"Тогда я думал, что война объявлена, - говорит Наполеон в Мемориале; - я не имел привычки опаздывать. Я мог идти против России во главе всей остальной Европы; предприятие было народное, дело - европейское; в этом заключалось последнее усилие Франции; ее судьба и судьба новой европейской системы зависела от конца этой борьбы".
      Пути Провидения ведут Наполеона в Москву... "Наполеон идет на Россию, во главе всей остальной Европы!.." В Кремле назначены границы его победам; туда влечет его мысль о всемирном преобладании Франции!..
      ГЛАВА XXXV
      [Поход в Россию (1812 год)]
      Прежде отъезда из Парижа и официального объявления о разрыве с Россией и новой войне на севере Европы Наполеон принял несколько мер, которые должны были показать подвластным ему народам, что он снова замышляет огромное предприятие, что снова загорится война в странах отдаленных.
      Двадцать третьего декабря 1811 года сенат предоставил в распоряжение военного министра сто двадцать тысяч человек рекрутов в счет конскрипции 1812 года. 13 марта следующего года другим сенатским декретом учреждена национальная гвардия, с разделением на три набора. Спустя несколько дней (17 марта) повелено произвести первый набор, в шестьдесят тысяч человек. Эта гвардия составляла внутреннюю армию, назначенную собственно для охраны границ, и, кроме того, издано повеление немедленно собрать всех рекрутов, назначенных по обыкновенной ежегодной конскрипции.
      Не довольствуясь приготовлениями к войне в пределах своей империи, Наполеон задумал напасть на Россию с силами всей остальной Европы и занялся для этой цели заключением договоров с другими сильными державами. Трактат с Австрией подписан 24 февраля, а с Пруссией 14 марта 1812 года.
      Наполеон, в сопровождении императрицы Марии-Луизы, оставил Париж 9 мая; почти не останавливаясь, проехал через Мец, Майнц и Франкфурт и 17-го прибыл в Дрезден. На это время в столице Саксонии собралось множество владетельных особ: звезда Наполеона сияла еще полным блеском. Император австрийский и король прусский, со своими министрами Меттернихом и Гарденбергом, находились тоже здесь. Наполеон занимал большие апартаменты королевского дворца, и ежедневно гостиная его наполнялась королями, маршалами и придворными.
      Пребывание Наполеона в Дрездене было непродолжительно. Он поспешил к берегам Немана, через Прагу, где расстался со своей супругой. До открытия военных действий Наполеон посетил Кенигсберг и Данциг. В этом последнем городе начальствовал Рапп, которого император французов особенно уважал за его храбрость и откровенность. Мюрат и Бертье находились в это время при особе Наполеона. Король неаполитанский казался недовольным; Наполеон заметил это и сказал Раппу: "Не замечаете ли вы в Мюрате чего-то необыкновенного? Я вижу в нем какую-то перемену. Уж не болен ли он?" - "Ваше величество, - отвечал комендант Данцига, - Мюрат не болен, а печален". - "Печален! Это почему? - живо возразил император. - Или он не доволен, что король?" - "То-то и есть, ваше величеством - отвечал Рапп, - Мюрат говорит, будто он не король". - "Сам виноват, - сказал Наполеон. - Зачем он неаполитанец, а не француз?.. Когда он живет в своем королевстве, так то и дело делает глупости; благоприятствует торговле англичан, а я не хочу этого".
      На другой день после этого разговора Наполеон пригласил к себе ужинать Раппа, Бертье и Мюрата, и, судя по их принужденному виду, подумал, что они опасаются разговора о настоящей кампании; это показалось ему безмолвным укором, и он сказал: "Я вижу, господа, что вы разлюбили войну. Король неаполитанский не хочет уже оставлять своих владений в прекрасном климате; Бертье спешит охотиться в своем Гробуаском поместье, а Раппа берет нетерпение жить в своем парижском отеле". Наполеон говорил сущую правду; но ни Мюрат, ни Бертье не смели сознаться; один только Рапп осмелился сказать, что император отгадал его мысли. Впрочем, Наполеон не мог винить никого, кроме себя, в изменении духа своих сподвижников. Конечно, посреди великолепия придворной жизни и сибаритства, в кругу удовольствий и обольщений величия, ни король неаполитанский, ни князь невшательский не могли сохранить своих лагерных привычек, своей неусыпной ревности и беззаботной отваги, которые отличали Мюрата и Бертье, солдат итальянской армии, при Монтенотте и Лоди.
      Однако ж, каково бы ни было тайное мнение этих испытанных воинов о начинающейся кампании, последствий которой невозможно было предвидеть никакому человеческому разуму, они готовы были продолжать свое блестящее поприще и следовать за своим предводителем. "Мы жалеем о нарушении мира, - сказали они, - но все-таки предпочитаем открытую войну шаткой дружбе". - "Ваше величество, - подхватил данцигский комендант, - ваш Рапп все-таки довольно порядочно умеет владеть конем и саблей и не может оставаться здесь, как дряхлый инвалид, когда вы идете сражаться: позвольте же мне занять при вас прежнюю адъютантскую должность".
      Рапп, во время начальствования своего в Данциге, приобрел общее расположение пруссаков нестрогим соблюдением правил континентальной блокады. Строгие требования этой политической меры не согласовались с привычками и откровенным характером храброго воина. Наполеон, умея ценить его, не делал ему за это никаких выговоров и замечаний, и когда в его приемной зале увидел бюст прусской королевы, то удовольствовался только тем, что с улыбкой сказал ему: "Мистер Рапп, предупреждаю вас, что извещу Марию-Луизу о вашей неверности".
      Император выехал из Данцига 11 июня, по пути к Кенигсбергу, куда прибыл 12 числа, осмотрев на дороге войска корпуса Даву. В эту пору Наполеон чрезвычайно заботился об устройстве и продовольствии армии. "Его деятельность, - говорит господин де Сегюр, - была в тогдашнее время совершенно обращена на эти важные предметы. Он расточал замечания, повеления, даже деньги: это свидетельствуют сами письма императора. Дни проводил он за диктовкой различных инструкций и даже вставал по ночам для окончания работы. Один из генералов получил от императора в один и тот же день шесть депеш с инструкциями".
      Узнав, что генерал Лористон, которому он поручил было сделать некоторые предложения императору всероссийскому, не был допущен к его величеству, Наполеон счел это достаточной причиной вступить в пределы России без предварительного объявления войны. "Побежденные, - сказал он, - хотят поступать, как победители. Судьба увлекает их. Перейдем Неман!"
      Французская армия, состоявшая, по официальным известиям, из семисот тысяч человек, не имея в том числе ни отборных войск, ни гвардии, была разделена на тринадцать корпусов.
      Первый корпус был вверен Даву, второй Удино, третий Нею, четвертый вице-королю Евгению, пятый Понятовскому, шестой Гувион-сен-Сиру, седьмой Ренье, восьмой Иерониму, королю вестфальскому, девятый Виктору, десятый Макдональду, одиннадцатый Ожеро, двенадцатый Мюрату, тринадцатый князю Шварценбергу.
      Между тем русские войска, оставив неманскую линию, расположились по Днепру и Двине. Наполеон последовал за ними 11 июня старого стиля; прибыв в два часа утра на аванпосты в окрестностях Ковно, он накинул на себя плащ и надел польский картуз одного из солдат легкой кавалерии и, таким образом переодетый, лично обозрел часть берегов Немана, выискивая удобное место для переправы. Императору сопутствовал один генерал Гаксо.
      Наполеон назначил переправу на изгибе реки, близ деревни Понемана, повыше Ковно. Вечером того же дня генерал Эбле навел три моста, по которым французская армия, разделенная на три колонны, переходила в продолжение целой ночи на противоположный берег реки и к рассвету следующего дня заняла его.
      Овладев Ковно, Наполеон захотел сделать из него пункт опоры для тыла своих войск и потому оставил в нем гарнизон и устроил госпитали.
      Казачий разъезд, находившийся в Ковно, отступая, сжег мост на Вилии, которая под Ковно впадает в Неман; но это не помешало французам переправиться через нее. Русских в виду не было, кроме нескольких казаков, которые по временам появлялись то в одном, то в другом месте.
      Таким образом, французы приблизились к Вильно, и 16 июня в четыре часа утра атаковали перед этим городом арьергард корпуса генерала Тучкова. Последним выступил из Вильно генерал граф Орлов-Денисов с лейб-казачьим полком, который, выходя из города, произвел две удачных атаки на французскую конницу. Наполеон в полдень того же дня въехал в оставленный русскими Вильно, из которого они предварительно успели вывезти все, что только было можно.
      Заняв Вильно, Наполеон немедленно захотел учредить в этом городе временное правительство, председателем которого назначил господина Биньона.
      Главная квартира Наполеона все еще была в Вильно, хотя его армия подвигалась вперед. Он намеревался воспрепятствовать соединению двух русских армий, первой под командой Барклая-де-Толли, и второй, под начальством князя Багратиона, и в то же время перерезать путь, по которому должны были соединиться корпуса первой из этих армий; но он не успел пересечь отступления на сборные места ни одной части русских войск, кроме одного только отряда генерала Дорохова.
      Император всероссийский еще раз пытался склонить Наполеона к миру и присылал к нему в Вильно Балашова с письмом и словесным предложением начать тотчас переговоры, но под непременным условием, чтобы французские войска сейчас же отступили за Неман. Предложение это было отвергнуто ослепленным императором французов.
      Наполеон выехал из Вильно 16 июня, решившись избрать центр своей операционной линии между Двиной и Днепром. Вследствие этого намерения, оставляя наступление на Барклая-де-Толли и возложив на Даву, Иеронима и князя Шварценберга, маневрировавших на правом его крыле, попечение воспрепятствовать князю Багратиону достигнуть укрепленного лагеря русских под Дриссой, сам он двинулся по направлению к Витебску и Смоленску.
      Однако же Наполеон решительно никому не сообщал своих планов о предположенных им действиях, и это было причиной, что в его главной квартире возникли недоумения и тайный ропот. Он не обращал на это ни малейшего внимания, потому что был уверен в превосходстве принятого плана и думал, что все пойдет успешно, если маршалы в точности исполнят его приказания. Он приказал своему брату, королю вестфальскому, идти вслед за князем Багратионом и беспрестанно тревожить его войска с тылу, между тем как Даву будет находиться впереди них и препятствовать соединению второй русской армии с первой.
      Но Иероним медленностью своих движений до того возбудил негодование Наполеона, что тот, наконец, написал ему: "Невозможно маневрировать с большим неискусством; вы будете причиной, что Багратион успеет уйти: вы заставите меня потерять плоды самых искусных соображений и лишите лучшего случая, какого, может быть, нс представится более в продолжение всей настоящей войны".
      Император французов не удовольствовался этим замечанием королю вестфальскому и, желая быть уверенным в более деятельном содействии вестфальских войск, приказал Иерониму состоять в непосредственной команде маршала Даву. Но Иероним, полагая, что такая подчиненность маршалу несовместна с его королевским титулом, не захотел повиноваться и вовсе оставил армию. Наполеон огорчился, но в молчании перенес оскорбительный поступок брата.
      По отбытии Иеронима из армии вестфальские войска вверены Жюно, герцогу д'Абрантескому; но, тем не менее, главное начальство над восьмым корпусом осталось за Даву.
      Корпусы Макдональда и Уднно были отражены против графа Витгенштейна, который беспокоил левый фланг французов и прикрывал Петербург. Барклай-де-Толли оставил укрепленный лагерь под Дриссой и, сообразно движению Наполеона на Витебск, перешел к этому городу, поручив корпусу Остермана удерживать напор французской армии.
      Войска Остермана встретились с войсками принца Евгения и Мюрата под Островной и бились с ними 13 (25) июля. Многочисленная французская кавалерия вдруг атаковала русских, бывших впереди, и привела их в расстройство. Граф Остерман, услышав сильную канонаду, которой Мюрат встретил его конницу, приказал своей пехоте идти быстрым шагом и в десятом часу утра, немного не доходя до Островны, расположил свой корпус поперек дороги, упираясь флангами в болотистый лес. Весь день двадцать пятого числа французы делали беспрерывные атаки, но русские мужественно отражали их. Двадцать шестого графа Остермана сменил Коновннцын и стал в восьми верстах от Островны, при деревне Какувачина, куда граф Остерман отступил ночью. Первое крыло Коновницына примкнуло к Двине, левое к густому лесу, центр, прикрытый оврагом, стоял на большой дороге. Принц Евгений и Мюрат повели безуспешные атаки на русский левый фланг. На правом своем крыле Коновницын тоже не уступал ни шагу и, два раза отбив нападения французов, сам ударил на них, но не имел успеха, потому что к ним прибыли на помощь свежие войска и сам Наполеон. Коновницын начал в примерном порядке отступать перед превосходными силами французов, и Наполеон, не ранее как уже вечером этого дня, приобрел поле сражения, но не добыл никаких трофеев. Двадцать седьмого числа французская армия продолжала идти вперед, но русские, примкнув к армии Барклая-де-Толли, остановились и казались готовыми принять сражение.
      Речка Лучица отделяла русских от французов. Наполеону для перехода через нее представлялся один только небольшой мост, который притом требовал починки, и он дал повеление генералу Брусье сделать его годным к переправе.
      Однако же генеральное сражение, которого, казалось, так желали русские и французы, опять было отложено.
      Барклай-де-Толли, получив от князя Багратиона уведомление, что Даву прежде него занял Могилев и потому он последует на Смоленск, не мог вступить в дело прежде соединения своего со второй армией, и сам в ночь отступил также к Смоленску. С рассветом дня французы изумились, не видя перед собой русских. Они немедленно перешли Лучицу и заняли позицию, оставленную Барклаем-де-Толли, также и Витебск, из которого, впрочем, жители удалились. Тут на несколько дней расположилась главная квартира Наполеона.
      Между тем Россия успела заключить мир с турецким султаном и скрепить союз со Швецией. Наполеон узнал об этом в Витебске и был ужасно рассержен, потому что лишился сильной в свою пользу диверсии. - "Турки, - вскричал он, - дорого заплатят мне за эту ошибку! Это такая грубая ошибка, что я не мог даже предвидеть".
      Несмотря на это, Наполеон настойчиво шел к своей цели, воображая, что его военное счастье поправит ужасный вред, нанесенный ему русской дипломатией.
      С 3 на 4 августа Наполеон ночевал в семи верстах от Смоленска, занятого Раевским, то есть авангардом уже соединившихся армий Барклая-де-Толли и князя Багратиона; но Наполеон был уверен, что русская армия еще не близко, и что в Смоленске одна только дивизия генерала Неверовского.
      При нападении французов на Смоленск Паскевич и Раевский покрыли себя славой, успешно и стойко отразив их на всех пунктах. Несметное число брошенных французами в городе ядер и гранат произвели в нем пожар. Но русские, подвергнутые спереди выстрелами неприятелей, а сзади опаляемые пожаром, не сходили со стен города, воздвигнутых еще Годуновым, и усиленно сохраняли от пламени мост на Днепре, единственное средство сообщения со своей армией, стоявшей по ту сторону реки. Наконец, в одиннадцатом часу ночи, канонада прекратилась; французы отступили на небольшое расстояние от стен Смоленска, а русские расставили на ночь посты перед городом.
      До рассвета 4 августа Смоленск был совершенно очищен, и мост на Днепре уничтожен.
      Наполеон лично осмотрел наружные укрепления города, оставленного русскими, взошел на одну из башен и, вооружившись подзорной трубой, хотел лично обозреть позицию русских войск; но в окрестностях Смоленска русских уже не было.
      С этой поры Наполеон решил быстро преследовать и поручил Нею начальство над авангардом. Однако же, видя, что русская армия не перестает отступать и соображая, что такое постоянное отступление не предвещает ему ничего доброго, Наполеон смутился и впал в сомнение; неясные предчувствия заставляли его желать как можно скорейшего окончания этой войны. Получая беспрестанные известия из Польши и Пруссии о направлении умов тамошних жителей и о движениях Тормасова, слыша ропот в своей главной квартире, он несколько раз решался было не идти дальше Смоленска и остановиться на развалинах этого города. Но благоразумные сомнения уступили надежде на решительную победу. "Мы зашли слишком далеко, нельзя отступать, - сказал Наполеон. - Если б я имел в виду одну свою воинскую славу, то остановился бы в Смоленске, водрузил на его стенах мои орлы и удовольствовался бы тем, что вправо и влево протянул крылья, которыми достал бы Витгенштейна и Тормасова. Идем на Москву!"
      ГЛАВА XXXVI
      [Государь император Александр I в Москве. Сражение под Бородино.]
      Всероссийский монарх в ночь с 11 на 12 июля прибыл в свою первопрестольную Москву. 15 числа дворянство и купечество, по предварительному извещению, съехались в Слободском дворце. Граф Ростопчин, московский генерал-губернатор, сначала прочитал собранию манифест, которым призывались все и каждый против врага, "несущего вечные для России цепи и оковы"; потом, указывая на залу купечества, сказал: "Оттуда польются миллионы, а наше дело выставить ополчение и не щадить себя!" В это время государь император, отслушав молебен в придворной церкви Слободского дворца, прибыл сам в залу дворянского собрания и, узнав о постановлении дворян ополчить со ста душ десять, вооружить этих рекрутов чем ни попало и снабдить их одеждой и провиантом, сказал: "Иного я и не мог от вас ожидать: вы оправдали мое о вас мнение". Потом государь император прошел в залу купечества и поблагодарил за рвение, с которым оно приступило к денежным пожертвованиям.
      Слова его заглушались общими восклицаниями: "Мы готовы жертвовать тебе, отец наш, не только имуществом, но и собой!"
      Между тем Наполеон, решившись идти на Москву, надеялся принудить, наконец, русских к генеральной битве и склонить российского монарха к миру.
      Двенадцатого августа император Александр I назначил Кутузова главнокомандующим русскими армиями, и новый полководец прибыл 29 числа к армии, расположенной между Вязьмой и Гжатском; но, желая дать генеральное сражение на местоположении более выгодном, отступил к Бородино, и тут 7 сентября произошла кровопролитнейшая битва.
      Еще накануне этого дня, на рассвете, Наполеон, накинув свой серый сюртук, сел верхом и поехал. Он взял с собой Раппа и Коленкура и, осмотрев русские аванпосты, проехал по линии стоянки всех своих войск. На лице его выражалось удовольствие, самоуверенность, и он тихонько напевал песню:
      La victoire en chantant nous ouvre la barriere.
      В это самое время прибыли в его лагерь полковник Фавье с вестью о поражении французов в Испании в деле под Саламанхой, и господин де Босе, приехавший прямо из Сен-Клу с письмами от императрицы Марии-Луизы и с портретом короля римского.
      Наполеон чрезвычайно вознегодовал на маршала Мармона, который допустил разбить себя и тем предал Мадрид в руки Веллингтона; но принял Босе очень милостиво. Портрет сына возбудил в нем живые чувства отеческой любви. Показав эту картину приближенным, он отдал ее своему секретарю, промолвив: "Возьмите; спрячьте. Ему еще рано смотреть на кровавое поле сражения".
      БИТВА ПРИ БОРОДИНО
      Перед рассветом 26 августа первый пушечный выстрел раздался с русской батареи. Но французы еще не двигались, и после первого пушечного выстрела опять все смолкло. В два часа утра Наполеон, окруженный всеми своими маршалами, обозрел позицию, занимаемую его войсками. В половине шестого взошло солнце на безоблачном небе. "Это солнце Аустерлица!" - сказал Наполеон.
      Битва Бородинская так важна во всех отношениях, что мы опишем ее подробно, заимствуя это описание из превосходнейшего творения генерала Михайловского-Данилевского "Описание Отечественной войны 1812 года", книги, которая должна бы быть настольной книгой каждого образованного русского человека.
      В шесть часов утра французские колонны пришли в движение. На левом фланге русских, у Семеновского, загремела канонада, и в самом Бородино закипела ружейная пальба. Русское левое крыло и центр были атакованы единовременно. Лейб-егеря, занимавшие Бородино, отошли за мост и начали ломать его; но теснимые целой дивизией Дельзона, не успели истребить его вовсе: французы появились на правом берегу Колочи и кинулись было на русскую двенадцатипушечную батарею, но отбиты с уроном и отступили обратно на левый берег. Вслед за этим мост через Колочь уничтожен.
      Нападение на Бородино было только маневром, которым Наполеон хотел скрыть свое настоящее намерение обрушиться на левое крыло русской армии. Здесь атака была поручена Даву, Нею и Жюно, имевшим в подкреплении три кавалерийских корпуса, под главным начальством Мюрата. Местоположение препятствовало быстрому наступлению французов: им надлежало пробираться через лес, где не было дорог; и когда французы, миновав этот лес, начали строиться в колонны к атаке, то головы их остановлены были выстрелами русской артиллерии и егерей, рассыпанных по лесу. При самом начале дела дивизионный генерал Ком-пан ранен; он сдал команду генералу Дезе, который также вскоре выбыл из строя. Его место занял присланный от Наполеона генерал-адъютант Рапп, но и того не пощадил русский свинец. В это же время и под самим корпусным командиром Даву убило ядром лошадь и сильно контузило маршала. Все эти обстоятельства были причиной того, что атаки этого корпуса были не совсем успешны, и первое покушение Наполеона уничтожено в главном пункте. В семь часов он велел возобновить атаку с гораздо большей силой. Ней ступил на левый фланг Даву; корпус Жюно, отданный в распоряжение Нея, стал во вторую линию; Мюрат велел тронуться трем кавалерийским корпусам: Нансути должен был подкреплять Даву, Монбрен - Нея, Латур-Мобур следовать в резерве. Русским нетрудно было заключить, что противопоставленные этим силам их дивизии графа Воронцова и Неверовского не будут в состоянии удерживать неприятеля, превосходящего их числом, и князь Багратион стянул к угрожаемому пункту все войска, какие имел под рукой, послав просить князя Кутузова о немедленном подкреплении, которое и было ему послано.
      Между тем Ней, Даву, Жюно и Мюрат повели атаку, подкрепляемую ста тридцатью орудиями. Русская артиллерия и пехота, выждав французов, первая на картечный, а вторая на ружейный выстрел, поразили их убийственным огнем, но не остановили их движения. Граф Воронцов, занимавший редуты, должен был первым выдержать весь натиск неприятеля. Его сопротивление не могло быть продолжительно, судя по великому числу нападавших; но он сражался до тех пор, пока его дивизия не была истреблена. Тут сражение сделалось общим. Даву и Ней несколько раз посылали к Наполеону просить подкрепления. Наполеон отвечал, что еще слишком рано вводить в дело свежие войска. Он велел усилить огонь с батарей своего левого фланга, на который русские батареи, по превосходству позиции, отвечали успешно.
      При начале боя на русском правом крыле вице-король Евгений стоял, как ему было предписано, в наблюдательном положении близ Бородино; но завидя, что Даву, Ней и Жюно подаются вперед, счел эту минуту благоприятной для наступления с целью прорвать русский центр. Оставив часть своих войск для прикрытия Бородино и наблюдения за правым крылом русской армии, он, с остальными тремя своими дивизиями, направился прямо на курганную батарею, защищаемую Раевским.
      Когда войска вице-короля стали подходить, с ними завязалась в кустарниках перестрелка. Оттеснив русских стрелков, французы двинулись на батарею. Восемнадцать ее орудий и стоявшие по сторонам артиллерийские роты поражали их сильным огнем; несмотря на это, батарея взята. Но едва французы овладели ею, как сбиты снова Ермоловым; в то же время Паскевич и Васильчиков ударили в штыки, один на их левый, другой на их правый фланги. На этой батарее русские взяли в плен генерала Бонами, совсем исколотого штыками.
      Возвращением батареи, не долго бывшей в руках французов, русские восстановили дело в центре; но урон, понесенный ими в людях, был очень велик, а невознаградимой потерей была смерть Кутайсова. Французы еще полтора часа продолжали бесполезные покушения на батарею.
      Между тем Наполеон поставил более четырехсот орудий, и под их защитой густые колонны пехоты и конницы возобновили напор на князя Багратиона. Более трехсот орудий, соединенных, и их сближенный резерв приготовились принять неприятеля, дали ему подойти и открыли жесточайший огонь; но французы смело стремились вперед. Весь фронт русских колонн левого крыла двинулся в штыки. Завязался кровопролитнейший рукопашный бой, в котором истощились все усилия храбрости. Нельзя было отличить французов от русских. Конный, пехотинец, артиллерист - в пылу сражения все перемешались; бились штыками, прикладами, тесаками, банниками; попирая ногами падших, громоздились на телах убитых и раненых. Одни только резервы оставались с обеих сторон в отдалении неподвижны.
      Следствием ужасного боя на левом крыле было уступление французам укреплений, защищаемых русскими несколько часов с геройским мужеством. Успеху французов способствовали их превосходство в числе и рана князя Багратиона.
      Овладев укреплениями впереди русского левого фланга, Наполеон приказал Мюрату атаковать русских, обойти их левое крыло и отрезать от тех войск, которые стояли на старой смоленской дороге. Громимая русскими батареями, французская конница стройно подвигалась вперед, сначала шагом, потом рысью, наконец во весь опор; но полки лейб-гвардии измайловский и литовский, построясь в каре, принудили нападающих на них отступить. Однако же сила русских войск от ужаснейшей потери в людях, при всем их мужестве, начинала истощаться. Это не скрылось от Наполеона, и в подкрепление кавалерийских атак Мюрата он послал свою молодую гвардию. Назначенная решить участь сражения, гвардия тронулась; но едва прошла небольшое расстояние, Наполеон вдруг заметил на своем левом фланге русскую кавалерию, отступление колонн вице-короля, тревогу в обозах и в тылу армии. Остановив молодую гвардию, Наполеон сам отправился к вице-королю, желая узнать о причине замечаемого смятения.
      Князь Кутузов, удостоверившись лично, что французы все более и более стягивают свои силы против русского левого фланга, отдал повеление Милорадовичу приблизиться к центру, а Платову с казаками и Уварову с первым кавалерийским корпусом атаковать левое крыло неприятеля, чтобы тем отвлечь внимание Наполеона и оттянуть часть его сил от русского левого фланга.
      Это был маневр превосходнейший, маневр, до сих пор не оцененный достойным образом! Он-то заставил Наполеона внезапно остановить стремительный натиск на русский левый фланг и вынудил вице-короля и самого Наполеона понестись к берегам Войны, чтобы удостовериться, какие силы отрядил князь Кутузов для обхода их и нападения.
      Был третий час пополудни, когда Наполеон возвратился к берегам Войны. Он приказал ограничиться пальбой против русского левого крыла и обратился против центра в намерении овладеть курганной батареей. Центр русских был обеспечен прибытием корпусов графа Остермана и Корфа, переведенных туда с правого фланга.
      Началось второе действие сражения. С правой стороны и на протяжении всей русской линии были французские орудия, действовавшие против центра и курганной батареи, а с левой артиллерия, размещенная Наполеоном на позиции, отнятой у князя Багратиона.
      В намерении воспользоваться губительным действием всей артиллерии, Наполеон повел кавалерийские атаки. Русская пехота ударила на французскую конницу в штыки, а полки второго кавалерийского корпуса преследовали ее до самых резервов.
      Вскоре замечены у французов новые приготовления к атаке. Барклай-де-Толли послал за полками кавалергардским и конногвардейским; они одни из всей русской кавалерии не были еще введены в дело. Пока эти полки подвигались, французская конница, под начальством Коленкура, заступившего место убитого Монбрена, врубилась в русскую пехоту двадцать четвертой дивизии, прикрывавшую курганную батарею, а пехотные колонны вице-короля подошли под самый курган. Коленкур убит ядром.
      Покорение курганной батареи было последним усилием истощенных сил французов. К пяти часам они, несколько раз опрокинутые и с новой яростью возобновлявшие нападения, отступили. Часов в шесть по всему полю только ревела канонада до самого наступления вечерней темноты.
      Урон в Бородинской битве со стороны русских простирался от пятидесяти семи до пятидесяти восьмитысяч убитыми и ранеными; со стороны французов до пятидесяти тысяч, в том числе сорок три генерала. Французы потеряли тринадцать орудий, русские пятнадцать, да сверх того у них подбито тридцать семь пушек, взорвано и досталось в руки неприятеля сто одиннадцать зарядных ящиков. По ожесточению обеих сторон, пленных как с той, так и с другой, взято не более чем по тысяче человек.
      Французы сражались в этой битве так, как можно было и ожидать от прекрасно образованной армии; но счастье изменило своему наперстнику: русские остались непобежденными. Не постигая, каким образом Наполеон не одержал победы, имея армию, пятьюдесятью тысячами человек превосходящую русские силы, французы стараются истолковать это событие разными предположениями. Некоторые писатели утверждают, что маршал Ней, тотчас после Бородинского сражения, сказал про своего государя: "Уж если он не хочет вести войны лично и перестал быть генералом, а везде хочет императорствовать, то пусть возвращается в Тюльери и предоставит нам действовать за себя". Сегюр полагает, что в это время "нравственное состояние Наполеона с большей справедливостью должно отнести к ослабленному здоровью и тайным страданиям".
      ГЛАВА XXXVII
      [Занятие Москвы французами. Пожар. Отступление французской армии.
      Взрыв Кремля.]
      Второго сентября Наполеон, велев корпусу Понятовского остановиться у Калужской заставы, корпусу вице-короля у Пресненской и Тверской, сам, с гвардией и корпусами Нея и Даву, стал у Дорогомиловской и, готовясь торжественно вступить в древнюю столицу России, ожидая триумфальной встречи, обозрел окрестности.
      Однако ожидаемая депутация от Москвы, с мольбой о пощаде и городскими ключами, не являлась. Мюрат уже неоднократно доносил из авангарда, что он никого не встречает в городе. Наконец прибыли к Наполеону и офицеры, посланные от него в город с поручением привести к нему "бояр".