1. ЧАРЛСТОН. ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ СЕНТЯБРЯ 1869 ГОДА

Корабль покидает набережную Баттери в три часа пополудни. Отлив быстро несет его в открытое море. Капитан Хантли приказывает поставить верхние и нижние паруса, и «Ченслер», подгоняемый северным ветром, пересекает бухту. Вскоре он огибает форт Самтер и оставляет слева береговые батареи. В четыре часа корабль входит в пролив, где его подхватывает стремительное в эту пору дня течение. Но до открытого моря еще далеко, и, чтобы добраться до него, надо пройти по одному из узких каналов, прорытых волнами в песчаных отмелях. Капитан Хантли направляет корабль по юго-западному фарватеру, влево от форта Самтер. Теперь «Ченслер» идет в крутой бейдевинд. В семь часов вечера корабль минует последнюю песчаную косу, и вот он уже несется под всеми парусами по Атлантическому океану.

«Ченслер» — превосходное трехмачтовое судно с прямым вооружением, водоизмещением в девятьсот тонн — принадлежит крупной Ливерпульской компании «Лирд и братья». Он был спущен на воду два года назад. Корпус обшит медью, палуба сделана из индийского дуба, а все нижние мачты, кроме бизань-мачты, — железные, так же, как и часть оснастки. Этот прочный и красивый корабль, числящийся среди лучших кораблей в реестрах бюро «Веритас», совершает свое третье плаванье между Чарлстоном и Ливерпулем; Хотя при выходе из Чарлстонской бухты британский флаг был спущен, но стоило любому моряку взглянуть на корабль, чтобы безошибочно определить его национальную принадлежность. От ватерлинии до клотика «Ченслер» был тем, чем он казался, то есть типично английским судном.

Вот причины, по которым я решил сесть на этот корабль, возвращавшийся в Англию.

Между Южной Каролиной и Соединенным королевством не существует прямого пароходного сообщения. Чтобы совершить это трансатлантическое путешествие, надо отправиться в Соединенные Штаты, в Нью-Йорк или в Новый Орлеан. Между Нью-Йорком и Старым Светом есть несколько линий — английская, французская, гамбургская; любой пароход — «Шотландия», «Перейре» или «Голсатия» — быстро доставил бы меня по назначению. А между Новым Орлеаном и Европой курсируют суда «Национальной пароходной компании», следуя по линии французских трансатлантических кораблей: Колон — Франция. Но, прохаживаясь по набережной Чарлстона, я увидел «Ченслер». Он мне понравился. Не знаю, что побудило меня сесть на это судно. Возможно, вид комфортабельных кают. К тому же плавание под парусами, особенно при благоприятном ветре и не слишком сильном волнении, можно совершить почти так же быстро, как на пароходе, но зато оно во всех отношениях приятнее. В начале осени в этих широтах погода стоит еще прекрасная. Итак, я решил ехать на «Ченслере».

Хорошо ли я поступил? Не придется ли мне раскаиваться в принятом решении? Это покажет будущее. Я изо дня в день буду вести дневник, хоть и не знаю, когда пишу эти строки, попадет ли он когда-нибудь в руки читателю.

2. ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ СЕНТЯБРЯ

Я уже говорил, что капитан «Ченслера» — Хантли, прибавлю еще, что зовут его Джон-Сайлас. Это шотландец из Данди. Ему пятьдесят лет, и он пользуется репутацией опытного моряка, много раз плававшего по Атлантическому океану. Хантли — человек среднего роста, узкий в плечах, с небольшой головой, по привычке несколько склоненной влево. Не причисляя себя к первостатейным физиономистам, я думаю, что составил себе правильное представление о капитане, хотя я знаю его лишь несколько часов.

Возможно, что Сайлас Хантли хороший моряк и прекрасно знает свое дело, но вряд ли он человек физически сильный, твердый и решительный.

В самом деле, Хантли несколько тяжеловесен, плечи у него опущены. Он апатичен, о чем свидетельствуют неуверенный взгляд, нерешительные движения и медленная, вперевалку, походка. У капитана нет и не может быть ни стойкости, ни даже упрямства. Чтобы убедиться в этом, стоит взглянуть на его безжизненные глаза, вялый рот и бессильно опущенные руки. К тому же я подметил на лице у Сайласа Хантли какое-то странное выражение; не могу пока объяснить, в чем тут дело, хоть и наблюдаю за ним с тем вниманием, которого заслуживает капитан, тот, кого называют на корабле «первым после бога».

Однако, если я не ошибаюсь, на борту «Ченслера» есть человек, который в случае надобности может занять важное место между богом и Сайласом Хантли. Это помощник капитана, которого я еще недостаточно изучил. Вот почему не стану пока говорить о нем.

Экипаж «Ченслера» состоит из восемнадцати человек — капитан Хантли, его помощник, Роберт Кертис, лейтенант Уолтер, боцман и четырнадцать английских и шотландских матросов — количество более чем достаточное для трехмачтового судна водоизмещением в девятьсот тонн. Эти люди, очевидно, хорошо знают свое дело. Могу только сказать, что при выходе из Чарлстонской бухты они отлично справились со всеми маневрами под командой помощника капитана.

Чтобы покончить с перечислением лиц, находящихся на борту «Ченслера», следует назвать буфетчика Хоббарта, негра-повара Джинкстропа и также упомянуть о пассажирах.

Пассажиров, включая и меня, восемь человек. Я почти не знаю их, но однообразная жизнь на корабле, мелкие повседневные случайности, близкое соприкосновение на тесном пространстве, естественная потребность общения, любопытство, присущее каждому человеку, — все это в конце концов нас, вероятно, сблизит. До сих пор суматоха, неизбежная при посадке, хлопоты по устройству, необходимому для двадцати — двадцатипятидневного плавания, и всевозможные другие дела отдаляли нас друг от друга. Вчера и сегодня даже не все вышли к столу в кают-компании, — возможно, что некоторые пассажиры страдают морской болезнью. Словом, я не всех видел, но знаю, что среди нас есть две дамы, занимающие каюты в кормовой части судна.

Вот список пассажиров, взятый мной из судового журнала:

Мистер и миссис Кир, американцы из Буффало; Мисс Херби, англичанка, компаньонка миссис Кир; Господин Летурнер с сыном Андре, французы из Гавра; Уильям Фолстен, инженер из Манчестера, и Джон Руби, торговец из Кардиффа, — оба англичане.

Дж.-Р.Казаллон из Лондона — автор этого дневника.

3. ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ СЕНТЯБРЯ

Привожу текст коносамента капитана Хантли, иначе говоря документа, в котором засвидетельствован факт погрузки товаров на «Ченслер» и перечислены условия их доставки.

«Бронсфилд и Кo, комиссионеры. Чарлстон.

Я, Джон-Сайлас Хантли из порта Данди (Шотландия), капитан судна «Ченслер» водоизмещением в девятьсот тонн или около того, находясь в настоящее время в Чарлстоне, с тем чтобы при первом попутном ветре отбыть с помощью божьей прямым путем в Ливерпуль, принял от господ Бронсфилд и компания, торговых комиссионеров в Чарлстоне, одну тысячу семьсот тюков хлопка, стоимостью в двадцать шесть тысяч фунтов note 1, все тюки в прекрасном состоянии, с клеймом и номером согласно прилагаемой описи; указанный груз я обязуюсь доставить в полной сохранности в Ливерпуль, если не приключится в море какой-либо прискорбной случайности, и сдать братьям Лирд или любому лицу по их приказанию, получив фрахт ровно две тысячи фунтов note 2, как то указано в договоре о найме корабля, и сверх того возмещение убытков от могущих быть повреждений согласно существующим на это морским правилам и обычаям. В том, что принятые на себя обязательства будут выполнены, ручаюсь судном и всем своим достоянием.

В удостоверение чего и подписываю три тождественных коносамента. По приложении на одном из них подписи получателя остальные два теряют силу.

Составлен в Чарлстоне тринадцатого сентября 1870 года.

Дж.-С.Хантли».

Итак, «Ченслер» везет в Ливерпуль тысячу семьсот тюков хлопка. Отправители: Бронсфилд и Кo из Чарлстона. Получатели: Братья Лирд из Ливерпуля.

Погрузка прошла вполне удачно, ибо судно специально построено для перевозки хлопка. Весь трюм заполнен хлопком за исключением небольшой его части, предназначенной для багажа пассажиров. Плотно уложенные при помощи ваг тюки лежат тесными рядами. В трюме не оказалось таким образом свободного места, что весьма выгодно для капитана судна, перевозящего груз.

4. С ТРИДЦАТОГО СЕНТЯБРЯ ПО ШЕСТОЕ ОКТЯБРЯ

«Ченслер» — быстроходное судно, без труда обгоняющее корабли такого же водоизмещения. С тех пор как ветер посвежел, за его кормой остается пенистый след, он тянется насколько видит глаз, словно белое кружево на синем фоне моря.

Волнение в океане не особенно сильное. Насколько я знаю, никто на корабле не страдает ни от бортовой, ни от килевой качки. К тому же пассажиры наши едут не впервые, и все они более или менее знакомы с морем. Поэтому за столом в часы трапез не пустует ни одно место.

Пассажиры постепенно знакомятся друг с другом, и жизнь на корабле становится менее скучной. Я часто беседую с французом, господином Летурнером.

Господин Летурнер — высокий человек лет пятидесяти пяти. У него седые волосы, в бороде проглядывают серебряные нити. На вид он безусловно старше своих лет — очевидно, ему пришлось немало выстрадать. Чувствуется, что и сейчас его снедает какое-то затаенное горе. Видимо, этот человек носит в себе неиссякаемый источник печали, что заметно по его слегка согнутому стану и по манере часто опускать голову на грудь. Он никогда не смеется, а если слегка улыбается, то только своему сыну. Взгляд его ласков, но словно затуманен слезами. Во всем облике старика — характерная смесь горечи и нежности, обычно же его лицо выражает безграничную доброту.

Можно подумать, что господин Летурнер в чем-то себя укоряет. И это действительно так! Но как не испытать глубокого волнения, узнав, какими, безусловно преувеличенными, упреками осыпает себя несчастный отец?

Господин Летурнер едет на корабле вместе с сыном Андре. У этого двадцатилетнего юноши мягкое привлекательное лицо. Он очень похож на отца, только наружность у него менее волевая. Но Андре — калека, вот причина неутешного горя старика. Левая нога у юноши сильно искривлена, и ходит он не иначе, как опираясь на палку и сильно хромая.

Отец боготворит сына, и чувствуется, что вся его жизнь посвящена бедному калеке. Он страдает из-за врожденного недостатка Андре гораздо сильнее, чем сын, и в душе постоянно просит у него прощения. Его преданность Андре проявляется ежеминутно. Он не оставляет сына одного, исполняет малейшее его желание, следит за каждым его движением. Руки отца принадлежат больше сыну, чем ему самому. Они неизменно обнимают, поддерживают юношу, когда тот гуляет по палубе «Ченслера».

Из всех пассажиров господин Летурнер особенно сблизился со мной и постоянно рассказывает мне о сыне.

Сегодня я ему сказал:

— Я только что беседовал с Андре. У вас хороший сын, господин Летурнер, Это умный и образованный молодой человек.

— Да, господин Казаллон, — ответил Летурнер, силясь улыбнуться, — у него прекрасная душа, заключенная в убогом теле, — душа его покойной матери, которая умерла, произведя его на свет!

— Он вас любит, сударь.

— Дорогое дитя! — прошептал господин Летурнер, грустно опуская голову.

— Да, вам трудно понять, — продолжал он, — как страдает отец, глядя на сына-калеку… калеку от рождения!

— Господин Летурнер, — ответил я, — несчастье поразило и вас и вашего сына, но бремя это вы разделили не поровну. Андре безусловно достоин жалости, но разве мало быть любимым так, как вы его любите? Физический недуг переносится легче, чем нравственные муки, а они-то главным образом достались на вашу долю. Я внимательно наблюдал за Андре и готов побиться об заклад, что его удручает больше всего ваша печаль…

— Но я всячески скрываю от него свое горе, — взволнованно произнес господин Летурнер, — и стремлюсь только к одному: развлекать Андре, не давать ему грустить. Я знаю, несмотря на хромоту, мой сын страстно любит путешествия. У него всесторонне развитой ум, богатая фантазия, и вот уже несколько лет как мы с ним путешествуем. Сначала мы объехали Европу а теперь возвращаемся из Соединенных Штатов. Я сам руководил образованием Андре, мне не хотелось посылать его в коллеж. Теперь же, чтобы пополнить полученное сыном образование, я путешествую вместе с ним. Андре одарен живым умом, пылким воображением, он очень восприимчив. Иногда я с радостью вижу, что он забывает о своем несчастье, любуясь величием природы.

— Да, сударь… без сомнения… — взволнованно говорю я.

— Но если он и забывает, — продолжает Летурнер, пожимая мне руку, — то я не могу забыть и не забуду никогда! Скажите, сударь, думаете ли вы, что мой сын не винит ни мать, ни меня в том, что он калека от рождения?

Меня удручает скорбь этого отца, который казнит себя за то, в чем никто не виноват. Я порываюсь его утешить, но в эту минуту появляется Андре. Летурнер спешит к нему навстречу и помогает подняться по довольно крутому трапу, ведущему на ют.

Там Андре Летурнер опускается на одну из скамеек, расположенных над клетками для кур, отец садится рядом с ним. Они беседуют, и я принимаю участие в разговоре. Речь идет о плавании «Ченслера», о случайностях путешествия и о жизни на корабле. Господин Летурнер тоже не особенно хорошего мнения о Сайласе Хантли. Нерешительность капитана, его сонный вид действительно производят неприятное впечатление. И, наоборот, помощник капитана Роберт Кертис чрезвычайно нравится Летурнеру. Это человек лет тридцати, хорошо сложенный, в высшей степени подвижной и физически сильный. Он, очевидно, наделен неукротимой волей и не любит пребывать в бездействии.

Роберт Кертис как раз появляется на палубе. Я внимательно разглядываю помощника капитана, и меня поражает его волевая наружность и огромная жизненная сила. У него статная фигура, уверенные манеры, гордый взгляд, слегка сдвинутые брови. Видно, что он не только энергичен, но и обладает хладнокровием, столь необходимым моряку. В то же время у него добрая душа, ибо он очень участливо относится к молодому Летурнеру и неизменно старается быть ему полезным.

Оглядев небо и проверив паруса, помощник капитана вступает с нами в разговор.

Заметно, что молодой Летурнер любит с ним беседовать.

Роберт Кертис сообщает нам некоторые сведения о пассажирах, с которыми мы еще очень мало знакомы.

Мистер и миссис Кир — американцы из Северной Америки, разбогатевшие на эксплуатации нефтяных месторождений. Известно, что в Соединенных Штатах очень многие нажили себе на этом огромные состояния. Мистер Кир — человек лет пятидесяти — производит впечатление скорее разбогатевшего выскочки, чем богача. Это скучный попутчик, ничего не признающий, кроме своих удобств. Руки у него постоянно засунуты в карманы, в которых позвякивают золотые и серебряные монеты. Он горделив, тщеславен, самовлюблен, презирает других и проявляет величайшее безразличие ко всему и ко всем, кроме собственной особы. Он выступает важно, как павлин, о нем можно сказать словами ученого физиономиста Гратиоле: «Он сам себя вдыхает, смакует, вкушает». Словом, это глупец и эгоист. Не понимаю, почему он едет на «Ченслере» — простом коммерческом судне, где ему не могут предоставить комфорта, каким отличаются трансатлантические пароходы.

Миссис Кир — незначительная сорокалетняя женщина, с заметной сединой на висках, вялая, ко всему равнодушная; она неумна, необразованна, не умеет поддержать разговор. Кажется, что она смотрит и не видит, слушает и не слышит. Думает ли она? Я не решился бы это утверждать.

Единственное занятие миссис Кир — требовать по всякому поводу услуг от своей компаньонки мисс Херби, молодой двадцатилетней англичанки, доброй и спокойной; ради жалких грошей, которые платит ей, словно из милости, торговец нефтью, ей приходится терпеть немало унижений.

Молодая девушка очень хороша собой — блондинка с темно-голубыми глазами и изящным овалом лица. В ней совершенно не чувствуется пустоты, свойственной англичанкам. Рот у нее прелестен, но редко кому удается это заметить, ведь у бедной девушки нет ни времени, ни повода для улыбки. Да и кому стала бы улыбаться компаньонка, выносящая беспрестанные придирки и нелепые капризы своей госпожи? Однако, если мисс Херби и страдает в глубине души, она все же смирилась со своей участью, или по крайней мере так кажется со стороны.

У Уильяма Фолстена, инженера из Манчестера, характерная английская наружность. Он управляет большим заводом гидравлических машин в Южной Каролине и едет в Европу за разными новыми усовершенствованиями, между прочим — за центробежными мельницами фирмы Кэйл. Этот сорокапятилетний мужчина — тип ученого, который думает лишь о машинах, — с головой ушел в механику и в математические расчеты и ничего, кроме этого, не знает и знать не хочет. Когда он с вами заговаривает, от него невозможно бывает отделаться, причем испытываешь такое чувство, словно попал между шестерен какой-то безжалостной машины.

Среди пассажиров есть некто по имени Джон Руби, торговец, человек заурядный, мелкий, ограниченный. Целых двадцать лет он только и делал, что продавал и покупал, и так как обычно продавал дороже, чем покупал, то и нажил состояние. Что теперь делать с деньгами, он и сам не знает. Всю свою жизнь он вел розничную торговлю и отвык думать, размышлять, стал на редкость невосприимчив, и, уж конечно, к нему трудно применить изречение Паскаля: «Человек явно создан для того, чтобы мыслить. В этом все его достоинство и вся его заслуга».

5. СЕДЬМОЕ ОКТЯБРЯ

Вот уже десять дней как мы покинули Чарлстон, и, по-видимому, плавание протекает благополучно. Мне часто случается беседовать с помощником капитана, и между нами установились дружеские отношения.

Сегодня Роберт Кертис сообщил, что мы находимся недалеко от Бермудских островов, иначе говоря, мы удалились от мыса Гаттераса в открытый океан. Согласно произведенным вычислениям координаты судна 32o20' северной широты и 64o50' западной долготы, считая от Гринвичского меридиана.

— Мы увидим Бермудские острова, вернее остров Святого Георгия, до наступления ночи, — сказал мне Роберт Кертис.

— Как Бермудские острова? А я-то полагал, что корабль, держащий курс из Чарлстона в Ливерпуль, должен идти севернее, следуя по течению Гольфстрима? — удивленно спросил я.

— Без сомнения, господин Казаллон, — ответил Роберт Кертис, — это обычный путь судов, но, по-видимому, на этот раз капитан не намерен его придерживаться.

— Почему?

— Это мне неизвестно, но он взял курс на восток, и «Ченслер» идет на восток.

— И вы обратили его внимание на то, что…

— Да, я обратил его внимание на необычайность такого курса, но получил ответ, что он сам отвечает за свои поступки!

При этом Роберт Кертис хмурится, машинально проводит рукой по лбу и, как мне кажется, не говорит всего того, что хотел бы сказать.

— Но как же так, господин Кертис, — настойчиво продолжаю я, — сегодня седьмое октября и отыскивать новые пути поздно. Нельзя терять ни одного дня, иначе мы не прибудем в Европу до наступления сезона плохих погод…

— Безусловно, господин Казаллон, ни одного дня.

— Не сочтите это за нескромность, господин Кертис, но мне хочется спросить, что вы думаете о капитане Хантли?

— Я думаю, — ответил помощник капитана, — я думаю, что… он — мой капитан!

Этот уклончивый ответ до сих пор меня беспокоит.

Роберт Кертис не ошибся. Около трех часов пополудни вахтенный заметил землю с наветренной стороны, на северо-востоке, но сперва она показалась нам лишь голубоватой дымкой.

В шесть часов я поднялся на палубу с отцом и сыном Летурнер, и мы стали рассматривать Бермудский архипелаг — ряд сравнительно невысоких островов, окруженных грядой рифов.

— Вот тот волшебный архипелаг, господин Казаллон, — сказал Андре Летурнер, — те живописнейшие острова, которые ваш поэт Томас Мур воспел в своих одах! А еще раньше, в тысяча шестьсот сорок третьем году, о них с восторгом отзывался изгнанник Уолтер. Если не ошибаюсь, английские дамы одно время носили шляпы, сделанные из листьев какой-то бермудской пальмы.

— Вы правы, дорогой Андре, — ответил я, — Бермудский архипелаг был в моде в семнадцатом веке, но теперь он совершенно забыт.

— А между тем, Андре, моряки придерживаются иного мнения об этих островах, — заметил Роберт Кертис, — и это вполне естественно: место столь живописное очень опасно для кораблей. В двух-трех лье от берега тянется цепь подводных камней, которых особенно страшатся мореплаватели. Следует добавить, что хотя небо здесь прозрачно и ясно, чем по праву гордятся жители Бермудских островов, хорошая погода часто сменяется ураганами. Бури, опустошающие Антильские острова, захватывают краем и Бермудские и бывают здесь особенно страшны. Так что я не советую мореплавателям доверяться рассказам Уолтера и Томаса Мура.

— Вы, конечно, правы, господин Кертис, — продолжал, улыбаясь, Андре Летурнер, — но поэты, как и пословицы, существуют лишь для того, чтобы опровергать друг друга. Правда, Томас Мур и Уолтер прославили чудесную красоту этого архипелага, но зато величайший из ваших поэтов, Шекспир, знающий архипелаг безусловно лучше, чем они, избрал его местом действия самых ужасных сцен своей «Бури»!

В самом деле, море здесь очень опасно. Англичане, которым Бермудские острова принадлежат со времени их открытия, используют их лишь как военную базу между Антильскими островами и Новой Шотландией. Этот архипелаг состоит из ста пятидесяти островов и островков, но когда-нибудь их будет насчитываться гораздо больше, так как мадрепоры работают неустанно, строя все новые Бермуды, которые в отдаленном будущем сольются между собой и образуют новый материк. Таков закон природы.

Никто из остальных пассажиров не потрудился подняться на палубу, чтобы взглянуть на любопытный архипелаг. А бедная мисс Херби едва только появилась на юте, как послышался скрипучий голос миссис Кир, и она вынуждена была вернуться к своей хозяйке.

6. С ВОСЬМОГО ПО ТРИНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

Северо-восточный ветер все крепчает, и «Ченслер» под фоком и марселями, у которых взяты все рифы, лавирует против ветра.

На море сильное волнение, и плавание очень утомляет. Переборки кают-компании неприятно скрипят, и это начинает раздражать. Большинство пассажиров находится в помещениях на юте.

Я же предпочитаю оставаться на палубе, хотя ветер подхватывает дождевые струи и, дробя их в водяную пыль, пронизывает меня до костей.

Так в течение двух дней мы идем в крутой бейдевинд. «Свежий бриз» превратился в шторм. Брам-стеньги спущены. Ветер усилился до пятидесяти-шестидесяти миль в час note 3.

Несмотря на свои превосходные качества, «Ченслер» значительно отклонился от первоначального пути, и его все больше относит к югу. Густые облака мешают измерить высоту солнца, приходится ограничиться счислением, чтобы приблизительно знать местонахождение судна.

Наши спутники, которым помощник капитана ничего не говорил, до сих пор не знают, что мы взяли какой-то странный курс. Англия на северо-востоке, а мы плывем на юго-восток! Роберт Кертис решительно не понимает упорства капитана, который должен был бы повернуть на другой галс и, идя на северо-запад, использовать попутные течения. Но нет! С тех пор как ветер подул с северо-востока, «Ченслер» забирает все больше к югу.

Встретясь сегодня на юте с Робертом Кертисом, я говорю ему:

— Уж не с ума ли сошел ваш капитан?

— Я хотел вас спросить об этом, господин Казаллон, ведь вы как будто внимательно наблюдали за ним, — отвечает Роберт Кертис.

— Право, не знаю, что вам сказать, господин Кертис, но, признаться, его странный вид, порой блуждающий взгляд… Вам уже случалось плавать вместе с ним?

— Нет, это впервые.

— А вы с ним больше не говорили о курсе корабля?

— Говорил, но он мне ответил, что курс правильный.

— А что думают о действиях капитана лейтенант Уолтер и боцман?

— Они думают то же, что и я.

— Ну, а если бы капитан Хантли захотел вести корабль в Китай?

— Они повиновались бы так же, как и я.

— Однако повиновение имеет границы?

— Нет, до тех пор пока поведение капитана не ведет корабль к гибели.

— А если он сумасшедший?

— Если это так, господин Казаллон, то я приму необходимые меры.

Предпринимая путешествие на «Ченслере», я совсем не ожидал такого осложнения.

Между тем погода все больше портится, и настоящий шторм, словно сорвавшись с цепи, разражается в этой части Атлантического океана. Корабль идет под малым кливером и грот-марселем, у которого взяты все рифы, и он мог смело идти навстречу ветру и бушующим волнам. Но, как я уже говорил, «Ченслер» значительно отклонился от курса, и его все дальше относит к югу, что стало совершенно очевидным, когда в ночь с 11 на 12 октября корабль вошел в Саргассово море.

Это море — не что иное, как обширное водное пространство, окруженное теплым течением Гольфстрима. Оно заросло водорослями, которые испанцы зовут «саргассо», и корабли Колумба не без труда пересекли его во время своего первого плавания.

С наступлением утра Атлантический океан принял довольно странный вид, и Летурнеры вышли взглянуть на него, несмотря на свирепые порывы ветра, заставляющие звучать металлические ванты подобно струнам арфы. Ветер так силен, что наша одежда разлетелась бы в клочья, если бы он проник под нее. Корабль несется по этому морю, покрытому водорослями, словно по обширной, поросшей травой равнине, и форштевень проходит по ней, как лемех плуга. Порой ветер подхватывает водоросли и несет их с собой; они цепляются за снасти, обвивают мачты до самых верхушек, точно Дикие виноградные лозы, и образуют у нас над головой причудливую беседку из зелени. Некоторые из этих водорослей — огромные ленты в триста — четыреста футов длиной — развеваются по ветру, похожие на языки пламени. Несколько часов нам приходится пробиваться сквозь море саргассов, и «Ченслер» с мачтами, увитыми водорослями, напоминает рощу, двигающуюся среди бескрайней прерии.

7. ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

«Ченслер», наконец, покинул этот океан водорослей. Шторм заметно стих. Ветер превратился в «свежий бриз», и мы быстро идем под марселями, у которых взяты два рифа.

Ярко светит появившееся в небе солнце. Становится очень жарко. Определение координат судна, произведенное в хороших условиях, дает 21o33' северной широты и 50o17' западной долготы. Итак, «Ченслер» отклонился к югу более чем на 10o.

Корабль по-прежнему держит курс на юго-восток!

Желая понять, в чем причина недопустимого упрямства капитана Хантли, я несколько раз заговаривал с ним. В своем ли он уме, или нет? Не знаю, что и думать. В общем, он рассуждает здраво. Может быть, у капитана частичное помешательство и затмение находит на него лишь тогда, когда дело касается мореплавания. Подобные случаи уже наблюдались в медицинской практике. Я говорю об этом Роберту Кертису, который холодно меня выслушивает. Он вновь заявляет, что не вправе отстранить капитана, пока его безумие не установлено и не грозит гибелью судну. Действительно, это серьезная мера, и большая ответственность легла бы в случае чего на помощника капитана.

Я вернулся в свою каюту около восьми часов вечера и при свете раскачивающейся лампы провел час, читая и размышляя. Потом прилег и уснул.

Несколько, часов спустя меня разбудил необычайный шум. На палубе раздавались тяжелые шаги и слышались взволнованные голоса. Мне показалось, что матросы суетятся, бегают по судну. Что за причина столь странного оживления? Без сомнения брасопят реи, что необходимо для поворота на другой галс… Но нет! «Ченслер» продолжает крениться на правый борт, следовательно он не изменил галса.

Я подумал было подняться на палубу, но шум вскоре утих. Слыша, что капитан Хантли возвратился в свою каюту, расположенную на юте, я снова улегся на койку. По всей вероятности, какой-нибудь маневр вызвал это хождение взад и вперед. Однако ход корабля не увеличился. Значит, ветер не крепчает.

На следующий день, 14 октября, в шесть часов утра я поднимаюсь на ют и окидываю взглядом корабль.

Как будто ничто не изменилось. «Ченслер» идет левым галсом под нижними парусами, марселями и брамселями. Он очень устойчив и прекрасно держится на волнах, подгоняемый довольно свежим ветром. Скорость довольно велика, должно быть не менее одиннадцати миль в час.

Вскоре на палубе показывается господин Летурнер с сыном. Я помогаю юноше подняться на ют. Андре с наслаждением вдыхает живительный утренний воздух, насыщенный запахом моря.

Я спрашиваю, не были ли они разбужены этой ночью шумом шагов, суетой?

— Нет, что вы, — отвечает Андре Летурнер, — я спал без просыпу всю ночь.

— Значит, ты спал очень крепко, дорогой мой, — замечает отец, — потому что меня тоже разбудил шум, о котором говорит господин Казаллон. Мне даже послышались слова: «Скорее, скорее! К люкам!»

— А в котором часу это было? — интересуюсь я.

— Приблизительно часа в три утра, — отвечает господин Летурнер.

— Вы не знаете причину этого шума?

— Право, не знаю, господин Казаллон, но вряд ли это что-нибудь серьезное, потому что иначе нас вызвали бы на палубу.

Я осматриваю люки, расположенные по обе стороны грот-мачты. Люки задраены как обычно, но я замечаю, что они покрыты толстым брезентом и приняты все меры, чтобы воздух не проникал в них. Почему же так тщательно законопачены люки. На это, очевидно, есть причина, которую я не могу отгадать. Роберт Кертис, наверно, все мне расскажет. Я оставляю про себя свои наблюдения, ничего не говорю господину Летурнеру и жду, когда наступит вахта помощника капитана.

День обещает быть прекрасным, солнце взошло ослепительно яркое, словно умытое, а это хорошая при мета. На противоположной стороне небосвода виден ущербный диск луны, которая должна зайти в десять часов пятьдесят семь минут утра. Через три дня наступит последняя ее четверть, а 24 октября появится молодой месяц. Я справляюсь по календарю и вижу, что в этот день ожидается прилив, совпадающий с периодом новолуния. Нас, плывущих в открытом море, это почти не коснется. Ведь мы не увидим прилива во всей его мощи. Зато на берегу материков и островов будет интересно наблюдать, как под влиянием молодого месяца огромные массы воды поднимутся на значительную высоту.