья женщины красовались знаки сенатора. Правда, для столь высокого поста она выглядела на редкость молодо. Даже в эру косметической хирургии от членов Сената ожидали определенной солидности.

Зай постарался не выдать разочарования.

– Розовая, говорите?

– Антиимпералистка, – чуть ли не по слогам выговорила Фаулер, словно что-то объясняла ребенку. – Противоположность серому цвету. Отважная защитница живых. Это Нара Оксам, сумасшедшая, ее недавно избрали сенатором от Вастхолда. Добровольно отказалась от возвышения. Предпочитает сгнить в земле.

– Чокнутая Сенаторша… – пробормотал Зай. Этот заголовок он видел в тех же самых желтых изданиях, где его именовали Разбитым Человеком.

Молодая женщина снова улыбнулась, и Зай понял, что таращится совершенно неприлично. Он поприветствовал ее, приподняв бокал, и смущенно отвел взгляд. Конечно же, Зай знал, что означает «розовая». Но его родная Вада в политическом отношении была так же сера, как любая из планет Империи. Там почитали мертвых, и каждый похвалялся знакомством кого-то из воскрешенных предков с Императором. Ну и конечно, флот был насквозь серым – от адмиралов до рядовых морских пехотинцев. Капитан-лейтенанту Лауренту Заю, пожалуй, за всю его жизнь не доводилось встречаться ни с кем из «розовых».

– Вот только у меня нет никаких сомнений, – продолжала язвить Фаулер, – что когда она окажется ближе к смерти, то примет продвижение как миленькая. Ну а там кто знает: может быть, с ней какое-нибудь несчастье стрясется. Разве не жалко будет лишиться вечности из-за каких-то там дурацких принципов?

– Или из-за дерзости, – добавил Зай, очень надеясь на то, что Фаулер примет это замечание на свой счет. – Возможно, с ней нужно просто хорошо поговорить.

И он протолкался в сторону, мимо Фаулер, ощутив прикосновение ее кожи, покрытой тонким слоем «муравьев».

– Ради бога, Зай, она же сенатор! – прошипела Фаулер.

Зай обернулся к своей советчице и спокойно ответил:

– А я сегодня – герой.

Увидев, что капитан-лейтенант Лаурент Зай пробирается к ней сквозь толпу, Нара Оксам широко раскрыла глаза. Выражение лица офицера не оставляло сомнений в его намерениях. Он сжимал ножку бокала с шампанским всей пятерней, как дубинку, и не спускал глаз с Нары.

С того самого мгновения, как он появился в холле, его окружала группа офицеров, которые откровенно отсекали толпу. По всей видимости, офицеры и оберегали товарища, и выражали гордость тем, что один из них в столь молодом возрасте удостоился возвышения. Вспомогательная аудиосистема Нары перечислила ей их имена и годы обучения в академии. Все эти люди были старше Зая. У сенатора возникла мысль о том, что их дружбе с Заем несколько минут от роду. Герой Дханту стал бы прекрасным дополнением к их компании.

Но почему-то Зай решил отказаться от такого общества. Как только молодой офицер покинул своих спутников, его походка сразу стала неуклюжей. Он шагал так, будто вытягивал ноги из кустов каких-то невидимых ползучих растений, выросших на мраморном полу. Нара Оксам незаметно прикоснулась к браслету, снижавшему уровень эмпатии. Ей очень хотелось узнать, о чем думает Зай, но здесь собралось слишком много народа, чтобы она могла себе позволить более высокое разрешение.

Окружавшие Нару люди расступились и пропустили молодого офицера.

Несмотря на то, что эмпатические способности сенатора теперь были подавлены, большую часть жизни ей удавалось сравнивать выражения лиц с тем, что ей подсказывали экстрасенсорные способности. Даже тогда, когда браслет работал на полную мощность, она сохраняла сверхчувствительность. Когда капитан-лейтенант Зай остановился перед ней, Нара поняла, что он не знает, что сказать.

– Ваданское приветствие, – не шевеля губами, проговорила Нара.

Синестезический интерфейс выдал пять соответствующих случаю приветствий, но она, повинуясь инстинкту, отвергла все до одного.

– Вы выглядите не очень радостным, капитан-лейтенант Зай.

Он оглянулся через плечо, посмотрел на товарищей. Вернулся взглядом к ней.

– Я не привык к таким толпам, мэм, – сказал он.

Нара улыбнулась, услышав это обращение. Наверное, Зай не имел при себе соответствующего руководства, если назвал ее «мэм», а не «ваше превосходительство». «Каким образом эти флотские выигрывали войны, – думала Нара, – если они даже не знают, как себя вести на вечеринке с коктейлями?»

– Встаньте здесь, у колонны, – сказала она и подняла свой бокал к свету. – Когда спина прикрыта, ощущаешь себя в большей безопасности, как вы полагаете, капитан-лейтенант?

– У вас истинно военное мышление, сенатор, – ответил Зай и наконец улыбнулся в ответ.

Значит, о ее статусе он все-таки знал. А как насчет ее политических убеждений?

– Эти колонны прочнее, чем кажутся на первый взгляд, – сообщила Нара. – Каждая из них представляет собой цельный алмаз, выращенный в орбитальной углеродной камере.

Зай вздернул брови. Наверняка прикинул в уме массу. Изготовить крупный алмаз на орбите – это как раз было довольно просто. Опустить такой крупный объект вниз по гравитационному колодцу – вот что было подлинным подвигом инженерной мысли. Оксам снова приподняла бокал.

– Вы обратили внимание на то, капитан-лейтенант, что форма бокалов соответствует огранке колонн?

Зай взглянул на свой бокал.

– Нет, ваше превосходительство, не обратил.

Ага, теперь она уже «превосходительство». Офицер вспомнил об этикете. Означало ли это, что ей удалось расслабить его настолько, что он вспомнил о хороших манерах? Или он почувствовал ее превосходство?

– Но у меня напрашивается и другое сравнение, – продолжал он. – Я начал чувствовать себя бесцельно плавающим пузырьком. Спасибо за то, что предоставили мне спасительное убежище, сенатор.

Краешком глаза Оксам наблюдала за остальными офицерами, прежде сопровождавшими Зая. Взгляды, похлопывания по плечу – так они распространяли новость о бегстве героя. Теперь с него и Нары не спускал глаз старик в звании капитана. Может быть, собирался броситься на помощь и спасти молодого капитан-лейтенанта от Чокнутой Сенаторши?

Капитан Маркус Фенту Масруи, возвышенный, – сообщил Наре справочник. – Насколько известно, к политике отношения не имеет.

Нара выгнула брови. Не было людей, которые не имели никакого отношения к политике.

– Не уверена, что это убежище надежно, капитан-лейтенант, – проговорила Оксам и многозначительно посмотрела через плечо Зая. – Ваши друзья, похоже, недовольны.

Зай неохотно повернул голову, но тут же снова встретился взглядом с Нарой.

– Не уверен, мэм.

– Но вид у них явно расстроенный.

Капитан Масруи продолжал кружить неподалеку, не решаясь подойти к Заю.

– А вот в этом я уверен, – сказал Зай. – Насчет же того, друзья они мне или нет…

Он улыбнулся, но было видно, что это, скорее всего, не шутка.

– Успех приносит с собой немало ложной дружбы, – сказала Оксам. – По крайней мере, если судить по моему личному опыту, так бывает с успехом в политике.

– Не сомневаюсь, сенатор. И в каком-то смысле в моем успехе тоже есть доля политики.

Оксам прищурилась. О Лауренте Зае она знала очень мало, но, судя по материалам брифинга, полученным ею перед этой вечеринкой, он ни в коем случае не подходил под определение политизированного офицера. Он никогда не радовался переводу в командные структуры или в комиссию по снабжению, не получал военных стипендий. Он происходил из древнего рода блестящих флотских офицеров, но никогда не пользовался своей фамилией, чтобы избежать активных боевых действий. Все Заи были воинами – по крайней мере мужская половина рода.

Они поступали во флот, сражались за монарший престол и погибали. Затем они обретали свое, честно заработанное бессмертие и исчезали в «серых» анклавах Вады. «Чем, интересно, все эти Заи занимались потом?» – подумала Оксам. Наверное, рисовали страшные ваданские картинки, отправлялись в долгие паломничества и старательно изучали мертвые языки, чтобы читать древние саги о войнах в оригинале. Мрачная, бесконечная жизнь.

Однако сомнения Лаурента Зая представляли интерес. Вот он, здесь, его очень скоро ожидают почести от лица живого бога, а он переживает из-за того, что его возвышение приправлено политикой. Может быть, гадает, а стоило ли его награждать медалью только за то, что он, в отличие от многих, избежал гибели в плену.

– Думаю, награду Императора вы заслужили справедливо, капитан-лейтенант Зай, – сказала Оксам. – После всего, что вам довелось пережить…

– Никто понятия не имеет о том, что мне довелось пережить.

Оксам не договорила, умолкла. Слова Зая прозвучали грубовато, но сам он при этом не изменился в лице, остался спокоен. Он просто констатировал факт.

– Пусть это было страшно и больно, – продолжал Зай, – но одного лишь того, что кто-то пострадал за Императора, маловато для всего этого.

Он махнул рукой, обозначив этим жестом вечеринку, дворец и бессмертие разом.

Оксам кивнула. В каком-то смысле Лаурент Зай стал героем случайно. Его захватили в плен не по его собственной ошибке, и он угодил за решетку без всякой надежды на побег. В конце концов его спасли с применением превосходящих сил. С одной стороны, сам он не сделал ровным счетом ничего.

Но тем не менее само то, что человек пережил все, что происходило на Дханту, было событием из ряда вон выходящим. Остальные пленники, обнаруженные спасательным отрядом, были мертвы – даже те, кому был имплантирован симбиант. «Просто пострадал», – сказал Зай. Тут он сильно разбавил краски.

– Капитан-лейтенант, я вовсе не хотела сказать, будто могу понять, что вы пережили, – проговорила Оксам. – Вы заглянули в такие бездны, в которые вряд ли кто заглядывал. Но вы сделали это, служа Императору. И он должен как-то на это ответить. Определенные вещи должны быть… отмечены.

Зай грустно улыбнулся ей.

– А я так надеялся, что вы приметесь со мной спорить, сенатор. Но вы, видимо, не хотите показаться бестактной.

– Спорить? Потому что я – «розовая»? Ну что ж, бестактность так бестактность. Имперское присутствие на Дханту преступно. Местные жители страдают уже на протяжении жизни нескольких поколений, и я вовсе не удивляюсь тому, что наиболее экстремальные дханты стали вести себя бесчеловечно. Правда, это вовсе не оправдывает тех пыток, которыми они пользуются. Ничто не может этого оправдать. Но некоторые вещи не подвержены ни оправданию, ни объяснению, ни логике, ни обвинениям. Это вещи, которые проистекают из банальной борьбы за власть – из политики, если хотите, – но в конце концов погружаются в глубины человеческой души. Это нечто жуткое, чудовищное, вневременное.

Молодой офицер изумленно заморгал, а Нара сделала глоток шампанского и заговорила чуть медленнее и спокойнее.

– Военная оккупация редко кому-то приносит дивиденды. Но Империя вознаграждает, кого может. Вы выжили, Зай. Поэтому должны принять от Императора медаль, возвышение и командование звездолетом, которое вам, без сомнения, поручат. Это что-то да значит.

Зай, похоже, удивился – но не обиделся. Он едва заметно кивнул и чуть прищурился – будто что-то подсчитывал в уме из перечисленных сенатором благ. Может быть, мысленно посмеивался над ней?

Но нет, видимо, этот человек был напрочь лишен сарказма. Скорее всего, высказанные Оксам мысли были попросту новы для него. Всю свою жизнь он прожил среди самых «серых» из «серых». «Интересно, – думала Оксам, – а он хоть слышал о том, что эту оккупацию называли „освобождением Дханту“? Или слышал ли он хотя бы раз, чтобы кто-то высказывал сомнения в правоте Воскрешенного Императора?»

Зай задал вопрос, который подтвердил его неведение:

– Сенатор, а это правда, что вы отказались от возвышения?

– Правда. Именно так ведут себя секуляристы.

– А я слышал, что в конце концов они передумывают. Ведь всегда есть возможность задушевного разговора у смертного одра.

Оксам покачала головой. Поразительно, как упорно распространялась эта пропаганда. Еще один образчик того, насколько просто манипулировать истиной, и того, как «серые» страшатся Клятвы Смерти.

– Эту историю любит рассказывать Политический Аппарат, – сказала она. – Однако из почти пятисот сенаторов-секуляристов, избранных за последнее тысячелетие, только семнадцать в конце концов приняли возвышение.

– Семнадцать нарушили клятву? – спросил Зай.

Оксам победно кивнула, но тут же поняла, что сказанное ею не впечатлило Зая. Ему показалось, что этот ничтожный процент слишком высок. Для «серого» Лаурента Зая клятва была клятвой.

Ну и черт с ним.

– Что касается вашего вопроса, – сказала Оксам, – то ответ таков: да, я умру.

Зай протянул руку и легко коснулся ее запястья.

– За что? – спросил он с искренней заботой. – За политику?

– Нет. За прогресс.

Он недоверчиво покачал головой.

Нара Оксам мысленно вздохнула. Она обсуждала эту тему во время встреч на улицах, в общественных заведениях, в зале заседаний Вастхолдского парламента, в прямом эфире масс-медиа, с планетарными аудиториями. Она сочиняла лозунги, речи и эссе по этому вопросу. А теперь перед ней стоял Лаурент Зай, человек, который наверняка ни разу в жизни не принимал участия ни в каких политических дебатах. В определенном смысле это было слишком просто.

Но он задал вопрос.

– Вы слышали о геоцентрической теории, капитан-лейтенант?

– Нет, ваше превосходительство.

– На древней Земле, за несколько столетий до начала полетов в космос, многие верили, что солнце обращается вокруг планеты.

– Видимо, они полагали, что древняя Земля очень массивна, – высказался Зай.

– В каком-то роде – да. Они думали, что вся вселенная крутится вокруг их планеты. Причем – обратите внимание – обращается за сутки. У тех людей были большие проблемы с масштабом времени.

– Действительно.

– Долгое время накапливались данные, противоречащие геоцентрической теории. Были созданы новые модели, с солнцем в центре – более логичные и элегантные.

– Я так и думал. Даже не могу себе представить, как бы выглядело математическое обоснование планетоцентрической теории.

– Оно было ужасающе сложным и извращенным. Когда смотришь на эту теорию теперь, то со всей очевидностью понимаешь, как это глупо и старомодно – придерживаться древних предрассудков. Но когда возникла гелиоцентрическая теория – такая элегантная и ясная, – случилось нечто странное.

Зай ждал. Он, похоже, забыл о своем шампанском.

– Почти никто не поверил в нее, – сказала Нара. – О новой теории какое-то время подискутировали, у нее появилось некоторое количество приверженцев, но потом ее почти совсем отвергли.

Зай сдвинул брови.

– Но, видимо, впоследствии люди осознали свою ошибку. Иначе мы бы с вами не стояли здесь, в двух тысячах световых лет от Земли.

Оксам покачала головой.

– Они не осознали. По-настоящему поменяли мнение очень немногие. Те ученые, что были взращены на старой теории, упорно цеплялись за нее.

– Но как же тогда…

– Они умерли, капитан-лейтенант.

Нара Оксам допила шампанское. Древние споры все еще трогали ее, от волнения даже пересохло во рту.

– Вернее, они принесли в дар потомкам свою смерть, – сказала она. – Они оставили планету своим детям. Только тогда появились новые идеи, новая картина мира. Но только через смерть.

Зай покачал головой.

– Но наверняка они все равно когда-нибудь догадались бы…

– Если бы старики жили вечно? Если бы они обладали всем богатством, управляли бы армиями, не терпели несогласия? Мы бы до сих пор жили там, на одинокой окраине Ориона, и считали бы себя центром вселенной…

– Но те старики, которые ошибались, умерли, – закончила она.

Зай медленно кивнул.

– Я от многих слышал, что вы, «розовые», поборники смерти. Но считал, что это преувеличение.

– Это не преувеличение. Смерть – это главное условие эволюции. Смерть – это изменение. Смерть – это прогресс. А бессмертие – это идея, убийственная для цивилизации.

Зай улыбнулся и обвел взглядом холл, пытаясь впитать роскошь дворца.

– Пока мы не похожи на умершую цивилизацию.

– Семнадцать столетий назад Восемьдесят Планет обладали наиболее развитой техникой на этом витке галактической спирали, – сказала Нара Оксам. – А теперь полюбуйтесь… Риксы, тунгаи, фастуны – все они превзошли нас.

Зай вытаращил глаза. Об этом редко говорили вслух даже секуляристы. Но Лаурент Зай, человек военный, должен был знать, что это правда. Каждая очередная война становилась все более и более тяжелой, враги действительно опережали Империю Воскрешенных.

– Но семнадцать веков назад, – возразил Зай, – мы не были Империей. Мы были россыпью планет, как риксы, но только между планетами расстояния были больше. Никакой стабильности, никакой внутренней конкуренции. Теперь мы сильнее, даже при наших технических… недоработках. К тому же мы владеем единственной технологией, которой стоит владеть. Мы способны победить смерть.

– «Древнего Врага», – процитировала Оксам. Так называли смерть в Политическом Аппарате.

Древним врагом, против которого дерзнул выступить Воскрешенный Император. Выступил, победил и воскрес.

– Да. Мы победили смерть, но живущие продолжают прогрессировать, – продолжал Зай. – У нас есть Сенат, есть свободные рынки.

Нара Оксам печально улыбнулась.

– Но мы задыхаемся от тяжести мертвецов. Медленно, но верно они с каждым годом все больше богатеют, обретают все большую власть и все сильнее владеют умами живых.

– Такими умами, как мой, например? – спросил Зай.

Оксам пожала плечами.

– Я не претендую на знание вашего ума, капитан-лейтенант. Невзирая на все, что болтают о моих способностях.

– Вы считаете, что Империя уже мертва? – спросил он.

– Нет. Еще нет. Но перемены придут, а когда они придут, Империя лопнет, как тетива, которую тянут слишком много трупов.

Лаурент Зай от изумления раскрыл рот. Созданный сенатором образ ошеломил его. В конце концов, ей все-таки удалось шокировать этого человека. Нара помнила о том, как впервые произнесла подобную речь на Вастхолде. Аудитория восстала, эмпатически отторгла ее слова, и ее горло наполнилось желчью. Но она увидела, как новые мысли нахлынули и заполнили те пространства, где прежде обитал ужас. Образ получился достаточно ярким для того, чтобы вызвать брожение умов.

– Так вы хотите, чтобы мы вернулись к смерти? – спросил Зай. – Две сотни лет естественной жизни, а потом… ничего?

– Не обязательно, – покачала головой Оксам. – Просто мы хотим ограничить власть мертвых. Пусть занимаются живописью, скульптурой, пусть совершают паломничества по Восьмидесяти Планетам, но пусть не правят нами.

– Чтобы… не было Императора?

Она кивнула. Даже при том, что теперь она обладала новообретенным сенаторским иммунитетом, произнести эти изменнические речи вслух здесь, во дворце Императора, ей было трудно. Даже те, кто родились на секуляристских планетах, не были свободны от насаждавшейся повсюду культуры «серых». Старые сказки, детские стишки – все они повествовали о Древнем Враге и о том человеке, который его победил.

Лаурент Зай немного помолчал. Мимо проходил официант, и он взял с подноса еще два бокала с шампанским, подал один Наре Оксам, они выпили. Некоторые из «свиты» Зая держались поблизости, но не решались бестактно вмешаться в его разговор с «розовой» сенаторшей.

Нара Оксам исподволь разглядывала своего собеседника. Парадная флотская форма – эта координированная орда микроскопических машинок, безусловно, символизировала собой главный аспект имперского могущества: множество частиц, насильно сбитых воедино. Но как во многом из области имперской эстетики, в этом соединении мириадов крошечных элементов была неоспоримая элегантность. Сам же Зай не был приземист, как большинство выходцев с планет с высокой силой притяжения. Он был высок и немного худ. Особенно Наре понравился изгиб его спины.

– Позвольте задать вам вопрос, – проговорила Нара, дабы отвлечься от собственных мыслей.

– Конечно.

– Вы находите мои речи изменническими?

– По определению – нет. Вы сенатор. Вы неприкосновенны.

– Но если отбросить неприкосновенность?

Зай нахмурился.

– Если бы вы не были сенатором, то тогда, по определению, получилось бы, что вы только что совершили государственную измену.

– Только по определению?

Зай кивнул.

– Да, сенатор. Но, вероятно, не по духу. В конце концов, вас заботит благо Империи, в каком бы виде вы ни воображали ее будущее.

Оксам улыбнулась. На протяжении всего разговора она думала о Зае как о человеке неутонченном. Он ведь никогда не был знаком ни с кем из «розовых». Может быть, так оно и было, но со многими ли из закоренелых «серых» она сама разговаривала честно, открыто? Пожалуй, ее суждение о нем было тоже по-своему неутонченным.

Зай заметил выражение ее лица и вопросительно вздернул брови.

– Я просто подумала: ведь могут произойти изменения в сознании, – проговорила она.

– Так, чтобы смерть не руководила процессом изменений? – уточнил Зай.

Она кивнула.

Он глубоко вздохнул и отвел взгляд. На миг она решила, что он прибег к синестезии. Но затем искорка интуиции подсказала Оксам, что этот человек намного глубже, чем кажется на первый взгляд.

– А может быть, – сказал Лаурент Зай, – я уже мертв.

Что-то произошло с Нарой. Она ощутила невероятный прилив эмпатии, словно антиэмпатический препарат вдруг потерял свое действие: в самых глубинах души этого человека таился страх, какая-то рана, открывшаяся из-за того, что он заглянул в бездны Зла. Это ощущение было похоже на шквальный порыв ледяного полярного ветра, на древний страх, вдруг проявившийся на физическом уровне. Агония, безнадежность. И вдруг Нара возненавидела Императора за то, что он нацепил на этого человека медаль.

Его наградили, а надо было бы исцелить.

– Многое ли вы успели повидать на Родине, Лаурент? – негромко спросила Нара.

Он пожал плечами.

– Столицу. Этот дворец. Скоро увижу Императора, собственной персоной. Это больше, чем воскрешенным обычно доводится увидеть за столетия паломничества.

– А вы хотели бы увидеть Южный Полюс?

Зай откровенно удивился.

– Не знал, что он населен.

– Не слишком. Несколько поместий – а в остальном на полюсах безлюдные, мертвые пустыни. Но я, как вам известно, поборница смерти. И мой новый дом на полюсе окружен роскошной пустошью. Там я намереваюсь прятаться от давления столицы.

Зай кивнул. Он должен был знать о ее состоянии. «Чокнутая Сенаторша» – так ее называли «серые». Женщина, которую сводили с ума толпы и большие города, но которая сделала политику своей профессией.

Зай сглотнул подступивший к горлу ком и ответил:

– Мне бы хотелось на это взглянуть, сенатор.

– Если так, поезжайте завтра туда со мной, капитан-лейтенант.

Он поднял бокал.

– За роскошную пустошь.

– Воистину серая местность, – с улыбкой отозвалась она.

2

ПОПЫТКА СПАСЕНИЯ

Она проснулась безумной. Кратковременное оледенение быстро отпустило ее. Переплетение мельчайших переплетенных между собой статических полей спало, и время хлынуло в ее тело, как вода через внезапно обрушившуюся дамбу, и залило долину, так долго противившуюся ему. Сознание очнулось, вынырнуло из холодного сна – обнаженное, незащищенное от бушующего шторма разумов, переполнявших город.

Она проснулась безумной.

Здесь, в эти беспомощные мгновения, в ее мозгу на все лады кричала столица.