От автора

Считаю необходимым предупредить: несмотря на то что действие романа происходит в 2383 году, любые геополитические реалии и имена действующих лиц являются вымышленными, а все возможные совпадения — не более чем случайность.

Кроме того, от души благодарю всех, помогавших мне при работе над этим романом:

Арину Львовну Вершинину — за то, что она есть, Виктора, Игоря и Васю — за то, что они рядом, Саню — за то, что не забывает писать письма, Дмитра, Устима и Юрка — за то, что с ними интересно, Гриню Кваснюка — потому, что он такой забавный, а также

«Суахили», которая стояла у истоков,

Леонида Шкуровича, который терпеливо ждал,

Александра Каширина, который тактично поторапливал,

Евгения Харитонова — просто так,

и, разумеется,

тебя, ЛЮБЕЗНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ, за правильный выбор!

Лев ВЕРШИНИН

Пролог

ЗЕМЛЯ. Территория Лох-Ллевен. Резиденция.

Кабинет «А». Вечер накануне Дня Восстановления (8 мая 2381 года)

Большой рыхлый красиво-седовласый человек мучился, не умея найти нужных слов.

Он хмурился, шевелил толстыми бледными пальцами, поглаживал резные, обитые телячьей кожей подлокотники глубокого, на особый заказ сработанного кресла, удобно покоящего массивное малоподвижное тело, — и молчал.

Тишина чуть слышно звенела, словно туго натянутая струна, тишина становилась уже невыносимой, грозя оборваться истерическим всхлипом, и спокойное, вежливо-непроницаемое понимание в слегка прищуренных глазах посетителя, уменьшенных толстенными линзами окуляров, уже почти перестало поддерживать хозяина кабинета «А».

А ведь совсем еще недавно все и всяческие словеса были попросту ненужным излишеством; немногие, допущенные к личному лицезрению Хозяина, угодливо изгибались, и уши их делались слоновьими в небезуспешных попытках выловить для правильного истолкования обрывки коротких ворчливых фраз.

Да, было время, когда он умел, даже не глядя, держать их всех у ноги. Всю свору.

Было.

И прошло.

Ему было невероятно больно и стыдно сейчас.

Даже не перед посетителем, нет. Перед собою, мудро и немного устало взирающим на себя самого, постаревшего, с цветного официального портрета, копии которого в обязательном порядке красовались на стенах всех административных контор Восстановленной Федерации, от новеньких, сияющих стеклом и никелем офисов старушки-Земли до однотипных двухэтажных штамповок Внешних Миров; даже хижины, халупы, чумы, вигвамы и прочие времянки, приютившие администрации малоосвоенных планет, не составляли исключения…

Там, на портрете, он всего лишь на восемнадцать лет моложе себя нынешнего.

Строгий темно-серый костюм-тройка, неброский, с металлическим отливом галстук, гордый разворот головы, надменно изогнутая линия губ — и жесткий, почти хищный, все понимающий и не прощающий ничего прищур светло-голубых глаз.

«Посылающий Вьюгу», — так назвал его когда-то старый индеец, один из немногих чистокровных сиу, еще обитающих на старушке-Земле. Или это был вождь апачей? Теперь нелегко вспомнить наверняка; в последнее время и память, некогда более надежная, чем подвалы Банка Федерации, понемногу сдавала позиции, отступая под натиском возраста.

Впрочем, это неважно, сиу ли, апач или семинол. В любом случае, «Посылающий Вьюгу» — гораздо лучше на слух, нежели нудное, длинное и не им придуманное титулование.

Подумать только!

«Его Высокопревосходительство Президент Союза Землян, Председатель-Восстановитель Галактической Федерации, Протектор Внешних Миров, Первоприсутствующий Генеральной Ассамблеи гражданских представителей, Верховный Главнокомандующий, Почетный Секретарь Единой Лиги Реконструкции». И прочая, и прочая, и прочая.

Самое смешное, что все это — чистая правда.

Но до чего же бездарна и лжива самая святая истина, если ее формулируют льстецы…

Теперь он уже не тот. Он стар. И оттого — слаб.

Он более не в силах насылать на них вьюгу, такую, чтобы вся эта молодая шваль с раскормленными поросячьими рожами застывала, подобно ледяным изваяниям из древней сказки о Снежной Королеве.

Они почуяли свою силу. И обнаглели. Четыре дня назад, когда он, Хозяин — Хозяин!!! — пришел в себя после пятого за полгода приступа, оказалось, что ему уже не так-то легко пригласить для секретного разговора нужного человека без согласования с начальником собственной администрации.

Можно ли представить?!!

Врачи отводили глаза, секретари — кстати, кто посмел поменять всех секретарей?! — бубнили нечто невразумительное, и в косеньких, исподтишка бросаемых взглядах ясно читалась скука, смешанная с презрением и почти Нескрываемым досадливым вопросом: когда же ты сдохнешь, наконец, маразматик?..

И тот же самый вопросец, чуть-чуть прикрытый официозным почтением, висел на пухлых губках начальника администрации, откормленного свиненка сорока с небольшим лет, приближенного за исполнительность и полнейшую безликость.

Свиненок был безупречно вежлив и каменно непреклонен.

Никак нет, Ваше Превосходительство, ваше здоровье слишком дорого для Федерации. Нет, ни в коем случае. Только с разрешения врачей. Именно так, Ваше Превосходительство, предписана полная изоляция. И я, как ответственный за нее…

Вот эта, последняя, фраза решила все.

Начальник администрации был чересчур уверен в себе. В запуганных врачах и сестричках. В проверенных до седьмого колена, лично отобранных секретарях. В готовых на все охранниках, взять которых с собой не постеснялся даже сюда, в святая святых Резиденции, в кабинет «А».

Он не учел лишь одного: изгрызенный старостью, шаг за шагом сдающий позиции в неравной борьбе с маразмом, перед ним за широким письменным столом сидел тот, кого вовсе не зря некогда прозвали Посылающим Вьюгу.

И потому он умер, розовощекий мозгляк, умер, даже не успев сообразить, что же такое случилось и почему стены перед глазами взорвались кровавыми кляксами. Он умер мгновенно и безболезненно, а на исполосованный труп его кулями рухнули все пятеро верзил с тупыми, ничего не выражающими лицами.

А стрелявший, жестко усмехнувшись, положил на широкий стол никелированный сороказарядный «олди» с еще дымящимся дулом и, глядя прямо в перепуганные глаза вбежавших на выстрелы секретаришек, четко и внятно, почти не пришепетывая, перечислил имена тех, кого следовало арестовать немедленно.

Что ж, каждому свое.

Свиненок переоценил себя. Он был скверным политиком, если за все время болезни Президента не удосужился перетряхнуть ящики хозяйского стола. И то, что в ящиках этих давно уже не было никаких важных бумаг, вряд ли могло послужить радикально уволенному мозгляку утешением…

Большой рыхлый красиво-седовласый человек в нелепом бесформенном свитере, пижамных брюках и мягких войлочных шлепанцах на опухших ступнях не был трусом. Он всегда умел смотреть в лицо опасности. И — правде, которая, в сущности, та же опасность.

Вот оно, главное! Видимо, с нее, с самой важной правды, и следовало начать. Тогда найдутся и слова…

Это было своевременное, верное решение. Ибо официальные приветствия давно отзвучали, молчание сделалось неприличным, пожалуй даже вызывающим, и сидящий напротив коренастый, наголо бритый толстяк в безупречном смокинге уже дважды позволил себе слегка, совсем-совсем незаметно пошевелиться.

— Э-Э-э… — обронил Хозяин, и посетитель замер в кресле, словно школьник, застигнутый врасплох.

Отлично. Все под контролем. Можно начинать.

— Я… — все-таки он едва не сбился на первом же слове, но невероятным усилием воли заставил голос звучать, — я, судя по всему, скоро… умру. Так, во всяком случае, полагают мои врачи.

Настолько обыденно было произнесено это, что верилось сразу. И все же посетитель попытался соблюсти необходимые в подобных случаях правила.

— Полноте, Ваше Превосходительство! Эти лекари…

Бледная голубизна полыхнула из-под кустистых бровей, обрывая поток бессмысленной и неконструктивной фальши.

— Вы не поняли. Так говорят мои врачи…

И это тоже была чистейшая правда. Не молоденькие, суетливые, на все готовые сукины детки в белых халатиках, сросшиеся с компьютерами, а седые сгорбленные ровесники, знающие тело Хозяина лучше, чем собственные имена, ворчуны, носящие в кармашках старинные деревянные стетоскопы и владеющие забытым искусством пальпирования, балагуры, отстраненные «по дряхлости» покойным свиненком и возвращенные с дач по личному приказу из кабинета «А». Вчерашним вечером они провели консилиум и, привычно ежась под проницательным взглядом вновь обретенного пациента, не стали скрывать ничего.

Ни плохого, ни того, что, на худой конец, можно считать хорошим.

И вот потому-то…

— И потому я буду говорить без обиняков!

Почти невидимые белесые брови толстяка приподнялись и замерли. Он великолепно умел владеть собой, но удивление его было более чем понятно. В конце концов, пригласивший его для приватной беседы сам преотлично разбирался в сложностях, сопутствующих откровенности. Разумеется, именно он, Хозяин, лично заказывал проектировщикам десятки подслушивающих линий Резиденции и мог отключить любую из них одним нажатием кнопки, но можно ли поручиться, что кто-то молодой и прыткий не озаботился напичкать стены дополнительной гадостью?

— Да, милостивый государь, да! Прямо и откровенно! — Произнося сие, громко и как можно более отчетливо, человек, сидящий под собственным официальным портретом, извлек из бордовой кожаной папки несколько листков бумаги и, слегка подавшись вперед, протянул их собеседнику, наслаждаясь уже не скрываемым изумлением приглашенного для беседы.

И было чему удивляться, право слово! Ладно, бумага; по сей день ей доверяется такое, чего не доверишь файлам, особенно если документу следует быть в одном экземпляре. Это не диво для имеющих высшие категории допуска. Но данный текст был написан от руки, крупным, сильно разбегающимся стариковским почерком. Он был не просто секретен, больше того, это была тайна, знать которую могли лишь двое.

— Делишки вашей так называемой Компании известны мне целиком и полностью! И я не позволю — вы слышите?! — я как Президент не позволю вашей братии ставить себя выше государства!..

Большой рыхлый красиво-седовласый человек, олицетворяющий собою, со всеми своими хворобами, высшую, почти (а по сути, и безо всяких «почти») безраздельную власть в разведанных секторах Галактики, громыхал гневно и устало, в общем, даже и не особо прислушиваясь к собственным словам.

Менее всего его интересовал бред, который приходилось нести в угоду тем, кто станет прослушивать записи.

Его интересовало совсем иное, и он с жадным любопытством следил, как все более и более живым становится недавно еще такое бесстрастное лицо приглашенного для беседы.

Поймет ли? Не может не понять.

Оценит ли? Безусловно, оценит.

Посмеет ли решиться?

Вот в этом-то и весь вопрос!

В сущности, то, что сделано, называется «государственной изменой» и ни один из самых модных юристов Федерации не взялся бы защищать совершившего подобное. Даже у абсолютной власти имеются границы, и, узнай кто-либо посторонний об этих рукописных листках, от публичного повешения обитателя кабинета «А» могло бы спасти разве что медицинское заключение, констатирующее наличие глубочайшего старческого маразма.

Ну и что с того?

Хозяин Резиденции сам писал эти законы много лет тому, и ему лучше знать, когда они становятся устаревшими…

— Я даже не говорю о грязных махинациях с налогами! — голос его становился все громче, все пронзительнее, в интонациях промелькнула истеричная стариковская визгливость, и он мысленно похвалил себя за это. — Я клянусь вам, милостивый государь, завтрашним праздником — вы понимаете, нет? — я клянусь вам Днем Восстановления!..

Последних слов он вовсе не собирался произносить, он предполагал поклясться могилами предков или собственной, понимаешь, президентской честью, но они, слова, выскочили сами по себе, и в этом тоже была правда.

День Восстановления!

Его день!

Ровно тридцать два года назад воссозданная Генеральная Ассамблея единогласно приняла Декрет о восстановлении Галактической Федерации, и первым пунктом этого исторического документа стала статья о безусловном признании Внешними Мирами контроля матушки-Земли.

Это означало окончание почти столетнего кровавого бардака, искалечившего десятки планет и опустошившего двадцать три обустроенных мира; это означало, что не будут более взрываться, превращаясь в плазму, космофрегаты, а немногие из уцелевших бойцов смогут, наконец, вернуться к семьям. И, наконец, это означало, что Земля, вопреки всему и всем, не станет захудалой окраиной обитаемых секторов, но останется на веки веков тем, чём была, чем будет и должна быть — строгой и справедливой матерью Человечества…

Скулы Хозяина затвердели. Да. Да. И еще раз — да!

Те, давно сгинувшие, решившие поиграть в кошки-мышки с Внешними Мирами, чуточку умаслить местных царьков, жестоко просчитались. Заполучив в пасть палец. Внешние зажевали руку аж до плеча. А затем пустились кто во что горазд, благо спорных моментов накопилось предостаточно. И грязи, крови, гари и слез хватило на сто, без малого, лет.

Так что, какими бы ни были намерения тех, сгинувших, дорожку в ад доброй половине Человечества они выстлали на совесть.

И три поколения расхлебывали заваренную ими кашу.

А протирать грязные котлы пришлось ему.

Что ж, он протер. Как умел. Начисто и насухо. А уж какого цвета пятна на ветоши — плевать. Раньше, бывало, он кричал по ночам и просыпался от собственного воя. Но это было давно, очень давно. До тех пор, пока, отлеживаясь после первого инфаркта, он не услышал в полубреду вердикта Истории, и приговор этот был оправдательным.

— Кгхм! — поперхнулся толстяк.

Уже нисколько не заботясь о приличиях, он отложил листки, извлек клетчатый носовой платок и тщательно протер им взмокшую иссиня-розовую макушку. А затем — еще раз. И еще, хотя надобности в этом не было.

Большой красиво-седовласый человек, только что поступившийся собственными принципами, кивнул и понимающе улыбнулся самыми краешками губ.

Все понятно. Дошел до второго абзаца третьего листа.

До сути.

Так что нарушение этикета вполне извинительно.

Ведь все дело просто в том, что тогда, почти сорок лет назад, ему не было и пятидесяти. Власть и слава казались не имеющими пределов, заговоры и путчи после пары-тройки показательных уроков ушли в область преданий, а самая обычная человеческая смерть была всего лишь Досадной, никакого отношения к нему, избраннику Провидения, не имеющей страшилкой. И тот, действующий поныне Устав Федерации он сочинял в расчете на себя, вечно и необоримо живого.

Жизнь показала, что он тоже смертен. А это в корне меняет все.

Врачи сказали вчера: выбор за вами, господин Президент.

Год, максимум — два, пусть тяжких, мучительных, но — в сознании и твердой памяти. Это мы можем гарантировать. Или же пять лет, а то и семь. Полурастением.

Да уж, выбор. В сущности, никакого выбора.

— Тааак…

На сей раз бритоголовый не стал извлекать платок. Он коснулся бриллиантовой запонки, сияющий граненый камень отделился от золота, лопнул меж пальцев с мелодичным звоном, и в воздухе возникло, нимбом окольцевав круглую голову гостя, нежное синеватое мерцание.

Посияло. Поискрилось. Хлопьями потянулось над столом, коснувшись головы седовласого.

Никаких ощущений, разве что приятное покалывание в висках.

— Пожалуй, Ваше Превосходительство, нам действительно есть смысл поговорить начистоту. — Улыбнулся, на редкость хорошо и открыто. Впрочем, нигде не сказано, что бандиты обязаны скрежетать волчьим оскалом. Во всяком случае, бандиты такого уровня… — Но вы уверены? — совершенно будничным тоном осведомился хозяин кабинета.

— Вполне, Ваше Превосходительство, — светски, почти что вскользь подтвердил толстяк. — Наши лаборатории, в отличие от ваших, туфту не гонят. И, спохватившись, добавил, неподдельно смущенный: — Прошу прощения, конечно…

Ему, несомненно, можно было верить. Такие, как он, привыкли отвечать за слово. И, кроме того, им зачастую бывало под силу то, чего не могла достичь вся Федерация.

Вот именно за это обитатель кабинета «А» люто ненавидел и нынешнего посетителя, и остальных, ему подобных.

Потому что он рос в трущобах с единственной мечтой: вырасти достаточно здоровым, чтобы сесть за штурвал космофрегата и драться во имя той Федерации, о которой говорилось в стареньких книгах-кристаллах, оставшихся от деда, сгоревшего вместе с Пятой Эскадрой в секторе Альфа, и письмах отца, сгинувшего от пятнистой чумы вместе с половиной Вальдемирского десанта. А эти косили от мобилизации, и торговали «дурью», и сорили деньгами в подпольных кабачках, а если попадали в полицию, то выходили под залог не позже, чем через три дня. Они учили малявок ширяться и балдеть, и космофлот недосчитывался из-за них многих тысяч пилотов, десантников, техников и саперов…

Он воевал, а они жировали. Там, на фронте, погибали лучшие, а из этих, окопавшихся в тылу, выживали самые приспособленные, самые хитрые, самые подлые и безжалостные. А когда много позже он, уже Президент-Восстановитель, понял, что самые сладкие побеги готовятся схарчить именно эти, он объявил им войну. Не на жизнь, а на смерть.

Но было поздно.

И это оказалось, пожалуй, единственным его поражением.

Их расстреливали в упор люди в штатском, которых потом не удавалось найти полиции. Их вешали, в тюремных дворах и прилюдно. Их запирали в одиночки на два, три, на пять пожизненных сроков. Но получали пули, и дергались в петлях, и уходили ногами вперед на тюремные кладбища всего только «шестерки», мелочь, шпана, а подлинные эти снова выживали, и друг за дружкой выползали на свет, надежно прикрытые свитой из светил юриспруденции; они открывали банки, брали под контроль целые планеты, и точно так же, один за другим, взбирались на первые места в списках ведущих предпринимателей, публикуемых солидными, абсолютно объективными журналами.

Теперь они аккуратно, без малейшей проволочки платили налоги с легального бизнеса, а нелегальным промышляла под их крылышком все та же мелкая сошка, на которую было жаль, да и незачем тратить ненависть.

И он смирился. Он терпел их, потому что у него, у Федерации вечно не хватало денег на выплаты учителям, врачам, полиции, на все, что надлежало неотложно реконструировать, восстановить, построить; у государства не было денег даже на прыжковые космолеты, а у этих деньжата водились всегда. При нужде они просто покупали и науку, и полицию, и священников.

Он смирился, продолжая ненавидеть. Любовно холя эту бессильную ненависть, последнее из еще неостывших чувств, полученных в наследство от того долговязого паренька, что когда-то впервые благоговейно коснулся штурвала космофрегата.

Сейчас, сидя глаза в глаза с самым, пожалуй, крутым из этих, старый седой человек ощущал себя предателем. Но все в этом мире имеет свою цену, и на кону стояло слишком многое.

Судьба Федерации, которая должна выжить любой ценой.

И потому была боль, но не было сомнений.

— К делу? — спросил Хозяин.

— К делу, — ответил посетитель. Помолчал. И не удержался:

— Но почему все-таки — мы, если не секрет?

Это был укус, подленький, мелкий. Не стоило обращать на него внимания.

— Потому что ваша… э-э… фирма крупнейшая. Родственные… э-э… корпорации значительно менее влиятельны, — Хозяин говорил медленно, размеренно, изо всех сил стараясь держать себя в руках. — У вас ведь, если я не ошибаюсь, серьезные интересы на Далии, Татуанге, Кон-хобаре, Лютеции…

— … Герцике, Симнеле, Харибде, — поддержал толстяк.

— Верно. А также на десятке иных планет из числа реконструированных. Иными словами… — Его Превосходительство позволил себе коротенькую передышку, — вашей фирме есть что терять в случае распада Федерации.

— Допускаю, — широкое добродушное лицо толстяка оставалось невозмутимым. — И даже согласен. Что дальше?

А вот это уж был явный перебор. Он ведь все понял, он давно уже все сообразил, и сейчас просто не отказывал себе в удовольствии поиздеваться. Отыграться за все скользнувшие мимо пули, и за все заочные приговоры, и за долгие годы жуткого ужаса, бывшего неотъемлемой частью жизни до тех пор, пока по-настоящему большие деньги не сделали его неприкасаемым для закона.

Было сейчас в глазах человека, некогда прозванного Посылающим Вьюгу, нечто такое, что заставило посетителя вспомнить, где он находится. В этом кабинете действовали особые законы, и даже тысячи адвокатов не помогли бы ему, прими хозяин решение обидеться. Тайна «скоропостижной кончины» начальника президентской администрации, скупо отраженной в газетных некрологах, являлась тайной для очень многих, в сущности, почти для всех. Но не для бритоголового.

Усмехнувшись, седой отпустил взгляд толстяка.

— Дальше все просто. Через месяц я объявляю о созыве чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи…

Да, проще некуда. Собрать Ассамблею. Поставить на повестку дня один вопрос: о самороспуске вплоть до специального указа. О введении единого правления. Об упразднении планетарных Конвентов и замене их губернаторами, назначаемыми Центром. И — о преемнике.

Большой рыхлый красиво-седовласый человек, решивший установить диктатуру, уже знал, кого назовет наследником. Он двадцатый год сидит в Форт-Брагге, тюрьме на одну персону, этот бывший ближайший соратник и боевой побратим. Они шли вместе, рука об руку, но бедняге не хватило терпения, и у него были собственные взгляды на будущее Федерации. Следует признать, прав оказался он. Что ж, все хорошо, что можно исправить. Там, в Форт-Брагге, ему было позволено работать, чтобы не превратиться в идиота, и он сохранил форму; он много и толково писал, и это стоящие, дельные работы, вот только читатель у них всегда только один. Один и тот же.

Конечно, он ненавидит Хозяина. Ну и что? Есть вещи высшие, нежели ненависть. Главное — он моложе на двенадцать лет, по сообщениям охраны — крепок, спортивен, и теперь у них единые взгляды на будущее Федерации.

— Еще лет пять назад я решил бы вопрос, не обращаясь к вам, милостивый государь. Но сейчас возможно всякое…

— Понимаю, Ваше Превосходительство.

На сей раз толстяк был безупречно вежлив. Больше того, в глазах его появилось искреннее уважение.

— Позвольте подумать.

Смешно покусывая губу, толстяк замер, зажмурился.

Ему было что взвешивать.

Аналитический центр, подкармливаемый им — а он не содержал ничего второсортного! — предостерегал о вероятности нового кризиса в случае кончины Хозяина. Окрепшие, вставшие на ноги Внешние Миры вновь позволяли себе порыкивать на матушку-Землю, вновь заговаривали о пересмотре налоговой системы, о расширении полномочий. На прямой вопрос: «Есть ли в этом какая-либо выгода?» — специалисты ответили единодушно и отрицательно. Гигантское хозяйство бритоголового, разместившееся на двух десятках Внешних Миров, было единой, крепко связанной системой. Крах Федерации означал банкротство.

Бритоголовому не нужно было долго думать. В сущности, он принял решение, еще читая рукописные листки.

— Ваше Превосходительство! Ответ — да.

— Если можно, подробнее, — попросил Хозяин.

— Как угодно, — теперь голос бритоголового звучал сухо и предельно собранно. — Моя фирма может твердо гарантировать полную поддержку ваших инициатив Конвентами планет, названных нами ранее, а также их представителями при голосовании в Генеральной Ассамблее.

— Чудесно, просто чудесно, милостивый государь. — Кроме того, можно серьезно говорить о смене в месячный срок позиций лидеров Ерваала, Ерваама, Ерваана, Бомборджи… — толстяк на миг замялся и все-таки завершил начатую фразу: — … или, в крайнем случае, о замене самих лидеров.

— О? — похоже, Хозяин приятно удивился. — Даже так? Ну что ж, ну что ж… Ерваан, это да… тамошний мальчик довольно ершист.

— В таком случае, — толстяк чуть осклабился, — может быть, с него и стоит начать?..

— А вот от подробностей попрошу меня уволить, — Хозяин вмиг сделался строгим. — И поскольку мы с вами — люди деловые, хотелось бы услышать ваши условия…

На этот раз бритоголовый не думал ни секунды. Даже для приличия.

— Валькирия. Пятьдесят на пятьдесят!

— Ого! — теперь Хозяин был неприятно удивлен. — Признаюсь, губа у вас не дура…

— Это верно, — подтвердил бритоголовый. Глядя сквозь гостя, Хозяин считал.

Валькирия. Неслабо. Федеральная стройка номер один. Единственная на всю Галактику подходящая планета для создания прыжкового космопорта. После окончания строительства Федерация станет по-настоящему единой. Транзит сократит расстояния вдесятеро. Но пятьдесят на пятьдесят! Это означает, что ни один из совладельцев не будет иметь контрольного пакета. И фирма бритоголового, пожелай она того, легко заморозит космоперевозки. Иными словами, Федерации предложено откровенно срастись с… фирмой (даже мысленно Хозяин избегал называть вещи своими именами).

— Но… может быть…

— Условие окончательное! — сознавая себя вправе на то, посетитель был тверд.

— Погодите! — спасительная мысль мелькнула, словно молния, и седой человек в шлепанцах поспешил ухватиться за нее накрепко. — Но ведь планета заселена! Пятьдесят процентов по закону принадлежат ее обитателям, и я не думаю, чтобы эти фермеры…

В этот миг Хозяин отчетливо вспомнил, кем заселена Валькирия, и ему сделалось смешно. Тупые, невежественные бородачи, одичавшие за столетие хаоса, откатившиеся в средневековье, ненавидящие все, связанное с космосом, — так они и уступят тебе свои пятьдесят процентов.

— Итак, — старик бы весел и бодр. — Доля Федерации, безусловно, неприкосновенна. Что касается доли тамошних жителей…

Он попытался сочувственно подмигнуть собеседнику и предложить выбрать себе что-нибудь поскромнее. И сбился с дыхания, натолкнувшись на радостный, едва ли не торжествующий взгляд бритоголового.

— Ваше Превосходительство! А если законное правительство Валькирии уступит моей фирме право на свою долю?

Простенький вопросик, заключающий в себе несомненный подвох!

— В таком случае затруднений не вижу. Но колонисты…

— Прошу прощения, господин Президент! — от волнения бритоголовый вновь позволил себе несколько забыться. — Если я не ошибаюсь, согласно Галактическому Кодексу, колонисты не могут представлять в Генеральной Ассамблее планеты, туземцы которых к моменту высадки уже создали государство?!

Он явно пел с чужих слов. И означать это могло только одно: фирма давно зарилась на Валькирийскую стройку, а казуисты из ее юридической службы успели подготовить для сессии Генеральной Ассамблеи некую каверзу.

И все же Хозяин не мог не кивнуть.

— Да, это так. Но, насколько я помню, тамошние туземцы весьма далеки даже от основ цивилизации…

Бритоголовый выпрямился в кресле, бледный и напряженный; испарина вновь мелким бисером возникла на макушке.

— Имею честь первому из землян доложить вам, Ваше Превосходительство, что на предстоящей Генеральной Ассамблее королевство Нгандвани, расположенное на планете, именуемой нами Валькирией, через меня как своего полномочного представителя обратится к Федерации с ходатайством о принятии его в состав на правах ассоциированного члена и о лишении указанных прав колонистов, незаконно населяющих планету!

Тихо и нежно кольнуло в груди. И вместе с уколом этим пришло отчетливое и ясное понимание того, о чем говорит, что недоговаривает и что имеет в виду посетитель.

Можно было сообразить и раньше, Хозяин просто не хотел соображать и лишь потому выдавал себя за безнадежного тугодума.

Стройка на Валькирии — это не просто деньги. Это — близость к власти. И фирма бритоголового не откажется от нее: эти пойдут на все. И если сейчас он, Хозяин, все понимая, даст задний ход, соседства и влияние бритоголового обернутся против него. А он уже стар, и ему не уследить за всем. И даже не в этом дело. Вопрос стоит просто.

И еще проще: Федерация — или несколько сот, пусть даже тысяч, тупоголовых, выродившихся, ничего собой не представляющих колонистов; почему-то считающих себя землянами.

— Ну что ж, — словно со стороны услышал Его Превосходительство, и с ужасом понял, что не узнал собственного голоса, — в таком случае, полагаю, вопрос решён. Если сказанное вами подтвердится, примите мои поздравления!

Перед глазами плыло. Ничего страшного, это просто от напряжения, сказал себе старик. И отчего-то, совсем некстати, вспомнился внук. Хорошо, что Димка не рядом. Хорошо, что он всегда держал его поодаль, хотя и тосковал безмерно. Незачем мальчику пачкаться в этом дерьме. Он все равно не привык бы, слишком чист. А насмотрелся бы грязи… и не дай Бог перестал бы уважать деда. «Хотя и жаль. Какой бы мог быть наследник! Все, что знаю и умею, вложил бы я в обучение… и все-таки пусть лучше — так. Пусть будет пилотом космодесанта, пусть заканчивает Академию, пусть вырастает в генералы. И пусть помнит деда таким, каким привык видеть, хоть и редко. Живой легендой, которой привык гордиться… Ах, Димка, Димка, стажер ты мой дорогой!»

Разговор утомил безмерно. Очень хотелось прилечь.

И гость, понимая все, оказался неожиданно тактичен: деликатно кашлянул, привстал, явственно намекая на готовность и желание откланяться.

Впрочем…

Как ни худо было, дело следовало завершить.

— Ваши гарантии, милостивый государь?

— Мое слово, Ваше Превосходительство!

— Этого вполне достаточно. Мои гарантии?

— Ну что вы, Ваше Превосходительство! Впрочем… — бритоголовый бросил быстрый взгляд исподлобья, и по тугим щекам его пробежала едва уловимая дрожь. — Я, знаете ли, коллекционер. Страстный! Автографы, знаете ли… Так вот, — бережно прижав короткопалой ладонью к груди исписанные листки, он перешел на заговорщицкий шепот, — может, позволите мне забрать с собой бумажки, а?